Три истории о трёх языках

Три истории о том, как происходила моя языковая самоидентификация. Я подумала об этом, когда осознала, что дети, которым языковую идентичность не прививают в семье, приходят к ней гораздо более длинным путем, чем могли бы. И это причина, по которой спасение родного языка должно начинаться в семье. Это не сделает ни садик, ни школа. Их задача — учить и умножать знания. Прививать любовь и уважение к родному языку и своей нации может только семья. Только мамы и папы, бабушки и дедушки.

История первая. Гагаузский

Дома со мной с самого раннего детства всегда говорили на русском. Не исключительно, но преимущественно. В садике и школе с нами общались тоже на русском. Тут уже исключительно. Гагаузский нам не преподавали, а учителя запрещали говорить на нем даже на переменах, аргументируя, что это язык "для дома", а в школе надо говорить на русском.

Мой отец всегда мечтал, чтобы я стала грамотной, образованной, начитанной и уехала учиться непременно в Москву, непременно в МГУ, подальше отсюда, в другую страну, где мне не придется всю жизнь пахать в колхозе, как бабушке, и где я обязательно "выбьюсь в люди". Отец тогда не знал, что до развала  страны, в которой мы жили, оставалось всего ничего. А пока — на дворе 1989-й год, мне 11 лет, маме дали путевку в санаторий, и отец разрешил взять меня с собой.

Это было чудо, о котором я даже не могла мечтать! Впервые я еду так далеко от дома, почти сутки с половиной в пути, около тысячи километров! Это была путевка в Трускавец — знаменитый в ту пору всесоюзный курорт-здравница советской эпохи. Там я впервые увидела то, что до этого видела только в учебниках или по телевизору: широкие, почти бескрайние, улицы, по которым движутся просто огромные толпы народа! Никогда за мои 11 лет жизни я не видела такого потока людей в Чадыр-Лунге. Мне казалось, что я попала в другой мир. Там я впервые живьем увидела грузинок, казашек и узбечек, гуляющих по улицам прямо в своих национальных нарядах, как "из телевизора"! Это было невероято и впечатляюще!

Этот город гудел почти круглосуточно, он был похож на огромный муравейник. Везде были люди-люди-люди, мы с мамой всегда находились буквально среди толпы людей, приехавших туда из разных концов ещё не рухнувшего СССР. Несмотря на то, что нас окружали такие же, как мы, чужестранцы, я не чувствовала никакого дискомфорта, ведь все, абсолютно все говорили на русском и понимали друг друга. Мы с мамой за ту поездку на санаторных бюветах перезнакомились и передружились и с жителями Крайнего Севера, и с одной грузинкой, и с эвенкой (я даже такой национальности тогда не знала), и с молдаванкой, и  с таджичками, и с украинцами, конечно (вот они, кстати, уже тогда говорили исключительно на украинском, но какая проблема — все друг друга всё равно понимали). Можно совершенно точно сказать, что мы чувствовали себя, как дома.

И это был безумно красивый город! Утопающий в зелени, с характерной западной Украине архитектурой, с множеством интереснейших живописных локаций, музеев, театров, кинотеатров! Мы с мамой были везде! Мы исходили этот город, казалось, вдоль и поперек пешком! Я помню его и сейчас, с закрытыми глазами. Там было хорошо, там было интересно, там было "не как у нас". Но... я неожиданно затосковала. У меня не было слов, чтобы объяснить свою тоску, мне просто становилось труднее испытывать радость. А путевки тогда давали на 24 дня. Почти месяц! Мне, ребенку, это время показалось бесконечным. Я старалась не расстраивать маму своей тоской, но это было все труднее. И главное — я не могла понять, что не так? До того, как однажды, зайдя в кафе за пироженым и газировкой, мы сели за первый свободный столик, а через столик от нас села пара, мужчина и женщина, вдруг заговорившие на гагаузском. И у меня началась настоящая истерика, я помню, как сначала замерла, не поверив своим ушам, потом прислушалась, убедилась, что это именно то, и что я не ослышалась, потом резко повернулась к ним, чтобы увидеть их лица и убедиться, что это всё правда, что они действительно своими ртами говорят на гагаузском, потом повернулась к маме и расплакалась. Рыдала взахлеб, помню это, как сейчас. Мама была в абсолютном недоумении, тормошила меня и повторяла: "Ната, что случилось? Ната, почему ты плачешь?" А я сквозь рыдание, наконец, смогла это сказать: "Я хочу домой!"

Вот так неожиданно, в возрасте 11 лет, ко мне впервые пришло осознание, что мой дом там, где я могу везде слышать этот язык. В любую минуту, каждый день. Язык моей бабушки. Язык моего дома. Вот так непредвиденно, через тоску и разлуку, в моем детском сердце пробудилась моя гагаузскость. Gagauzluk. Моя принадлежность. Моя самоидентификация. Я только в тот момент поняла, что такое "я — гагаузка".
 
История вторая. Русский

Русский я считала своим родным языком с детства. Как я говорила выше, отец мечтал о лучшей доле для меня, и эта доля у него точно не ассоциировалась с тогдашней советской Молдавией. Я помню, как мама и папа просили и бабушку тоже говорить со мной на русском, но в силу того, что бабушка всю жизнь говорила на гагаузском, а в начальной школе училась, конечно, на румынском, говорить со мной на русском она не особо могла. Благодаря этому в детстве я все-таки научилась понимать гагаузский. Но училась, мечтала, думала, писала стихи и рассказы, видела сны, конечно, только на русском. И я обожаю этот язык до сих пор. И лучшие мои творения, благодаря которым мои рассказы о гагаузах в свое время прочитали сотни тысяч человек в разных странах мира (общая статистика полных дочитываний на Яндекс-Дзене доходила до миллиона), были написаны именно на русском языке.

Я никогда не видела в этом проблему, если честно. Я рассуждала так: если я могу так красиво и филигранно использовать русский, чтобы писать о гагаузах, то разве это плохо? Если бы я писала на гагаузском, меня бы читали только гагаузы, и то далеко не факт, что вообще читали бы. А на русском меня читает фигурально весь мир (по краней мере, весь мой мир объединенных этим интересом вокруг меня людей). Значит, и я свою жизнь живу не зря.

Впервые я ощутила на себе побочный эффект от принадлежности к "русскому миру" в 2015-м. Это была двухнедельная командировка в Варшаву, где мы много перемещались по городу и, конечно, внутри своей группы общались на русском. На одной остановке в трамвай вошли две очень аккуратные, хорошо одетые, интеллигентного вида старушки. Мы с моей коллегой встали и предложили им присесть, а сами отошли к окну и продолжили свою беседу. Старушки продолжали стоять. Я еще раз показала им на сиденья и сказала по-русски: "Садитесь". Они меня прекрасно поняли, но их лица стали злыми и презрительными, и одна что-то ответила на польском. Я спросила у нашего переводчика, что она сказала, мне перевели: "Она сказала, что презирает русских и что не только сидеть на ваших местах не хочет, но и стоять рядом с вами". И действительно, пока переводчик это говорил, старушки уже продвигались к хвосту трамвая, чтобы не стоять рядом с нами. Я, конечно, помню уроки истории, отношения Польши и СССР, и понимаю их презрение. К тому же, уже было прошел год, как РФ аннексировала Крым, и да — весь мир к этому вопросу относился весьма однозначно, но при чем тут мы, зачем относиться к нам с презрением? Я сделала пару шагов к этим старушкам и сказала: "In fact, we are not from Russia and we are not even Russian. We are journalists, we have a professional training here in your country, and we are from Moldova!" Тогда одна из старушек обернулась и сказала: "Вот и говорите на языке, на котором говорит Молдова!"

Через пару дней со мной приключилось несчастье и мне пришлось вызывать скорую в гостиницу, и мы с моей коллегой по комнате никак не могли понять, почему фельдшеры просто стоят, о чем-то между собой говорят и ничего не делают. Мы уже вызвали и дежурную по этажу, вызвали гида, вызвали руководителя группы, но пока я не вспомнила историю со старушками и не сказала: "We are not Russian, we are from Moldova", и не показала свой молдавский паспорт, мне так и не начали оказывать помощь.

Так ко мне пришло осознание, что вторая моя национальная идентичность — молдавская и что моим вторым родным языком, по идее, должен был стать не русский, а как минимум, язык страны, в которой я родилась, когда Гагаузии еще в помине не было.

История третья. Румынский

2017-й год, мне довелось провести две совершенно фантастические недели в Германии у своего приятеля, с которым мы общались, конечно, на русском. За эти 2 недели я там не скучала ни минуты: на это просто не было времени. Мы выходили из дома рано утром и целыми днями, дотемна,  бродили по Потсдаму. Перехватывали на ходу, приходили домой переночевать, а с утра снова отправлялись путешествовать. Мы тогда обошли и объездили Потсдам вдоль и поперек, были в абсолютно всех исторических и культовых местах — от величественного Сан-Суси до старых армейских казарм, от дворца Цецилиенхоф, в котором проходила знаменитая Потсдамская конференция, до странных баров, где тусили местные неформалы.

Просто потому, что приятель там вырос, провел свою юность, взрослел и знал этот город, как родной, мы ходили не только туристическими тропами, но и там, где туристов не водят, а жаль, им бы понравилось! Мы облазили все окрестности Потсдама, мы еще потом обтопали пешком Бабельсберг, Древиц, Вердер, немного Берлина, и всё было чудесно и восхитительно! Но... как и в истории про Трускавец, я затосковала. Снова той самой странной тоской, которую даже сама себе не могла объяснить до тех пор, пока однажды в торговом центре случайно не услышала знакомую речь. Я встрепенулась, подошла к незнакомцам и вполне, наверное, бестактно спросила: "Sunte;i din Moldova?" На что мне, впрочем, довольно дружелюбно ответили: "No, suntem din Rom;nia. Tot e;ti rom;nca?!"

С этого вопроса, заданного мне чужими людьми в чужой стране, снова за тысячу километров от моего дома, зародилась моя еще одна языковая идентификация. Мои прадеды и прабабушки, мои дедушки и бабушки родились во времена, когда Бессарабия входила в состав Великой Румынии — так кто я есть? Советско-молдавская гагаузка или всё-таки румынская гагаузка — от своих предков, от своих корней? Я четко ощутила и осознала, что второе. Мой прадед, как и все мужчины в те времена, служил в румынской армии. Он этого не выбирал, но он присягал на верность Rom;niei Mare. Его дочь, моя бабушка, и ее будущий муж, мой дедушка, тоже родились гражданами Румынии, прежде чем границы снова перечертили, историю снова переписали и выдали им советские паспорта. Поэтому вскоре после возвращения из Германии я начала собирать необходимые документы и спустя определенное время восстановила румынское гражданство на основании как раз наличия "румынских корней" — и это официальная формулировка. И, конечно, я стараюсь при любой возможности практиковать румынский и более того, с учетом отсутствия среды общения, на нем я говорю и пишу весьма даже неплохо. Многие даже говорят, что хорошо. К сожалению, с гагаузским я тут пока немного отстаю. Но и это наверстаю, спешить теперь некуда, я теперь дома.

Вместо послесловия

Есть люди, которые, читая мои тексты, даже если в них всё понятно, иногда всё равно спрашивают: о чём этот пост? Именно этот — много о чем. Но главное — он о том, что иногда человеку необходимо длительное время, чтобы понять, кто он такой есть. Иногда это осознание приходит неожиданно и не в самых очевидных местах и ситуациях. Иногда этому способствуют чужие люди, сложные обстоятельства или собственные душевные муки. Но если в каждой гагаузской семье, начиная хотя бы с завтрашнего дня, мамы-папы, бабушки-дедушки будут говорить детям: "S;n — Gagauzsun! S;n — bizim topram;z;m u;aks;n! S;n — bu erd; duudun, senin da dedel;n burada duudular. Biz — Gagauz adaml;k, bizim erimiz — Gagauzluk!", тогда нынешним детям не придется проживать свое духовное рождение и осознавать свою национальную принадлежность через такие муки, как это было у меня.

К сожалению, в этом смысле упущено не только мое поколение, но и поколение моего ребенка, по большей части. Молодежь сегодня часто говорит: "Родина там, где моей душе хорошо, а не там, где я родился". Они в какой-то мере правы. Но лишь в какой-то. Нам, нынешним взрослым, сейчас надо постараться сделать так, чтобы хотя бы наши будущие внуки осознавали себя гагаузами с пелёнок. Чтобы чтили свою культуру, сохраняли и передавали традиции, берегли и развивали родной язык. И гордились этим, где бы потом ни решили жить и какую бы страну потом ни называли своей родиной, потому что их душе там хорошо. Гагаузом можно оставаться даже на Мадагаскаре, если внутри есть это осознание и прочные невидимые нити, которые крепко связывают с корнями, предками и духами рода. Гагаузами.

PS: Сегодня я каждый день стараюсь говорить с мамой на гагаузском хотя бы пару минут в день. Хотя бы перекинуться парой фраз по телефону, или, наоборот, рассказать, как прошел день, и сделать это именно на гагаузском. И это меня по-детски радует. Я только сейчас проживаю те непрожитые моменты идентичности, которых была лишена в детстве и юности. А когда мама, объясняет мне что-то на гагаузском и говорит: "Sesl;, k;z;m" или когда терпеливо учит меня ткать и успокаивает, если у меня не получается: "Bak b;r;, k;z;m, alatlama, te bu ip;az — bu s;raya, te bu da — onun ;st;n;, ya bak, ne g;z;l oldu!", я ощущаю себя тем ребенком, у которого еще есть и бабушка, и мама, и от этого в груди щемит, потому что бабушки нет уже 10 лет. Потому что "k;z;m" — так меня называет и мама, так называла и бабушка. И на русском — это два разных значения: "моя дочка" и "моя девочка" а на гагаузском — это одно и то же слово.