Побег

Продолжение книги «Владимир Высоцкий-сакральная жертва холодной войны»

Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?!
Не волнуйтесь – я не уехал,
И не надейтесь – я не уеду!
В. Высоцкий

Брак между Мариной Влади и Владимиром Высоцким был зарегистрирован 1 декабря 1970 года в московском ЗАГСе на улице Грибоедова. Для каждого из  них это был третий брак.
В народе говорят, что первый брак - по глупости, второй - по любви, а третий - по расчету.
Какие были первые два брака у Высоцкого и Влади не знаю, а вот то, что третий был по расчету - видно не вооруженным глазом и это подтверждается всей дальнейшей их совместной жизнью, а также свидетельствами близких людей, друзей и знакомых.
Какой расчет был у Влади?
А какие виды на это брак имел Высоцкий?
Вспоминает Эдуард  Володарский: «Уже после Володиной смерти сидели как-то с Мариной у меня на даче, пили, Марина обронила: «Да он и женился на мне только для того, чтобы за границу ездить!»

«Ну и, конечно, в немалой степени Высоцким мог двигать еще один стимул - материальный... И дело было не только в певческом таланте, но также и в другом — в умении приспособиться к обстоятельствам, а то и заставить их работать на себя. У Высоцкого долго не получалось жить таким образом, но, кажется, теперь он поймал свою птицу удачи за хвост» (Раззаков Ф. И.: «Марина Влади и Высоцкий. Француженка и бард»)

«...Ты щеголяешь в модной одежде, щелкаешь каблуками новых сапог, по три раза в день меняешь куртки, что доставляет тебе огромное удовольствие. Каждому, кто заходит к нам в гости, ты даешь пощупать их мягкую, приятно пахнущую кожу», пишет Влади в своих скандальных мемуарах «Владимир или прерванный полет».

Давид Карапетян в интервью «Комсомольской правде»26 июля 2002: «Я думаю, что жениться на иностранке подвигнул его мой пример. Он видел, что такое жена-француженка, сколько благ это сулит (моя Мишель много раз вытаскивала нас из всяких пьяных историй). И тоже решил попробовать».

Мишель Кан переводчица, жена Давида Карапетяна в интервью «Московскому Комсомольцу» от 24.01.2005 вспоминала: «Бутылка джина, который так любил Володя, стоила в барах «Националя» и «Метрополя» доллара три, гораздо дешевле, чем в Европе. Французский паспорт открывал перед нами эти двери даже ночью...»

С 1973 года Высоцкий вошел в узкий круг тех деятелей советской интеллигенции, кто имел право выезжать за границу. Иной раз он не бывал на родине по полгода - редчайший случай для тех лет! В овировских документах писал, что едет в Париж, а сам колесил по миру от Мексики до Нью-Йорка.
Высоцкий разгуливал по миру без всякого надзора. К примеру 1975 год: он был во Франции, Англии, Италии, Марокко, Мадейре, Перу, Мексике, Болгарии, Венгрии, снова во Франции. 1977 год: трижды во Франции, Венгрии, снова в Мексике и Перу, в США, Канаде, на острове Косумель. В 1978 году к четырем поездкам во Францию добавьте Таити, США, ФРГ. В 1979-м - трижды Франция, дважды Канада, дважды США, плюс Италия, Таити, ФРГ.

Что за неудавшийся побег на запад? Вы о чем господин Эпельзафт? Зачем бежать? У Высоцкого жена француженка, он мог многократно не вернуться из Франции, четырежды из США, из Лондона, из Мехико и т. д. и т. п. И КГБ ему не препятствовал. Но Высоцкий возвращался в СССР. Почему? Что не устроило поэта в «за бугорной» жизни?

География зарубежных поездок Владимира Высоцкого настолько широка, что и сегодня, почти сорок лет спустя после его смерти, изучена не полностью. Не только в тех странах, куда обычно едут туристы, –  Франция, Италии, Испании – побывал он, но даже в Марокко и на Канарских островах, дважды посетил Таити.

Во Францию приезжал ежегодно, начиная с 1973 года; иногда и по несколько раз в год, и жил подолгу – неделями и месяцами.Четырежды побывал в США.

И с каждой поездкой на Запад, Высоцкий все больше и больше влюблялся в этот мир, ему тоже хотелось быть частичкой этого мира, равным по значимости тамошним актерам, певцам.

Вспоминает Вениамин Смехов: «Первый Володин приезд из Парижа: ну, город! Сплошной праздник. Карнавал лиц, веселья, искусства, любви, истории...От радости обрушил на товарищей град подарков».

Высоцкий как-то скажет с грустью Туманову: «После Парижа Москва - разграбленный город».

Приятель Высоцкого американский музыкант, композитор, актёр и писатель Майкл Миш записал в своем дневнике 2 августа 1977 года, что у Высоцкого «...был бесконечный интерес к роскоши, связанной с этой западной культурой. Бассейн в собственном саду, джинсы Levi’s, мороженое, цифровые часы. 39-летний мальчик в восторге от аметистового фонтана прогресса».

Миш добавляет в дневнике, что Высоцкий мечтал «о большом автоприцепе или машине типа Winnebago».

И живой пример перед глазами: Нуриев, Ростропович, Барышников, Шемякин, Бродский, как прекрасно устроились в тамошней жизни. А ведь он, Высоцкий, в Советском Союзе известнее их всех, вместе взятых, на порядок.
«Ты знаешь, я страшно знаменит. Нет такого советского человека, который бы не знал меня» как-то сказал он Мишу.
И если эти добились успеха у западной публики, то ему сам бог велел.

Естественно у Высоцкого стали появляться мысли о жизни и работе там, - «за бугром».

Василий Аксенов в документальном фильме «Высоцкий в Америке» рассказывал:
«Он часто приезжал ко мне советоваться. Просто вдруг, ни с того, ни с сего приезжали ко мне с Мариной (я тогда в Переделкино жил). Часто это было после срывов его страшных, и он, как-то так, слегка дрожа, советовался со мной. Главная идея была - отъезд».

При этом он, естественно, рассчитывал на помощь Марины Влади, на ее связи и знакомства. И Марина приложила много усилий, чтобы оправдать его надежды.

Мишель Кан: «Марина бесконечно много сделала для Володи. Она договаривалась насчет записей его пластинок, концертов. Она даже организовала его выступление на огромном празднике «Юманите» в пригороде, на самой большой площадке».

Но увы и ах. Все безрезультатно.

«...Во Франции и вообще за границей ты всего лишь иностранец, в лучшем случае – любопытное существо, приводящее в восторг на вечеринке, или даже просто муж известной актрисы» - писала Влади в своей книге.

По приезду в СССР, Высоцкий любил прихвастнуть о своих,  якобы, успешных гастролях.
Но действительность была другая.

26 октября  1977 года в Париже в «Павийон де Пари» («Pavillone de Paris») состоялся вечер советской поэзии, в котором приняли участие Симонов, Окуджава, Рождественский, Давоян, Сулейменов, Коротич, Высоцкий, Евтушенко, Сергеев. Вел концерт известнвй французский режиссер Антуан Перез. Зал вместимостью 7000 мест был заполнен менее чем на половину.

В феврале 1978 года на концерте в Московском научно-исследовательском телевизионном институте (МНИТИ) Высоцкий, отвечая на записку одного из зрителей, однажды рассказал об этом вечере: «...это было интересно очень, потому что мы собрались, в общем, в принципе, в гигантском зале на семь тысяч человек. Почти без рекламы, потому что не знали, кто будет. Несколько фамилий не было объявлено, среди них такие, как Евтушенко и моя. Были объявлены Вознесенский и Ахмадулина, которых не было на этом вечере. Были несколько человек, которые не очень известны за рубежом и у нас, но вечер прошёл блестяще, на мой взгляд.
…половина зала пришло людей, это три с лишним тысячи человек, вот так без объявления, просто так, Бог знает, к чёрту на куличики, на край города… Вот мы читали стихи, почти все по одному–два стихотворению, Булат Окуджава пел кой-какие свои песни, я тоже читал кое-что и кое-что пел. Я кончал этот вечер. Вот. Пел я там несколько песен, которые вы знаете прекрасно. И резонанс был очень интересный, потому что они вдруг увидели такую представительную, в общем, делегацию и даже они увидели Булата и меня, <смеётся> как говорится, как представителей вот такого вот жанра - авторской песни, стихов под гитару - и много об этом писали очень хороших слов во всей прессе».

Булат Окуджава, тоже выступавший в тот вечер в Париже, с такой оценкой был не согласен: «Мы выступили. Никто никого не «потряс». Просто нас хорошо принимали. Меня и Высоцкого принимали немного лучше, чем остальных, благодаря гитаре».

У присутствовавшего на выступлении писателя Анатолия Гладилина иное мнение: «Окуджаву зал встретил очень радушно, в отличие от Высоцкого, которого французская публика явно не воспринимала».

С 4 ноября по 11 декабря 1977 г. в Париже, Лионе и Марселе прошли Гастроли «Таганки».
Сам Высоцкий на концертах неоднократно говорил, что гастроли прошли с большим успехом. «Театр получил премию французской критики за лучший иностранный спектакль года... Это был «Гамлет».

В этом же году во Франции были выпущены три пластинки с песнями Высоцкого.

 «Таганка» возвратилась в Москву, а Высоцкий остался: в середине декабря у него состоялись три выступления в Париже. Естественно, организаторы понимали, что выход трёх пластинок и отмеченный прессой успех в роли Гамлета позволят Высоцкому собрать приличное количество зрителей, но всё же они ошиблись в расчётах.

   «В первый день у меня вдруг оказалось 350 человек - рассказывал Высоцкий,- на что никто не рассчитывал....На второй день у меня было человек пятьсот, а в третий!...Короче говоря, мы не пустили то же число людей, которое было в зале».

 Казалось бы, после такого успеха, какой выпал на долю Высоцкого в 1977 году, должны были последовать новые предложения – записывать пластинки, выступать. Однако ничего этого не произошло. Высоцкий продолжал регулярно бывать во Франции, но только в качестве туриста.
Отвечая на вопрос, почему он не выступает во Франции, Высоцкий сказал: «Петь я здесь не могу, потому что меня не приглашали официально через «Госконцерт».

Чтобы работать во Франции необходимо иметь либо рабочую визу, либо приглашение от французского работодателя. Ни того ни другого у Высоцкого не было. Официально выступать с концертами во Франции он не мог, а неофициально на «квартирниках» у русскоязычных эмигрантов, что-то не получалось. Видимо не пользовался спросом у тамошней публики.

И следующая выдержка из статьи Цыбульского тому подтверждение: «...В 2016 г. Марина Влади передала в музей Высоцкого в Екатеринбурге пакет документов, среди которых находились квитанции о передаче Высоцким гонораров за выступления во Франции. Любопытно, что квитанций было две: одна за №1037 выписана 22 декабря 1977 г. при передаче Госконцерту 2500 франков, другая за №9 от 4 января 1978 г. – при передаче 1546 франков».

По словам Высоцкого количество зрителей на его концертах было по восходящей: на первом концерте - 350 человек, на втором уже 500, а на третьем полный зал и еще столько же остались за дверями.
А согласно квитанциям (бухгалтерские документы строгой отчетности) гонорар за последующий концерт был меньше предыдущего на 1000 франков. А третий концерт был или не был?

Известный художник, график и скульптор Дронников Николай на вопрос Марка Цыбульского:
– Что Вы можете сказать о выступлениях Высоцкого в Париже?
Ответил буквально следующее:
– Концерты были неудачные. Рекламы не было. Когда гораздо позднее готовились концерты Окуджавы, то это широко рекламировалось среди русских. А перед концертами Высоцкого не было даже короткого анонса в «Русской мысли».

Влади вспоминала: «Мы решили, что наш брак позволит ему уехать из СССР. Увы, это оказалось иллюзией, которая быстро сменилась разочарованием.
После концертов на переполненных вопящих стадионах приятно ли видеть триста человек в зале – в основном советских дипломатов и изучающих русский язык? 
В России Владимир чувствовал себя пленником, а во Франции - человеком ненужным».
Короче. Во Франции «облом».

И сразу растаяло очарование. Город серых клерков, скупердяй на скупердяе, жизнь посвящена добыче франка. Пробкой делячества заткнуты души…

Запись в дневнике Высоцкого 1975 года: «И думаю - зачем я здесь? Не пишется - или больше не могу, или разленился, или на чужой земле - чужое вдохновение для других, а ко мне не сходит?»

Примерно в это же время Высоцкого спросили на концерте: «Что Вы написали в последнее время за границей?»
 Он отвечает: «Пожалуй, ничего. И не из-за того, что мне там пришлось много ездить и болтаться. У меня было достаточно много свободного времени, чтобы работать - мне там не писалось. Наверное, нужно, чтобы что-то отложилось. А самое главное - даже не поэтому. Я ничего не написал про Париж, например, - и особенно не хотелось».

Вспоминает Михаил Шемякин: «Казалось бы - ну что еще парню надо? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены его там колоссальное поместье, сад-деревья пострижены, и цветочки... А он мне звонит: - Мишка, если не приедешь - повешусь! Потому что смотрю на эти деревья французские, и мне повеситься хочется! Что мне здесь делать?!

Может быть по этому у Высоцкого резко изменилось отношение к Франции и Парижу, в частности. Стал называть Париж презрительно  «парижск»
Именно так - «город Парижск».
И расшифровывал это странное ироническое словосочетание: «Париж - это провинция".
« Володя Высоцкий как-то выразительно сказал, скривив лицо: «Париж – провинция хуже Тулы!», вспоминал Павел Леонидов.

И расхожее утверждение западников о том, что «цивилизованный Запад» ждет «лапотную Россию» с распростертыми объятиями, Высоцкий опроверг спустя два года после своего первого приезда на Запад, в 1975 году, когда написал песню «Письмо к другу», где есть крылатые строчки:
А, в общем, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны, как в русской бане - лыжи.

Чуть позже Высоцкий с горечью констатирует свое общее разочарование той же Францией, которая, казалось, должна была ему стать вторым домом:
Уже и в Париже не уют:
Уже и там витрины бьют,
Уже и там давно не рай,
А как везде – передний край…

Если бы Высоцкий только намекнул, что хочет остаться на Западе, его бы тут же приняли с распростертыми объятиями. Но он этого не сделал. Об эмиграции Высоцкий даже не помышлял.
Фартило мне, Земля вертелась,
И, взявши пары три белья,
Я – шасть! – и там. Но вмиг хотелось
Назад, откуда прибыл я.

Московский приятель Высоцкого  Александр Лациник рассказывал, что, бывая в Западной Германии, Высоцкий нередко выступал перед эмигрантами: «Эти концерты официально не объявлялись, просто устраивалось что-то вроде посиделок – в Кёльне, Штутгарте, других городах. Собиралось человек 50-60».

В первой половине января 1979 г. в небольшом кинотеатре «Кант-кино» на Кантштрассе, в центре Западного Берлина, состоялся концерт Высоцкого. Афиш не было, была только одна маленькая афиша в самом кинотеатре у кассы. По воспоминаниям Олега Левантина: «Примерно половину зала составляли эмигранты из СССР, а другая половина – это немецкие студенты-слависты».

Рассказывает Виктор Коротич: «Мы смотрели в зал и видели: вон там Вика Некрасов сидит, а там – ещё кто-то из наших же. А на его концертах в Париже были приятели Марины, которых она притаскивала туда, и эмигрантская публика. По сути, это не очень отличалось от концертов в Москве».

Мишель Кан: «На  празднике «Юманите» в пригороде Парижа, перед началом своего выступления, Васоцкий прочитал перед зрителями перевод своих песен, чтобы слушатели хоть что-то поняли. Зрители вообще не хотели, чтобы он выступал. Большого успеха он не имел. Вы думаете, сам по себе - без Марины - Володя был на Западе кому-то нужен?»

А вот что рассказал Александр Синявский: «Когда в эмиграции я пробовал пересказывать сюжеты песен Высоцкого - петь их я, естественно, не мог, то мои рассказы воспринимались даже враждебно».

В 1979 году состоялись гастроли Высоцкого в США и Канаде.

Выступления в США, по воспоминаниям друзей и знакомых Высоцкого, которым поэт о них с восторгом рассказывал, были успешными. Заработал там 34000 долларов США за 8 концертов (первоначально было запланировано десять концертов).

А вот у Шемякина, с которым Высоцкий часто встречался во Франции и обсуждал различные варианты своего обустройства на Западе, совершенно иное мнение об этих самых  выступлениях Высоцкого в США .
Михаил Шемякин в интервью газете  Невское время [СПб.]. 2009. 9 апр. (№ 62): «...При этом он был жёстким реалистом, и многое понял после тех американских гастролей. Как сам Володя мне сказал, организовавший его выступления Шульман его использовал, надул и выставил. И Володя прекрасно понял - ну что он может? Дать пять-шесть концертов?
Если у Высоцкого и были мысли об эмиграции, то судьба Галича его очень насторожила. Галич в Париже дал несколько концертов. На первом был полный зал. На втором уже половина мест была свободной. А на третьем же, на котором я присутствовал, была заполнена едва ли четверть зала. Понятно, что это был озадачивающий и тревожный сигнал для Володи. Ведь популярность Галича в России в те годы была очень большой. Так что, реально смотря на вещи, он не мог эмигрировать. Он говорил мне:
– Я же не собираюсь стать кабацким певцом!»

В Канаде было запланировано три концерта, два в Торонто 12-13 апреля и один в Монреале.
Первый концерт, неофициальный, прошел в бане или, говоря официальным языком, в русском оздоровительном центре «Ambassador’s Club».
По словам, присутствовавшего на концерте  М.Светлицы, «Собралась компания человек пятьдесят».
На следующий день состоялось официальное выступление Высоцкого. Концерт прошел в отеле «Inn on the Park». Как рассказывал впоследствии Александр Лациник: «Особого энтузиазма среди эмигрантов не было, мы собрали человек шестьсот, не больше».
На этом коцерте произошел показательный случай. Высоцкого спросили на  идиш из зала почему он не уезжает? Он ответил по еврейски, вопросом на вопрос: «И что я тут делать буду? Евреям в бане петь?»
Концерт в Монреале был отменен из-за малого числа желающих послушать Высоцкого.

Интересное для справки: Концерт Высоцкого, состоявшийся 12 апреля в бане, нелегально записал на свой магнитофон Ефим Сицкер (родной брат Любы Успенской).
Фрагменты этого выступления с измененным порядком песен, урезанными комментариями и в некоторых случаях сокращенными песнями, были изданы в 1981 году на долгоиграющей пластинке американской фирмой Kismet Record Co. В 1997 году Solyd Records издала на двух CD полную запись этого концерта.

Были у Высоцкого и мечты пробиться в западный кинематограф. Во Франции он попытался  осуществить  постановку фильма «Венские каникулы» по сценарию, написанному совместно с Эдуардом Володарским.  Для чего один экземпляр сценария он отдал Михаилу Барышникову, пообещавшему быстро найти хороших переводчиков. Перевод, однако, так и не был сделан. С кино во Франции у Высоцкого не вышло.
Для Голливуда Высоцкий хотел предложить  сценарий фильма о судьбе своего друга Вадима Туманова, а роль Туманова в фильме собирался сыграть сам.
Майкл Миш рассказывал, что он  помог Высоцкому передать сценарий по телефону Баку Генри, который был номинирован на Оскар за его адаптированный сценарий для фильма 1968 года The Graduate («Выпускник») и за лучшую режиссерскую работу для фильма 1979 года Heaven Can Wait («Небеса могут подождать»), где главную роль сыграл Уоррен Битти.
- Я помню, что Бак был слегка заинтересован, но уклончиво. То же самое и с Майком Медавой, - сказал Миш радиостанции RFE/RL.
И снова неудача.

Захотеть снять фильм и организовать съёмки фильма - вещи очень разные. Высоцкий так и не смог найти человека, которого бы заинтересовали его сценарии (Согласие Ольбрыхского и Депардье не в счёт. До тех пор, пока нет продюсера и режиссёра, все разговоры о фильме - пустой звук.)
Хотеть - это одно, а найти того, кто вложит в тебя деньги и позволит твоим идеям воплотиться - это совсем другое.

В интервью Цыбульскому Коротич рассказал: «...я услышал очень обидные слова, которые Марина Влади произнесла, совершенно не стесняясь:
– Тебя нигде, кроме эмигрантских кабаков, слушать никогда не будут.Твоя поэзия не будет объектом интереса. Нужен кто-то, кто вложит в тебя деньги. Без такого человека ты не станешь объектом интереса на Западе.

Марина была права.
Существовать без покровительства, без меценатства, без солидных финансовых вложений искусство не может.
Широко известна история Марка Шагала. Известный юрист и депутат Государственной думы Максим Моисеевич Винавер приметил начинающего Шагала. Купил две картины и стал платить ежемесячное пособие, позволившее уехать во Францию. «Отец родил меня на свет, а Винавер сделал из меня художника. Без него я, может быть, никогда не узнал Парижа», с благодарностью говорил Марк.

Тот же Михаил Шемякин своим успехом в какой то степени просто обязан Дине Верни, вывезшей его из Ленинграда в Париж: «Мне были предложены все условия, о которых только может мечтать человек, плюс контракт на десять лет...Она сделала мою первую персональную выставку, за что я ей благодарен…»

Шемякин рассказывал, что на Западе: «Художественная мафия вкладывает огромные деньги в рекламу, появляются статьи ведущих критиков, создается имя. Самое страшное – умолчание. Если написали плохо – это уже хорошо, а если появились хвалебные отзывы, считается, что художник состоялся».

Эрнст Неизвестный
Когда Неизвестный оказался в Европе (март 1976 года), канцлер Крайский выдал ему австрийский паспорт и вид на жительство в Вене, правительство отдало одну из лучших в стране студий - мастерскую скульптора Вотрубы.
Но Неизвестному подвернулся лучший вариант. По рекомендации Мстислава Ростроповича он перебирается из Австрии в Швейцарию к одному из богатейших людей мира Паулю Сахару (Шоненберту).
 Тот купил скульптору казарму в Базеле под новую студию. Его жена Майя Сахар, тоже скульптор, боготворила Неизвестного. Она отдала ему свою студию со всеми инструментами, со всей библиотекой.
«К этим людям, - говорит Неизвестный, - шли на поклон Пикассо и Генри Мур. Сахар вывел в люди многих из сегодняшних великих. Встретиться с Паулем Сахаром - это было все равно, что повидаться с господом Богом. А святым Петром, открывшим райскую дверь, оказался Слава Ростропович. И вот я оказался перед лицом карьерного господа Бога.
Почет и уважение, замечательные условия для работы, кроме того, у меня были кухарки, лакеи, шофер, охрана».
Удача. Шанс, который выпадает раз в жизни. Твори, созидай.

Ан нет. То ли из-за не практичности, то ли в силу высокомерия, помноженного на скверный характер, но и здесь Неизвестный надолго не задержался и поехал покорять США.
А потом всю оставшуюся жизнь, до конца дней своих горько сожалел об упущенной возможности.
  «Сейчас, задним числом, думаю – какой же я был дурак! Остался бы – может, у меня была бы выставка в галерее «Бобур», возможно, я бы заставил скульптурами весь мир…С точки зрения социума я себя этим поступком откинул на дно – опять! Я откинул себя на многие годы назад. Это сильно снизило мой рейтинг и затруднило мои дела».

Сергей Хрущев, по просьбе которого Неизвестный сделал памятник его отцу Никите Хрущеву, как-то произнес, что на Западе и за океаном Эрнст: «К сожалению, не смог состояться. Он думал, что его работы будут стоять на площадях по всему миру. А на деле оказалось иначе, на площадях стоят скульптуры Зураба Церетели, а Эрнст оказался невостребованным…»

Анатолий Гладилин: «В Союзе у Эрнста было исключительное положение. Эрик был в центре московской жизни - а потом поехал сюда. Он был первым тут (в Москве), а там (то есть тут, на Западе) стал одним из многих…»
Но тем не менее, какие бы жизненные ситуации у Неизвестного не случались в эмиграции, он никогда не говорил плохо о своей Родине, не поливал ее «помоями».
Эрнст Неизвестный позднее вспоминал, что когда сотрудник КГБ при оформлении ему разрешения на выезд в эмиграцию на Запад процитировал известную английскую поговорку  «Права или не права, но это моя страна», то он ему ответил:
– Я вас хорошо понял. Можете не сомневаться, ни единого враждебного, дурного слова против нашей страны я не скажу.

Точно также повели себя в эмиграции великие Рудольф Нуреев, Михаил Барышников и Михаил Шемякин.
Нуреев, оставшись во Франции в 1961 году, уверял, что его поступок не имеет никакой политической подоплеки.

В досье службы Общей разведки Франции о ситуации с Нуреевым, датируемом августом 1961 года, имеется следующее заключение: «Хотя заявитель (Нуреев) удовлетворен тем, что избежал порабощения советским режимом, он не проявляет в политическом плане выраженную враждебность по отношению к руководителям СССР».

В интервью, данном журналу «Paris Jour» в апреле 1963 года прославленный Серж Лифарь  утверждал, что Нуреев не является ни политическим, ни идейным дезертиром.
1 апреля 1977 года «Нью-Йорк Таймс» опубликовала открытое письмо Нуреева, в котором тот подтверждал свою добрую волю и свой политический нейтралитет.

Михаил Барышников не был ни диссидентом, ни политический активистом, ни дебоширом. Образцово-показательный советский артист балета, исполнявший все ведущие партии театрального репертуара. Свое невозвращение в СССР объяснил так: «Я был просто нормальным человеком, который пожелал поменять условия своей жизни. Я выбрал новое место для существования - в моем случае это было таким же естественным шагом, как переезд из Риги в Петербург».
Барышников уехал на Запад в поисках творческой свободы, для того чтобы танцевать у Баланчина и Пети, за новыми формами, возможностями, за поиском нового себя.
 Все. Никаких политических заявлений, никаких ушатов помоев на Советский Союз.

Михаил Шемякин в одном из многочисленных своих интервью сказал «Шемякин служил российскому искусству, несмотря на то что изгнали меня с Родины. И как только появилась возможность вернуться в Россию - я вернулся. Родину не выбирают - ей служат. Это, пожалуй, лейтмотив всей моей жизни и поступков. Я русский художник, всегда подчеркиваю это».

По своему первому  контракту с Балетной труппой маркиза де Куэваса Нуреев получал восемь тысяч долларов в месяц. Четыре года спустя он стал запрашивать за спектакль две тысячи восемьсот долларов. В начале семидесятых, с образованием дуэта Фонтейн - Нуреев, цена подскочила до семи тысяч за вечер. Через десять лет, создав группу «Нуреев и Друзья», Рудольф требовал по десять тысяч долларов за выступление, а выступал он почти каждый день. В 1990 году сумма гонорара удвоилась. Нуреев оплачивался так же хорошо, как тенор, - случай уникальный в мире танца. В семидесятые Рудольф танцевал по двести пятьдесят спектаклей в год, и поэтому понятно, почему он стал самым богатым танцовщиком в мире. Однако на пятки ему наступал Барышников, и Нуреев однажды сказал: «Я не хочу быть менее богатым, чем этот Микки Маус». По мнению Луиджи Пиньотти, если бы Рудольф продолжал работать в наши дни (во всем блеске своего таланта), его стоимость достигала бы миллиона долларов за спектакль.
Талант помноженный на трудолюбие дал свои плоды.

Михаил Барышников  вошел в число избранных танцовщиков, сумевших повлиять на судьбу мирового балета. Он не просто явил миру чудеса физики человеческого тела, вывел американский балет на абсолютно новый качественный уровень, поднял интерес широкой публики к искусству балета в принципе и дал новое дыхание танцу модерн. После  Нуреева  он самый узнаваемый танцовщик в мире, а в США всеобщий любимец, самый  узнаваемый русский. В Америке Михаил Барышников сделал головокружительную карьеру. Многие называют это везением, но на самом деле он был и остается трудоголиком. Танец всегда на первом месте. Знаменитая фраза Барышникова: «Нужно танцевать не лучше, чем другие, надо танцевать лучше себя самого». Талант и трудоголик, успешный бизнесмен, миллионер.

Михаил Шемякин принадлежит к так называемым self-made man – человек, который сделал себя сам. Будучи выдворенным из Советского Союза, не так уж известный, хотя и выставлявшийся на Западе, он практически начал все с нуля, сумел сделать себе имя и войти в историю мирового искусства. К своим 59 годам стал обладателем нескольких почетных докторских степеней, в том числе Университета Сан-Франциско (США) и Академии искусств Европы (Франция) и членом Нью-Йоркской академии наук, получил Государственную премию РФ 1993, Президентскую премию 1997 и премию «Петрополь» 2001.

Был и другой путь достижения успеха на западе, с политическим подтекстом.
Им, как правило, воспользовалась пишущая братия: журналисты, литературные критики, поэты, писатели, которых  якобы, по их словам, притесняли в Советском Союзе.
Нужны примеры?
Их есть у меня.

Иосиф Бродский.
Иногда говорят, что всемирной славой Бродский обязан не своим стихам, а своему процессу. Что он там написал – мало кто знал в России и почти никто на Западе. 
Мгновенная известность в век mass media открыла ему доступ к всемирной аудитории, благодаря чему и страна, и весь мир узнали, что есть в Ленинграде молодой поэт, которого бросили в тюрьму, ошельмовали, принудили к тяжелому труду на холодном Севере только за то, что он писал стихи. Значение происходившего в 1964 году для дальнейшей судьбы Бродского раньше всех поняла Ахматова: «Какую биографию, однако, делают нашему рыжему!»

В июле 1972 г. переехав в США на ПМЖ, Бродский, закончивший в СССР неполные 8 классов средней школы, совершил головокружительное восхождение по лестнице успехов.
Подобно некоторым выдающимся ученым или известным диссидентам он не имел оснований особенно беспокоиться о своем будущем в новой стране – его имя было известно в академических, журналистских и правительственных кругах.
Прилично оплачиваемые профессорские должности в престижных университетах: сначала в Мичиганском (с годовым окладом в двенадцать тысяч долларов, что в те времена было приличной суммой), периодически – в Нью-Йоркском, Колумбийском и других, а с 1980 года постоянно в консорциуме пяти колледжей в Массачусетсе.
 Он преподавал историю русской литературы, русскую и мировую поэзию, теорию стиха, выступал с лекциями и чтением стихов на международных литературных фестивалях и форумах, в библиотеках и университетах США, в Канаде, Англии, Ирландии, Франции, Швеции, Италии.
Все высшие награды и премии, какие только могут достаться литератору, в том числе «премия гениев» в 1981 году, Нобелевская премия по литературе в 1987-м, назначение поэтом-лауреатом США в 1991-м. Бродский – почетный доктор Йеля, Дартмута, Оксфорда, почетный гражданин Флоренции и Санкт-Петербурга, кавалер ордена Почетного легиона и т. д. и т. п.

Василий Аксёнов завистливо писал в 1991 году (в статье «Крылатое вымирающее», опубликованной в московской «Литературной газете» от 27 ноябpя 1991 года), что Иосиф Бродский: «Вполне сеpедняковский писатель, которому когда-то повезло, как американцы говоpят, оказаться «в верное вpемя в верном месте».

Близкий друг Бродского в эмиграции Людмила Штерн считает, что «Бродский получил все заслуженные, немыслимые и невозможные для поэта при жизни почести только благодаря обстоятельствам, тому, что он оказался на западе. Остальные поэты, которых мы действительно считаем великими поэтами ХХ века (Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Цветаева) остались в России. И останься Бродский в России, я не думаю, что на него бы вешали все эти «ёлочные украшения» (и орден Почётного легиона, и Нобелевская премия, и премия гениев). Счастье его в том, что он уехал».

Филолог, педагог и писательница Прохорова Вера Ивановна в интервью Спорову Дмитрию 21 января 2002 года для Фонда «Устная история» о Пастернаке и Бродском:
Д. С.: А вам нравится Пастернак как поэт?
В. П.: Поэт - да, очень. Хотя для меня очень выборочно его вещи, некоторые для меня проходят совершенно как игра ума.
Д. С.: ...но у него вся поэзия от ума.
В. П.: Нет-нет, очень много от сердца, у него это непосредственное. Это впечатление, что он это создавал, вот так творил.
Это вот Бродский пытается, жалкое подобие.
То, что Бродский вознесен на какую-то высоту, - это то, что его лишили…
Правда, он даже не сидел, а был в ссылке. Почему он великий поэт? Он ничуть не выше Светлова, Симонова, Самойлова.
Это эклектик, у него нет своего! У Пастернака мысль, но она у него воплощалась в сложные для нас образы, понимаете.
Ну, какой Бродский с его раскладочкой туда-сюда, с жалким подражанием древним поэтам, когда он пытается изобразить разговор сенаторов, когда он сенатор, патриций пишет кому-то. Господи, это такая эклектика! По-моему, он единственные искренние строчки сказал, правда, он их не вспомнил, что-то там: «На Васильевский остров я приду умирать…»
Вот это у него довольно искренне, но он почему-то предпочел Венецию, где-то увековечить свое имя на венецианском кладбище. Нет, это совершенно надуманная фигура, раздутая абсолютно нашей интеллигенцией».

Известный писатель и политолог Владимир Соловьёв (живущий ныне в Нью-Йорке) считает: «Не будь Нобельки, Бродский на нашей с ним географической родине котировался бы высоко, но не выше, чем другие поэты-современники – в одном ряду с Ахмадулиной, Окуджавой, Евтушенко, Вознесенским, Высоцким, Самойловым и проч. Как знать, может, даже ступенькой ниже иных из них».

Небольшое лирическое отступление.
Во всей этой истории с Бродским напрашиваются два вывода:
1. Уровень и качество школьного образования в СССР был такой, что позволял человеку, закончившему в СССР неполные 8 классов средней школы, преподавать в лучших университетах США и читать лекции тамошним студентам;
2. Уровень образования в университетах США такой, что даже человек, имеющий семь классов образования советской школы, может преподавать в этих самых университетах и читать лекции тамошним студентам.
Если верен первый вывод, то становится обидно за советское школьное образование, которое похерили,
А если верен второй вывод, то становится страшно за наших детей, которых учат по методикам, скопированных с западного образования.

Андрей Синявский.
В августе 1973 года во Францию, в эмиграцию, прибыл очередной «узник совести» Андрей Синявский. Естественно, первое время журналисты не давали ему проходу: интервью, фотографии, невероятный ажиотаж. Особенно, когда по Парижу, по издательствам прошёл слух, что Синявский привёз с собой лагерную книгу (позже выяснилось, что книга «Голос из хора» вовсе не об ужасах лагеря, а всего на всего размышления интеллигента).
 В сентябре 1973 года, с подачи спецслужб, Синявский занял должность  профессора русской литературы в Сорбоне. Проблемы с жильем тоже не было, Синявский с супругой Марией Розановой  купили дом в пригороде Парижа Фонтене-о-Роз.
Вспоминает Мария Розанова: «Дом был прекрасен, но в таком состоянии, что, увидев смету за ремонт, от него до нас отказался алжирский посланник».
Видимо затраты на покупку дома и его последующий ремонт были столь внушительные, что даже Алжир, страна не бедная, отказалась от его приобретения  и нашла для своего посла жилье по дешевле и по скромнее.
А на какие шиши Синявские купили сей чудный особнячок и сделали в нем «евроремонт»?
«А башли? Башли есть?»  из культового фильма «Брат».
«И вдруг в нашем хозяйстве появились деньги, много денег», повествует далее Розанова.
«Откуда деньги, Зин?» спросил бы Высоцкий у жены своего преподавателя.
Клад нашли или в кармашке трусов через границу золотишко перевезли, которое папашка Синявского, профессиональный революционер, экспроприировал у буржуев в Пермском крае.
Интрига, однако.
Но продолжим читать Розанову:
«Мы познакомились с такой фигурой, которая называется литературный агент. Наш литературный агент мадам Шебеко была ещё литературным агентом Набокова, поэтому она кошку съела на этом деле и собакой закусила. Синявский действительно привёз книгу, называлась она «Голос из хора». Издатель, не глядя, заключил контракт на большую сумму и, получив перевод, чуть не сошёл с ума, когда понял, что это размышления интеллигента, а вовсе не книга об ужасах лагеря».

Ага, лиса Алиса и кот Базилио в стране дураков. Издатель не глядя подписал договор, а потом чуть с ума не сошел. И это на Западе в стране победившего капитализма. «Капитал» Карла Маркса почитайте.
Это ж на сколько нужно подвинуться рассудком и каким тиражом издать измышления русского интеллигента, чтобы пролить денежный дождь на господ Синявских и самому издателю не остаться в накладе?
И это при том, что: «...русское книжное дело на Западе совершенно нерентабельно. Проза расходится только коммерческая. Поэтические сборники вообще никто не покупает» (интервью М. Розановой журналисту Е. Степанову 1991 г.).

Интересно, в каком звании  был литературный агент и на какую спецслужбу работал издатель?
«Проза расходится только коммерческая».
 Что за проза такая, что расходится как жареные пирожки «с пылу,  с жару»?
Может такая?
Прочитал у Сергея Довлатова в его письме к Науму Сагаловскому: «...Пишете ли Вы роман об эмиграции? Вот, пожалуйста, сюжет. Неустроенному русскому эмигранту надоело бедствовать, он отправился в порт, выждал, когда уплыл советский корабль, и объявил полицейскому, что он - невозвращенец. Его привезли в Пентагон, дали охрану и квартиру. Днем он читает «Новое русское слово», а по вечерам докладывает Пентагону сведения о сов. экономике и так далее. Развейте»
7 декабря 1983 г.

Для информации, еще один занимательный фрагмент из этого же интервью Розановой.
Е.С.— А что Вы скажете о сегодняшней «Русской мысли»?
...неоднократно мне приходилось слышать именно здесь, в Париже, ядовитые реплики, что газета выходит,  якобы, на деньги ЦРУ.
М.Р.— Все правильно. Выходит и выходила. «Русская мысль» потому и процветает, что она ЦРУшная контора.
Е.С.— Кто же эти американские начальники?
М.Р.— В данном случае — Иловайская-Альберти, старая ЦРУшная сотрудница. (Г-жа Иловайская-Альберти долгое время работала главным редактором «Русской мысли». Скончалась в 2000 году. — Е.С., 2001.)

А это прочитал в Википедии: «Ру;сская мысль» («La Pens;e Russe») - русскоязычное издание, выходившее на русском языке в Париже с 1947 года. До 1991 года газета финансировалась Государственным департаментом США».

 С 5 по 7 ноября 1977 года в Западном Берлине состоялся «Круглый стол «Континента».
В кулуарах заседания редколлегии произошел показательный инцидент.
Мария Розанова стала жаловаться Галичу, Буковскому и Наталье Горбаневской, что Синявскому негде печататься и поэтому они собираются издавать свой журнал: если надо, дом заложат. Буковский, до тех пор считавший, что в конфликте виноват Максимов (такое впечатление в силу бурного характера Максимова складывалось у многих), тут же взялся за урегулирование вопроса, призвал Максимова и сказал: «Как же так? Синявскому негде печататься»,
«Пожалуйста, - сказал Максимов, - выделяю в «Континенте» 50 страниц, «Свободную трибуну под редакцией Андрея Синявского», и не вмешиваюсь, ни одной запятой не трону. А вдобавок - вне этих 50 страниц - готов печатать любые статьи Синявского».
Остальные члены редколлегии были крайне недовольны таким решением особенно Галич и Некрасов.

Эту ситуацию запечатлел Владимир Буковский в своем письме к Нине Воронель после выхода ее мемуаров «Без прикрас» (2003): «На первой же встрече редколлегии мы доложили наш разговор во всех деталях. Как ни странно, совершенно взвился Галич. Я никак не ожидал от него такого эмоционального взрыва. «Нет, - вопил он, - я больше не хочу… Хватит этих господ Синявских! Я тогда уйду из редколлегии». Не менее эмоционально высказался Некрасов, от которого я тоже этого не ожидал, зная его на редкость покладистый характер».

Синявскому и Розановой предложение Максимова показалось недостаточным, и они выдвинули целый ряд совершенно неприемлемых требований, в результате чего эти переговоры завершились полным провалом.
Дом, к счастью, продавать не пришлось. Чудесным образом деньги нашлись и супруги организовали издательство журнала «Синтаксис». Выпустили целых 37 номеров.
И снова риторический вопрос: «Откуда деньги, Зин?»

Отвечает госпожа Розанова:
«Мы абсолютно не рентабельны. Поначалу мы делали журнал исключительно на деньги Синявского, на его профессорскую ставку (А.Д.Синявский был профессором Сорбонны. - Е.С., 2001). За это, слава Богу, неплохо платят. Можно что-то делать. Я поначалу даже наивно думала, что его денег нам хватит на все. Но оказалось, что журнал - предприятие крайне дорогостоящее.
...Нас поддержали (большое спасибо!) в американском фонде «Либерти». (По моим нынешним данным, этот фонд тоже имеет отношение к ЦРУ. - Е.С., 2001.) Именно эти -  американские - деньги позволяют платить гонорары...платим далеко не всем. Я не плачу американским профессорам, печатающимся в «Синтаксисе». Наоборот - они присылают деньги мне. За то, что я публикую их статьи. Многие профессора считают нужным поддержать журнал».
Возникает закономерный вопрос? - Кто эти таинственные профессора-бессеребренники?

А теперь внимание, сейчас вылетит птичка.

Откровения госпожи Розановой. Статья «Кавказская пленница» в «Независимой  газете» от 11.05.2001 года.
«...много лет я печатала свой журнал «Синтаксис» в собственной типографии, которая, кроме синтаксических изделий, еще брала заказы на печать у разных лиц и организаций. И вот однажды звонит мне новый клиент и просит приехать к нему, чтобы обсудить большой типографский проект. Приезжаю. И попадаю в чудесный дом отставного профессора Беннигсена, специалиста по мусульманским странам, сына известного путешественника и этнографа (см. «Легенды и сказки Центральной Азии, собранные графом А.П. Беннигсеном», СПб, 1912), который предлагает мне принять заказ от Society for Central Asian Studies (Оксфорд) на переиздание серии книг о мусульманах в России и просит сделать смету на первую книжку. Но как только я делаю предварительные подсчеты, происходит нечто невероятное: клиент вместо того, чтобы скривиться и хотя бы намекнуть на то, что «дороговато», как поступают обычно заказчики, вдруг говорит: «Марь Васильна, а не мало ли вы берете? Ваша работа должна стоить гораздо больше!» Я удивилась, но отказываться не стала, а когда книга была кончена печатью, за ней приехал из Оксфорда сам руководитель азиатского Society - роскошный американец Э.Уимбуш, в прошлом студент Беннигсена в университете города Чикаго.
Потом я напечатала вторую книгу, третью, а на четвертой американец спросил, не предпочла бы я получать деньги за работу не банковским чеком, а наличными. На этой фразе все стало на свои места - я достаточно хорошо знала, что «черным налом» на Западе платят только спецслужбы. Всего из моей типографии вышло двадцать книг: «Туркестан - колония», «Казахи о русских до 1917 года», «Восстание казахов и киргизов в 1916 году», «Три имама» и еще шестнадцать. Они никогда не поступали в книжные магазины. В университетских библиотеках Европы и Америки их тоже нет. Все тиражи шли в наши республики, а прекрасный американец пошел на повышение: стал директором Радиостанции «Свобода».

Достаточно или еще нужны примеры?
И опять их есть у меня.

Вспоминает Анатолий Гладилин: «Я в Париже до перестройки кормил весь русский Париж. Все приходили ко мне за заработком. За моей спиной стояла колоссальная организация - деньги для радио «Свобода» выдавал Конгресс США».

А вот что, с нескрываемой  гордостью, рассказала об Александре Галиче его дочь Алена Галич («Огонек», № 50, 15 декабря 1997): «...у него было даже две работы - радио «Свобода» и еще он редактировал в английской энциклопедии раздел русской поэзии, у него была прекрасная квартира, которую ему «Свобода» снимала».

Не все рассказала Алена о своем отце, некоторые неприглядные факты предпочла не афишировать. Ну да ладно. Предлагаю выдержку из интервью Федора Раззакова газете «Завтра»:
Раззаков - А вот «прямолинейный и последовательный» (как говорили либералы) Галич в Мюнхене стал подвизаться в цээрушной конторе - на радиостанции «Свобода». Еврей стал работать вместе с нацистами. А нацисты, зная, что на радиостанции много евреев, приходили на работу, угадайте, в каком виде?
«Завтра» - В нацистской форме?
Раззаков - Именно: надевали нацистскую форму. И единственное, чем ответил Галич, - перестал с ними здороваться. Он не ушёл с радиостанции в знак протеста, а ведь эти деятели во время Второй мировой войны сжигали в печах его соплеменников. Он не ушёл, а просто…перестал здороваться! И по служебной свободовской лестнице продвинулся до начальника корпункта в Париже.

Мда. Честь и хвала западным спецслужбам. Кого-то пристроят на профессорскую должность в какой-либо университет или, на крайняк, в колледж читать лекции, кого-то в газету статейки пописывать, а кого-то на радиостанцию работать «вражеским голосом» с предоставлением бесплатного жилья.
"He sure is but he is our son of a bitch"(он сукин сын, но наш сукин сын) - Теодор Рузвельт.

Во время гражданской войны в России дворянин, сын действительного статского советника и Городской головы города Сызрани Донат Синявский изменил присяге и, засучив рукава, с маузером в руке и мандатом Центробалта за пазухой «мочил» в сортире недорезаных буржуев  и устанавливал Советскую власть на Урале, штабелями укладывая в фундамент этой самой власти тысячи крестьянских мужиков, женщин, детей и стариков.
А полвека спустя уже его сын Андрей Синявский, подпольная кличка «Абрам Терц», поносил из-за «бугра» ту самую Советскую власть, заодно грозя своей бывшей Родине всеми мыслимыми и немыслимыми карами:
«...Россия – Сука, ты ответишь и за это очередное, вскормленное тобою и выброшенное потом на помойку, с позором – дитя!..» («Континент», 1974, № 1).
Во истину, неисповедимы пути Господни.

А в 1980 году на ПМЖ в США перебрался критик Бродского, обиженный на судьбу Советской властью Василий Аксенов, предварительно замутив скандал в СССР с «МетрОполем».
И тоже хорошо устроился.
С 1981 года Василий Аксёнов - профессор русской литературы в различных университетах США: Университете Дж. Вашингтона (GWU) (1982 - 1983), Гаучер-колледже (Goucher College)(1983 - 1988), Университете Джорджа Мейсона (GMU) (1988 - 2009), а также был сотрудником (fellow) Центра Вилсона - Института имени Джорджа Кеннана в Вашингтоне. В качестве журналиста активно сотрудничал с «Голосом Америки» и с «Радио Свобода»

Потом, правда, таки он из США уехал, – с обидой на страну причём!
Он гневно заклеймил Соединенные Штаты: «Масса уродств в этой стране. В том числе в книжном мире. Вообще всё, что касается бизнеса в Америке, это действительно агрессия и вопиющая сторона жизни. Где прекрасные качества американского народа подменяются. Говорят: «Ваши книги плохо продаются». А вы, суки, сделали что-нибудь, чтобы они продавались?»
Но «суки» – это еще мягко сказано! «Книжный рынок – это проститутки и гады, просто ничтожества...Внутри бизнеса очень нехорошие отношения. За это её (Америку) можно ненавидеть».

И, гвоздем к позорному столбу Аксенов: - Западная интеллигенция не лучше нашей!
То есть, тоже говно, как говорил, ныне покойный, дедушка Ленин.

Аксенов: «Зачем мне оставаться там, где меня не признают писателем? Я понял, что моих книг там больше не будет. И я вдруг понял, что возвращаюсь в Россию, потому что опять спасаю свою литературу. Главное, я вернулся в страну пребывания моего языка».
Да уж.

— Что ждет советского литератора, мечтающего переехать на Запад?— Евгений Степанов продолжает интервьюировать Марию Розанову.
— ...его ждет необходимость осваивать какую-то реальную профессию. Прозой, стихами он сможет заниматься на досуге. Если у него будет досуг...Это в Союзе писатель - профессия не только почетная, но и денежная. На Западе все по-другому. Писатели, поэты вынуждены зарабатывать преподавательской, журналистской деятельностью.
Заметьте: даже Бродский - при Нобеле! - преподает. Набоков тоже преподавал в Лицее. А также обучал богатых идиотов игре в теннис. Понимаете, Женя, Россия - единственная страна в мире, где можно жить, не работая, не делая абсолютно НИЧЕГО — ностальгирует Розанова в интервью.

 Александр Генис: «...тут писатели обычно преподают. Набоков – и тот преподавал!
 У Бродского было, кажется, одиннадцать студентов. Раскиданных по четырем университетам».

Аж целых одиннадцать, на 4 университете, на все Соединенные штаты.
Что-то не спешили американские студенты толпиться в очереди на лекции нобелевского лауреата, профессора с восьмиклассным образованием.

Булат Окуджава как то с завистью произнес по этому поводу: «...хорошо, если знаешь английский язык. Знал бы я английский, тоже уехал бы преподавать».
Ага, за халявой. Заметьте, преподавать.
А почему не стихи читать с переводчиком под гитару?
А мог выучить английский язык и - вперед, покорять Европу или англосаксов, сеять разумное и доброе, разбрасывая виноградные косточки.
Но нет, не спешил Булат покидать родные пенаты, не готов сытую и благополучную жизнь в «совке» менять на что-то не потребное и несуразное.
В интервью парижской газете «Русская мысль» на вопрос журналиста
- Почему вы не уезжаете?
Честно признался
– Боюсь нищеты.
И он знал о чем говорил.
Слава, деньги, комфорт, всенародная любовь, поездки за границу, его книги печатали, песни пели ...альбомы выходили и в СССР, и на Западе. Будучи умным человеком, он хорошо понимал, что всё это для него возможно только в СССР, в эмиграции же его ждали бы, в лучшем случае, выступления в русских ресторанах на Брайтон Бич.

В 1997 году в библиотеке журнала «Вагант» (вып. № 205–213) была напечатана интереснейшая книга «Булат Окуджава: «Я никому ничего не навязывал...» Это сборник интервью и ответы на записки во время публичных  выступлений 1961–1995 гг. Булата Шалвовича. Составитель сборника Александр Петраков.

Окуджава летом 1969 г. рассказывал, что он в течение 8 месяцев съездил за государственный счет в Югославию, Венгрию, Францию, ФРГ, Австралию и Индонезию (стр. 249).
К 1985 г. у Окуджавы, по его словам, вышло в СССР, не считая множества журнальных публикаций, 7 книг стихов и 6 книг прозы (там же, стр. 128).
«...я никогда не был ни революционером, ни диссидентом» - это Окуджава в интервью О себе любимом  Окуджава, не стесняясь, сказал так: «Я – обыкновенный обыватель» (там же, стр. 168). А на вопрос «Что для Вас главное в творчестве?» ответил: «Главное в творчестве? Чтоб хорошие деньги платили. Ну чего стесняться-то!»

У Синявского в его предсмертной книге "The Russian intelligentsia", New York, Columbia University Press, 1997 прочитал о его разговоре с Окуджавой.
Синявский, переживая, говорил о том, что происходит в России и как страдают множество простых людей.
На что эта «совесть интеллигенции» и «немножко диссидент» Булат Шалвович с презрением ответил: «Зато я могу ездить за границу и мне хорошо платят. До остального мне дела нет».

Успешная жизнь Бродского вызывала лютую зависть не только у барда Булата.
Ленинградскому писателю Виктору Сосноре тоже  захотелось на поклон к буржуинам за ящик печенья и бочку варенья. В одном из писем Л.Ю. Брик (19 августа 1974 года) он со ссылкой на опыт Бродского писал: «У меня к Вам большая просьба. Вы говорили, что в сентябре должны приехать Фрию или кто-то из них и Робели [французские слависты и переводчики Сосноры]. Пожалуйста, напишите мне сразу же, я сразу же приеду в Москву, они мне очень нужны. Мне нужна работа. Клод ведь хотел взять меня в Университет. Могут ли они устроить меня? Ведь мои лекции им нравились. А с языком потихоньку справлюсь, если буду знать, что возьмут... мне уже 38 лет. И впереди - абсолютный нуль. Мне не нужны золотые горы, беден был и беден умру. Не в этом дело. Мне нужно хоть немножко где-то отдышаться, чтобы не чувствовать хоть малость топор над затылком. Я ничего не боюсь, и это не красивая фраза, просто - терять нечего, кроме жизни, а моя - не жизнь. Все не столь мрачно, я выдержу и так, но, может быть, они захотят помочь? Именно - приглашение на работу, и не формальное, а на работу действительно. Ведь Бродского устроили референтом. Не думаю, что я меньше знаю и значу» (Звезда. 2012. № 3).

Прямо как у Елены Воробей: «Ну возьмите меня в балерины». Не взяли, не захотели помочь проклятые буржуины. Может не приглянулся, а может рылом не вышел. Наверное, оно и к лучшему, пережил трудные годы, стал выездным, много ездил за границу. Читал лекции в Париже и США. Сытую и благополучную жизнь закончил в 2019 году, в возрасте 83 лет в Санкт-Петербурге.

У тех же Высоцкого и Галича во время выступления перед местной публикой существовала еще проблема понимания песен иноязычной публикой. Обычно на таких концертах присутствовал переводчик, который по просьбе Галича (Высоцкого) сначала зачитывал перевод песни, а потом Галич (Высоцкий) пел, но все равно это было не то. «Песня с переводчиком – это уже не песня», – сказал Галич по телефону своей дочери после выступления на театральном фестивале в Авиньоне летом 1977 года.

И вообще барды на Западе не воспринимались всерьез. Они были на ступеньку, а то и на две ниже музыкантов и певцов. Ниже плинтуса. Если последние создавали хиты на все времена, выпускали диски миллионными тиражами и собирали полные стадионы зрителей, награждались всевозможными премиями и возводились в рыцари и лорды с приставкой к фамилии «сэр», то барды были не востребованы. А прибывшие из СССР  и подавно, их удел рабочая площадка ресторана или кабака, предел мечтаний рестораны Бродвея.

«Сегодня ты на Брайтоне гуляешь, 
а завтра может выйдешь на Бродвей»

Примеров тому много. Взять, к примеру, того же Александра Вертинского, который с горечью писал: «Все наши актёрские капризы и фокусы на родине терпелись с ласковой улыбкой. Актёр считался высшим существом, которому многое прощалось и многое позволялось. От этого пришлось отвыкать на чужбине. А кабаки были страшны тем, что независимо от того, слушают тебя или нет, артист обязан исполнять свою роль, публика может вести себя как ей угодно, петь, пить, есть, разговаривать или даже кричать» ( Вертинский А. «Четверть века без Родины: Страницы минувшего». Журнал "Москва", 1962. № 3-6).

Может быть по этой причине, а может по какой либо другой, но Булат Окуджава не рискнул на переезд в эмиграцию.
По воспоминаниям Владимира  Фрумкина: «В начале 1970-х, как и многие наши сограждане, то и дело обсуждали вопрос «ехать - не ехать». Булат говорил, что для него отъезд исключен - по разным соображениям. Одно из них - здесь все-таки привычнее: «пусть говно, но свое»…

В Америке - стране логичной - престижна зарплата, а не профессия.
«...на Западе по сумме, которую зарабатывают, определяется ценность людей» (заметил как-то Рудольф Нуреев).

Михаил Веллер: «А за границей мы, в сущности, на хрен не нужны. Ну кто такой русский писатель в Америке? Да на фиг он кому нужен кроме своего эмигрантского круга?»
 
Сергей Довлатов в письме Игорю Ефимову 29 августа 1983 года: «Я писал на «Либерти» скрипт о переводах в Америке русских и советских книг и в связи с этим получил разные сведения из Публ. библиотеки. Пережил большое уныние. Ни один из советских авторов (кроме Солженицына и Алиллуевой) не имел, не имеет и не будет иметь коммерческого успеха в США. В финансовом смысле провалились все: Войнович, Ерофеев, Севела… Проваливается Лимонов. На очереди: Алешковский, Аксенов, естественно - Довлатов. Рано или поздно провалитесь и Вы…»

Анатолий Гладилин: «Я когда уехал, то всем говорил: «Ребята, если есть возможность издать хоть одну книгу, сидите и не рыпайтесь. Книга, изданная здесь, на Западе, -  ничего не значит. А там (в смысле в СССР) - значит».

Михаил Козаков в интервью газете "Коммерсантъ" №177 от 24.09.1998, стр. 6: «Редкий писатель находит себя в Израиле. Губерман приезжает в Россию со своими "гариками". Дина Рубина тоже очень рада, когда издается здесь (в России)».

Прочитал у  Соловьева Владимира в книге «Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых»: «А в ответ на потерянно-найденное письмо Юнны, которое я отрывочно привел в начале главы, привожу в ее конце отрывок из моего ответа от 13 марта 1979 года: «…В Америке сейчас нашествие русских поэтов. Побывали Вознесенский, Ахмадулина, Высоцкий с Влади, сейчас Окуджава и Евтушенко.
Главное им - собрать зал, а здесь вся надежда на вновь прибывших, потому что американцы и на своих-то не больно ходят и почему-то считают, что поэзия - это интимное дело, а не публичное, и ссылаются на Элиота, Одена и прочих. Позавчера наш общий друг, товарищ и брат (Евтушенко) выступал в нашем Куинс колледже - в зале на 2000 человек сидело 300. Плакал горькими слезами, как говорят - я даже посочувствовал, хотя остальные злорадствовали».

Как то в беседе с Петром Вайлем Бродский жаловался: «Стихи печатаются везде мало и неохотно».

В качестве подтверждения:
A Stop in the Desert. Ann Arbor: Ardis, 1973. Сборник стихов Бродского тиражом в 200 экземпляров в переводе Джеми Фуллер.

Debut. Ann Arbor: Ardis, 1973. Подарочный сборник стихов Бродского в переводе Карла Проффера тиражом 46 экземпляров.

The Funeral of Bobo. Ann Arbor: Ardis, 1974; вышла ограниченным тиражом в 250 экземпляров в переводе Ричарда Уилбера.

Одна из редчайших книг Иосифа Бродского  «В Англии» (издательство «Ардис», 1977 г.)  издана тиражом 60 экземпляров, из которых 50 нумерованных.

В английском переводе Алана Майерса в 90 пронумерованных экземплярах с автографом Бродского вышла книжечка «То а Tyran» (Minneapolis: Toothpaste Press for Bookslinger Edition, 1982).

В Швеции издан сборник «Вид с холма» (Stockholm: Hylaea, 1993. Тираж 25 экз.).

 В Италии в количестве 100 экземпляров вышел сборник «Персидская стрела/Persian Arrow» (Verona: Edizioni D'Arte Gibralfar & ECM, 1994) с двумя оригинальными гравюрами Эдика Штейнберга.

 В 1987 году удача улыбнулась Бродскому, он получил Нобелевскую премию и выгодно вложился в ресторанный бизнес. Совместно с Барышниковым и Капланом открыли в Нью Йорке ресторан «Русский самовар».

В тему. Расхожий анекдот в эмигрантской среде.
Встречаются два эмигранта . Один спрашивает другого: «Ну как, ты уже устроился? — Нет, еще работаю».

Кто-то из эмигрантов устроился хорошо, кто-то очень хорошо, а кто-то просился обратно, в Советский Союз.
Бродский и Аксенов устроились хорошо. Первый очень хорошо, другой по проще.
Круто устроился Анатолий Гладилин.
Другим было труднее.

Родственник Высоцкого Павел Леонидов.
В 1974 году в  эмиграцию на историческую родину уехал дальний родственник Высоцкого, двоюродный брат его отца - легендарная фигура советской эстрады 1960–1970-х годов; музыкальный администратор, импресарио, поэт-песенник Павел Леонидов.
До «земли обетованной» он, правда, не доехал, осел в США, в Нью Йорке.

Леонидов был сыном театрального актера Леонида Рабиновича, взявшего псевдоним Леонидов. Матерью его была Елена Львовна Левина, дочь известного терапевта Льва Григорьевича Левина, доктора медицинских наук, консультанта лечебно-санитарного управления Кремля, бывшего личным врачом Владимира Ленина, Вячеслава Молотова, Максима Горького и семьи поэта Бориса Пастернака. В 1938 году по приговору военной коллегии Верховного суда СССР Левина расстреляли по обвинению в участии в право-троцкистском заговоре с целью физического устранения руководителей партии и советского правительства и в убийстве Горького.

В 1952 году Павел Леонидов успешно окончил книготорговый техникум, но по специальности работать не стал и всю свою жизнь посвятил эстраде. Он работал конферансье, концертным администратором, вскоре превратившись в самого известного отечественного эстрадного организатора, часто именуемого «единственным советским импресарио».
Леонидов был администратором Иосифа Кобзона, Вадима Мулермана, Валерия Ободзинского, Ларисы Мондрус, Владимира Высоцкого, Евгения Мартынова, Клавдии Шульженко, Марка Бернеса, Гелены Великановой, Олега Ухналева, Анатолия Днепрова и многих других.
Как администратор он первым начал делать концерты на стадионах и помогал зарабатывать большие деньги практически всем популярным исполнителям того времени.
 А еще Леонидов был страстным букинистом и собирателем антиквариата; годы учебы в техникуме и знания, полученные в нем, не пропали даром.
«В 18 лет я начал собирать книги. Собирательство перешло в страсть...Россия была и осталась, по-моему, страной постоянного духовного голода, и это легко проследить по книжному спросу. Мне здесь повезло – собирая, меняя и продавая старые книги, я узнал и подружился с интереснейшими людьми…» (из интервью П.Леонидова в 1974 г.)

Леонидов  был не только администратором, букинистом и собирателем антиквариата.
  «В 1969 г. я начал писать песни. Это пришло сразу и вдруг». Написал он их множество. Незамысловатые, нежные, лиричные тексты, которые хорошо ложились на слух и на язык, их легко было петь на улицах, на свадьбах, на проводах в армию и в ресторанах – «Тополиный пух», «Снежинка», «Песня моя, песня», «Школьный бал»… Сейчас их мало кто помнит, а тогда эти песни исполняли Шульженко, Кобзон, Магомаев и другие звезды эстрады...»

Еще из воспоминаний Леонидова: «Я проработал на эстраде двадцать пять лет, после чего начал писать тексты эстрадных песен, а значит, остался на ней же. Меня называли администратором номер один. Меня ловило ОБХСС  двадцать пять лет, но не могло поймать не потому, что я был ловче и умней его работников, а потому, что никогда не связывался с государством, ничего у него не брал».

Концертным администратором Леонидов был требовательным , жестоким и беспринципным, как все администраторы.
Показательна история случившаяся с молодым и талантливым певцом Олегом Ухналевым.
Успех свалился на Ухналева в 1968, когда композитор Тухманов отдал Олегу самый настоящий хит – песню «И не то чтобы «Да», и не то чтобы «Нет». Она зазвучала из каждого утюга, а Ухналёв сделался нарасхват. В том же году с творением Тухманова «Пока молодой» Олег победил в конкурсе молодежной песни, где в жюри председательствовал Утесов.
В 1970 в резерве Ухналёва появился еще один шлягер – песня «Дождь и я» («Желтый дождь»).
Леонидов взял молодое дарование под свою опеку, для аккомпанемента ему было создано ВИА «Москвичи».
Закончилось это сотрудничество довольно быстро скандальным увольнением Ухналёва. Участник этого ВИА Валерий Дурандин вспоминал:
«Олег был хороший парень и очень популярный певец, почти как Магомаев. Он пел таким субтончиком, понимал, что не надо всегда петь поставленным голосом. Тогда музыканты не любили певцов, которые на эстраде пели оперными голосами, а у Ухналёва был и поставленный голос, и субтон. Он был очень гибкий певец. И вот, наконец, первые гастроли — город Саратов. Это был Дворец спорта, сборный концерт. Полный аншлаг. Администратор — Павел Леонидов. Ухналёв там шел под первым номером со своими двумя песнями «И не то чтобы «Да» и «Желтый дождь». Олег на радостях до концерта выпил. И вот мы ему подпеваем в песне «Желтый дождь», он идет с микрофоном спиной назад к нам и вдруг падает. Мы как-то допели до конца, но Паша это, естественно, увидел, а Леонидов Олегу еще до концерта сказал: «Выпьешь, и больше на эстраде работать не будешь». И Паша сдержал свое слово. Несмотря ни на какую популярность Ухналёв больше на эстраде не работал. Это сделал лично Леонидов»
Есть мнение, будто черную метку Ухналёву могущественный устроитель концертов тех лет Павел Леонидов выдал по личной просьбе Кобзона.

О Павле Леонидове вспоминает Игорь Кохановский :«...он очень умный человек, он очень рано понял, что книги – это бизнес! И вообще – это капитал! И он стал собирать такую библиотеку… у него была такая библиотека совершенно феноменальная! А потом как-то такое получилось, что он стал эстрадным администратором.
Он был таким гениальным администратором, что когда приезжал в Москву ансамбль песни и пляски Корейской Народной Демократической Республики, и нужно было аншлаг сделать в Доме Союзов, Фурцева звонила лично Паше Леонидову – и Паша Леонидов делал аншлаг!»

Вспоминает Сева Новгородцев (в миру  Всеволод Борисович Левенштейн):
 «Павел Леонидов иногда появлялся в коридорах Росконцерта, овеянный ореолом значимости и успеха. Артисты почтительно расступались перед ним, разве что красный ковер под ноги не стелили.
Леонидов обладал огромными связями, хорошо знал всех ведущих советских артистов эстрады.
В Москве Леонидов мог решить любой вопрос одним звонком по телефону».

И, вдруг, не понятно с какого перепугу Леонидов засобирался на ПМЖ в дальнее зарубежье.
В чем причина?
Может плохие бытовые условия?
Да нет, бытовые условия хорошие, можно сказать отличные.  По воспоминаниям самого Ленидова жил он в одном доме с Леонидом Утесовым, а с Борисом Бруновым был соседом по подъезду.
Ааа, низкая зарплата? Заслуженный деятель культуры СССР перебивался с хлеба на квас и донашивал портки, доставшиеся от отца?
Опять предоставим слово Севе Новгородцеву:
      «Помню, году в 1973-м или 1974-м в Америку уезжал Павел Леонидов. Он был успешным песенником, огребал какие-то баснословные по тем временам деньги в ВААПе (Всесоюзное агентство по авторским правам).
      Его, как положено, вызвали на собрание. Авторы — народ язвительный, остроумный.
      — Павел Леонидович, — спросили его из зала, — зачем вы уезжаете заграницу?
      — Я больной человек, — ответил Леонидов, — у меня проблема с почками. Скоро не смогу работать, а в Америке у меня дядя, он будет меня кормить.
      — Можно спросить, сколько вы зарабатываете?
      — Вот справка, — ответил Леонидов и передал ее председателю. Тот посмотрел ее через очки, потом очки снял и посмотрел еще раз. "В среднем 1800 рублей в месяц", — объявил он в зал.
      В зале ненадолго воцарилось молчание, потом тот же голос из заднего ряда спросил:
— А может, лучше дядю сюда?»

Для Марка Эпельзафта и иже с ним акцентирую: официальная среднемесячная зарплата Леонидова в СССР была одна тысяча восемьсот рублей, полноценных советских рублей.
Для сравнения. В те годы, после окончания средней школы, я работал на заводе в кузнечно-прессовом цехе слесарем.
У меня оклад был 135 (сто тридцать пять) рублей. После окончания института работал прорабом с окладом 220 (двести двадцать) рублей.

А ведь у Леонидова были еще не учтенные, неофициальные доходы.
Вспоминает Муслим Магомаев:
«Был некто Павел Леонидов, хитроумный организатор концертов, который всю жизнь ловко и нагло обманывал государство».

А вот какую причину своего отъезда «за бугор»  Леонидов изложил Новгородцеву:
«...Летним вечером, незадолго до его эмиграции мы стояли с Павлом Леонидовым у подъезда дома в Москве, где он жил.
Я был тогда еще "культурным патриотом" и старался нарисовать ему картину будущего, рассказывал, что русские эмигранты, которых мне довелось видеть в Европе в 60-е годы, выглядели довольно жалко.
- Вам, успешному импресарио и автору, - убеждал я, - уезжать совершенно не нужно, вы даже не представляете, какие невидимые нити вы рвете, насколько это будет болезненно...
- Мне наплевать на себя, но сын! Сын вырастет в свободной стране, свободным человеком. А я как-нибудь проживу, я вывезу библиотеку, кое-какой антиквариат...
Я старался, не жалея красноречия, потому что понимал, какой перепад давления придется ему пережить».
Официальная причина отъезда на Запад Леонидова - по болезни, не официальная - за свободой. За свободой от чего? От баснословных гонораров  и благополучной сытой жизни советского буржуина?

Вспоминает сам Леонидов Павел: «Незадолго до отъезда я встретил Арно (Бабаджанян) в управлении по охране авторских прав. Я начал с ним прощаться вполголоса.
В ответ на мой полушопот разорвалось: «Прощай! Прощай» - орал он, потом вытер слезы, полез в карман и вытащил пачку сотенных - тысяч десять, потряс пачкой в воздухе и сказал на публику: «За мои херовые песни эта прекрасная страна платит мне баснословные деньги. С такими деньгами за такие песни никто не уезжает: ни армяне, ни русские, ни евреи, а лишь дураки», - и он ткнул меня в грудь длинным пальцем...»

 Сыграл Леонидов существенную роль и в судьбе своих детей и судьбе своего зятя - певца шансона Анатолия Днепрова (настоящая фамилия Гросс).
«...Именно он в конце 70-х годов подбил нас с Ольгой эмигрировать вместе с ним в Америку. Сказал, что меня там ждет контракт с «Коламбия рекордс».
  - На самом деле никакого контракта не было. Леонидов его выдумал, чтобы уговорить дочку на отъезд из Советского Союза», рассказывал позднее Днепров.
 Леонидов прожил в США почти 10 лет, работал в эмигрантской газете "Новое русское слово».

Евгений Рубин, журналист: «Новое Русское Слово»  с точки зрения журналиста, и при мне, и после меня она была чрезвычайно слабая, они практически платили авторам гроши, да и своим сотрудникам тоже почти ничего. Ну, 10-15 долларов платили за статью».

Леонидов очень бедствовал (в свой последний приезд в США Высоцкий в виде материальной помощи оставил родственнику 1000 долларов), даже просился назад в Союз.
Не успел вернуться, умер от инфаркта в 1984 году. А дети его и внуки в разгар перестройки, в 1988 году, переметнулись в Советский Союз и хорошо устроились на «хлебных» должностях в Москве, потеснив московских аборигенов.

Старшая дочь Павла Леонидова - поэт-песенник, журналист и радиоведущая Ольга Гросс (псевдоним Ольга Павлова) после возвращения в СССР несколько лет вела программы на ТВ, преподавала английский язык в Экономической академии им. Плеханова. Затем работала ведущей эфира на радиостанциях: «Говорит Москва», «Рокс» и «Шансон». Была замужем за известным исполнителем русского шансона Анатолием Гроссом (псевдоним Днепров), скончавшимся в 2008 году.
Младшая дочь Павла Леонидова - Ирина Шульц - преподаватель английского языка в Плехановской академии и в Российском отделении школы бизнеса MBA.

Роман Каплан в эмиграции работал ночным портье.
«...но вскоре мне повезло, я стал директором галереи русского искусства Э. Нахамкина».

А потом повезло еще раз и на паях с Бродским и Барышниковым стал ресторатором.
Вспоминает Каплан: «Я никогда бы не попросил у Бродского в долг. Но моя приятельница писательница Людмила Штерн настояла: «Иосиф тебе не откажет». И я позвонил: «Слушай, чувак. Ты разбогател первый раз в жизни, а я просто загибаюсь. Если можешь, подсоби». Он сказал: «Конечно, какие разговоры». Бродский позвонил Барышникову, сказал, что идёт на это дело и не хотел бы Миша поддержать его.
Конечно, это был большой козырь. Если в ресторан ходят Бродский и Барышников, да к тому же, являются там соучредителями, это привлекает людей.
 Но все таки, когда Барышников и Бродский приходили вместе, то все узнавали знаменитого танцовщика и не узнавали знаменитого поэта, нобелевского лауреата».

 В ресторанной книге можно найти запись, сделанную рукой знаменитого поэта:
Зима. Что делать нам в Нью-Йорке,
он холоднее, чем луна.
Возьмём себе чуть-чуть икорки
и водочки на ароматной корке…
Погреемся у Каплуна.

Александру Генису удача  улыбнулась  после нескольких лет мытарств на новой родине: «В Латвии, когда я оттуда уезжал – в отличие от России, были люди, которые помнили, что такое капитализм. Моя тамошняя начальница (я работал в газете, где печатали программу телепередач) пожила в буржуазной, как тогда говорили, Латвии, и она говорила мне: «Куда ты едешь! Ты не понимаешь, что такое безработица! Не скажу, что там все плохо, – но такой лафы, как тут, ты там не найдешь». И она была абсолютно права.
Когда я приехал сюда, нам два месяца давали благотворительное пособие, три доллара в день получалось.
...в Америке я работал грузчиком, – такой умный, и грузчиком. А потом оказался безработным, меня выгнали. А у меня была беременная жена. Я понял, как это страшно – быть безработным».
Потом повезло, Анатолий Гладилин устроил его на работу на радиостанцию «Свобода» «вражеским голосом».
 
А вот Эдуарду Лимонову не повезло. Работал швейцаром, в 1975—1976 годах работал корректором в нью-йоркской газете «Новое русское слово»  и при первой возможности вернулся в Россию. Видимо не приглянулся тамошним педерастам, а может испугался за свою жопу. Поехал в свободную Россию делать революцию.

Своими приключениями в поисках работы в Нью Йорке поделилась журналистка Людмила Кафанова: «Первый визит в Нью-Йорке я нанесла редакции газеты «Новое Русское Слово» в 1975 году, прямо через несколько недель после того, как мы приехали. Помещалась она тогда на 256 улице, в старом, полуразвалившемся домике, пережившем свою молодость, скорее всего, в годы Войны за Независимость. На первом этаже располагалась типография. Сама редакция, редакторы и переводчики новостей, корректоры, отдел подписки, отдел рекламы и бухгалтерия ютились в большой комнате на втором этаже, где был выгорожен закуток для главного редактора и владельца газеты Андрея Седых, он же Яков Моисеевич Цвибак. Мне, после ультрасовременных редакционных кабинетов и типографий комбината «Правда», где помещался и печатался «Огонек», было странно видеть в Нью-Йорке редакцию и типографию старейшей в мире за рубежами СССР ежедневной антисоветской агенты на русском языке в столь допотопном состоянии. Но, что есть - то есть, другого не дано.

Вошла в закуток главного редактора, представилась, Яков Моисеевич встретил меня весело и любезно, взял принесенную статью, посмотрел и сказал: «Нам подходит, будем печатать». После чего завел со мной очень милый разговор о том, о сем, а когда я посчитала, что Андрей Седых и так провел со мной много времени, я встала, чтобы уходить. Главный редактор подошел ко мне, обнял меня за плечи, и я почувствовала, как рука его медленно, но верно движется по моей спине вниз. «Дорогой Яков Моисеевич, - проговорила я сладким, сдобренным большой долей иронии голосом, - я не возражаю против ваших манипуляций вокруг моей спины и ниже, но предупреждаю, это вам обойдется в норковое манто». Седых тут же обернул руку и захохотал: «А еще совсем недавно было достаточно ланча в дорогом ресторане».

А вот, что вспомнил Евгений Рубин, журналист: «Когда я сюда приехал (это был 1978 год), я даже уже начал сотрудничать на Радио Свобода. Я основал свою собственную газету «Новый Американец» и тайно мне набор делали в «Новом Русском Слове» по ночам. Я туда отвозил материалы, там были ночные машинистки и наборщицы. Потом рассорился со своими партнерами и ушел. Меня пригласили в «Новое Русское Слово» Вайнберг, человек который не может написать трех фраз грамотно...»
Дааа, уж.

 Уехать - не напасть, да как бы после не пропасть. Крамаров, например, решил, что он станет одним из ведущих комиков США, но почему-то не учёл, что в Америке принято играть на английском языке, который он знал неважно.
Приятель Высоцкого режиссёр Эдуард Абалов, запоровший первоначальный вариант «Иванова детства», считал, что его в Союзе зажимают. В Америке он безо всякой дискриминации свободно мыл котлы по ночам и как только появилась возможность, запросился обратно.
Леонид Каневский с помпой уехал в Израиль и очень скоро безо всякой помпы вернулся в Москву.
Калик, Богин, Фрумин не сняли в США ни одного фильма. Козаков, Никулин не достигли за рубежом ничего и при первой возможности вернулись домой.

А вот, что рассказывал Виктор Шульман в интервью Борису Кудрявову о Борисе Сичкине, (Буба Касторский)): «Борис сильно комплексовал и был зол на весь белый свет. Вот и фраернулся - приехал в Америку и захотел тут слишком многого. А куда здесь без импресарио? Как-то собрал я группу известных артистов для поездки в Израиль. Сичкин напросился сам. Выступали бесплатно, зато страну посмотрели и отдохнули хорошо. Сичкин приволок с собой какую-то актрисульку и кучу аппаратуры на продажу. Так эта его мадам сама продала все, а потом кинула старика. И смех и грех. Конечно, его было жаль. Лично видел, когда он ходил по столам, ему наливали сто грамм и - головой в салат.
Та же самая история с Ниной Бродской. Помнишь эту певицу? Вроде такой известной была в России! А в Америке полный провал».

Все тоже интервью Михаила Козакова газете "Коммерсантъ" №177 от 24.09.1998 :
«Нашу эмиграцию называли колбасной. В основном, как я наблюдал, эмиграция была экономическая.
 Мне всегда казалось, что я космополит. В эмиграции я понял, что это не так.
Эмиграция, пусть даже временная, для таких людей, как я, связанных с русским языком, со своей Ордынкой, - трагедия.  Меня язык, ментальность, мифы держат здесь намертво. Отрываться от этого - самоубийственно.
...я знаю одно: отъезд - особенно в моем возрасте - это приближение смерти.
       Я видел хороших музыкантов, которые играли на улицах. Тель-Авив напоминал одно время такой сплошной музыкальный фестиваль. На каждом углу стояли по музыканту и дудели в свои дудки. Действительно, профессора мели улицы.
 ...из творческой интеллигенции нашел себя всерьез только Евгений Арье. Думаю, он не жалеет, что уехал. Он очень талантливый человек, мог бы и здесь работать. Но в Израиле он сделал свой театр, у него работают Леонид Каневский, Наталья Войтулевич, Евгений Додин, Саша Демидов, Игорь Меркубанов.
 ...у Валентина Никулина вообще все ужасно. Он иврит не выучил и по-русски ему негде там играть. У Арье он не прижился. В Москве он остался без жилплощади и без работы. Это трагический случай».

Интервью Гладилина Игорю Свинаренко:
 - Некоторым тут было, конечно, очень трудно. Сережа Довлатов…
— Его же выгнали с работы, со «Свободы», — а вы его восстановили.
— Да, я восстановил. Более того: я дважды его восстанавливал.

А вот как писал сам Довлатов: «И вот мы приехали. Испытали соответствующий шок. И многие наши страхи подтвердились. Действительно – грабят. Действительно – работу найти трудно. Действительно – тиражи ничтожные.»(НА, № 52, 3-9 февраля 1981 г.).

А это Довлатов 6 ноября 1981 года написал Игорю Ефимову: «Народ кругом - говно. Камни летят со всех сторон. Жизнь отвратительна».

Спустя полтора года, 25 января 1983 года, все тому же Ефимову жалуется Довлатов: «...все русские учреждения здесь - неслыханная, устрашающая помойка: «Либерти», «Новая газета», «НА», «НРС», - всюду монстры, ужас и кошмар.
Девяносто процентов моих знакомых в Нью-Йорке - воры и подлецы. На этом фоне циники, или, скажем, бездушные эгоисты кажутся людьми вполне достойными».

Известный русский писатель превратился там, в США, в запойного пьяницу.
 К своему 50-летию Довлатов подготовил к выпуску сборник, а затем ушел в тяжелый запой, из которого выйти уже не смог. Судьба неудачника настигла его и в благополучной Америке. Он умер в удушливый летний день в Бруклине: врачи отказались принять его с сердечным приступом, потому что у него не было при себе страхового полиса. Полный ****ец.
А в Советском Союзе его бы спасли, как многократно спасали Высоцкого.

Яков Виньковецкий.
В 1975 году в США эмигрировал Яков Виньковецкий - эссеист, художник, который  был в числе немногих провожавших Бродского 4 июня 1972 года в ленинградском аэропорту.

Виньковецкий в 1960 году окончил Ленинградский горный институт имени Г. В. Плеханова.
В 1972 г. защитил кандидатскую диссертацию по математической геологии. В 1971 г. опубликовал труд «Геология и общая теория эволюции природы».
В 1960-е под влиянием М. Кулакова и Е. Михнова-Войтенко начал заниматься живописью. 17 января 1963 прочел в Доме ученых доклад «О возможности моделирования творческих процессов живописи», посвященный абстрактному искусству. Писал картины в духе абстрактного экспрессионизма, провел персональные выставки в клубах «Молекула» (1967), «Каравелла» (1968), в Доме писателя (30 января 1968, во время литературного вечера с участием Б. Вахтина, И. Бродского, С. Довлатова и др.). Участвовал в квартирных выставках у К. Кузьминского (1974) и в первой официально разрешенной выставке нонконформистов в ДК им. Газа (1974). В 1974 привлекался в качестве свидетеля по делам В. Марамзина и М. Хейфеца.
После переезда в США поселился в университетском городке Блэксбург (штат Вирджиния).
Благодаря хорошему советскому высшему образованию и опыту, полученному в СССР, Яков устроился на высокооплачиваемую работу по своей основной специальности.
Продолжает Слава Гозиас: «В Хьюстоне мне сказали, что Яша процветает, что у него дом-салон – каждая русская известность заворачивает к Яше на огонёк. Сам Виньковецкий оповещает земляков о таком важном событии и зовёт желающих выпить, правда, за вход берёт плату, кажется, двадцатник…»

Прошло совсем немного со времени переезда и вот уже  Виньковецкий в сытой и демократичной Америке поучает вновь прибывших соотечественников уму-разуму. Вспоминает Слава Гозиас: «...Потом он два часа учил меня, как надо жить в Америке, как надо быть благодарным за приют…
– Надо целовать землю, на которой нам разрешили жить, – сказал Яша.
...А человек он был не добрый и корыстный, хуже того – высокомерный.
...Однажды он пожаловался, что Д. Я. Дар обидел его:
– Я написал Дару, что купил дом с тремя спальнями, с двумя ванными и туалетами, а он мне ответил, что не интересуется, во сколько унитазов я испражняюсь…»
Осенью 1978  г. Яша переехал в Хьюстон, штат Техас, «где геофизики в почёте, а лирики в загоне». Там он стал работать в нефтяной фирме «Ехоп». Продолжал научную деятельность, читал лекции в университете.
В общем жизнь удалась.

Но в 1984 году случилось несчастье. Якова уволили с работы.
Слава Гозиас: «Потеряв на новой родине в Хьюстоне высокооплачиваемую работу, он не ринулся добывать кусок хлеба без профессии и не отдал свою жизнь живописи – он решил избавиться от хлопот и, может быть, от позора. Яков Виньковецкий повесился в своём гараже, смертью своей дав семье единовременное пособие (по страхованию жизни) – 200 тысяч долларов».

А вот что по этому поводу в письме Наталье Владимовой 29 апреля (1984 г.) писал Сергей Довлатов:«...И еще, должен сообщить вам неприятное известие. Два дня назад повесился в Техасе Яков Виньковецкий. Я не уверен, что вы его знали, и тем более - были с ним в дружбе, но имя, наверное, слышали. Так что в подробности не вдаюсь. Скажу коротко, что у него был тройной кризис: его уволили из крупнейшей нефтяной компании «Эксон» с очень денежной работы, плюс к тому он разочаровался в собственной живописи, и наконец, будучи невероятно православным (что бывает с крещеными евреями), Яша был крайне угнетен Америкой в ее техасском (близком к Кутаиси) варианте».

Расследование  смерти русского эмигранта, как обычно бывает в таких случаях, не проводилось. Сам повесился или кто помог - тайна покрытая мраком.
И еще  послушаем Славу Гозиса: «В прессе (русской и американской) не было сказано о причине увольнения Виньковецкого из нефтяной компании «Эксон».
Смерть эта – последний урок, данный Яшей окружающим, – ему нравилось поучать, а завистники, вероятно, были внимательными учениками».

Александр Галич
25 июня 1974 года Галич эмигрировал по так называемой «израильской визе» из СССР.
Работал на радио «Свобода», стал членом НТС.
Вспоминает Вячеслав Костиков: «Аудитория Галича в Париже была крохотной. Собиралось по 50-70 человек.  Старожилы эмиграции не воспринимали Галича как своего. Ирония его песен, запрещаемых советской цензурой, намёки на советскую номенклатуру, на «сидящую» Россию, казавшиеся такими острыми в Москве, им были непонятны. Как непонятен им был и Высоцкий.
В Париже Галич, привыкший к огромной популярности, выглядел растерянным. В изгнании ему не хватало и диссиденствующей аудитории, и страны, которую он так горестно любил».

Мишель Кан на вопрос мог ли Высоцкий однажды остаться во Франции навсегда и стать официальным невозвращенцем?
Ответила прямо и жестко:
- А зачем? Чтобы превратиться в Париже в еще одного Галича, пьющего, забытого?

«...И под звездами балканскими
Вспоминаем неспроста
Ярославские, рязанские
И смоленские места...»
Блантер М.

А еще ностальгия; оказывается она присуща и русским евреям тоже.
 Еще один отрывок из интервью М. Шемякина, он говорит на тему - если бы Высоцкий уехал: «В то же время он не имел такого опыта: потерять родину и вновь ее обрести. Нам, русским, кажется сначала, что мы отказались от чего-то пустякового. Проходит время, и ты начинаешь понимать, что ты потерял».

А вот, что рассказывал о Бродском Барышников: «Мэр Петербурга Анатолий Собчак пригласил Иосифа в город на какое-то торжественное событие, и Иосиф несколько раз с ним на эту тему беседовал.
И когда мы были в Швеции, сидели в каком-то ресторане, он вдруг мне и говорит: «Мышь - он называл меня Мышь - почему бы нам не сесть на паром, виза для этого не нужна, и посмотреть хотя бы одним глазом». Но потом. помолчав, он просто улыбнулся и говорит: «Нет, ничего из этого не получится».
Я тоже всего лишь улыбнулся ему в ответ. Он просто боялся там умереть, и, пожалуй, это могло бы с ним случиться.
 Я продукт латвийского воспитания, хотя родители у меня были русские со всеми вытекающими из этого последствиями. Наша семья здесь никогда себя дома не чувствовала. Нас здесь воспринимали как оккупантов.  Когда к тебе обращаются: «Эй, русский...», неважно, сколько тебе лет, это откладывается. У меня есть ностальгия по русским людям и русской культуре, но не по этому месту на географической карте».
 
Этим местом на географической карте Барышников называл Ригу. У латышей ненависть к русским и антисемитизм к евреям на генном уровне (в русско-украинско-белорусских деревнях из поколения в поколение передается поговорка «Не ищи палача, а ищи латыша») и он, сын советского офицера, это постоянно ощущал, он чувствовал себя там чужим. Барышников поступил в Рижское хореографическое училище (класс Валентина Блинова и Юриса Капралиса), но притеснения и дискриминация по национальному признаку на бытовом уровне вынудили его перевестись в Ленинградское хореографическое училище которое он благополучно окончил.
 О рижском периоде жизни у великого Барышникова остались не очень хорошие воспоминания.

Сергей Довлатов: «Лишь иногда, среди ночи… Или в городской суете… В самую неподходящую минуту… Без причины… Ты вдруг задыхаешься от любви и горя. Боже, за что мне такое наказание?!»

Снова Довлатов: «Зима в Нью-Йорке лишена сенсационности. Она – не фокус и не бремя. Она – естественное продолжение сыроватого, теплого бабьего лета. <…> Так чего же мне не хватает? Сырости? Горечи? Опилок на кафельном полу Соловьевского гастронома? Нелепых скороходовских башмаков? Телогреек и ватников?
Как это сказано у Блока:
…Но и такой, моя Россия,
Ты всех дороже мне…»

Эрнст Неизвестный: «Для меня ностальгия – это в первую очередь интеллектуальный круг русской культуры… Как ни странно, при всех избиениях физических, унижениях, уничтожении моих работ, я жил в некоей интеллектуальной капсуле. Я был окружен – ну что ж, мы все нуждаемся в этом, – обожанием. Это уважение и обожание не были только со стороны восторженных женщин, нет… Немаленькие люди меня окружали. И это меня согревало. Этот мир был мой мир. Мир интеллектуальной элиты и вынужденного социального подвала. Но в подвале этом находились гении…»

Павел Леонидов о встрече с Михаилом Таничем: «...вообще ему было легче: он возвращался домой. Это – плохой, тягостный, прогнивший дом, но он – наша колыбель, а когда годы поджимают, тот дом пусть хуже, пусть уже и не свой, но все-таки свой…
 я, не терпя и на дух советскую власть, умираю – хочу хоть на часок домой. Но – они не пустят, а я – не поеду. И оттого умру от сердца. Или куплю мощный приемник «Грюндиг», намочу руки и стисну их на оголенных концах.»
И еще Павел Леонидов: «...уже в Нью-Йорке я узнал, что погиб Вася. А потом смотрел на Бродвее, в занюханном закутке, «Калину красную». И плакал навзрыд. Рвались нити, да так, что хотелось завыть... У меня тогда случился самый острый приступ ностальгии».

 Тому же Галичу очень не хватало «своего» зрителя, московских кухонь, хотя он и пытался «отностальгироваться» еще до эмиграции,  написав «Опыт ностальгии» и «Когда я вернусь». В первые годы вынужденной эмиграции, находясь на Западе, Галич неоднократно, как заклинание, как мантру повторял и перед русскоязычной, и перед иностранной аудиторией: «Мы не в изгнании, мы в послании», слегка переиначивая строки из «Лирической поэмы»Нины Берберовой, но это чувство все равно не отпускало его.

Прочитал в книге «Александр Галич: полная биография» Аронова Михаила: «Осенью 1976 года Галич встретился с приехавшими на два месяца в Париж Василием Аксеновым и его мамой Евгенией Гинзбург. В кафе сели в дальнем углу, и начался разговор. Внезапно Галич как-то по-особенному посмотрел на своих собеседников и сказал, что однажды прочел у Ленина такую фразу: «А врагов нашей партии будем наказывать самым суровым способом - высылкой за пределы отечества», после чего добавил: «Помнится, я тогда только посмеялся: нашел, дескать, чем пугать. Ведь высылка-то из отечества в наши дни оборачивается чем-то вроде освобождения из зоны, как бы освобождения из лагеря. <…> И вот, знаете ли, Женя и Вася, прошли эти годы, и сейчас я понимаю, что старикашка был не так прост, наверное, по собственному опыту понимал, что означает эмиграция…
Незадолго до своей кончины, прогуливаясь с Виктором Перельманом по набережной Сены, он обратился к нему: «Как ты думаешь, Виктор, увидим мы с тобой еще когда-нибудь Россию? Ты знаешь, мне кажется, что нет...»

Дочь поэта Алена Галич рассказывает об отце: «Недавно один наш знакомый с Би-би-си сказал мне: более несчастного человека, чем папа, он никогда среди эмигрантов не видел. Работая на «Свободе», папа как-то сказал: «К чертовой матери, лучше уехать назад, пускай даже в Сибирь!» На «Свободе» отцу приходилось не так-то просто, там тоже было давление, которого он не выдерживал».

По этому поводу точно и емко сказал Юз Алешковский, переиначив  прославленные строки Нины Берберовой
 «Не ностальгируй, не грусти, не ахай. Мы не в изгнанье, мы в посланье на х,,,й».

Высоцкий, путешествуя по заграницам, часто встречался  и общался с именитыми соотечественниками - эмигрантами за рюмкой водки или чашкой крепкого кофе и тамошние их проблемы  он знал не понаслышке, а как говорится «из первых уст».
И низкие тиражи книг, и не востребованность и тоску по Родине, по оставленной благополучной, сытой  жизни в прошлом, в СССР (Дольский: «Я помню, как Галич воскликнул: «Саша, я был молод и сказочно богат!»).

А еще склоки и интриги  бывших соотечественников  за  «место под солнцем», доносы друг на друга. Все как в СССР, только с иностранным акцентом.

Рассказывает Гладилин: — Я действительно ввел в нью-йоркское бюро Вайля и Гениса. Я увидел, что они сильные журналисты. А не только друзья Довлатова. И мне Довлатов сказал тогда: «Вот ты их взял - а ты думаешь, они тебе скажут спасибо?»
Меня послали в Нью-Йорк проверять кадры. Видимо, они тем, кто там работал, не очень верили. И Довлатов мне рассказал про всю обстановку…
— Конечно, собрались русские - и сразу интриги. Это нормально.

Прочитал у Аронова Михаила в книге «Александр Галич: полная биография»: «Вскоре Галич стал жаловаться, что в мюнхенском филиале «Свободы» ему не дают покоя: постоянно пишут начальству доносы, что, мол, старший редактор русских программ Гинзбург систематически опаздывает на службу и плохо работает с рукописями авторов — не занимается правкой текстов и т. д.»

Стучали не только на Галича.
Вот как описал ситуацию Довлатов в письме своему приятелю Наумову: «Дело в том, что мне жутко опротивело все, связанное с газетой. Ситуация такова. Нами правит американец Дэскал, еврей румынского происхождения. (Уже страшно!) Он не читает по-русски и абсолютно ничего не смыслит в русских делах. Это - самоуверенный деляга, говорит один, не слушает, отмахивается и прочее. Довольно хорошо знакомый тип нахального малообразованного еврея. То, что он не знает русского языка - с одной стороны, хорошо. Это дает простор для маневрирования и очковтирательства. С другой стороны, его окружает толпа советников, осведомителей, интерпретаторов и банальных стукачей. Стучат в трех направлениях. Первое Довлатов не еврей, армянин, космополит, атеист и наконец - антисемит. Это крайне вредный стук, потому что наш босс рассчитывает получать деньги на газету от еврейской организации, и кажется - уже получает. Второе - что я ненавижу диссидентов, издеваюсь над ними и так далее. Третье - Довлатов завидует таким великим писателям, как Ефраим Севела и Львов, и еще Солженицын, борется с ними, не публикует и так далее. Если б я окончательно разложился в моральном плане, я бы мог говорить боссу что-то вроде того, что Солженицын и диссиденты - главные антисемиты нашей эпохи и прочее. Но это - слишком. Хотя вообще-то я сильно разложился, я это чувствую. Я здесь веду себя хуже и терпимее ко всякой мерзости, чем в партийной газете. Но и стукачей там было пропорционально меньше, и вели они себя не так изощренно. Боря Меттер, например, оказался крупным негодяем. Орлов - ничтожество и мразь, прикрывающийся убедительной маской шизофрении. Он крайне напоминает распространенный вид хулигана, похваляющегося тем, что состоит на учете в психоневралгическом диспансере».
И сделал вывод: «Народ вокруг - довольно поганый. И сам я - хорош!»

 - Потом началось размежевание. Каждый стал сам по себе — это уже Анатолий Гладилин констатировал факт и подвел жирную черту.

Жизнь в эмиграции, в ежедневной, ежечасной борьбе за выживание, где никого не касается, кем ты был и сколько стоил вчера.  наложила свой особый отпечаток на поведение, на образ «мышления», на межличностные отношения.
И вновь прибывшие эмигранты, столкнувшись с суровой реальностью на новой родине, уже отказывались понимать стенания Выоцкого, дающего по несколько концертов в день в заполненных до отказа концертных залах, дворцах спорта и на футбольных стадионах по всему необъятному СССР, зарабатывающему огромные деньжищи. В отличии от них, над Высоцким не возвышались дамокловым мечом забвение и безработица, нищета и страх умереть на улицах города из-за отсутствия медицинской страховки.
Отношения менялись и у бывших сограждан к Высоцкому и у него к ним и часто не в лучшую сторону.

Вспоминает М. В. Розанова: «...мы встречались с ним в Париже. Нерегулярно, но встречались. Это уже был другой человек. Не тот человек, который мне нравился когда-то».
И еще от нее же : «...Не то, чтобы наши отношения стали портиться - просто наши поезда шли в разные стороны…И расстояние все увеличивалось и увеличивалось».

А вот и свидетельство самого Высоцкого об общении с русскими эмигрантами в Париже (отрывок из дневника В. В., зима 1975 года): «Пошел я с одним человеком…на вручение премии А. Синявскому и всех их там увидел, чуть поговорил, представляли меня всяким типам. Не знаю - может, напрасно я туда зашел, а с другой стороны - хорошо: хожу свободно и вовсе их не чураюсь, да и дел у меня с ними нет, я сам по себе, они - тоже».

Появился холодок в отношениях с близким другом Михаилом Шемякиным, который как то проговорился: «Я для него был уже давно западным человеком, поэтому он рассказывал не всё».

Общение между «устроившимися»и добившимися успехов и менее успешными «работающими», бывшими, некогда хорошими приятелями и друзьями там в СССР, здесь на чужбине становились в тягость и сходили на нет. Инициаторами прекращения общения и всяких отношений, как правило, выступали первые.

И это в полной мере ощутил на себе и Владимир Высоцкий.
Случай с Михаилом Барышниковым тому пример.

Рассказывает Михаил Шемякин: «Однажды Володя дал мне чудесный сценарий, который они написали с Володарским, он назывался "Каникулы после войны".
...И вот, как сказал Володя, забирая у меня сценарий, Барышников сам предложил помочь с переводом. Вроде, у него есть замечательные переводчики, которые сделают перевод, причём чуть ли не бесплатно.
Барышников взял сценарий, но в итоге перевод так и не был сделан. Причём, как потом оказалось, эта копия сценария была единственной, и Володя просил меня забрать у Барышникова эту копию, поскольку вся работа остановилась.
И вот однажды на мой День рождения приехали Барышников и Панов. И там я сказал Барышникову:
– Володи сейчас нет в Париже, но он очень тебя просит вернуть сценарий, хотя бы и и не переведённый.
Барышников, который всегда был склонен к патетике, схватился за голову:
– О, как мне надоели эти русские дела! Сначала что-то навяжут, потом покоя не дают. Я занятой человек, у меня своих дел хватает, кроме чепухи всякой».

Высоцкий как-то попытался  рассказать   Эрнсту Неизвестному о своем успехе на вечеринке с участием голливудских звезд, перечисляя самые громкие имена: Лайза Минелли, Натали Вуд, Роберт де Ниро… И даже цитировал слова одного из гостей: «Ну вот, к нам в гости пришла Марина Влади с мужем, а уходит Владимир Высоцкий с женой».
Он как бы пытался показать свою значимость, может приподняться в собственных глазах, но Неизвестный быстро остудил его пыл, опустив с небес на землю: «Володя, люди здесь, конечно, очень любезные. Они с удовольствием общаются, если им выгодно или интересно. Человек здесь очень занят, и если он тратит свое время, то хочет знать, зачем…  Холодный бизнес, очень далекий от нашего задушевного кухонного бдения…»

Высоцкий был русский, но и еврей тоже, на четверть. Кто-то сказал, что он был «рациональный еврей».
Высоцкий много ездил за рубеж и должен был чётко понимать уровень своей популярности. Одно дело – Советский Союз, другое дело – дальнее зарубежье, Соединенные Штаты.

Эмиграция - это не для всех.

У Марка Цыбульского, известного высоцковеда, прочитал интересное умозаключение: «Прожив за рубежом 25 лет и повидав достаточное количество эмигрантов всех рас и национальностей, я могу утверждать, что 99% всех, кто уехал на ПМЖ за рубеж, сделал это не в поисках какой-то там мифической свободы ( в Америке, например, есть немало тем, по которым лучше не высказывать своё мнение, если оно расходится с «прогрессивным», иначе будет очень плохо), а просто для того, чтобы жить лучше, чем они жили у себя в стране. Если кто-то скажет Вам иначе - не верьте. Другое дело, что не все верно оценили свои возможности».

И опять у Цыбульского на тему эмиграции Высоцкого: «Я часто задавал этот вопрос:«Думал ли Высоцкий об эмиграции?» И Аксёнов, и Львов, и Шемякин, и другие совершенно чётко отвечали, что думал, размышлял над этим вопросом - и решил, что делать этого не надо».

Михаил Шемякин: «Высоцкий понимал, что на Западе ему нечего делать. В этом он убедился прежде всего на примере Галича. И когда мы с ним обсуждали, смог ли он жить на Западе, Володя говорил: «Ну что, два-три концерта, как у Саши Галича? А потом что? Петь в кабаках?»

В одном из интервью журналисты спросили Эдуарда Володарского о планах Высоцкого уехать из страны, на что тот так ответил: «Иногда, во время поддачи, я говорил ему: давай уедем к чертовой матери! Володя вопрошал: «Ну, куда мы поедем? Кому мы там нужны? Здесь плохо (он употреблял другое слово, догадываетесь, какое), но здесь мы хоть кому-то нужны…»

 Шевцов Игорь  «...Я приехал к нему утром 18 июля, в канун открытия Олимпиады в Москве
— Аксенов уезжает, — сказал я.
— Жалко.
— Тебе-то всё же полегче, — заметил я, — ты можешь с ним видеться и там.
Он поморщился.
— Я не о том. Жалко — отсюда уезжает. А там — все не то. Ему здесь надо бы…
О русских эмигрантах сказал:
— Конечно, трудно. Мне рассказали о Панове. Он делал «Идиота» в балете. Шум, сенсация, в зале битком. Успех невероятный! А на следующий спектакль пришло несколько человек. Думаешь, плохой спектакль? Да нет! Просто мало ценителей - вот и все».

Вспоминает Бабек Серуш: «Однажды Володя приехал ко мне... Театр на Таганке тогда должен был ехать на гастроли в ГДР, и Высоцкий оттуда собирался во Францию.
Володя пришел очень возбужденный, - в ОВИРе ему отказали. И он не знал, как это объяснить Марине, просил меня ей позвонить...
Был очень злой тогда: «У меня такое чувство, что они хотят, чтобы я там остался. Но я же не смогу там жить»

Высоцкий Семен Владимирович, отец: Помню, что однажды Володя мне сказал: «Жить там можно, но не больше двух месяцев…»

Виктор Шульман: «Если бы Высоцкий захотел уехать из Советского Союза, я бы об этом узнал первым. На эту тему он даже не заговаривал. Хотя ему многое здесь нравилось».

 И еще одно важное свидетельство Вадима Туманова: «Нет! Об этом даже речи не шло! Володя и не думал покидать родину. Ему же предлагали сняться в кино за границей. И роль, делился со мной Володя, интересная, и гонорар приличный. Он отказался, потому что потом могли и не пустить обратно в СССР. А он бы не смог жить вдали от родины: малокомфортной по сравнению с Америкой и многострадальной - но все же единственно родной».

Валерий Нисанов, фотограф, сосед Высоцкого по подъезду в интервью Марку Цыбульскоиу: «Он вообще относился к загранице так, знаете ли... Однажды Володя пришёл в Дом кино на какое-то празднование и сказал там так: «Я исключаю для себя возможность уехать навсегда, хотя такая возможность у меня есть».

Костадинка Накова, сотрудница болгарского представительства в Москве рассказывала: «Он женился уже, но его всё равно не пускали. И даже я ему сказала:
«Володя, а почему ты не поедешь во Францию жить?»
А он мне говорит:
«Кем я буду там? Петь в кафе? Я здесь – человек, я здесь играю... А там – что я буду делать?»

Гуджи Амушкели, художник, муж подруги Марины Влади: «Он был очень привязан к России и, думаю, не мог без нее жить. Даже не видя Запада, Володя, по-моему, не особенно туда рвался. Хотя он, разумеется, переживал, что его долгие годы не пускали за границу. Запад оказался для него чуждым, потому что он языка не знал, не нашел аудиторию, не было общения с людьми. Он всегда оставался глубоко русским человеком».

Как засвидетельствовал Иван Дыховичный в беседе со сценаристом Ильёй Рубинштейном: «У него была дикая радость от того, что он поехал. И была дикая радость от того, что он приехал обратно. Володя ясно, быстро, как абсолютно талантливый, душевно интуитивный человек, понял, что там, конечно, ну, это не его жизнь».

Полно и исчерпывающе об этом написала в своих воспоминаниях о своем муже Марина Влади: «...ты никогда не собирался уезжать...У тебя дома, в СССР, тебя понимают. Ты не признан официально, но зато любим публикой. Во Франции и вообще за границей ты всего лишь иностранец, в лучшем случае – любопытное существо, приводящее в восторг на вечеринке, или даже просто муж известной актрисы. Ты можешь делать все, что угодно, ходить куда угодно, как и всякий другой, только надо соблюдать два обязательных правила иметь деньги и быть интересным для окружающих. Но после концертов на переполненных вопящих стадионах приятно ли видеть триста человек в зале – в основном советских дипломатов и изучающих русский язык?…

В 2017 году, подводя черту под возможной эмиграцией Высоцкого на Запад, Влади сказала буквально следующее: «Сейчас из России можно свободно уезжать. И многие люди встают перед выбором: эмигрировать или остаться в России? Высоцкий легко мог стать невозвращенцем.
Мог, наверное, даже добиться разрешения на эмиграцию, и власти бы вздохнули с облегчением. Но не сделал этого. Для него это было принципиально: он не хотел отрываться от Родины, от языка.
Он поэт. Вы же понимаете, что человек, который не говорит на своем языке, — это пустыня. Он давал концерты [на Западе], но люди, приходившие там слушать его, в основном были русскими или говорящими по-русски.
Кроме того, он любил Москву, любил своих друзей, театр. В начале 1970-х он мог остаться за границей. Я спокойно могла жить с ним в Европе. Но он не хотел этого, он не хотел быть «мужем актрисы». Он хотел быть поэтом, актером Владимиром Высоцким. Он чувствовал любовь народа. Вы думаете, это не чувствуется, когда зал кричит тебе?..
 Он не остался, потому что хотел остаться на Родине. Он был патриотом, любил русский язык и русскую культуру. Вся его жизнь была русской культурой.
Я понимаю, что он не мог оторваться от любви народа. Когда мы гуляли по улице летом, из каждого дома доносился его голос. Это невероятно! Я не знаю ни одного артиста с такой славой».

И еще. Бродский как то проговорился: «Мое поколение, группа людей, с которыми я был близок, когда мне было двадцать, мы все были индивидуалистами. И нашим идеалом в этом смысле были США: именно из-за духа индивидуализма. Поэтому, когда некоторые из нас оказались здесь, у нас было ощущение, что попали домой».
У Высоцкого такого ощущения там, за бугром, не было.

Все! Думаю достаточно мусолить, якобы неудавшийся побег на запад.

Продолжение следует