Гранаты не той системы

Подполковник Нехайло ещё раз обернулся, ёрзая на стуле, словно за его спиной находился кто-то невидимый.
Словно какой-то призрак маячил между ним и выцветшей стеной, некогда покрашенной в бледно-зелёный цвет.
Совсем как у нас в части, — подумалось ему.

В крохотной комнате без окон, естественно, никого не было, но местами облупленные стены немного давили на офицера.
Он сжал руки в замок. Руки, положенные на замызганный канцелярский стол с разводами чернил в трещинах полированной столешницы.
Кроме стола, стула и мусорного ведра в помещении не было больше ничего и это напрягало ещё больше.
Особенно раздражало отсутствие окон.

Так, надо успокоиться. Взять себя в руки. Сейчас он размажет этого Шастина по этой стене. Этого зелёного, мать его, салагу, по этой зелёной, мать его стене.
Несколько раз перечитал его личное дело и ничего не могу понять.
Жил в Ленинграде, закончил десятилетку, водительские курсы ДОСААФ.
Родители обычные советские люди, труженики. Мать — контролёр ОТК. Отец — инженер-технолог. Дед-фронтовик.
Никаких приводов в милицию, никаких замечаний в школе,
Какого хрена тебе не жилось, боец?!

Его побег из части, подобно разорвавшейся под ногами гранате, раздербанил на куски, на клочки, на тряпочки безупречную репутацию бригады.
Поставил крест на дальнейших карьерных перспективах подполковника.
Жирный такой, бундесовский крест.

Звонок из Москвы сочными акварельными мазками чётко обрисовал сложившуюся ситуацию и его командирские таланты.
Жалкие попытки вставить пару фраз о том, что подчинённый из вверенной ему части, далеко не первый удравший гэсэвэгэшник за последние годы , вызвали шквал эмоций с упоминанием отдельной родни подполковника в таком грязном ключе, что у того побагровели не только щёки и шея, сдавленная кителем, но и кончик носа.
Нехайло, глядевший в этот момент в зеркало, увидел своё лицо, напоминавшее раскалённую кочергу и мысленно попрыгал на рядовом Шастине ногами.
После того, как он самолично измордует утырка до полусмерти.
Подобного унижения он не испытывал с той поры, когда его, курсанта в самоволке, поймал внезапно возникший из-за угла патруль.

— Да давай я поеду, Миш? — участливо произнёс замполит Елеев.
— Ну чего ты, командир части, там забыл? Слишком много чести для этого гондона.
Из Потсдама в Берлин мотаться ради какого-то чмыря. Немцы даже «Урал» нам вернули.
— Нет уж, я сам этому уёбку всё скажу. Политического убежища он попросил!
Его, долбоёба конченого, здесь за ручку водили, кормили, поили, сопли ему вытирали, задницу, только что от парты оторванную.
А он убежища попросил! Политического, мать его!
Умные все стали, на *** некого послать!
Я ему, живо мозги вправлю, он у меня, сука, землю жрать будет!
Понаприсылали маменькиных сынков!
Я его за минуту уговорю назад вернуться, пидораса!
Только в глаза его уродские взгляну разочек!
Один разочек взгляну, сука!

Однако, это уже было явно выраженным знаком неуважения с гэдээровской стороны.
Полчаса военный просидел в зачуханной каморке, ожидая сраного рядового.
Сняв фуражку, он вытер носовым платком обильно выступивший на лбу пот и небрежно бросил головной убор на стол.
Потом, немного поразмыслив, снова водрузил фуражку на место.
Да пошли они! Чай не на ассамблее ООН нахожусь!
Что они, ять, о себе возомнили, эти фашиковские недобитки?
Какого хрена заставляют ждать, на?
Ещё лет десять назад бегом бы прискакали.
И на задних лапах бы вокруг него пританцовывали, что цуцики перед хозяином.
Да, времена пошли нынче, всё под откос…

Дверь внезапно распахнулась и в освещённом проёме появился высокий немец с короткой стрижкой и впалыми щеками.
На нём был слегка помятый серый костюм в едва различимую полоску и чёрные скучные ботинки конторского клерка.
Лицо усталое, походка ленивая. Бывший штази, штоль? Или не бывший?

Он что-то заговорил на хорошем русском с неизменным акцентом, легко узнаваемым по советским фильмам о гитлеровской нечисти.
— Гюнтер Гросскройтц — всё, что запомнилось подполковнику и как бы осталось висеть в воздухе.
Потому что остального он не слушал и не слышал.
Поскольку медленно, но неизбежно накатывавшая волна ярости, подступала уже к самой макушке командира.
— А где рядовой Шастин? — с плохо скрываемой ненавистью выпалил он.
— Господин Шастин Вас видеть не желает. Всего доброго. Вас проводят.

В комнату вошёл штабс-ефрейтор Фольксармее и жестом вытянутой руки предложил Нехайло проследовать за ним, покинув помещение.
Офицер не вставал, явно не понимая произошедшего.
Это что, шутка? Кто господин? Чего не желает?

— Всего доброго. Мы позвоним Вам по поводу дальнейших действий.
Подполковник снова почувствовал себя курсантом, схваченным патрулём жаркой ночью на окраине Львова.
После секундного замешательства он взял себя в руки и грузно поднялся.
Ругаться, махать руками и вступать в перепалки, значило окончательно потерять лицо.
Такого, как командир части, он позволить себе не может ни при каких обстоятельствах.
Как бы ему этого и не хотелось.
А хотелось ему не так уж и много: ёбнуть башкой об стол ссанного особиста в костюмчике, схватив за шкирку, засадить с ноги по яйцам дойчен зольдатену, маячившему у входа, а после проорать на всю, бундесмать её, округу, что он сделает с перебежчиком, если его эти люди в сером всё-таки вернут.

Хотя даже он понимал, что никто и никого уже не вернёт.
Времена стремительно менялись.
Союз агонизировал на глазах у всего света.
Эх, надо было послушать Елеева!
Замполит плохого не посоветует.

По пути к машине, Нехайло услышал звякавшую металлом местную речь и внезапно раздавшийся хохот.
Стоящая вдалеке стайка фашистких недобитков, похоже, просто травила анекдот, даже не глядя в его сторону, но подполковник всё равно густо покраснел и ускорил шаг.
Открыв дверцу, он обернулся с хищным прищуром и собрав побольше слюны, смачно плюнул на ровные, словно выложенные по линейке, соты булыжной мостовой.
Плевок медленно растёкся по холодному камню.
Звук хлопнувшей двери автомобиля разорвал пространство, подобно выстрелу, спугнув серо-чёрных птиц, вспорхнувших с тополей и черепичных крыш.

Вороны в последние дни просто не находили себе места.
То тут, то там, небеса вспыхивали разноцветными огнями салютов.
В воздухе гремел гром. Гром рукотворный.
Люди постоянно что-то орали, размахивая трёхцветными флагами.
Вороны не знали, что такое футбол.
И что они вьют гнёзда в стране, только что выигравшей чемпионат мира.
В третий раз.