____________________________________
Крылья
игнорируя благоразумные призывы матери,
над городским шумом, высоко,
маленькая птичка приблизилась к краю
крыши дома, к небу,
которое манило своим голубым весенним цветом
и гулкими ветрами, которые дули так высоко,
но где найти волшебную силу,
чтобы подняться в небо?
Казалось, что такой силы не было,
но время от времени она появлялась в поле зрения
маленьких птенцов, которые осмеливались
спрыгнуть с крыши в синеву.
Они взлетели прямо в воздух,
к солнцу по небу,
пока оно сидело рядом, всё ещё не осознавая,
что у него тоже есть крылья, чтобы летать.
Отбросив сомнения, внезапно
оно стало смелым, отважным,
не сомневаясь в силе своих крыльев,
веря в них, — и взлетело.
1952
ДВОРЕЦ
За каждой сказкой стоит какая-то идея, и
Я вспоминаю сон, который мне приснился давным-давно:
Я сижу на берегу моря, я смелый парень,
опираясь на свой топор, подавленный, расстроенный.
Наш добрый старый царь попросил меня подойти,
и он сказал мне следующее:
'Ты плохо одет, твоя одежда вся в заплатках,
и ваши туфли, как я вижу, совсем изношены.
Вот мое слово: ты будешь большим человеком, довольно важным,
и я обещаю: поношенную одежду ты никогда не наденешь.
Иди, разбей для меня зеленые сады на воде
и воздвигни там белокаменный дворец.
А ну-ка, вы, лакеи, возьмите этого дерзкого парня,
отведите его к ярко-синему морю,
если к утру он не сделает то, что я ему велю,
он лишится своей безрассудной головы. Так и будет!
Отведите его к морю, и без лишних слов...
Обрадованный и почтительный, я низко поклонился.
И они схватили меня, крепко держа, и вывели наружу,
и они привели меня на этот утёс, где я сейчас нахожусь.
У меня было разбито сердце, я был в смятении,
я просто не знал, что мне делать.
Вдруг я увидел, как ты вынырнула из воды,
прекрасная нимфа, ты предстала передо мной!
Ты посмотрела на меня, словно подбадривая и ободряя,
затем ты ступила на поверхность моря,
и топнула ногой... На тебе были
стильные сапоги с золотой вышивкой.
Когда ты приподняла свои красивые чёрные брови,
указывая на волны, они превратились в сад.
Затем ты бросила на землю жемчужину,
и на этом месте возник дворец из белого камня.
Я стоял там, ошеломлённый и переполненный удивлением,
наблюдая, как ты с милой улыбкой,
игриво, то с одной стороны, то с другой,
выводил сад в великолепном стиле.
Ты выпускал птиц, прокладывал мосты тут и там,
а потом сказал: «Успокойся! Иди поспи».
Словно тень, ты ускользнула и растворилась в воздухе,
оставив меня на какое-то время на этом крутом склоне.
Утром меня разбудил шум.
Выглянув, я увидел, что люди стоят и глазеют.
Затем я увидел огромную ликующую толпу,
и они отвели меня к воротам дворца.
Наш царь добр ко мне и всегда рад меня видеть.
(Хотя я, конечно, знаю, что это не может длиться годами,
но пока я, как достойный человек, ношу фрак,
и музыканты прославляют меня, играя хвалебные песни.
Людям, ослеплённым чудесами,
не приходит в голову, что настоящий творец — это не я,
что я не строил этот дворец из белого камня
и не разбивал эти сады у моря...
1952
***
Не лгите доверчивым детям,
не убеждайте их в том, что слова — ложь,
не уверяйте их, что в мире нет ничего,
кроме мира и покоя.
Ни в коем случае не обманывайте детей,
строя для них воздушные замки.
Не пытайтесь научить их верить в вещи
в которые мы сами, так сказать, не верим.
Тот, кто вводит ребенка в заблуждение, изолирует его,
намеренно путает честь с позором.
Позвольте детям увидеть и то, что произойдет позже
, и то, что на самом деле происходит в эти дни.
Приятная сладкая ложь — это яд в ложке.
Не прощайте щенкам лживое нытьё.
И наши дети не простят нас потом
за то, что мы прощаем их сейчас.
1952-1989
***
В неразборчивом искушении,
которое заполняет наши мысли в повседневной жизни
однажды, без размышлений,
мы начинаем думать, что влюблены.
Позже мы приходим к выводу
и видим то, чего раньше не могли увидеть
что наша "любовь" была иллюзией,
это было не то, чем казалось.
Но в очереди чувствуется дрожь,
и эмоции искренние.
Нас обманули, — ну и ладно,
вдохновение всегда реально.
Оно может расстроить нас или обрадовать,
если бы только оно сбылось!
Дело не в наших чувствах,
а в том, что они в нас порождают.
1953
***
Ты сильный
и смелый в любви.
Что касается меня, то на каждом шагу я смущаюсь.
Я не причиню тебе вреда, о, моя дорогая,
и я не могу сделать тебе ничего хорошего, как бы я ни старался.
Я представляю,
что ты ведешь меня
через лес, где нет ни тропинки, ни дороги.
Мы утопаем в полевых цветах по пояс,
и я задаюсь вопросом:
'Что это за цветы? '
Все мои навыки совершенно бесполезны и ненадежны.
Я не знаю, что делать
и как.
Ты устала.
Ты хочешь, чтобы я взял тебя
на руки. Вот так! Теперь я забрал тебя.
- В лесу птицы,
разве ты не слышишь?
Разве ты не видишь,
небо такое голубое?
А теперь, давай,
отнеси меня куда-нибудь, дорогой! «
Да,
но куда мне тебя отвезти? ...
1953
***
Мне сказали, что где-то в Индии
там есть церковь прощенных грехов.
Туда приведет сверкающая седая дорога,
дорога веков, облаков и прочего...
В храм приходят молодые люди
за отпущением грехов, чтобы получить их,
и пожилые, мудрые, седовласые люди
тащатся по храму, чтобы достичь.
Они идут долго, торопливо,
и останавливаются в благоговении у ворот,
мазят лбы какой-то грязью
и ждут, пока она сойдёт и высохнет.
Я как-то смешался с толпой
и содрогнулся при виде этого места.
И вот я стою, сердце у меня разрывается,
а на лице святая грязь.
Но до сих пор я не могу этого забыть.
Глина прилипла, как выжженное клеймо,
я не могу убрать её со лба,
я просто не могу сделать это рукой.
Я бегу по сонным лесам,
где трава горячая, как во сне,
по деревням и городкам,
я бегаю, кричу и воплю.
Я вижу ткани, ракушки и реки,
пересекающиеся дороги и пути,
и все тычут в меня пальцами,
чтобы оставить клеймо на моём лице.
1954
ГНЕВ
Я слышу, как люди говорят
с недовольством:
'Ты злой человек,
ты мог бы и смягчиться'.
Когда-то я был добрым,
но недолго.
Жизнь раздавила меня,
довела до отчаяния.
Я был глупым маленьким щенком,
чудаком.
Меня били по лицу,
а я подставлял другую щёку.
Кто-то отрезал
хвост дряблости,
чтобы разозлить меня
и избавить от смирения!
Сейчас я расскажу вам о
реальный гнев,
это когда ты сидишь за столом
чувство злобы,
провести уравновешенный и педантичный
беседы,
использовать сахар-языки,
ваши манеры милостивый.
Но когда ты предлагаешь мне
чашку чая
Мне не скучно,
Я внимательно наблюдаю за тобой.
Я смиренно пью свой чай,
отдавая должное хозяевам,
и, пряча когти,
протягиваю вам руку.
Я хотел бы рассказать вам больше
о гневе...
Это когда они шепчут мне:
'Ты моложе
и менее опытная,
ты бы лучше писала,
не торопилась, -
не суетилась и не дралась.
Но я не сдаюсь,
у меня есть своё мнение!
Потому что злиться из-за лжи
значит быть доброй.
Предупреждаю тебя:
я ещё не всё сказала.
И я могу сказать тебе,
что я всё равно злюсь.
Я уже не такой скромный,
как раньше,
когда я сержусь,
жизнь кажется мне более интересной!
1955
* * *
Мы застываем и цепенеем, когда нас охватывает чувство,
мы просто сдерживаем его, более или менее;
мы неспособны жить,
неспособны встретить смерть лицом к лицу.
Желая спасти наш мир,
мы не должны дружить с негодяями,
это всё равно что войти во вражеский дом,
где нам придётся выстрелить.
Что нам делать — просто попасть в цель,
или пусть они принесут нам чай на подносе,
оставим револьвер незаряженным,
попрощаемся и уйдём?
И, свободно дыша, обдумай это,
и найди повод,
и, повернувшись, брось револьвер
в воду, так и не воспользовавшись им.
1955
***
Как четыре стороны света для корабля,
ты — мои четыре направления.
Я люблю тебя. Моя любовь глубока,
обширна, необъятна
и просторна.
С одной стороны,
ты моя дорогая жена и невеста.
С другой, —
поверь мне, —
ты моя сестра.
На третьей
ты моя дочь, помогающая мне
чувствовать себя настолько молодым, насколько это возможно.
На четвёртой стороне моей жизни
ты моя мать...
в моей жене.
1955-1995
***
К людям я испытываю жадность,
и моя жадность действительно сильна.
Это жадность к служащим,
к министру, к тендеру,
к их улыбкам и слезам,
к их нищете и великолепию.
Как молодой судья, я бы
скрыл своё последнее слово;
я подслушиваю каждого человека
и слежу за каждым.
И, к моему большому огорчению,
у меня не было возможности
увидеть всё сразу
и услышать всё сразу!
1954
* * *
Мы становимся скованными и оцепеневшими, когда нас охватывает чувство,
мы просто сдерживаем его, более или менее;
мы неспособны жить,
неспособны противостоять смерти.
Желая спасти наш мир,
мы не должны заводить дружбу с негодяями,
это всё равно что войти во вражеский дом,
где нам придётся выстрелить.
Что нам делать — просто попасть в цель,
или пусть они принесут нам чай на подносе,
оставим револьвер незаряженным,
попрощаемся и уйдём?
И, свободно дыша, обдумай это,
найди повод,
и, повернувшись, брось револьвер
в воду, так и не выстрелив.
1955
***
Великий талант тревожит, чужд:
кружит голову, распаляет,
это не бунт, а скорее
но это начало восстания.
И, действительно, как смирный медведь,
ты присоединился к миру, делая все возможное,
волей-неволей ты был бунтарем
потому что ты был не похож на остальных.
Ты пал жертвой неразберихи,
для большинства ты был бойцом,
и после ожесточенного спора,
ты таинственным образом потерялся.
Ты нашёл убежище в своей свободе,
и никогда не мешал никому;
казалось, что ты спрятался
под водой, где мог бы оставаться.
А потом, с напыщенным восторгом,
тебя извлекли наружу спустя годы;
мир с восхищением принял
то, что ты накопил под волнами.
Но те, кто по-детски, как и всегда,
верил в тебя в твои плохие времена,
ожидая твоей поддержки и благосклонности, —
сегодня сокрушаются и меняют своё мнение.
Ты живёшь в мире и спокойствии,
тебе нравится, когда тебя хвалят, превозносят;
это показывает, что талант исчерпал себя,
когда он не способен бунтовать.
1956
***
Ты горько плачешь, моя дорогая,
и причина этого, я думаю, в том,
что ты неспособна любить,
и ты ничего не стоишь.
Я целую твою руку, такую влажную и тёплую, и
говорю глупости, болтаю с тобой,
я испытываю мучительную боль
от твоих пальцев, когда делаю это.
Ты трясёшь серёжками и дразнишь,
читая открытки, ты получаешь удовольствие,
но в глубине души ты вся в слезах,
вся ты просто кричишь внутри.
На мгновение ты разразилась рыданиями
и это застало меня врасплох:
Я видел неприкрытую муку
в твоих необузданных, порывистых глазах.
1956
ПОСЛЕДНИЙ МАМОНТ
Он волочил ноги среди млекопитающих
вдоль замерзшего ледникового ручья.
Там было
много
таких больших мамонтов,
похоже, он был последним.
Пройдя через мельницу и кошмар
бури и водовороты, Он теперь сдался.
На этот раз
ему было трудно это вынести
стрелы вонзились в Его кожу.
Он попытался заорать, теряя силы,
чтобы заставить эхо переломить ход событий,
но он упал, и стрелы
вонзились, пронзая,
глубоко в Его бок.
Кто-то искренне желал снять с Него шкуру,
в то время как торговец мясом
искусно работал каменным ножом
и умело резал его.
Если бы только они, так хорошо охотившиеся,
знали, что их потомки сочтут
ужасных мамонтов
более захватывающими,
чем слонов, скромных по своей природе,
и что
его бивни, хорошо испытанные и закалённые
в борьбе, когда он прокладывал себе путь,
его твёрдые бивни, ещё не сдавшиеся,
когда-нибудь будут выставлены на всеобщее обозрение! !
1956
ЛЁД
Я едва различаю тебя. Мои глаза!
Я поражён тем, на что способна вода!
Мы на противоположных сторонах льда,
разделенные дрейфующими льдинами.
Деревья и дома тонкие и лёгкие.
Колышущиеся клёны бледные и тонкие.
Голоса, отражаясь от воды, скользят
вниз по реке вместе с потоком.
Глыбы льда стонут и трескаются,
ты кажешься такой же хрупкой, как лёд,
и река уносит прочь
куски пути между нами.
1956
***
Позже это становится откровением,
и угрызения совести терзают нас,
когда в чьей-то открытой, искренней исповеди
мы не видим проницательности врага.
И сохраняя бдительность, как стражи чистоты,
забывая уроки прошлого,
мы снова с презрением принимаем беспокойную простую незрелость
за беспринципные амбиции.
Подозревать других ни в коем случае нехорошо.
Народный судья должен обладать дальновидностью.
Мы поспешно принимаем друзей за злейших врагов,
что гораздо хуже, чем принимать врагов за друзей.
1956
***
Я боюсь греков, даже когда они преподносят дары...
Вергилий
Остерегайся греческих фальшивых нежностей,
не доверяй им, когда они льстят тебе.
Не поддавайся искушению умилостивить их,
иначе у тебя будут неприятности.
Они поддерживают вас, они хвалят вас и
они намеренно добры,
и когда они предлагают вам свой подарок
они крадут у вас ваше сердце и разум.
Не вводите себя в заблуждение. За их похвалами
есть кое-что, что вы должны показать:
не то, что они носят на своих лицах
а то, что скрыто от постороннего взгляда.
Пусть вас охватит негодование,
пусть вас ругают, обвиняют, оскорбляют,
но не подкупайте меня обожанием
и не заманивайте уютной жизнью.
1957
* * *
Полагаю, я хороню своего друга,
Это секрет, который я никогда не раскрою.
Другие думают, что он всё ещё жив,
Другие знают, что у него есть жена,
что у нас все еще есть дружеские связи,
потому что мы иногда ужинаем где-нибудь вместе.
И я не хочу никому говорить
что мой друг - живой мертвец.
Я говорю не о чистоте,
Я говорю с пустотой и грязью
Бокал поднимает не дружба
не открытость, а пустота.
Я не осуждаю то, что ты делаешь,
я молчу, я просто хороню тебя.
Ну, и что это? Я правильно понял? ...
В конце концов, никто не умер,
и я ещё не так давно живу
Но так много друзей уже мертвы.
1957
КАРЬЕРА
Пасторы утверждали, что Галилей
был неразумным человеком,
но время расставило всё по своим местам
это отсутствие разума - хороший знак.
Ученый из той же эпохи
который был таким же умным, как Галилей
знал, что земля вращается
но у него была семья под рукой.
Ехать в карете, с родными и близкими,
после того, как он совершил предательский поступок
он думал сделать карьеру
но фактически разрушил ее.
Никто не хотел рисковать ради знаний,
но учёный Галилей рискнул,
и его признали величайшим человеком...
«Карьерист» — вот кем он был!
Да здравствует понятие «карьера»,
если оно подразумевает продвижение по службе,
как в случае с Шекспиром,
Гомером, Пастером, Львом Толстым.
Интересно, почему их предали забвению.
Подарок всегда будет подарком!
Клеветники теперь забыты
пока живы те, на кого клеветали.
Те, кто исследовал стратосферу,
врачи, погибшие во имя добра, -
они "искали карьеру",
и я хотел бы последовать их примеру!
Их святая вера в свою идею
вселяет в меня силу духа.
Так что я следую по карьерной лестнице,
не пытаясь следовать за ней.
1957
* * *
Мы застываем и цепенеем, когда нас охватывает чувство,
мы просто сдерживаем его, более или менее;
мы неспособны жить,
неспособны встретить смерть лицом к лицу.
Желая спасти наш мир,
мы не должны заводить дружбу с негодяями,
это всё равно что войти во вражеский дом,
где нам придётся выстрелить.
Что нам делать — просто попасть в цель,
или пусть они принесут нам чай на подносе,
оставим револьвер незаряженным,
попрощаемся и уйдём?
И, вздохнув свободно, обдумайте это
и найдите какой-нибудь пример в качестве оправдания
и, повернувшись, выбросьте револьвер
в воду, все еще неиспользованный.
1955
МОЯ СОБАКА
Прижимается к оконному стеклу
он напрасно кого-то ждет.
Я запускаю руку в его волосы,
Я тоже, так сказать, жду.
Ты ведь помнишь, собачка, дорогая,
что здесь жила женщина.
Но кем она была для меня?
Моя сестра или, может быть, моя жена?
Иногда я думаю, что это может быть
моя дочь, которой нужна моя помощь.
Она уехала. Ты молчишь, моя дорогая.
Здесь не будет других женщин.
Моя дорогая собачка, ты милая, я думаю,
но жаль, что ты не пьёшь.
1958
***
Я страдаю — боже милостивый! —
не пожелал бы этого и врагу.
На грани потери терпения,
я больше не могу этого выносить.
Я страдаю от слёз,
смеха, недостатка и избытка,
всё это причиняет боль,
слава, безвестность, успех...
Но мои страдания и муки,
имеют ли они какое-то значение,
когда мир оказывается
как море боли и печалей
лежащее прямо передо мной?
Оно страдает, огромное и безнадежное,
от светлых и ночных мучений,
желая, чтобы оно не было бездомным,
желая радости, хлеба и соли.
В его муках есть какая-то слабость,
в его муках есть какая-то сладость,
и какую-то святость я наблюдаю
в муках мира.
1959
О ПЕРЕВОДЕ
Свободный перевод — это не ошибка.
У влюблённого есть поэтическая свобода.
Но если мелодия испорчена, -
это исказит её суть и смысл.
Я не за мастерство мошенников.
Я за право поэта на свободную деятельность
Точность, к которой стремится несчастный студент,
не то же самое, что творчество.
Не позволяйте педантичности ограничивать ваш стиль.
Больше свободы, музыки, вдохновения!
Я верю в стихи, но
не верю в простой перевод.
1959
В ПОГОНЕ ЗА ДЕШЕВОЙ ПОПУЛЯРНОСТЬЮ
Скоро мне исполнится 30, и я — герой
пародий и рифм, которые ругают и осуждают.
Все как один они утверждают, что я — носитель
всех грехов и пороков мира.
Некоторые говорят мне, что я пишу, чтобы угодить,
в погоне за дешёвым успехом и популярностью.
Скоро они будут утверждать, что я дышу
в погоне за дешёвым успехом и популярностью.
Я знаю, что однажды умру, и я постараюсь
сделать это тихо, чтобы не было шумно.
Я надеюсь, что таким образом я успокою
и утешу измученную и уставшую толпу.
Я не буду ставить перед собой никаких коварных целей.
Но кто-то в гневе скажет с ясностью,
презрительно шипя, что я умер
в погоне за дешёвым успехом и популярностью.
1957-1961
СТУК В ДВЕРЬ
'Кто там? '
'Это я, Старость.
Я пришёл за тобой.'
'Не сейчас.
Я занят.
У меня есть дела.
Я немного пописал,
поел.
Потом я позвонил.
Я открыл дверь.
Там вообще никого не было.
Может, это был мой друг? ... Просто играл? ...
Или я просто не расслышал, что говорил голос?
Это была не старость.
Пришла зрелость,
которая не могла ждать
и оставила меня
со вздохом...
1959
РАКЕТЫ И КАРТЫ
Тележку бабушки не стоит принижать,
она сделала своё дело, старая добрая тележка.
Но очень часто — чёрт возьми —
я вижу её в произведениях искусства.
Я далёк от того, чтобы радоваться и веселиться,
когда вижу тележку моего коллеги —
его роман.
Мы запустили эти суперлунные автомобили,
пока наши оперы —
это тележки.
Дух старых пыльных декораций!
То, что мы выставляем, - это тележки,
а не картины.
И, подобно отбивной машине,
на экран выползает тележка.
Вы, поклонники телеги, и вам подобные,
у вас кругозор, подобный телеге.
И то, что вам действительно нужно в искусстве
- это не ракета, а
тележка.
Твое искусство усердия воодушевлено,
наделено званиями, за славой ухаживают,
и все же оно убого, как телега, и
во времена ракет оно обречено!
1959
* * *
Когда внезапно я увидел, как ты возвышаешься
над моей жалкой жизнью
сначала я осознал
что все, что у меня было, не имело смысла.
Однако твоё лицо, как солнце,
озаряло леса, моря и города
и впусти меня, непосвящённого,
в мир волшебных красок.
Я боюсь, что это может быть
концом внезапного откровения,
и слёз, и радости, и восхищения,
но я не борюсь со своим страхом.
Этот страх — не что иное, как любовь.
Я лелею его, думая, что не смогу этого сделать,
и, смиряясь со своими страхами,
Я оберегаю свою любовь от разрушения.
Я скован этим страхом.
Краски долго не продержатся, будь уверен;
для меня они все исчезнут,
если, как солнце, зайдёт твоё лицо.
1960
ДВЕРИ
С маленькой сумочкой в руке она смотрит на меня;
её раскосые глаза, слегка удивлённые, смотрят на меня.
Её золотистые локоны кажутся
золотистыми вопросительными знаками, как знак сомнения.
Вот её дом, неуклюжий, тёмный и всё такое.
Дом с напыщенным угрюмым видом.
Насколько я помню, я никогда не заходил внутрь,
и, слава богу, никогда не зайду, и мне всё равно.
У её двери мы прощаемся;
она целует меня, ласкает — такая милая!
Но в её спокойных глазах
есть что-то, что причиняет боль и печаль, смешанные со страхом.
Я не могу подавить свой страх и утопить его в вине!
Я знаю её женскую хитрость, «золотую добродетель»:
она будет нежно целовать тебя, ласкать, как божественного
а потом захлопнул дверь и сразу же забыл о тебе.
Со временем двери, конечно, наставили меня на путь истинный.
Они преподали мне горькие уроки демона.
Много раз за дверями
меня так искусно предавали женщины.
Я слышу музыку. Полагаю, это гамма «соль-фа»...
И снова какие-то воспоминания наполняют моё сердце.
Я знаю, какая ты, когда мы вместе.
Интересно, какая ты, когда мы порознь.
1959
СОВЕТ НЕГОДЯЯ
Совет негодяя
дьявольски скромен.
Ты наделал много бед,
подлец, своим советом!
Дикий хохот, притворные слёзы,
фальшивый пот, лживые глаза...
Есть так много последователей
советов негодяя.
Ты хотел изменить свою жизнь
и стать таким милым...
Почему ты прислушался к
советам негодяя?
Почему ты принял их? Как?
Почему ты был таким неразумным?
Значит, теперь твои советы — это
советы негодяя.
1960
***
Ты вполне искренен и не притворяешься,
когда молчишь, выглядя напряжённым и озлобленным,
ты подобен тишине, которая, по сути,
не притворяется в сгоревшем городе.
Этот город исчез навсегда, это твоё прошлое.
Ты почти никогда не смеялся, живя там,
ты был поглощён шитьём или погружён в забвение,
сейчас ты был бы спокоен, сейчас ты бы вспылил.
Чтобы выжить, вы делали все возможное
но, отвергая всех живых существ,
город наводил на вас грусть и угнетал
мрачные очертания его зданий.
Все дома в нем были под замком.
В этом была какая-то порочная тонкость.
Всё было разрушено, и это было очевидно,
и ты ненавидел тех, у кого не было разбитого сердца.
А потом однажды ночью, без особых угрызений совести,
ты поджёг всё это, отпрянув от искр.
Я был первым, кого ты встретил,
когда, испугавшись пламени, ты спрятался в темноте.
Ты задрожала, когда я взял тебя за руку,
и прижалась ко мне, покорная, покрасневшая,
ты еще не любила меня и не понимала
но были благодарны мне за сострадание.
Итак, мы отправились в путь... Куда мы бежали?
Мы выбрали случайный путь, и нам было все равно
но время от времени ты оглядывался назад, чтобы увидеть
твое пылающее прошлое, окутанное ярким светом.
Он был сожжен. Но есть
одна вещь, которая мучает меня и заставляет тревожиться
словно околдованный, ты лелеешь воспоминания
о том, что сейчас просто пыль и пепел.
Ты рядом со мной, и ты не...
Интересно, ты бросил меня?
С факелом в руке, погрузившись в мысли,
ты бродишь по пепелищу прошлого.
Зачем ты тоскуешь по нему? Оно пустынно, темно!
Эта волшебная сила прошлого! Боже мой!
Ты не любил его и был рад его возвращению,
но почему-то полюбил его руины.
Пыль и пепел — довольно могущественные вещи.
У них есть своя тайна.
И, как ребёнок, поджигательница проливает слёзы
над тем, что она так рьяно сожгла.
1960
***
Говорят, что я храбрая,
но это не так.
Я никогда не была смелой,
и я это знаю.
Я просто считаю, что это недостойно поэта
опуститься до трусости, как это делают коллеги.
Я не из тех, кто создает проблемы
и никогда не подрывал
устои моей страны.
Я просто высмеял ложь,
И я высказал свое мнение
написав стихи, а не доносы.
Я защищаю одаренных людей, это правда,
в то время как жалких писателей, тружеников тыла,
Я унижаю.
Но это то, что нужно просто сделать,
это не признак храбрости и мужества.
Будущие поколения с позором,
борясь с порочными практиками
и дьявольщиной,
будут вспоминать
странность тех дней,
когда честность
считалась храбростью!
1960
***
Я не сдаюсь, хотя и уступаю.
В последнее время я ничего не писал,
и пугающая немота, от которой у меня мурашки по коже,
ложится отдохнуть на мои измученные губы.
Но, лежа здесь, в своей постели, я слышу,
снежная буря что-то шепчет мне на ухо,
Я также слышу в шуме снежной бури
трамваи звенят, каждый о своем горе.
Фрагменты плакатов тоже пытаются шептать,
крыши пытаются выкрикнуть пару слов,
вода в трубах пытается петь,
провода бормочут, что они ничего не могут сделать.
Точно так же и люди, когда они в горе,
не могут рассказать другим всё, чтобы почувствовать облегчение.
Когда они остаются одни, они просто молчат
или бормочут что-то, как будто онемели.
Я снова за своим столом, работа идёт своим чередом.
Это похоже на то, что я даю им возможность высказаться.
Говорить за других, разделяя их горести, —
вот в чём суть самовыражения.
1961
ЖЕНЩИНАМ
Женщины, вы, конечно, более хрупкие создания!
Это в вашей природе, вы так устроены.
И статуи, изображающие вас с пучком орешника,
на самом деле не вы, осмелюсь сказать.
Когда я вижу, как вы наклоняетесь над перилами,
работая с тяжёлым железным воротом,
это просто разбивает мне сердце, я больше не могу это выносить.
Как вы это терпите? — Я не знаю.
А женщины, вооружённые ломами, кричат:
'Смотрите, мужчина нас жалеет! Очень мило! '
И озорные, улыбающиеся глаза выглядывают
из-под их платков, ярко-голубые глаза.
В наши дни женщины склонны увлекаться геологией.
Почему это вас привлекает? — Хотел бы я знать.
Это приписывают нам, а не вам, хрупким женщинам,
и густые дикие леса предназначены для мужчин, а не для вас.
Но вы закусываете губу и идёте, бросая вызов
Морщинам, обветренным рукам и загару...
Когда вы разводите костёр
Вы отпускаете шутку, чтобы подбодрить мужчин.
Нервные домохозяйки, временами вы чувствуете обиду
сердито ворчишь по дому:
стирка, приготовление пищи, уборка и так далее ...
Работа на кухне, конечно, тяжела для тебя.
Но наряду с чрезмерной нервозностью,
от которой временами наворачиваются слезы,
в тебе столько величия и нежности
столько подлинного героизма!
Я не верю в слабость вас, женщин,
вы не такие от рождения, я знаю.
Женская женственность вдвойне женственна
потому что ваше мужество и сила делают это таковым.
Я обожаю вас, женщины, нежно, преданно
но я смотрю на вас с завистью.
женщины, несомненно, лучшие из мужчин.
Вы можете быть уверены, что это правда.
1961
МОНОЛОГ БИТОВ
Наш век часто лгал нам,
облагая нас налогами и пошлинами.
Наши идеи распространялись так же быстро, как одуванчики,
развеваемые ветром наших реалий.
И ирония, с подтекстом,
не так хорошо скрытым, но вполне ясным,
стала нашей надёжной защитой,
такой же мощной, как усмешка подростка.
Это была своего рода дамба, берег или плотина,
которая защищала нас от потока лжи,
и когда мы аплодировали, наши руки ухмылялись,
а наши ноги, когда мы шли маршем, улыбались.
Они писали о нас, рассказывая нашу историю,
они экранизировали наш мусор — нам было всё равно.
но каким-то образом мы сохранили право на аллегорию
и иронию, несмотря ни на что.
Мы возвысились над остальными, потому что были непреклонны.
Но присмотритесь повнимательнее, и вы увидите:
из нашего спасителя наша ирония превратилась
в убийцу нашей сущности.
Наша любовь лицемерна и сдержанна,
наша дружба робкая и любого размера;
нам кажется, что наше настоящее
- это не что иное, как замаскированная наша прошлая жизнь.
Мы мечемся по жизни, и нам кажется, что
мы, как Фауст, заранее виноваты.
И ирония, как насмешка Мефистофеля,
как всегда, тенью следует за нами.
Мы бы отказались от этого, но не можем ничего придумать.
Пути назад нет: нам пришлось сжечь наши корабли.
Мы продали наши души иронии, не
получив взамен прекрасную Маргарет.
Ирония похоронила нас заживо,
мы знаем горькую правду, но ничего не можем с этим поделать;
наша ирония сумела выжить,
она иронично смеётся, усталая и дряхлая.
1961
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СУЩЕСТВА
С. Преображенскому
Все люди примечательны. Их жизни
похожи на жизни планет в небе.
Каждая из них особенна и уникальна,
ни одна планета не похожа на другую.
Если кто-то жил неприметной жизнью,
и неприметность была ему к лицу,
люди интересовались им, потому что
Таким неинтересным человеком он был.
У каждого человека есть свой собственный сокровенный мир
С самым счастливым моментом, который можно вспомнить,
С самым страшным моментом, от которого нужно избавиться;
Но это вещи, о которых мы ничего не знаем.
И когда человек испускает свой последний вздох
Все идет своим чередом на всей земле
Ибо со смертью он уносит с собой
Первый снег, первый поцелуй, первую битву - все.
Это правда, что мосты, картины, книги, машины
остаются, как и многое другое,
это правда, что многое здесь останется,
но что-то всё равно погибнет.
Таковы правила игры, другими словами.
Умирают люди, а не их миры.
У нас есть воспоминания о людях, но
что мы на самом деле о них знали?
Что мы знаем о наших братьях, друзьях,
о нашем единственном, которого посылает нам небо?
И, зная нашего собственного отца в целом,
мы вообще ничего о нём не знаем.
Так уходят люди, и они не вернутся.
Их сокровенные миры никогда не возродятся.
И каждый раз моё сердце просто кричит
Об этом безвозвратном ходе вещей.
1962
Я — ангел
Я не пью.
Я люблю свою жену.
Свою собственную жену —
это нужно знать.
Воистину, я живу ангельской жизнью —
процитирую Щипачёва, поэта.
Этот образ жизни мне надоел.
Я закрываю глаза на девушек и женщин.
Мои плечи сковывают меня, так сказать,
у меня могут быть крылья,
как у нечеловека!
Я в растерянности.
Моё сердце может разбиться.
Крылья растут!
Мне это не нравится!
Что мне придётся сделать, так это
проделать две дырки для крыльев в моей новой куртке.
Я ангел.
Это не шутка.
Но я не обижаюсь на свою жизнь.
Я ангел.
Но я курю,
потому что
зависим от никотина.
Жизнь ангела
странная и тяжёлая.
У тебя нет плоти,
только дух.
Вокруг много красивых женщин,
я ангел,
и они это чувствуют!
Они игнорируют меня, оставляют равнодушным,
пока я на небесном уровне,
но, заметьте,
из бывшего ангела
получится самый ужасный дьявол!
1962
ТРЕТЬЕ ВОСПОМИНАНИЕ
У всех нас бывает момент
отчаяния и чувства жалости,
когда наша жизнь, оборвавшись,
кажется лишенной смысла.
Наше сердце будет сжиматься, угнетая нас,
но мы упорно ищем средства,
как больной, зовущий медсестру,
мы взываем о помощи к своим воспоминаниям.
Но иногда мы так разрываемся на части,
в душе у нас такое смятение,
что ни воспоминания сердца,
ни воспоминания разума не могут нам по-настоящему помочь.
Наши глаза тускнеют, движения становятся усталыми.
Наша речь тусклая, мы не чувствуем себя свежими.
Но есть еще одно воспоминание
и это воспоминание плоти.
Наши ноги вспоминают прикосновение пыли
на теплой проселочной дороге и
холод утренней травы
мы привыкли ступать по ней босиком.
Наши щеки хорошо помнят
нежный акт утешения
когда после боя наш умный питомец
слизывал наши слезы уныния.
Наш лоб будет помнить блаженство
поцелуя, который лежал на нем, благословляя,
тихого нежного материнского поцелуя
с любящей теплотой ее ласк.
Наши пальцы будут вспоминать высоту звука
о соснах, ржи, туманной мороси,
дрожащем воробье и подергивании
лошадиной холки в жижице.
Тогда мы принесем свои извинения:
"Я обвинил тебя, жизнь, без всякого умысла,
избавь меня от моего глупого гнева, пожалуйста,
как от самого серьезного проступка.
Мир прекрасен, и если мне придется
жестоко за это расплачиваться,
что ж, пусть будет так, это достаточно справедливо
Я заплачу эту цену вполне охотно.
Но взлеты и падения нашей судьбы
и наши большие или маленькие потери, -
это высокая цена, которую нужно заплатить
за всю вашу красоту, очарование и лоск? ! '
1963
***
Я хочу быть немного старомодным,
(иначе меня смоет заживо),
чтобы мертвые не стеснялись
со мной, знающим старый добрый смысл жизни.
Я хочу быть дотошным и простым,
вежливым и приятным в старой доброй манере тоже;
но, будучи вежливым, все же по отношению к злым людям
Я хочу иметь свой собственный старый добрый взгляд.
Я хочу быть утончённым, начитанным и сознательным,
не доверяя всему, что делается с помпой,
и прислушиваясь только к голосу совести! -
старый добрый голос никогда меня не подведёт.
Я хочу быть юным, как всегда,
вспоминая уроки прошлого,
и даю советы юным, как обычно делает умная,
мудрая, добрая старая бабушка.
И вот я пишу, погрузившись в раздумья.
Чтобы рассказать вам всё и сделать это хорошо,
приходит ямб, преображающий,
тот самый старый ямб, поэтическая стопа.
1963
***
Очарование — чудесное ощущение.
Но это также может быть опасным искушением...
Однако нам всё равно, и мы не возражаем:
среди тщеславия это наше откровение,
и мы спасены и счастливы, потому что мы слепы.
Мы смело проходим испытания,
зрячие считают нас глупыми, но они ошибаются,
мы держимся за головы и наши зачарованные лица
среди беспечной и разочарованной толпы.
Мы бежим от рутины и повседневных забот,
от слабохарактерных скептиков и оптимистичных фриков,
мы жаждем каких-то далеких вспышек
преображающих мир сверкающими полосами.
Но разочарование приводит к просветлению,
и всё вокруг нас сразу же
предстает перед нами в ином свете и
принимает новую форму, совершенно незнакомую нам.
Мы видим мир обнажённым, ясным и светлым,
без каких-либо конкретных целей,
но оказывается, что эта кажущаяся правдивость
это ложь, в то время как то, что мы видели раньше, является правдой.
Это не мудрость, не сила суждения,
и не сомнительная гордость за жизненный опыт,
это человеческое очарование
которые показывают нам мир в его истинном свете.
Когда мы видим кого-то на пути
к далёкому мерцающему свету, мы радуемся,
но не думаем, что он слепой, —
мы склонны считать себя недальновидными...
1963
ОНИ СМЕЯЛИСЬ ЗА СТЕННОЙ
Кто-то смеялся за стеной,
Я смотрел на неё, грустный и одинокий,
и в моих руках была моя душа,
моя больная дочь, медленно угасающая.
Они смеялись за стеной, как будто
они веселились и подшучивали.
Они смеялись надо мной, и это было так
позорно, бесстыдно и неприятно!
Это был пир. Казалось, они
расслабились, устали от танцев.
На самом деле они смеялись не надо мной,
и ни над кем-либо ещё, как я выяснил.
Они смеялись и шутили за стеной,
(то, что они пили, было не водой),
и они совсем не думали
ни обо мне, ни о моей больной дочери.
Они смеялись... Я помню,
что я тоже часто смеялся, радуясь,
в то время как кто-то за стеной
угасал, и он ничего не мог с этим поделать!
Отчаявшись из-за проблем, чувствуя себя мрачным,
собираясь сдаться, сдаться,
он думал, что я дразню его
и даже насмехаюсь и высмеиваю.
Таков мир. Раз и навсегда
это было установлено, так сказать:
когда кто-то плачет за стеной
мы смеемся, радуясь, свободные от забот.
И это причина, по которой мир
никогда не угасает, как кажется:
кто-то смеётся за стеной,
пока мы проливаем слёзы.
Когда сердце разбито, храни свою душу
безгрешной, просто прояви снисходительность, -
если кто-то смеётся за стеной,
не принимай это за ревность.
Жизнь, кажется, всё уравновешивает, так что не
поддавайся зависти, боли и мучениям,
ибо ваше несчастье искуплено
чьей-то счастливой случайностью и везением.
Когда ты получишь последний звонок
и закроешь глаза в последнюю минуту
позволь людям смеяться за стеной,
да, смейся, а не плачь до утра, я серьезно!
1963
***
В наши дни наступили новые времена,
и они принесли с собой новые имена.
Они мечутся, бегают и суетятся
наживают врагов и затевают ссоры;
они причиняют дискомфорт и лишения,
возбуждают раздражение и досаду.
Но они "лидеры". Есть девушки
ждут их под дождем и в водоворотах,
и вглядываются в темноту,
оценивая их сообразительность.
Но где же ваши заклятые враги?
Полагаю, их трудно найти.
О, вот они! Такие дружелюбные,
они улыбаются и одобрительно кивают.
А где ваши девочки? Да, где?
Идет дождь, и им следует быть осторожными,
чтобы не промокнуть —
им еще внуков нянчить.
Они украли всех твоих врагов,
нежные шаги, по которым ты скучаешь,
они украли чей-то шёпот...
Всё, что осталось, — это мудрость.
Почему ты грустишь, бедняжка?
Разве ты ничего не украла
ни у кого,
даже не считая?
Молодость — это воровство и обман,
и в этом чудо жизни:
нет испарения,
есть только трансформация.
Не завидуй. Будь мудрым.
Просто пощадите счастливых вороватых парней.
Как бы они ни дурачились,
их тоже вычистят.
Когда-нибудь наступят новые времена,
и они принесут с собой новые имена.
1963
***
Не трать время впустую, не думай о плохом,
потому что это мешает твоей свободе, по твоей вине.
На самом деле, это мешает работе и создаёт препятствия,
это слишком хлопотно, настоящая обуза!
Но думай о хорошем и воздавай должное
Богу и всем окружающим тебя за любовь.
Просто попробуйте, и вы увидите, что это несложно,
и, кстати, это не займёт и минуты.
1964
СУДЬБА ИМЕН
В наши дни настали новые времена,
и они принесли с собой новые имена.
Они мелькают, бегают и суетятся,
находят врагов и затевают ссоры;
они причиняют неудобства и лишения,
вызывают раздражение и досаду.
Но они — «лидеры». Есть девушки,
которые ждут их под дождями и вихрями,
и вглядываются в темноту,
сопоставляя их ум.
Но где же ваши заклятые враги?
Полагаю, их трудно найти.
О, вот они! Такие дружелюбные.
они улыбаются и одобрительно кивают.
А где ваши девочки? Да, где?
Идет дождь, и им следует быть осторожными,
чтобы не промокнуть —
им еще придется нянчить внуков.
Они украли всех ваших врагов,
тихие шаги, по которым вы скучаете,
они украли чей-то шёпот...
Всё, что осталось, — это мудрость.
Почему ты грустишь, бедняжка?
Разве ты ничего не украла
ни у кого, даже не
считая?
Молодость — это воровство и обман,
и в этом чудо жизни:
нет испарения,
есть только преображение.
Не завидуй. Будь мудрой.
Только пожалейте счастливых воришек.
Как бы они ни дурачились,
их тоже обчистят.
Скоро наступят новые времена,
и они принесут с собой новые имена.
1964
* * *
Кто из современных писателей
наиболее проницателен и современен?
Возможно, как судья я неправеден, —
это Шекспир, я полагаю.
И, подобно волне, тема «Гамлета»
накатывает на чьи-то виски,
и глупцы, и люди с совершенным талантом
каким-то образом озадачены и сбиты с толку.
И медленно заламывают руки,
под звуки свиста и гула реактивных самолётов,
пытаясь успеть на поезд или троллейбус
Толпы Гамлетов в бегах.
Голоса актёров смиренно тонут
в ревущих бурях и неспокойном море,
когда весь мир сегодня, как Гамлет,
решает: «Быть или не быть».
1964
* * *
Я разлюбил тебя... Это такая банальная история,
такая же банальная, как жизнь, такая же банальная, как смерть.
Я разорву этот роман без сожаления,
и пусть моя гитара разобьётся! Зачем притворяться?
Наш лохматый уродливый пёс, кажется, не догоняет нас,
он не понимает, что мы задумали,
потому что, когда я впускаю его в твою дверь, он скребётся,
а когда ты впускаешь его, он скребётся в мою дверь.
То, как он носится, может свести с ума...
Ты сентиментальный пёс, ты слишком молод, друг мой.
Я не позволю себе быть сентиментальным,
я бы просто продлил мучения, оттягивая конец.
Сентиментальность — это преступление, а не просто человеческая слабость.
Когда ты снова сдаешься, ты снова даешь обещание
и пытаешься устроить шоу, хотя и без желания,
выбрав глупое название, что-то вроде "Возвращенная любовь".
Настоящую любовь нужно беречь с самого начала
от пылких "никогда! " и ребяческих "раз и навсегда!".
Не обещай! - свисток поезда звенит у нас в ушах.,
Не обещай! - доносится бормотание из телефонной трубки.
Тяжелые дымные облака, а также поврежденная листва
много раз предупреждали нас, невежественных снобов:
чрезмерный оптимизм вызван недостатком знаний,
и мы должны подвести черту под большими надеждами.
У привратников был здравый смысл, они проверяли цепи на тяжесть,
прежде чем надеть их, они были достаточно мудры,
чтобы дать землю вместо обещания небес,
дать мгновенную любовь вместо вечной любви на небесах.
Когда мы влюблены, негуманно говорить «я люблю тебя».
Это трудно слышать, когда эти же губы произносят это потом.
оскорбительные пустые звуки, ложь, грубость, глумление, смех,
обманчивая полнота мира будет пустым миром.
Мы не должны давать обещаний, потому что любовь - это не уступчивость.
Почему мы облачаем нашу ложь в свадебное платье?
С видением все в порядке, пока оно не растает, как лед.
Лучше не любить, если любовь в конце концов заканчивается.
Наша бедная маленькая собачка скулит, сбиваясь с толку, сходя с ума,
метаясь от двери к двери, вы бы видели, как она скачет!
За то, что я перестал любить тебя, я не прошу у тебя прощения,
я прошу простить меня за то, что я когда-то любил тебя.
1965
* * *
Человеческая жизнь в этом столетии
довольно незначительная ценность, как бы то ни было...
Под крыльями голубя Пикассо
повсюду идёт война.
Мы торопливо обнимаем наших детей,
и мы поспешно целуем наших жён,
и мы оставляем их сражаться в войне
человеческих страстей, эмоций и настроений.
Мы сражаемся с землёй и небом,
с песками, обильными снегопадами и градом,
мы сражаемся с нечестным поведением,
с нашими кредиторами, дураками и самими собой.
Когда мы умрём, не стоит наивно полагать,
что это естественная смерть,
сердечный приступ или какое-то серьёзное заболевание,
нет, мы умираем в этой большой войне нервов.
Каждый день, стоя у окон,
наши возлюбленные, как жёны солдат,
смотрят, как их мужья, виновные или невиновные,
отправляются на эти жестокие битвы.
1965
* * *
В моменты кажущихся радикальных перемен
не тратьте свою энергию впустую,
опустив голову перед лицом опасности,
прыгая от радости, как безумные.
Когда вы видите, как кого-то топчут
и разрывают на части, насмехаясь и крича,
не поднимайте шум из-за ссоры,
не придавайте этому большого значения, будьте мудры.
Наш век, как известно, своенравен,
но все его рывки и скачки тщетны,
поскольку история плавно движется вперёд,
и она сохранит гармонию.
И это то, о чем все знают:
среди шумихи
предзнаменование никогда не бывает громким
а у пророчеств тихий голос.
1965
* * *
Падают хлопья снега
скользя по кругу ...
Я бы продолжал жить... всегда...
но я, наверное, не смогу.
Человеческие души исчезают, растворяясь
и не оставляя следа,
как снежинки, они улетают
с земли в космос.
Падают хлопья снега ...
Когда-нибудь я уйду...
О смерти я не беспокоюсь
Я смертен, я знаю.
Я не верю ни в
какие-либо чудеса, нет,
и я никогда больше не буду жить,
в отличие от снега.
Грешник, я думаю,
кем же я был на самом деле,
что больше всего мне нравится,
в этом мире, в котором я живу,
это Россия, которую я так люблю,
всем своим существом, всей своей кровью,
её реки, когда они скованы льдом, или
когда они бурно разливаются.
дух её домов,
дух её сосен,
её Пушкин и Разин,
её старики, такие добрые.
И в часы моих тревог
Я воспринял это не так уж плохо.
Возможно, я жил в смятении,
Я жил ради своей земли.
Глубоко в сердце, испытывая тревогу,
Вопреки всему, я надеюсь
что я действительно помог своей России
в той мере, в какой мог справиться.
Оно может раз и навсегда
забыть меня с легкостью
но я бы хотел, чтобы это никогда не происходило
никогда не прекращало своего существования.
Падают снежинки,
как это бывает во все времена,
времена Пушкина и Разина
и время, которое еще придет.
Скользящие, как хрустальные бусины,
легкие и яркие, насколько это возможно,
хлопья стирают следы
, оставленные другими и мной.
Я не верю в.
бессмертие... что ж...
Если Россия продолжит жить
Я тоже продолжу жить.
1965
ОСЕНЬ
Внутри меня осень, как я её чувствую.
Она прохладная и ясная, и я вижу довольно ясно,
хотя мне грустно, я не отчаиваюсь, на самом деле,
и я полон терпения и доброй воли.
И если временами я и правда схожу с ума,
то это когда я увядаю и сбрасываю листву,
и тогда я прихожу к печальному и простому знанию
гнев и неистовство - это не то, что нам нужно.
Но что нам действительно нужно, так это просто шанс
увидеть бушующий мир и самих себя
во всей наготе осенних чар,
когда мы можем видеть все насквозь, сразу.
Просветление - это порождение мира и успокоения.
Так что ничего страшного, если мы не будем бушевать.
Нам лучше оставить все споры и вести себя тихо,
чтобы увидеть, как распускается новая листва.
Что-то случилось со мной, потому что я верю,
и я полагаюсь исключительно на тишину,
где листья лежат на земле, уставшие от насилия,
и беззвучно обращаются в землю и пыль.
Тогда ты видишь все, как с горного ложа,
когда ты можешь должным образом сбросить свою листву,
и когда твоя внутренняя осень мягко, прохладно
коснется твоей головы своими воздушными щупальцами.
1965
***
Мгновенная рифма настоящего поэта,
взрыв его поэтического чувства
- это ощущение преступления
, совершенного человеком.
Вина может лежать на ком-то другом,
и всё же он чувствует, что должен раскаяться,
ведь он так тесно связан с человечеством,
связан узами родства.
Не помня себя, он бежит вперёд,
вдали от славы и величия,
раскаявшись, но не опуская головы,
бросая вызов самоуничижению.
Сломанная ветка, отравленный ручей,
тяжелая потеря или опустошение
пробуждают в нем чувство вины,
его вину, а не вину поколения.
Суров мир, в котором он живет,
его жизнь полна грехов, это так страшно;
для него женщина - это грех,
дар, который не подлежит воздаянию.
Ему всегда почему-то стыдно,
что наполняет его голову несбыточными мечтами,
он прокладывает путь в поте лица
в тщетных попытках очистить свою совесть.
И в самый последний день,
который должен наступить по воле Божьей,
он скажет: "Боже мой, прости меня, молись! ..' -
не надеясь на ремиссию.
И тогда его дух покинет
рай и отправится в огонь,
прощённый Богом Всемогущим, но
грешник по собственному желанию.
1965
Wings
The Palace
Do Not Tell Lies To Children...
In Indiscriminate Temptation
You Are Big And Courageous At Loving...
They Told Me, Somewhere In India
Anger
We're stiff and numb when seized with feeling,
Like The Four Points To A Ship...
For People I Have Greed...
Great Talent Is Alarming...
You're Crying Bitterly, My Darling...
The Last Mammoth
The Ice
It Later Comes As Such A Revelation...
Beware Of Grecian False Endearment...
I'm Burying My Friend, I Suppose...
Career
My Dog
I Am Suffering - Good Gracious! ...
On Translation
They Say That I'm Brave...
In Chase Of Cheap Popularity
The Knock At The Door
Rockets And Carts
When Suddenly I Saw You Rise...
The Doors
The Scoundrel's Advice
You're Quite Sincere And Have No Pretence...
I Don't Give Up, Although I Do Give In...
To Women
The Monologue Of The Beatniks
Human Beings
I Am An Angel
The Third Memory
I Want To Be A Little Bit Old-Fashioned...
They Laughed Behind The Wall
Enchantment Is A Wonderful Sensation...
New Times Have Set In Nowadays...
Don't waste your time...
The Fate Of Names
Which Of Contemporary Writers...
I'm Out Of Love With You...
Human Life In This Century...
At Times Of Seeming Drastic Changes...
Snow Flakes Are Falling...
Autumn
A Genuine Poet's Instant Rhyme
________________________________________
Wings
ignoring mother's prudent urges
above the city noise, on high,
the little bird approached the edge of
the house roof amidst the sky
which lured with its blue spring colour
and booming winds that blew so high,
but where can one find magic power
to lift oneself into the sky?
It seemed that no such power was there,
but now and then it came in view
of little fledglings that would dare
jump off the roofs into the blue.
They flew up straight into the air,
up to the sun across the sky,
while it sat by, still unaware
that it had also wings to fly.
Shaking off doubts, all of a sudden,
courageous, daring it grew,
of force of wings so far uncertain,
believing in them, - up it flew.
1952
THE PALACE
There is some idea behind a fairy tale, and
I recall the dream I had long, long ago:
I sit on a sea-shore, I'm a daring fellow,
leaning on my axe, downhearted, feeling low.
Our good old tsar had asked me to come over,
and he said the following to me:
'You are poorly dressed, your clothes are patched all over,
and your shoes are quite worn out, as I see.
Here's my word: you'll be a big man, quite important,
and I promise: shabby clothes you'll never wear.
Go lay out green gardens for me on water
and erect a white-stone palace there.
Come along, you footmen, get this daring fellow,
take him to the place along the bright blue sea,
if, by morning, he does not do as I tell him
he will lose his reckless head. So may it be!
Show him to the sea, and make no bones about it...'
Gratified and reverent, I made a low bow.
And they grabbed me, holding tight, and lead me out,
and they brought me to this steep, where I am now.
I was broken-hearted, in a state of bother,
I just wondered what I was supposed to do.
Suddenly, I saw you burst out of water,
as a fair nymph you came into my view!
You looked at me, as if encouraging and cheering,
then you trod upon the surface of the sea,
and you stamped your foot... You were wearing
stylish boots with gold-embroidered filigree.
As you raised your beautiful black eyebrows,
pointing to the waves, they turned to a garden plot.
Then, you cast a pearl down on the ground,
and a white-stone palace sprang up on that spot.
I stood there, stunned and overwhelmed with wonder
watching you make islands, with a gracious smile,
playfully, from one ear, then from the other,
you withdrew a garden in a splendid style.
You let out birds, laid bridges here and there,
then you said: 'Calm down! Go and have a sleep'.
Like a shadow, you slipped off and faded in the air
leaving me, for the time being, on this steep.
In the morning I was roused by a hubbub sound.
Looking out I saw people stand and gape.
Then I saw a huge acclaiming crowd,
And they took me to the palace gate.
Our tsar is kind to me and always takes me welcome.
(though I know, of course, it cannot last for years,
for the present, like a worthy man, I wear a tail-coat,
and musicians glorify me, playing songs of praise.
It does not occur to people, blinded by the marvels,
that the genuine creator isn't really me,
that I've neither built that white stone palace
nor laid out those gardens on the sea...
1952
***
Do not tell lies to children, who are trusting,
do not convince them of a lying word,
do not assure them that there is nothing
except for peace and quiet in the world.
Do not deceive the kids, by any means,
by building for them castles in the air.
Don't try to teach them to believe in things
which we do not believe in, as it were.
He who deludes a child will make him isolated,
confuse on purpose honor with disgrace.
Let children see both what will happen later
and what, in fact, is going on these days.
A nice sweet lie is poison in the ladle.
Don't pardon puppies a mendacious whine.
and our kids will not forgive us later
for our being forgiving down the line.
1952-1989
***
In indiscriminate temptation
which fills our minds in daily life
one day, without contemplation,
we come to think that we're in love.
We later come at the conclusion
and see what we once failed to see
that our 'love' was a delusion,
it wasn't what it seemed to be.
But there are tremors in the line,
and the emotions are sincere.
We were deceived, - well, never mind,
the inspiration's always real.
It may dispirit us or gladden,
if only it would come to pass!
It's not our sentiments that matter
but what they generate in us.
1953
***
You are big
and courageous at loving.
As for me, at each step I get shy.
I shall not do you harm, oh, my darling,
and I can't do you good, though I try.
I imagine,
you're leading me down
through a wood with no path and no way.
In waist-high wildflowers we are drowned,
I'm wondering:
'What flowers are they? '
All my skills are quite useless and shaky.
I don't know what to do
and how.
You are tired.
You want me to take you
in your arms. There! I've taken you now.
'There are birds in the wood,
can't you hear?
Can't you see,
the sky is so blue?
Now, come on,
carry me somewhere, dear! '
Yes,
but where shall I carry you? ...
1953
***
They told me, somewhere in India
there's a church of pardoned sins.
A sparkling hoary road will lead there,
the road of ages, clouds, and things...
There come young people to the temple
for absolution to obtain,
and aged, wise, grey-haired people
plod on the temple to attain.
They walk a long way, in a flurry,
and stop in reverence by the gates,
smear their foreheads with some slurry
and wait till it comes off and fades.
I somehow mingled with the crowd
and shuddered at the sight of place.
And there I stood, my heart torn out
and holy slurry on my face.
But up to now I can't get over it.
The clay has stuck like a burned brand,
I can't remove it from my forehead,
I just can't do it with my hand.
I run across the sleepy forests
where grass is hot, like in a dream,
across the villages and boroughs
I run around, shout and scream.
I see textiles, sea-shells, and rivers,
the interlacing roads and ways,
and everybody pokes his fingers
to stripe of stigma on my face.
1954
ANGER
I hear people say
with discontent:
' You are an angry man,
you might as well relent'.
Once I was kind
but for a short duration.
Life crushed me down,
drove me to frustration.
I was a silly little cub,
a freak.
Slapped in the face,
I'd turn the other cheek.
Somebody cut
the tail of flabbiness
to make me angry
and get rid of humbleness!
I'll tell you now about
real anger,
it's when you sit at table
feeling rancor,
hold staid and priggish
conversations,
use sugar-tongues,
your manners gracious.
But when you offer me
a cup of tea
I don't feel bored,
I watch you carefully.
I humbly drink my tea,
giving the hosts their due,
and, hiding claws,
extend my hand to you.
I'd like to tell you more
about anger...
It's when they whisper to me:
'You are younger
and less experienced,
you'd better write
and take your time, -
don't fuss and fight'.
But I do not give in,
I have my own mind!
For being angry with a lie
means being kind.
I warn you:
I have not just had my say.
And I can tell you
I am angry anyway.
I'm not as humble
as I used to be,
when I'm cross
life is more int'resting to me!
1955
* * *
We're stiff and numb when seized with feeling,
we just restrain it, more or less;
we are incapable of living,
incapable of facing death.
Wishing to save this world of ours
make friends with rascals we must not,
it's just like ent'ring a hostile house
where we have to fire a shot.
What shall we do - just hit the target
or let them bring us tea on a tray,
leave the revolver undischarged,
say our good-byes and go away?
And, breathing freely, think it over
and find an instance, as 'n excuse,
and, turning round, throw the revolver
into the water, still unused.
1955
***
Like the four points to a ship,
you're my four directions.
I love you. My love is deep,
vast, immense
and spacious.
On the first, the closest side
you're my dear wife and bride.
On the second, -
mark my word, -
you're my sister.
On the third
you're my daughter helping me
feel as young as I can be.
On the fourth side of my life
you're my mother...
in my wife.
1955-1995
***
For people I have greed,
my greed is strong indeed.
It's greed for employees,
a minister, a tender,
for their smiles and tears,
their wretchedness and splendour.
Like a young judge I would
conceal my final word;
I eavesdropp every man
and spy on everyone.
And to my great dismay
I haven't got a chance
to see all right away
and hear all at once!
1954
* * *
We're stiff and numb when seized with feeling,
we just restrain it, more or less;
we are incapable of living,
incapable of facing death.
Wishing to save this world of ours
make friends with rascals we must not,
it's just like ent'ring a hostile house
where we have to fire a shot.
What shall we do - just hit the target
or let them bring us tea on a tray,
leave the revolver undischarged,
say our good-byes and go away?
And, breathing freely, think it over
and find an instance, as 'n excuse,
and, turning round, throw the revolver
into the water, still unused.
1955
***
Great talent is alarming, alien:
turning one's head, making it hot,
it isn't rather a rebellion
but the beginning of revolt.
And like a humble bear, really,
you joined the world, doing your best,
you were a rebel willy-nilly
because you were unlike the rest.
You fell the victim of a tangle,
you were a fighting-man for most,
and, following a bitter wrangle,
you were mysteriously lost.
You found shelter in your freedom,
and never were in someone's way;
it looked as though you were hidden
under the sea where you could stay.
And then, with pompous exaltation,
you were taken out, in years;
the world received with admiration
what you'd piled up beneath the waves.
But those who childishly as ever
believed in you in your bad times,
expecting your support and favour, -
to-day lament and change their minds.
You get along in peace and quiet,
you're fond of being praised, extolled;
it shows that talent is expired
when it's unable to revolt.
1956
***
You're crying bitterly, my darling,
the reason for it is, I think,
that you're incapable of loving,
and you are not worth anything.
I kiss your hand, so wet and warm, and
talk nonsense, chattering to you,
I feel excruciating torment
upon your fingers when I do.
You shake your ear-rings and tease,
in reading cards you take delight,
but deep at heart you're all in tears,
the whole of you just screams inside.
You burst out sobbing for the moment
and I was taken by surprise:
I saw the unprotected torment
of your unchecked, impetuous eyes.
1956
THE LAST MAMMOTH
He dragged His feet amidst the mammals
along the frozen glacier stream.
There'd been
a lot of
such big mammoths,
he was the last one, it would seem.
Gone through the mill and the nightmare
of storms and whirls, He now gave in.
For once
he found it hard to bear
the arrows stuck into His skin.
He tried to bellow, losing powers,
to make the echo turn the tide,
but he fell down, and the arrows
went, piercing,
deep into His side.
Somebody wished His skin devoutly,
while the distributor of meat
was working with a stone knife artfully
and competently cutting it.
If only they, so good at hunting,
knew that their progenies would find
the dreadful mammoths
more exciting
than elephants, the humble kind,
and that
his tusks, well tried and tempered
in struggle, as he forced His way,
his solid tusks, not yet surrendered,
would be exposed for show some day! !
1956
THE ICE
I can hardly discern you. My eyes!
I'm amazed at what water can cause!
We're on opposite sides of the ice
separated by drifting floes.
Trees and houses are thin and light.
Swaying maples are pale and slim.
Voices, landing on water, slide
down the river along with the stream.
Blocks of ice moan and sink breaking way,
thin as ice you appear to be,
and the river is dragging away
bits of path between you and me.
1956
***
It later comes as such a revelation
And pangs of conscience tantalize us so
when in somebody's open, frank confession
we fail to see the shrewdness of a foe.
And keeping vigilance like guardians of purity,
forgetting lessons of the past,
again we take the restless simple immaturity
for an unscrupulous ambition, with disdain.
Suspecting others isn't good, by any means.
A people's judge must have a vision sense.
We hastily take friends for bitter enemies,
which is much worse than taking foes for friends.
1956
***
I fear the Greeks, even when they offer gifts...
Virgil
Beware of Grecian false endearment,
don't trust them when they flatter you.
Do not be tempted to appeasement,
you will have trouble if you do.
They back you up, they give you praise and
they are intentionally kind,
and when they offer you their present
they rob you of your heart and mind.
Don't be mislead. Behind their praises
there's something you should bring to light:
not what they wear on their faces
but what is hidden from one's sight.
May you be filled with indignation,
may you be scolded, blamed, abused,
but don't be bribed with adoration
nor with a cosy life induced.
1957
* * *
I'm burying my friend, I suppose,
It's a secret I never disclose.
Others think that he's still alive,
Others know that he has a wife,
that we still have got friendly ties,
for we dine out together sometimes.
And I don't want to tell anyone
that my friend is a living dead man.
It's not cleanness I'm talking with,
I'm talking to a void and filth
It's not friendship that's raised a glass
not openness, - emptiness has.
I do not condemn what you do,
I'm silent, I'm just burying you.
Well, what's that? Do I get it right? ...
After all, no one has died,
and I haven't lived long as yet
But so many friends are dead.
1957
CAREER
The pastors claimed that Galileo
was an unreasonable man,
but time has made it crystal clear
that lack of reason is a good sign.
A scholar from that same era
who was as smart as Galileo
knew that the earth was turning round
but he'd his family on hand.
Riding a coach, with near and dear,
after he'd done the traitor's act
he thought of making a career
but he had ruined it, in fact.
Nobody wished to risk, for knowledge,
but scholar Galileo did,
the greatest man he was acknowledged...
'Careerist' he was indeed!
Long live the notion of career
if it implies making the grade,
like the career of Shakespeare,
Homer, Pasteur, Tolstoy the Great.
I wonder why they were trodden.
A gift will always be a gift!
The slanderers are now forgotten
while those who were slandered live.
Those who explored the stratosphere,
the docs that perished for the good, -
they were 'seeking a career',
and I should like to follow suit!
Their holy faith in their idea
inspires me with fortitude.
So I'm following a career
without trying to follow it.
1957
* * *
We're stiff and numb when seized with feeling,
we just restrain it, more or less;
we are incapable of living,
incapable of facing death.
Wishing to save this world of ours
make friends with rascals we must not,
it's just like ent'ring a hostile house
where we have to fire a shot.
What shall we do - just hit the target
or let them bring us tea on a tray,
leave the revolver undischarged,
say our good-byes and go away?
And, breathing freely, think it over
and find an instance, as 'n excuse,
and, turning round, throw the revolver
into the water, still unused.
1955
MY DOG
Clinging to the window pane
he's waiting for someone, in vain.
I dip my hand into his hair,
I'm also waiting, as it were.
You do remember, doggie, dear,
a woman used to live in here.
But who on earth was she to me?
My sister, or my wife, maybe?
Sometimes I think that it could be
my daughter who needs help from me.
She's away. You're quiet, my dear.
There won't be other women here.
My dear dog, you're nice, I think,
but it's a pity you don't drink.
1958
***
I am suffering - good gracious! -
wouldn't wish it to a foe.
On the brink of losing patience,
I can't make it any more.
I am suffering from tears,
laughter, shortage and excess,
all is painful, it appears,
fame, obscurity, success...
But my sufferings and torments,
do they have any importance
when the world turns out to be
like a sea of pains and sorrows
lying right in front of me?
It is suffering, huge and hopeless,
from the light and night-dark tortures,
wishing it would not be homeless,
wishing joy and bread and salt.
In its torments there's some weakness,
in its torments there's some sweetness,
and some sanctity I witness
in the torments of the world.
1959
ON TRANSLATION
A free translation is not a fault.
A loving man has a poetic license.
But if a melody is spoilt, -
It will corrupt its gist and essence.
The skill of cheats is not what I'm for.
I'm for the poet's right to free activity
The accuracy a wretched student strives for
Is not the same as that of creativity.
Do not let pedantry restrain your style.
More freedom, music, inspiration!
I do believe in poems, while
I don't believe in sheer translation.
1959
IN CHASE OF CHEAP POPULARITY
I shall be 30 soon, and I'm a hero
of parodies and rhymes that rail and scold.
With one accord they claim that I'm a bearer
of all the sins and vices in the world.
Some people tell me that I write to please,
in chase of cheap success and popularity.
They will be claiming shortly that I breathe
in chase of cheap success and popularity.
Some day, I know, I'll die, and I will try
to do it quietly, it won't be loud.
I hope that in that way I'll mollify
and soothe the crowd of the haggard and worn out.
I will not set a cunning goal of any kind.
But someone, in a rage, will say, with clarity,
contemptuously hissing, that I died
in chase of cheap success and popularity.
1957-1961
THE KNOCK AT THE DOOR
'Who's there? '
'I'm Old Age.
I've come after you.'
'Not now.
I'm busy.
I've got things to do.'
I did some writing,
eating.
Then I made a call.
I opened up the door.
There was no one there at all.
Perhaps, it was a friend of mine? ... Just playing? ...
Or I just didn't hear what the voice was saying?
It wasn't Old Age.
Maturity came by
which couldn't wait
and left me
with a sigh...
1959
ROCKETS AND CARTS
The granny's cart should not be humbled,
It's done its job, the good old cart.
But very often - well, God damn it -
I see it in the works of art.
I'm far from being glad and jovial
at seeing my colleague's cart, -
his novel.
We've launched those super lunar cars,
while our operas are -
carts.
The spirit of old tarry settings!
What we expose are carts -
not paintings.
And, like a battering machine,
a cart crawls out on the screen.
You cart-admirers and your kind,
you have the cart-like scope of mind.
And what you really want in art
is not a rocket but
a cart.
Your art for diligence is heartened,
endowed with ranks, for glory groomed,
yet it's as squalid as a cart, and
at times of rockets it is doomed!
1959
* * *
When suddenly I saw you rise
over my miserable living
at first I came to realize
that all I had was void of meaning.
Your face, however, like the sun,
lit up the forests, seas and boroughs
and let me uninitiated man
into the world of magic colours.
I'm scared that there may be
the end of sudden revelation,
and tears and joys and admiration,
but I don't struggle with my fear.
This fear is nothing else but love.
I foster it thought I can't do it,
and, putting up with fears I have,
I guard my love from being ruined.
I'm bound down by this fear.
The colours won't last long, you bet;
for me they all will disappear
if, like the sun, your face should set.
1960
THE DOORS
A little bag in hand, she looks at me;
her slanting eyes, a bit surprised, stare me out.
Her golden rings of curls appear to be
like golden question marks, as signs of doubt.
Here is her house, lumpy, dark and all.
A house with a pompous sullen glare.
I never went inside, as far as I recall,
and never will, thank God, and I don't care.
Outside her door we say our good-byes;
she kisses me, caressing, - such a dear!
But there is something in her quiet eyes
that causes pain and sorrow, mixed with fear.
I can't suppress, nor drown my fear in wine!
I know her woman's tricky 'golden virtue':
she'll kiss you tenderly, caress you like divine
then shut he door and right away forget you.
With time the doors have made me wise, of course.
They've taught me bitter lessons of a demon.
Many a time behind the either side of doors
I've been so artfully betrayed by women.
I hear music play. It's 'sol-fa' scale, I gather...
Again some recollections fill my heart.
I know what you are like when we're together.
I wonder what you're like when we're apart.
1959
THE SCOUNDREL'S ADVICE
The scoundrel's advice
is devilishly humble.
You've done a lot of trouble,
you scoundrel's advice!
Wild giggles, phoney sorrows,
false sweat, deceitful eyes...
There are so many followers
of scoundrel's advice.
You wanted to renew
your life, and be so nice...
Why did you listen to
the scoundrel's advice?
How come you took it? How?
Why were you so unwise?
So your advice is now
a scoundrel's advice.
1960
***
You're quite sincere and have no pretence
when you keep silent looking tense and bitter,
you are like silence that, to all intents,
has no pretence in a burnt down city.
This city's gone for ever, it's your past.
You almost never laughed while living there,
you 'd be engrossed in sewing or in oblivion lost,
now you'd be calm, now you'd break out and flare.
To get along you did your double best
but, turning down all the living beings,
the city made you sad and feel oppressed
with gloomy contours of its buildings.
All houses in it were under lock and key.
There was some wicked subtlety about it.
It was all broken, which was plain to see,
and hated those who weren't broken hearted.
And then one night, without much remorse,
you set it all to fire, recoiling from the sparkles.
I was the first one whom you ran across
when, fearing the flame, you shrank into the darkness.
You trembled, as I took you by the hand,
and cuddled up to me, submissive, blushing,
you didn't love me yet and didn't understand
but were grateful to me for compassion.
So we set out... Where did we flee?
We took a random path and didn't care
but now and then you would look back to see
your burning past enveloped in a glare.
It was incinerated. But there is
one thing that torments me and makes me anxious
as if bewitched, you cherish memories
of what is now just dust and ashes.
You're by my side, and you are not...
Have you deserted me, I wonder?
A torch of light in hand, all lost in thought,
about the ashes of the past you wander.
Why long for it? It is deserted, dark!
This magic power of the past! My Goodness!
You didn't love it, and were glad to see its back,
but somehow you have come to love its ruins.
The dust and ashes are quite powerful things.
They have a mystery of their own.
And, like a child, the arsonist sheds tears
over what she has zealously burnt down.
1960
***
They say that I'm brave,
which isn't true.
I've never been courageous,
and I know it.
I just believe that it's unworthy of a poet
to stoop to cowardice, as colleagues do.
I'm not a trouble maker of a kind
and never sapped
my country's foundations.
I just ridiculed falsehood,
And I spoke my mind
by writing poems, not denunciations.
I do defend the gifted men, it is true,
while wretched writers, the go-getters,
I disparage.
But that is something one just ought to do,
it's not a sign of bravery and courage.
The future generations, with disgrace,
combating vicious practices
and devilry
will recollect
the oddity of days
when honesty
was looked upon as bravery!
1960
***
I don't give up, although I do give in.
Of late I haven't written anything,
and frightening dumbness, giving me the creeps,
descends to rest on my worn out lips.
But lying here in my bed I hear
the snow-storm whisper something in my ear,
I also hear in the snow-storm heave
the trams a-ringing, each over its own grief.
The bits of posters try to whisper, too,
the roofs attempt to shout a word a two,
the water in the pipes attempts to sing,
the wires mumble that they can't do anything.
Likewise, the human beings, when in grief,
cannot tell others everything, to have relief.
When they are all alone they just keep mum
or mumble something as if they were numb.
I'm at my desk again, my work is under way.
It feels like giving them a chance to have their say.
To speak for others sharing their grieves, -
that's what the gist of self expression is.
1961
TO WOMEN
Women, you are certainly the weaker vessels!
It's your nature, you are built that way.
And the statues of you with a sheaf of hazel
are not really you, I dare say.
When I see you bent over the railing,
working with a heavy iron crow,
it just breaks my heart, it's passed all bearing.
How can you endure it? - I don't know.
And the women, armed with crow-bars, shout:
'Look, the man feels sorry for us! Very nice! '
And mischievous, smiling eyes stick out
from beneath their kerchiefs, bright blue eyes.
Women tend to flood geology these days.
Why does it appeal to you? - I wish I knew.
It's ascribed to us, not you frail females,
and the thick wild forests are for men, not you.
Yet you bite your lip and go, defying
Wrinkles, weather-beaten hands and tan...
As you get a light from brands of camp-fire
You will crack a joke to cheer up the men.
Nervous housewives, at times you feel resentful
grumbling angrily over the house-chores:
washing, cooking, cleaning up et cetera...
Kitchen work is a hard on you of course.
But along with the exceeding nervousness
which at times makes tears break trough
there is so much majesty and tenderness
so much genuine heroism in you!
I do not believe in weakness of you women,
you are not like that from birth, I know.
Women's womanhood is doubly feminine
for your doughty and strength do make it so.
I adore you, women, tenderly, devoutly
but I look with enviousness on you.
women are the best of men, undoubtedly.
You may rest assured for it's true.
1961
THE MONOLOGUE OF THE BEATNIKS
Our century has often told us lies
imposing them on us like tolls and taxes.
Our ideas spread, as fast as dandelions,
blowing in the wind of our realities.
And irony, with an implicit sense,
not so well hidden but quite clear,
became our reliable defence,
as powerful as a teenager's sneer.
It was a sort of dam, a bank, or weir,
that gave protection from the flood of lies,
and when applauding, our hands would sneer,
and our feet, when on the march, would smile.
They'd write about us telling our story,
they'd screen our trash - we didn't care a thing,
but somehow we reserved the right to allegory
and irony, in spite of everything.
We rose above the rest for we were rigid.
But take a careful look and you will see:
from our saviour our irony transfigured
into the murderer of our entity.
Our love is hypocritical and reticent,
our friendship timid and of any size;
it seems to us that our present
is nothing but our past life in disguise.
We rush about life, and we appear
to be like Faust, guilty in advance.
And irony, like Mephistopheles' sneer,
as ever, like a shadow, follows us.
We'd give it up, but we can't work it out.
There is no way: our boats we had to burn.
We've sold our souls to irony, without
receiving lovely Marg'ret in return.
You irony have buried us alive,
we know the bitter truth, but we can't help it;
our irony has managed to survive,
it laughs ironically, weary and decrepit.
1961
HUMAN BEINGS
To S. Preobrazhensky
All humans are noteworthy. Their lives
Resemble those of planets in the skies.
Each is specific and unique indeed,
No planet is identical to it.
If someone lived an unobtrusive life,
And unobtrusiveness was in his line,
People took interest in him because
Such an uninteresting man he was.
Each human has his own inmost world
With the happiest moment to be recalled,
With the most frightful moment to shake off;
But those are things that we know nothing of.
And when a person draws his final breath
Everything goes the way of all the earth
For with the death he takes along with him
First snow, first kiss, first battle - everything.
It's true that bridges, paintings, books, machines
Remain, along with other things,
It's true that many things are here to stay,
But something is to perish anyway.
Such is the rule of game, in other words,
It's people that decease, not their worlds.
We have remembrances of people, well, then
What did we actually know about them?
What do we know of our brothers, friends,
Of our only one, whom heaven sends?
And, knowing our own father on the whole,
We don't know anything about him at all.
Thus people pass away, and they will not return.
Their inmost worlds will never be reborn.
And every time my heart just screams
About this irretrievable course of things.
1962
I AM AN ANGEL
I do no drink.
I love my wife.
My own wife -
one ought to know it.
Indeed, I live an angel's life -
to quote from Shchipachev, the poet.
This way of life has made me sick.
I shut my eyes to girls and women.
My shoulders bind me, so to speak,
I may have wings,
as if inhuman!
I'm at a loss.
My heart may break.
The wings are growing!
I can't like it!
What I shall have to do is make
two holes for wings in my new jacket.
I'm an angel.
It's no joke.
Yet with my life I'm not offended.
I'm an angel.
But I smoke
for I'm
nicotine-dependent.
The angel's life
is queer and hard.
You have no flesh
but only spirit.
There are nice women all around,
I'm an angel,
and they feel it!
They disregard me, leave me flat,
as long as I'm at heaven level,
but, mind,
it is a former angel that
will make the most appalling devil!
1962
THE THIRD MEMORY
We all have got the moment of
despair and miserable feeling,
when our life, having stripped off,
appears to be void of meaning.
Our heart will sink, depressing us,
but stubbornly we look for remedies,
like a sick person calls a nurse,
we call for aid our memories.
But sometimes we're so torn apart,
at heart we have such a disturbance
that neither memory of heart,
nor that of mind can really help us.
Our eyes grow dim, our movements weary.
Our speech is dull, we don't feel fresh.
But there is yet another memory
and it's the memory of flesh.
Our feet recall the touch of dust
on a warm road of country route, and
the coldness of the morning grass
we used to tread on barefooted.
Our cheek well gently recollect
the tender act of consolation
when, after fight, our clever pet
licked up our tears of dejection.
Our forehead will recall the bliss
of kiss that lay upon it, blessing,
the quiet gentle mother's kiss
with loving warmth of her caressing.
Our fingers will recall the pitch
of pines, the rye, the misty drizzle,
the trembling sparrow and the twitch
of horse's withers in the mizzle.
Then we'll express apologies:
'I blamed you, life, with no intention,
remit my stupid anger, please,
like a most serious transgression.
The world is fine, and if I have
to pay for that severely,
well, let it be, it's fair enough
I'll pay the price quite willingly.
But ups and downs of our fate
and our big or little losses, -
is it a high price to be paid
for all your beauties, charms and glosses? ! '
1963
***
I want to be a little bit old-fashioned,
(or else I shall be washed away alive) ,
in order that the dead might not be bashful
with me, who knows the good old sense of life.
I want to be meticulous and simple,
polite and nice in good old manner, too;
but, being courteous, yet on wicked people
I want to have my own good old view.
I want to be refined, well-read and conscious,
mistrusting all that's pompously done,
and listening only to the voice of conscience! -
the good old voice will never let me down.
I want to be a green young man as ever,
remembering the lessons of the past,
and giving counsel to youngsters, like a clever,
wise, good old granny usually does.
And so I'm writing, lost in contemplation.
For me to tell you all and make it good
there comes the iamb, on transfiguration,
the same old iamb, that poetic foot.
1963
***
Enchantment is a wonderful sensation.
But it can also be a menacing temptation...
However, we don't care and don't mind:
amidst the vanity it's our revelation,
and we are save and happy since we're blind.
We bravely put ourselves through our paces,
The sighted think we're silly, but they're wrong,
we hold our heads and our enchanted faces
amidst the nonchalant and disillusioned throng.
We flee from the routine and daily cares,
from feeble sceptics and optimistic freaks,
we have a longing for some distant flares
transfiguring the world with gleaming streaks.
But disillusion brings about enlightenment,
and all the things around us all at once
appear before us in a different light and
take an new shape, quite unfamiliar to us.
We see the world unveiled, clear-cut and luminous,
without anything particular in view,
but it appears that this seeming truthfulness
is false, while what we saw before is true.
It isn't wisdom, nor one's power of judgment,
nor life experience's doubtful pride,
it's human fascination and enchantment
that show the world to us in its true light.
When we catch sight of someone on the way
towards a distant shimmering light, delighted,
we don't think that he is a blind man anyway -
we tend to think ourselves to be short-sighted...
1963
THEY LAUGHED BEHIND THE WALL
Somebody laughed behind the wall,
I stared at it, sad and lonely,
and in my arms I had my soul,
my ailing daughter, fading slowly.
They laughed behind the wall as though
they were making fun and teasing.
They laughed at me, and it was so
disgraceful, shameless and displeasing!
It was a feast. They seemed to be
relaxing, tired of dancing round.
In fact, they didn't laugh at me,
nor anyone as I found out.
They laughed and joked behind the wall,
(what they were drinking wasn't water) ,
and they were not aware at all
of me, nor of my ailing daughter.
They were laughing... I recall
I, too, would often laugh, elated,
while somebody behind the wall
was fading, and he couldn't help it!
Despaired by trouble, feeling grim,
about to give in, resigning,
he thought that I was teasing him
and even mocking and deriding.
Such is the world. Once and for all
it's been established, as it were:
when someone weeps behind the wall
we laugh rejoicing, free of care.
And that's the reason why the world
is never fading, it appears:
somebody laughs behind the wall
while we're down shedding tears.
When broken-hearted, keep your soul
without sin, just show your lenience, -
if someone laughs behind the wall
don't take it as a jealous grievance.
Life seems to balance all, so don't
give way to envy, - pain and torture,
for your misfortune is atoned
by someone's lucky chance and fortune.
When you receive the final call
and shut your eyes at the last minute
let people laugh behind the wall,
yes, laugh, not cry and morn, I mean it!
1963
***
New times have set in nowadays,
and they have brought along new names.
They dash around, run and fuss
make enemies and kick up rows;
they cause discomfort and privation,
stir up annoyance and vexation.
But they are 'leaders'. There are girls
awaiting them in rains and whirls,
and peer through the darkness,
collating their smartness.
But where are your downright foes?
It's hard to find them, I suppose.
Oh there they are! Looking so friendly,
they smile and nod approval gently.
And where are your girls? Yes, where?
It's raining, and they should take care,
bewaring of getting wet -
they'll have to nurse grandchildren yet.
They've stolen all your enemies,
the gentle footsteps which you miss,
they've stolen someone's whisper...
All that remains is wisdom.
Why are you sad, you poor thing?
Haven't you stolen anything
from anyone without
even keeping count?
Young age is larceny and bluff,
and that's the miracle of life:
there's no evaporation,
there's only transformation.
Do not be envious. Be wise.
Just spare the happy thievish guys.
No matter how they fool about,
they, too, will be cleaned out.
New times will come some of these days,
and they will bring along new names.
1963
***
Don't waste your time, don't keep the bad in mind
for it impedes your freedom, at your instance.
In fact, it hampers work and causes hindrance,
it's much too troublesome, a real bind!
But bear the good in mind, and give the due
to God and all around you for endearment.
Just try, and you will see it isn't hard to do,
and, incidentally, it all won't take a minute.
1964
THE FATE OF NAMES
New times have set in nowadays,
and they have brought along new names.
They dash around, run and fuss
make enemies and kick up rows;
they cause discomfort and privation,
stir up annoyance and vexation.
But they are 'leaders'. There are girls
awaiting them in rains and whirls,
and peer through the darkness,
collating their smartness.
But where are your downright foes?
It's hard to find them, I suppose.
Oh there they are! Looking so friendly,
they smile and nod approval gently.
And where are your girls? Yes, where?
It's raining, and they should take care,
bewaring of getting wet -
they'll have to nurse grandchildren yet.
They've stolen all your enemies,
the gentle footsteps which you miss,
they've stolen someone's whisper...
All that remains is wisdom.
Why are you sad, you poor thing?
Haven't you stolen anything
from anyone without
even keeping count?
Young age is larceny and bluff,
and that's the miracle of life:
there's no evaporation,
there's only transformation.
Do not be envious. Be wise.
Just spare the happy thievish guys.
No matter how they fool about,
they, too, will be cleaned out.
New times will come some of these days,
and they will bring along new names.
1964
* * *
Which of contemporary writers
is most acute and up-to-date?
Perhaps, as a judge I am not righteous, -
it's Shakespeare, I estimate.
And, like a wave, the theme of Hamlet
dashes upon one's temples now
that fools and men of perfect talent
are puzzled and confused, somehow.
And wringing their hands but slowly
to sounds of jet whistle and drone
trying to catch a train or trolley
crowds of Hamlets are on the run.
The voice of actors drown humbly
in roaring storms and trouble sea
when the whole world to-day, like Hamlet,
decides: 'To be or not to be'.
1964
* * *
I'm out of love with you... It's such a trivial story,
as trivial as life, as trivial as death.
I'll break off the romance without feeling sorry,
and smashed be my guitar! Why make pretence at length?
Our shaggy ugly dog does not appear to catch us,
he doesn't understand what we have got in mind
for when I let him in at your front door he scratches,
and when you let him in he'll come to scratch at mine.
The way he runs about, he can go quite mental...
You sentimental dog, you're too young, my friend.
Me, I shall not let myself be sentimental,
I'd just prolong the torture by putting off the end.
Sentimentality's a crime and not just human weakness.
When you give in again, you promise once again
and try to stage a show, albeit without willingness,
choosing a silly name, something like 'Love Regained'.
True love should be protected, kept safe from the beginning
against the ardent 'never! ' and childish 'once for all! '.
Don't promise! - the train whistle's in our ears ringing,
Don't promise! - comes the mumbling from the wire call.
The heavy smoky clouds as well as damaged foliage
have many times admonished and warned us ignor'nt snobs:
excessive optimism is caused by lack of knowledge,
and we should draw the line at cherishing big hopes.
The vergers had good sense, they checked the chains for heaviness
before putting them on, they were wise enough
to give the earth instead of promising the heavens,
give instant love instead of eternal love above.
When we're in love it's not humane to say 'I love you'.
It's hard to hear, escaping the same lips, afterward
abusive empty sounds, lies, rudeness, sneering, laughing,
the world's deceitful fullness will be an empty world.
We shouldn't make a promise for love is not compliance.
Why do we clothe our lies into a wedding dress?
A vision is all right until it melts like ice.
It's better not to love if love eventually ends.
Our poor little dog whines, getting puzzled, maddened,
dashing from door to door, you should have seen him prance! ..
For having ceased to love you I do not ask your pardon,
I ask to pardon me for having loved you once.
1965
* * *
Human life in this century has a
quite small value, as it were...
Beneath the wings of the dove of Picasso
there's a war going on everywhere.
We give a hug to our kids in a hurry,
and we hastily kiss our wives,
and we leave them to fight in the war of
human passions, emotions and vibes.
We fight with the earth and the heaven,
with sands, heavy snowfalls and hails,
we fight with dishonest behaviour,
with our creditors, fools and ourselves.
When we die you should not be ingenuous
in believing it's a natural death,
heart attack or some serious illness,
no, we die in this big war of nerves.
Every day, standing close by the windows,
our sweethearts, like soldiers' wives,
watch their husbands, guilty though guiltless,
go to join in these rigorous fights.
1965
* * *
At times of seeming drastic changes
don't waste your energy in vain
hanging your head in face of danger,
jumping for joy, as if insane.
When you see someone being trampled
and torn to pieces, to jeers and cries,
don't make a fuss about the wrangle,
do not make much of it, be wise.
Our age is known to be wayward
but all its jerks and jumps are vain
for history flows smoothly onward,
and harmony it will maintain.
And that's what everybody knows about:
amidst the ballyhoo and noise
an augury is never loud
and prophecy has a low voice.
1965
* * *
Snow flakes are falling
sliding round and round...
I would keep living... always...
but I probably can't.
Human souls fade dissolving
and leaving no trace,
like snowflakes they're going
from earth into space.
Snow flakes are falling...
Some day I shall go...
About death I'm not worrying
I'm mortal, I know.
I do not believe in
any miracles, no,
and I'll never be living,
unlike snow, anymore.
A sinner, I'm thinking
who on earth I have been,
what is most I've been keen on,
in this world I live in.
It's Russia that I love so
with my backbone, my blood,
its rivers when iced, or
when lively they flood.
its spirit of houses,
its spirit of pines,
its Pushkin and Razin,
its old men, so kind.
And in my hours of worry
I didn't take it too bad.
I may've lived in a flurry,
I've lived for my land.
Deep in heart, feeling anxious,
I hope against hope
that I did help my Russia
to the extent I could cope.
It may once and for ever
forget me, with ease,
but I wish it would never
ever cease to exist.
Snowflakes are falling,
as they do at all times,
times of Pushkin and Razin
and the time that yet comes.
Sliding like crystal beads,
light and bright as can be,
flakes wipe out the footprints
left by others and me.
I do not believe in.
immortality... well...
If Russia keeps living
I'll keep living as well.
1965
AUTUMN
It's autumn time inside me, as I feel.
It's cool and lucid, and I see quite clearly,
although I'm sad, I am not despaired, really,
and I am filled with patience and good will.
And if, at times, I do get wild indeed,
I do it when I fade and leave my foliage,
and then I come to sad and simple knowledge
that rage and rampage isn't what we need.
But what we really need is just a chance
to see the raging world and our own selves
in all the bareness of autumn spells,
when we can see all through, at once.
Enlightenment is the child of peace and calm.
So never mind if we don't rage and riot.
We'd better shuffle off all wrangles and keep quiet
in order that we see new foliage come.
Something has happened to me, for I trust
and I rely exclusively on silence
where leaves pile on the ground, tired of violence,
and turn, inaudibly, to earth and dust.
Then you see all, like from a mountain bed,
when you can dropp your foliage duly,
and when your inner autumn gently, coolly,
will put its airy palpi on your head.
1965
***
A genuine poet's instant rhyme,
the burst of his poetic feeling
is the sensation of a crime
committed by a human being.
The guilt may lie with someone else,
and yet he feels he should repent it,
so closely with the human race
in bonds of kinship he's connected.
Beside himself, he runs ahead,
away from fame and exaltation,
remorseful, yet he keeps his head,
defying self-humiliation.
A broken branch, a poisoned stream,
a grievous loss or, or devastation,
arouse the sense of guilt in him,
his guilt, not that of generation.
Hard is the world he's living in,
his life is full of sins, so frightful;
to him a woman is a sin,
a gift that is beyond requital.
He always feels ashamed somehow,
which fills his head with pipe-dream notions,
he paves the way by sweat of brow
in vain attempts to clear his conscience.
And on the very final day,
which is to come by God's volition,
he'll say: ' My God, forgive me, pray! ..' -
without hoping for remission.
And then his spirit will depart,
passed paradise, into the fire,
absolved by God Almighty, but
a sinner, at his own desire.
1965
Евтушенко на английском
© Copyright: Алла Булаева, 2024
Свидетельство о публикации №224120701461
Свидетельство о публикации №224120701461
Рецензии