Серокровый пес Севера. Глава 1. Предвестие

***
Ветер неистово бился о ледяные скалы, омываемые вольными русинскими водами, что отделяли край Вечной зимы от берегов Аларского саидата. Мороз шел по верхней палубе Вольного Ушкуна — могучего корабля, что с берегов пограничной земли, казалось, заслонял собою всю линию горизонта. Новоград ощутимо трясло и, несмотря на звонкий свист холодного ветра, отчетливо различался скрип массивных звеньев Нержавеющих цепей. Люди вокруг кутались в меховые зипуны, на ходу ловя того и гляди норовившие перевернуться жбаны со всевозможной рыбой. День был байный, который в Новограде по старой привычке звали базарным, и Мороз проталкивался сквозь толпу торгующихся женщин, сновавших туда-сюда детей, пропойц и прочих обитателей плавучего города. На шее, посасывая цукерку, восседала его дочь, и он чувствовал, как ее маленькие пальчики бережно перебирают его косматую, рыжую шевелюру. Кто-то из проходящих мимо сильно ткнул в бок этого почтенного мужа, отчего Мороз разразился потоком русинской брани, не переводимой ни на одно из наречий Мира.
- Тять, маменька говорит, что нельзя такое слово говорить, - сказала Мара, и Мороз почувствовал, как что-то липкое потекло у него по лбу.
- Правильно маменька говорит, - раздраженно бросил он, оттирая цукерку от лица, - тебе нельзя, а мне можно.
- Маменька говорит, что и тебе нельзя, и Володею нельзя, и никому-никому во всех бескрайних морях нельзя.
Мороз вздохнул, протискиваясь сквозь толпу громко скандалящих баб.
- Так правильно все, говорю же. Ну, только иногда, когда уж очень плохо делают тебе, то можно.
- Это как?
- Ну, когда идешь ты домой, несешь детку на шее и два десятка вяленых, будь они неладны, шамлей на горбу, а тебя какой-то хер косматый по бочине своим обозом лупит. Вот тогда можно. Запоминай тятькину науку.
Мара задумалась.
- Тять, а хер косматый это кто?
Мороз остановился перевести дыхание. Вязанка с рыбой то и дело норовила спасть с плеча.
- Нехороший человек, дочь. И некрасивый, наверное. Не знаю я, говорят так про тех, кто тебе не нравится.
- Мне Наталка не нравится. Она хер косматый?
Мороз поперхнулся.
- Нет, дочь. Наталку так кликать нельзя. Она тебе сестра и нам не ровня. Её уважать надо.
Впереди лежал помост, разделявший Вольный Ушкуй и Жилой Град. Очередной порыв ветра заставил Мороза вновь остановиться, хватая дочь за плечо. Мара тихо захихикала.
- Рот закрой, акре влетит… - буркнул Мороз, кивая серокровому, что стоял на страже корабельной границы. Тот учтиво поклонился в ответ, скидывая тяжелую цепь с ржавого крюка. Мара дружелюбно помахала стражу, и Морозу показалось, что серокровый подмигнул ей.
- Так, что я там говорил-то?
- Что Наталка — хер косматый.
- Да, то есть нет. Гляди, при матери скажешь, она тебе уши надерет. И мне заодно. Говорил же, она нам не ровня, ее уважать надо. Видала, какие у нее глаза?
Мара наклонилась, касаясь теплыми губами его уха.
- Страшные, - тихо прошептала она, вкладывая в это слово всю детскую серьезность, на какую только была способна.
- Да не говори ты ерунды! Что в ней страшного то? Эка, скажут — дочь Первого среди низших — трусишка! Глаза ей страшные! Кто тебя замуж такую трусиху возьмет? У нас таких девок не любят. Только в Фест и сгодишься.
Мара насупилась.
- Ничего я не трусишка! А глаза у Наталки и правда страшные. Ей как будто сажей глаза вымазали. Только то не сажа. Мама говорит, что это хорошо. А я думаю, что не хорошо. У меня таких нет, у тебя — нет. Даже у Володея нет. Ни у кого нет. Значит — не хорошо.
На мгновение ветер стих, словно собираясь с силами для нового, еще более сокрушительного порыва. Мороз остановился и глубоко  вздохнув, легким движением сильных рук снял Мару с плеч. Присев так, чтобы большие, прозрачно-голубые глаза дочери оказались вровень с его, он нежно положил руки на ей на плечи и твердо произнес:
- Послушай, дочка. И слушай меня очень внимательно, потому как от того, насколько ты слова мои запомнишь, будет зависеть сколько ты на белом свете проживешь. Так заведено здесь. Есть те, кто правит, и есть те, кем правят. Никто этот порядок нарушать не должен, а если и осмелится, то не сносить ему головы. Наталка тебе сестра, а Его Милости управнику нашему Радославу – любимая дочь. Она госпожа наша по рождению, по ее жилам черная кровь течет. А по сему, покуда море не высохнет, люба она тебе или нет, ты свою кудрявую голову пред ней склонять будешь и никогда к ней спиной повернуться не посмеешь. Попросит твое платье – отдашь. Мужа твоего захочет – и его отдашь. Потому что, если супротив воле чернокровых идти – они твою жизнь попросят, и отказать им никто не посмеет. Поняла?
Мара кивнула, опустив взгляд. Мороз снова вздохнул, поднимая упавшую на дощатый пол вязанку с рыбой. Дальнейший путь они проделали молча, каждый думая о своем.
***
Их келья располагалась в самом дальнем закутке Жилого Града, на нижней палубе, где коротали короткие мгновения отдыха серокровые. Жилой Град представлял собой скопище выстроенных друг на друге квадратных келий, соединенных несчетным количеством лестниц. Каждое из этих строений было украшено на свой лад, в соответствии с верованиями их обитателей. Здесь проживали обедневшие голубокровые, поклоняющиеся богам вина и праздности, байные, на чьих дверях видели изогнутые клыки северной акулы, наполненные летними фруктами. Нижний уровень Жилого Града пестрил металлическими оберегами, то и дело издававшими тихое бренчание даже от самого легкого дуновения морского ветра. Выше, на средней палубе, где Морозу время от времени приходилось бывать, располагались богатые кельи членов Вечного схода. И на самой высокой точке, почти касаясь дневного светила, возвышалась Мачта Его Милости. Они направились в сторону небольшой группы построек, где почти возле каждого порога стояла метла и истлевший череп штайнской собаки, воплощавшие в себе верность серокровых. В одну из этих келий они и вошли.
В доме было чисто, пахло свежей рыбной похлебкой и тлеющими рыбными костями. Несмотря на то, что в келье было тепло, по спине Мороза пробежала дрожь. Первый среди низших не боялся ни смерти, ни гнева морских богов, ни теней, что неустанно следовали за всяким, чьи руки были по локоть в крови. Три семядницы назад он свято верил в то, что во всем Бескрайнем и Великом Мире не найдётся ничего, что заставит вздрогнуть его верное, полное отваги сердце. Мудрость русинского народа гласит «Не боятся лишь дураки и безумные», и Мороз убедился – он действительно тридцать пять зим своей жизни был дураком. Чтобы испытать страх иногда достаточно порога собственной двери.
 Володей, услышав голос сестры, выбежал навстречу, помогая отцу снять с пояса меч. Мара же, наскоро скинув меховые сапожки, безуспешно попыталась высвободиться из зипуна, запутавшись в туго завязанном поясе. Оставив детей, Мороз проследовал в занавешенную шерстяной шторой спальню. Его жена сидела рядом с очагом, держа на руках Наталку. Последняя, интенсивно причмокивая, сосала раздувшуюся от молока грудь. Мороз бросил косой взгляд в сторону жены, и положил связку с рыбой на широкий деревянный стол. Светлые волосы Ольгены, рассыпанные по плечам, блестели в свете очага. Когда-то он наслаждался ее красотой, упивался ей, словно бы победным трофеем, добытым во времена северного мятежа. Тринадцать зим их супружества, возвращаясь домой, Мороз хотел видеть в глазах Ольгены лишь тепло и любовь. Теперь, глазами жены на него смотрела Правда. Та самая, что заставляла его трепетать всякий раз переступая порог родного дома, та, что пряталась оброненной золотой цепочкой меж половиц, новым покровом в сундуке, блюдом с летними фруктами в детячьей, обжигала ступни мягкостью мехов манской лисицы. Правда жила с ним бок о бок достаточно давно, но он так и не сумел ее разглядеть, пока Правда не подмигнула ему россыпью черных вен на лице грудного ребенка. Чужого ребенка его жены.
- Прикрылась бы, Володей рядом, - с деланным равнодушием бросил он. Ольгена ничего не ответила, лишь накрыла крошечное лицо Наталки лежавшим рядом куском парусины. Подойдя к деревянным полкам, висевшим над очагом, Мороз окинул их быстрым взглядом. Потирая озябшие мозолистые ладони друг о друга, он принялся нарочито шумно искать что-то, словно этот шум мог заполнить повисшую между ними злую тишину недосказанности.
Лицо Ольгены исказило презрение. Она поджала губы, источая равнодушие. За шторой Володей, очевидно освободивший сестру из плена зипуна, громко хвастался новыми деревянными игрушками. Голосом сына, Правда вновь обратилась к Морозу, и он, поежившись под ее напором, наконец, извлек из недр глиняных крынок, мешочков с травами и прочих домашних мелочей бутылку соляной водки.
- Он посылал за тобой…
- Мгм, - он кивнул, делая глоток прямо из горлышка. Повисла очередная долгая пауза.
- Закуси, вон похлебка.
- Мгм.
Ольгена повернулась к Морозу, силясь прочитать его мысли. Он ответил ей холодным взглядом. Он знал – Ольгена злится из-за его молчания. Это успокаивало.
- Я докормлю, развешу рыбу сама, ты иди… Володея возьми, Радослав младший его что-то кликал, да я без тебя не пустила — ветрено, сорвется ведь.
И снова он лишь кивнул в ответ.
Наталка, насытившись, сыто обмякла на руках у Ольгены. Та встала, бережно положив дочь в колыбель, располагавшуюся недалеко от их с Морозом бывшей постели. Бережно оправив мягкое одеяльце, она ласково провела рукой по ее теплой щеке, испещренной мелкой сеткой черных вен. Наталка поморщилась, но не проснулась.
- Так и будешь молчать да хмыкать? - она, оправив одежду, решительно повернулась к Морозу.
Он внимательно посмотрел на нее, ощущая, как участилась дрожь, пробежавшая по спине. Презрение жены обжигало кожу.
— Что ж, если тебе с того хорошо, молчи и дальше. Только покамест ты на рот крючок накинул я ждать ветра с берега не стану. Он сказал, что до конца семидницы заберет нас с дочерью на Мачту, а Володея к Радославу младшему приставит.
Он недобро усмехнулся, убирая бутылку на место. Растоптанная мужская гордость умирала в агонии, издавая предсмертный хрип, но Мороз словно и не замечал этого. Подойдя со спины, Правда обняла его и голосом отца шепнула на ухо: «Не бери, сынок, Ольгену в жены. Желтокровая, она да дюже ладная. У них жадность в жилах течет, не выйдет из нее ратной жинки». Все тридцать зим собственной глупости навалились на него в одночасье. Мороз был достаточно опытным воином, чтобы, не прилагая особых усилий, проломить ей голову одним ударом. Существовал и другой вариант – убивать ее медленно, доставляя как можно больше страданий. Он представил, как она – чужая и высокомерная женщина, не так давно делившая с ним ложе, корчится на полу, в луже собственной крови, задыхаясь от боли и ужаса. Вот только Правда, словно чувствуя его порыв, прижалась губами к его уху и прошептала его собственным голосом: «Так заведено здесь. Есть те, кто правит, и есть те, кем правят. Никто этот порядок нарушать не должен…». И он сделал единственное, что умел лучше всего в жизни. Он подчинился.
Мороз искреннее любил своих детей. Наставляя сына в ратном деле, он словно возвращался во времена своего детства, когда его собственный отец так же кричал: «Держи правее! Не зевай! Враг ждать не будет!». Ему нравилось наблюдать за тем, как его маленький сын становится мужчиной и через каких-то пару - тройку бурь выйдет с ним на границу, впервые, уже как взрослый муж, как ровня. Ему приятны были касания мягких пальцев Мары, от которой всегда приятно пахло цукерками и молоком, нравилось слушать ее веселое щебетание, давать заплетать косы на своей длинной бороде. Когда-то взяв только что появившегося на свет Володея на руки, Мороз решил, что даже если морские боги обрушат на Вольный Ушкуй невиданную доселе бурю, Мороз до последнего хрипа, пока хоть капля жизни будет теплиться в его серокровом теле, будет защищать этого маленького рыжего человечка.  «Если супротив воле чернокровых идти – они твою жизнь попросят, и отказать им никто не посмеет» - шепнула Правда, и Мороз кивнул ей. Они оба знали, что черная кровь не знает сострадания. Жизнь Первого среди низших не стоила и копи. Но цена неповиновения складывалась из жизней тех, кто были для него бесценны.
- Раз Его милость так сказал – быть тому. Его воля – мой почет.
Ольгена отвернулась.
- Что и ожидалось от пса государева…
Вздохнув, Мороз вновь полез за бутылкой соляной водки. Правда, чуть заметно улыбаясь, спряталась где-то среди домашней утвари. Они оба знали – отныне им предстоит учиться жить бок о бок друг с другом. Сделав глоток, Мороз убрал бутылку на место, и, чтобы хоть как-то отвлечься от невеселых дум, ложкой зачерпнул похлебку. После краткой паузы, он с силой швырнул ее обратно, поднимая на вздрогнувшую от неожиданности Ольгену взгляд.
- Что ж, дражайшая супружница, я ожидал большего. Спишь с государем-управником, а рыбу как дерьмовую жрали, так и жрем… Володей! - последнее он крикнул, не заботясь о сне малышки, которая отреагировала на это истошным криком растревоженного младенца. Поцеловав подбежавшую Мару, Мороз вышел из кельи в сопровождении старшего сына, прячась от пронизывающего, влажного ветра в воротнике зипуна. Сконфуженный пониманием, что между родителями случилось нечто непоправимое, Володей кротко улыбнулся.
- Тять, а мы куда?
- К Его Милости.
***
Их путь на Мачту лежал сквозь череду путанных веревочных лестниц, канатных переходов, некоторые из которых были довольно опасны. Предки Радослава верили, что если им самим будет сложно добраться до своего жилища, то и враги их будут испытывать в этом деле большие трудности. Именно поэтому они поселились в самой высокой точке Жилого Града, куда попасть без ведома хозяев было почти невозможно. Однако времена войн давно прошли, и никто теперь уж не рискнул бы нападать на управников Незамерзающего моря в пределах их родной стихии. Каждый рожденный здесь с молоком матери впитывал корабельную и ратную науку, что делало Свободных Русинов единоличными правителями северных вод. Однако государи-управники решили не отказываться от древней традиции, и повинуясь заветам гордых предков, продолжили жить на Мачте, созерцая свои владения с высоты птичьего полета.
Они шли молча. Мороз был слишком погружен в собственные горести, Володей же, в силу возраста, старался показаться взрослее, чем был на самом деле. В этой части города было хорошо слышно, как волны с силой ударяются о корму Новограда. Добравшись до средней палубы, Мороз бросил взгляд на вход в Нижний уровень, являющийся обиталищем рабов, черни и бледнокрового люда.
- Знаешь что там? - спросил он у сына, указывая взглядом на большой черный люк вдали.
- Нижние там, так ведь?
- Правильно. Бывал?
Володей опустил голову, хватаясь рукой за веревочную ступеньку.
- Нет.
- После бури свожу тебя с собой. Пора посмотреть.
Лицо мальчика просияло.
- Правда? А маменька не заругает?
- Не заругает. Скажешь, я велел. Тебе скоро мужать, впору посмотреть на изнанку нашего города.
Довольный собой, Володей вступил на широкий помост, отделявший среднюю палубу от Мачты. Обвязав сына веревкой, Мороз окликнул задремавшего раба, что принялся крутить колесо, приводящее помост в движение. Почувствовав порыв ветра, Володей крепко прижался к Морозу. Чем дольше раб крутил механизм, тем выше поднимался помост, оставляя их наедине с необъятным Незамерзающим морем. Отсюда были видны печальные ледяные скалы, что по преданию были плотью замерзшего акре, дерзнувшего спорить с морским духом. Прикованный с трех сторон к этим скалам, Новоград, казался зажатым в чьей-то огромной лапе. Морозу не нравилось ощущение беспомощности, испытываемое им здесь. Каждый раз, оказываясь на этом шатком помосте, его собственная жизнь казалась ему совершенно ничтожной, отделяемой от своего конца одной единственной доской, которая в любой момент могла треснуть под ногами. Он поморщился, сильнее прижимая сына к себе. Ветер свирепствовал, стремясь вырвать их в свои объятия, и Мороз почувствовал, как у него заслезились глаза. Даже он не рискнул бы подниматься наверх без страховочного каната. Да и мало бы кто решился, исключая Его Милость, что с детских лет, пренебрегая наставлениями Великой матери, путешествовал вверх и вниз по Мачте едва держась за край помоста. И теперь, после всех этих лет верной службы и раболепской преданности, Мороз впервые пожалел, что Радослав не сорвался в объятия бушующей глубины.
Помост, наконец, достиг конечной точки прибытия, и они, наскоро отвязавшись, вошли внутрь богатой кельи Государя-управника и его высокопочтенного семейства. Мороз подтолкнул оробевшего Володея в дверях. Два серокровых ратника почтенно склонили головы при виде командира.
- Здравствовать твоему роду, Первый среди низших.
- Спокойно все? - пренебрегая условностями спросил Мороз.
Услышав знакомый голос, из залитого солнцем коридора, отделанного костью новоградской стерляди, выплыла располневшая Великая мать. Каждое движение, казалось, давалось ей с большим трудом, но Мороз знал -  это лишь иллюзия. Несмотря на преклонные годы, она отличалась отменным здоровьем и острым умом, которого, по слухам, опасался даже сам Радослав. Будучи старшей из ныне живущих членов чернокрового рода, Великая мать решала все внутренние вопросы управы, оставляя сыну военные и внешнеполитические забавы. Покуда Радослав ловил разбойников, бунтовал против Мирового главы, ругался со Штайном и увивался за многочисленными юбками, управа продолжала жить стараниями Великой матери, что по слухам приложила руку к скоропостижной смерти собственного супруга. Володей, увидев управницу, смущенно улыбнулся, склоняясь в поясном поклоне. Мороз поступил так же.
- Как не быть спокойному, раз я жива, - с улыбкой ответила она, ласково кладя на голову Володея желтоватую ладонь, - Здравствовать первому среди низших. Моей милостью жив.
- Ваша милость — наша погибель. Здравствовать Великой матери, —произнес Мороз.
- Привел сына, значит. Это хорошо, младшенький все утро тоскует, звал Володея играть, да Ольгена, говорят, своеволить вздумала, - Мороз заметил, что при упоминании жены губы Великой матери поджались, - ты же понимаешь, что это ей до поры до времени простительно будет. Я могу обидеться, но думаю, пока закрою глаза на это, за твою верную службу… Иль хочешь, чтобы не закрыла?
Улыбнувшись одной из тех улыбок, что одновременно могла означать и великое доверие и обещание скорой кончины, она обратила взор на Володея, все еще не привыкшего находиться в обществе чернокровых. Великая мать внимательно всмотрелась в его лицо.
- Похож на тебя, Мороз. Помню как отец тебя привел с моим сыном знакомиться. Только Володей робкий дюже, а ты робостью не отличался. Но это пройдет, думаю. Привыкнет. Тебе, малец, отца на посту менять, и подле моего внука служить. Да и пойдем уж, я тебя провожу, развлечешь старуху по пути, я все равно его проведать собиралась. А тятия мы с тобой отпустим, его государь-управник ждет - она взяла Володея за руку, увлекая в сторону детской части Мачты, - ступай, серокровый. Знамо, Его Милость ждать не любит.
Мороз проводил взглядом удаляющуюся пару, и круто развернувшись, зашагал в приемную палату, где Радослав чаще всего находился, по крайней мере, пока был трезв. Казалось, останься он на месте еще хоть мгновение пол уйдет у него из-под ног.
В приемной палате вместе с государем-управником находились несколько фраендов, живо обсуждающих предстоящую ярмарку. Сам Радослав сидел на высоком постаменте, выстланном великолепными фестианскими мехами. Всюду красовались расписанные золотом картины подвигов предыдущих управников, обрамленные многочисленными драгоценными камнями, что в сочетании с закатным освещением, порождало множество разноцветных бликов.
Так уж повелось, что каждый управник, правивший в этих землях, следуя незыблемой традиции, нарекал первенца в честь себя самого. В начале времен это не вызывало никаких трудностей, однако спустя несколько поколений, даже ученые фраенды начали путаться, при каком из Радославов был основан Новоград, при ком был заключен вечный братский мир со Штайном, а чье правление омрачила «большая беда». Дабы устранить эту сумятицу, была предпринята попытка обозначать своих государей порядковыми номерами, но тот Радослав, при ком была придумала эта затея, отличался весьма дурным характером, отчего глубоко обиделся на прозвище «десятый». В результате, добрая половина фраендов вопреки своему могуществу, оказалась в глубинах Незамерзающего моря. С тех пор, люди стали придумывать Радославам прозвища, что произносились шепотом, между делом. С течением времени, эти прозвания закреплялись в истории, оставаясь в дневниках и дипломатических письмах. Нынешнему государю эта идея так же пришлась по душе, от чего он издал указ наречь себя гордым прозвищем «Освободитель». Это прозвание было выгравировано над постаментом, на котором восседал Радослав, принимая гостей. Войдя, Мороз посмотрел на то, как блестит в закатных лучах позолоченная надпись. На мгновение ему показалось, что на самом деле, она написана кровью. 
Соблюдая положенные церемонии, Мороз преклонил колени.
- Вашей милость…
- Ой, что ты как не родной, право. Да знаю я, моя милость — твоя погибель, - нетерпеливо перебил его управник, которому очевидно наскучило заниматься делами управы - обойдемся сегодня без формальностей. Все прочие — пошли отсюда, вместе со своими отступными, ярмарками и прочим… Не до вас мне…
Фраенды спешно покинули Палату, не поворачиваясь к государю спиной. Остались только две обнаженные рабыни, восседавшие у его ног.  Одурманенные калзанской травой, они тупо смотрели в пространство, с абсолютно безучастным выражением лица. Вдумайся государю сейчас отрезать от них плоть по кусочку – они не бы не шелохнулись.
Радослав запахнул полы парчового халата, пряча от взгляда Мороза черные вены на груди, и жестом указал Морозу на ближайший к себе стул.
- Разговор к тебе есть. Есть новости от брата Генриха? - в голосе его читалось смутно уловимое раздражение. Мороз вдохнул, отрицательно покачав головой.
- Отче, Свят сказал – близок к безумию. Наместник делает все, чтобы это скрыть, но слухи уже просочились. Гордеич, как вернулся, доложил – его спешно отправили домой под предлогом эпидемии чумки, которой в Фесте зим сто как не было. Видимо, Наполеон намерен использовать безумие лорда Дерфонеера в своих целях и не хочет, чтобы наш брат о том прознал.
- Так я и думал! - Радослав резко вскочил, принявшись расхаживать по палате, - так и знал, что тут не обошлось без алокровой твари, которая снова что-то замышляет. Эх, будь моя воля, размозжил бы его башку да скормил псам… Но… Пока не представился случай. Мороз, как думаешь, если Генрих падет, а наследника не будет кто получит власть в Фесте? - Радослав вернулся на трон, и положил руку на голову рабыни. Та, тупо взирая на него, подалась немного вперед, касаясь губами его ладони.  От всей этой картины к горлу Мороза подступила тошнота.
- Кто бы это ни был, Авель крепко держит в руках ратный люд Феста. И покуда он дышит, он останется верен своему лорду. Кто бы не попытался забрать власть в Фесте в свои руки – Авель поднимет войска. Знамо, в крае вечной зимы, ни одно войско не дерзнет с ними меряться силами. Да и людоеды их стороне, с моря не зайти. 
Радослав нахмурился и гневно сплюнул на пол. Наверняка, это бы не первый раз, когда он рассматривал возможность вторжения на материк. В очередной раз Правда мелькнула меж светлых ресниц Радослава, заставляя Мороза удивиться тому, как легко чернокровые лорды забывают свои обещания. Во время северного мятежа, Радослав поддержал Генриха, поклявшись ему в вечной дружбе, но несмотря на все эти громкие речи, так и не разорвал отношений с Великим миром. Пусть отступные, которые все управы платили Мировой владычице и оставались в казне русинов, Радослав то и дело, иногда не без  помощи Мороза, отправлял в Аббадон весточки, оставлявшие за ним право сохранить негласный нейтралитет. Если бы Генриха хоть сколько-нибудь интересовали действия его союзников, он бы безусловно разорвал всякие отношения с русинским народом, однако, чернокровый лорд Дерфонеер фон Фест был далек от политики и интриг, предпочитая пить маисовую водку, ловить разбойников и превращать в кровавое месиво тех, кто был не согласен с его методами управления державой.
Тем временем, Радослав прервал молчание.
- А если допустить, что людоеды больше не на стороне Феста? Если допустить, что проклятое племя в ближайшее время возвратится в лоно Великого Мира, справится ли Авель с объединенной армией севера?
Мороз удивленно приподнял бровь.
- Ингвар возвращается под покровительство Аббадона?
Радослав хитро улыбнулся.
- Нет, Ингвар тут не при чем. До нас дошли слухи, что еще до начала месячины бурь людоедов возглавит кто-то более сговорчивый и менее заинтересованный в дружбе с братом Генрихом. 
Мороз вспомнил Ингвара – рослого людоеда, что одной рукой мог раздавить человеческий череп с той же легкостью, как если бы это было куриное яйцо. Во время северного мятежа Ингвар отрекся от покровительства Великого Мира, перейдя на сторону повстанцев. Именно с его помощью, армия Аббадона не смогла подобраться к зимнему материку с моря, в то время как Генрих разносил войска неприятеля на западной границе. Причина столь неожиданного предательства до сих пор оставалась неизвестной, и сколько бы соглядатаев не направлял Радослав для решения этой загадки, в лучшем случае это заканчивалось возвращением их обглоданных останков в чертоги плавучей родины. Свою тайну Ингвар хранил надежно, зная о том, насколько высока ее цена.
Однажды, когда хозяин людоедов был в хорошем расположении духа, Мороз задал ему вопрос напрямую. Впервые в бесцветных глазах Ингвара он увидел нечто, похожее на интерес. Людоед склонил голову и улыбнулся зубастой пастью.
- Не зря говорят, что отвага русинов сродни глупости. Когда другие ломают о том голову, ты так взял, да и спросил. Дурак, - хрипло засмеявшись он отвернулся, - мужчины всегда остаются мужчинами, так ведь? Людоед ли, человек ли - все совершенно точно совершают глупости по одним и тем же причинам…
Ингвар мог убить его тогда, но не убил. С тех пор Морозу казалось, что между ним и вождем проклятого племени зародилось нечто сродни симпатии.
- Итак, Генрих поддается безумию, законного наследника нет. Остается только его дочь, но она не унаследовала от отца черную кровь, что сводит ее права на власть практически к нулю. Людоеды не охраняют их морские границы, а Великий Мир всегда встает на сторону черной крови. Как известно, из всех ныне живущих, ближайший родственник Генриха, - Радослав сделал паузу, - это я.
Он замер, глядя на Мороза со столь свойственным ему высокомерием. Казалось, еще немного, и он воспарит над своим троном.
- Отправляйся на Варраву этой же ночью. Возьми с собой кого посчитаешь нужным. Там удостоверься что людоеды успешно перешли на сторону Великого Мира. Как только это случится - отправишь мне послание, и сразу же, не мешкая отправишься в Фест. Проходную у Степана возьмешь, тебя встретят с почестями. Передашь от меня Генриху браткий привет, и останешься там до того, безумие полностью не поглотит его душу. И когда это произойдет, - Радослав с вызовом посмотрел на Мороза, - я должен быть первым, кто об этом узнает.  Серокровых передашь Гордею – он лучше всех справится. И одежи прикупи нормальной – не с руки послу Свободных русинов в обносках ходить. Внимай милость мою – жалую тебе почет.
Мороз почтительно склонил голову. Радослав нашел предлог от него избавиться и, более того, извлечь из этого выгоду. Проглотив ком, подступивший к горлу, Мороз склонился в земном поклоне.
- Благодарю, Отче. Вашей милостью живу, дышу и обещаю верно и с честью исполнять волю Вашу.
Радослав улыбнулся. Судя по тому, как он выглядел, его устроил ответ Мороза.
- Не благодари, друг мой, и ступай. У тебя много дел перед отплытием.
Не поворачиваясь спиной к государю, Мороз поплелся к выходу. Когда его рука почти коснулась двери, Радослав вдруг остановился его.
- Постой, упамятовал. Вели привести вещи мальчика в детячью. Хватит уже ему вольным ходить, младшему уже впору воинскую науку учить, а значит и твоему парню должно здесь быть. И еще…, - Радослав обхватил рукой густую, русую бороду. - Здорова ли моя младшая дочь?
Мороз стиснул зубы.
- Здорова, отец мой. Ольгена хорошо о ней заботится.
- Что ж, славно. Покидаешь ты нас надолго, а значит мать и дочь пусть здесь будут. Любой женщине нужен мужчина, особенно с деткой на руках, - Радослав махнул рукой, давая понять, что Мороз может быть свободен.
- Благодарю, отец мой, - его голос дрогнул, - а как же моя дочь?
Радослав непонимающе посмотрел на Мороза. Потребовалось несколько мгновений, чтобы смысл вопроса стал ему понятен.
- Точно, - задумчиво произнес он, - у тебя же есть дочь. – он помедлил, - делай как знаешь. С собой возьми или к родным отошли. Думаю, я скажу матери подыскать для нее достойного жениха. Никто с этой задачей лучше Великой Матери не справится. 
— Это честь для меня, государь мой. Милость твоя велика, и недостойна нас, - едва слышно процедил Мороз, уже скрываясь за дверью.