Мой отец Виктор Иванович

Мой отец, Виктор Иванович родился в Москве в 1925 году. Рос он крепким и шустрым мальчишкой. У его родителей: отца Ивана Григорьевича и матери Александры Степановны, было в живых трое сыновей, ( четвёртый Витя умер во младенчестве). В честь него и назвали моего отца Виктором. Старшего брата звали Павел, а среднего Иван. Мой был младшим. Жили они на улице Осипенко, недалеко от центра. Их квартира находилась на первом этаже и была частью каких-то производственных помещений, поэтому даже полы в ней были каменные. У бабушки Саши по этой причине всегда мёрзли ноги, и она и летом и зимой ходила дома в валенках. Моего отца в детстве забрала к себе его бабушка, которая жила в пригороде Москвы. У неё был огород, козы. Бабушка, видно, отца любила и баловала. В 8 лет Витю отдали в школу, но учиться он не любил. Часто за баловство его выгоняли в коридор. Про себя он часто говорил впоследствии:
  - Я закончил три класса и коридор.
Он был большой озорник, мой папа. Раз его отец, выйдя из ворот своего дома, увидел сына сидящем в помойном бачке.  Иван Григорьевич нахмурился. Помойку только что покрасили и вылезти из неё, не измазавшись, было трудно. Сын таращил на него испуганно глаза.
  - Выпрыгнуть обратно сможешь? – вдруг спросил отец.
Ни слова не говоря, Витя высоко подпрыгнул, и, не запачкав штанов, выскочил из помойки.
  - Ну, спортсменом будешь, - только и сказал отец.
Виктор действительно стал спортсменом. Но сначала была война. Старший брат Павел и Иван уже воевали, а младшему шёл лишь семнадцатый год. Но в 1942 году, когда обстановка стала особенно сложной, прибавив год, уходит на фронт и Виктор. Его перебрасывают на ленинградский фронт. В боях за город отец был ранен. А после войны Виктор служит в ленинградском военном округе, и его приглашают играть за ЦСКА. Потом он увольняется в запас и устраивается слесарем на Кировский завод. Работая на заводе, он выступает за футбольную команду Кировец. Он действительно начал свою спортивную карьеру, как футболист, но ранение икроножной мышцы заставило его уйти из футбола и стать хоккейным вратарём. Сначала хоккея с мячом (до 1959 года), а потом хоккея с шайбой.Одно время они играли вместе с  Виктором Коноваленко, но тот был намного моложе отца. В это время он знакомится с моей матерью. Молодые регистрируют свой брак и переезжают к бабушке Ане в Автово. Отца, как лучшего игрока, приглашают в команду мастеров, и он играет в составе сборной СССР по хоккею с шайбой. В это время ему присваивают звание Заслуженный мастер спорта. Отцу довелось участвовать во многих ответственных матчах. Как вратарь хоккейной сборной Союза, представлял он нашу страну и на зарубежной арене. Был знаком со многими выдающимися спортсменами того времени, например Виктором Набутовым, отцом известного комментатора Кирилла Набутова. Отец стоял в воротах очень долго. Его даже сорокалетним спортсменом приглашают играть в различные отечественные клубы. Так в начале 60-х он выступал за хоккейную команду Сибирь. Очень хорошо помню эту поездку в Новосибирск. Это было в конце 1962 года. Моей сестрёнке Лене ещё не было и года, когда отца пригласили перебраться из Ленинграда в Новосибирск. Отец уговорил мать ехать вместе с ним. Бабушка Аня в это время переехала из Автова к нам на Огородный переулок и приглядывала за комнатой, чтобы нас оттуда не выписали, пока отец был в командировке в Сибири. Тогда было строго: чуть что, и лишишься комнаты и ленинградской прописки. А мать этого не хотела, она предполагала, что эта командировка отца будет недолгой. Я тогда ходила в 3-й класс. Для оформления договора отец уехал намного раньше, а к нам в Ленинград прибыл их администратор Эдик. Он помог маме упаковать и отправить вещи. Был отправлен малой скоростью даже телевизор, видно отец собирался обосноваться в Сибири надолго. Мы с мамой, сестрой Леной и Эдиком в начале декабря вылетели в Новосибирск. Летели долго, с остановкой в городе Омске. В новосибирском аэропорту нас встречали, как правительственную делегацию. Посадили в автобус и отвезли на новую квартиру. Она находилась в новом пятиэтажном доме недалеко от Академгородка. Там располагался и стадион команды Сибирь. Зима в Сибири снежная и суровая. Пока мы ехали до дому по обеим сторонам дороги высились необыкновенно высокие сугробы. Столько снега в Ленинграде я никогда не видела. И снег был белый, чистый, скрипучий, по нему можно было запросто бегать в валенках без калош, не то, что в мокром Питере. Наша двухкомнатная квартира разместилась на четвёртом этаже. В подвале дома каждому жильцу было выделено место для хранения дров, потому что газ в дома тогда ещё не подвели. В домах, правда, было паровое отопление и электричество, но варили обед на обычных железных плитах. В магазинах в то время продуктов было мало, за молоком выстраивались длиннющие очереди. Поэтому отцу, как ведущему игроку давали дополнительный паёк. Туда входили мясо, молоко, яйца. Обычно отец сам отоваривался, а когда ему было некогда, то посылали меня. Помню себя в долгополой шубе, валенках и ушанке, постоянно сползающей на лоб. Я бреду средь сугробов по улице. В одной руке у меня бидон с молоком, в другой – сетка с продуктами. Прохожие пытаются мне помочь, но я никому не доверяю. К нам домой приходят друзья отца. Особенно часто нас посещает Эдик. Он любитель покушать и матери, чтобы всех накормить приходиться весь день готовить, а мне бегать в подвал за дровами. Учусь я в местной школе. Когда я пришла в класс, то за неимением места меня посадили сначала за учительский стол. Как сейчас помню, писали мы диктант, и все сделали ошибку в слове Ленинград. Только я одна написала правильно. Ну, мне ли не знать, как пишется название родного города! Спустя некоторое время, группу, где я училась, расформировали. Я из класса ” А” перешла в класс “Б”. Тут возмутились мальчишки из класса “А”. Все они оказались заядлыми болельщиками и им было лестно, что дочка знаменитого вратаря учится у них в классе. Выйдя после уроков на улицу, я увидела двух парней. Они перегородили мне дорогу. Сначала я не догадывалась, почему они ко мне пристали, но потом всё объяснилось. Претензии ребят казались мне смешными, но как потом оказалось совсем не безобидными. Мои объяснения о том, что перевод произошёл не по моей воле, ребята даже не хотели слушать. Вопрос они ставили ребром: или я возвращаюсь, или меня поколотят. Теперь мне приходилось долго задерживаться после уроков, чтобы избежать встречи с этими фанатами. Я ничего не говорила матери, потому что у неё и так было полно проблем. Лена, моя годовалая сестрёнка заболела воспалением лёгких, и мать неотлучно была прикована к её постели. Так незаметно пролетела зима. Весна наступила как-то неожиданно. Мгновенно растаяли, казавшиеся незыблемыми, сугробы. В один из тёплых апрельских дней нас приняли в пионеры. Я прочла книжки Сергея Баруздина “ Светлана – пионерка” и Юрия Сальникова” Шестиклассники”, и чувствовала себя какой-то повзрослевшей.
Мать, получая от бабушки слёзные письма, всё чаще заговаривала с отцом об отъезде в Ленинград. Отец потихоньку сдавался. Он уже не кричал на мать сердито:
  - Хочешь, по шпалам иди!
Вскоре решили однозначно:
  - Уезжаем!
А мне было чего-то жаль. То ли за зиму я сроднилась с местными ребятишками, то ли суровая Сибирь так растрогала моё сердце. Оно, наверно, чувствовало, что где-то недалеко за Алтайским хребтом зреет моё счастье (мой муж Володя родился на руднике Хапчеранга)


                Прощай, Сибирь!
               
Перед отъездом отец вдруг купил резиновую лодку. Мы с Алёнкой раскладывали её слабо надутую на полу в комнате и играли в пароход. Я думала, что на это она только и годна. Но однажды:
 - Трум, тум тум. Труба зовёт!
Мы уезжаем на Обское море. Так в простонародье именовалось водохранилище на реке Обь. С полной выкладкой, с рюкзаком и котелком едем мы на море ранним июньским утром.  На сколько глаз хватает, раскинулась водная гладь. Песчаный берег и вывороченные с корнем вековые сосны. И жара, прямо как на юге. В песке можно яйцо испечь. Бежишь, бывало, по нестерпимо горячему песку, то и дело загребая ногой воду. Она обжигает, потому что в противоположность песку – холодная, как лёд. Одну из коряг мать покрывает  одеялом, и устраивает импровизированный шалаш. Там в тени укладывают спать Алёнку. Отец надувает резиновую лодку, и при этом улыбается во весь рот. Вскоре он торжественно отчаливает от берега. Я хотела бы тоже прокатиться в лодке, но отец сказал, что сначала он сам испытает судно. Проходит пять минут, всё хорошо, счастливый отец радостно взмахивает вёслами. Вдруг, какая-то секунда и отец исчезает из поля моего зрения. Я не могу понять, что произошло. А это оказывается лодка, предательски брыкнув носом и совершив кульбит, переворачивается. Я вижу барахтающегося в воде отца, хватающего уплывающие вёсла и удочки. Папа выволакивает на берег резиновую лодку, выливает из неё воду. Он снова укладывает на дно вещи и уже с серьёзным видом отчаливает, но ненадолго: упрямая посудина вновь переворачивается. Все последующие попытки отца удержаться на плаву оканчиваются неудачей. Тогда забросив лодку, он удит с берега. Но у самого берега рыба ловится плохо. Всё-таки ему удаётся поймать несколько окуньков. Мать разводит костёр и варит в котелке уху. В последующие дни мы с отцом идём на лодочную станцию, находящуюся неподалёку. Отец берёт напрокат обычную лодку и удит теперь с неё. Я тем временем обследую окрестности, забираюсь на крутой берег, весь заросший кустами шиповника. Пытаюсь собрать букет из его алых цветов, мучаюсь, оцарапываю себе пальцы, но в трясущемся автобусе лепестки облетают. Последнюю ночь перед отъездом, мы останавливаемся на квартире папиного друга, военного. Выясняется, что его сын, оказывается мой одноклассник, но я его почему-то не помню. В доме, котором мы останавливаемся ночевать, никого сейчас нет, кроме старушки матери. Я дивлюсь множеству книг. Достаю свою любимую,” Старика Хоттабыча”, и зачитываюсь до полуночи. Рано утром за нами приходит такси, и мы уезжаем на вокзал. На этот раз мы едем на поезде. В дороге мы находимся несколько дней. Алёнке по просьбе матери приносят манную кашу. А я неотрывно смотрю в окно. Впервые я увидела тогда, как необъятна наша Родина. За окнами мелькают поля и перелески, реки и озёра. Своей особой широтой поражает Волга. Одна из самых долгих - остановка в Казани. Разгуливая по перрону, едим диковинное, вдвое больше ленинградского, казанское эскимо.