Ч1. Глава 3. Брюхо спящего дракона

Дорогой читатель! Вы открыли третью главу моей книги «Огни чертогов Халльфры». Если вы ещё не читали предыдущих глав, я рекомендую вам перейти по ссылке http://proza.ru/2024/12/06/1741 и начать чтение с начала. Помимо первой главы, там вы найдёте также аннотацию и предисловие к книге.
Если вдруг вы пропустили предыдущую, вторую главу, «Звон кубков из Чертогов Халльфры», то держите ссылку на неё — http://proza.ru/2024/12/06/1777

Если же вы оказались здесь в процессе последовательного чтения, я очень рада. Надеюсь, это означает, что вам нравится моя история.

Приятного чтения!

* * *

ОГНИ ЧЕРТОГОВ ХАЛЛЬФРЫ
Часть 1. Слуга колдуна
Глава 3. Брюхо спящего дракона


Бежал алльдский корабль по Тагихам-морю, и волны становились всё круче и круче. Никогда не видели семане таких штормов на Тахай-море: спокойна и рассудительна была Голова дракона. Но брюхо его ревело, и злые холодные ветра трясли корабль, пытаясь выдуть прочь и людей, и вещи.

Моряки закрепили всё, что могли, не желая растерять добычу. Даже рабов привязали к мачте да бортам. Гиацу ощущал себя теми самыми штанами и рубашками на верёвках, которые бились от ветра в последнюю ночь на родной земле. Что там теперь с этой одеждой? Сгорела ли, как и всё остальное? Удалось ли разбежаться курам и козам? Алльды ведь не забрали из деревни животных... И вспоминал Гиацу, как гонял он соседских гусей, а они порой гоняли его, как учил он Наю сыпать курам зерно — по чуть-чуть, вот так... И болью отзывалось сердце.

После Танау за кораблём увязалось ещё одно судно. Порой оно подходило так близко, что становилось видно его команду — такие же белокожие алльды и тоже с добычей. Гиацу разглядел на борту семан. Он отчаянно всматривался в них сквозь разделявшее корабли расстояние и яростные брызги Тагихам-моря, то и дело умывавшие его лицо. Мальчик выпал бы, если б не был привязан — так хотелось ему узнать, не везут ли на другом судне мать или отца... Вдруг они всё-таки живы?

Небо хмурилось и грохотало, дождь заливал палубу, но алльды будто не боялись вовсе. Гиацу поглядывал на них порой. Спать его уже не тянуло, и только неведомая доселе пустота заполняла тело. Иногда она сменялась яростью — такой сильной, что хотелось кинуться в драку и лупить этих жутких, ненавистных людей, забравших у него всё. Но даже и думать об этом было смешно: опять отлетит Гиацу от одного удара, да на сей раз может и шею сломать. И привязан он так, что не сдвинуться — какие уж тут драки? Время от времени ярость уходила, и на её месте начинала плескаться тоска — такая же бесконечная, как Тагихам-море, такая же затяжная, как дожди над ним. А потом вдруг среди этой тоски расцветало робкое любопытство — и именно тогда Гиацу принимался рассматривать моряков.

Алльды оказались не такие уж и белокожие: многие из них сильно загорели за дни, проведённые в море, и только полоски шрамов на руках и лицах оставались бледными. И всё же семане были темнее и меньше. Алльдские воины превосходили их и в росте, и в широте плеч. Хотя, подумал Гиацу, за свои девять лет он никогда не видел настоящих семанских воинов... Может, они ничуть не уступают этим шамьхинам?

Но самый страшный был одноглазый алльд: ростом выше любого из своей команды, словно потомок великанов. Взгляд Гиацу то и дело цеплялся за его светлые волосы, достающие до плеч — всё чаще распущенные, нежели собранные в хвост; за широкий подбородок с короткой неровной бородой; за могучие руки и длинные пальцы, задумчиво вертящие ножи; за ледяное сияние единственного глаза, отчего-то наводившее на мысли о невообразимо холодных краях вечного снега, в котором можно умереть... Лицо это пугало и притягивало одновременно. И разглядывая его, Гиацу думал, что никогда не позабудет человека, поломавшего всю его жизнь.

Сильнее всего в алльдских воинах поражали глаза: большие, очень большие глаза. Гиацу никогда такого не видел. Да он вообще никогда не видел никого, кроме людей из своего же народа. У семан глаза были узкие, чёрные, пронзительные. А у алльдов...

— Чусен-тан, а что у них с глазами? — не выдержал, наконец, Гиацу. — Эти алльды все такие? Или есть правильные?

Старик негромко рассмеялся:

— Да, они все такие, — и, поразмыслив немного, добавил: — Говорят, глаза у них столь огромные из-за того, что света мало. Солнце на их землях бывает редко, вот они и распахивают свои веки настежь. Как цветок в летний день, чтобы успеть вобрать весь солнечный свет.

— Как же я к ним не хочу, — пожаловался Тсаху. Он сидел, перегнувшись за борт: его мутило от качки, и мальчик угрюмо глядел на тёмно-зелёные волны, ёрзавшие под кораблём. — Там наверняка так холодно! Мы просто помрём все от холода!

— Придётся тепло одеваться, — согласился Чусен.

— Эти что-то не тепло одеты, — заметил Гиацу, косясь на моряков.

— Это сейчас — пока лето.

— Так уже холодно! — гневно возразил Тсаху. — Я даже не думал, что за Танау начинается такой кошмар! Где Семхай-тан? Почему он не согреет эти ледяные волны?!

Чусен и сам поёжился, но промолвил:

— Это ещё не холодно, Тсаху. Это так... Когда я ходил с торговым судном, мы всегда старались убраться из алльдского края до наступления зимы. Тагихам-море тогда становится совсем бешеным, а все земли за северным побережьем, говорят, укрываются толстым слоем снега. Это называют... сейчас... слово какое-то на алльдском было... Вспомнил! «Сугобы»!

— «Сугобы»? — повторил Гиацу в недоумении. — Это как?

— Это когда столько снега, что он тебе по колено, по пояс или даже выше.

Мальчики в ужасе переглянулись.

— Мы точно умрём, — простонал Тсаху и вновь перевесился за борт.

Качало уже не так сильно, как прежде. Алльды сидели на вёслах, и их сосредоточенные лица, будто выточенные из неровных камней, казались угрюмыми и злыми. Но вдруг они озарились странным сиянием — Гиацу даже не понял, откуда оно шло, ведь Семхай-тан так и прятался в облаках, — и воины... запели. Мальчики ошеломлённо уставились на них, а Чусен лишь приподнял брови.

— О чём они поют? — спросил Гиацу.

— Я не всё понимаю, — медленно протянул старик, вслушиваясь. — Но это песня об алльдской княжне Айване и её возлюбленном Аёку.

— Правда? — поразился Тсаху. — Они тоже знают эту историю?

— Да, только они зовут княжну на свой лад, через эту сложную букву...

Сложной буквой была «р» — почти ни один семанин не мог её выговорить, кроме разве что Чусена, знавшего многие языки. И оттого имя красавицы Айваны в алльдской песне звучало для семан незнакомо: Ривана.

— Они и отца её зовут иначе, — заметил Чусен. — Милльдор, а не Милльд, как мы привыкли, — старик неодобрительно покачал головой, продолжая слушать.

— Так, может, они поют про другую княжну? — нахмурился Тсаху.

— Нет, про ту самую, в честь которой назвали море, — возразил Чусен. — И про нашего Аёку.

Гиацу помнил, как мама рассказывала им с Наей об Айване, дочери алльдского князя Милльда. Айвана полюбила Аёку — сына фаха, семанского правителя. Фах дал своё согласие на брак, но князь оказался против этого союза. Тогда Аёку решил тайно увезти Айвану в семанские земли. Переплыл он со своими людьми Тагихам-море, разбил лагерь на берегу — там, где стоит ныне Тюлень-град, и послал весточку любимой. Но Милльд перехватил гонца, и ничего не узнала Айвана. Зато прискакали вместо неё в ночи алльдские воины и закололи Аёку и всю его дружину и бросили их тела на съедение рыбам в бурное море.

Дошла эта весть до Айваны, явилась она на берег и проклинала своего отца. И плакала так долго, что переполнилось море от её слёз и скрыло княжну в тёмных безднах. С тех пор алльды зовут это море Айванским, и оно сердится и негодует, потому что не может отыскать Айвана своего Аёку в его холодных глубинах.

Гиацу с грустью склонил голову, вспоминая, как мама показывала целое представление о княжне Айване. Она кралась с игрушечным деревянным ножом, подобно воинам Милльда в ночи, плакала по убитому Аёку, будто сама его только что потеряла, и умоляла бурное море вернуть ей тело любимого... Но тут Чусен вырвал мальчика из раздумий:

— Как это так? — поразился старик, вслушиваясь в пение алльдов, и Гиацу спросил:

— Что такое?

— Да песня эта... — Чусен нахмурился, и вдруг седые брови его взметнулись: — Нет, ты только подумай! Они поют, что наш Аёку желал заполучить их земли! Он будто убил брата Айваны и хотел жениться на ней, чтобы править в Горнском княжестве...

— Что?! — вскричал Тсаху. — Убил её брата?!

Чусен слушал, и лицо его всё больше темнело:

— Они восхваляют Айвану, великую воительницу, чьим именем нарекли море. Потому что она отрезала голову Аёку и первая повела алльдские корабли к семанским берегам.

Тсаху застыл, позабыв, что его недавно мутило. А Гиацу вслушивался в незнакомые слова, разносившиеся над Тагихам-морем, и думал: «Мама, мама... что бы ты на это сказала?». Но мама уже поведала все свои истории и не скажет больше ничего.

Представилась мальчику другая, жуткая Айвана. Ростом — под стать одноглазому алльду, и со взглядом таким же диким и холодным. Стояла она на берегу, потрясая отрезанной головой Аёку, и кричала: «На юг! На юг! Убьём их всех!». Нет, наверняка алльды что-то перепутали. И прекрасная княжна Айвана, или как её называют эти белокожие — Ривана, любившая Аёку, — совсем другой человек. Их всех просто очень похоже зовут...

Гиацу поднял глаза к равнодушному небу, раскинувшемуся над миром. Этому небу не было дела ни до Айваны, ни до Аёку, ни до маленького и никому больше не нужного Гиацу. Сколько дней уже минуло с начала плавания? Волны несли и несли корабль, бурля и перекатываясь под ним. Казалось, берег никогда не покажется на горизонте. Кому теперь достанется мамино покрывало? Кто будет хранить свои тайны в красивой шкатулке с вороным конём? Что за человек пожелает взять к себе Гиацу рабом? Станет ли он его бить? Какую работу придётся выполнять? Встретится ли Гиацу когда-нибудь с Тсаху, или край алльдов так велик, что двум семанским мальчишкам в жизни в нём уже не сойтись?

— Берег! — вдруг закричал Тсаху. — Неужто Тюлень-град?

Чусен приподнялся и всмотрелся вдаль:

— Нет, — сказал он. — Это Такух, коготь дракона. Остров в Тагихам-море. Здесь запасаются пресной водой.

Остров рос, и стало видно, что посреди него возвышается остроконечная гора, и впрямь напоминавшая огромный коготь своей причудливо загнутой формой. На побережье теснились деревянные домики, а позади них сверкала река с такой желанной пресной водой — её запасы на борту уже почти иссякли. Кое-где даже были разбиты огороды, на которых что-то росло.

Говорят, во времена, когда мир был ещё совсем юным, в небесах летал огромный дракон. Но так ему стало скучно одному, что отколупал он несколько своих чешуек и сделал из них людей. И стал жить вместе с ними. Однажды дракон так устал, что решил отдохнуть. Опустился на землю и лёг спать. Но так тяжёл оказался он, что провалилась под ним земля, а образовавшиеся ямы заполнили дожди. И родилось Тагихам-море, Брюхо дракона, Тахай-море, Голова дракона, и связывающий их пролив Танау, Горло дракона. Разлилась на северо-западе Таканау-река, Хвост дракона, а с востока залегли болотистые топи со складками холмов — Таунх-земли, Крылья дракона.

Спит дракон и не слышит, что творится теперь в мире. Лишь брюхо его бурчит от голода, и оттого бушуют в Тагихам-море лютые ветра и пропадают в нём корабли. Спит дракон, и беспробудный сон его окончится только с окончанием времён, и тогда поднимется он и сбросит с себя моря. А пока лишь Такух, Коготь дракона, торчит наружу из-под воды.

Корабль причалил, и несколько алльдов спустились на берег. Другие остались сторожить семан. Рядом встало второе судно, следовавшее за ними от пролива Танау, и Гиацу принялся жадно разглядывать людей, которых оно везло. Но не было среди них ни отца, ни матери, и мальчик с тоскою опустился обратно на палубу. Да и с чего он на что-то надеялся? Совсем незнакомые женщины сидели там... и немного мужчин. Гиацу закрыл глаза, не желая больше ни на что смотреть.

Вскоре алльдское судно двинулось дальше, и огромный драконий коготь растаял на горизонте. Как растаял до этого и Танау. Будто и не было их никогда на свете. Лишь бесконечное море разливалось по всей земле. Даже второй корабль больше не преследовал их.

Становилось всё холоднее, и по ночам Гиацу долго не мог уснуть. А если и засыпал, ему грезилось, будто он дома — в большой тёплой комнате, где они спали все вместе. Отец обычно допоздна возился на улице, а порой ходил перед сном к морю — послушать, что шепчут мудрые волны. А мать, прибравшись и накрыв детям постель, принималась ткать истории из лунного света и мерцания звёзд, что плескались в небесах. Сидела рядом Ная, и так спокойно, так хорошо было, словно никогда не кончится эта ночь, никогда ничего не случится...

Но всякий раз во сне Гиацу порывался схватить сестру и спрятать от чего-то. Да не успевал. Ная вдруг падала вперёд: длинная стрела торчала из её маленькой спины, и мокрое пятно расплывалось вокруг. И Гиацу в ужасе распахивал глаза и понимал, что нет больше Наи. Нет больше дома. Ничего больше нет. И навсегда стихли мамины сказки в этом страшном мире...

Вновь проснувшись от кошмара, Гиацу отёр с лица пот и поднялся. Далеко отойти он не мог: семан связали друг с другом, и пришлось бы тащить за собой и Тсаху, и Чусена, и всех остальных... Розовел над Тагихам-морем новый рассвет, и непривычно чистое небо раскинулось над кораблём. Ветер снова дул с юга, и быстро летело судно к Тюлень-граду. Спорили о чём-то воины, оставшиеся в карауле. Они порой поглядывали на спящих пленных, но всё больше вовлекались в разговор и всё сильнее повышали голос. А рядом сидел угрюмый одноглазый алльд и молча слушал.

Гиацу вдруг заметил Ифан, вставшую у борта. Косы её были распущены, и ветер плёл из длинных чёрных волос одному ему ведомые узлы. Девушка оказалась свободна от всех верёвок: то ли сняла их, то ли одноглазый, которому она приглянулась, сам её развязал. Первые лучи Семхай-тана коснулись макушки Ифан, и ярко заблестели волны вокруг корабля. Девушка нагнулась, будто хотела зачерпнуть воды. Ещё миг — и она бесшумной рыбкой нырнула прямо в море.

Гиацу остолбенел, не зная, что ему делать. Сердце его бешено колотилось. Ифан не всплывала, а корабль уходил всё дальше и дальше. И тогда мальчик заорал:

— Ифан! Ифан!

Спавшие семане повскакивали. Мать Ифан непонимающе оглядывалась в поисках дочери.

— Ифан за бортом! — вопил Гиацу.

Быстрее всех отчего-то понял его одноглазый. Он мигом стащил с ног сапоги и кинулся в море вслед за девушкой. Команда спустила паруса, чтобы ветер не сносил корабль. Семане прижались к борту и напряжённо стихли. Только мать Ифан принялась всхлипывать, будто уже знала, что дочь её уплыла навсегда. Невыносимо спокойно покачивались волны. Солнце подсвечивало их, и море сияло: больно было смотреть. Но все смотрели.

— Почему никто не всплывает? — дрогнувшим голосом спросил Тсаху.

Вдруг из воды вынырнул одноглазый. Повязка его сорвалась с лица, открыв жуткий провал на месте левого глаза, волосы потемневшими прядями облепили голову. Алльд набрал побольше воздуха и снова нырнул. Он всплывал и всплывал — и всякий раз был один. Гиацу не знал, сколько времени они все стояли так, вцепившись руками в борт корабля, с каждым мгновением всё больше теряя надежду. Наконец, одноглазый всплыл снова и на сей раз направился к судну. Семане горестно склонили головы. Лишь Гиацу смотрел на волны и никак не мог поверить: Ифан же только что была тут... Только что! Она всего лишь наклонилась, но брюхо дракона в миг поглотило её.

Одноглазый забрался на борт, стащил со спины рубаху и принялся с остервенением выжимать. Но вдруг с силой швырнул её себе под ноги и закричал — так, как хотел бы, наверное, закричать сам Гиацу: страшно, громко и отчего-то до жути отчаянно.

Той ночью Гиацу увидел звёзды — впервые с тех пор, как покинул родные земли. Раскинулось над одиноким кораблём огромное небо, и безумно черны оказались его глубины. Сотни серебристых точек усеяли их, но Гиацу не смог узнать ни одной. «Даже звёзды здесь будто другие», — угрюмо подумал он, пытаясь согреться под тонкой накидкой, которую им с Тсаху выдали на двоих.

Корабль несло по волнам дальше, и небо вскоре вновь затянуло сырыми облаками. Вот так — словно в туманном забытьи — и дошли они до алльдских берегов. Замаячил, наконец, на горизонте Тюлень-град и его недостроенные каменные укрепления. Развевался над берегом большой светлый флаг с незнакомым чёрным зверем. Десятки — если не больше — людей сновали туда-сюда по деревянным мосткам, разгружая и загружая корабли.

— Тюлень-град, — промолвил Чусен, с грустью разглядывая сбегавшие по холму к морю деревянные домики: сколько раз приплывал он сюда торговцем, а кем прибыл теперь? — Вон там на флаге — это тюлень и есть, какие плавают в местном море. Здесь основная гавань Горнского княжества.

— А есть и другие княжества? — спросил Гиацу.

— Конечно, — кивнул старик. — Их то ли три, то ли четыре на алльдской земле. Но я бывал только здесь: в остальные надо добираться по суше.

Корабль ударился о причал, и Гиацу чуть не упал от резкого толчка. Воины ещё раз проверили узлы на верёвках, стягивавших руки и ноги семан. А затем, на привязи, будто скотину, их повели на берег, такой непривычно твёрдый после стольких дней в море. Гиацу семенил вслед за Тсаху и украдкой всматривался в круживших по мосткам людей. Все они разглядывали диковинных рабов, но без особого любопытства: похоже, семан здесь видели часто. А вот среди белокожих алльдов попадались совсем странные — с почти коричневой кожей и головами, замотанными какими-то тряпками.

— Это алимы, — пояснил Чусен, который шёл вслед за Гиацу. — Купцы с пустынных земель на юго-западных берегах Тагихам-моря.

— Там тепло? — спросил Тсаху.

— Даже слишком. На самом побережье не очень — Тагихам-море холодное. А вот дальше, за ним, начинаются безводные пустыни.

— Видно, только на наших землях можно нормально жить, — угрюмо промолвил Тсаху. — У одних — снег, у других — пустыни...

— Есть ещё лайя, — вспомнил Чусен. — Они живут на Таунх-землях, Крыльях дракона, что граничат с алльдским краем.

— А там что? Какая-нибудь мировая бездна?

— Болота.

— Ну точно: мировая бездна, — кивнул Тсаху.

Гиацу молча слушал, идя между Тсаху и Чусеном. Он тоже хотел что-нибудь спросить, но слова никак не ложились ему на язык. Внутри отчего-то росло тяжёлое, пугающее чувство, как и в ту ночь, когда на их деревню напали. Казалось, будто вот-вот случится что-то, и он никогда больше не увидит тех немногих близких, которые у него ещё остались и семенили сейчас вместе с ним по грязной дороге Тюлень-града.

Алльды с корабля сопровождали пленных. Впереди шёл одноглазый, уже нацепивший новую повязку на голову. Но шествие возглавлял не он, а другой моряк, очевидно, лучше знавший город. Он закричал что-то своим соратникам, подзывая их на большую площадь, которая открывалась за понатыканными тут и там строениями. Вдруг все остановились, и Гиацу подался вперёд, чтобы видеть — из-за чего. Навстречу воинам вышел толстый человек с лысой головой. Он улыбался хитро и неприятно.

— Работорговец, — кивнул на него Чусен, пытаясь расслышать, о чём говорят. — Толкуют о цене.

Толстяк потёр руки и зашагал вдоль цепочки рабов, цепко всматриваясь в их лица, заглядывая людям в рты и под рубахи в поисках язв. Проверил мальчишек, довольно покивал, оглядывая женщин. И так шёл, пока не увидел Чусена и не начал браниться, всем своим видом показывая, что старик ему не нужен. Но моряк, стоявший рядом с одноглазым, всё же уговорил его.

— За четверть цены меня возьмёт, — усмехнулся Чусен, едва работорговец отошёл.

Гиацу почти не слышал старика. Внутри мальчика рос страх, и сильно колотилось сердце. Больше всего на свете хотелось заорать да кинуться наутёк. Гиацу потеребил верёвки, стягивавшие запястья: как туго! И затравленно оглянулся, сам не зная, что или кого надеется увидеть. Их всех уже закончили продавать, и одноглазый со своей командой пересчитывал деньги, а работорговец ждал и пристально следил за сверкавшими в их руках монетами.

Внезапно послышался топот копыт, и на площадь ворвался человек на огромном вороном коне. Люди, стоявшие на его пути, спешно разбегались, уступая дорогу, и всадник беспрепятственно подъехал прямо к веренице измученных семан. Он был такой же белокожий, как и все алльды, с удивительно чёрными волосами, заплетёнными в причудливую косу. Богатый тёмно-красный плащ с золотой каймой развевался за спиной этого господина, и даже работорговец вежливо поклонился ему — на всякий случай.

Незнакомец, не спешиваясь, обвёл взглядом семан, и его глаза уткнулись вдруг прямо в Гиацу. Он поднял руку, указывая на мальчика, и что-то повелительно сказал. Одноглазый при этих словах дико вылупился на работорговца. Но тот, ничего не замечая, рассмеялся, поглаживая огромный живот, и, очевидно, назвал свою цену. Господин на вороном коне достал блестящий камешек и кинул его толстяку, и тот велел своему работнику освободить мальчишку.

— Ничего себе... — выдохнул Тсаху.

Верёвки развязали, и Гиацу пошатнулся от неожиданной свободы. Господин вновь пристально глянул на него и вдруг произнёс по-семански:

— Иди сюда.

Этим глазам нельзя было противиться, и мальчик на негнущихся ногах двинулся вперёд. Каждый шаг разрывал его связь со всеми, кто оставался позади, и нестерпимое одиночество затопило грудь. Гиацу приблизился к вороному коню, огромнее которого не видал никогда в жизни, и господин протянул руку, чтобы подсадить мальчика. Но тот с тоской обернулся. Чусен, Тсаху, мальчишки Ишиху и Саён, с которыми Гиацу редко играл, потому что они были младше него, и другие односельчане потерянно глядели ему вслед. Серая хмарь в небе расступилась, и солнце робко коснулось их осунувшихся за долгое плавание лиц.

— Ну? — требовательно спросил новый хозяин, и Гиацу сжал кулаки и взмолился в отчаянии:

— Господин! Нельзя ли забрать ещё кого-то вместе со мной?

— Нет, — отрезал мужчина. — Мне нужен только ты.

— Я отплачу тебе, господин!..

— Я сказал: нет, — и добавил раздражённо: — Ты дашь мне руку или предпочтёшь бежать следом?

Гиацу поспешно ухватился за протянутую ладонь и тут же взлетел на коня, уже нетерпеливо бьющего копытом. Мальчик скользнул взглядом по расплывавшейся площади: жгучими, безудержными слезами затопило её. Только и увидел, как махнул ему на прощание Тсаху, подняв сразу обе связанные руки. И конь помчал так, будто сам ветер был ему друг.



***



Ллоин стоял посреди площади Тюлень-града и не мог поверить: работорговец, тот самый, которого он искал столько зим, наконец, прямо перед ним! Богатый господин, забравший семанского мальчишку, тоже не так прост — одноглазого воина сильно тянуло отправиться следом. Но это теперь ждёт! Всё теперь ждёт!

«Вилль! — обратился тот господин к работорговцу. — Мне нужен слуга-мальчишка. Вон тот подходит. Сколько ты за него хочешь?»

«Вилль». Вилль! Земля провалилась под сапогами Ллоина. Тело, ставшее вдруг таким тяжёлым и неуклюжим, едва не рухнуло в обнажившуюся бездну. Но воин сжал висевший на поясе топор и устоял. Солнце, которое озарило уставшие лица семан, брызнуло и на облысевшего толстяка, залив его ярким сиянием. Ллоин смотрел на него единственным глазом и чувствовал как никогда ясно: это он, точно он! Тот самый Вилль, даже не подозревавший о том, что его ищут, но ускользавший столько раз! Едва удавалось вызнать, что он торгует рабами в таком-то городе, как Ллоин стремглав бросался туда. И выяснял, что Вилль только что переехал. А куда — никто не знает. Ну что ж... На сей раз он переедет в чертоги Халльфры.

И Ллоин первым делом отправился обратно на набережную, где объявил своей команде, что распускает её.

— Э, Ллоин, чего вдруг? — с недоумением спросили мужики. — Ты вроде собирался ещё семанские деревушки пограбить...

— Мне пора, — коротко пояснил Ллоин.

Люди его лишь развели руками: что тут скажешь? Капитан у них с придурью. Объяснять он ничего не любил — слова лишнего не вытянешь. Да и теперь отделался коротким «мне пора». Куда пора? Почему? Воины озадаченно попрощались с ним и поспешили наняться на другое судно, чтобы не терять даром короткое лето. Награбленное добро сбыли быстро — тут же, на пристани. Продали почти всё, кроме красной деревянной шкатулки с вороным конём.

— Это будет моё, — сообщил Ллоин.

Никто не стал спорить. С ним вообще никто никогда не спорил, ведь могучий капитан — верно, потомок самих хёггов, северных великанов, — не задумываясь рубил топором и отправлял к Халльфре с одного удара. Но команда помалкивала не только от страха, но и от уважения. Ллоин обладал поразительным чутьём: он всегда точно знал, куда надо плыть, будто сам Мьягрун — повелитель волн — нашёптывал ему путь. А любимцу Мьягруна лучше быть другом, а не врагом.

Ллоин не желал ввязываться в битву, затеянную горнским князем, но поживиться плодами войны был не прочь. Так что решил просочиться мимо поверженной крепости Танау и разграбить семанские деревушки на побережье — ведь города уже и так разграблены горнскими воинами. Ни один человек не погиб в этом плавании, и команда решила: с таким капитаном хоть на край света! Никакой крови, зато сколько добычи. Правду говорят: у семан даже в деревушках добра навалом: медовые камни — янтарь — едва ли не в каждом доме! Вот что значит — плодородный край...

Но капитан вмиг потерял интерес к далёким южным землям, едва услышал имя работорговца. Теперь оставалось лишь продать корабль — неважно, за сколько, ведь Ллоин просто забрал его у прошлого хозяина. А того уже не было в живых.

И можно, наконец, заняться делом.



***



Сырые сумерки клубились над Тюлень-градом, когда одноглазый воин вновь остановился у дома толстого Вилля. Ллоин освободился от всего лишнего, кроме семанской шкатулки. Завязки его кошеля еле сходились — так много лежало там монет.

Площадь опустела, и мелкий надоедливый дождик моросил по ней. Ллоин постоял в раздумье, меся вязкую грязь под ногами, да решил обойти дом кругом. Он хотел убрать охрану, которая наверняка есть у Вилля — не один же он следит за рабами. Но, к своему удивлению, никого не обнаружил. Странно, подумал он, возвращаясь к входной двери.

Ллоину редко бывало страшно: он сделал всё, чтобы никогда никого не бояться. И всё равно как будто этого мало. Стоя перед дверью Вилля, одноглазый воин с раздражением ощутил, что мир по-прежнему остался для него огромным и непредсказуемым врагом, который всегда на шаг впереди. Работорговец — и без охраны! Что, если внутри пусто? Что, если он опять проворонил Вилля, пока занимался всей этой торговой чепухой?

Ллоин поднял взгляд к чёрному небу, беспробудно укрывшему землю. На испещрённое шрамами лицо посыпались колкие капли дождя. Ни единой звезды не плавало в небесном море, и такая же непроглядная чернота плескалась в душе самого одноглазого. Со скалистых холмов, окружавших город с севера, вдруг сорвался ветер. Он обдал Ллоина холодом и отчего-то странно ласково коснулся его волос. «Далеко-далеко на севере, — прошептал ветер полузабытым женским голосом, распутывая свалявшиеся пряди. — Далеко-далеко на севере, там, где кончается мир...».

Ллоин вздрогнул, и лицо его исказилось от боли. Не раздумывая больше ни мгновения, он яростно навалился на входную дверь. Та распахнулась после недолгой борьбы, и изнутри повеяло теплом растопленной печи: что ж, значит, Вилль дома. Ллоин тихо затворил дверь и приподнял шторку, скрывавшую основное помещение. На него тут же вылетел сам хозяин, держа в напряжённой руке клинок:

— Что ещё такое? — воскликнул он. — Ты кто? — но тотчас узнал его в тусклом свете, и недоумение отразилось на толстом лице: — Зачем ты вламываешься ко мне?

— Вопрос есть, — сказал Ллоин и шагнул вперёд, не обращая внимание на выставленный клинок.

Он без труда сгрёб Вилля в охапку и силой усадил на скамью. Клинок отлетел прочь, будто игрушка. На столе, ярко пылая, горело несколько свечей. В углу блеснула забытая монетка: похоже, толстяк считал деньги, да быстро спрятал всё, услышав вторжение. Глаза работорговца испуганно забегали по лицу Ллоина, то и дело утыкаясь в повязку, скрывающую пустую левую глазницу.

— Что тебе нужно? — спросил Вилль, и голос его дрогнул. — Разве я мало тебе заплатил? Ты чем-то недоволен? Никто не дал бы тебе больше, тем более — за дряхлого старика...

— Помолчи, — перебил Ллоин. — Тот человек, на вороном коне и в красном плаще — кто он?

— Какой человек? — напрягся Вилль, но вдруг понял: — А... Который сразу забрал мальчишку? Почём мне знать? Какой-то покупатель.

Ллоин подался вперёд, и пламя горевшей на столе свечи едва не подпалило ему короткую бороду. Работорговец со страхом отклонился насколько мог назад, и капельки пота выступили на его лысой голове.

— Он назвал тебя по имени. Тебя ведь Вилль зовут?

— Ну да, так меня зовут. Ну и что? Мало ли кто называет меня по имени, — затараторил работорговец. — Меня многие знают. Но это не значит, что я должен всех помнить...

Ллоин притянул Вилля за ворот и вдруг ткнул его лицом прямо в горящие свечи. Вилль взвыл и бешено замахал руками, пытаясь отстраниться. Одноглазый позволил ему поднять голову, но ворот не отпустил.

— Я же сказал, что не знаю! — заскулил работорговец, держась за ожог на щеке. — Первый раз его видел! Что тебе от меня нужно? — и, не став дожидаться ответа, завопил что было мочи: — Помогите! Помогите! Убива... — и резко осёкся, когда свободной рукой Ллоин ухватил его за горло.

Одноглазый без труда поднял толстяка, и тот принялся размахивать ногами.

— Что ты... хочешь? Денег... дам тебе... — прохрипел он. — Отпус... ти...

Ллоин вдруг отчётливо понял, что Вилль и в самом деле не знает богатого господина. Бесполезно выпытывать! И тогда он перешёл к главному, медленно, почти по слогам произнеся:

— Илльда, дочь Удгара... Её ты тоже не помнишь?

Ужас мелькнул в глазах Вилля, и он задёргался сильнее прежнего, пытаясь высвободиться из железной хватки. Но пальцы, обхватившие шею, было не разжать. Ллоин видел: работорговец вспомнил Илльду, и в его затравленном взгляде мелькнуло понимание.

— Я не... не ви... но... ват, — просипел Вилль. — Она... сама...

Но одноглазый, услышав это, лишь сильнее сжал пальцы. Много ночей, лёжа без сна, он представлял, как отомстит за сестру — за то, что сотворил с ней этот человек, беспомощно болтающий теперь толстыми ногами... Ллоин смотрел в глаза, в которых отражался он сам — огромный, мрачный, с косой повязкой, скрывающей пустую левую глазницу — плату за всё, что довелось узнать. Смотрел и не мог решить, с чего же начать.

Сколько раз он мысленно видел, как расковыривает Виллю всё тело своим наточенным ножом, а затем вывешивает его точно так же, как тот когда-то вывесил Илльду... Точно так же — на столбе, на корм воронам. Ноги Вилля болтались еле-еле, а Ллоин так и держал его за шею. Эта мразь ещё будет молить о смерти! Отрезать ему по очереди все пальцы? Потом уши? Выколоть глаза? Нет, глаза лучше оставить на конец: надо, чтобы Вилль видел... Он должен смотреть, как Ллоин будет строгать фалангу за фалангой на его вонючих руках. Руках, которые столько дней издевались над Илльдой! Должен смотреть!

Да, сначала пальцы, решил одноглазый, уже собираясь опустить свою жертву. Но тут заметил, что взгляд Вилля остановился, и ноги его безвольно повисли. Ллоин со злостью затряс работорговцем. Проклятье! Ведь он даже не начал отрезать этому ублюдку пальцы, а тот уже помер!

В бессильной злобе Ллоин швырнул на пол бездыханное тело и с удивлением оглянулся: дом вокруг него полыхал. Огонь поднимался всё выше, разъедая стол и скамьи, перебрасываясь на увешанные шкурами стены и начиная уже лизать потолочные балки. Одноглазый воин с недоумением похлопал по загоревшейся штанине: видимо, сбил свечи со стола и не заметил. Но оно и неплохо. И он с упоением вдохнул едкий дым. Да, через море плыли так долго, и жечь было совсем нечего... Теперь, наконец, хоть знакомые запахи.

Одно только смущало Ллоина: он думал, ему полегчает, когда он отомстит за Илльду. Но пустота, образовавшаяся в нём, не стала меньше ни на ноготь. Вилль валялся мёртвый у его ног, но сестры всё равно больше не было в мире, и никакая месть не могла вернуть её. Никакая месть не уменьшала этой безумной пустоты в груди: Илльда оставила его. Оставила навсегда! Ллоин выхватил топор и остервенело всадил его несколько раз в работорговца, но тот даже не вздрогнул. Какой толк теперь от этого? Надо было начинать с пальцев...

Огненное кольцо сужалось, приближаясь к сапогам Ллоина. Тот раздражённо сплюнул на труп и с силой пнул его. Работорговец перекатился несколько раз со спины на живот и замер. Жадное пламя накинулось на его одежду. Но ничего не отозвалось внутри Ллоина. Ничего... Да и если бы он отрезал Виллю все пальцы и вывесил его на столбе, долго бы наслаждался этим? Нет! Порой даже жаль, что человека можно убить лишь однажды.

И тут Ллоин подумал: надо бы выбрать семанку, пока они все не поджарились. Он так хотел оставить себе Ифан, и совсем не ожидал, что эта черноглазая девка решит выброситься в море. Вспомнился Ллоину и старик, умевший говорить на ломанном алльдском... Кто только притащил его на борт? Хорошо хоть за сколько-то удалось продать эту рухлядь. Старик всё пытался убедить, что Ифан больна и заразна. Ловко придумано, но Ллоин всегда чуял обман.

Однако ему не везло с семанками: те, что нравились ему, пытались либо убить его, либо убиться сами... Другие захваченные девки приглянулись ему куда меньше, но придётся довольствоваться ими. И Ллоин пересёк дом и распахнул единственную дверь во внутренние покои, где ожидал найти рабов.

Но за дверью оказалось пусто. В свете полыхавшего за спиной пламени Ллоин видел железные цепи, кандалы и валявшиеся на полу верёвки... А где все семане? Ведь ещё до полудня он продал их Виллю!

Пожар становился всё горячее, и Ллоину пришлось покинуть дом. Он вновь обошёл его кругом, заглянул во все пристройки, но так никого и не нашёл. Неужели толстяк успел перепродать рабов? Это объясняет, почему он распустил охрану. Но как он умудрился так быстро?.. Что ж. Ллоин смотрел на огонь, пожиравший дом, несмотря на сыпавшую с неба морось. Но и это не радовало угрюмого воина. Всё было не то. И он повертел в руках шкатулку, чьи золочёные узоры блестели в свете рыжего пламени.

Кто же он такой, этот всадник на огромном вороном коне? И отчего так сильно тянет отправиться за ним следом? Уж не колдун ли он? Только где теперь его искать? «Далеко-далеко на севере...». Ллоин решительно сжал шкатулку и зашагал прочь. На пожар уже сбегались люди, а он не хотел, чтобы его видели. Нужно было поспать. И найти коня побольше, чтоб не просел под его богатырским телом.

И холодная тьма расступилась перед одноглазым воином, услужливо стелясь вдоль тропы. Позади с треском обвалилась крыша горящего дома. Она накрыла площадь ворохом пепла и огненных искр и погребла под собой того, кто навсегда отобрал у Ллоина сестру.



***



Ревело нынче Тагихам-море, и солёные брызги его недовольно летели на одинокий корабль. Но тепло горел факел на корме, разгоняя мрак, и Тсаху удивлённо пялился на старого купца в толстом цветном халате. За один день их продали дважды, и только Гиацу остался на алльдской земле, купленный каким-то богатым господином. Все остальные — даже Чусен! — снова взошли на борт и отправились на сей раз к алимам.

Старый купец и сам удивлённо пялился на приобретённых рабов, то и дело запахивая халат поплотнее. Он не мог понять, что вдруг заставило его купить всех сразу: и женщин, и детей, и даже старика... Ну ладно: старик неплохо понимает языки и даже знает несколько слов на алимском. Это облегчает общение. Но что за морок нашёл вдруг? Даже лысый алльдский работорговец изумлённо вылупил глаза, когда услышал, что у него хотят купить всех рабов. Однако спорить не стал и продал с наценкой.

Купец теперь задумчиво чесал бороду: семан на борту было куда больше, чем членов команды. Оставалось только надеяться, что эти обездоленные и, возможно, озлобленные люди не решат устроить бунт и поскидывать алимов в море, невзирая на мечи охранников и верёвки, стягивающие самих пленных. Ведь доведённый до отчаяния человек не боится даже смерти. И оттого купец рассыпался в извинениях за неудобства и называл семан «дорогими гостями», но сам боялся сомкнуть глаза, несмотря на усталость.

— Чусен-тан, — прошептал Тсаху. — Нас ведь больше. У алимов охраны всего четыре человека. Может, избавимся от них и поплывём домой? Ты же сможешь взять курс?

Чусен с трудом оторвался от разглядывания чудных алимов с тюрбанами на головах и перевёл удивлённый взгляд на Тсаху.

— Ну а что такого? — насупился тот. — У нас тут есть несколько мальчишек. Ишиху и Саён — отчаянные ребята! Да и мамы наши и девчонки — вовсе не слабачки. Если мы навалимся разом, то победим. Даже со связанными руками. Это тебе не с алльдами тягаться! Глянь на них: купцы купцами. Даже охранники какие-то хилые... Только без тебя всё бесполезно будет. Мы одни в море потеряемся.

Чусен издал сдавленный смешок.

— Мне надо подумать... — проговорил он, поднимая голову к небу, заполненному кромешной тьмой, и старое сердце его странно, почти радостно встрепенулось. — Надо подумать...

Сильный безудержный ветер нёс их всё дальше от алльдского края. И никакой костёр им уже не грозил — ведь в эту сшитую крепкими нитками судьбу вмешались двое: мёртвая Тахиё и колдун Оллид, заключившие договор. И разошлась судьба на лоскуты, и лишь богам теперь ведомо, каким причудливым образом сойдётся она опять.



* * *

Читать дальше главу 4 «Лунные берега» — http://proza.ru/2024/12/07/56

Справка по всем именам и названиям, которые встречаются в романе (с пояснениями и ударениями) — http://proza.ru/2024/12/22/1314