Две ночи в Любляне

Рейс задержали сначала на полчаса, потом еще на час.
Сколько еще ждать, неизвестно. Главное – зачем, пролезла
в голову мелкая мыслишка. Он знал, зачем. Просто устал на работе
да и нервничал слегка - как оно все обернется...

Бессонов увидел ее  на городской площади в Любляне пять
лет назад. Она стояла перед парой музыкантов –
девушка была в легкой дублёнке, расшитой по подолу 
русским узором, и в расписном павловопосадском платке.
Рука в тёплой варежке держала микрофон. Мужчина
занимался настройкой нехитрой аппаратуры. Он наладил, она запела.
Как она пела - широко, вольно.
Богдан в классике был не силен, но понял: что-то из русской оперы:
«Девушки, красавицы, душеньки, подруженьки...».
Чувствовался профессиональный класс.
Стоявшая рядом женщина обернулась к нему, глаза сияли.
Молча, глазами, спросила: прекрасно, да?

Бессонов кивнул и заторопился в отель – после пробежки надо
было принять душ, выпить кофе. Встреча с партнерами обещала
закончиться успешно. По-иному быть не могло. На переговоры
такого уровня министерство отправляло одного из двух монстров –
его или Павла. Оба специалисты такого класса, что выше уже в Москве
и её окрестностях до самых до окраин не было. Многостаночники –
все знали о предмете, которым 20 лет занимались в своей хитрой конторе.
Попутно - всё о строительстве заводов по новым технологиям, к разработке
которых они с Павлом Корчагиным имели самое прямое отношение.

Оба здоровые, как боевые слоны, представительные,
только Пашка лохматый, а Богдан лысый.
- Авантажные мужики, с легкой завистью хвалила их Нина, жена
Вахтанга, третьего друга – Не то что  мой шпендик.
- Молчи, жэншына! Зарэжу! – сверкал прекрасными очами лучший
хирург дорогой частной клиники.
Нина целовала сокровище в макушку:
- Да я тебя на этих двоих не променяю. Ты мой, никому больше не нужен,
бабы все поверх тебя глядят. А эти кони, как вырвутся на волю, в пампасы,
пойди знай, кто их там словит и в стойле приивяжет.

- Ну змеи, языки хуже ядовитых зубов. Богдан, хоть ты себе
найди простую тихую женщину, чтоб тебя на божничку
поставила и пыль сдувала.

- Ага, - хищно улыбаясь, подхватывала Рита. – И устройте её
в вашу пластмассовую контору уборщицей. Наслушается, пока
метет да моет, терминов нахватается.
Потом с умным личиком Богдыхану будет поддакивать.

В Словении после визита Путина собирались построить завод
по производству оборудования для телекоммуникаций,
энергетики и промышленной автоматизации, кроме того,
открыть инжиниринговый центр и технологическую лабораторию.
Оно, может, и не сильно надо было маленькой республике, заточенной,
благодаря природе, на туристический  бизнес. Но не следовало
упускать возможность вывести отношения с Россией после охлаждения
на новый уровень доверительного сотрудничества.

Бессонову осталось уладить мелкие формальности по заводскому
контракту, расписаться, поручкаться с коллегами и начать с ними пить
в ресторане отеля. Пить с партнёрами он начал, но увидел
в углу зала за столиком
утреннюю женщину, восхитившуюся пением русской красавицы.
Спросил разрешения, сел рядом. Представился.
В ответ услышал: Варя.
Не понял. Сто лет этого имени не слышал.
- Варвара. Папа русских сказок начитался. –
Варвара-краса, длинная коса.  Показала стрижку в профиль: с косой
получилось не очень. Впрочем, как и с красой.
Глаза – наверное, они были главным украшением её лица с
веснушками на аккуратном носу, с подвижным неожиданно крупным
ртом красивого рисунка.

- Что будем пить, Варя? – развеселился Богдан.
- Можно джина с тоником. Только джина поменьше.

С ней легко болталось ни о чем, тоньку с джином
он себе тоже заказал, хотя начал с мужчинами с виски
Jack Daniels.

Она художница. Получила грант от Славянского фонда.
Ездит по оговоренным грантом странам, рисует памятники
старины, портреты, природу. Да, покажет, если интересно.

После ужина пошли погулять по вечернему городу.
Люблянский град на горе светился фиолетовыми и
синими огнями, с площади видно было идущую вверх
широкую заснеженную дорогу.
Богдан, разглядывая глубокие тени по сторонам от
проложенной в лесу трассы, потерял Варю. Обернулся,
услышав смех.
На деревянном прилавке небольшого
крытого рынка с сувенирами звонко лаяла маленькая
китайская игрушка, качая головой. На неё снизу оторопело
смотрела огромная немецкая овчарка, не понимая, как такая
мелочь осмеливается в её присутствии подавать голос.
У Вари от смеха даже слезы потекли. Бессонов достал платок,
вытер ей щёки – подмораживает, чай не лето.

Договорились съездить завтра днём в Люблянский град.
Машина у Бессонова была – заказчики выделили роскошный чёрный
«Мерс». Он про себя усмехнулся – в Вене, где бывал не раз,
«Мерседес» любимая марка таксистов-турок.
Погуляли по крошечной площади, вышли к речке Люблянице.
На мосту висело объявление о том, что рыба здесь пресноводная.
Варя рассказала про новых знакомых – они из Саратова, приехали на
заработки. Света солистка оперы, муж звукотехник там же.
- Зачем ты возвращалась в отель и снова пошла к ним?
- Ты видел? – Они незаметно перешли на ты. –
Денег немного взяла для них. Холодно, народа мало, хоть пообедают.

Замерзли, разошлись по своим номерам в отеле.
Назавтра съездили в Град, посмотрели исторический фильм-справку,
обошли по внутреннему периметру крепостные стены и поехали
обедать в город. Привыкали друг к другу.

Вторую ночь они провели вместе. Она заливала Богдана потоком
такой нежности, что у него перехватывало дыхание. А под утро
уже горел сильный, жаркий огонь, в котором плавилось её
давнее одиночество и его застарелая тоска.
Она встала рано и успела привести себя в порядок.
А молодая-то была немолода, хмыкнул Бессонов. Вчера
как-то особо не обратил внимания, потому что откровенно пялиться
было неловко. Да и белизна снегов вокруг и светлый шарф на
воротнике короткой чёрной шубки сглаживали легкие морщинки
в углах глаз и у рта. Но сейчас это уже не имело значения.
Обнялись на прощание, пообещали писать, и Бессонов улетел.

- Богдан Сергеевич, ромашек нигде нет. Вот, герберы нашёл. Подойдут?
- водитель Борис Иванович протянул букет.
Какие ромашки, зима на дворе. Опять зима. Столько лет прошло, а
он не забыл. Врет, еще как забыл. Если бы не журнал с её картинами
с гремячинской выставки, не вспомнил бы. Наткнулся на знакомое лицо
на обложке журнала в одном из залов ожидания в Новосибирске.
Открыл на развороте, увидел весёлые глаза, нос с конопушками и
стал искать в визитнице её телефон.

«Что-то будет? Что-то будет?» – бормотал Богдан
на мотив песни разбойников из «Али Бабы». Ответил за него Швейк:
«Как-нибудь да будет!
Никогда еще не было, чтобы никак не было».
И любимый их с Пашкой тост: «За все хорошее против
всего плохого!».

Варю увидел сразу, как она вышла из зеленого коридора.
В той же шубейке, что ли? Она тоже его увидела помахала
рукой, бросила маленький чемодан на колесах и
крепко поцеловала, встав на цыпочки. Богдан даже не успел
ответить. Сразу все стало просто и хорошо, а он, дурак, испугался.

Ужинать повел в китайский ресторанчик около дома.
Она улыбнулась и заказала утку по-сычуаньски, как в Любляне:
- Начинаем обзаводиться традициями?

Она так умела шутить – необидно, свободно, полагаясь на
адекватный по настроению  ответ.
- Ты молодец, в пятницу прилетела – у нас есть два дня. - Что
хочешь посмотреть? Можно на выставку старинной
японской живописи. Есть билеты на премьеру
богомоловского фильма.

- О нет, только не Богомолов! Лучше к японцам,
у них даже старинные эротические гравюры пристойнее,
чем его похабень с собачьими коитусами под каждым кустом.
Богдан расхохотался. Оценил её манеру высказываться
без обиняков.

Обоим не терпелось вернуться домой и обняться
уже по-настоящему, на всю ночь. Ночью вернулось ощущение,
испытанное обоими в Любляне, но уже не скованное рамками грешной
связи, а свободное, полное слияние до остановки
дыхания, до обморока. Когда отброшены все условности, все
можно и ничего не стыдно.

«Мы с тобой, как сиамские близнецы, нас
надо оперативно разделять, а то не распадемся» - шептала
ему на ухо пересохшими губами. «Никаких операций! -
счастливо бормотал Богдан. – Так и будем ходить». –
«Нас в цирк отдадут, -  горевала Варя. - Кормить будут плохо.»

И снова утром  он увидел на лице, не успевшем отдохнуть,
следы времени и утомления. Варя была старше на 6 лет. При
её миниатюрности и живости это не было заметно. А вот
личико надо бы подреставрировать. Попросит жену
Павла сводить на какие-нибудь процедуры,
СПА, или как там  они называются.
Бывшая жена Элеонора тратила на них ненормальные деньги, выглядела,
как уроженка знойной Африки: это загар, дружок, ты же
видишь на меня все мужчины смотрят. Смотрели, да – красива
была экзотически: черные кудри до лопаток, змеиная талия,
а ниже – Эдем, райские кущи, восемь пивных кружек в ширину.
Как это стыковалось с верхней частью тела, наука не знала, зато
Элеоноре было известно, как этим контрастом пользоваться.
Они расстались без лишнего шума – ему было
уже все равно, отслеживать её экзерсисы не
хватало ни желания, ни времени. Вспомнил, как
она на автопилоте немедленно обаяла попавшего в её поле
зрения любого незнакомого мужчину.
Тонкие узкие ладони поддерживают голову с
копной крупных завитков, как бы не способную держаться прямо от
восхищения перед новым объектом, а диковатые глаза застенчиво
движутся по излюбленной траектории: в угол-на нос-на предмет.
Предметы плыли от сознания собственной способности внушать
восторг т а к о й женщине. Заплывали в мелкоячеистую сеть и
лежали смирно, хватая ртом воздух.

Бессонова передернуло от воспоминаний. Элеонора теперь жила с
новеньким, с иголочки, мужем-дипломатом в Канаде.
Все хорошо, зла он ей не желал – такую натуру не победить.
Плохо, что увезла их дочь. Умоляла подписать согласие на выезд –
ведь он не может полноценно заниматься Алей. Занят, вечно
в разъездах, ее родители старенькие, безвылазно сидят на даче.
А в Канаде девочка выучит языки в свободном общении, бла-бла-бла.
Подписал. И теперь у них с Алькой трижды в неделю
были счастливые полчаса, у него вечером, у нее в середине дня,
когда они могли обсудить все дела. Чаще мать ей не разрешала –
незачем собеседования превращать в филиал московских посиделок,
когда они с дочкой после его возвращения из очередной командировки с
пакетами игрушек и красивых девочкиных вещичек, барахтались на ковре
хохотали и веселились, не допуская мать в свой кружок взаимного обожания.
Обычно она не напрягалась вникать в дочкины душевные потребности –
сыта, здорова, прекрасно одета, хорошо учится, послушна – что еще надо?
А когда они возились, начинала из зависти назидать, укорять,
исправлять слова – мешала...

Варя вышла из душа посвежевшая – что она там с собой сделала?
А, да, художница же. Легкий make up, и совсем другое дело.
Лизнула его за ухом – фу, дяденька форейтор, от вас амбре конём.
Шлепнул по тугой попе: а ты хотела, чтобы после ночки с тобой
от меня цикламенами за версту несло?
Увернулась от второго шлепка и начала шебуршать  посудой.
 
Habitus feminae, женщина умелая, многое может успеть за полчаса.
Пока Богдан брился и блаженствовал под контрастным душем,
Варя успела сварить овсянку, сделать несколько сырников
из найденного в холодильнике творога, выжать
сок из трех крупных апельсинов и накрыть  на стол. 
Салфетки тонкого льна, посуда из шкафа, которую Элеонора
сроду не доставала – и так сойдет.
- Варь, да ну его. Давай в кафе завтракать.  Ты что так и собираешься
теперь всегда у плиты торчать?

- Вы, барин, меня не чапайте. Кухарка спит на кухне. Ежели вам
нескусно, так я уволюся и найду себе место у господ Приваловых.
Мне иха Дунька сказывала, там надо. И плотют не то, что вы.
И не щиплются, как ровно гуси.

Нахохотались с утра. Вызвал такси –
Бориса Ивановича он без острой нужды не трогал  по выходным.
Решил до выставки завезти свою  женщину в дорогой магазин и приодеть.
Боялся, что взбрыкнёт, покажет свой гремячинский норов, мол,
без ваших благодеяний обойдусь.
Не взбрыкнула, только охнула, глянув на цены:
- Это ж стоит, как война Гитлеру.

Богдан попросил продавца принести пальто или легкую
шубку, Варя отодвинула немыслимой красоты и цены вещь и уверенно
пошла
в дальний угол. Там выудила что-то чёрное, непонятное с
этикеткой Latina America, положила на колени Богдану:
посторожи, кругом ворье! У менеджера
покраснели уши от возмущения, но клиент всегда прав.
В смысле, клиент с деньгами. Этот был явно с большими с деньгами.
Еще и извинился – шутит она так, не обижайтесь.
Сам подумал: ох, хлебнёт он еще с её язычком.

Из трикотажного отдела Варя вышла с пакетом, забрала своё чёрное
у Богдана, пошла наряжаться.
Женщину из раздевалки Бессонов не узнал. Длинный оливковый
свитер с высоким воротом сидел и не в облипку, и не болтался, как
сарафан на палке. Она перебросила на него свои серебряные цепочки,
стало миленько.

Сверху была накинута Latina Amerika. Тонкое черное пальто из
мягкого шершавого нубука имело большой шалевый
воротник неизвестного Бессонову меха. Он волнами
лежал на плечах, переливался. С черными брючками на стройных
вариных ногах все смотрелось отлично.

Стоили покупки смешных денег. Свитер подороже, а пальто
сущие копейки. Кролик, сообразил Бессонов. Он разозлился –
собирался показать, что для своей женщины ничего не пожалеет.
Она поняла,ухмыльнулась: «Ехал на ярмарку Ванька-купец,
взял ситцу аршин, молодец-удалец!».
Богдан увидел, что оливковый свитер был выбран целенаправленно –
подчеркивал цвет глаз, они стали совсем зелёные. Не как молодая трава,
а как неспелый виноград. Так ведь красивая у него Варвара, вот те раз,
он и не предполагал.

Варя сходила с вещами на кассу, там сняли с одежды «пищалки».
Поговорила с подобревшим красноухим менеджером и
в раздевалке облачилась во все новое. Старое он ей завернул,
Бессонов заплатил и оставил сверток в камере
хранения на первом этаже – потом водитель заберет.
Вышли на солнышко, Варя вяла Богдана под руку и тихо забормотала,
блестя глазами. Поняла,что цель достигнута, она ему и правда нравится.
Прислушался:
Прохожий, мальчик, что ты, - мимо
Иди и не смотри мне вслед.
Мной тот любим, кем я любима.
К тому же знай – мне много лет.
Зрачков недетскую угрюмость
Вперять в меня повремени:
То смех любви, сверкнув, как юность,
Позолотил черты мои...

- Дальше забыла, балда, там еще есть.
Бессонов поцеловал ее в переносицу,  увидел, что
ей не нравится на улице.

Ходили по выставке, Богдану гравюры казались похожими
одна на другую: узкие длинные к вискам глаза японок.
Высокие прически, многослойные одежды, обязательные
зонтики в тонких пальцах с запредельно длинными ногтями.
Сел на банкетку и нечаянно вздремнул. Услышал голос:
- Богом мне данный, окстись. Пойдем кофейку попьем где-нибудь.

Отличная мысль! Не где-нибудь, а в "Кафе ПушкинЪ" на Тверском.
Мест, как всегда, не было. Хозяин, как всегда, вышел навстречу,
приобнял – для вас, Богдан Сергеич, в любое время суток!
Провинциалка Варя не могла оценить по достоинству статус
одной из лучших кофеен Москвы, но наметанным глазом окинула
интерьер: итальянская мебель, хрусталь и фарфор в витринах.
Дорого-богато, не в ущерб вкусу. Бессонов ухмыльнулся – что
бы ты понимала!  Удивился – кажется, понимает.

У него проснулся зверский аппетит. Назаказывал себе пирогов к кофе,
Варя взяла ягодные горки со сливками. От тирамису отказалась
решительно -  хватит с нее сегодня японцев! Смешная, какие японцы,
Италия! Не стал поправлять, чтобы радость не пригасить.

Не хватило, однако, японцев. Болтала:
- Обожаю «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон, придворная дама
молодой японской императрицы, совсем девочки.
Десятый  век, живопись словом – акварель, тушь.
Тонкая язвительность, чувство прекрасного –
любуется первым снегом, ростками риса,
костюмами чиновников разных рангов, экипажами,
в которые запряжены волы. Сегодня на выставке я поняла,
как она была точна в описаниях одежд и причесок.
Ой, мы с девчонками хохотали: под складками шелков
у них там гнездились блохи. Скакали, поднимали тончайшие ткани...
Представляешь, как они все чесались при их уровне гигиены? 
Там тебе не водопровод, построенный еще рабами Рима, и не  термы.
Богдан  не  столько  слушал, сколько смотрел на её радость, 
милое живое лицо.
Почему он не искал её? Столько времени потеряно.

Достал кредитную карточку, велел тратить на все, что она хочет.
Поколебалась, но взяла.
Вечером, когда разговаривал по Вотсапу с Алей, деликатно ушла.
Потом попросила фотографию дочки:
- Красотка! Как все-таки правильная гендерная принадлежность
может облагородить в дочери папины черты!
Не выдержал и засмеялся. Родив дочку, он боялся, что получится
копия жены – ладно бы лицом, не дай Бог, характером!
А вышла его капелька, отретушированная до прелести на фотошопе,
и вполне вменяемый ребёнок.

Довольный состоявшимися днем и вечером, прилег на диван, но
Варя тихо, с мелкой металлической стружкой в добром голосе,
посоветовала: на горшок и спать!
Укрыла, поцеловала в глаз. А когда хотел обнять, заявила: Богдыхан
должен беречь себя для человечества! Уснул, не дослушав,
чего и кому он еще должен.

Выспался, как дитя. Утром не обнаружил Варю возле себя,
всполошился: куда подалась с ранья, ничего же здесь не знает.
Но из кухни пахло детством, понюхал, пошлепал смотреть.
Она пекла блины и бормотала  какую-то песню.
Назвать бы это пением он бы не рискнул.
Заметила его, осеклась:

- Извини, после ковида связки узлом завязались. Всю жизнь
пела помаленьку, и сейчас охота. Да не могу.
Я в продуктовый сходила, на угол, пришлось твои ключи взять.
Он выдал ей персональный ключ.
- Для всех изготовил?
- Нет, только для тебя и Павла.
- Какой врун!

Не успели поесть, как затрезвонил его мобильный.
Павел орал так, что его было слышно, наверное, на улице:
- Встретил?
- Встретил, не вопи. Чего надо?
- Мы с Вахтангом и с нашими бессменными, мать их, спутницами
жизни придем в гости. Извернись, как хочешь, прием накрой к семи под
большое декольте. Спиртное наше.
Варя услышала: друзья? Во сколько? О, успеваем.

На базаре она деловито торговалась, нашла прилавок с молодой
телятиной – он и не знал, что её там продают.
Нагрузила Богдана пакетами с всякими овощами, в одну руку дала
сетку с  плоской тыквой.
Дома поставила его чистить морковь, лук, перцы, сама резала
мясо и зелень. Жарила, парила, варила. Ароматы стояли невозможные.

В шесть после быстрого душа надела легкое однотонное платье,
три нитки крупного вишневого, почти черного 
граната на шею. Такие же кольцо и сережки.
Похвасталась: сама сделала. Покупала самоцветы в
китайском контейнере вместе с фурнитурой, научилась. 
Богдан снял с нее серьгу, кольцо, посмотрел – чистенько,
хвостов нет, все спрятано заподлицо.

- Что ты еще умеешь?
- Много чего. Это потом. Где у тебя большая скатерть?

Он не знал. Наверное, Элеонора забрала.
Обошлись белейшей льняной простынёй,
которую с прочим бельем его секретарша Лидия
Семеновна привезла из прачечной. Складки Варя
разглаживать не стала – долго и ни к чему.

Стол накрыли быстро в четыре руки.
Тонко нарезанный прямо на базаре копченый окорок
на веере кинзы. Красная икра в тарталетках на кусочках
масла. Дивно пахнущие обжаренные на сливочном масле
кусочки багета, натертые чесноком с солью, сверху
прикрытые половинками яйца, из-под которых
весело зеленели мелкие веточки  укропа.
Богдан стащил два бутербродика и взвыл от
непередаваемых ощущений. На листьях зеленого
салата лежали кусочки нежно отваренного говяжьего языка с
приколотыми сверху маслинами.
Начищенное им собственноручно по просьбе Вари серебро
лежало в строгом порядке - слева  от тарелок вилки,
справа ножи, выше ложки.

- А ложки-то зачем?
- Я супчик с зеленым горошком и сыром сделала – вдруг у
кого с желудком плохо. Или тебе завтра в обед скормлю.
Ты на перерыв приедешь?

Бессонов уж и забыл это слово – перерыв. Перекусывали в своем кафе,
Там готовили не сильно вкусно, но безопасно.
- Ради тебя приеду, - улыбнулся Богдан. – Давно супчика не ел.
Да с потрошками. Ты его спрячь, у этих желудки лужёные.
Неча им морду баловать.

Два фарфоровых блюда, уцелевшие от маминого еще сервиза,
ждали своей очереди под загрузку. Варя зубочисткой
поколола тыкву в духовке. Шкурка мягко подалась,
но не порвалась.
Пашка отпер дверь своим ключом – почти хозяин. Мог бы
для приличия позвонить.
Все при полном параде. На Варю посмотреть, себя
показать в лучшем столичном луке, как теперь выражаются.

А это еще кто такое?
На лице у Вахтанга появилось виноватое выражение, на
пашкином – блудливое. Дамы вели себя нейтрально, только Нина
гневно раздувала ноздри. Из-за всех спин возникла та, кого
Богдан меньше всего хотел бы сейчас видеть. И не только сейчас.
Адель. Блин, имена у них – Элеонора, Адель!
Бессонов ненавидел претенциозность. Ту звал
Эля, эту никак не звал в скоропалительном романе, в который
ринулся со злости после отъезда бывшей жены. Ну не называть
же Ада женщину, с которой регулярно ложишься в постель.
Ты, и все. Быстро устал от кокетства, претензий на роль, к
которой не подходила по интеллекту  типичная
гламурная тусовщица. Сбагрил с рук долой, её тут же подобрал
богатый папик.

Сейчас она поняла всю неуместность появления у Богдана,
но узнала новость и уж очень
хотелось посмотреть, кого это он себе завёл.
А он хотел бы выгнать это исчадие ада за дверь,
да не мог портить ритуал знакомства. Надеялся,
что Варя себя в обиду не даст.

Она не подвела - позже, когда выпили,слегка расслабились
и подробнее познакомились. Варя, мазнув сердитым
зеленым глазом по ничьей жене, роскошной блондинке лет 30,
точно определила её статус и решила, что  отвадит
от этого дома навсегда.

Тыква получилась правильная. Сняв крышку, её разрезали на
блюде крестом, наполовину развалили пропекшуюся толстую
шкуру. Варя вставила вовнутрь большие щипцы –  доставать начинку
из мяса и овощей. Срезала с боков оранжевую мякоть
и все разложила по тарелкам. Белобрысой нечётной  гостье
поставила обычную глубокую тарелку без нижней плоской, с салфеткой 
под верхнюю. Обойдется. Ложку и нож с вилкой, так уж и быть,
дала серебряные.
Быстро управились с тыквой, Ада лишь поковырялась: ничего
особенного, и не такое едала.

В глубокое старинное блюдо Варя выложила слоями домляму –
королеву вечера. Сложно протушенные без капли воды в казане мясо и овощи
издавали фантастический аромат. Богдан сидел и гордился хозяйкой – у друзей
за ушами трещало. Нина с Ритой попробовали – интересно, дашь рецепт?
Мужчины вышли на лоджию покурить. То есть, курил только субтильный
Вахтанг, двое здоровяков, договорившись, на спор бросили три года назад.
Но под коньячок иногда позволяли.

- И не начинай! – Павел предупредил злобный вопрос друга.  –
Приперлась к нам в обед, якобы с Риткой советоваться по бабским делам.
Сидит, и сидит, матрасом не отмашешься. Мы к тебе, она за нами:
ой, так давно Богданчика не видела!
Богданчика, б..ь. Бессонов в бешенстве сплюнул  на улицу.
Понятно, она прилипла, как мозольный пластырь. А Ритка,
интриганка такая, согласилась: будет весело!

Женщины пили в гостиной кофе с бельгийским шоколадом, лимоном и
ликёром.
Ада, сплетя пальцы холеных рук профессиональной бездельницы,
невинно спросила:
- Варвара, вы пластику делали? Губы укрупняли?
Варя, сделав стойку на дичь, так же невинно спросила:
- А зачем?
- Ну, как же, это сейчас в тренде, все исправляют дефекты природы.
- Не, мне это не надо, – обрадовалась Варя. – Мне ни к чему эти
топографические знаки для импотентов в поисках минета.
Нина с Ритой переглянулись: дает провинция!
Блондинка, не поняв издёвки, назидательно продолжила:
- Почему только импотенты? Минет любят и вполне активные мужчины...
- Я прекрасно обхожусь с любимым мужчиной своими природными
данными. А большие половые губы посреди лица могут
нравиться только пластическим хирургам, стригущим с
дурочек деньжищи на свой прожиточный минимум. Вон что с
собой понаделали приличные актрисы. Испугались старости, получили
кривые  рожи, потеряли мужей и человеческий вид. Воют теперь, да всё,
бобик сдох. А вы тоже будете делать пластику губ? Ну, у вас на лице
места вполне хватит. Или уже исправили дефекты природы?
Хотя нет, не заметно.

Нина, прикрыв салфеткой рот как бы  в приступе кашля, выскочила 
прямо в объятия Богдана.

- Ой, не могу!  Ну ты, Бессонов, отхватил подругу,
чисто волк. Санитар леса. Она тут тебе быстро устроит семейное
логово for two, будете вы счастливо жить до конца дней своих.
Иди, Вахтанг, Аду проводи, она без сознания.

- Ритка её уже в такси сажает, все норм, - заржал Павел. –
А ну расскажи, что там было.
- Жёнку свою спросишь,  я своему потом расскажу.
- А мне кто расскажет?
- А тебе не надо.
Прощались с поцелуями, понравилась Варя.

Потекла размеренная жизнь. Теплая, уютная.
Вкусная. С постелью, по которой Богдан истосковался.
Первые протуберанцы поуменьшились, страсти
вошли в колею. Богдан стал лениться, но
им и так было весело. Варежка придумывала
всякие определения позам: кроешь меня, как Якутия
Андорру... Он возражал – это Жванецкий придумал. Варя
спорила: он говорил, как бык овцу. Или легко толкала в бок –
ну ты, КамАЗ, пожалей сироту, удавишь. И хохотала: на тебе
пустыню Гоби пахать, а ты нашёл бедную девушку
и мучаешь. Мучиться, впрочем, не отказывалась.

Бессонову, кажется, никогда не было так легко с женщиной. Первые
опыты секса просто так, для практики, там все еще непонятно.
Первый секс по любви – рвущая душу ревность, выяснения отношений.
Женщины на раз-два. Элеонора. Никаких претензий к ней –
она родила ему дочку. Девочка сладко пахла за ушками, он вставал
ночами, носил на руках, грел детское питание и в свете ночника
смотрел, замирая от восторга, как она аккуратно ест, какие у неё
чудесные кудряшки. Сердце замирало, когда дочь хватала маленькими
пальцами папашку за нос и цепко держала. Уложив, сидел и боялся
за неё – такую крошечную, беззащитную.  Каждый мог обидеть.
Так вошёл в него известный всем нормальным родителям страх за
своего ребёнка – на всю жизнь.

Варя принесла в эту жизнь покой. Не напрягала. Ходила сама на
какие-то художественные выставки, в супермаркетах
покупала продукты, каких не водилось в её городке.
Сочиняла новую еду. Приспособилась варить обалденные
кисели из чёрной смородины, которую ему в промышленных масштабах
заготовила на своей даче  его пожилая секретарша и велела Борису Ивановичу заложить пакеты в морозильную камеру.

Все было хорошо. Очень хорошо. Так хорошо, что немного слишком.
Он не привык к такому изобилию ежедневного позитива, поёживался,
заглянув в их общее будущее. Стало злить - чего она все время спрашивает?
Можно купить игрушки и послать внуку? Сын с семьей жил
на Камчатке, внука она видела только по Вотсапу. Можно купить краски
и мольберт?  Скрывая раздражение, спрашивал: тебе не хватает денег?
Хватает, гасла она, просто это очень дорого. Объяснял себе пугающую её
разницу в прежнем и нынешнем финансовом положении, сбрасывал
ей на карту тупо большие суммы.
Варя  все купила - акварель российскую и сухую турецкую,
фантастически дорогую коробку пастелей, 528 оттенков. Кисти,
мастихины, картон цветной и бархатный. Удобный мольберт,
элегантный этюдник. Масло брать не стала – сильно краски пахнут,
потом еще кисти мыть.Богдану не надо этим дышать.

Пока осваивала свои сокровища, о которых раньше только
мечтала, легко обходилась без внимания Богдана. Ходила на пленэр,
стала писать акварели, как раньше, – московские соборы и маленькие
церквушки, отыскивала их в интернете.

Скучала по живности. Ворону, которая  прилетала
в лоджию за едой, Варя втайне от Богдана кормила, и та скоро
явилась вдвоем с совсем чёрным мужем. Сосед ругался, что
гадят на лоджии, гонял птиц и застрелил Тяпу из мелкашки.
Ворон Тёпа прилетел через неделю,
принес в клюве Варе колечко от банки кока-колы. Посмотрел
грустным блестящим глазом, снялся  с перил и больше не появлялся.

Варя тосковала по своему волкособу Линде. Двухлетнюю
метиску - смесь волка и собаки, умную, как волк, и преданную,
как собака, сбил мотоциклом на тротуаре возле калитки пьяный
грузчик универмага.

Варя ушла с работы в клубе, где вела кружки живописи для
детей разных возрастов. Делала все, что мог посоветовать их ветеринар,
кормила с ложки лекарствами, из большого шприца вливала
в свою волчью собаку тёплый бульон с атомами мяса и витаминами.
Колола в холку – в бедро Линда не давала, напрягала последние
силы и выталкивала иголку.
Знакомые альпинисты привезли с Алтая мумиё, Варя разводила чёрное 
клейкое, остро пахнущее вещество кипячёной водой, едва касаясь, мазала
раны на груди, на лапах.  Линда стонала, Варя плакала, знала,
что не отстоит. Похоронила в уголке  сада под  ёлкой в пледе, на котором
Линда жила.

Неделю лежала лицом  к стене. Не могла есть, не хотела
мыться. Мама жаловалась в магазине, что дочь совсем плохая
стала из-за своего волка.
Пришёл грузчик, испугался её лица, стал просить прощения. Не было
сил послать его на три. Оставил какие-то деньги на столе и
боком вышел. Мама советовалась с внуком  Стасом.
Тот не мог прилететь – у них там была путина.
Прислал десять тысяч рублей.
Варя, стыдясь матери за долгое  безделье и безденежье,
стала приходить в себя. Вернулась на работу. Однажды ответила на
звонок со странного номера и не поверила ушам – Богдан Бессонов,
с которым у неё в Словении случилось короткое сумасшедшее счастье.
Поздравил с прошлогодней выставкой, попросил разрешения звонить.
Варя посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась: ну и рожа.
Надо было что-то с этим делать.

Звонил, когда у него в Москве было 9 вечера. У нее уже полночь, она не
возражала, все равно бессонница. Часами разговаривали обо всем.
В декабре он уезжал в командировку запускать новую очередь
того самого завода под Любляной. Попросил приехать к нему в
Москву в конце января. Усмехнулась – её зарплаты хватало
только на автобус до областного центра и обратно.
Понял, прислал электронный билет на самолет и деньги. Много.
Оставила  половину маме, пять тысяч подарила подружке.

И полетела. Ничего не планировала, ничего не боялась – плохое
у неё уже было. Еле оклемалась. Теперь должно начаться хорошее.
Ну да, ей за пятьдесят, он знает.
Ему, сказал, все равно, хоть за шестьдесят.
И вот  Москва, любимый человек, его друзья, выставки,
концерты по абонементу в филармонии, от  которых он, не
поклонник классики, отлынивал под разными предлогами.
Стала ходить одна, иногда с Ритой.
Нина нянчила своего Вахтанга, редко выбиралась к ним на часок.

Все было хорошо. Так хорошо, что не о чем еще мечтать.
Но чуйка, внутренний камертон стали намекать на некий легкий
беспорядок в её налаженной жизни. Сквознячок, холодивший спину.
Не хотела вдумываться, понимала, что при неважных результатах
аналитических размышлений надо будет принимать решение.
Сил на это не было.

Удержал котенок. Маленький, плакал на крыльце, просился в тепло.
Позвонила в Питер Богдану – можно взять котенка? Тот в
командировке обрадовался, что Варя развлечётся и повеселеет, а
то что-то часто стала задумываться с книжкой в руках.
«Попинывали мы таких журавлей задумчивых», - некстати вспомнил
Шукшина. Обозвал себя дебилом и успокоился.
Кошачий ребёнок, требовавший заботы и тепла,занял центр внимания,
из которого потихоньку, на цыпочках, стал уходить Богдан.

Возвращался чаще поздно, чем вовремя, быстро целовал:
устал, Варежка, извини!  Ел скоро и не всегда – ужинали в ресторане
с клиентами.
Стал мысленно выискивать недостатки: некрасиво повернулась,
косточки точат на маленьких ногах. Самое страшное – она храпит!
Первый месяц после горячего секса засыпал первым, ничего
не слышал. Теперь стало мешать и дико раздражать. Извини,
не высыпаюсь – перешёл на диван в кабинете.

Смеяться стали редко, почти никогда.
Как-то она хлопнула ладошкой по отросшему животу:
- Курсак убрать надо бы. Может, бегать по утрам со мной будешь?
- Сама раскормила. Оставь курсак, он мне дорог. Стар уже для пробежек.
Больно резануло: вырвалось или намеренно про старость? Он и сам не  знал.
Чувствовал, что завелась в нём какая-то сволочь, собирает на Варежку
пакостное досье и подсовывает под нос – любуйся!
Не так летит, не так свистит.

Она раскладывала в гостиной рисунки. Он мимоходом бросал:
- О, молодец! Я, правда, ничего в этом не смыслю.
Перестала раскладывать, сложила в большую папку.
Всё чаще видел её под пледом на диване. Посмотрел
как-то из любопытства: стихи. Юнна Мориц, Белла Ахмадулина,
«Кинематограф» Левитанского, три красных томика Арсения Тарковского.
Тарковского не знал. Спросил из вежливости, что у него
нравится.
- Многое. Вот это:

И рыбы поднимались по реке,
и небо развернулось пред глазами,
когда судьба по следу шла за нами,
как сумасшедший с бритвою в руке.

- И всё?
- Нет. Большое стихотворение, сам прочти.
- Ты же знаешь, я в основном по прозе.
Роберт Пенн Уоррен, Стейнбек, Фолкнер. Из немцев мало кто.
Ремарк, зачитанный до дыр в юности, уже как бы уценился.
А вот этот, как его, «Оксенфуртский мужской квартет»,
«Слева, где сердце», «Карл и Анна» - остался.

- Леонгард Франк.
- О, и ты знаешь?
- Странно, правда?
Ага, - ухмыльнулась внутренняя сволочь. – Где ты в своем захолустье
Франка нашла?
Услышала иронию, что ли?
- У нас была большая транспортная организация, подчинялась Москве.
Библиотеку там формировали. Я с четвёртого класса по
одиннадцатый всю её прочла. Мама жаловалась завклубом
Валентине Ивановне:
- Вы зачем Варе дали «Князя серебряного»? Рано еще.
- Ой, Аннавасильна, она с прошлого года уж и «Иван четвёртый Грозный»
прочла, и всё историческое...  всю Ольгу Форш, «Ледяной дом»
Лажечникова. Я думала, она так просто листает, вопросы
позадавала – нет, читает.

А потом я шерстила полки, все подряд – Голсуорси, Бальзак, оба Дюма,
Драйзер, Экзюпери... все мела, вперемешку с пионерами-героями.
- Она у меня ночами бредит, вскакивает, книги рассказывает.
- Умная у вас она сильно, и язык больно длинный.
Богдан хохотал: так вот откуда уши растут!

Заглянула как-то в небольшой старый парк, мастихином нарисовала
охрой часовенку. Навострилась после Монмартра, увидев, как
художник привычно несколькими мазками узким
мастихином набросал тамошний собор на 1/8 ватманского листа.
Надеялся, что она купит. Она бы рада, да откуда деньги у студентки
Репинки? Лучших живописцев со старших курсов  вывезли  в Париж
на средства какого-то бизнесмена Брызгалова,
царство ему небесное, желавшего застолбить место в благодарной
памяти потомков рядом с Третьяковыми и Саввой Морозовым.

Скользкая после вчерашнего дождя дорожка в сквере
подвернулась под ногой. Варя охнула.
- Тётя, вставайте. Я помогу, - взрослым голосом сказал
мальчик с васильковыми глазами и протянул руку.
Варя отдала ему пакет с этюдником и папкой акварельной
бумаги, попыталась встать.
- Мам, - крикнул мальчик,  - твоя помощь нужна.
От помещения, наполовину скрытого кустами,
подошла молодая женщина с такими же синими глазами,
как у мальчишки.

- Держитесь за меня, сейчас зайдем в штаб. Я Галина.
Варя допрыгала с ней в небольшую комнату,
заваленную сложенными рюкзаками и палатками,
ей пододвинули стул. Галина присела, сняла кроссовку
с вариной левой ноги и резко дёрнула. У той в глазах потемнело,
выступили слёзы, но боль скоро прошла.

Варе рассказали, что они в  штабе экоцентра «Убираем!»
- Понятно, вам смешно, наверное. – заговорила Галина, наливая из
термоса чай для Вари. Запахло  лимонником, малиной.
- Но это дело серьезное. Мы перед весной уходим в отпуска –
кто может, конечно. Чистим парки от грязи, отходов,
оставленных бандерлогами. Хотите с нами?

- Я подумаю, - сказала Варя, записав её номер в мобильник.
Еще раз пришла просто так – посмотреть на людей, отдающих
свое время и силы городу, который любят и хотят видеть здоровым.
Принесла все свои картинки. Галина обрадовалась – как здорово!
Они развесили варины церковки и парки по стенкам.
- Привет честной компании! – загудел от порога бас.-
А что это у нас за вернисаж? Ух ты, красота!
Это же наша часовенка, да?

Галина показала на Варю вошедшему – вот художник.
Подошел лохматый, с шевелюрой  Salz und Pfeffer,
наклонился к  Варе. Подержал в теплой лапе
маленькую кисть, погрел. Она взглянула на него и
обомлела – на неё из-под чёрно-седых зарослей смотрели линдины
рыжие глаза. Представился:
- Волков. Виктор.
Так и знала: волкособ. Сразу про него поняла.
Надежный, добрый, преданный. Защитник.
Заторопилась домой.
Виктор спросил Галю, пригласила ли она гостью
поучаствовать в проекте «Убираем!»?
Варя ответила сама – мол, да, пригласила Галя.
Думаю пока. Наверное, приду. Деньги можно
перечислить?

Николаша обрадовался:
- Тёть Даш, мы на ваши деньги
скворечников настроим, уже пора,
прилетят скоро!
Виктор назвал свой телефон, присвистнул, получив
перевод пять тысяч.
- Я думал, вы не захотите бесплатно работать.
Еще раз взял её руку в две ладони.
- Приходите обязательно!

Однажды она поучаствовала  в очистке восточного
куска парка. Даже понравилось. Не мусор, а собирающие
его люди в униформе.

Богдан вечером унюхал, поморщился.
- Если тебе нравятся твои мусорщики, я не против.
Только, пожалуйста, сразу всю одежду сдавай в стирку.
Как-то увидел свой невымытый кисельный бокал, с утра стоит.
Внутренняя сволочь научила – взял за ручку, вздохнул,
пронес мимо сидящей на диване Вари с Котей на руках,
стал сам мыть – долго, сетуя на то, что не отмывается
клейстерная плёнка.
Она залилась краской:

- Извини, пожалуйста, не заметила.
- Слона-то я и не приметил.

В середине марта в пятницу уехал в командировку в Пензу.
На два дня.
На следующий день позвонил Пашка:
- Варь, позови своего. Он что, раскис?
- Нет, в Пензе. Позвони ему.
Павел на полном скаку затормозил:
- А-а-а, прости, забыл совсем! Звонил, у него,
наверное, зарядка в ноль ушла. Как
приедет, пусть сразу позвонит. Пока, Варюша.
Отключил трубу и выругался: пензюк чёртов, не мог
предупредить?

Оставаться дольше было невозможно.
Стала собираться. Бормотала слова с детства
знакомой песни: были сборы недолги, от Кубани до Волги..
Купила электронный билет, вызвала такси.
Павел дозвонился другу назавтра. Орал:
- Ты что делаешь, мудак? Надоела, скажи честно, она
переживет, сильная. Не унижай враньем.

- Я и не вру. Она не спрашивает - не твоя гестапа.
Приехал "из Пензы", зашел домой в гулкую тишину. Вари нигде не было.
Котя бегал следом, плакал, жаловался на одиночество,
просил есть.
Богдан к котенку неожиданно привязался, любил лечь на диван,
чтобы это белое, теплое, с  детскую варежку, устроилось под щекой и
мурлыкало в ухо.
Насыпал зверёнку сухого корма,
выдавил из пакетика дорогого мягкого.
Котя благодарно замурлыкал – как это у
него получалось - и ест, и мурлычет одновременно?

- Где наша Варя, ты знаешь?
Котенок не знал, тёрся о ноги, хотел любви и ласки.

Кстати, про пожрать. Дома не пахло едой.
Открыл холодильник. В одной кастрюле кисель, в другой
бульон. В белом контейнере отварное куриное мясо,
в голубом котлеты. Позаботилась значит. Обеспечила
едой на неделю. Богдан поклонился: гран мерси, мадам!
Премного вам обязаны.

Пошёл в спальню, открыл шкаф – на полке,
которую она для себя попросила, теперь лежали
аккуратной стопкой его новые английский свитер и два финских
пуловера, три итальянских рубашки в упаковках. Варя любила
покупать ему дорогие вещи, следила, чтобы не ходил в чем
попало, как приютский ребёнок.
На вешалках в ее части одёжного отсека тоже
ничего не было. Ладно, хоть не оставила из принципа
то, что покупалось для неё самой.

На своем рабочем столе увидел скрепленные чеки
на крупные художественные покупки, кредитную карточку,
ключ. То-то он удивился, что замок был защелкнут, а не
закрыт.

Хотел позвонить, вытащил телефон. Сволочь отсоветовала:
подержи её на голодном пайке. Поймет, одумается. Сама назад попросится.
Ни фига она не попросится, знал Богдан. Умирать будет, не станет виниться.
Да и в чем? Обратил внимание на прислоненную к полке картинку.
Портрет. Бессонов собственной персоной с лысиной слоновой
кости, с темными усталыми глазами. Почти Джавахарлал
Неру кисти молодого Рериха. И фон такой же – глубокий ультрамарин.
Подошел к окну, повернул себя. На обратной стороне
два слова: Люблю смертельно.
Ни даты, ни до свидания, ни прощай.

Тяжело осел на пол возле теплого конвектора.
Котя прибежал, залез на хозяина, угнездился и замурлыкал.
Бессонов сквозь тьму услышал трель своего мобильника.
Краем сознания уловил, что не Варя, у неё другая мелодия - 
A Thousand Kisses Deep.
Она так любила этого своего Коэна, подолгу слушала в
наушниках, чтобы не мешать. Богдан даже ревновал.
Уловил звонок и отключился.

Павел устал звонить, приехал и охнул – валяется туша
на полу, в руке портрет придурка во всей красе.
Быстро возник Вахтанг с реанимационной бригадой.
Накололи чего надо, когда очнулся, спустили в машину.
Тяжелый, как мамонт, ворчали санитар и водитель.
Засадили капельницу. Павел ревел, как раненный секач:
- Нет, ты посмотри, Вахтанг на этого урода. Бодхисаттва, твою
дивизию! Дуче, сволочь лысая! Таки выжил девку из дома.
- Варя не девка, -  возразил тот, разглядывая портрет.
- Вот именно! А он с ней, как с девкой. Брось все, явись
по свистку, встань передо
мной, как лист перед травой. Моя левая нога
желает видеть тебя у двери на коврике! Сорвал с места. Накидал
кучу бабок. Развлек с недельку. Потаскал, по ресторанам и устал.
Жрал её стряпню – а мы знаем, как она готовит. Морду наел, брюхо.
Тоже очень устал.

Она ничего выяснять не стала.
Ни разу, Ваха, ни разу! Кто она ему, кто он ей, на каких
правах она в его койке. Есть ли у них будущее. Моя гестапа
все бы выяснила, душу бы вытрясла, жениться заставила.
Да и Нина бы сумела навести порядок в танковых войсках.
Варя бы тоже смогла, ты же знаешь, как она Адку
изничтожила за две минуты. Не стала. Ей это было не надо.
А любит же этого козла, этого Богдыхана до обморока и потери
дыхания, посмотри на обороте. Вахтанг повернул портрет,
прочёл. Выругался по-грузински.
- Ну и мы тоже хороши. Видели же, куда его заносит. Секретаршу
свою бесценную спровадил на заслуженный отдых. Сикарашку посадил
титьками перед партнерами трясти. Я на днях к нему заходил, видел.

На Богдана волнами наплывал сон, он проваливался в забытье, снова
выплывал, счастливо слыша и не понимая сердитый бухтёж двух
родных голосов.
Хорошо быть живым.

Наутро эти двое рано пришли к третьему. Улыбается.

- Мужики, жрать охота, спасу нет. Домой отвезите.
Там еды на полгода. Паш, телефон мой у тебя? Дай Варе позвоню.
Я её простил. Пусть возвращается, все будет иначе.
Ой, как там Котя?
- Нормально, котенка я близнецам отвез, у них спарринги.
Мелочь, а защищаться умеет. Петьке руку разодрал.

- Так он же уличный, Варя его на крыльце нашла. Ну дай, Паш!
- Нет твоей Вари.
- В свой Гремячинск она же добралась? Ты звонил ей, я знаю.
Сказал что меня с того света вытащили? Она приедет! 
- Звонил. Разговаривал с сыном. Он думал, что я это ты,
хотел тебя за мать на куски порвать.
- Он же на Камчатке.
- Вызвали. Варю хоронить. Её в Абакане с самолета сняли с инфарктом.
И заорал:
- Вахтанг, он сейчас дуба даст!
Прибежали, засуетились, насовали иголок...

Богдан сидел у Корчагиных, гладил котенка.
- Ты в курсе, нам послезавтра лететь в Словению,
на завод? Что-то там пошло не так.- Уточнил Павел.- Хотели тебя одного
послать, я не дал. Ты хоть помнишь, как ты там
Варю встретил? Сколько времени
вы вместе провели?
Резал, гад, по-живому.

- Помню. Две ночи в Любляне.
31.08.23