Ч1. Глава 4. Лунные берега

Дорогой читатель! Вы открыли четвёртую главу моей книги «Огни чертогов Халльфры». Если вы ещё не читали предыдущих глав, я рекомендую вам перейти по ссылке http://proza.ru/2024/12/06/1741 и начать чтение с начала. Помимо первой главы, там вы найдёте также аннотацию и предисловие к книге.
Если вдруг вы пропустили предыдущую, третью главу, «Брюхо спящего дракона», то держите ссылку на неё — http://proza.ru/2024/12/07/37

Если же вы оказались здесь в процессе последовательного чтения, я очень рада. Надеюсь, это означает, что вам нравится моя история, и вы с нетерпением листаете главы :)

Приятного чтения!

* * *

ОГНИ ЧЕРТОГОВ ХАЛЛЬФРЫ
Часть 1. Слуга колдуна
Глава 4. Лунные берега


Конь бежал так, словно позади была погоня. Мир громыхал под его копытами, и воля — необъятная, нестерпимая воля — хлёстким ветром летела в лицо. Гиацу сидел, в ужасе зажмурившись, и не знал, куда ему деть взмокшие от страха руки, которые то и дело соскальзывали с передней луки седла: может, ухватиться за мощную вороную шею или за блестящую густую гриву? Мальчик попросту давно бы свалился, если бы не спокойное тепло незнакомца позади и его незримая защита, окружившая Гиацу.

Господин — а теперь, верно, придётся называть его «хозяин» — легко управлял конём без всякой упряжи: лишь верёвка была перекинута через лошадиную шею. Деревья и камни, казалось, сами отскакивают с пути, сливаясь в сплошное зеленовато-серое облако, и уносились прочь речки и ручейки, едва заблестев под копытами. Далеко позади осталось теперь Тагихам-море, и шум его больше не долетал до этих диких дремучих лесов. Гиацу не представлял, как долго они уже скачут, но всё это время он даже думать ни о чём не мог — и от того отступила немного навалившаяся на него от разлуки и стольких смертей боль. Высохли слёзы в глазах, и только воздух теперь остро впивался в грудь — воздух, в котором будто не было ничего знакомого.

Господин вдруг легонько отклонился в сторону, и конь без промедления последовал за его движением и повернул вправо. Безумный бег замедлился, и Гиацу принялся жадно рассматривать деревья, кусты и травы, зорко отмечая и взлетавших потревоженных птичек, и испуганных зверьков, юркавших в свои норы. Ветви нагибались всё ниже, грозя подхватить мальчика за шкирку и расцарапать лицо его хозяину. Но тот сказал что-то по-алльдски, и сразу стало светлее и просторнее. Гиацу удивлённо обернулся: деревья позади уже вновь крепко сцепляли ветви. Неужели этот человек велел им расступиться? И они послушались?! Возможно ли такое?..

Наконец, лес отпрянул, и у его корней заблестела зеркальная гладь небольшого озера. Плотное кольцо из сосен смыкалось вокруг — Гиацу знал эти деревья, хотя они и отличались от тех, что росли на его родине: были и выше, и тоньше, и ветви их начинались будто под самым небом. Недовольно ухнула дремавшая на ветке сова и тотчас скрылась в чаще. Поднялся прохладный колкий ветер, зашуршав по колючим кронам, но по озеру даже и ряби не прошло.

Конь остановился, и хозяин легко спрыгнул с его спины.

— Здесь тебе следует искупаться, — сказал он по-семански и помог Гиацу слезть.

Мальчик обернулся, скользнув взглядом по огромному горячему коню, по богатому плащу, который вдруг перестал быть красным и весь позеленел. Гиацу в недоумении уставился на него, но тут же понял, что господин просто вывернул плащ наизнанку, и кровавая подкладка темнела теперь изнутри. Мальчик с удивлением отметил, что одежда хозяина вовсе не богатая, как отчего-то показалось вначале, а совсем простая. Тёмная рубаха без какой-либо вышивки да светлые штаны. Разве что сапоги у него были из очень хорошей и толстой кожи.

Чёрные глаза встретились с ярко-зелёными, и мальчик спросил:

— Господин... как мне тебя называть?

— Оллид.

— Ты фах?.. Или, вернее, князь?

Оллид поднял брови:

— Я похож на князя?

— Не знаю, — признался Гиацу. — Я никогда не видел ни князей, ни фахов. Но я видел, как ты велел веткам расступиться...

— Купаться, — напомнил господин и указал на озеро.

Мальчик поспешно скинул одежду и потрогал воду ногой: ледяная! И, стиснув зубы, пошёл вперёд, осторожно ступая по каменистому дну. Озеро мягко обволакивало его, и холод, казавшийся вначале таким жгучим, почти перестал ощущаться. Гиацу набрал побольше воздуха и нырнул, чувствуя бешеную радость. Как давно он не нырял и не плавал! На его родине, конечно, не было столь студёных озёр, но вода недаром пряталась в его имени: Гиацу. Он любил её так же сильно, как можно любить воздух, без которого просто невозможно жить. И неважно: холодная вода, тёплая... И мальчик с наслаждением откинулся на спину, позволяя озеру подхватить уставшее тело.

— Гиацу! — окликнул Оллид. — Солнце скоро садится. Покинь озеро до заката, ты понял?

Гиацу перевернулся, едва не зачерпнув в рот воды, и с изумлением глянул на господина: откуда он узнал его имя? Но спросить не успел.

— Я раздобуду нам еды, — сообщил Оллид и, скользнув рукой по вороному крупу коня, добавил: — Туринар присмотрит за тобой.

И в одно мгновение господин слился с окружавшими озеро деревьями. Нигде даже не замелькал его зелёный плащ с серебристой каймой, не показалась причудливая чёрная коса, не раздалось осторожных шагов... Гиацу перевёл изумлённый взгляд на Туринара. Конь присмотрит за ним! Конь! Господин даже не привязал его! Туринар ударил копытом и мотнул головой, призывая продолжать купание. Мальчик вновь откинулся на спину, подхваченный водой, будто чьими-то нежными руками.

В расчистившемся небе то и дело пробегали маленькие кучерявые облачка. Они опасливо высовывались из-за одних сосновых верхушек и почти тут же скрывались за другими, отбрасывая на озеро тень. Гиацу лежал на воде и чувствовал себя таким лёгким, таким невесомым, словно стал облаком сам. Подует ветер и понесёт его по прозрачной глади озера, и нечем будет ему зацепиться за земную жизнь...

Он пытался думать обо всём случившемся с ним: о Нае, пронзённой стрелой, о Танау, над которым стелился дым пожарищ, об алльдских воинах и утопившейся Ифан, об оставшемся в Тюлень-граде Тсаху, о загадочном господине, знавшем не только семанский язык, но и откуда-то имя своего слуги... Но мысли эти разбегались, словно жучки из-под приподнятого полена: только что были здесь, но вот уже закопались в землю, и след их простыл. Гиацу прикрыл глаза: как же легко... как легко... Будто и не пережил он всех этих страшных дней.

Вдруг на берегу беспокойно заржал Туринар, и мальчик от неожиданности ушёл под воду. Он вынырнул, чихая и фыркая, и глянул в небо. Всё ниже и ниже клонился Семхай-тан, и свет его уже едва раздвигал густую зелень леса. Видно, вот он — закат, и пора вылезать, как велел господин. Гиацу с сожалением покинул озеро и, одевшись, на всякий случай благодарно поклонился коню:

— Спасибо, Ту-ина... г...

И подумал: какое сложное у коня имя — Туринар: это алльдское «р» мальчику совсем не давалось. Подумал, да позабыл тут же, чувствуя, как тяжелы стали веки, как отчаянно захотелось прилечь и задремать. И Гиацу устроился поудобнее прямо среди извилистых сосновых корней на берегу.

Лес трещал уже совсем по-вечернему, и в тёмных проталинах меж деревьями то тут, то там вспархивали маленькие любопытные птички. Золотистые лучи теперь едва пробивали прочную паутину веток, и озеро зябко куталось в наступавшие сумерки. Невесомая бабочка с блестящими белыми крыльями летела над гладью воды, и шлейфом падала вниз серебристая пыльца... «Как красиво», — улыбнулся Гиацу, закрывая глаза. И тотчас уснул. И впервые ему не снилась ни стрела в Наеной спине, ни ныряющая в море Ифан, ни человек с одним, но таким пугающим глазом.



***



Проснулся Гиацу от жара костра. Оллид разделывал на редкость крупного кролика, и лицо господина в свете пламени казалось очень древним. Днём он выглядел совсем как отец мальчика, не старше: лишь три глубокие морщины залегли на его лбу. Но нынче он будто скинул с себя маску, и Гиацу припомнил мамины истории об алльдских колдунах, живущих сотни и даже тысячи лет. Припомнил и ветки деревьев, которые мгновенно разошлись, стоило господину произнести всего слово. Так кто же он — этот человек, в чьих зелёных глазах пляшет столь таинственное пламя? Оллид вдруг поднял голову и поглядел в упор на Гиацу, и мальчик ощутил пробежавший по спине озноб.

— Какие большие кролики у вас тут водятся, — озадаченно промолвил он.

— Это называется «заяц», — поправил Оллид. — Кроликов в наших землях нет.

— О-оо, — протянул Гиацу, а господин усмехнулся:

— Но ты хотел сказать вовсе не это, правда?

— Ну...

— Смелее. Я нарочно от тебя не таюсь. Чтобы ты заметил.

— Так ты колдун? — выдохнул Гиацу.

— Да.

И было это «да» таким простым, словно господин признался в какой-то и без того ясной ерунде: в том, что нынче — ночь, или что Туринар — конь... Гиацу вдохнул, а на выдохе прерывисто рассмеялся:

— Да ладно? — и тут же посерьезнел: — А сколько тебе лет?

— Чуть больше семисот зим.

— Зим?

— В алльдском крае возраст и время считают в зимах, — пояснил Оллид. — Лето пережить каждый дурак может. А суровую зиму — нет. И едва она кончается, мы празднуем новый год.

«Так холодно, что можно даже умереть» — вспомнились Гиацу мамины слова. Он зябко поёжился и, отряхнувшись от сухих сосновых игл, подсел ближе к огню. Оллид тем временем закончил разделывать огромного кролика — вернее, зайца, — нарезал его на куски и нанизал мясо на заострённые толстые ветки. Палкой-кочергой высвободил из костра переливающиеся красно-рыжим сиянием угли и установил мясо над ними. Затем отряхнул руки и вновь воззрился на Гиацу:

— Разве у тебя кончились вопросы?

— Ээ... ну... сложно думать, господин! — смущённо признался мальчик.

Он изучал Оллида так жадно, будто тот был диковинным зверем. И пляска пламени, разделявшего их, лишь добавляла ему загадочности. Отсветы огня путались в чёрных растрепавшихся волосах, в бороде, заплетённой в короткую косичку, утопали в пролёгших на лбу морщинах. Гиацу открыл рот, закрыл. Улыбнулся в нерешительности и спросил:

— А что ты умеешь делать? Ну, как колдун.

— Договариваться со стихиями. Просить ветер дуть, куда мне надо. Направлять течение реки. Не тратить время на трение при разведении огня.

— Полезно... — оценил Гиацу. И выпалил вдруг: — А людей проклинаешь?

— А надо?

Мальчик удивлённо заморгал:

— Не знаю. Я слышал, что колдуны — злые. И проклинают людей.

— Бывает и такое, — согласился Оллид.

— А ты проклинал кого-нибудь?

— Пока — нет.

— А-аа... — протянул Гиацу.

Костёр тепло трещал и дымился, и дым бережно окутывал берег, обвиваясь вокруг двух так странно сведённых вместе людей. И глядя на колдуна во все глаза, Гиацу задал, наконец, самый мучивший его вопрос:

— Почему ты выбрал именно меня?

— Твоя мать меня попросила.

— Моя... мать?! — не поверил Гиацу и тут же радостно вскочил: — Она жива? Где она?

Оллид с грустью покачал головой:

— Нет, Гиацу. Твоя мать мертва. И она сказала мне, что из всей семьи в живых остался лишь ты.

Гиацу потрясённо опустился обратно.

— А как...? Ты что, мёртвых видишь?

— Изредка, — Оллид задумчиво потеребил косичку бороды. — Думаю, твоя мама очень тебя любила. Так сильно, что воспротивилась законам смерти и сперва отправилась искать того, кто мог бы спасти тебя, — глаза колдуна пронзительно сверкнули: — Она обменяла твоё спасение на пожизненную службу мне. Ты будешь моим слугой, пока не умрёшь или пока я сам не решу тебя отпустить.

Поленья в костре вдруг развалились. Сноп искр поднялся в воздух, полетев во все стороны и накрыв сидевших у огня людей. Гиацу вздрогнул. Сердце его громко забилось в груди, ладони в миг вспотели, и весь он отчего-то затрясся. От страха ли? От боли? Мальчик закрыл глаза, но предательская слеза уже успела покатиться по щеке. Он незаметно смахнул её и вновь глянул на колдуна, спокойно переворачивавшего мясо и сдувавшего с него пепел.

— Ты... — голос тоже дрожал, — будешь учить меня колдовству?

— Нет. Колдунами не становятся. Ими только рождаются.

— Тогда что я буду делать?

— Пока не знаю, — Оллид пожал плечами. — Для начала выучишь алльдский язык. Тебе пригодится.

— Но что я буду делать для тебя, господин? — настаивал Гиацу.

— Сказал же: не знаю! — рявкнул колдун, но тут же смягчился: — Пока — не знаю. Потом посмотрим.

Гиацу подтянул колени к груди и уткнулся в них подбородком. Огромный, холодный мир окружал его, и не было теперь в этом мире ничего понятного, знакомого и близкого. Сплошной мрак заполнил всё, и лишь костёр боролся с непроглядной мглой, тусклыми рыжими всполохами освещая крохотное пятно, в котором сидел одинокий семанин и алльдский колдун. И казалось в этот миг, что кроме них двоих не существует на свете больше никого живого. Даже конь Туринар стоял так бесшумно, словно и его без остатка поглотила тьма. Гиацу встретился взглядом с Оллидом и тихо спросил:

— Как она выглядела? Моя мама.

— Как сгусток тумана.

— Нет. Я имею в виду другое...

— Хм, — колдун устремил на мальчика задумчивый взгляд: — У неё в руке была кочерга. Я даже сперва испугался, что она попытается избить меня — так она ею размахивала.

Губы Гиацу дрогнули в улыбке:

— Да, мама такая...

И вдруг он подумал: была такой.

Оллид протянул ему ветку с нанизанным на неё заячьим мясом, и Гиацу с удивлением услышал отчаянное бурчание в собственном животе. Шутка ли — когда он вообще в последний раз ел? На корабле, прошлой ночью. Утром алльдские воины не стали кормить своих пленных, наверное, посчитали, что работорговец потом покормит. И мальчик изо всех сил задул на обжигающе горячее мясо, чтобы скорее остудить его.

— Нам нужно торопиться, — сказал Оллид.

— ..у-а? — с набитым ртом удивился Гиацу.

— В путь. Всходит луна, и здесь нельзя задерживаться.

Колдун ткнул опустевшей от мяса веткой в сторону озера. Над лесом в самом деле поднималась убывающая луна, и её бледное серебристое сияние пронизывало густые кроны деревьев, струилось по испещрённой сосновыми корнями земле, касалось глади воды... Гиацу от изумления открыл рот, и еда чуть не вывалилась обратно. Не было никакой воды! Озеро исчезло, и на его месте колыхались на тонких стеблях высокие цветы. Их тяжёлые белые бутоны, гладкие и почти круглые, будто повторявшие форму неполной луны в небе, источали едва заметное сияние.

— Что это такое? — ошалело спросил Гиацу.

— Ланаа — лунное озеро, — Оллид взял себе ещё ветку с мясом. — Когда-то эти земли принадлежали народу лайя. Мы с тобой сейчас очень близко к... как вы это называете? Таунх — крылья дракона, да? Заболоченные топи и невысокие холмы, где живут лайя. Это озеро они почитали особенно, пока сюда не явились алльды... Тогда лайя пришлось уйти. Правда, алльдам, захватившим эти земли, тоже не повезло. Они не знали их тайн и поплатились за это.

Колдун помолчал немного, пережёвывая еду, и продолжил:

— Ланаа-озеро даёт отдых утомлённым и утешение — обездоленным. Успокаивает тревоги, залечивает раны. Но только при свете солнца. Недаром я велел тебе покинуть озеро до заката и рад, что ты оказался послушным.

Гиацу озарила догадка:

— Ты испытывал меня, господин?

— Туринар не дал бы тебе остаться в воде, — уклонился от ответа Оллид. — После заката прямо со дна вытягиваются эти белые бутоны. Они будто выпивают всё озеро, и оно исчезает. Выпили бы и тебя, не окажись ты послушным.

— Как жутко... — Гиацу смотрел на цветы, и они казались ему одновременно и пугающими, и прекрасными. Было в них что-то нежно-печальное, и оттого сердце сжималось в невыразимой тоске.

— Ешь, — напомнил Оллид, выбрасывая очередную опустевшую палку в костёр и принимаясь оборачивать большими плотными листьями оставшееся мясо. — Время на исходе.

— А что будет?

— Чувствуешь, как тебя уже начало тянуть к этим цветам? — Гиацу испуганно кивнул. — Вот то-то же. Останешься здесь до рассвета — пропадёшь. И когда на утро цветы вновь распадутся, выпустив озеро, его гладь не тронет даже рябь о тебе.

Дрожь прошла по телу Гиацу. Какое гиблое место! И он поскорее проглотил свою еду и поднялся, готовый помочь хозяину собираться.

— Не нужно, — отстранил его Оллид и вдруг повелительно произнёс что-то на алльдском.

Мальчик в ужасе вскрикнул и едва не подлетел на дерево от страха: земля зашевелилась под его ногами! Она пошла плотными, тяжёлыми волнами прямо к костру и обрушилась на него, туша и поглощая пламя, а затем разровнялась и замерла. Гиацу приблизился к костровищу, но в тусклом лунном свете не нашёл и следа его.

— Это ты сделал? Ты велел земле затушить костёр?

Оллид усмехнулся:

— Да, таковы колдовские силы.

— Невероятно! — прошептал мальчик. — А можешь ещё что-нибудь сделать?

Оллид ощутил в груди странный порыв — так восхищённо смотрел на него этот семанский ребёнок, — и поднял руку, нанизав на пальцы еле заметный в этот тёмный час ветер.

— Приди! — гаркнул он на алльдском, и ветер с силой обрушился на лес, бешено замотав верхушки елей и прижав к земле бутоны лунных цветов.

— Ничего себе! — заорал Гиацу, пытаясь перекрикнуть ветер, но тот вдруг резко оборвался, и Оллид нахмурился, вслушиваясь в обступившую их тишину:

— Теперь нам точно пора, — промолвил колдун. — Я разбудил вардов.

— Кого? — не понял мальчик, но Оллид уже не отвечал ему, спешно упихивая запасы еды в седельную сумку.

Гиацу обернулся. Белые цветы уже вновь распрямились и теперь, будто напившись вдоволь лунного света, сияли ещё ярче. Бутоны их развернулись к двум пришельцам и хищно приоткрылись. Тонкий серебристый звон раздался над поляной — такой притягательный, такой неземной... Мальчик ощутил сильное желание подойти ближе и вдохнуть цветочный аромат, чудеснее которого наверняка просто нет на свете. Он сделал шаг, затем ещё...

— Э, нет-нет-нет, — Оллид ухватил его за шкирку и усадил на коня.

Гиацу в миг пришёл в себя, и ужас холодом заструился по его телу: ну и дела! Он бы пропал тут, если бы не хозяин! Колдун легко впрыгнул на спину Туринара позади мальчика, и конь тотчас помчал.

Сквозь тёмные густые кроны замелькала яркая луна. Свет её лёгкой серебристой паутиной сковывал древний лес. Гиацу вновь показалось, будто деревья сами отскакивают с их пути. Он иногда оглядывался, чтобы проверить, не смыкаются ли они позади, пока не заметил, что кто-то догоняет Туринара. Большая тень проворно и совершенно бесшумно двигалась меж чёрных стволов. Она явно намеревалась обогнать чужаков и преградить им дорогу, но могучий конь не уступал ей в скорости.

Оллид крикнул что-то, и Туринар резко свернул влево, выбежав на просторную поляну. Лунный свет брызнул Гиацу в лицо. Мальчик вновь обернулся, чтобы рассмотреть преследователя, и застыл в оцепенении. За ними гналось не животное, не человек, а плотный сгусток тьмы без глаз, ног и пасти. И не один: ещё две или три такие же тени следовали по пятам. Гиацу ощутил, как взмокла рубаха на спине. Это что такое? Те самые варды, которых разбудил хозяин?

Поляна кончилась, и вновь потянулась лесная чернота, сквозь которую почти не пробивался лунный свет. Сердце Гиацу колотилось как бешеное — ничуть не медленнее, чем Туринар перебирал ногами. Лес вдруг оборвался, и конь прыгнул, преодолевая блестящую полоску реки, за которой раскинулось поросшее невысокой травой поле. Мальчик обернулся и увидел, что тени остановились у воды, а затем, бросив погоню, быстро скрылись в чаще.

— Это были варды?! — возбуждённо воскликнул Гиацу. — Кто они такие?

Он чувствовал, что дрожит, и зубы его бьются друг об друга. Туринар какое-то время ещё продолжал нестись, но вскоре бег его замедлился, и лёгкий ветер мягко окружил путников. Лес остался далеко позади: из него теперь долетало лишь редкое и слабо различимое уханье совы. Послышалось лягушачье кваканье, и Гиацу уловил пронзительный запах сырости: видно, впереди ещё водоём.

— Да, это были варды, — ответил, наконец, Оллид. — Одна из тайн местных земель. Они просыпаются, почуяв чужую силу, и устремляются вслед за ней.

— И что случится, если они догонят?

— Ты перестанешь быть.

— Как это?

— Считается, что варды пожирают саму душу, и после этого она уже никогда не доберётся до Халльфры — богини, что встречает всех умерших в своих чертогах.

— О, — отозвался Гиацу. — Звучит... страшно, — и тут же спросил: — А что за чертоги? У нас все умершие отправляются на золотые луга Семхай-тана: там всегда тепло, цветут цветы, и земля приносит бесконечные урожаи... Так говорила мне мама. Про чертоги я никогда не слышал.

— На алльдской земле не верят в золотые поля вашего Семхая и считают, что все умершие уходят в чертоги Халльфры.

— Там тепло?

— Вряд ли, — угрюмо отозвался Оллид.

— И что, даже урожаев нет?

Колдун помолчал, раздумывая, затем спросил негромко:

— Зачем мёртвым урожаи?

— Как зачем? — не понял Гиацу.

— Чем ты собираешься есть, будучи бестелесной дымкой?

— Я... не думал об этом.

— Да и нюхать цветы тебе будет нечем.

— Но у нас все так говорят! — горячо возразил Гиацу. — Про цветущие луга Семхай-тана и его урожайные поля. А что тогда у вас в этих чертогах Халльфры? Там хотя бы горят костры, чтобы согреться?

Оллид тихо рассмеялся.

— Не горят, значит? — догадался мальчик и вдруг испуганно обернулся к колдуну: — Господин, скажи! А раз я попал на алльдскую землю, куда теперь я отправлюсь после смерти? К Халльфре или к Семхай-тану?

Глаза Оллида блестели, отражая лунный свет, но он молчал, разглядывая ждущего ответа Гиацу. Мальчик, чувствуя себя неловко, отвернулся. Вокруг раздавался стрекот кузнечиков. Шуршали листья и травы от ласковых касаний ветра, слышалось утробное кваканье на болотистых берегах. Мягко и осторожно ступал Туринар по влажной земле, и ничто не тревожило его спокойствия.

— А к кому ты сам хочешь?

— К Семхай-тану, конечно! — тотчас выпалил Гиацу. — У вас тут и так холодно. Мёрзнуть ещё и после смерти — это слишком! И потом — у Семхай-тана меня будут ждать родные.

— Ну, значит, к Семхаю и отправишься, — подытожил Оллид.

Гиацу вдруг обеспокоенно заёрзал в седле:

— Господин... У нас на родине хоронят людей в поле, и тогда после смерти они просыпаются на золотых лугах. Как... как ты думаешь... Если человека никто не похоронил, он сможет всё равно попасть к Семхай-тану?

Гиацу даже дыхание задержал, ожидая ответа, и Оллид понял: мальчишка явно переживает о родных, оставшихся непогребёнными в родной земле.

— Мне нелегко судить о ваших обычаях, — отозвался колдун. — Но дух твоей матери унесло от меня так стремительно, что я бы не сомневался: она давно уже гуляет средь золотых трав.

— Это хорошо, — успокоился семанин.

Заросшие поля сменились заболоченными топями, и шаги Туринара стали ещё осторожнее. Тут твёрдая кочка, там твёрдая кочка, а между ними — тёмная водица, в которую смотрится луна, прикрывшись ряской. Иной раз конь наступал на мягкую кочку, и та недовольно чавкала, тотчас наполняя след копыта тягучей жижей. Ветер тихонько шевелил волосы Гиацу, дёргал за худую рваную одежду, холодил босые ступни: ведь в чём уснул он в ту страшную ночь у себя на родине, в том и оказался теперь здесь. И мальчик с грустью глядел на свои руки, торчащие из порванных рукавов: вот они, вроде обычные и тёплые, а такие страшно бледные от лунного света, будто принадлежат мертвецу.

— Господин, — вновь позвал Гиацу. — Скажи, почему на нас напали? Разве мы сделали что-то плохое алльдам?

— Люди редко нападают из мести, — промолвил Оллид. — Чаще — из зависти или страха. Потому что хотят отнять то, чего у них нет.

Колдун замолчал, и Гиацу понял: он ждёт, когда слуга сам догадается, что именно хотели отнять алльды у семан.

— Наши семкхаты? Наших... женщин?

— Вашу силу. Всё это — люди, драгоценности, плодородные земли — сила вашего народа. И теперь она утекает к алльдам.

— Это ведь... — Гиацу пытался найти слово, — неправильно! Разве нельзя остановить это?

— Я так понял, у твоего народа не вышло.

— Нет, — возразил мальчик, — я про другое! Неужели алльды сами не понимают, как это неправильно — вот так отбирать чужое? Неужели никто не может остановить их здесь?

Оллид усмехнулся: Инг бы наверняка попытался! И заплатил бы за это ещё одной жизнью, если б она у него была. Старого колдуна не везде принимали ко двору, что уж говорить о его советах... Даже в великой гадурской битве Инга едва не затоптали!

— А ты сам, господин? Никогда не вмешивался?

— Нет.

— Но ты ведь мог бы просто сдуть всех воинов...

— Возможно.

— Тогда почему?..

— Я не могу помочь всем на свете, — жёстко оборвал его Оллид. — И не хочу. Достаточно того, что я помогаю тебе.

Гиацу испуганно сжался: не хватало ещё, чтобы хозяин разозлился и скинул его с коня прямо тут — в этом заболоченном краю. Мальчик посмотрел вниз: всё глубже становились следы копыт на топкой земле, и мутная вода дрожала в них взбудоражено и жадно.

— Прости, господин... что рассердил тебя.

— Гиацу... Гиацу... — раздался тоненький голосок.

Мальчик в недоумении огляделся и вдруг заметил, как привстала сверкавшая в проталинах вода и потянулась вверх, словно желая ухватить его за болтавшуюся ступню.

— Прочь! — раздражённо крикнул Оллид, и тёмная топь, недовольно шипя, отступила.

Показались кочки, поросшие сгнившей чахлой травой, обнажились влажные холодные камни, поднялся ветер и принялся дуть изо всех сил, пытаясь сбить путников с дороги. Но уверенно и твёрдо шёл Туринар, лишь густая грива его неистово плясала.

— Что это такое? Почему вода поднялась с земли?! Почему она меня звала? — Гиацу ужасно хотелось подтянуть ноги к самому подбородку, но он побоялся, что тогда упадёт с коня. Однако пальцы на всякий случай подогнул.

— Много всякого бывает в мире, — задумчиво отозвался Оллид.

— Но меня никогда раньше не звала вода!

— А часто ли ты раньше путешествовал по диким лесам да гиблым болотам?

Гиацу поджал губы:

— Нет.

— Вот то-то и оно...

Туринар выбрался из сверкавшей топи и пошёл твёрдой дорогой по невысоким холмам, волнами убегавшим вдаль. То и дело встречались леса, и конь легко бежал сквозь них, и снова деревья услужливо отодвигались с его пути и приподнимали косматые ветви, не желая задеть седоков. Ночь уже сдавала свои права, когда они остановились на привал в очередном лесу. Он был просторнее и светлее всех предыдущих, но Гиацу всё равно опасливо озирался: не выбегут ли откуда варды, ни поднимется ли вновь какая топь? Оллид спрыгнул на землю и потёр осунувшееся лицо:

— Здесь хорошее место, чтобы восстановить силы.

Он притащил откуда-то лапник и устроил колючую, но добротную лежанку под деревьями. Достал из седельной сумки тёплую накидку из овчины и вручил Гиацу:

— Это тебе. Если не будешь спать, далеко не ходи. В этом краю семанам никто не друг.

Колдун лёг, обернувшись своим плащом, и весь будто превратился в неприметный и недвижимый камень, поросший мхом. Ни храпа, ни сопения. Даже дыхания — и того не раздавалось. Гиацу укрылся накидкой и осторожно устроился рядом. Он полежал немного, надеясь услышать хоть какой-то звук со стороны хозяина, и не заметил, как и сам провалился в сон.

Качались над ним высокие пышные сосны, пел в них тёмный предутренний ветер, и песня его отдалённо напоминала шум прибоя на родных берегах. Скрипели корявые алльдские деревья, названия которых Гиацу пока не знал, и чудилось мальчику, будто лает в ночи чья-то собака — должно быть, пёс старика Чусена... Ухала в чаще сова, и легонько колыхались высокие травы, ещё не тронутые нежной рукой Семхай-тана. Дышало Тахай-море, и с каждым выдохом кидало на прибрежное полотно покрытую белой пеной волну. Ещё немного, и встанет мама, распахнёт ставни, и густой морской воздух ворвётся в дом, быстро смешиваясь со сладкими запахами еды — ведь завтрак не за горами... И Гиацу плотнее кутался в свой новый шерстяной плащ, кидаясь в сон, как кидался бы в родное море.

Вот и в самом деле встала мама и принялась раскатывать тесто для булочек, и тонкая поросль муки усеяла деревянный стол.

— Ну-ка, сходи, позови отца, — велела Тахиё, и Гиацу бросился к берегу по влажной от росы траве, увязая босыми ступнями в набухшем прохладном песке.

Атхай вставал раньше всех, ещё затемно, и на маленькой лодочке выходил в море. На корме горело яркое пламя: рыба любила свет и доверчиво плыла на него из глубин. Богатый и большой был улов от такой рыбалки. Пойманную рыбу мать варила или жарила на открытом огне, присыпав пряными травами и обрамляя тонкими колечками лука. И тогда разводили в саду костёр, и маленькая Ная завороженно тянула к нему ладошки... Но то будет вечером, а сейчас Гиацу достиг берега, по которому стелились предрассветные сумерки, и высмотрел в море маленький огонёк отцовского факела.

— Отец! Оте-е-ец! — громко прокричал он прямо в море.

И Атхай, как всегда, услышал сына и принялся складывать сеть. Затем ухватился за вёсла и, легко загребая воду, повернул к дому. Пролетели над ним молчаливые чайки, взрезая воздух острыми крыльями. Словно первые вестники утра — стремились они на восток, откуда вот-вот покажется краешек солнца. Когда отцовскую лодку стало уже хорошо видно, Гиацу скинул одежду и бросился в прохладные волны, быстро вплавь достигнув маленького судёнышка. Атхай втянул его на борт и пошутил:

— Какой богатый у меня сегодня улов! Целого мальчика поймал!

Гиацу рассмеялся, по-собачьи отряхивая голову, и мягкий свет Семхай-тана коснулся его блестящей чёрной макушки.

— Ну что, — улыбнулся Атхай, — поплыли домой?

— Поплыли!

Затрепал тёплый ветер влажные волосы Гиацу, смахнул солёные брызги с тела. Побежали по небу кучерявые облака, уже совсем белые в лучах наступившего утра, и беспокойнее стала поверхность воды. Гиацу сидел в лодке, подставив лицо солнцу, и танцевали разноцветные круги под закрытыми веками, собирались они в неведомые фигуры и распадались вновь. Качалась лодка на волнах, качалась... Уже пора бы и причалить.

Мальчик распахнул глаза и застыл в изумлении: ни отца, ни берега, ни усыпавших его деревенских домиков! Совсем один плывёт Гиацу в старой лодке по открытому морю, и ветер торопит его куда-то, торопит, и лишь выловленная рыба ещё вяло трепещет плавниками.

Показался впереди заострённый каменный мыс. Ну, конечно, это же Танау! Пролив Танау, Горло дракона! Гиацу приподнялся и стал жадно всматриваться в очертания мыса. Берег всё приближался, и там, на большом валуне одиноко и прямо стоял Атхай, сжимая в руке рыболовную сеть. Живот его пересекала глубокая рваная рана, от бока до бока, и второй рукой Атхай ухватился за неё, будто пытался удержать жизнь, утекавшую сквозь страшный порез. Тёмная кровь заливала его пальцы и падала каплями на камень у самых ног. Завидев сына, Атхай с облегчением улыбнулся, словно только его и ждал. Он поднял руку с сетью и махнул Гиацу — на прощание, и в тот же миг его сдуло налетевшим молочным туманом.

— Оте-е-ец! — завопил Гиацу, но ничего уже не было видно.

Крик бесследно погас в тумане, и маленькое судёнышко понесло по волнам, качая и подбрасывая. Стало холодно, и мальчик вспомнил, что бросил одежду на берегу, когда кинулся в воду. Что же делать? Так и умереть можно! В лодке не нашлось никаких вещей, лишь в ногах валялась выловленная рыба. Она уже не шевелилась, и в пустых чёрных глазах её отражался сам Гиацу — озадаченный и потерянный. Дул сильный, пронизывающий ветер, и лодка уверенно разрезала плотные клочья тумана, несясь вперёд. Чьи-то тёмные спины замелькали в море тут и там. Гиацу замер: что за чудища на этот раз?

— Гиацу, Гиацу! — раздался вдруг знакомый голос, и мальчик настороженно выглянул за борт.

Лодку окружили тюлени — огромные, чёрные, совсем как с алльдского флага, развевавшегося над Тюлень-градом. Гиацу никогда таких не встречал. В водах Тахай-моря он видел порой маленьких красноватых тюленей с вытянутыми носами, но они редко приближались к деревне и поймать их было непросто. Теперь же его окружили совсем другие животные. Блестели их толстые гладкие шкуры, показываясь из воды и тотчас исчезая, блестели тёмные круглые головы, блестели пронзительные чёрные глаза на совсем не тюленьих лицах...

— Гиацу! — вновь позвали его, и в ближайшем тюлене он с изумлением узнал Тсаху.

Все они были тут — все, кого увезли алльды с родных солнечных берегов, все, кто мёрз с ним на одном корабле, плывя через Брюхо дракона, и в их знакомых тёплых глазах светилась теперь глубокая грусть.

— Мы пришли попрощаться, — промолвил Тсаху.

Гиацу сжал пальцами борт своей лодки:

— Куда вы?! Я хочу с вами!

— Нельзя, — сказал тюлень, так похожий на Чусена — и тоже, как и старик, с седой бородкой.

— Почему нельзя?! — в отчаянии воскликнул Гиацу.

— Здесь наши пути расходятся.

— Но у меня никого больше не осталось! Не бросайте меня!

— Это не в наших силах, Гиацу, — тихо проговорил Чусен и нырнул.

Один за другим остальные тюлени тоже стали нырять. Лишь блестящая круглая голова Тсаху по-прежнему торчала над водой, и чёрные глаза печально глядели на друга.

— Не бросайте меня... — слёзы струились по щекам Гиацу. — Пожалуйста...

Но Тсаху молчал. Он становился всё меньше, ведь не стояла на месте лодка — её сносило течением дальше. Наконец круглая тюленья голова совсем пропала из виду, и море вновь заволокло густым туманом. Гиацу хотел позвать Тсаху, да передумал: не откликнется никто на этот зов. Он обернулся и увидел, что его принесло к Тюлень-граду, и омытые холодными дождями дома недружелюбно косятся с холмов на маленького чужеземца. Ветер задул сильнее, смахивая с города клочья тумана и обнажая блестящие, грязные улицы. Гиацу ощутил шевеление на дне лодки: одна рыба ещё жадно раскрывала рот, не желая умирать. Она отчаянно билась на обездвиженной горке своих собратьев, и мальчик взял её и бросил за борт. Но тут забилась другая, за ней — третья, и всё вдруг заходило ходуном...



* * *

Читать дальше главу 5 «Колдовской дар» — http://proza.ru/2024/12/07/63

Справка по всем именам и названиям, которые встречаются в романе (с пояснениями и ударениями) — http://proza.ru/2024/12/22/1314