Ч1. Глава 5. Колдовской дар

Дорогой читатель! Вы открыли пятую главу моей книги «Огни чертогов Халльфры». Если вы ещё не читали предыдущих глав, я рекомендую вам перейти по ссылке http://proza.ru/2024/12/06/1741 и начать чтение с начала. Помимо первой главы, там вы найдёте также аннотацию и предисловие к книге.
Если вдруг вы пропустили предыдущую, четвёртую главу, «Лунные берега», то держите ссылку на неё — http://proza.ru/2024/12/07/56

Если же вы оказались здесь в процессе последовательного чтения, я очень рада. Надеюсь, это означает, что вам нравится моя история!

Приятного чтения!

* * *

ОГНИ ЧЕРТОГОВ ХАЛЛЬФРЫ
Часть 1. Слуга колдуна
Глава 5. Колдовской дар


— Гиацу, просыпайся, — тряс его Оллид. — Надо поесть и ехать дальше.

Мальчик с трудом разлепил глаза. Солнце уже поднялось и стояло высоко над лесом, и свет пронизывал мохнатые кроны деревьев. Тихо шептались листья на ветках, будто передавали друг другу тайные вести, пели птицы далеко в чаще, и тепло трещал костёр, уже разведённый Оллидом. Прямо из пламени высовывался маленький закопчённый котелок, и от него исходил густой пар, пахнущий травами. Вода уже начала пузыриться, и колдун палкой выудил котелок из огня. Гиацу подумалось, что днём хозяин выглядит не столь загадочно, и действия его — такие точные, такие простые — кажутся по-домашнему уютными. Словно оба они — и древний колдун, и маленький семанин — были просто дальними родственниками или односельчанами, отправившимися на охоту и заночевавшими в лесу. Оллид вручил мальчику вчерашнее мясо, уже прогретое у огня, и деревянную миску, в которую плеснул горячего отвара.

— Спасибо, — смущённо промолвил Гиацу.

Он принялся за еду, украдкой поглядывая на господина. Оллид казался погружённым в свои мысли, но было заметно, что он чутко улавливает всё, что происходит кругом, будь то внезапно вспорхнувшая с дерева птица или шуршащий лист, оторвавшийся с ветки. Порой колдун бросал внимательные быстрые взгляды и на своего слугу. Гиацу ловил их, с удивлением понимая, что хозяин тоже изучает его. Должно быть, решает, для какой работы сгодится семанский мальчишка. Но что может понадобиться колдуну от простого человека? Неужели есть что-то такое, чего господин не способен делать сам? Ведь, похоже, он обходился без слуги все свои семьсот лет! Или — как говорят у алльдов — семьсот зим.

— Господин? — осторожно начал Гиацу, и Оллид метнул на него острый взгляд из-под чёрных бровей. — У тебя раньше были слуги?

— Нет.

— А жена?

— Нет.

— Ты всегда всё делаешь сам? — удивился мальчик. — И готовишь? И... стираешь?

— Да.

Глаза Оллида глядели прямо на Гиацу, но он не мог прочитать в них ничего: хозяин казался домом с наглухо заколоченными дверьми и ставнями. Если и есть там кто-то внутри, то он тихо ждёт, пока незваные гости снаружи сами уйдут. Гиацу набрался смелости и спросил снова:

— И тебе никогда не хотелось, чтобы... чтобы у тебя была семья? Или... друзья?

— У меня был друг, — тихо промолвил Оллид, и по его лицу будто прошла рябь. Но больше он ничего не сказал про своего друга, а мальчик побоялся настаивать. Едва слышно он спросил господина:

— А семья?

Оллид усмехнулся:

— Ну не из яйца же я вылупился. Конечно, у меня были и мать, и отец.

Гиацу, ободрённый его ответом, продолжил:

— А братья и сёстры?

— Братья, — усмешка Оллида стала похожей на гримасу. — Двое старших.

— Они тоже колдуны?

— Нет. Мы с братьями родились от одного отца, но от разных матерей. Моя мать была колдуньей, поэтому я унаследовал её дар и живу до сих пор. А братья, рождённые простой женщиной, уже давно умерли.

— О-оо... — протянул Гиацу, пытаясь осмыслить услышанное. И спросил первое, что пришло в голову: — Ты скучаешь по своим братьям?

В глазах Оллида мелькнуло странное выражение, но тотчас выскользнуло вон.

— Я их не помню, — отрезал он, но Гиацу ничего не заметил:

— Надо же... — удивился мальчик. И добавил с грустью: — Мне кажется, я вряд ли когда-нибудь забуду свою сестру.

— Поговорим, когда ты проживёшь семьсот зим.

— А я могу столько прожить?!

— Нет.

Гиацу нахмурился:

— Зачем тогда ты дразнишь меня, Оллид-тан?

Колдун поглядел на него с любопытством:

— И действительно... Прости, Гиацу, — серьёзно сказал он, и мальчик открыл рот от изумления: никак не ожидал он извинений от своего хозяина. — Давай лучше я расскажу тебе немного о колдунах, — предложил Оллид.

Он отхлебнул травяного отвара и начал:

— Наша сила передаётся лишь... по наследству. Ты можешь родиться колдуном, если твоя мать или твой отец обладали колдовским даром.

— И твои дети тоже будут колдунами?

— Будут. Но есть одно «но». Колдовской дар не может перейти ребёнку и остаться при этом у родителя.

— Как это? — не понял мальчик.

— Я стану терять свою силу по мере того, как мой ребёнок будет расти. В конце концов, весь дар перейдёт к нему, а я превращусь в обычного старика, который быстро рассыплется в песок.

— Это же... — Гиацу в смятении пытался подобрать слова: — Это же ужасно! Получается, тебе лучше без детей, иначе ты быстро умрёшь?

— Получается, — согласился Оллид.

— А что же стало с твоей мамой?

— Она умерла, когда мне минула пятнадцатая зима.

— Но как она решилась родить тебя? Она не знала, что умрёт?

— Знала, — Оллид отвернулся, и красно-рыжие отсветы костра язвами легли ему на щёку и стали путаться в блестящей чёрной косе. — Знала... — повторил он с грустью. — Но она полюбила моего отца и решила, что время её подходит к концу.

— Это так несправедливо! — горячо воскликнул Гиацу.

— Отчего же? — Оллид сорвал длинную травинку и протянул мальчику. — Смотри: мы не можем одновременно обладать этой травинкой. Она либо у меня, либо у тебя. Либо мы её делим, — он разорвал травинку. — Но тогда ни у меня, ни у тебя не будет целого. Лишь половинки.

Гиацу осторожно взял свою половинку:

— А колдовской дар нельзя делить?

— Какое-то время можно. Пока ребёнок растёт. Но затем дар всё равно уйдёт к тому, кто сильнее и моложе: такова природа, — Оллид бросил травинку в костёр и задумчиво поворошил палкой догорающие поленья. — Так случилось и у нас. Мама ещё сохраняла остатки колдовства, пока я рос. Но затем сила покинула её, полностью перейдя ко мне.

Самое большое полено в костре развалилось на ярко пылающие угли — как развалился некогда остов погребального костра, навсегда забрав с собой мёртвую. Стоило лишь закрыть глаза, протянуть руку, и, казалось, коснёшься тонкого изумрудного шёлка, в который одели Арфен, дочь Конайри, вторую жену князя Калли Шёлковое брюхо и мать Оллида. Поверх зелёного набросили прозрачный белый, и словно нежный первый снег укрыл молодые поля. Голова матери покоилась на невысокой подушке с серебряной вязью рун. Вороные волосы, распущенные, как и полагалось мёртвым, волнами спускались до самых ступней, обутых в мягкие кожаные сапожки.

Она казалась такой невесомой и прозрачной в этих шелках! Они всегда ей шли. Князь знал это и дарил их жене целыми сундуками... Но Арфен теперь уже было не до шелков. Она лежала молчаливая, нездешняя, готовая исчезнуть, едва отвернёшься. И потому Оллид смотрел на мать во все глаза, стараясь запомнить каждую мелочь, каждую ямочку и морщинку на её лице, что не смогла разгладить смерть. Но вот треснул прогоревший помост, и пламя накрыло Арфен. Сноп горячих искр вместе с кучерявым тёмным дымом устремился прочь — к чертогам Халльфры. И слёзы побежали по щекам совсем юного Оллида.

— Господин, — голос Гиацу вернул колдуна к другому костру, горевшему прямо сейчас, — а чем обычно занимаются колдуны?

Оллид покрутил в руках расписной бычий рог, из которого пил:

— Кто чем, — сказал он уклончиво. — В былые времена колдуны лечили людей и слыли лучшими лекарями в мире. Некоторые мешали начаться распрям и войнам. Мой друг был из таких.

— Почему — был? Он умер? — Гиацу затаил дыхание.

— Его предал человек, которому он верил, — отозвался Оллид, сжав рог. — Князь Рован, сын Гвара, хотел... использовать его в своих целях. Он желал захватить горнские земли на юге. И с помощью Инга развязать войну.

— Твоего друга звали Инг? — озадаченно переспросил Гиацу.

— Да, — кивнул колдун. — Инг Серебряный.

— Я слышал это имя... Мама рассказывала мне про него!

— Я не удивлён, — на лице Оллида появилась грустная улыбка. — Что же ты о нём знаешь?

— Что он был великим лекарем! — выпалил мальчик. — И люди ехали к нему из далёких земель, лишь бы он им помог.

— Да, так и было...

— Так его же кто-то проклял?

— Инга? — Оллид с изумлением всмотрелся в Гиацу.

— Ну да, — закивал маленький семанин. — Мама говорила, его кто-то проклял, и он перестал лечить людей. И больше о нём никто ничего не знает. Наверное, он умер от проклятия.

Оллид издал негромкий смешок:

— Умер от проклятия, значит? Ну... Можно и так сказать.

— Я не прав, да? — догадался Гиацу.

Колдун задумчиво потеребил косичку бороды. Глаза его невидяще устремились на костёр, но затухающее пламя едва теплилось в их тёмно-зелёной глубине. Гиацу ждал, не говоря ни слова: он очень хотел узнать, как всё было на самом деле, но опасался, что господин не пожелает рассказывать дальше. О некоторых вещах колдун говорил легко, о других — явно умалчивал. Порой казалось, что он не то сердится, не то злится, но в следующее мгновение мог даже извиниться за свои слова! Гиацу вздохнул: какой сложный, переменчивый человек! Будет трудно уживаться с ним. Но делать всё равно нечего.

Оллид откашлялся, прочистив горло, и вновь посмотрел на своего слугу:

— Я уже говорил тебе, — начал колдун, — что Инга предал князь Рован. Когда Инг отказался участвовать в его военных походах, князь воткнул ему копьё в спину.

— Почему? — ахнул Гиацу. Оллид пожал плечами:

— Наверное, потому, что опасался, как бы Инг не помог другой стороне, раз отказывается помогать Ровану.

Гиацу вдруг нахмурился и воскликнул с негодованием:

— В спину! Как подло! Только трусы бьют в спину!

— Если бы он бился с Ингом честно, он никогда бы не победил его.

— И Инг умер?

— Инг его проклял.

— Ого! — поразился мальчик. — А... как он его проклял?

— Ровану было тогда тридцать три зимы. Проклятие Инга гласило, что ни один из потомков князя не сможет пережить этот возраст.

— Жуть! — содрогнулся Гиацу. — И проклятие правда работает?

— Да, — вздохнул Оллид. — И в этом трудность... Видишь ли, снять проклятие можно, только убив того, кто его наложил.

Колдун умолк, глядя на мальчика. Тот смотрел на господина непонимающе: брови на смуглом лице сошлись в прямую линию над узкими чёрными глазами, рот приоткрылся...

— Подожди! — воскликнул Гиацу. — Ты хочешь сказать: Инг не умер?! Раз проклятие в силе?

Оллид улыбнулся: и в самом деле смышлёный мальчишка!

— Инг не отправился в чертоги Халльфры — это всё, что я знаю, — ответил колдун. — Он не умер в том смысле, в каком умирают обычно люди. Но он и не жив — в том смысле, в каком живы я и ты.

— Как... сложно, — признался Гиацу.

— Так вот, — продолжил Оллид. — Проблема в том, что потомки князя Рована ищут Инга, чтобы убить его и снять своё проклятие. Но никто из них не знает, как может выглядеть Инг Серебряный.

Он вновь замолчал, предоставляя Гиацу самому осмыслить эти слова. Солнце медленно катилось над лесом, и яркие лучи, недавно лившиеся на крохотную поляну сверху, уже понемногу заваливались в бок. Удлинялись тени, и сильнее становился ветер. Оллид чувствовал, как тот толкает его в спину: вставай, вставай, пора ехать! Колдун знал, что надо спешить. Но маленький слуга мог выдать его случайно, встреться кто-нибудь на пути — ведь путь до Диких гор не близкий. И потому Оллид медлил. Он говорил семанину лишь часть правды, но и этого было достаточно, чтобы осознать: цена пророненного слова — жизнь. Глаза мальчика округлились от ужаса:

— Это что же... — проговорил он почти шёпотом, будто кто-то мог их подслушать, — Получается, если князь узнает, что рядом с ним колдун, то он убьёт его, потому что думает, что это может быть Инг Серебряный? И что это излечит князя от проклятия?!

— Именно! — подтвердил Оллид.

— И тогда... тогда выходит, что...

— Никому, никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя говорить, кто я, — закончил за слугу господин. — Убьют не только меня. Но и тебя — на всякий случай.

— Ох... — вырвалось у Гиацу.

«Ну и влип же я!» — подумал он про себя. Затем поглядел в устремлённые на него такие серьёзные зелёные глаза и ощутил острое сочувствие к своему господину. Так вот, видно, почему он не пытается предотвращать войны, хотя и мог бы. Вот почему он путешествует по лесным чащам, а не по проложенным тропам, хотя по тропам было бы легче ехать. Вот почему... «Да... — решил Гиацу. — Будь я колдуном в таком княжестве, я бы тоже прятался. Ведь вряд ли князь поверит, если просто сказать ему, что ты не Инг Серебряный. Мало ли что ты там говоришь? Врёшь наверняка».

— А многих уже убили? — тихо спросил Гиацу.

— Многих. Но колдуна — ни одного. Сотни хороших лекарей князья лично отправили к Халльфре. Из-за этого в Лисьепадском княжестве часто бушуют болезни: некому их лечить.

— А если уехать далеко от этих князей? — с надеждой предложил мальчик. — На самый край света?

— Я и так живу почти на краю света, — отозвался Оллид, вставая. — В Диких горах на севере.

— Так это правда?! — подскочил Гиацу. — Значит в Атахань-горах и впрямь есть колдуны?! Всё, как рассказывала мама!

— Сейчас там живу только я. Ну и ты будешь жить со мной.

— Вот это да! А там холодно?

— Достаточно.

— А умереть от холода можно?

Оллид поглядел на него с непониманием:

— А ты хочешь?

— Нет, конечно! — Гиацу замотал головой и потупился. — Я просто... Мама говорила, что у вас здесь так холодно, что можно даже умереть.

— В целом это правда, — согласился колдун, вытряхивая капли из рога. — Но у нас не всегда холодно, — и он обвёл рукой одетый в сочную зелень лес: — Сейчас, как видишь, лето.

— Господин, — Гиацу решился задать ещё один терзавший его вопрос. — А почему ты вообще живёшь здесь? Если на твоих землях можно умереть от холода, если тебя могут убить, как только узнают, что ты колдун... Почему ты не уедешь? У нас вот тепло и никто не убивает колдунов. И урожай на землях Семхай-тана собирают дважды в году! Наверное, и алльдские князья не захотели бы воевать, живи они в наших краях. Они все были бы сыты и довольны, как богатые фахи.

Оллид задумчиво поглядел вверх. Кругом цвело лето, и небо прикрывали острые пики елей да причудливо изогнутые ветви дубов. Лето в алльдском краю было особенно ценно — как краткий миг жизни между двумя суровыми зимами. Успей, успей насладиться! Но Оллид наслаждался не только им.

— Мне нравится, когда холодно, Гиацу, — признался он. — Я люблю хруст снега под ногами, люблю смотреть, как мороз укрывает землю, и слушать, как поют льды, сковавшие горные озёра, — небо над лесом молча рассёк большой чёрный ворон, и, нахмурившись, Оллид добавил: — А предатели есть везде. От них никуда не уедешь.

И он повелел земле поглотить костёр и лапник, на котором они спали. Гиацу, ещё не привыкший к этому, вновь чуть не вскричал от ужаса: где ж это видано, что земля сама двигается?! Но быстро пришёл в себя: теперь он слуга колдуна. Нужно, нужно привыкать!

Ветер поднялся сильнее, и кроны деревьев стали клониться друг к другу, цепляя ветви, срывая листья. Оллид угрюмо оглядел лес и подошёл к Туринару:

— Ну что, дружище, — тихо сказал он, поглаживая коня по могучей шее, — надо бы скакать во весь опор. Кто-то идёт по пятам за нами.

— Кто идёт? — испугался Гиацу. — Князь?

— Вряд ли князь, — Оллид втянул воздух, словно пытался понять по запаху, кто их преследует, и покачал головой: — Не знаю. Но это и неважно, — он вскочил на спину Туринара и протянул руку мальчику. — Скорей!

И вновь понеслись мимо деревья и пышные кустарники, зазмеились блестящие полоски ручейков и рек, потянулись покрытые высокой травой холмы да массивные каменные валуны, окружавшие их, будто безмолвная стража. Быстро бежал верный Туринар, и всё тише становилось неясное, но такое тревожное предчувствие, мучившее Оллида с самого пробуждения.

За много сотен зим он привык полагаться на свои ощущения, даже если не понимал их сути. В конце концов, они — единственное, что есть у него в этом мире, единственное, на что вообще можно опираться. Колдун всегда слушает всё: и неспокойный шёпот деревьев, и шорох падающего зимой снега, и завывания ветра, гуляющего в ночи, и даже голоса во снах — и они помогают ему выжить.

Нынче утром Оллид приложил ладонь к земле, и далёкий перестук копыт тревогой отозвался в его пальцах. Нельзя было наверняка сказать, что всадник — а лошадь точно несла седока, и притом тяжёлого, — скачет по их следам, а не мимо. Но рисковать Оллид не любил, и оттого спешно разбудил мальчишку.

Триста зим минуло! Триста зим — как не стало Инга, и лисьепадские князья открыли охоту на колдунов. Оллид сжал поводья: какие же это были нелёгкие и страшные времена... Но они многому научили его, и теперь он умел исчезать и без колдовского плаща — исчезать не физически, а будто из самих мыслей других людей. Человек, видевший Оллида, вскоре обнаруживал, что ему трудно думать о нём, и в памяти мешаются дни и даже целые годы. Встреча случилась только что? Или прошла уже пара зим? Да и было ли это вообще? Так и работорговец Вилль уже не мог сосредоточиться на Оллиде, едва тот покинул Тюлень-град с купленным семанином.

«Забудь, — шептал Оллид. — Забудь!»

И все послушно забывали.

И всё же кто-то следовал за ним от самого Риванского моря. Кто-то, кто видел его в Тюлень-граде и почему-то не забыл. Колдун угрюмо перебирал в памяти столпившихся на площади зевак: с виду — обычные люди, кто победнее, кто побогаче... Не мог же среди них затесаться лисьепадский князь! Кто там у них сейчас? Гаранур, кажется. Гаранур, сын Харвинга Кровавого. Да нет, не узнал бы князь колдуна... И всё же, всё же!

Колдовство Оллида лучше всего работало на одного человека. Чем больше было людей, тем слабее делались чары, и уже далеко не все могли позабыть его. Стоило бы, как Мевида, поселиться в какой-нибудь деревушке, да десятки зим оттачивать мастерство забвения на толпе селян. Но Оллид не желал жить среди людей. Надо было, наверное, и к работорговцу заявиться по-тихому, да колдун чувствовал, что время на исходе, и не знал точно, не опоздает ли, если ждать. Ведь едва Туринар ворвался в Тюлень-град, как до колдуна донёсся обрывок разговора: «...толстый Вилль уже принимает товар: столько семан привезли!..». Оллид понял: вот оно, вот! Мир сам подсказывает ему, что нужно торопиться. Даже имя работорговца прозвучало! Теперь забрать мальчишку и сразу прочь — в леса на землях лайя, думал Оллид, а оттуда уже топями миновать Лисью Падь. Но кто-то последовал за ним, и оттого пришлось менять задуманное.

Одноглазый... Он не понравился колдуну сразу. Не князь — это точно. Но такой огромный, будто дальний потомок самих хёггов, северных великанов. Уж не Фёнвар ли послал его? Но как? К Фёнвару не может больше пробраться ни одна живая тварь, кроме белых медведей, ходящих по краю земли. А этот одноглазый, хоть и огромный, но всё же человек, а не медведь. Оллид почти не смотрел в его сторону, но взгляд моряка — ледяной, оценивающий — врезался в память. Колдун невольно поёжился, но тотчас успокоил сам себя: ничего, ничего. За ним сейчас явно скачет не целое войско. Страшно было лишь когда Ринук Рыжий, сын Рована, привёл большую дружину к Диким горам. Вот когда Оллид перепугался не на шутку! А от одного полухёгга отвязаться будет нетрудно. Наверное...

Туринар мчался прямо через лес, не выходя на дорогу: если можно не встречать людей, то лучше не встречать их и добираться обходными путями. Колдун старательно объезжал стороной разбросанные по Горнскому княжеству деревеньки и крупные поселения, ещё не ставшие городами. А города на пути не встречались: все они теснились вдоль побережья. Горну повезло: с юга у него плескалось Риванское море, на востоке прятались на сырых холмах лайя, а с севера обнимали княжество непроходимые болота. И лишь одна тропа узким горлышком кувшина вела через них к Лисьей Пади. Но были и другие, малоизвестные тропы: через топи лайя на востоке и через Гиблые болота Инганды на западе. Лисьепадские князья не раз пытались зайти с запада, ведь горнские войска сторожат свою единственную большую дорогу. Но болота не любят людей. Особенно болота, на которых живёт колдунья Инганда.

Однако Оллид знает верные пути, и сам Дьяр, повелитель дорог, не собьёт его. Колдун обогнёт болота, обойдёт Лисью Падь по кругу и отправится дальше на север — туда, где переливаются изумрудно-сапфировые сияния над холодными пиками Диких гор! И петлял, петлял Туринар по густым горнским лесам, изредка выбегая на открытые каменистые холмы, где Оллид чувствовал себя как никогда уязвимым. Да и нигде, кроме Диких гор, не ощущал он себя спокойно. Нигде — даже, когда у него был дом. Даже, когда жива была мать. Ведь именно с тех первых зим всё и пошло не так в его жизни.

Оллид считал: ему не повезло родиться в княжеской семье — там, где власть, будет и вечная грызня за неё. Не повезло иметь и двух старших братьев, люто возненавидевших его, потому что отец во всём предпочитал младшего сына.

Когда мать слегла, она позвала Оллида к себе и прошептала:

«Оллид, сокол мой, как я умру, не жди и дня. Уходи. Уходи сразу же, иначе беда случится».

Он помнил всё так хорошо, будто она ещё вчера лежала перед ним, с трудом переводя дыхание. Помнил, как сидел подле матери, держа её за тонкую прозрачную руку, и вслушивался в тихую речь. Ставни были закрыты: снаружи бушевала гроза, и раскаты грома время от времени сотрясали княжеские покои. Видно, нёсся мимо Гумгвар, повелитель войн и молний, на своей колеснице, и топот его огромных коней оглушал испуганных людей, попрятавшихся в домах. Рядом с постелью горячо пылали свечи, и кроваво-рыжее сияние пятнами сновало по исхудавшему лицу Арфен. Даже сейчас она казалась удивительно молодой, словно прожила на свете не шестьсот двадцать зим, а от силы — тридцать. Но в другой руке она сжимала испачканный в крови платок. Оллид не столько видел, сколько знал, что мать его держит. Она кашляла кровью уже две луны, но запретила сыну лечить её или искать помощи у других колдунов.

«Мама, прошу, дай мне прогнать твою болезнь!» — горячо молил Оллид, и свечи яростно вспыхивали от его слов.

«Нет, милый мой. Колдовской дар уходит к тебе, такова его природа, — упрямо твердила Арфен. — Моё время кончается, и лечение не поможет. Ты лишь зря потратишь силы. Я уже слышу звон кубков из чертогов Халльфры — пируют там мои предки, ждут, когда и я сяду с ними за стол».

Оллид стиснул зубы и отвернулся, и утробно зарычала гроза в тёмном небе. Но мать нежно погладила сына по щеке, развернув обратно к себе:

«Слушай меня, зеленоглазый мой, слушай внимательно, — продолжила она. — Отец пожелает сделать тебя своим наследником. Он считает тебя умнее и лучше твоих братьев. И он прав. Но Ярган и Виллинар воспротивятся и убьют тебя. Не нужно тебе править, Оллид, поверь мне, не нужно, — Арфен в отчаянии сжала руку сына, и дрогнуло пламя свечей. — Одно только горе ждёт тебя на княжеском месте. Уходи, уходи далеко! Слышишь? Иди в Дикие горы, разыщи там Инга Серебряного, он поможет тебе: укроет ото всех и обучит колдовству, которому не успела научить я...»

Мать смолкла, пытаясь отдышаться. Дождь с силой барабанил в ставни, будто пытался их распахнуть, и ветер помогал ему, наваливаясь на дом. Но дом стоял твёрдо, держали напор крепкие стены, и Арфен заговорила дальше:

«Отец станет посылать за тобой гонцов: ты знаешь, он упрям, как никто. Он даже пришлёт твоих братьев, и они нальют сладкий мёд тебе в уши, лишь бы усыпить бдительность! Не выходи к ним, не открывайся, выжди. Пусть все решат, что ты умер. Пусть забудут, что ты был! — заклинала мать. — Тебе — лететь высоко, тебе — колдовать легко, тебе — одному вовек ходить тёмными дикими тропами...»

Он и не спорил с ней. Знал Оллид: не его это судьба — быть князем. Понимал он и то, что братья ненавидят его. И то, что отец не станет ничего слушать, и глухотой своей вынудит старших сыновей пойти против младшего. Но Оллид не желал смерти. Ни тогда, ни теперь. И не надо было ему власти, кроме той, что позволяла останавливать чужую смерть. Да и эта власть оказалась зыбкой: и сквозь пальцы, подобно воде, зима за зимой утекали жизни не только простых людей, которых пытался излечить Оллид, но и колдунов — его матери Арфен, его старого друга Инга... Утечёт однажды и жизнь этого мальчишки, Гиацу.

Хорошо бы не сильно привязаться к нему, думал Оллид, глядя на взъерошенную чёрную макушку перед собой. И понимал не без раздражения: семанин уже нравится ему. Понравился с первых же слов: этой своей отчаянной попыткой уговорить нового господина выкупить кого-то ещё из захваченных односельчан, готовностью отработать любой долг за них...

Но мог ли колдун помочь всем этим людям? Ни серебра, ни золота Оллид не имел, лишь несколько крохотных изумрудных камней тряслись в кошеле на поясе. Да и будь камней больше, сколько внимания привлёк бы странный господин, выкупивший целый корабль рабов? Сколько времени бы потребовалось, чтобы покинуть с ними Тюлень-град — ведь не вместились бы все они на спину Туринара! Это могло бы стоить жизни и самому Оллиду, и Гиацу. И всё равно не остановило бы ни постоянные войны, ни работорговлю. А потом ещё кто-нибудь из спасённых пришёл бы да воткнул копьё в спину своему спасителю.

Оллид не мог не слышать людскую боль и в то же время считал, что мало кто заслуживает добра. Дай человеку в руки оружие — и пусть даже этим оружием станет страшное знание, — и человек забудет о сострадании. Если бы только могли эти люди, которые без раздумий убивают других, испытать то же, что испытывают колдуны: чужую боль, разливающуюся по твоему собственному телу, будто это ты сам умираешь; чужой ужас от того, что жизнь вот-вот кончится; а потом — и все чужие страхи, которые отныне будут красться за тобой каждую ночь... Забрать жизнь у животного — и то нелегко! Но потому-то колдуны и становились великими лекарями. Кто ещё способен за одно лишь касание понять, где и почему болит, даже если человек без сознания и не может сам поведать о своей беде? Ведь едва коснёшься, как у тебя заболит там же.

Пожухлая и усталая трава, колыхавшаяся на камнях, сменялась высокими сочными стеблями, щекотавшими седокам ноги. Из стеблей вылетали разноцветные бабочки, выпрыгивали испуганные кузнечики да вспархивали беспокойные птицы, устремляясь прочь от могучих лошадиных копыт. Трава мельчала, словно земля втягивала её назад, и среди яркой зелени мелькали цветы — красные, белые, жёлтые.

То тут, то там показывались треснувшие лысые макушки камней. Порой из них вырастали каменистые гиганты, укрытые изумрудными мшистыми плащами, и Гиацу с удивлением крутил головой, пытаясь рассмотреть их: никогда ещё не видел он настолько больших камней. Некоторые казались ему великанами, тяжело согнувшимися под тяжестью своих доспехов. Они будто застыли в ожидании окрика командира. Вот прокричит он: «В бой!», и распрямятся его воины, и застонет земля под их каменной поступью. Туринар замедлил бег и пошёл тише, давая мальчику возможность рассмотреть валуны. Один из них оказался совсем близко, и Гиацу отчётливо видел все трещины, густо заросшие мхом. Он вытянул руку, касаясь валуна, и пальцы скользнули по нагретой на солнце шершавой поверхности — такой тёплой, будто камень действительно был живым.

— Это Спящие стражи, — проговорил Оллид прямо над самым ухом Гиацу, и мальчик тотчас отдёрнул руку от валуна. — Однажды Инг заставил их выстроиться в огромный каменный круг — чтобы уберечь от гибели простых людей во время войны между лисьепадским и горнским княжеством. Двигать целые камни — задача непростая даже для умелого колдуна. Но Инг мог и не такое...

— Вы и друг с другом воюете? — интерес в глазах Гиацу сменился грустью. — Почему?

— Богатство, — вздохнул Оллид. — Горнское княжество имеет выход к морю. Лисьепадские князья тоже о нём мечтают: это и торговля, и война... А война — это и рабы, и драгоценности, и новые земли, более плодородные.

— Как наши?

— Как ваши.

— Ясно... — сник Гиацу. — Значит... Значит, если бы лисьепадские князья имели выход к морю, они бы тоже к нам приплыли?

— Скорее всего.

Туринар вновь пустился вскачь, и замелькали огромные серые валуны, зарябили перед глазами тонкие полоски деревьев и зелёные пятна кустарников. Гиацу невидяще глядел на всё, и море — родное Тахай-море — бросало на берега его памяти свои тёплые ласковые волны. Приветливо улыбались односельчане, встречаясь на пути, кричали над головой птицы, свободно паря в небе, и невыносимо вкусно пахло рыбной похлёбкой, которую мама только-только сняла с огня...

Но так ли всё было хорошо на самом деле? Ведь пели же моряки на корабле про семанина Аёку, который убил брата Айваны, или Риваны, как зовут её алльды, и желал править в Горнском княжестве. А вдруг Аёку и в самом деле был негодяем? Что, если семанские фахи ничуть не лучше алльдских князей? Ведь Гиацу никогда их не видел и ничего не знает о правителях родного края. Как и о людях за пределами своей деревни.

День приближался к концу, и сиренево-алые полосы облаков, будто глубокие морщины, пролегли по темнеющему небу. Лишь вчера Гиацу впервые очутился на алльдской земле. А столько всего случилось, что, кажется, он прибыл целую вечность назад, а то и больше! Работорговец, хозяин-колдун, небывало умный конь, Ланаа-озеро, варды, говорящее болото... Интересно, водились ли дома такие же чудеса, или все они собрались в этом северном краю? Гиацу не знал: ему не довелось путешествовать по родным землям. Но одно мальчик понимал точно: будь он один, он бы не пережил ни встречи с вардами, ни со сверкающей топью, тянущей к нему водяные руки, ни с Лунным озером, которое так его манило. Чудеса чудесами, но как же хорошо, что рядом есть настоящий колдун!

На привал остановились в лесу. Оллид не любил поля и долины и чувствовал себя спокойнее всего среди высоких угрюмых деревьев, плотным кольцом обнимающих поляны. Но Гиацу всё равно улавливал тревожность в движениях господина и понимал: это от того, что кто-то преследует их. Колдун не говорил об этом больше, а мальчик не спрашивал, и в молчании они поели тушёных грибов, которые Оллид собрал неподалёку от стоянки. Гиацу от непривычной пищи скрутило живот, и он долго не мог уснуть, а господин же мигом завернулся в свой зелёный плащ и будто пополнил ряды Спящих каменных стражей. Даже со стороны Туринара не доносилось ни звука: конь совершенно слился с окружавшей мглой. И маленькому семанину показалось, что он остался совсем один в этом холодном и равнодушном мире. Только бы теперь никакие топи и варды не вылезли!

Приступ боли в животе отступил. Гиацу лежал на еловой подстилке и глядел в тёмную глубину неба. Он по-прежнему не узнавал ни единой звезды, но теперь пытался запомнить узоры из местных серебристых точек, раз уж придётся жить под их сиянием. Чусен всегда говорил, что знать расположение звёзд очень важно в мореходстве, это позволит не сбиться с пути. Наверняка, это важно и на суше. Но звёзды мигали, путались, деревья то и дело загораживали их пышными чёрными кронами, и Гиацу никак не получалось разглядеть всей картины. Хорошо бы увидеть небо с открытого места, да хозяин не станет останавливаться на ночлег в поле.

— Шу, шу. Шу, шу, — взрезали воздух крылья ночной птицы, и тотчас кто-то зашуршал в траве рядом с Гиацу.

Мальчик вздрогнул и прислушался, но то был, верно, испуганный зверёк. Теперь он затаился или же юркнул в нору, и вновь тишина окутала крохотную полянку. Издали слышался стрекот ночных кузнечиков и еле-еле уловимые переливы лесной речки. Господин сказал, что у воды останавливаться тоже не любит: там и насекомых больше, и шум не даст ничего услышать.

«А что нужно слышать?» — насторожился Гиацу.

«Дикие звери. Люди. Вокруг много опасностей», — и Оллид обвёл внимательным взглядом лес, уже погружавшийся в сумерки.

Мальчик лежал теперь, сжимая новый шерстяной плащ, и пытался расслышать что-нибудь подозрительное. Зверёк, испугавшийся птицы, больше не шевелился. Но вот шорох послышался с другой стороны: кто-то будто наступил на высохшую ветку, и та с хрустом треснула. Гиацу резко сел и напряжённо всмотрелся во тьму. Однако тьма вновь затаилась, лишь где-то в чаще затрещало дерево. Ветер тотчас пробежался по кронам, легонько касаясь листьев, и те недовольно отозвались:

— Вшш-вш-вшшш...

На миг Гиацу почудилось, будто кто-то бродит совсем близко, и плотная тень мелькает за ближайшими стволами. Костёр уже давно потух, и света переливающихся углей не хватало, чтобы озарить пространство вокруг. Руки маленького семанина похолодели и сильнее вцепились в плащ: господин ещё не успел поведать, какие хищники обитают на алльдской земле. Гиацу помнил только про шамь атау да ченам атау — белых и бурых медведей, но Чусен говорил, что они огромные. Тень за деревьями не казалась огромной: она двигалась проворно и быстро, едва касаясь земли, и трава, ветки и опавшие листья легонько шуршали под мягкими лапами.

Оллид вдруг дёрнулся и что-то недовольно промолвил на алльдском, и зверь — или кто это был? — мгновенно отступил и в несколько прыжков скрылся в чаще. И только тогда Гиацу понял, что дрожит. Он подполз ближе к господину и лёг к нему спина к спине. Но лес больше не трещал и не шуршал: он покорно стих, будто подчинился воле колдуна. Мальчик подтянул ступни под шерстяной плащ и, свернувшись калачиком, наконец, задремал.



* * *

Читать дальше главу 6 «Морок» — http://proza.ru/2024/12/15/793

Справка по всем именам и названиям, которые встречаются в романе (с пояснениями и ударениями) — http://proza.ru/2024/12/22/1314