Сонаследники. глава xviii

     Михалны больше не приходили, иногда звонила Люся, поздравляла с праздниками (Римма никогда не звонила), иногда Ольга — этим родственные отношения исчерпывались. Когда семья Ольги перебралась в мамину квартиру, первое время часто заходили Нина с Алёной: жили ведь на одной улице в десяти минутах ходьбы. У Нины тогда с деньгами стало неплохо, и они с дочерью каждое лето ездили на юг, потом делились впечатлениями. Впечатления, надо сказать, не впечатляли. Останавливались в Лазаревском в сарайчике, которые предприимчивые хозяева переделали в летнее жильё, спали вдвоём на узкой железной койке, постельное бельё и кастрюльку привозили с собой, кое-что варили на керосинке во дворе, но жильцов у хозяев было много и застать керосинку свободной получалось от силы раз в день. Зато с утра до вечера на море. Когда Виктор был дома, Нина пыталась его уколоть: что же ты жену и сына на море не свозишь, получаешь-то побольше моего? Он старался отшутиться, но после одного рассказа Алёны высказался довольно резко.

     Алёна, смеясь, поведала анекдотический случай. Остановились они в тот раз у других хозяев, но тоже в сарайчике без электричества, тоже с керосинкой и с удобствами во дворе. В первый же вечер случилась история. У этих хозяев был летний душ — деревянная будочка с выкрашенной в чёрный цвет бочкой на крыше. И вот, вернувшись с моря, новая отдыхающая решила освежиться. Через минуту, жирная, голая, багрово-красная, она выскочила из будочки с дикими воплями: вода в чёрной бочке нагрелась до высокой температуры и тётка облилась такой водой. Оказывается, в будочку надо заходить с половиной ведра холодной воды, разбавлять её нагревшейся в бочке и потом уже ополаскиваться, поливаясь из кружки. Пострадавшая  тут же собрала свои вещи и стала требовать  деньги, которые она заплатила за две недели вперёд. Хозяева денег отдавать не хотели. Крик продолжался битый час, и постояльцы с интересом смотрели бесплатный спектакль. Потом пришёл сосед и пригрозил милицией. Хозяева вернули деньги, и пострадавшая  ушла. Впрочем, недалеко: она нашла приют в доме неподалёку, и Нина с Алёной каждый день видели её утром, отправляющейся на море.

     — И этот сарайчик с удобствами во дворе вы серьёзно считаете отдыхом?  — спросил Виктор.
     — А море?! Две недели на море? — взвилась Нина.
     — А после моря и ополоснуться как следует негде. И на ужин беляши из киоска, и неизвестно, что у них внутри: собачатина или кошатина. А спится-то хорошо на продавленной койке? Валетом?
     — Ну да, спать, конечно, неудобно, — согласилась Нина.
     — И в туалет ночью ходить страшно, — добавила Алёна. — Я одна боюсь, маму бужу, берём фонарик и идём вместе.
     Нина бросила на дочь злобный взгляд.

     — Так вы, кроме кастрюльки с простынями, ещё и фонарик с собой везёте? — рассмеялся Виктор. — Жена, ты хочешь так отдохнуть? Если хочешь, то мы сейчас запишем адресок товарищей, у которых можно снять койку в сарайчике без электричества.

     Нина смотрела на него с откровенной неприязнью и скоро засобиралась домой. С тех пор их с Алёной частые визиты переросли в нечастые, а потом и в совсем редкие.   

     Коля заходил, как всегда, без звонка: вот шёл мимо, решил заглянуть. Рассказывал о работе и всё чаще жаловался на заведующую: придирается, вечно недовольная, а он работает, что есть сил: оформление каждой новой экспозиции, каждой выставки — всё на нём, он, хоть и называется заведующим отделом реставрации, один как перст. Ещё когда была жива мама, Ольга слышала от Коли такие жалобы, а вот мама рассказывал немного другое: он, когда нет срочной работы, может прийти в музей не к девяти, а гораздо позже, а через пару лет, освоившись,  и вовсе стал продавливать свой график:  не являться и день, и два. Мама переживала, что его уволят за прогулы. Коля хорохорился:  я член Союза художников, пусть поищут такого работника! У нас в области всего восемнадцать членов Союза, я их всех знаю, и никто из них работать с девяти до шести не будет. Художник — свободная профессия: сегодня у него есть вдохновение и он работает четырнадцать часов без отдыха, а завтра и послезавтра  не пишется и он отдыхает.

     Как-то ранней осенью, выходя из поликлиники, где она с утра пораньше сдала анализы, Ольга столкнулась с Колей. Он был расположен поговорить, ей на работу к часу, так что присели на скамеечку. Коля возмущался тем, что заведующая музеем звонила в поликлинику врачу, выясняла, действительно ли ему прописали уколы и действительно ли он их делает.
     — На этой чёртовой работе поясницу сорвал, кучу денег на лекарства потратил, каждое утро на уколы хожу. А у неё хватает наглости звонить: проверять. Врач вообще слов не находит: ему ещё никогда по таким вопросам никто не звонил.
     — Я сейчас мимо процедурного как раз проходила,  — вклинилась в его жалобы Ольга. — Сейчас там очередь большая, после анализов люди подходят и подходят.  А в восемь никого не было. Тебе надо к восьми на уколы приходить: сделаешь одним из первых и к девяти вполне успеешь на работу.
     — Ну-у-у: это надо рано вставать. Я так не привык…  — разочарованно протянул Коля и стал прощаться.
     Ольга взглянула на часы: девять пятнадцать. В очереди он простоит час, если не больше, после уколов ещё посидит, потом неторопливо пойдёт к остановке… На работе появится часам к одиннадцати. Однако хочет, чтобы заведующая  принимала это всё как должное. Чудны дела Твои, Господи! 

     Весной Коля уже не вспоминал про столкновение с заведующей, о работе говорил в превосходной степени. Он только что вернулся из Воронежа, где оформлял большой стенд Липецкой области на межрегиональной промышленной выставке. Хорошо подзаработал, город посмотрел, от музейной пыли и сплетен пожилых сотрудниц отдохнул. Однако есть в музее и старик, который не меньше старух посплетничать любит,  — завхоз Иван Тихонович. У него дочь за тридцать незамужняя, так что Колю уже чуть ли не женили на завхозовой дочери. Иван Тихонович по поводу и без повода затевает разговоры о ремонте, который он «отгрохал»в трёхкомнатной квартире, о своей замечательной даче, о машине, которую собирается отдать будущему зятю.
     — Ну, а ты на такие посулы как реагируешь? — засмеялась Ольга.
     — А я ни ухом ни рылом:  его дочь до тридцати шести лет никто замуж не взял, а я что, хуже всех? 

     Потом Коля рассказал про Галю,  разыскавшую его в Воронеже и прибежавшую на выставку, когда он заканчивал стенд:
     — Я уже и за гостиницу заплатил, и вещи свои оттуда забрал, осталось два-три штриха доделать и бумаги командировочные подписать. Она каким-то образом прорвалась в выставочный зал, крутится около меня, рассказывает про каких-то деревенских родственников, про своих детей, какие они замечательные. Говорит сплошным потоком, слова не вставишь. А меня время поджимает, надо хоть на последний автобус успеть, не то на перекладных придётся: электричкой до Грязей, потом автобусом до Липецка, потом ещё до дома  полчаса с двумя сумками. Еле отделался от неё.

     Прошло несколько месяцев, и Коля рассчитался из музея. Заведующая ввела новое правило: приходя на работу, надо расписываться в тетради и ставить время, уходя, снова расписываться и ставить время ухода. Всё под недремлющим оком охранника, который заглядывает через плечо в тетрадь и сверяется с часами. Но была и другая причина, по которой он ушёл с работы. За последний год главный бухгалтер два раза подходила к нему с просьбой расписаться в пустой ведомости. Это означало, что деньги, которые выделялись на оформление выставки и панорамы, хотела присвоить себе заведующая, а по ведомости бы получалось, что баснословная сумма начислена ему. Бывшая одноклассница «сосватала» Коле хорошую подработку, которая будет оплачена из бюджета области. Работать придётся одному месяца три, зато и заплатят по-царски. Он и дальше  рассчитывает на одноклассницу: та пробилась во власть и обещает помощь.

     Виктор, присутствовавший при этом разговоре, после ухода Коли долго не мог успокоиться: как можно так относиться к работе, которая кормит?  И вообще, как можно уходить «в никуда» и рассчитывать на подработки, в общем-то случайные? Ольга тоже переживала за Колю и, как оказалось, не зря. После хорошего в смысле заработка года у него начались материальные проблемы: не хватало на одежду, он пообносился, подопустился. Да тут ещё Алевтина Павловна с бесконечными разговорами о Павлушином здоровье,  пошатнувшемся в тюрьме, о его детях, которым нужно и то, и другое, и третье.  Павлуша отсидел половину срока, и Алевтина какими-то способами выхлопотала ему десятидневный отпуск. Главной её заботой стало лечение зубов ненаглядного сына, она возила его в платные кабинеты, занимая деньги у родственников и знакомых. Нина предложила  небольшую сумму, которая  показалась Алевтине настолько ничтожной, что она ушла, громко хлопнув дверью. Коля же тогда ничем помочь не мог: питался в основном тем, что выращивал на огороде, а кое-что из одежды — два свитера,  куртку, джинсы и несколько рубашек — ему потихоньку натаскала из детского дома Римма, из тех вещей, которые годами пылились в её кладовой, отвергнутые за немодностью воспитанниками. 

     В эти годы Коле с Ниной стала  звонить Галя: поздравляла с праздниками, бесконечно рассказывала о своих детях, и с её слов выходило, что Игорь с Викой очень несчастные: то работу потеряют, то болеют, и в личной жизни у них ничего не складывается, точнее нет никакой личной жизни, хотя Вике тридцать, а Коле уже больше тридцати. Эти рассказы передавались Ольге в подробностях, и когда она однажды сказала, что ей, собственно, нет никакого дела до Гали и её семейства, Коля начал стыдить: «Это родственники, как может не быть дела до родственников!» Она возразила, что родственников с бабушкиной стороны он знать не хочет и услышала очень странные слова: «Они к моему отцу плохо относились, плохо говорили о нём». Никогда не слышавшая ничего подобного, Ольга тут же позвонила в Павловск тёте Рае.

     — Та Бог с ним, Олечка-детка! Та откуда же он такое взял? Мы маленькие были, когда Коля с фронта вернулся. Красавец, герой, с медалями! Нам с Машей ботиночки в лавке купил. Как мы радовались! С конфетами приходил, а мы и сахара-то в войну не видели! Фантики от конфет берегли, ребятишкам хвастались: вот какой у нас брат Коля!
     Тётя Рая расстроилась до слёз. Ольга тоже расстроилась и никак не могла понять, кто наговорил Коле о том, что бабушкины родственники плохо относились к дяде. Дальнейшие разговоры на эту тему ни к чему не привели: братец вообще не реагировал на вопросы, которые ему не нравились, — помолчит, а потом как ни в чём не бывало продолжает говорить о чем-нибудь своём, как будто и не задавали ему никаких вопросов.


     После сорока Ольга стала серьёзно задумываться о своих  родственниках. У мужа их немного, но связывают с ними самые тёплые отношения. В Ельце сестра  Виктора с мужем — звонят друг другу почти ежедневно, видятся каждый месяц. В Ростовской области — дядя мужа и двоюродная сестра с семьёй, приезжают они не так часто: раз в два-три года, останавливаются в Ельце в большом Верином доме, но бывают и в Липецке, и каждый их приезд — праздник. Артём с двоюродным братом Вадимом не разлей вода, вместе открыли пиццерию в Подольске, работают с утра до ночи, доходы не великие получают, но на жизнь хватает. Ольгу беспокоит, что Артём один и ни о каких девушках не упоминает. Но какие его годы. А пока его семья в Подольске — это  Вадим с женой Юлей и маленький Даня.

      У Ольги родственников много. С Любченками перезваниваются, и всегда в курсе дел друг друга. Виделись, правда, давно — в двухтысячном, но Валя из Павловска и Люба из Россоши планируют приехать. Почему-то троюродные сёстры Ольге намного ближе, чем двоюродный Андрей. После смерти дяди Вани от Андрея нет никаких известий и новости о нём сообщает Валя: закончил Литературный институт и работает в районной газете, друзей много, но ни о какой женитьбе никогда речи не идёт; тётя Валя постарела, прибаливает, а все дела на ней: Андрей творческий человек, ему не до таких мелочей, как ремонт или уборка.  С липецкими Карасёвыми отношения тоже не радуют. А если уж совсем честно, то Ольга стыдится перед мужем, а особенно перед Леной нечистоплотности Коли, Нины и уже взрослой Алёны. Человек  должен или ничем не пахнуть, или слега пахнуть хорошим  парфюмом — это её убеждение. Находясь в метре от своих родственников, даже летом на улице, Ольга ощущает запах немытой головы, что очень раздражает. Кстати вспомнилась недавняя встреча с Алёной. Был конец июня, день, когда в школах города проводились выпускные вечера, а перед вручением аттестатов все выпускники собирались на главной площади города — площади Ленина. Ольга вышла из троллейбуса, и к ней подбежала радостная Алёна: они с подружкой по музыкальной школе  договорились встретиться после работы и поехать на площадь, посмотреть  праздник.
— Мы каждый год ездим, так интересно наряды выпускниц разглядывать, и причёски тоже очень красивые бывают, —  Алёна подняла вверх руки, изображая высокую причёску, и Ольга едва сдержалась, чтобы не поморщиться: запахом застарелого пота повеяло явственно. Племянница была в модном голубом сарафане, весьма недешёвом (Ольга и хотела бы такой, да позволить себе не могла), а её  подмышки щетинились порослью рыжих волос.

     — Ужас, просто ужас, — думала Ольга по дороге домой. — Сейчас она войдёт в троллейбус, поднимет руку,  возьмётся за поручень, и все увидят  безобразные небритые лохмы подмышками, и почувствуют запах пота, такой отвратительный и удушающий в жару.  Неужели Алёна не понимает, как она выглядит? Ей уже двадцать четыре,  закончила институт, работает бухгалтером в частном ЖЭКе с другими молодыми женщинами, наверняка ухоженными и пахнущими духами. Что они думают о ней? А Нина? Как она не понимает, что  неухоженная, да что там неухоженная, непромытая Алёна вызовет только неприятные чувства у молодых людей и не сможет выйти замуж. Впрочем, сама Нина такая же неухоженная: немытая голова, грязные ногти. Ужас! Ужас!

      Мысль поговорить с Ниной о том, как выглядит её дочь, Ольге и в голову не приходила: кроме грандиозного скандала из этого ничего бы не вышло. Сестрица давно уже внушила Коле и Алёне, что в её присутствии нельзя использовать  ароматических веществ: у неё от них начинает болеть голова. Коля после бриться ничем не освежал лицо, а много лет назад подаренный Ольгой дезодорант (французский, привезённый коллегой из Москвы) так и стоит у них в серванте запечатанный. Но ведь голову почаще мыть можно! Одежду стирать, чтобы не пропитывалась неприятными запахами!

      Разумеется, того, что думала про внешность Алёны, Ольга никому не сказала. Вечером за ужином упомянула, что видела племянницу, спешащую на площадь Ленина. Женя покивал головой: в школе, где он работал, только и было разговоров про выпускной, а смотреть праздник на площади собирались многие из его коллег-женщин: их, как и Алёну, интересовали наряды выпускниц.


      Родственников с папиной стороны было очень много, они жили в Октябрьском и в окрестных сёлах, дедовы браться в Днепропетровске. Дед через два года после войны умер от ран, и отношения с ними прекратились. Бабушка говорила, что вернувшиеся с войны живыми-здоровыми девери боялись, что она, оставшись вдовой с четырьмя детьми, будет просить их о помощи. Ольга, слышавшая эти слова подростком, не придавала им значения, пока не  повзрослела и не стала слышать от знакомых рассказы, как от родственников, попавших в беду или впавших в бедность,  более обеспеченные  отворачиваются.

      Тётя Рая, старшая, в 48-м окончила десятилетку и устроилась работать секретарём в сельсовете — материально стало полегче. Вторая дочь — Любовь, Ольгина тётя Люба — была отличницей и поступила в Воронежский мединститут, после первого курса вышла замуж за старшекурсника, и, выучившись, они уехали в Магадан, где родились два их сына: Саша и Андрей. Тётя Люба с мужем и детьми приезжала, когда Ольга ещё не ходила в школу, а потом училась в третьем или четвёртом классе. Мальчики  старше и особой дружбы с ними не случилось, они больше общались с сыном тёти Раи, тоже Сашей (сыновей тётушки назвали в честь отца, Ольгиного деда Александра Матвеевича). После смерти бабушки и папы тётя Люба переехала из Магадана в Хабаровск, они с мужем были два раза в Октябрьском, но в Липецк уже не приезжали. Сыновья их, окончив институты, работали в совместных советско (а потом российско)-японских компаниях, не бедствовали, после смерти тёти Любы в 1997-м никак не обозначались, так что тётя Рая ничего не могла о них рассказать.

     Младший папин брат дядя Костя, старший механик на большом торговом судне, жил в Находке. Женился он в двадцать с небольшим на женщине старше (бабушка говорила, что на шесть лет, и это её огорчало) с мальчиком-школьником. Дядя с женой Лидией бывали в Октябрьском раз в несколько лет, гостили они и в Липецке, но Ольга не очень хорошо запомнила их приезды: маленькая была. Году в 70-м или чуть позже дядя  купил машину «Москвич», что в то время было большой редкостью. Ребёнка от него Лидия не родила, и бабушка с тётей Раей считали, что невестка жадная, хочет, чтобы немалые деньги, которые зарабатывает дядя (он ведь побывал в сорока с лишним странах), шли на неё и её сына. А не так давно брат Саша вспоминал, что в детстве слышал разговор Ольгиного папы и дяди Кости, скорее даже не разговор, а ссору. Папа тогда упрекал младшего брата в том, что тот «променял мать на машину».

     В конце шестидесятых папа строил дом в Октябрьском: старый, ещё дореволюционный по окна врос в землю и разваливался на глазах. Ольга помнила, как нелегко жилось их семье, когда ей было лет шесть-семь: родители часто занимали деньги у соседей, чтобы дотянуть до зарплаты. Она знала, что тётя Люба и дядя Костя присылают бабушке посылки (изредка ей перепадали иностранные конфетки и жевательные резинки, которых в Липецке никто не видел). Но, наверное, всё-таки они не так много помогали в строительстве дома и самую большую материальную нагрузку в этом деле взял на себя папа: пенсия у бабушки была совсем маленькая, как и алименты, которые платил на Сашу его отец, да и зарплата тёти — тогда санитарки в октябрьском здравпункте — гроши.

     Дядя Костя не бывал в Октябрьском лет десять, если не больше, не приезжал и на похороны бабушки: был в рейсе. А в конце девяностых приехал с женой. Мама сразу засобиралась в деревню: с Костей повидаться. Вернулась  немного растерянная и без всяких заморских гостинцев, только с деревенской картошкой и овощами с тётиного огорода. Недели через две из Октябрьского приехала тётя Рая, жаловалась, что с братом расстались не по-хорошему: он выпивал со старыми друзьями, пьяный кричал на жену и на неё. В Липецке дядюшка не появлялся, Ольга его не видела, а причиной ссор в Октябрьском, по словам тёти, было его желание переехать на родину, чего, естественно, не хотела жена, у которой в Находке жил сын с женой и двумя дочками.

     Прошло года два или три после смерти мамы, и к Ольге на работу прибежал Женя: звонил из Воронежа дядя Саша, сказал, что дядя из Находки умер. Позвонили в сельсовет из пароходства и просили передать это тёте Рае. Летом были  у тёти в Октябрьском, и та подробно рассказала о звонке в сельсовет. Ольга, совершенно не помнившая младшего папиного брата и не испытывающая к нему никаких чувств, восприняла это просто как информацию, только спокойствие тёти, рассказывающей о смерти родного брата, насторожило. Или, может, во время его последнего приезда они уж слишком сильно рассорились? Как бы то ни было, но лет через пять (тёти тогда уже не было в живых) Саша в телефонном разговоре удивлённым, но не очень голосом заявил, что дядя Костя жив и звонил ему уже в третий раз: собирается летом навестить родные места. Воскресение родственника показалось подозрительным и мужу, и сыну Ольги. Стали гадать, кто же сообщил о его смерти и было ли вообще это сообщение. К выводу ни к какому не пришли: уж больно странная история. Ольга тогда решила, что если дядя объявится в Липецке, то она примет его как гостя: это родной брат её отца. Однако больше никаких известий о нём не поступало. Когда Ольга в один из редких Сашиных приездов в Липецк спросила насчёт непонятным образом умершего, а потом чудом воскресшего дядюшки, тот ответил недовольно, что дядюшка ему больше не звонил и он ничего  о нём не знает.

     Ольга поделилась загадочной историей с Машей. Ненадолго задумавшись, та задала неожиданный вопрос: усыновил ли дядюшка сына своей жены? Видя Ольгино недоумение, пояснила: если усыновил, то он его законный наследник. Потом Маша спросила, сколько лет сейчас может быть жене дяди Кости. Ольга помнила от старших, что дядя родился накануне войны, в сороковом году, выходит, его жена в тридцать четвёртом, и ей тогда должно было быть семьдесят восемь. Вывод, который сделала подруга, удивил:
     — Если дядина жена умерла, а её сына он не усыновлял (что более вероятно: за погибшего отца платили хорошую пенсию и вряд ли бы дядя с женой отказались от денег), то его наследники — это твои двоюродные братья и ты сама, ведь ближе  родственников у него нет.   Не хотели ли выдуманной историей о дядиной смерти «отодвинуть» тебя от наследства? Чтобы не пыталась как-то связаться с дядей, приблизиться к нему — умер и умер.

     Ольга, увлёкшись «расследованием» подруги, добавила свою версию: позвонить в сельсовет могла жена дяди Кости. Дело у них шло к разводу. Мама, видевшая их в Октябрьском, говорила, что сам он выглядит молодо,  не скажешь, что ему под шестьдесят, а Лидия, тощая, как палка, сморщенная, по сравнению с ним — старуха. Она опасалась потерять его немалую собственность. А если сообщить, что он умер, тётя Рая перестанет писать (она одна с ним переписывалась), он обидится и тоже перестанет ей писать — вот родственные отношения и разорваны.

     Что и говорить, цепь событий вырастала таинственная. Особенно, если учесть,  что в Находке у дядюшки было две купленные «про запас» двухкомнатные квартиры. Ольга в следующий Сашин приезд попыталась поговорить с ним о том, что они дядины наследники.
     — Я тебя умоляю! — театрально воздел руки вверх братец (он был выпивши). —  О чём ты говоришь!

     Саша любил долгие шумные застолья и чтобы водка лилась рекой, а Виктор выпивал рюмку-две, да и то без охоты, так что  приезжал братец в Липецк нечасто, и разговоры о воскресшем дядюшке заглохли.