Только правда!

   
           (Из сборника "Аркадий Петрович и другие")


***
 Шишонькина не любили. А потому что он говорил только правду.
- Правда! – восклицал он. – Только, правда!
И если его звали в гости, то он, конечно же, приходил, и вместо тоста говорил одни гадости.
- Виктор Петрович,  - говорил он, – дорогой мой! Желаю тебе похудеть килограммов на пять, а лучше на шесть! У тебя ведь уже отдышка, ну! - тут он начинал смеяться. – Ну, посмотри ты на свою харю! Щеки как у трубача, три подбородка! Где глаза твои, Витя?
Виктор Петрович еще больше краснел и начинал тяжело дышать, но Шишонькин щурился от удовольствия и продолжал.
- Маргарита! - обращался он к жене Виктора Петровича. - Ну, хватит кормить его, ну хорош! Больше никакого жира, сала, хлеба, а? – он весело смеялся. – С днем рождения, Витюш! За тебя!
- Мне стыдно, - говорила жена Шишонькина, Валентина. – Какой позор! Какой ужас!
- А как ты хотела?  – смеялся Шишонькин. – Чтобы я воспевал силу его характера,  когда он аппетиты свои не может остановить! Когда ему лишь бы брюхо своё набить  требухой!
- Володя…
- Надо было вообще сказать, что он слабовольный, жирный, пузатый хряк!
- Ну, зачем ты так? – расстраивалась жена.
И когда она надевала новое платье, Шишонькин смотрел на нее и удивлялся.
- Валя, - говорил он. – Ты ли это?
- Нравится? – радовалась жена.
- Ну-ка пройдись! – говорил Шишонькин. – Ты похожа  на большой, слоеный  пирог!
- Не может быть, - жена крутилась у зеркала.
- Так ты поправилась что ли? – не понимал Шишонькин. – Это уже даже не пирог, Валюша! Это упитанная розовощекая свинка.… Осталось только захрюкать!
- Ну, спасибо! – Валя расстегивала платье. –  Значит, я, по-твоему, свинья? 
- Ну что ты! – Шишонькин помогал ей снять платье. - Как ты вообще его напёрла? Ну, купи ты себе мешок из-под сахара, Валюша и всё!
- И куплю! - обижалась жена. – Хоть бы слово доброе сказал!
- Только, правда, Валюш! Только, правда! – Шишонькин посмеивался и чувствовал большое удовлетворение.
 Даже на праздничных мероприятиях, когда все товарищи пили и величали начальника, Шишонькин гнул свою линию.
- Борис Николаевич, - говорил он. –  Ну, на вас штаны уже рвутся! Ну, посмотрите, как вы разъелись, как раздобрели! Скажите? – он обводил взглядом товарищей, но они молчали и опускали глаза. – Хорошо живете, Борис Николаевич! А мы не можем, - он брал с тарелки ананасовое колечко. – Не можем мы кушать ананасы, Борис Николаевич! И паштеты на нашу зарплату мы тоже не можем, и хамоны, и камамберы, - он откусывал маленький кусочек сыра. – А, Борис Николаевич?
Борис Николаевич краснел, и хотел было крикнуть «вон», но Шишонькин чокался с ним бокалом и смеялся.
- С праздником! – говорил он. – А мы же подарок вам приготовили, - он доставал из коробки прибор для измерения артериального давления. – Посмотрите, какой! Так что здоровья вам, Борис Николаевич! И никаких гипертензий!
Но больше всего Шишонькин обожал похороны. Он театрально закидывал руку за голову, и, смотрел куда-то в небеса, как будто бы отыскивая там усопшего.
- Что наша жизнь? – говорил он. – Трава, друзья мои… Туман! Пар, появляющийся на малое время и потом исчезающий.
- Да, - тяжело и влажно вздыхали  родственники усопшего. 
- Но можно сделать много полезного, - продолжал Шишонькин, - если правильно распорядиться этим паром. Наш друг Анатолий Афанасьевич использовал свой пар для того, чтобы жить. На большее у него не хватило сил, друзья мои. Прожив бесцельную и совершенно бесполезную жизнь, он ушел, так и ничего нам не оставив. Ни сборника стихов, ни какой маломальской пьески, ни ноктюрна, ни даже картины «Зимородок».  Поэтому мы с радостью говорим: до свидания, дорогой наш друг! У тебя началась новая жизнь, и с чем ты в нее пришел? С мешком муки?
Тут родственники начинали сокрушаться и говорить, что Толик был хорошим человеком, что он просто запутался и что у него были все предпосылки если не написать фугу, то уж точно сочинить рапсодию.
- Он был славным малым, - говорил какой-нибудь человек.
- Да-да, - шелестели остальные. - Он мог сделать табурет.
- Мои дорогие, - говорил Шишонькин. - Время задуматься и ответить на вопрос. Как я использую свой пар? Куда я его направляю? Внутрь себя, на свое эго?
Родственники начинали рыдать и жалеть себя, потому что они проголодались и хотели поскорее усесться за стол.
- Уже без пятнадцати, - говорил кто-нибудь. – Пора прощаться!
Все по очереди подходили ко гробу и кто-то клал мандаринку и сосновую веточку на грудь усопшего, а Шишонькин говорил, что жизнь продолжается, и у Анатолия Афанасьевича в том числе.
- А давайте ему помашем, – предлагал Шишонькин. – Пусть он видит, что мы радуемся, что нам хорошо!
Родственники начинали махать руками и смотреть на проплывающие по небу облака.
-Вон он! – выкрикивал кто-нибудь, и все смотрели в голубоватую даль и чувствовали, что где-то там, высоко-высоко, где розоватыми струями бьет фонтан и маленькие птички с оранжевыми перьями садятся в ладони, Анатолий Афанасьевич играет на скрипке…
А может, расписывает стены, или скручивает баранью ножку, или поет арию святого Лемуила, или пишет книгу о приключениях Ивана Машонькина.
А может,  вспоминает о том, как он жил на земле и ел по вечерам сливы…