Глава 15. Замок

Длинная, серая, каменистая, респектабельная Хай стрит, которая, за исключением периода известного как «сезон», относилась к тому типу улиц, которые можно прострелить из пушки по всей длине без опасности для человеческой жизни, - ряд узких, более живописных, чем ухоженных, боковых аллей, что вели от этой главной артерии к побережью – небольшая флотилия больших рыбацких лодок, теснящихся в укрытии надёжной маленькой гавани, их коричневые паруса свернуты в длинные трубки наподобие гигантских сигар – пахучие рыбные пузыри, с виду словно глянцевые чёрные пастилки, развешанные в изобилии на каждом доступном участке частокола или верёвки  - побитые погодой мужчины в голубом джерси, руки в карманах, во рту трубка, своим видом оправдывающие верность поговорки о рыбе, вынутой из воды, по отношению к морякам на суше – простоволосые женщины всех возрастов, чьи волосы являли все оттенки от льняного до рыжего, что пронзительно перекликались, сидя у дверей своих домов над красно-коричневыми сетями, которые они то изготавливали, то чинили –  взъерошенные, босоногие, черные от солнца дети, что, казалось, сейчас лопнут в избытке здоровья под действием бодрящего солёного воздуха – красные крыши, затейливые дворики, чайки в количестве обычных голубей – широкая вода, широкое небо – рыбный дух, витающий повсюду, наряду с морским бризом – вот что такое был городок Ратбеджи, который хоть и не входил в ряд фешенебельных курортов восточного побережья, ценился рыбаками и художниками, а также, с очевидностью, и кошками, для которых рыбные остатки повсюду превратили это место в кошачий рай. Конечно, здесь имелось и поле для гольфа, но в других местах были и получше. Пляж был такой же, как и везде, но не хватало предприимчивых местных жителей и рекламы, поэтому Ратбеджи и оставался никому не известным, за исключением немногих живописцев, да экономные люди стремились сюда в поисках дешёвого жилья на лето.
Трудно сказать, каким ветром занесло сюда мистера Эйкмана, вряд ли то было обдуманным решением. Путешествие в поисках подходящих пейзажей, дом, который случайно подошёл и был нанят на несколько месяцев, но, как оказалось, на годы, - состояние здоровья его матери, требовавшее полного уединения, - ландшафт, радующий его взгляд художника, - всё это определило его непреднамеренный выбор. Постепенно он так вжился в обстановку своего уединённого убежища, что оторвать его отсюда было бы труднее, чем оторвать моллюска от скалы.
Жилище определённо имело свои особенности,   как успела заметить Клара, помедлив на входе в тот знаменательный субботний день.  Она прошла от станции не дольше десяти минут, спрашивая дорогу в «Замок», и теперь стояла, сомневаясь, действительно ли она достигла своего назначения. Для начала, это был вовсе не замок, по крайней мере, он не выглядел так на фоне унылой Хай стрит, где он занимал свое место на монотонной серой дороге, ничем не выделяясь среди своих соседей, разве что большей ветхостью. В серой и древней стене сбоку имелась дверца, которая, в ответ на звонок Клары, бесшумно распахнулась. Когда она захлопнулась за ней, Клара остановилась в изумлении, так как ей показалась, что она шагнула из одного мира в другой, из скучной респектабельности улицы куда-то в область простора и чудес, из провинциальной безлюдности в торжественное одиночество. Перед ней было только небо. Между ним и ней простиралось поросшее травой пространство, ограниченное другой стеной, и откуда-то снизу поднимался ропот, тихий и словно угрожающий. Она сделала шаг вперёд, и бриз с такой силой бросился ей в лицо, что ей пришлось удержать шляпу.
«Что бы там ни было, но я должна заглянуть за эту стену», подумала Клара с детским любопытством, и, всё ещё удерживая шляпу, повернула в том направлении.
Да, как она и предполагала, то был обрыв, отвесно падавший на песчаный берег, на чью узкую полоску накатывались зелёные волны, словно стеклом прочерчивая на ней линии. 
«Ничего себе, да это как жить на борту корабля», подумала Клара после долгого взгляда на море. Она повернулась и поняла, что дом, с этого ракурса, выглядел совершенно по-другому, хотя всё такой же серый и побитый непогодой, как и со стороны улицы, но причудливо разнообразный со своими фронтонами, выступами и уступами, и вся эта архитектурная неразбериха ласкала взгляд, а в углу возвышалась круглая башенка, которая, очевидно, и дала дому его гордое название. На траве перед ним несколько кустов словно скорчились под укрытием стены, и вокруг древних солнечных часов в центре квадрата бордюр из анютиных глазок смотрелся почти весело в свете июльского солнца. Ещё одну попытку украсить пространство перед домом представлял собой флагшток в углу.
Клара настолько погрузилась в созерцание, что не сразу заметила, что за ней самой наблюдают из открытой двери, и наблюдают с недоверием. Кто-то седой, с чересчур длинным лицом и неестественно короткими ногами, непонятно, то ли моряк, то ли дворецкий, вперил в неё мрачный и подозрительный взгляд.
- Мистер Эйкман? Нету его тута. Чего? Ждёт вас, говорите? – медленный взгляд, которым он смерил её, ясно показал, что он ей не верит.
- Разве он не сказал вам, что ожидает даму?
- Никогда здесь дам не бывало, - тут же парировал Цербер.
- Ну, тогда сиделку. Он должен был сказать вам, что ждёт новую сиделку для миссис Эйкман.
- Говорю же, нет. Будете вы мне тут всякое рассказывать! – Угол его рта искривило что-то вроде усмешки, говорящей больше слов.
- Возьмите мою карточку и дайте пройти, - сказала Клара, забыв на миг своё зависимое положение, на что дворецкий морского вида несколько раз переступил с одной своей короткой ноги на другую,  дважды провел короткопалой рукой по лысине, и, наконец, решился взять карточку, протянутую ему. Но поднимаясь по узкой изогнутой лестнице, что скрипела под каждым его тяжёлым шагом, он то и дело оборачивался, чтобы бросить назад недоверчивый взгляд. 
«Однако необычный приём! – посмеялась про себя Клара. – Он что, боится, что я что-нибудь украду? Но что? Один из эскизов на стене? Они и правда неплохи».
Она стояла, разглядывая яркий морской пейзаж, когда лестница снова заскрипела.
- Поднимайтесь, - кратко объявил седовласый обитатель дома, чьё дурное настроение, по-видимому, ещё усилило разочарование, которое он почувствовал, не получив приказания выставить непрошеную гостью вон.
Наверху он провёл её через комнаты с низким потолком и скудной обстановкой и, наконец, оставил её одну в комнате с одиноким окном, через которое она снова увидела обширное побережье, вдоль которого лежал Ратбеджи, и где провела несколько отрешённых минут, считая паруса на горизонте и наблюдая за тем, как чайки, пролетая из тени на свет, меняют свой цвет с серого на ослепительно белый.
Когда дверь открылась, она повернулась, всё ещё улыбаясь.
- Вы назвали это место унылым. Я нахожу его просто восхитительным! -   сказала она, забыв об официальном приветствии. – Я могла бы стоять здесь часами, смотря на чаек, и мне не было бы скучно!
Мистер Эйкман слабо улыбнулся.
- Верю, что сейчас вы так думаете. Ратбеджи хорош при должном освещении. Но небо здесь не всегда голубое, а зелёные волны не всегда ласковы. Июль не вечен, знаете ли, подождите до ноября.
Он пришел, как видно, прямо из студии, на его свободной бархатной блузе Клара заметила след свежей краски.
- Я готова подождать, если вы – то есть ваша матушка, мне позволит. Вы проводите меня к ней теперь же?
Она смотрела на него с серьёзным нетерпением и увидела, что при её словах его лоб пересекли морщины, словно от боли.   
- Некуда спешить. Вам лучше снять шляпу и отдохнуть. Вы, должно быть, утомились в дороге.
- Вовсе нет.
- Но проголодались, конечно. Я прикажу принести вам чай.
- Но я не голодна. Я лучше сразу пойду.
- И всё же, несколько минут покоя не помешают.
Его обычная, слегка холодноватая манера держать себя была нарушена каким-то едва уловимым волнением. Стало понятно, что любая возможность отсрочить крайне болезненный для него момент казалась ему благом.
- Вы когда-нибудь видели человека в таком состоянии? – спросил он внезапно. – Я забыл спросить вас об этом.
- Что ж, я могла бы сказать вам, что видела, но … на самом деле – нет.
- А вы в себе уверены? Это … угнетает…вначале…
- Я совершенно в себе уверена.
Её спокойный тон, казалось, произвёл на него впечатление.
- Было бы и правда хорошо, если бы вы ей понравились. Миссис Фуллер – теперешняя сиделка – вызвана по неотложному делу сегодня, у неё женатый сын и дело срочное. Да, было бы хорошо.
- Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ей понравиться, - сказала Клара просто.
- Что ж, - сказал он с видимым усилием. – Я пойду посмотрю, не спит ли она – в это время дня она часто дремлет – а вы пока снимите шляпу.
Он ушёл минут на пять, в течение которых Клара сделала, как ей было велено. Сняв головной убор и чёрный плащ, она, несмотря на строгость причёски, немедленно приобрела ту детскую живость облика, что была вообще ей свойственна. Какая-то подспудная мысль о том, что мрачности сегодня следует избегать, заставила её надеть светлую, лёгкую блузку и приколоть к груди розу, которую она купила на улице сегодня утром, ведь в это время года даже бедные люди могут позволить себе розы.
Когда мистер Эйкман вернулся, она стояла посреди комнаты в полной готовности.
Он взглянул на неё с внезапным удивлением.
- Рад видеть, что вы не всегда в чёрном. Моя мать очень восприимчива к цветам. Идём?
Он провёл её по короткому коридору и остановился перед дверью.
- Вы пока не старайтесь привлекать к себе её внимания, сначала посмотрим, как она вас встретит, - сказал он, положив руку на ручку двери.
Она кивнула. Волнение на его лице было так явно, что она тоже начинала нервничать.
В комнате, в которую они вошли, тоже был низкий потолок, но она была раза в четыре просторнее той, из которой они вышли, впечатление было такое, словно несколько маленьких комнат объединили в одну, и так оно и было на самом деле. Окна были маленькие, как и все окна в этом старинном доме с толстыми стенами, но их было четыре, так что света было достаточно. Достаточно было и комфорта, и даже роскоши, в виде кресел с подушками, обитых ярким ситцем, мягких ковров насыщенных цветов, белых занавесей на окнах, картин на стенах, безделушек на причудливых столиках, свежих цветов в вазах. Взглянув на эту комнату, Клара подумала, что всё в доме, что только было красивого и изысканного, было принесено сюда, в это помещение, в центре которого восседала красивая пожилая дама с белоснежными волосами, в чёрном шёлковом платье и в безупречном кружевном чепчике.
Первым чувством Клары было несказанное облегчение, но оно быстро сменилось другим. Даже издали она заметила неподвижный пустой взгляд больших голубых глаз, полуоткрытые губы красиво очерченного рта. Увы! эта красивая почтенная оболочка не имела души. В этом не было сомнения, и Клара ощутила содрогание, которое всегда вызывают в окружающих умалишённые.
Было время для чая, что Клара заметила по столику с лакомствами подле мягкого кресла, а также, ах! и по салфеточке, аккуратно повязанной вокруг шеи больной. Сиделка,  уютного материнского вида женщина, в одной руке – чашка, в другой – ложка, уговаривала миссис Эйкман выпить чая.
- Я привёл к вам гостью, матушка, - сказал сын, наклоняясь над креслом. Его голос стал глубже, жёсткие черты лица смягчились. Миссис Эйкман махнула рукой в непонятном направлении и дважды сказала с бессмысленным выражением «Как поживаете?».
- Ну а теперь вы выпьете чаю, так ведь? – продолжала сиделка свои безмятежные уговоры, снова и снова протягивая ложку. Но миссис Эйкман не спускала глаз с лица Клары в каком-то изумлённом остолбенении.
- Ну же, вы же не захотите расстраивать вашу добрую старую нянечку? – и, к удивлению Клары, женщина пощекотала своими толстыми красными пальцами увядший подбородок  пожилой дамы, словно та была ребёнком четырёх-пяти лет. Но та не отрывала глаз от Клары, и Клара, зачарованная их пустотой, сама уставилась на даму. Её чувства, пока она разглядывала эту физическую оболочку, внешне нарядную, продуманно одетую, которую дух покинул навсегда, были смешанного характера, она одновременно испытывала отвращение и жалость. Всё, что можно было сделать для придания ей презентабельности, было сделано: белые волосы гладко причёсаны, на ухоженных пальцах сверкают кольца, и всё-таки эти ухищрения не могли скрыть печального факта – то, что сидело здесь в удобном кресле, было лишь телом, в котором разума было меньше, чем у собаки. 
Когда она вполне поняла это, её охватил какой-то сверхъестественный ужас, сердце сжалось. Одновременно глубокая жалость вызвала слёзы на глазах.
Вдруг она осознала на себе тревожный взгляд мистера Эйкмана и вспомнила о необходимости владеть собой.
- У неё бывают хорошие дни, а бывают и не очень, она как дитя, - безмятежно продолжала сиделка. – Иногда ужасно трудно её накормить.
Усилием воли Клара овладела собой.
- Посмотрим, не удастся ли мне, - быстро сказала она, и с чашкой в руке присела на стул подле больной.
«Как дитя, - печально повторила она про себя. – А ведь правда! Так с ней и надо обращаться!»
И она сама начала прихлёбывать чай с выражением восторга на лице.
Понаблюдав за ней немного, миссис Эйкман вдруг протянула руку, широким жестом и мимо чашки. Клара, оживлённо улыбаясь, поднесла чашку к её губам, и больная послушно сделала несколько глотков, всё ещё не сводя глаз с нового для неё лица. Вдруг она засмеялась и ухватилась за розу на груди у Клары.
- Минутку, - сказала Клара и, отдав чашку сиделке, тщательно удалила шипы со стебля.
- Вы знаете, как с ними обращаться, - одобрительно заметила миссис Фуллер.
- О нет, я только догадалась.
- Верно угадали, значит, - сказала женщина, стремясь быстрее идти по своим делам, и потому склонная поддержать Клару. - Вы только поглядите, как она на вас смотрит! Правда, она давно не видала такого молодого и хорошенького личика, как у вас. Попробуйте-ка предложить ей пирожок, у меня не получается сегодня.
- Вы ведь любите пирожки? – спросила Клара.
Миссис Эйкман, занятая разрыванием розы на кусочки, не обратила внимания.
Вдруг Клара заметила, что в уголке кресла, где та сидела, зажата большая восковая кукла, полностью одетая. Она удивилась и вопросительно посмотрела на мистера Эйкмана. Он печально кивнул, и она снова почувствовала тяжесть на сердце. Хотя её пальцы немного дрожали, она ловко взяла куклу и посадила себе на колени, как делала в детстве.
- Куколка съест весь пирожок за вас, - сказала она, заставив себя весело смеяться, и поднесла кусочек пирога к восковым губам.
Лицо миссис Эйкман некрасиво искривилось, и снова она беспомощно махнула рукой, как всегда мимо цели.   
- Мой, мой, пирожок! – залепетала она в ребяческой спешке и, сжав белый кулачок, почти злобно попробовала ударить куклу, конечно, промахнувшись, а затем вытянула шею и открыла рот, как птенец в ожидании корма.
Более минуты Клара едва успевала вкладывать кусочки в жадно открытый рот.
- Мой, мой, - всё бормотала та неразборчиво, с полным ртом.
- Хватит с неё, - шепнула сиделка. – Она столько не проглотит, подавится. Отвлеките её чем-нибудь.
Клара озадаченно посмотрела вокруг и заметила в углу комнаты пианино.
- Она любит музыку?
- Любит-то любит, но слышит редко, только когда мистер Лэйнг зайдёт.
- Тогда я ей поиграю.
И Клара, быстро поднявшись, двинулась было прочь, но вдруг длинные белые пальцы вцепились ей в юбку.
- Нет, здесь, здесь, со мной! – миссис Эйкман бормотала это с выражением подлинной муки, крепко удерживая Клару, каким-то чудом подчинив на этот раз двигательный рефлекс своей воле.
Ошеломлённая, Клара вопросительно взглянула на мистера Эйкмана, который стоял, затаив дыхание. 
- Превосходно! – сказал он, и сиделка, широко улыбаясь, подхватила:
- Просто превосходно! Вы ей точно понравились!