Если бы я был Богом...

- Доктор Сальвини, вас просят в реанимацию, у нас опять двадцать новых. Все тяжёлые.
Доктор Сальвини послушно поднялся со своего места, облачился в защитный костюм, делавший его похожим на марсианина, и неспешно вышел в коридор.
- Скорее, доктор, скорее!
Сестра Мария подгоняла его к реанимации. Она же следила за его здоровьем и за тем, чтобы он хоть немного отдыхал. Шестидесятитрёхлетний профессор, заведующий большим клиническим отделением, успел забыть, когда за истекший месяц он последний раз по-человечески отдыхал, ел, спал и бывал дома. Весь его мир отныне ограничивался больничными стенами и кабинетом, в котором он мог ненадолго позволить себе выйти из марсианского костюма и расслабиться, насколько это было возможно в условиях нарастающей эпидемии. Непонятный вирус, захвативший полмира, к весне подобрался к маленькому, тёплому, ничем не примечательному городку итальянского юга и принялся косить его немногочисленное население с таким остервенением, как будто оно и только оно было повинно во всех человеческих прегрешениях прошлого, настоящего и будущего.
- Сколько скончалось за утро?
- Восемь, доктор.
- И эти здесь долго не задержатся.
Доктор Сальвини тяжело ступил в реанимацию, наполненную хриплым дыханием тех, кто не был подключён к аппаратам искусственной вентиляции лёгких.
- Их всего восемнадцать, доктор, – шепнула Мария, указывая на аппараты.
- Я вижу.
Сальвини говорил сухо и отрывисто, скрывая внутреннюю раздражённость увиденным и злобу на невозможность что-либо изменить.
- Проклятое финансирование! – он прошёл между реанимационными кроватями, стараясь не смотреть в глаза тем, кто на них лежал. К счастью, многие глаза были закрыты, и Сальвини меньше страдал от мук совести, взирая на безнадёжных пациентов, которых лишь чудо способно было поднять на ноги. Но чуда не происходило, и уже к ночи из двадцати новопоступивших тринадцать вынесли в морг, освободив места для следующей партии страждущих.
Этот непрекращающийся людской поток грозил свести с ума всех. На днях молодая врач впала в истерику, и Сальвини отправил её домой, несмотря на катастрофическую нехватку здорового персонала. На протесты своих коллег профессор ответил тем, что принял на себя двойную нагрузку. Больше ничем им помочь он не мог…
Всякий раз его недолгий сон прерывался срочными докладами Марии: «Доктор, у нас двадцать новых», «Сегодня двадцать семь новых», «Привезли ещё пятнадцать»… Как-то среди ночи доктор Сальвини проснулся от напряжённого шёпота, граничащего с паникой:
- Доктор, пятьдесят восемь! Все тяжёлые, я не знаю, что делать… Просто не знаю. В реанимации мест нет, в палатах тоже. Надо класть в коридоре.
Сальвини вышел из кабинета и подошёл к «красной зоне»: прямо в коридоре перед входом в реанимационное отделение громоздились каталки с только что доставленными пациентами. Поодаль, в другом коридоре, толпились их родные, с бесконечной надеждой бросающие робкие взгляды на растерянных врачей и медсестёр.
- Ну что мы можем сделать! – с трудом сдерживая гневную речь, крикнул Сальвини, поспешно направляясь к «красной зоне». – Они как сговорились: все ждут до последней стадии, ну почему не приехать раньше?
- Кареты скорой помощи не успевают, а болезнь быстро прогрессирует.
Сальвини махнул рукой. Он знал всё это. Знал, что болезнь захватывает больного подчас быстрее, чем медики успевают оказать ему помощь. Знал, что большинство его пациентов — пожилые, нездоровые люди. Знал, что в больнице их спасти не смогут, потому что там не хватает аппаратов ИВЛ… Не знал он лишь того, что спустя несколько минут ему, как заведующему отделением, придётся принимать решение, подобного которому он не принимал ещё ни разу в своей жизни.
Войдя в реанимацию, Сальвини остановился в дверях, молча созерцая беготню своих измотанных, опустошённых коллег и слушая хриплые стоны и кашель умирающих больных.
- Профессор, двум женщинам срочно требуется подключение к ИВЛ, – раздался слева от Сальвини уставший голос врача-реаниматолога. Сальвини обернулся на голос и бросил, словно в пустоту:
- Так подключайте.
- Аппарат один свободный.
Заведующий поднял глаза на говорившего. Это был Джованни Каррера, талантливый врач, специально приехавший в маленький городок из столицы и теперь проигрывающий битву за битвой с уносящим человеческие жизни вирусом. Каррера с трудом держится на ногах и часто моргает красными распухшими глазами. Он не спит третьи сутки кряду, и Сальвини боится, что надолго его не хватит.
- Где они?
Каррера молча развернулся и повёл профессора вдоль кроватей в самый отдалённый уголок реанимационной палаты — туда, где лежали две женщины, наиболее тяжёлые, ожидающие спасительной вентиляции лёгких.
Остановившись поодаль, реаниматолог указал на них рукой:
- Восемьдесят шесть и сорок лет.
- Отдайте пожилой сеньоре.
- Профессор, состояние обеих крайне тяжёлое, они в равном положении.
- И?... Мне звонили из мэрии, к утру должны подвезти ещё пять аппаратов. Пять… Чистое издевательство. Отдайте сеньоре. Та, что помоложе, дотянет до утра.
- Не дотянет.
- Вы уверены?
- Уверен. Без аппарата у неё час-два максимум.
Сальвини посмотрел на большие настенные часы.
- Час, два… И что вы предлагаете?
Каррера молчал, тяжело дыша в защитную маску.
- Вам решать, – ответил он, не сводя с Сальвини своих красных уставших глаз.
- Что значит мне? – взорвался Сальвини. – Я что Бог, чтобы решать, кому жить, а кому умирать?
- В противном случае умрут обе.
Сальвини застыл в неестественной позе, слегка наклонившись вперёд в сторону умирающих женщин, пристально рассматривая их лица из-за толстого масочного стекла. Его начало лихорадить от дикой нечеловеческой мысли о том, что через секунду-две он должен будет поставить крест на судьбе одной из них. Приятная пожилая дама с серыми глазами смотрела на профессора, и её взгляд был совершенно спокоен, несмотря на испытываемые ею муки. Вторая — женщина в расцвете сил — лежала с закрытыми глазами, судорожно силясь ухватить губами ускользающий от неё воздух. Сальвини казалось, что ещё немного, и он начнёт терять рассудок. Он предпочёл бы сам оказаться на одной из этих кроватей, лишь бы теперь быть избавленным от жестоких мучений выбора. Каррера стоял у него за спиной, как зловещий надзиратель, и Сальвини понимал, что выхода из этого лабиринта нет...
- Отдайте сорокалетней, – бросил он и, резко развернувшись, незамедлительно покинул реанимацию.
Ту ночь профессор провёл без сна...

– – –

Отныне страшные решения доктору Аркадио Сальвини приходилось принимать практически ежедневно. И не ему одному. Отныне врачи больницы маленького городка против собственной воли во мгновение ока сделались вершителями чужих судеб. В первые недели нарастающей эпидемии эти решения, выходящие за грань человеческого понимания, нанесли сокрушительный удар по психике многих медиков, которых Сальвини пришлось лично убеждать и упрекать за слабоволие и малодушие. Сам Сальвини пережил не один час душевных страданий, прежде чем сумел убедить себя самого в неотвратимости суровой реальности. Ругая и проклиная эпидемию и здравоохранение, профессор исполнял свой скорбный долг, и только его верная помощница Мария  знала, чего ему это стоило.

- Если так и дальше пойдёт, мы потеряем половину населения. Луиджи, нам нужны ещё аппараты.
Луиджи Перуцци, давний знакомый доктора Сальвини и по совместительству представитель мэрии, наведался в кабинет своего приятеля во время доставки в больницу очередной скудной партии медицинского оборудования. На мрачный возглас заведующего он лишь беспомощно развёл руками:
- Ты ведь знаешь: всё, что есть, отправляется на север…
- Всё, что есть… А что есть? Эти несчастные пятьдесят масок?! Надень их все на нашего мэра, они ему нужнее! Отправляют на север… А мы здесь подыхать должны? Или, может, мне самому начать клепать эти проклятые аппараты?
- Сальвини, прошу тебя… Ты на взводе.
- У меня сотрудники с ног валятся! Да знаешь ли ты или кто-нибудь в вашей мэрии, что здесь сейчас происходит? Ты знаешь, каково это —  смотреть на умирающего и понимать, что ты ему ничем не поможешь, что сейчас ты отдашь аппарат кому-нибудь помоложе, а его оставишь умирать?! В муках!
Сальвини замолчал, устало уткнувшись лбом в крепко сжатый кулак.
- А знаешь, Луиджи, что я сделал на днях впервые за сорок пять лет? Я молился. Да… Я молил Бога, чтобы всё это поскорее закончилось. Я опять надеялся на чудо, как тогда, когда умирала моя мать. Сорок пять лет назад. О, как я Его теперь понимаю.
- Кого?
- Бога. Принимать решение: кому жить, а кому умирать — это, знаешь ли… Мы все теперь это делаем — принимаем решение. Больше мы ни на что не способны. Единственное, чего я не понимаю, по каким критериям Он…, я не могу понять. Вчера скончался священник, отдавший свой аппарат молодому парню, но зато выжил отпетый идиот лет семидесяти, его родственники молились, чтобы он здесь загнулся! Мою соседку не берёт ни одна холера, эта рыжая ведьма живее всех живых в свои девяносто... Зато сейчас у меня в реанимации умирает девочка-ангел, ей всего восемнадцать, и ничто её уже не спасёт! А хочешь знать, как мы выбираем? Мы просто делаем прогноз: кто вытянет эту болезнь, а кто нет. И приоритет отдаём молодым. Три недели назад я сделал свой первый выбор: отдал аппарат сорокалетней Анжеле. Рядом с ней лежала сеньора Леоне — восемьдесят шесть лет, и она тоже хотела жить. Если бы ты видел, как она смотрела на меня… Её родные тоже хотели, чтобы она жила, но я отдал аппарат Анжеле, потому что ей сорок и у неё тринадцатилетний сын, а у сеньоры Алони взрослые дети, и она прожила достойную жизнь. Но она тоже хотела жить, а я ей этого не позволил! Теперь мы здесь решаем, кто будет жить. Теперь мы здесь боги, Луиджи! Две недели назад мы не интубировали пациентов старше семидесяти. Сегодня мы не интубируем тех, кому за шестьдесят. Я запретил своему персоналу интубировать меня в случае заражения. И это несмотря на то, что моя Клаудия каждый день рыдает в трубку и требует меня домой. Они все хотят, чтобы я уехал. Но я не уеду, я буду здесь до конца. Трое моих коллег уже погибли, ещё пятеро — в реанимации и вряд ли выживут. А ты привозишь мне какие-то пятьдесят несчастных масок! Будь они трижды прокляты...
Луиджи сидел, опустив голову, и нервно притоптывал левой ногой. Слова Сальвини не стали для него откровением. Он был в курсе происходящего в городе и потому бесконечно злился на ту резкость, с которой было подано это эмоциональное высказывание.
- Что ты мне предлагаешь: повеситься? – парировал Луиджи, чувствуя, что начинает вскипать. – Я знаю всё это. Можно подумать, ты мне глаза открыл! Ну, давай я умру вместо всех этих несчастных! Распни меня, принеси в жертву, только не бросай в лицо эти идиотские упрёки!
Сальвини сделал жест рукой, будто желая отмахнуться от обиды и нервозности своего друга и, нахмурившись, бросил:
- Ладно… Надеюсь, русские и нам окажут какую-нибудь помощь. Или они здесь только ради Ломбардии? Сколько ещё это будет продолжаться…
- Не знаю, в отличие от тебя я не бог…, – Луиджи быстро поднялся с кресла. – Дня через четыре я привезу тебе ещё несколько аппаратов. Постарайтесь как-то протянуть… И, возможно, тебе следует послушать свою Клаудию?
- Тебе пора, – Сальвини внимательно разглядывал лежавшие на столе бумаги и поднял голову лишь тогда, когда за Луиджи захлопнулась дверь.

– – –

- Мария, сколько скончалось у нас за сутки?
- Пятнадцать, доктор. Это не так много по сравнению со всей Италией.
- Действительно, совсем ничего… Сколько под аппаратами?
- Двадцать восемь человек. Но мне кажется, что аппаратов больше не будет.
- Конечно не будет. Или вы думаете, что они только на нас  работают? Сколько поступило за последние пять часов?
- Тридцать пять.
- Тяжёлых не принимать, пусть остаются дома, мы им всё равно не поможем.
- Зато трое выздоровели. Трое за два дня — это рекорд!
- Ну, будем надеяться на лучшее. Как там та девочка… Клара? Не помню фамилии. Когда она умерла?
- Клара Витале? Она не умерла, мы отключили её от аппарата, ей лучше.
- Что?!
Доктор Сальвини нарочно не спрашивал о состоянии юной пациентки, поступившей в его клинику десять дней тому назад в крайне запущенной стадии.
- И как давно ей лучше, Мария?
- Со вчерашнего вечера. Сейчас под её аппаратом другой безнадёжный. Доктор Каррера говорит, что её аппарат счастливый. Доктор Сальвини, я хотела вам сказать…, вам не нужно сегодня идти в реанимацию. После такого криза.
Аркадио Сальвини полулежал на кушетке в своём кабинете. Он чувствовал себя ужасно с самого утра и очень надеялся, что третья инъекция сумеет выправить ситуацию. Профессор понимал, что его верная помощница была права, и намеревался до конца дня оставаться вдали от больничного фронта.
- Простите, доктор…, – собравшаяся было уходить Мария внезапно остановилась на пороге, не решаясь обратиться к Сальвини с мучившим её вопросом.
- Да, Мария.
- Доктор, я хотела… Я приняла решение.
- Какое решение, Мария? Присядьте, успокойтесь.
- Когда я смотрела на вас и на других, я понимала, что это безумно тяжело, но не понимала, насколько…, – Мария вернулась к кушетке и несмело присела рядом с профессором.
- Вы сегодня стали богом?
- Прошу вас, доктор, не смейтесь.
- Что вы, Мария… Я плачу… Плачу так горько, как только могу. Оплакиваю всех, кому мы не смогли позволить жить… Кого вы выбрали? Он хоть стоил того?
- Двадцатилетний мальчишка. Не знаю, стоил ли… Его мать рыдала, чуть ли не на коленях стояла.
- А кто за него отдал душу?
- Пожилой сеньор, уже безнадёжный.
- А, ну если безнадёжный, так и не переживайте. Я всё могу понять, всё… Могу даже понять, что эта треклятая эпидемия дана нам за наши грехи. Но не могу понять, почему она не забирает только отъявленных грешников? Мрут все подряд. Как вы на это смотрите, Мария?
- У каждого свой срок ухода с этой земли, доктор. Никто на ней не живёт вечно. И нам неизвестно наше будущее. Кто знает, что стало бы с праведным, если бы он дожил до старости, и кто знает, что станет с грешником, оставшимся в живых…
- А что станет с грешником? Я мало видел раскаяний на своём веку.
- А я видела достаточно, доктор… Каждому Бог даёт шанс. Помните, вы спасли молодого преступника, забрав аппарат у старого падре?
- У этого падре, Мария, имелся такой букет, что по всем медицинским прогнозам он уже лет тридцать как должен был лежать на кладбище. Вообще удивительно, что он столько протянул. А тот молодой…
- Но вы ведь дали ему шанс.
- Я руководствовался исключительно медицинскими соображениями: я дал ему шанс выжить. Не более. Как он распорядится своей жизнью — меня не волнует.
- Это Бог дал ему шанс, – вздохнула Мария, – иначе он умер бы. Несмотря на все ваши старания…
- Ладно, ладно, Мария, я старый брюзга, не обращайте внимания… Ладно, идите, возвращайтесь к работе и берегите себя. Идите, моя добрая Мария, и будем надеяться, что мы всё-таки начинаем выходить на плато.
После ухода Марии Аркадио Сальвини забылся долгим крепким сном, и ему снилось, что яркое солнце его родной Италии вновь не боится выманить на волю замурованных в домах итальянцев, что всё спокойно и все счастливы, что всё так, как было прежде, хотя так, как было прежде, никогда больше не будет. И это доктор Сальвини понимал даже во сне…