Граня

«Здравствуй, Граня, друг сердечный…», – начиналось письмо, полученное по электронной почте. Письмо вчера пришло, поздно вечером, когда она уже спала. Юрий Кравцов пишет. Граней её зовут близкие и друзья, – производное от полного имени Глафира. А «друг сердечный» – в смысле близкий человек. Какое прекрасное выражение, сейчас оно уже слегка устарело, мало кто использует его в первоначальном смысле – любимая. Не принято в обиходе. Хотя жаль, очень жаль…  Так романтично и красиво! Но не каждому можно так писать и не каждый может. А Кравцову можно, ему всё можно и в любых смыслах, он дядька возрастной, за пятьдесят ему! Да и поэт он. А это племя не от мира его. Кравцов сам себя зовёт прибабахнутым поэтом, т.е. человеком с причудами. Может что-нибудь такое отчебучить, что другому и в голову не придёт. А так хороший дядька. Вежливый, тихий. Ведёт себя достойно, не пристаёт к поэтессам, хотя тут как сказать. Глафира такое за ним не замечала, но рассказывают, что как-то во время скучного поэтического застолья, Юрий Валентинович стал под столом гладить соседку по коленке. Та, то ли от удивления, то ли от радости, залилась вдруг краской и потупила глазки.
  – Мариночка, что с тобой? – всполошилась хозяйка застолья Вера, директор издательства, –   Тебе плохо? Или Юрий Валентинович обижает?
 – Нет, мне хорошо, очень хорошо, – ответила поэтесса и почему-то посмотрела, улыбаясь, на Кравцова, а не на Веру.
На что добрый, но язвительный писатель Ронин немедленно отреагировал:
  – То-то стало хорошо, то-то стало весело…  Ай да, Кравцов!
У Ронина прибаутка такая для любого случая подходит, и в разных смыслах он её применяет. На этот раз он, словно пронзил взглядом пространство под столом, и в точку попал. Чтоб Марина, да покраснела! Все стали хохотать, скука отскочила от стола и пошли поэты гулять-балагурить. Даже Потап, писательский начальник, ещё достаточно молодой, но очень серьёзный и далеко вперёд смотрящий, не смог удержать важности на лице, убрал закинутую за голову руку и рассмеялся весело и звонко.  И сразу превратился в нашего парня, помолодев этак лет на десять. Вот что делает с человеком шутка и смех.
           Зазвенел телефон, и Глафира, не дочитав послание от Кравцова, переключилась на звонок.
– Груня, привет! – в трубке просипел Андрей, бывший друг сердечный.
– Доброе утро! Не зови меня так. Я не Груня, я не Дуня. Глафира я, для друзей Граня. За пять лет не запомнил моё имя, – попеняла Глаша отставному жениху и добавила участливо, – А сипишь отчего?
– В проруби купался. Закаляюсь. Пойдем в парк, Груня. Погуляем, потом в кино.
Ну что ему скажешь! То Аней, то Груней зовёт, а Граней никак не соглашается.
 – Андрюня, – Граня нарочно переиначила его имя, –   мы же договорились, что гулянки наши закончились. Прошу не звони. У меня свои планы, у тебя своя жизнь.
Звонок Андрея отвлёк от приятных воспоминаний, а когда-то его звонка ждала как новогодний подарок в детстве. Казалось, что была влюблена в Андрея, но ушла любовь в неизвестном направлении. А может, и не было её вовсе? Дружили и вместе жили, а потом вдруг ей стало неинтересно. Почему так случается?  Никому не дано понять, почему любовь приходит и уходит. Пришла она, а ты её и не заметила, и так бывает. А она уже живёт, и ты сама не знаешь почему заглядываешься в весеннее синие небо? А в нём облака плывут сказочно-белые, словно паруса в море южном. Куда плывут? Неважно, но тебе хочется вслед за ними отправиться.   А залихватское пение скворцов? Ещё снег в тени елей остался, ещё ветер холодный колышет вершины берёз, а скворцы уже тут как тут. На ветке тоненькой в вышине раскачиваются и поют, так поют, что звенит счастьем лес апрельский. И твоя душа поёт, не зная почему.  Или душа всё знает наперёд? Да, душа знает, это разум от души отстаёт. К нему, к разуму, осознание счастья внезапной любви позже придёт. И тогда… Тогда ты не будешь глазеть в небо, слушать пение птиц…  Ты будешь думать о нём, мечтать о встрече, ждать этой встречи, ты больше ничего не будешь замечать. Ты влюблена! А когда сердце подскажет, что любима ты, о! тогда ты вся наполнишься счастьем – твоё лицо, глаза твои, походка, всё-всё в тебе станет другим. Любовь… У всех она своя, неповторимая, самая-самая, такая, какой ни у кого на свете ещё не было. Задолго до Андрея она была у неё.  Была такой нежной и робкой...   Она была её тайной. Никто о ней не знал, и он, герой её девчоночьих воздыханий, тоже не знал. Школьные годы… Кто их воспринимает серьёзно?  Но она нет, она не забыла ту, первую любовь, невинную и чистую, хрупкую и печальную, хотя… Были мгновения, когда, казалось, что всё случилось. Помнишь, как вы с ним шли из школы и под дождь попали? И как стояли на пустынной автобусной остановке под навесом, и он дыханием согревал твои озябшие руки? Дождь прекратился и, оба смущённые, побежали по лужам домой. Потом его увезли в другой город. Ничто не случилось, словно ничего и не было. И правда, ничего не было, но воспоминания остались…  Как его звали? Неважно, всё неважно. С тех пор прошло пятнадцать лет, позади институт, семь лет уже как работает в издательстве. С Андреем пять лет… Странно, но тот далёкий мальчик вспоминается нередко, нет-нет да и напоминает о себе то дождиком весенним, то птичьим пением, то парусником на горизонте.  А об Андрее никогда не думает, если он сам не позвонит. Почему так?  Пять лет думала, что любит Андрея, а потом однажды утром сказала себе, что любви не было и нет. Собралась по-быстрому и уехала на другую съёмную квартиру. Почему? Сама себе не может объяснить. Сердцу не прикажешь – мудрая присказка. А прикажешь, всё равно оно, сердце, не послушает. Душа не отзовётся, сердце не встрепенётся…
Размышления прервал гудок автомашины под окнами. Господи, забыла! Так это же Зоя, подружка, приехала, чтоб вместе поехать к бабушке в деревню, недалеко от Домодедово, и там, на берегу реки Рожайки, в детство вернуться. В школьные годы летние каникулы проводила у бабушки. Выскочила на балкон и крикнула подружке:
 – Зойка, я сейчас! Прости, завозилась дома.
 –  Пять минут! И всё. Уеду. Поторопись, Граня.
Не уедет Зоя, не уедет, будет ждать. Но любит точность. Сама никогда и нигде не опаздывает. Учитель русского языка. Вместе в университете учились. После университета Марина без раздумий пошла работать в школе, а она подалась в издательство. С детства обожала книги рассматривать и читать. Вот и стала редактором. Много книг прошло через её руки. Всякие бывали. Такие, что сама зачитывалась. И такие, что вряд ли кто их когда-либо до конца дочитывал. Хотя к тексту не придерёшься. Всё точно и выверено, но повествование такое скучное и монотонное… Издательство частное, ему всякие писатели нужны, но редактировать некоторых мука несусветная. Есть такие, что редактуру на дух не приемлют. А тексты бывают забористые, что без правки да обрезки никак не обойтись. У любого писателя нутро тщеславное, больше или меньше тщеславия, но оно есть у всех. Некоторые ещё и обидчивые, не любят, когда правишь их опусы. А другой на вид суровый и угрюмый, а лирика у него тонкая и светлая, такой и сам просит, чтоб построже к его текстам относились.
Пока одевалась думалось о всякой всячине. Мысли перескакивали с одного на другое, словно кузнечики на лугу. Эх, письмо Кравцова не успела прочитать… Вернётся вечером и почитает спокойно. Может, там ещё и стихотворение новое найдётся?  За окном зима морозная, а они с Зойкой надумали у бабушки погостить и погулять по берегам реки Рожайки.
…Попили бабушкиного травяного чайку с вареньем черничным, да с пирогами и отправились бродить у реки, благо до неё меньше километра.  Рожайка, рыбная, полноводная по весне, а к лету мелководная и спокойная. Помнится, в детстве зимой катались на санках, и на лыжах ходили по берегу вдоль реки. А сейчас шли по протоптанным в снегу дорожкам и болтали о всякой всячине.
– Зоя, а давай поедем в село Битягово, в верховье речки.  Там древний Серафимо-Знаменский скит находится. Летом, в школьные годы, помнится мы всем классом туда ездили на экскурсию.  И водопад там сказочный, хрустальной прозрачности вода с шумом и брызгами падает. Два моста через реку: один бетонный, а второй – подвесной, деревянный. Погуляем по подвесному.
 – Ну, что мы с тобой как старухи? Или монахини? Давай, Граня, в домодевском парке погуляем. Само название чего стоит. «Пространство любви»! А вдруг… одноклассников своих встретишь. Меня познакомишь.  Приключений хочется. –  засмеялась Зоя и добавила, – а здесь у реки даже медведя не встретишь.
На том и порешили. И правда. Красивый парк. Сколько воспоминаний. Сколько там хожено-перехожено! И уроки пропускали, чтоб погулять по аллеям. И всем классом, бывало, там собирались по выходным. Да, помнится, как она с тем мальчиком несмело, исподтишка посматривали друг на друга
…Господи, ну как такое может случиться? Зигзаги судьбы? Провиденье Божье? Фантастический день, – с утра письмо от Кравцова, звонок Андрея, нахлынувшие воспоминания о школьной, несостоявшейся любви. На входе в парк Глафира увидела высокого парня, стоящего у белой машины.
– Не может быть! Это Сеня! Точно Сеня! – воскликнула Глафира, схватив подругу за руку.
– Сеня? Кто он?  Тот мальчик, о котором ты мне рассказывала? Школьная любовь?
– Да! Зоя, да! Я его не видела лет пятнадцать. Это он! Точно он, Арсений.
Между тем молодой человек посмотрел на часы и открыл дверь машины.
– О, Боже! Он сейчас уедет. Что делать?  – Глафира крепко сжала руку Зои.
–  Ой, больно. Отпусти. Я сейчас. Сеня! – закричала Зоя и кинулась бежать к машине.
Навстречу ей шли два мужика, один из которых раскинул руки и поймал Зою в свои объятья:
– Привет, красавица!  Ты – мой приз! Ты – моя отрада! Не зря зовётся парк наш «Пространством любви».
– Отпустите, не вы мне нужны! – завопила Зоя, – отпустите!
В это время машина резко рванула с места, аж снег от задних колёс фонтаном полетел на тротуар.
Глафира находилась в растерянности. Зоя, с трудом отбившись от назойливого мужика, стояла рядом.
– Нет, наверное, я ошиблась. Да и что с этого ошиблась-не ошиблась? Просто хотелось встретиться с давним одноклассником.
– Ой ли? – засомневалась Зоя, – Но если это был Арсений, то, во-первых, он в Домодедово, во-вторых, если судьбе угодно будет, то обязательно встретитесь. 
Глафира не стала заезжать к родителям в Домодедово и отправилась вместе с Зоей домой, в Москву.
Вечером она забралась на диван и, завернувшись в плед, стала читать письмо Кравцова:
«Здравствуй, Граня, друг сердечный! Пишу тебе из псковской деревеньки, затерявшейся в лесах. Какая здесь красота! Последние денёчки декабря! Белые поля, в лесу снег невиданной свежести и белизны, шапки снега на зелёных лапах елей. Нет ничего лучше русской зимы. Стоишь в тишине и думаешь, что ничего и никого живого вокруг. Ан нет, не так…  Пичужка тоненьким голоском песню затянет, приветствуя новый день. А кто это на снегу оставил петляющий след, мелкий, но чёткий?  Мышь? Белка? Хрустнула ветка. От мороза или от снега? Мелькнула тень среди веток высоких берёз и елей. Вот она белочка бесшумно летает с ветки на ветку. Живёт лес. Живёт земля, вселенная жива.  А вечером? Течёт время бесшумно лесу. Только шорох звёзд слышен.  И забывается все мирское, суетное…  Возвращаешься из лесу в теплый сельский дом, и такое чувство, словно с другой планеты вернулся. На душе спокойно и хорошо. Горит огонь в печурке, пламя пляшет весело и живо. Ходики старинные на стене тикают, подгоняя стрелки к Новому году. Ждёшь его, нового и желанного, ждёшь с надеждой, а старого жаль до слёз. Не вернётся он назад, не будет уже тех, кто соскочил со ступенек вагона и остался там, где-то в другом пространстве. Поезд времени идёт в одну сторону – неизвестную, загадочную, почти иллюзорную. И позади неизвестность, мы не знаем, что там происходит, и где те, кто в пути с поезда сошёл. Они остались там навеки? Или просто поменяли поезд? Кого спросить? 
Стрелки часов всё ближе и ближе к тому часу, к той секунде, когда старый год останется только в воспоминаниях. И будет Новый год! И будет новое утро, я вынесу орешки и оставлю их в доме для белочки. И подсолнечные семечки насыплю в кормушку для птиц. Потом буду наблюдать из окна, как белочка таскает орешки из домика, и, вскочив на крышу домика, щелкает их, сторожко водя чёрными бусинками вокруг. Стайка синичек прилетят, и начнут уносить в клювиках семечки из кормушки на ветки. Ещё один год уходит.  Счастливый-не счастливый? Пока не знаю, но благодарю всех за всё, что было-не было. А Новый год? Каким он будет? Никто не скажет, никто не знает. Но есть надежда, что завтра утром знакомую белочку увижу вновь! И что синицы с утра весёлым щебетом порадуют нас…»
В конце письма было несколько слов пожеланий – теплых, сердечных и шутливый стишок-посвящение:
…Я голову хватаю в руки
И вместе с ней лечу к вам, Граня…
Мечты, виденья, страсти муки –
Восторги сердца и терзанья.

Дочитав письмо, Глафира ещё долго сидела на диване в темноте, сидела и глядела в окно на тихо падающий в свете фонарей снег.
Утром ей позвонила мама и сказала, что вчера её разыскивал одноклассник по имени Арсений.
– Граня, он такой красивый и высокий парень. Букет цветов оставил. Кто он? Я не помню такого на твоём выпускном вечере. Ты знаешь его?
– Знаю-знаю. А он оставил записку или номер телефона?
– Оставил листок бумажки из блокнота и ушёл. Сказал, что вечером улетает на Сахалин. Он еще в парке нашем собирался прогуляться.
–  Мама, прочитай записку?
Телефон отключился и, сколько Глафира не звонила, связи не было.
Она уже собралась ехать на такси к маме в Домодедово, но та, спустя час, позвонила сама.
– Граня, извини, мобильник разрядился и разговор прервался, а потом я в магазин ходила.
– Что в записке, мама?
– Ой, подожди.  В прихожей она на столике. Сейчас посмотрю.
Мама читала письмецо от Сени, а Глафира тихо и как-то застенчиво улыбалась. Глаза светились, щёки зарумянились…
На следующий день Глафире позвонил Кравцов и предложил вместе с ним поехать в творческую командировку на Сахалин, давно согласованную с издательством. Она с радостью согласилась.