Каленые тропы часть5
В большом купе салон-вагона при свете свечи сидели за столом два человека. Один из них, плотный, крупном роста, в полковничьих погонах, говорил густым уверенным голосом, положив большие волосатые руки на стол. Другой, седоватый капитан, молча слушал его с сосредоточенным выражением на собранном в морщины старом лице.
— Сейчас мы переживаем наиболее острый момент, — веско говорил полковник. — Мы подходим к Москве и должны быть чрезвычайно осторожны в высказывании своих истинных взглядов. Мы не предрешаем ни будущего государственного устройства, ни путей и способов, коими русский народ объявит свою волю. Вот какая позиция должна быть сейчас у нашей печати, Алексей Николаевич. Это установка верховного командования, и тебе, как новому начальнику Освага, надлежит руководствоваться ею. — Полковник развернул лежавшую на столе газету и, взяв красный карандаш, подчеркнул один из подзаголовков. — Тебе знакома эта статья? — спросил он, нахмурившись.
Капитан приподнялся на стуле и, прищурив глаза, заглянул в газету.
— Читал, — сказал он.
— Читал… Ты, капитан, новый человек в Осваге, поэтому на первый раз попрошу тебя передать этому прохвосту и дураку — редактору газеты, что если он еще раз осмелится без моего ведома напечатать что-либо подобное «Скорби о белом царе», то я публично выдеру его шомполами, а потом повешу на фонаре. Честное слово!.. Нет, ведь каков мерзавец! Он принес нам страшный вред. Знаешь, как господа либералы используют эту статью для своей агитации?
Полковник помолчал, выражая на своем полном лице крайнее неудовольствие, потом вынул из кармана носовой платок, провел им по большому залысому лбу и продолжал:
— Будем смотреть правде в глаза: большинство, — я имею в виду широкие народные массы, — относится к нам с тревогой и ненавистью, меньшинство — с признанием и надеждой. Надо сделать так, чтобы все видели в нас своих избавителей. Цель оправдывает средства. Наполеон говорил, что он всегда готов был у нужного ему человека поцеловать любое место. Мне, как русскому офицеру, это, конечно, претит. Но что делать? Обстоятельства заставляют. «На войне все средства хороши», — сказал Клаузевиц. Вот именно: все для победы… Ну, а когда мы возьмем и очистим Москву, — при этих словах у полковника нервически задергался живчик над глазом, — тогда мы заговорим во весь голос. Ты, Алексей Николаевич, знаешь меня не первый год. За учредилку умирать я не буду…
В коридоре послышались шаги. Кто-то шел, стуча каблуками.
— Генерал, — сказал полковник, прислушиваясь.
Шаги замерли напротив купе, дверь шумно раскрылась, и вошел небольшой рыжеватый человек с щетинистыми усами и прической бобриком.
— Что, заняты? — спросил он отрывисто, скользя взглядом круглых и желтых, как у ястреба, глаз по вставшим перед ним офицерам.
— Никак нет, — сказал полковник. — Разрешите представить вам нового начальника Освага.
— Освага? — генерал недоброжелательно посмотрел на капитана. — Откуда прибыли?
— От генерала Сидорина, ваше превосходительство.
— Та-ак-с… Там у вас, в Осваге, капитан, собралась шайка-лейка, — сердито заговорил генерал, шевеля широкими ноздрями короткого носа. — Дамочки какие-сь там, барышни разные. Вот! По-моему, надо поразогнать эту компанию и набрать новых работников. Вы займитеся этим делом, господин капитан, а не то я сам до них доберусь, не будь я Шкуро;. Вот… Полковник, вы, как освободитесь, зайдите ко мне, — неожиданно сбавив тон, произнес он общительно и, вильнув привешенным к башлыку пышным волчьим хвостом, скрылся за дверью.
Начальник штаба и капитан переглянулись.
— Видал, Алексей Николаевич? — тихо спросил полковник, смеясь одними глазами.
Да-а… — протянул капитан. — А мне почему-то казалось, что он академик.
— Кто? Он? — начштаба расхохотался. — Вчерашний казачий урядник. Ты, следовательно, не знаешь, как он попал в генералы.
— Нет. А как?
— Нажал на раду, погрозил кого-то там повесить, ну, рада и произвела его. В наши времена и не то может случиться, Алексей Николаевич.
— Да что ты говоришь! А я ведь считал… Помнится, в германскую войну был какой-то подполковник Шкуро. Я думал, тот самый.
— Федот, да не тот… Но все же надо отдать ему справедливость: умеет себя держать. В Бонапарты, конечно, не годится, но есть такой, знаешь ли, оперативный полет мысли, — полковник, подняв руку, пошевелил пальцами, — и, главное, весьма авторитетен среди казаков, все же свой человек… У нас два таких лихача — он и Покровский. Тот тоже самопроизвелся.
— Позволь, а Мамонтов?
— Мамонтов? Ну, этот кадровый. Большого масштаба человек. Говоря между нами, его прочат в коменданты Москвы… Ну, ладно, дорогой. Ты пока посиди, покури, а мне нужно к генералу.
Полковник взял со стола папку с бумагами и, блеснув аксельбантами, вышел в коридор.
Шкуро в позе Цезаря стоял за столом и на вопрос полковника: «Разрешите?» сделал привычный жест, величественно махнув рукой вниз, словно допускал вошедшего к целованию ног.
Внутренне усмехнувшись, полковник подошел к столу.
— Ну, что у вас нового? — спросил Шкуро, взглянув на него снизу вверх.
— Получена директива генерала Сидорина, Андрей Григорьевич, — спокойно сказал начальник штаба.
Он раскрыл папку и положил перед присевшим к столу генералом несколько скрепленных вместе листов с мелко напечатанным текстом.
— Чего они тут пишут? — спросил Шкуро, сдвинув рыжие брови.
— Это в развитие приказа номер ноль пятнадцать, Андрей Григорьевич. Командующий армией подчиняет вам на время операции генерала Мамонтова, — пояснил полковник.
Шкуро самодовольно усмехнулся и покачал головой.
— Та-ак-с… Мамонтова, значит, подчиняет. Гм… Здорово! — Он поднял голову и отложил директиву. — Ну, это я потом прочту. Тут что-то много написано…
— Андрей Григорьевич, получен приказ верховного главнокомандующего, — сказал начальник штаба.
Шкуро, насторожившись, быстро взглянул на него.
— Насчет чего?
— О запрещении расстрелов.
— Ну? Дайте сюда.
Начальник штаба вынул из папки и положил перед Шкуро напечатанный на машинке приказ.
— Вот это правильно, — заговорил генерал, читая текст. — Давно пора. Вполне одобряю и понимаю этот приказ так, как нужно. Надо только вешать. Вот. Веревка — это, знаете… — Шкуро, не находя слов, пощелкал пальцами.
— Лучший аргумент психологического воздействия на массу, — подхватил начальник штаба.
— Вот, вот! Правильно говорите, полковник.
На столе резко зазвонил телефон.
Шкуро взял трубку.
— Да… Что, что? Как вы сказали?.. Орел? Очень хорошо… Благодарю вас, сотник.
Он положил трубку, откинулся в кресле и некоторое время смотрел в потолок. Потом, взглянув на начальника штаба, он сказал весело:
— Всеволод Николаевич, наши войска взяли Орел!
Полное лицо начальника штаба расплылось в улыбке.
— Да что вы говорите, Андрей Григорьевич! Вот это удача! — сказал он, весь просияв.
Шкуро отодвинул кресло, встал и, прихватив свечу, подошел к висевшей на стене карте. Взяв трехцветный флажок, он старательно переставил его на новое место.
— Ну, еще удар — и Москва, — заговорил он, помолчав. — В былое время всего восемь часов езды поездом. Да… Всеволод Николаевич, во исполнение приказа генерала Сидорина мы должны немедленно связаться с Мамонтовым. Хотел бы я знать, где он может находиться в настоящее время?
— Я докладывал вам, Андрей Григорьевич. По сведениям авиации, какие-то конные части сегодня прошли Бобров и движутся сюда, на Воронеж, — сказал начальник штаба.
— Ну да. Это Буденный. И мы, как полагается, встретим его. А Мамонтов, по-моему, сидит где-нибудь в районе Калача или Бутурлиновки.
— А вы уверены, Андрей Григорьевич, в том, что именно Буденный идет на Воронеж?
— А кто же? Мамонтов не мог так быстро пройти в этот район. Давайте посылайте аэроплан. Скажите пилоту, пусть ищет Мамонтова в треугольнике Калач — Бутурлиновка — Таловая. Дайте ему для вручения Мамонтову копию приказа генерала Сидорина.
— Слушаю. Когда прикажете послать аэроплан?
— Сейчас и посылайте. Да, вот что: пошлите английского офицера. Он человек вполне подходящий и к большевикам не перелетит. — Шкуро прошел к столу и уселся в кресло. — У вас больше ничего ко мне нет? — спросил он начальника штаба.
— Список, ваше превосходительство.
— Какой список?
— Список арестованных рабочих железнодорожных мастерских, заподозренных в симпатии к большевизму. Вы приказали вам доложить. Военно-полевой суд не принял никакого решения за недоказанностью обвинения.
— Та-ак-с! Дайте я посмотрю.
Генерал просмотрел список, обмакнул перо в чернильницу, подумав, подержал его на весу и твердым крупным почерком вывел: «Повесить. Шкуро».
Харламов и Митька Лопатин, высланные в боковой дозор, ехали рядом стремя о стремя.
Погода выдалась хорошая. Светило осеннее, но еще яркое солнце. Со степи, нанося горьковатый запах полыни, подувал легкий ветер. Быстро подсыхала дорога.
Митька, промерзший за последние дни до костей грелся на солнышке, потягивался, весело посматривал по сторонам и улыбался.
— Чего ты все улыбаешься? — спросил Харламов, внимательно посмотрев на приятеля.
— Да все одного товарища вспоминаю.
— В юбке, что ли?
— Угадал… Эх, Степан, какая в поезде дивчина ехала! Умру — не забуду, — мечтательно заговорил Митька. — И до чего хороша! Волос — ну, скажи, золотой, а глаза синие-синие.
— Из каких она? — спросил Харламов.
— Учителева дочка. Ласковая да веселая такая. Вот как зажмурюсь, так и стоит перед глазами, будто живая. А потом…
Митька вдруг замолчал, поднял голову и прислушался, вглядываясь в редкие курчавые облака. Там, в легкой синеве неба, раздавались тонкие звенящие звуки.
— Степан, слышишь, жужжит? — спросил он товарища.
— Ероплан! — вскрикнул Харламов.
— Где?
— А вон по-над облаком!
Высоко в небе летел биплан.
Колонна остановилась. В рядах спешно прятали красные значки и знамена.
Звенящие звуки перешли в грозный, воющий гул. Биплан, кружась над колонной, снижался.
Митька, задрав голову, следил за самолетом.
С пронзительным воем биплан летел вдоль колонны. Теперь отчетливо была видна черная голова смотревшего через борт пилота. В рядах на разные голоса что-то кричали, призывно махали фуражками, шапками и просто руками. Отлетев в сторону, биплан опустился; подпрыгивая, пробежал по степи и, чихнув мотором, остановился.
— Митька, даешь! — крикнул Харламов, толкнув лошадь с места в галоп.
Они поскакали к самолету.
Блеснув стеклами больших четырехугольных очков, пилот обеими руками снял с головы кожаный шлем.
— Касаки? — с не русским акцентом спросил он Харламова, который, придерживая лежавшую поперек седла винтовку, настороженно смотрел на его сухое лицо.
— Казаки, — твердо сказал Харламов. — А ты кто такой?
— Олл райт! Хорошо! — пилот осклабился, показав крупные желтые зубы, и вдруг, придав лицу смиренное выражение, осенил себя широким крестом. — Айм… ю… Ошен рад. Хай ду ю ду? [8] Будьте здоровы.
— Здорово!.. — выжидающе сказал Харламов.
В стороне послышался быстрый конский топот.
Харламов оглянулся. В сопровождении ординарца к ним скакал Городовиков.
— Ну, в чем дело, ребята? — спросил он, подъезжая.
— Да вот какой-то прилетел, товарищ начдив, — Харламов показал винтовкой. — Вроде не русский.
— Мамонтовуесс? — спросил пилот, признав в Городовикове командира.
— Мамонтовцы, — подтвердил Ока Иванович.
— О, вери гуд! [9] Я есть энглиш пилот, — радостно улыбаясь, заговорил англичанин. — Я имей… Как это русску говорит? Ага!.. Я имей пакет ту джонералл Мамонтов.
— А ну, бери его, ребята, — сказал Городовиков. — Абучимов! — позвал он ординарца. — Скачи к Семену Михайловичу. Передай — срочный дело!
Харламов толкнул лошадь к самолету и, вскинув к плечу винтовку, крикнул:
— А ну, руки кверху!
— Уай! [10] — в ужасе крикнул пилот. — Вы буденновуесс? — он откинулся назад, схватившись за борта кабины.
— А ну, вылазь! — грозно сказал Харламов, глядя в его побледневшее, с подрагивающими губами, сразу ставшее ему ненавистным лицо. — Оробел?… Митька, держи моего коня. Я его так возьму.
Он быстро спешился, бросился к англичанину, сгреб его в охапку и со словами: «Ну-ка! Кабы мне тебя не сломать!» — вытащил его из кабины и поставил на землю.
Весь съежившись и втянув голову в плечи, словно его охватил ледяной холод, пилот застыл с поднятыми руками.
— Митька, слазь! — распоряжался Харламов. — Обыщи его, а я постерегу. — Он угрожающе щелкнул затвором винтовки.
Митька спешился и, закинув повод на руку, стал обыскивать летчика.
Вот и пакет, товарищ начдив, — сказал он, вынимая из бокового кармана комбинезона толстый пакет и подавая его Городовикову.
Ока Иванович взял пакет и тронул лошадь шагом навстречу Буденному, который в сопровождении Бахтурова, Зотова и еще каких-то всадников быстро скакал к самолету.
— Пакет генералу Мамонтову. По ненахождений такового вручается вам, Семен Михайлович, — улыбаясь, объявил Городовиков, когда Буденный, придерживая лошадь, подъехал к нему.
— Ловко! На ловца и зверь бежит, — сказал Буденный. — Вот это да!
Он подъехал к самолету, бросил косой взгляд на пилота и распечатал пакет.
Перехваченный приказ командующего Донской армией генерала Сидорина раскрывал карты белых. Это был почти фантастический случай. Казалось, сама судьба ворожила большевикам.
Теперь, когда Семен Михайлович знал, что Шкуро занял Воронеж и ждет туда Мамонтова, он мог действовать с открытыми глазами. Против двенадцати полков его корпуса стягивалось двадцать два вражеских полка.
В это время Мамонтов, не подозревая, что его ждал уготовленный Шкуро для Буденного ураганный огонь батарей, быстрым маршем подвигался к Воронежу.
Свидетельство о публикации №224121001437