О восстановлении невосстанавливаемого

Сказочку мою Тувыньбпыньбрынь ад-министрс-рация данного сайта забанила. Наверняка это недальновидные глубокоалчные люди. Восстанавливаю "статус кво" и публикую "Сказочку по "Хвостам". 

ХВОСТ ВОСЬМОЙ. СТРАНИЦЫ 60-65

 Звучит настоящая чеченская лезгинка. Царь Добродей бросается танцевать лезгинку. Оказывается, он хорошо умеет ее танцевать.

В это время. Человек В Черном, стоящий с той стороны нарисованного на холсте очага, вглядывается в проделанную в холсте дырочку на продолжающийся в комнате танец. Возможно, Человек В Черном - Папа Карло, может Достопочтенный Мастер, или, к примеру, Боевой Робот Игорек (у него ведь тысяча имен, из которых ни одного верного и верны все). Человек В Черном думает тихо вслух: - Все идет по плану. Мы уже второе тысячелетье «вывариваем» эту страну...  Человек производит правою рукою «ротационное движение», словно крутит заводной ключик. Продолжает: - С такими правителями, как этот вот bezumniy valik, у нас наверняка всё получится… Человек поворачивает голову. Удивляет подвижность шеи. Смотрит за свое плечо. Там - измерение петербургских зловонных болот начала девятнадцатого века. В центре болот - ларец. Человек В Черном думает тихо вслух: - Нужны ль подручные болотные чертинятки? Мои Одинаковые С Лица? Может, повеселиться, и выпустить всех?

Человек В Черном щелкает пальцами.

В комнату с танцующим царем Добродеем вбегают четверо его двойников. Один – в маске собаки.

Лезгинку танцуют пятеро.

Человек В Черном думает тихо вслух: - Скоро открытие птицефабрики в Мытищах. Кого из них туда выпустить? Настоящего? Да вот только узнаешь ли теперь: из них - кто - настоящий?

Лезгинка продолжается на данный момент вокруг столика с мозгом писателя Тургенева. К танцевальным фигурам более применимы слова «бег» и «эстафета». Мозг сотрясается. Валяющаяся на полу накидка более чем истоптана.

Человек В Черном думает тихо вслух: Главное, чтобы русский царь Добродей… Чтобы он не покаялся и не стал человеком. Если ведь так случится. Ведь тогда всё будет испорчено. Тогда придется начинать всё сначала и выращивать нового русского царя Добродея из какой-нибудь запасной высушенной яйцеклетки королевы Елизаветы Пятнадцатой, трогательно будоража ту запасными замороженными сперматазоидами Хана Батыя.

- Трысь трысь. Самуса блять мамуса. Каубалио дырча.

С этими словами в комнату врываются латышские стрелки. Стреляют из лазерных ружей, густо исчерчивающих комнату красными световыми линиями. Те из царей, кто, получается, были ненастоящие, с хохотом падают на пол и тают без крови – как в китайских аниме. Получается, настоящий остается. Еще танцует, но его уже шатает. Странные перебегания из стороны – в сторону – безвольно свисающие руки. 

Человек В Черном молчит. Застыл.

Далекий голос из глубины болот за ним. Возможно, даже метагалактический, припахивающий декадансом, голос находящегося за следящего за происходящим и Человеком в Черном Достопочтенного Мастера:

- Наступна станція Лівобережна.

Наступает тишина. Царь Добродей долго падает, клонясь набок, затем, вдруг раскинувший руки, прямо на спину. Некоторое время лежит молча. Затем произносит:

- Где ж ты, где ж ты, былая мощь? Впрочем, я ведь Гильгамщщ. Я ужас, летящий на крыльях ночи. Я полон сил. Да, моя прелесть? Отзвенела ты черемухой в степной провинции. Ты тоже видишь это небо? Вот всплывает, всплывает синь ночная над Доном. Огромное небо одно на двоих. Как горьки мне, горьки твои упрёки. Ты мне сказала сегодня… Действительно горьки. А давай, моя прелесть, умрем вместе. Как это говорится о хороших друзьях в хороших пособиях по виртуальному сексу: они умерли в один день.

Тишину нарушает еле слышный звуковой сигнал, похожий на удары пульса.

- А ты, душа, душа глухая. Малиновки заслышав голосок. Интересно, вообще, можно пересаживать душу? А то можно было бы поискать подходящую для второго загрузочного Биоса. Шутка. Вспомнился мне тут один шутник. Дошутился. Я хочу видеть этого человека. Пьяным-пьяна. Он мне ведь был как сынок. Power. Powerик. Powerиккий. Говорят, Батусай Сокрушитель. А на деле получилось Иннокентий Смоктуновский. И ведь жив он, жив, курилка. Баб, небось, трахает привокзальских где-то на временной станции Разлука. Хлещет себе лосьон «Огуречный», и запивает одеколоеном «Свежесть». И крепче всех крепки;х. Проведите меня к нему. Впрочем, зачем? Когда всё уже сделано. Когда – решено? Главное не заплакать слезами жалости-счастья. Но, но, но. Я ношу на плечах эту тяжелейшую ношу. И мне легко. И еще Иван-Стрелец. Тот, наверное, мне более как внучок. Иван-Стрелец Джедаевич Карпов. Звучит гордо. К гвоздям. Значит, гвозди? Значит, честь и совесть? Ха, ха, ха. Виновны вы лишь в том, что хочется мне кушать. И мне можно, мне возможэно и нужнэно во имя Любимого Великого Турана (тьфу ты, России) съедать моих сынков и внучков, любя. Как Кронос, слезками обливаясь, в оболочках из самолетиков славненько так их можэно распробывать. Помиловать, значит? А вот фиг вам!

Показывает дулю экрану монитора, но делает это лежа, как бы поднимаясь, и фига
адресована – дугообразным движением руки -  и тургеневскому мозгу на столике, и старому холсту на стене с нарисованным на холсте очагом.

- Не грусти и не печаль бровей. Там и встретимся, когда на блины с черной икоркой геосимволистов проклятых приглашу. Не печаль, попей чай. Кстати, брови то у меня – мои родненькие. Не заменили мне брови. А желудок, жаль, уже давно не мой. Йоркширской свиньи у меня желудок. Так. Нужно повернуться на бок.

Поворачивается.

 Блюет на сцену:

-Очистить желудок никогда не помешает. 

Возвращается в исходное положение.

- На спине то удобнее.

Слышатся взрывы.

- Вот проклятые дионийцы неугомонные. Норовят таки и фундамент храма нашего, ну, который Василия был, Блаженного, до основанья снести. Не взрыв, но всхлип. Мы наш, мы новый мир построим.

Очень сильный взрыв, после которого на сцену с потолка сыпется конфетти.

Гаснет свет.

- Да будет звук! Все так же темно. Да будет  свет! Все также тихо.

Исчезает и пульс метронома.

Остается голос.

- Хочешь встать, и рукою не можешь двинуться. Такая вот диалектика. Такая вот вечная молодость. (Чихает). В рваные ноздри пылью… Ноздри то мне не заменили. Они у меня родны роднешеньки. Можно, сказать, мои ноздри  и есть я. И мои губы и есть я. Ведь еще говорю. Еще умею говорить… (Внезапно с оживлением). Трогатьпони. Трогатьпони. Как вам не стыдно, как вам не стыдно. Трогатьпо…

Некоторое время молчит.

- Тянет мягкою гарью с сухих перелесиц. Ме… Мме… Сяц. Кац. Чубайзовский. Брикет Брикетович. Неужели, Брикет Брикетович, пришла пора? Неужель под душой так же падаешь, как под ношею? Мясо мое, мясо. Погончики мои. Говядина и свинина. А еще вы, простые советские околорайские Адам и Ева, и ваши несчастные потомки. Дорогие мои. Хоррошие. Если что-то не так, вы простите меня.

Звучание ударов метронома – сменяет - «Я – свободен» (Аd libitum). Обрывается на полуслове. 

Тишина.

В это время. Lux ex tenebris. Находящийся на столике Мозг, затронувший мысылью всё на свете (а всё на свете началось именно тогда, когда Двести Двадцать Девятую Галактику Мозгового Млечного Пути начала заполнять ужасающая, мертвенная, наполненная флюидами Съезда В Лондоне, вода из ванны дедушки Ленина), Мозг, находящийся за Достопочтимым Мастером, и Человеком В Черном, весь разрисованный - Мозг - Чистое Добро -  Наш, Русский, Разум – больно думал. И уже на всю глубину сибирских руд падало сожаление о когда-то питерском когда-то мальчике с люмпен-пролетарским мышлением, мальчике, верящем, что ему фартит и будет фартить, и на самом деле поднявшемся в конце концом на самые вершины власти, мальчике, четыре сотни лет вдоволь упивающемуся больным и гнилым строительством идеи своего самоутверждения. А еще Мозг понимал, что сейчас вся надежда России и русского народа на этого, только что блюющего на сцене, такого вот уже великовозрастного, мальчика. Вся надежда. Понимал, что есть еще шанс. Нужно лишь попросить у русского народа прощения, затем взять бразды браздовые в руки белые, рыхлые, рассыпчатые, и закусить там что-нибудь, что закусывается, и в правлении потянуть там за что-нибудь, что еще тянется. То есть совершить чудо. Porta itineri longissima. Паки а паки. Фараоногонителя. Человеколюбче. Ауфвидерзеен.

Включается свет. Сцена пуста. В центре сцены на полу – букет астр. 


                Шлюзы закрыты – шлюзы открыты.

Возможно, наш царь Добродей умеет отлично пользоваться указанным в начале рукописи электронным прибором. Ну, и интернетом, соответственно, пользоваться может. В таком случае представленные выше предположения беспочвенны. Да конечно же. Разве черкания пером всяких там бумагомарателей Шимковых могут являться правдой? Конечно ж наверняка они - совершеннейшая неправда. А, может, и вообще - несусветные придумки. Однако, данная сказочка заставляет читателя моего, вымышленного Ваську Рябова, задуматься о также вымышленном русском Царе Добродее, жизни царской в далеком будущем как фэномэне. Если он не хороший, наш Царь Добродей - не будь таким, как он. Если же хороший – решай как знаешь. А еще людям помогай. Бабушкам в маршрутке место уступай. Если где-то человек попал в беду. Вообще, давайте любить жизнь. Давайте любить людей. Давайте любить Россию. А еще, когда будет вашей любви в грудях тесно – подойдут для вместилища и увиденные из глубины пещеры прекрасные лошади, и прекрасные статуэтки, и прочее. И - тогда всё будет хорошо. Тогда будет гипотетически отвергнута самою гипотетическою жизнию такая гипотетическая ситуация: когда, мол, приходит министр обороны Плеший, хищно поблескивая золотыми коронками, на доклад к царю Добродею о воробьях,  съевших на корню урожай генно-модифицироваанной сои. А Его Светлейшество Плешию в ответ бросает горькое и наболевшее: да ведь ты всё просрал, дорогой herr Квазимодович.
               
                Геосимволист Леонид. Л. Шимко.
               
                2024 г.