Кюрюльтю

         «…ужас монгольского имени…»
 
                /В.Ян/

     В глухих рязанских лесах, в деревеньке Перунов Бор, стояла церквушка.
     В этой церквушке служил обедни и отпевал покойников старый поп.
     Поп был древний, как и его покосившаяся церковка, любил грешным делом откушать блинков с мёдом, похлебать ушицы из белорыбицы и покалякать про старину.
     На дворе стоял 1237 год, так что покалякать было о чём. Например, какой порядок был при князе Владимире Святом, или насколько прежние хозары были добрее теперешних половцев и так далее.
     И поп ужасно любил вспоминать эту старину и рассказывать, что вот, тогда и жилось намного легче, и Христова вера была крепче, и вообще, гривна стоила дороже.
     У попа была попадья по прозванию Опалёниха. Такие имена были в то время обычным делом. Так, одного мальца на деревне звали Торопка Дикорос.
     Опалёниха была могучая, похожая на мужика, баба с румянцем во всю щёку и с выдающейся грудью. И с кожей ослепительной, северной, белизны.
     Когда-то давно, ещё юной отроковицей, прибежала она из леса, прибилась Христа ради, сирота горемычная; отца-матерь живьём спалили у ней суздальцы, некуда ей было податься, и батюшка взял её вместо умершей старухи жены.
     Стали они жить. Времена были неиспорченные, нравы кристальные, так что зажили они честь-честью, как отец и дочь. Ну, разве только иногда, весной, или на Ивана Купалу, вздохнет Опалёниха, потянется, хрустя белыми косточками – и опять, живут душа в душу.
     Батюшка благоволил ей, читал Жития Святых и Священное Писание, а она, бывало, когда ему занеможется, возьмёт на руки, отнесёт на печку и песни поёт, пока не уснёт старичок.
     Долго тянулась эта супружеская идиллия среди бездонных болот и лесов, таких дремучих, что коли сойдешь с тропы, то провалишься в бурелом и мох по самые груди.
     И пришёл этой жизни конец.
     Страшной зимой 6746 года от Сотворения мира полыхнула Русь пожарищем татаро-монгольского нашествия.
     Осерчал Господь на людишек за их распри, за скверну и сребролюбие, а паче всего за то, что повернулись они к старым богам, колдовали и ворожили, восстановили кой-где капища Перуновы, бесовские хороводы водили на Иванов день.
     Да вот хоть взять название это, Перунов Бор. Уж сколько добивался отец Онаний переименования – назвать деревеньку как-нибудь по-христиански, по-божественному – Божедомовка, или там, Святоугодьевка – нет и нет. Вот и дождались…
     В Перуновом Бору ничего не знали о нашествии, и узнали только тогда, когда по замёрзшим болотам прискакали монголы, подпалили хаты лесовиков и закричали:
     - Кху, кху, кху, уррагх!!!
     Такое у них было обыкновение.
     Они быстро порубили всех мужиков, не успевших убежать в лес, вырезали стариков и старух, покидали грудных детей в огонь, а скот, девок, справных баб и недорослей связали арканами, чтобы угнать в рабство.
     Случайно оказалось, что это не мелкие мародёры, а передовая сотня тумена* Субудай-багатура, главного полководца хана Батыя.
     Старый Субудай-багатур сидел на своем саврасом коне и равнодушно наблюдал сцены геноцида мирного населения, от которых захолонуло бы сердце даже у современного телезрителя.
     Заметив рядом церковь, Субудай-багатур поворотил коня и с любопытством въехал внутрь.
     Через некоторое время, набив седельные сумки холстинными утиральниками, глиняными мисками и кусками хлеба, монголы вскочили на коней, построились возле дома урусутского шамана и стали ждать непобедимого.
     Никто не смел ни поторопить его, ни хотя бы напомнить о себе.
     Как ни страшны и суровы были воины, но в сравнении со своим начальником они были сущие голуби.
     Изуверскую, холодную жестокость Субудая помнили Китай и Хорезм, Самарканд и Афганистан, помнили – и трепетали.
     Но если бы нукеры отважились заглянуть в поповскую избу, они не знали бы, что и подумать.
     Сам поп лежал на пороге с разрубленной головой, рядом жевал овес саврасый, а в светлице сидел на лавке, поджав под себя искалеченную ногу, великий полководец.
     На столе сверкала груда жемчугов-самоцветов, вываленная из седельного мешка. Особо выделялся алмазный кокошник княгини Евпраксеи, лично изнасилованной и убитой Субудай-багатуром в ходе взятия Рязани. Обращали на себя внимание и бирюзовые серёжки с отрезанными девичьими ушками.
     По горнице прохаживалась полыхающая румянцем Опалёниха, разодетая в парчу, оксамиты и в красные сапоги с загнутыми кверху носами, снятые все с той же Евпраксеи.
     Великий Субудай-багатур, соратник Потрясателя вселенной /Чингиз-хана/ , наставник внука его, Бату-хана /тоже Потрясателя вселенной/ , хлопал себя по коленке, таращил свой единственный глаз и хрипло твердил:
     - Кюрюльтю! Кюрюльтю*!..

     *Тумен - 10000 всадников /монг./.

     *Кюрюльтю – желанная /монг./.


         2018 г.