Глава 9
КОНСУЛЬСТВО ОРАТОРА
Caveant consules.
Пусть консулы
будут бдительны.
I.
Нет, он не стал разбираться с женой, он даже не задал ей после полученной информации ни одного вопроса? Зачем? Не пойман, не вор. А заставить Помпею при-знаться по прошествии стольких месяцев, было вообще делом немыслимым. К тому же тогда она еще только собиралась стать его женой, но отнюдь не являлась ею. Зато, вос-пользовавшись вынужденной паузой в своих политических делах, он добился того, что Сервилия уступила ему в претворении в жизнь замысла мести Помпею. В душе женщи-на вовсе не одобряла стремлений своего любовника возвратить причиненную ему обиду сторицей, однако при этом она все же не сумела отговорить его от довольно опрометчивого шага. В том, что она приглашала жену Магна Муцию в свой дом, не просматривалось ничего необычного: круг избранных в Риме был достаточно узок, а семей, способных выбросить деньги на пышный обед или ужин, насчитывалось и того меньше. Ничего предосудительного не существовало и в том, что на всех этих пиршествах в доме Брутов присутствовал Цезарь. Гай Юлий предусмотрительно появлялся там вместе с Помпеей: открыто ссориться с Магном он не хотел, а потому делал все, чтобы никто не мог бросить и тени сомнений на репутацию ничего не подоз-ревавшей Муции.
При первой их встрече он лишь незаметно окинул несчастную жертву внима-тельным взглядом. Ничего особенного! Невысокого роста, слегка полновата в бедрах, отчего немного тяжеловесна; талия, правда, узкая, несмотря на трое родов, - и когда только Помпей успевал делать жену беременной в своих вечных отлучках! Но какая грудь! То, что просматривалось под плотно облегающей тело тканью столы, впечатляло и будило воображение. И восхитило Цезаря вовсе не то, что два полукружия до сих пор плавно вздымались кверху, а не обвисали собачьими ушами вдоль туловища до пупа, как это случалось с женщинами, предпочитавшими кормить детей собственным молоком. Муция вполне могла намеренно отказывать себе в подобном сомнительном удовольствии. Нет, огонь в глазах Гая Юлия вызвали чуть не прорывавшие одежду соски. Ого! Да они не меньше сантиметра в диаметре, и не меньше полутора сантиметров в длину! Подобного Цезарю видеть еще не приходилось. «И, наверное, очень чувственные!» - подумал он при знакомстве, чем для первого раза и ограничил оное.
Дальше дело пошло немного быстрее. Несколько ничего не значащих фраз при последующих встречах, ложа, поставленные рядом за обеденным столом, ловкое, нико-му незаметное пожатие руки и намек на желание встретиться наедине. Муция промол-чала, но разве молчание женщины могло остановить Цезаря, если он поставил перед собой цель обольстить эту женщину. Уже через пару дней он нагло постучался в двери дома Помпея под предлогом передать жене весточку от находившегося за тридевять земель мужа. Он на самом деле имел при себе известия об успехах Магна в Азии, но переступал порог его дома, естественно, не за этим.
- Приветствую тебя, Гай Юлий, - спокойно обратилась к нему Муция, прини-мавшая гостя в перистиле.
- Приветствую и я тебя, жена, достойная своего мужа, - довольно двусмыслен-но сказал ей Цезарь.
Она ответила так, как и подобало ответить скромной женщине.
- О, боги видят, что ты преувеличиваешь, Цезарь, - улыбнулась жена Помпея. – Во мне нет ничего такого, что могло поднять меня хотя бы до коленей Магна. Разве что добродетель.
- И это немало, - он перешел в быстрое наступление, – хотя сегодня римские нравы ставят высказанное тобою качество не слишком высоко. Мы больше ценим внешние данные женщины, коих, поверь, в тебе предостаточно. Возьмем, например, улыбку. Она так и светится неподдельным обаянием. Ее одной хватит для того, чтобы направить стрелу Амура в сердце любого мужчины.
Муция смущенно опустила веки, зато Гай Юлий, нисколько не смущаясь, про-должал усиливать натиск.
- А все потому, что улыбку твоих коралловых губ дополняет твой лучезарный взгляд. Твои глаза буквально источают внутренний свет, свет любви и чувственности.
Ее грудь поднялась в сдерживаемом дыхании, и Цезарю снова бросились в гла-за два приподнявших столу соска.
- И ведь это только малая лепта всех твоих достоинств, - не останавливался со-блазнитель. – Скромность не позволяет мне коснуться твоей заслуживающей резца скульптора груди, твоей девической талии, твоих буквально предназначенных для про-должения рода бедер.
Он ожидал возражений, однако Муция лишь покрылась румянцем, охватив-шим ее щеки, кожу шеи и рук. Цезарь представил себе, что краска залила все тело си-дящей напротив женщины, и собственное воображение распалило его еще больше.
- Ты говоришь приятные слова, Гай Юлий, - жене Помпея удалось-таки спра-виться с охватившим ее внезапным волнением, – однако думаю, что подобные слова ты, бесспорно, мог бы сказать и в адрес своей жены. Ведь любой достойный муж, - Му-ция сделала ударение на слове «достойный», – должен, прежде всего, обращать внима-ние на собственную жену.
- Возможно, - не стал спорить Цезарь, – но и не забывать при этом, что вокруг него существуют и другие женщины.
Он не стал форсировать события. Он просто зашел в другой раз, потом пере-бросился с ней парой слов на очередном званом обеде. Темы их бесед становились все более и более сексуально напряженными. Цезарь вел осаду изголодавшейся женщины по всем правилам искусства флирта. Он ожидал падения, однако крепость не торопи-лась открывать свои ворота неприятелю. Не выдержав подобного отпора, однажды он сорвался и в сердцах бросил Муции такую фразу:
- Как жалко, что я не Юпитер, а ты не Европа! Тогда не существовало бы этой длинной череды никому ненужных разговоров. Тогда, превратившись в быка, я забро-сил бы тебя себе на спину и уплыл на далекий остров, где овладел бы тобой.
- Да, жаль, что ты не бог, - вздохнула вдруг женщина. – Будь ты богом, я бы, наверное, не устояла.
- Тогда я сделаюсь богом! – воскликнул Цезарь.
II.
К политике он вернулся так же легко, как и отошел от нее ради любовной иг-ры. Обстоятельства, как, впрочем, и всегда, складывались по-разному. С одной сторо-ны, консулами этого года являлись популяр Гай Марций Фигул и двоюродный брат Це-заря по отцу Луций Юлий Цезарь. С другой стороны, отныне приходилось постоянно считаться с возможностью права «вето» народных трибунов, в ряды которых оптиматы постарались внедрить и верных себе людей. Приходилось искать устойчивые пути для того, чтобы обойти неприятное и одновременно необходимое для политической борьбы препятствие в виде института трибунов. Гай Юлий нашел их довольно быстро. Он сделал решительную ставку на формально высший орган власти республики – народное собрание. Да, действительно, фактическую власть в государстве осуществлял сенат. Однако при любых разногласиях, частенько возникавших в рядах отцов-управителей при обсуждении жизненно важных вопросов, по которым они не находили единого мнения, сенат обращался к воле народа. И тогда в дело вступали тридцать пять триб. Они голосовали на Марсовом поле, голосовали одна за другой, и победа в восемнадцати трибах утверждала решение, непререкаемое для всех.
Власть и народ. Они всегда находились на разных полюсах политической жиз-ни государства. Народ избирал свою власть. Власть создавалась для народа и должна была выражать его мнение. И так, собственно говоря, действительно происходило на ранних этапах возникновения любой власти. Но с течением времени власть понимала, что по сути своей она чужда и глубоко безразлична избравшему ее народу. И тогда власть начинала позволять себе вольность жить для себя самой, любимой. На первых этапах такой жизни власть еще стыдливо прикрывала свои корыстные интересы лжи-выми лозунгами о лучшей доле для своего народа и о нуждах государства. Однако в дальнейшем власть наглела, ее махинации становились все откровеннее, а поступки приобретали отчетливо негативную окраску. Власть жирела, заедалась и теряла бди-тельность. Повсюду во властных эшелонах разрастались коррупция, лжесвидетельство, подлог. Из опасения потерять управленческие позиции власть начинала заигрывать со своим народом, одновременно презирая его. И рано или поздно народ понимал, что его обвели вокруг пальца. Он вставал на дыбы, свергал зарвавшуюся власть, чтобы устано-вить новую, после чего все начиналось сначала.
Цезарь одним из первых осознал, что очередной властный нарыв на теле госу-дарства созрел, и народ, по сути, готов к тому, чтобы вскрыть его в ближайшие годы. Он сделал ставку на плебс, решив максимально использовать складывающуюся ситуа-цию в свою пользу. К настоящему времени он уже имел необходимую популярность среди простых римлян, теперь же предстояло развить ее до того предела, за которым стояло бы однозначное решение народа – именно этот и только этот политик достоин возглавить новую власть. Один лишь он радеет за интересы народа, ему можно дове-рять, и лишь он вправе представлять интересы плебса.
Заручившись поддержкой родственника, так удачно занявшего консульский пост, Гай Юлий вновь разыграл беспроигрышный вариант: пробудил воспоминание о сулланских проскрипциях. Да, конечно, во времена диктатора проскрипционные суды занимались делами патрициев: непосредственно плебс, естественно, не страдал. Однако практически у всех подвергшихся репрессиям представителей высшего сословия имелись толпы «кормившегося» рядом народа: клиентов, вольноотпущенников, простых горожан. Следовательно, удар по патрону отзывался по окружавшим его людям гулким эхом. Многие теряли точку опоры и последние средства к существованию. А потому обнародование Цезарем списка наиболее ретивых сулланских убийц не просто всколыхнуло низы Рима, оно пробудило давно забытые обиды и ненависть к власти. И Гай Юлий воспользовался ситуацией сполна. Будучи назначенным первоприсутствующим в нескольких судах присяжных, он добился осуждения обвиняемых на изгнание. Среди тех, кому в считанные дни надлежало покинуть Рим, оказался даже дядя Катилины Сергий Беллиен.
Поддержка масс и ненависть олигархов – вот чего в очередной раз добился Це-зарь. Притихший после двух неудачных попыток заговора Катилина также не остался в долгу.
- Бей своих, чтобы чужие боялись? – с плохо скрываемым гневом бросил он ироничную фразу.
- Ты не хуже меня понимаешь, что половинчатых решений при заигрывании с массами быть не может. Или все, или ничего. Так и только так, Луций Сергий, - спо-койно ответил Гай Юлий.
- Зачем тебе толпа, Цезарь? – не унимался Катилина.
- Затем же зачем и все остальное: для поддержки наших, заметь, Луций Сер-гий, именно наших, а не моих решений. И, кто знает, возможно, именно эта толпа вскоре даст тебе желаемый пост консула, Катилина.
Гнев лидера популяров растаял, осталась лишь досада на то, что кто-то в со-стоянии просчитать на несколько политических шагов дальше, чем может это сделать он, Луций Сергий Катилина.
* * *
Совсем скоро интересы Катилины переместились в другую, привычную для него область. Наступал очередной срок выдвижения претендентов на высшие магистра-туры в государстве. Они снова собрались вместе: Цезарь, Катилина и Красс.
- Я выставляю свою кандидатуру уже в третий раз! – Луций Сергий говорил с нажимом, желая очевидно, чтобы соратники по триумвирату, как можно больше, про-чувствовали всю остроту предстоящего момента. – Я не желаю больше проигрывать! Мне нужна эта победа! – Он подумал и поправился. – Нам всем нужна эта победа! По-пуляры у власти уже несколько лет, и чего мы добились за это время?! Триумфа Пом-пея?! Однако Магн не наш, он сам по себе.
- Мы укрепили государство, - возразил, поднимая ладонь, Красс, – и в военном плане, и в финансовом. Эрарий полон, как никогда, хлеб поступает бесперебойно, в достаточных количествах, море спокойно для торговли и плавания, Азия снова приве-дена в повиновение Риму. Это не так уж и мало.
- Мы укрепили твой карман, Марк Лициний! И именно это радует тебя больше всего! – не выдержал Катилина.
- Да, - ничуть не смущаясь, согласился Красс, отпарировав с иронией, – мой карман мне почему-то ближе, Луций Сергий, чем государственный, и даже ближе, чем твой.
- Прекратите ссориться, - спокойно перехватил слово Цезарь. – Не хватало еще, чтобы мы перегрызлись накануне выборов. Катилина прав. Эти выборы проиграть нельзя. Вскоре из Азии возвратится Помпей. Его успехи очевидны. Римские легионы намертво отрезали Митридату путь через азиатские провинции, и он решил напасть на Рим, перейдя Альпы, как когда-то это сделал Ганнибал. Однако понтиец – не карфаге-нянин. Против сумасшедшего замысла царя восстала собственная страна во главе с его сыном Фарнаком. Магн успешно поддерживает это восстание. Митридату конец, а это, в свою очередь, означает конец всей войне. Гней Публий возвратится на Родину, и бу-дет очень неплохо, если его встретит достаточно сильная власть. И мы сделаем все, чтобы на этот раз победили оба наших кандидата: ты, Катилина, и Гай Антоний Гибри-да.
Но сказать, отнюдь не означает сделать. Неожиданным противником популя-ров стал снова переметнувшийся к оптиматам Цицерон. Марку Туллию надоели обещания. Он тоже грезил о высшей магистратуре государства. Он хотел ее, он мечтал о ней, и он получил ее из рук Гортензия, Катулла, Катона и Метелла Пия, с которыми оратор предварительно провел тайные переговоры. Цицерон стал консулом вместе с Гаем Антонием Гибридой.
Ненависти Катилины не было предела.
- Выскочка! Перебежчик! Вертлявый уж! Жалкий адвокатишка! Оптиматский прихвостень! – и это были самые ласковые из эпитетов, которыми Луций Сергий наградил победителя вместо поздравлений. Он говорил, не стесняясь собравшихся вокруг сенаторов. Он орал с побагровевшим лицом, не замечая, как наливается краской стыда и гнева перекошенная физиономия Цицерона. Они были готовы вцепиться друг в друга и непременно вцепились, если бы соратники не растащили обоих по домам. Марк Туллий в этот день с кислой миной праздновал победу, Катилина с ненавистью обдумывал планы мести.
Цезарь и Красс также оказались ошеломлены внезапным бегством Цицерона в лагерь противника и, главное, его неожиданной победой, справедливо полагая, что пре-дательство и консульство «оратора» принесут за собой и другие негативные плоды. Они были недалеки от истины, в чем Гаю Юлию предстояло убедиться и убедиться довольно скоро.
* * *
В оставшееся время этого не особенно яркого года Гай Юлий предпринял еще один шаг по укреплению собственной популярности среди масс. Он вынес на обсужде-ние сената законопроект о распределении государственных земель. Просчитав ситуа-цию, Цезарь не полез на рожон, воспользовавшись для озвучивания своих выкладок и расчетов голосом трибуна Публия Сервилия Рулла, однако каждый знал, что разработ-чиком закона является именно Гай Юлий. К тому же и сам он с пеной у рта отстаивал предложение о безвозмездной раздаче принадлежащей Риму земли в собственность наиболее бедных слоев населения. Законопроект Рулла имел еще одну, куда более серьезную основу, однако об этом Цезарь, вполне естественно, умалчивал.
- Отказывая в принятии закона, - говорил он в сенате. – Вы плодите незанятую, иждивенчески настроенную массу народа. Вместо того чтобы трудиться на собственное благо и благо государства, эти люди постоянно ждут подачек от этого самого государства, ждут и негодуют, когда ежемесячное пособие задерживается по непонятным для них основаниям. И поверьте мне, для них непонятными и непонятыми окажутся любые, даже самые объективные причины. Вспомните хотя бы недавние спровоцированные пиратами хлебные бунты. Все это происходило и будет происходить впредь, потому что люди хотят есть и они совершенно справедливо не желают, чтобы голодали их семьи. Они вполне могли бы прокормить себя и своих родных собственными руками, однако вы толкаете их на путь нищеты и ожидания куска хлеба из ваших рук. Вы рассчитываете на благодарность?! Но, боги видят, как вы все ошибаетесь! Вы просто подкладываете хворост в костер очередного бунта, который готов вспыхнуть от малейшей искры, вспыхнуть в любую минуту, вспыхнуть и смести всех вас.
За несколько дней до выступления в сенате, когда Цезарь представил проект закона Крассу, практичный Марк Лициний прямо спросил его:
- Зачем тебе вся эта морока, Гай Юлий. Ты же прекрасно понимаешь, что сенат не одобрит закон. Не одобрит хотя бы потому, что он лишает государство всех доходов от сдачи находящихся в собственности республики земель в долгосрочную аренду. При этом пострадают и имеющие непосредственное отношение к процессу аренды всадники. Кстати, пострадают и мои интересы. Нет, Цезарь, мне кажется, в данном случае ты впервые совершаешь ошибку.
- Ты невнимателен, Марк. Ты во всем и всегда видишь одни только деньги. Ну, почему, почему ты не обращаешь внимания на детали?! Марк Лициний, рано или позд-но, но такое пренебрежение кажущимися мелочами погубит тебя. Я не ошибся! Обрати внимание на тот факт, что предполагаемая реализация закона предусматривает созда-ние комиссии децимвиров, избираемых семнадцатью трибами на пять лет. А это значит, что в число избранных попадут Красс, Цезарь, Катилина и иже с ними. У децимвиров, - что ты, к сожалению, пропустил мимо ушей, - согласно проекту закона имеются довольно большие полномочия: судебная власть, уровень пропреторства, неподсудность, а также командование войсками. И вот именно это, Марк, и есть самое главное в законе. Вопрос не в том, чтобы сию минуту взять и раздать все земли народу. Вопрос в том, чтобы взять в свои руки и удерживать в них власть в государстве. Не забывай, что Помпей близок к окончательному успеху в Азии. Следовательно, не пройдет и года, как он объявится со своими легионами у берегов Италии. Нужно быть готовым встретить его во всеоружии, поскольку аппетиты Магна могут оказаться непредсказуемыми. А закон? Закон для нас не так уж и актуален. Мало ли законов в нашей республике отменялось, даже не начав реализоваться.
Весь этот разговор происходил незадолго до слушаний; сегодня же Цезарю приходилось защищать задуманное, тщательно скрывая истинную подоплеку событий. Он закончил выступление под гром рукоплесканий со стороны популяров. Отдельные представители сословия всадников, не принадлежавшие ни к одной из партий, отклик-нулись возмущенными репликами; банкиры тут же подсчитали, во что им выльются новые «народные инициативы». В рядах оптиматов было непривычно тихо. Это настораживало. Слово попросил один лишь действующий консул. Цицерон подошел к ораторскому месту и, патетически отставив руку, начал говорить тихим и вкрадчивым голосом.
- Приступая в январские календы к выполнению своих обязанностей, я пре-красно знал, в какой тревоге и каком страхе находились все честные люди республики. Ходили слухи, что против нынешнего спокойствия и против самого нашего государства зреют мятежные замыслы, что они уже составлены и готовы к реализации. Время спокойной жизни отошло в прошлое. Рим снова полон опасности, она витает в воздухе его улиц, скрытно и незаметно подбирается она к устоям республиканского строя. Мы только что выслушали предложение, реализация которого способна вызвать небывалый пожар, по сравнению с коим весьма и весьма гипотетический бунт, в таких красках расписанный перед нами милейшим Гаем Юлием, - Цицерон повернулся в сторону Цезаря, одарив того лицемерно-слащавой улыбкой, – представляется всего лишь веселыми карнавальными огнями сатурналий. Оставим так называемое радение интересов простого народа на совести тех, кто только что отстаивал их перед нами, и углубимся в другую часть закона. Что предлагает нам Рулл? Предоставить децимвирам власть, которая на словах выглядит преторской, зато на деле является царской. Он ограничивает ее срок пятилетием, но делает ее вечной, поскольку подкрепляет ее таким мощным оружием, какое отнять у децимвиров против их воли у нас уже не будет ни единой возможности. Как, впрочем, вполне возможно не станет и нас самих, если мы собственными руками вручим им подобную власть.
- Умный и хитрый ублюдок, - зло шепнул Цезарь Крассу. – Он раскусил нас.
А тем временем речь оратора текла плавно и непринужденно, разрушая все то, что Гай Юлий так долго вынашивал под покровом тайны. И нечего было возразить. Приходилось лишь молчать, с достоинством принимая удар, и сохранять внимательно-приветливое выражение лица. В конце концов, Цезарь даже настроил себя на сопереживание Цицерону, делая вид, что именно он и именно только что указал ему на все скрытые в законе подводные течения. Гай Юлий кивал головой, широко раскрывая «изумленные» глаза, однако Марк Туллий и не думал униматься. Консул говорил еще в течение часа, завершив свое выступление довольно неожиданным пассажем. Неожи-данным даже для оптиматов, в чьих рядах последние слова вызвали уже неподдельное изумление. Цицерон попытался «лизнуть» Помпея. Продажный адвокат прекрасно по-нимал, что предателей не любит никто, а уж к дважды предателям отношение носит и вовсе негативный характер. Потому-то он так спешил заручиться вниманием и под-держкой того, кто в ближайшее время мог стать в республике настоящей силой, того, орлы чьих легионов уже давно смотрели на запад, того, кто мог защитить и стать опо-рой в бурном водовороте наступающих событий.
- Те, кто выпестовали подобные предложения в тайных коридорах своего из-вращенного ума, прекрасно понимали, что если республике понадобится твердая рука, если предоставить право выбора всему народу, а не нескольким подкупленным трибам, если решение останется за вами, то в любом деле, требующем честности, неподкупно-сти, мужества и авторитета, вы без колебаний остановите свой выбор на Гнее Публии Помпее Магне. Он уже не раз доказал нам свою приверженность идеалам республикан-ского строя и не раз клал свои интересы на алтарь служения отечеству.
- Я удавлю его собственными руками, - складка ненависти пересекла и без того охваченное гневом лицо Катилины, но его шепот буквально потонул в буре оваций, несшихся со всех сторон. Цезарь рукоплескал наравне со всеми, показывая, что умеет не только выигрывать, но и достойно переносить поражения. Сенат оказался единодушен, и законопроект Рулла канул в Лету.
Тем не менее, Гай Юлий все же получил необходимые дивиденды. Во-первых, за ним закрепилась устойчивая слава защитника интересов беднейших слоев населения, а, во-вторых, он сделал для себя вывод о том, что ни в коем случае нельзя недооценивать тех, кто еще вчера назывался твоим другом. Потому что именно из них в дальнейшем получаются самые серьезные враги. Судьба предоставит ему возможность еще не раз убедиться в правильности подобного вывода. Но это будет потом, а пока его жизнь захлестнули новые события.
III.
Лето следующего года началось достаточно печально. Весть о смерти Квинта Цецилия Метелла Пия поразила всех. Поразила не возрастом почившего, ибо прожитых политиком десятилетий бурной жизни с лихвой хватило бы и на несколько человече-ских судеб. Поразила не внезапностью, потому что римляне прекрасно понимали, что все в этом мире в воле богов, и никому не дано знать день и час своей смерти. Поразила тем, что в это нелегкое время партийных баталий и политической смуты ушел из жизни один из столпов римского общества, один из тех, кто еще умел и был способен выправить кормило республиканского строя и направить государственный корабль подальше от мелей и рифов, спасая его от окончательного крушения. Ушел из жизни великий понтифик, занимавший свою должность невиданный для Рима срок – целых семнадцать лет!
«А ведь его место уже кое-что!» - именно эта мысль пришла в голову Цезаря, едва до него дошло сообщение о смерти Метелла Пия. В тот момент он находился в до-ме готовившегося к очередным консульским выборам Катилины. На этот раз их было четверо. Луций Сергий представил Крассу и Гаю Юлию одного из трибунов.
- Тит Лабиен, - указал он входящим в таблиний друзьям. Из кресла навстречу им поднялся подтянутый мужчина средних лет. Скуластое волевое лицо, внимательный взгляд, решительный подбородок, - именно таким запомнил Цезарь Лабиена на всю жизнь. Рукопожатие трибуна выдавало в нем человека, привыкшего носить не тогу, но мундир легионера. Очевидно, что эта ладонь с большим удовольствием сжимала бы рукоять гладиуса, нежели таблички с записями законов.
- Прекрасный и честный человек, - продолжал тем временем Катилина. – Все-цело предан нашей партии и нашему делу. Он и его люди берутся помочь нам на пред-стоящих выборах. Времени пока достаточно, но уже сейчас стоит обсудить многие де-тали. Я не желаю очередного поражения! – при мысли об этом щеки политика покрас-нели, а голос невольно сорвался на крик. – Я не потерплю его! Если это произойдет, я потоплю Рим в крови! Я залью улицы кровью оптиматов, как когда-то это сделали Ма-рий и Цинна. История повторится.
- Думаю, что истории незачем повторяться, - как всегда спокойно возразил Це-зарь. – Пускай кровь течет там, где ей и положено: в жилах, даже если это и жилы на-ших врагов. Мы отыщем способы победить их и без кровопускания. Для этого мы и со-брались здесь и будем собираться столько, сколько потребуется, чтобы наши планы об-рели реальное воплощение в жизнь.
Они расселись за столом, приготовившись слушать Катилину, однако внезапно на пороге кабинета возникло взволнованное лицо домоправителя Луция Сергия.
- Что еще?! – недовольно проворчал лидер популяров, знаком разрешая слуге приблизиться. Просеменив короткими шагами к креслу хозяина, тот склонился и за-шептал что-то на ухо Катилине. С каждым услышанным словом глаза Луция Сергия округлялись, а рот вытягивался в знаке искреннего удивления. Любопытство присутст-вующих нарастало, и разрешилось тотчас же, как только исчезнувший домоправитель опустил за собой прикрывавшую вход в таблиний занавеску. – Умер Квинт Цецилий Метелл Пий! – Катилина в восхищении воздел обе руки и с силой опустил их на крыш-ку стола. – А с его смертью наш противник ослабеет так, что его можно будет брать голыми руками!
- Не преувеличивай, - возразил Цезарь, осаждая чрезмерную радость приятеля.
- Умер великий понтифик, - покачал головой Красс: финансист вообще не об-ратил внимания на взлет радости со стороны Луция Сергия. – Будут похороны, а потом и новые выборы.
- Эти выборы состоятся задолго до выборов консулов, - продолжил фразу Мар-ка Лициния Лабиен. – Они заслуживают того, чтобы принять в них участие и тоже по-стараться не проиграть.
Предполагаемая Катилиной стройность беседы оказалась скомканной, и, тем не менее, он довел разговор до конца, обозначив задачи, установив ориентиры и при-оритеты будущей его избирательной кампании. И все же мысли всех оказались заняты-ми не столько консульскими выборами, сколько смертью великого понтифика.
После полуторачасовой беседы они вышли за порог дома Луция Сергия. Красс быстро распрощался, свернув в сторону своей конторы, ведь для банкира любое серьез-ное событие может означать финансовые перемены, причем как хорошие, так и плохие, а потому следует заранее приготовиться к ним, защитив самое главное – собственные деньги. Лабиену оказалось по пути с Цезарем. Некоторое время оба шли молча, думая каждый о своем.
- Ты считаешь, он сумеет победить на этот раз? – внезапно спросил Цезаря спутник.
- Вряд ли, - пожал плечами Гай Юлий, отвлекаясь от собственных рассужде-ний. – Еще ни разу в жизни я не встречал человека, который абсолютно не способен действовать согласно им же самим намеченному плану. Катилина органически не в со-стоянии стать консулом. Вот увидишь, в самый последний момент он начнет суетиться, делать глупости и отменять принятые накануне решения. Он проиграет, и нужно будет сделать все, чтобы не дать ему увязнуть в грязи очередного заговора, который вполне может оказаться для Луция Сергия последним.
- Ты смел, Цезарь, - после некоторого размышления снова заговорил Лабиен. – Ты не боишься говорить то, что думаешь. А ведь я недостаточно знаком тебе. Ты не предполагаешь, что я смогу пересказать твои слова Катилине?
- Нет, - рассмеялся Гай Юлий, – ты никогда не сделаешь этого. Во-первых, по-тому, что у тебя слишком открытое лицо. Ты честен, Тит. Изменить ты сможешь лишь тогда, когда изменятся устои твоей жизни. Я понял это с первого взгляда, а я практиче-ски не ошибаюсь в людях и склонен доверять своему первому впечатлению. А, во-вторых, что это даст тебе? Рассорит меня в очередной раз с Катилиной? Но так уже бы-вало, и не один раз. Он все равно придет мириться: ему слишком нужны деньги Красса и мой ум. Да и к тому же я пока не сказал ничего такого, что подспудно не было бы из-вестно и самому Луцию Сергию. Он знает о себе, если не все, то достаточно много, од-нако гонит это знание прочь, чтобы оно не отравляло ему жизнь.
Они снова пошли молча и остановились на перекрестке, чтобы пожать друг другу руки на прощание. Сжав руку Либиена, Цезарь вдруг спросил его:
- Как ты думаешь, я смогу стать великим понтификом?
- Я буду помогать тебе в этом, Гай Юлий, - просто и открыто, и в то же время со всей серьезностью в голосе ответил трибун, – всем, чем сумею, всем, что будет в мо-их силах.
* * *
Ставка в игре была слишком высока. Должность великого понтифика являлась пожизненной. Она давала вечный и ничем непоколебимый авторитет. Она позволяла переселиться из достаточно шумной Субурры в специальное жилище, которое одной стороной примыкало к дому весталок, а другой – к Регии, древней резиденции леген-дарного римского царя Нумы. С течением времени благодарные потомки превратили царский дворец в почитаемое святилище, где хранились архивы государства. Итак, по-чет, добротный дом, доступ к спискам всех сохранившихся законов и уложений, а так-же прямой доступ к богам. В случае победы именно он, Гай Юлий Цезарь, становился проводником божественных решений, способных существенно изменить расстановку сил на политических вершинах. Он и сам становился почти что равен небожителям.
- Полубог, - иронически выговорил Гай Юлий, рассматривая свой профиль в зеркале. – Что ты скажешь мне теперь, дорогая Муция?
Он не забыл ее, этот упрямый Цезарь, не оставил планов своей маленькой мес-ти. И эта месть также настоятельно требовала его победы. А потому уже на следующий день Гай Юлий сидел в кабинете Красса.
- Мне снова нужны деньги, Марк Лициний, много денег.
- Надеюсь, не великий понтифик? – осторожно поинтересовался финансист.
- И не надейся. Именно великий понтифик.
- Но, Гай Юлий, это же совершенная бессмыслица! Это деньги, выброшенные на ветер! Да, конечно, ты один из членов коллегии. Но помимо тебя в нее входят еще четырнадцать человек, точнее сегодня, после смерти Метелла Пия, тринадцать. Цезарь, практически все они – оптиматы! Они не выберут тебя никогда, сколько бы денег ты не потратил на подкуп! Мало того, тебя еще обвинят в даче взяток и вышлют из Рима!
- Я не собираюсь оплачивать мнение понтификов, Марк Лициний. Мне всего лишь нужно подкупить все тридцать пять триб народного собрания. Можно было бы, конечно, ограничиться и восемнадцатью трибами, однако цена вопроса слишком высо-ка, чтобы проиграть из-за какой-нибудь непредвиденной случайности.
- Цезарь, ты собираешься в очередной раз изменить законодательство, под-строив его под свои интересы? – в голосе Красса звучало неподдельное изумление. На-глость всегда сначала вызывает изумление, и именно поэтому она, как правило, побеж-дает. Изумленный человек просто не в состоянии противостоять наглости.
- Ну, если уж на то пошло, - совершенно невозмутимо заметил Гай Юлий, – то я ничего «не подстраиваю», я просто «возвращаю» народу право, отобранное у него ко-гда-то, если ты не забыл, все тем же Суллой. И потому для победы мне нужны деньги. Ты дашь мне их, Марк? – Красс молча кивнул в ответ. – И еще мне нужен народный трибун для озвучивания законопроекта. Им станет Тит Лабиен.
* * *
И Лабиен действительно сделался очередным рупором идей Цезаря. Он высту-пал яростно, напористо, открыто и доказательно. Никто не отождествлял его с Гаем Юлием. Лабиен оставался для оптиматов «темной лошадкой». Многие связывали его имя с именем Помпея, поскольку оба происходили родом из Пиценской области Ита-лии, а потому голосовавшие за принятие закона сенаторы искренне считали, что вслед за своим предложением об избрании великого понтифика народным голосованием Тит Лабиен внесет на вакантную должность кандидатуру Магна. Они были просто раздав-лены, когда в стенах курии было произнесено имя Гая Юлия Цезаря. Вместо ожидаемого шума в зале заседаний воцарилась мертвая тишина, в которой явственно слышалось тяжелое сопение возмущенного Бибула. И Гай Антоний Гибрида тут же поспешил объявить заседание закрытым, распустив сенаторов по домам.
Оптиматы совещались достаточно долго. Переголосование по закону было просто невозможным, право трибунского «вето» оказалось упущено, и поэтому противник сосредоточился на выборе кандидатур в противовес Цезарю. Они выбрали лучших: Публий Сервилий Ватия Исаврик, герой нескольких военных кампаний, человек, чья репутация оставалась незапятнанной, - а это было крайней редкостью, - при занятии всех магистратур римской иерархической лестницы, и Квинт Лутаций Катулл, принцепс сената. Расчет оптиматов был прост: популярность на популярность. И они не забыли при этом, что имя Цезаря популярно именно в народе, которому предстояло голосовать, а имена Ватии и Катулла больше звучали на устах высших сословий Рима. Все дни до выборов они усиленно пытались перестроить сознание масс, активно работая через своих вольноотпущенников и клиентов.
Гай Юлий тоже не сидел без дела. Ему нечего было перестраивать, он лишь старался подкрепить свою популярность сестерциями Красса. Старая гвардия осевших в римских трущобах ветеранов Септимия Корнелия то и дело сновала от дома Цезаря к дому Марка Лициния, а оттуда в бедняцкие кварталы города и за его пределы, туда, где проживали жители сельских триб. Поразительным во всей этой кампании оказалось то, что при всем масштабе подкупа, при огромном желании оптиматов поймать людей Це-заря за руку им так и не удалось сделать этого, ни перед выборами, ни после, для того, чтобы опротестовать их результаты.
Уходя в день голосования из дома, Гай Юлий сказал Аврелии:
- Сегодня, матушка, ты увидишь своего сына либо великим понтификом, либо изгнанником.
- Боги не оставят тебя, сын мой! – услышал он в ответ, переступая порог.
И боги не оставили своего любимца. О том, что он нервничает, наблюдая за ходом народного волеизъявления, можно было лишь догадываться. Он шутил со стоя-щими рядом Крассом, Катилиной и Лабиеном, когда объявляли победу в первых пяти трибах. Он оживленно разговаривал с ними, когда победоносно проходило голосование в следующих семи округах. Но с каждым новым этапам он становился все холоднее и спокойнее, пытаясь справиться с нараставшим в нем напряжением. Тринадцатая триба – «да». Цезарь прервал начатую фразу. Четырнадцатая – «да». Он сжал край тоги одной рукой. Пятнадцатая – «да». Гай Юлий с шумом выдохнул задержавшийся в груди воз-дух. Шестнадцатая триба – снова «да». Теперь уже края тоги сжимали обе ладони. Сем-надцатая – «да»! Голосование приблизилось к своей кульминации. Если мнение сле-дующей трибы совпадет с предыдущими, то дальнейшее действие просто потеряет свой смысл. Выборы закончатся победой!
Подсчет голосов восемнадцатого округа шел в напряженном молчании. Три минуты, пять, семь, десять. Румянец на щеках Цезаря, раздувающиеся ноздри Катулла, орлиный нос Катона, одышка Бибула, лихорадочный блеск в глазах Катилины, беззвуч-ное шевеление губами Красса. И, наконец, результат: восемнадцатая триба – «да»!! По-беда!! Гай Юлий Цезарь – великий понтифик!!!
Вечером он устроил дружеский ужин. Он сумел остаться наедине с каждым.
- Ты снова победил и снова в долгах, Цезарь, - под иронией Красса как обычно скрывалась забота о деньгах.
- Когда я не отдавал тебе деньги, Марк Лициний? – также иронично ответил Гай Юлий.
- Теперь я жду твоей помощи, - напористо обнял Цезаря Катилина.
- Конечно, конечно, Луций Сергий, - согласно кивнул головой вновь избран-ный великий понтифик.
- Я никогда не забуду того, что ты сделал, Тит, - Гай Юлий крепко сжал руку Лабиена. – Твоя помощь бесценна, и я надеюсь, что сумею отблагодарить тебя, не от-кладывая благодарность в дальний ящик своего стола.
- Не торопись, Цезарь, - улыбнулся трибун. – Надеюсь, боги будут благосклон-ны и даруют нам обоим долгую жизнь. А если так, то у нас еще будет время для расче-тов. Пока же мне достаточно и того, что я могу назвать тебя своим другом.
IV.
Первое, что он сделал после переезда в новый дом, это посетил государствен-ный архив. Таблички с законами, записи о старинных и не таких уж древних событиях, данные переписи, родословные наиболее известных римских семей. Вот! Вот именно то, что ему было нужно. Юлии! Все или почти все о тех из них, кто хоть как-то запечатлелся в канве исторических событий царских, а затем республиканских времен. А вот и начало. Правда, не совсем такое, какое ему бы хотелось видеть, но что это значит, если мечта практически так близко. Изготовить табличку наподобие той, что он держит в руках, записать на ней необходимый текст, слегка отбить края и поцарапать поверхность, припорошив ее пылью, чтобы придать естественность старины, - и вот уже готов окончательный вариант божественной родословной Гая Юлия Цезаря. И это никакой не подлог! Это всего лишь недостающее звено в истории. А историю делают и пишут люди!
Первые люди, которых он ознакомил с «найденным» в хранилище текстом бы-ли мать, жена и дочь. Даже им он не сказал всей правды. И Аврелия, и Помпея, и Юлия получили, наконец, твердые доказательства того, что их род – прямая линия, исходящая от Аскания-Юла, который являлся сыном Энея и Креусы. Ну, а поскольку сам Эней приходился родным сыном богини Венеры, то его потомок Юл приходился богине любви никем иным, как внуком. Божественность всего рода налицо! Следовательно, сам он – бог или почти бог – полубог.
Второй, перед кем Цезарь предстал небожителем, явилась несговорчивая Му-ция.
- Ты говорила, что не устоишь перед богом. Бог перед тобой.
В этот момент он действительно напоминал ей спустившегося с небес бес-смертного бога. Гай Юлий стоял в дверном проеме. За его спиной сияло утреннее солнце, лучи которого создавали вокруг головы подобие ореола небожителей. А может быть, то были всего лишь блики на явственно наметившейся среди тщательно уложен-ных колечками волос лысины? Возможно. Однако женщина почувствовала вдруг при-лив неожиданной слабости, стеснение в груди и подступивший к горлу комок. Муция вздрогнула и опустила веки. Ее ладони непроизвольно потянулись к застежкам легкой домашней туники. Она была готова отдаться богу. А может быть, это были всего лишь накопившиеся за долгие месяцы отсутствия мужа гормоны? Возможно. Но, тем не ме-нее, крепость пала. Осажденные распахнули ворота города перед захватчиками, и по-следние ворвались внутрь, круша все на своем пути, с шумом и грохотом победителей.
Взятие преграды не доставило ему большого удовольствия. Жена Помпея ока-залась довольно холодна, по крайней мере, по сравнению с его собственной женой и с Сервилией. Правда, она действительно краснела всем телом, а ее соски напоминали рожки молодой испанской серны, но и всего лишь: во всем остальном простота и есте-ственная непосредственность. Скучно! К тому же ее интимные места отдавали запахом уксуса, что напомнило Цезарю привкус дешевого перебродившего вина, которое при-ходилось пить легионерам на длительных переходах армейских дорог. Однако цель бы-ла достигнута: маленькая месть большому Магну свершилась. Оставалось только поза-ботиться, чтобы некто третий ненавязчиво довел это известие до ушей Помпея.
Поиски гонца не заняли у него слишком много времени. Не особенно церемо-нясь, он обратился за помощью к жене.
- Дорогая, я наконец-то привел в соответствие с действительностью один из касающихся моей персоны слухов. Я переспал с Муцией.
- Ну, и как она?! – живо проворковала Помпея Руфина.
- Так себе, - равнодушно пожал плечами Цезарь, отрезая всякую возможность интересоваться подробностями. – Ты лучше. Но суть не в этом. Мне нужен человек, способный между прочим передать весточку об измене жены получившему рога мужу. Что-то мне подсказывает, - голос Гая Юлия сделался ироничным, – что в кругу твоего общения подобный субъект отыщется наверняка.
Искать долго не пришлось. Уже на следующий день Цезарь снова встретился с Публием Клодием Пульхром. И на этот раз молодой патриций оказался весьма полезен. Он уже не навязывал свое общество, не лез с воспоминаниями и вообще говорил очень мало. Былой лоск и наглость немного пообтерлись. Перед Гаем Юлием сидел внимательный слушатель, готовый исполнить любое пожелание того, чей политический вес в Риме становился все более и более значимым.
- Один из легатов Магна – мой давний приятель. Я передам ему весточку и ме-жду строчек письма черкну пару слов о некоей непреодолимой тяге жены известного полководца к некоему политику, которого почтенная матрона буквально извела своими домогательствами по части любовного соития. Не сомневаюсь, что Гней Публий узнает об этом в тот же день.
- Прекрасно, Клодий! Иного и желать невозможно. Хотелось бы, чтобы дело было сделано быстро, - Гай Юлий поднялся из кресла, давая понять, что беседа в таб-линии завершена. – Мне нравится, что ты умен и проворен. Мне нужны такие люди, и я не забуду тебя, Публий Клодий Пульхр, поверь мне.
Они расстались удовлетворенные друг другом. А уже вечером того же дня до-вольный собой Гай Юлий рассказывал о произошедшем Сервилии. Он не надеялся на похвалу, просто спешил в очередной раз представить доказательства того, что Цезарь всегда выполняет задуманное, однако реакция любовницы оказалась достаточно не-ожиданной.
Их встреча вообще началась с довольно неприятного инцидента. Почти у са-мых дверей дома, где со времени женитьбы Гай Юлий снимал помещение для размыш-лений и встреч с Сервилией, он столкнулся с Марком Юнием Брутом Младшим. По-приветствовав юношу кивком головы, Цезарь хотел пройти мимо, однако Брут перего-родил ему дорогу.
- Подожди, Гай Юлий. У меня есть к тебе пара слов.
- Слушаю тебя, - он остановился, подумав, не слишком ли много позволяет се-бе этот двадцатидвухлетний юнец? - ответил сам себе, что не слишком, и приготовился слушать.
- Мне хотелось бы просить тебя, Цезарь, - Брут говорил сквозь зубы, глядя в глаза собеседника пылающим от ненависти взглядом. – Просить о том, чтобы ты пре-кратил встречи с моей матерью. Ты позоришь ее в глазах почтенных римлян, Цезарь.
- О чем ты, Марк Юний? - он хотел отделаться шуткой, похлопав юношу по плечу, однако Брут отскочил в сторону будто ошпаренный, и Цезарь моментально сде-лался серьезным. – Не слишком ли рано ты научился делать замечания старшим? За-помни, пожалуйста, и заруби себе на носу: Цезарь видится с тем, с кем хочет, и там, где хочет. Ты понял это?! А вообще-то сейчас я иду в дом, где привык назначать время для деловых встреч с нужными мне людьми. Так что развей свои сомнения.
- Я бы развеял их, Гай Юлий, - скрипя зубами, Брут отступил в сторону, про-пуская Цезаря, – если бы перед этим в этот дом не вошла моя мать.
- О чем ты, мальчик? – довольно легкомысленно махнул рукой Цезарь, проходя мимо и считая разговор с сыном Сервилии оконченным. Но он продолжил его с самой Сервилией. – Ты знаешь, моя дорогая, за тобой следят.
- Кому понадобилась моя скромная персона? - улыбнулась женщина, привычно сбрасывая столу на спинку кресла. – Я ведь не избираюсь в консулы.
- Твоему собственному сыну.
- Марку?!
- А у тебя разве еще есть сыновья? Конечно, Марку. Я встретил его перед две-рями. Он бросил мне в лицо упрек в нашей с тобой связи и то, что ты только что вошла в этот дом для свидания со мной. И еще он сказал, что я позорю твое честное имя.
- Мальчишка! – всплеснула руками Сервилия.
- Уже давно не мальчишка, - возразил Гай Юлий. – И знаешь, он ненавидит меня.
- Это не так, поверь мне, Цезарь, это не так.
- Это так, любовь моя. Его глаза были полны ненависти.
- Ах, Гай Юлий! – она избавилась от туники и обнаженной закружилась вокруг Цезаря, разматывая ткань его тоги. – Давай оставим это. Не будем портить нашу встречу. Я что-нибудь придумаю. Я поговорю с Брутом. В конце концов, я ведь его мать. Ты же прислушиваешься к мнению Аврелии, послушается и он. Поговорим о чем-нибудь другом. Что нового вокруг тебя, мой великий понтифик.
- Нового? – он самодовольно усмехнулся. – Я взял Муцию и нашел возмож-ность, чтобы известие об этом достигло ушей Помпея.
Сервилия замерла на месте, после чего медленно села на ложе с ворохом ткани в руках.
- Зачем? Зачем ты это сделал? – в ее голосе прозвучали усталость и грусть. – Ты отобрал честь у женщины ради своей маленькой прихоти и сделал ее посмешищем в глазах тех, кто еще недавно относился к ней с уважением? Это чудовищно, Цезарь!
- Ничего подобного я не делал, - он не оправдывался, он пытался уверить себя в правдивости собственных слов. – Честь не отбирают, честь отдают. Ты знаешь это лучше меня, потому что ты – женщина. Если сука не захочет кобеля, то, сколько бы он не пытался залезть на нее, у него ничего не получится. Если получилось, значит, она того хотела. И причем здесь тогда я? Я сделал это для того, чтобы Магн понял, наконец: в триумвирате все равны. Тогда это, действительно, триумвират; это, действительная, дорога к успеху для всех трех его членов. Пока эта мысль не втемяшится в его башку, он неуправляем, а, следовательно, и опасен для нас с Крассом. И вообще, если ты не прекратишь читать мне нотации, я могу подумать, что ты ревнуешь. Неужели это так, Сервилия?! Банальная ревность! И у кого, у тебя?! Я не узнаю тебя, любимая!
Женщина задумчиво перебирала складки лежащей на коленях тоги и молчала, следуя собственным мыслям. Молчал и Цезарь. Он с удовольствием наблюдал, как вздымается в такт дыханию не по возрасту красивая грудь Сервилии, и наслаждался этим зрелищем. Он был уверен, что убедил ее в том, что одержал свою очередную по-беду. Наконец она заговорила:
- Ах, Гай Юлий, Гай Юлий! В следующем году тебе исполнится сорок лет, а ты все еще мальчишка! Чему ты радуешься? Тому, что поставил под угрозу ваш и без того хрупкий мир с Магном? Это глупо. Похоже, это ты все еще по-прежнему ревнуешь его к Корнелии.
- Даже если и так, то, что здесь необычного?! – в запальчивости ответил Це-зарь, безжалостно вырванный из мира приятных видений.
- Пора бы уже предоставить мертвых мертвым и побольше заботиться о жи-вых.
- Для живых я тоже делаю достаточно, - он помрачнел и начал злиться.
- Не сердись, Гай Юлий, - печально улыбнулась Сервилия. – Злость не идет твоему красивому лицу. Да, ты действительно много делаешь, но лишь для себя и для тех, кто тебе нужен в тот или иной момент. И при этом свой собственный эгоизм ты умудряешься представить любовью к окружающим тебя людям.
Она затихла, вслушиваясь в его обиженное сопение.
- К сожалению, жизнь мало чему учит тебя, Цезарь. Боги благоволят тебе, и это, безусловно, тебя портит. Тот, кто никогда не испытывает горечи поражений, может никогда не научиться одерживать настоящих побед. Задумайся над моими словами, Цезарь.
Сервилия снова помолчала, а затем принялась одеваться, отложив скомканную ткань его тоги в сторону. Удивлению Гая Юлия не было предела.
- Куда ты? Ты обиделась на меня?
- Нет, Цезарь. Разве можно обижаться на солнце. Да, оно иногда испепеляет, но ведь иногда и греет, - женщина стояла перед ним одетой. – Нам нужно расстаться, Цезарь. Просто необходимо. И виной тому вовсе не мой сын. Я хочу покинуть тебя для твоего же блага.
- Но ты нужна мне, Сервилия!
- Именно поэтому я и должна оставить тебя, оставить хотя бы на время. Ты обязан, наконец-то, понять, что окружающие тебя люди не куклы в руках бродячего артиста, не тряпичные фигурки на ветру, а живые существа из плоти и крови, существа со своей душой, своими мыслями, своими надеждами. Они такие же, как ты, Цезарь. Только ты умнее, решительнее, талантливее, и тебе помогают небожители. Однако это не дает тебе права обижать других, распоряжаться их судьбами лишь по одному своему усмотрению, калечить их жизни по своей прихоти. Ты должен опомниться, Цезарь. А я должна уйти. Я выхожу замуж, Гай Юлий.
Еще один удар ниже пояса.
- За кого? – его голос предательски дрогнул.
- За Децима Юния Силана.
- За этого простофилю.
- И вот ты опять делаешь скоропалительные выводы и опять ставишь очеред-ное клеймо. Ты ведь даже не знаешь его как следует, а уже готов зачислить его в разряд врагов.
- Кем ты предлагаешь мне его считать после твоих слов? – саркастически за-смеялся Цезарь. – Другом?
- Нет. Но считай его хотя бы тем, кем он является, считай его человеком.
Оба затихли, вглядываясь друг в друга.
- Помочь тебе надеть тогу?
- Спасибо. Как-нибудь справлюсь сам, - он был по-прежнему зол и обижен.
- Тогда я пойду. До свидания, Цезарь.
- Прощай, Сервилия.
Дверь в комнату тихо закрылась. Стиснув зубы, Цезарь просидел в полной ти-шине до самого вечера. По его щекам катились слезы бессилия.
Одевался Гай Юлий уже в полной темноте. Он не стал зажигать лампу. Ему было все равно. Цезарь принял решение. Наедине он больше не видел Сервилию нико-гда.
V.
Выборы магистратур на следующий год протекали, как и все последние годы, бурно. Популяры выдвинули Катилину на должность консула и Цезаря кандидатом в преторы. Однако если выборы последнего прошли практически без помех (кто бы по-смел отказать только что избранному великому понтифику), то Луцию Сергию при-шлось не сладко. Ему вспомнили и обвинения в мздоимстве в Африке, и попытку несо-стоявшегося заговора, и экстремистские выпады в сенате. В результате, амбициозный лидер популяров потерпел очередное поражение. Консулами стали два представителя оптиматов: Луций Лициний Мурена и Децим Юний Силан. По поводу последнего Гая Юлия подмывало отослать бывшей любовнице весточку о том, что она в очередной раз «не прогадала», вовремя разглядев в тихом Силане будущего верховного правителя республики, но он удержался от соблазна. Зато Катилина не стеснялся ни в проявлениях собственного негодования, ни в поступках. Выражение «тупые зажравшиеся свиньи» по отношению к сенаторам было самым цензурным из тех, что срывались с его губ. Он даже попытался затеять драку после оглашения результатов выборов, однако ликторы действующих консулов просто-напросто выдворили его из стен курии. И Луций Сергий затаился. Он исчез из поля зрения на несколько недель – срок недостаточно долгий для того, чтобы о нем забыли, да он собственно и не стремился к этому.
Красс вызвал Гая Юлия к себе ночью, что само по себе было совершенно не-обычным для всегда уравновешенного финансиста. Пересекая тихие улицы города в сопровождении Септимия Корнелия, Цезарь напряженно думал о причине столь не-обычного приглашения. Ситуация разъяснилась быстро.
- Читай! – вместо приветствия Марк Лициний протянул другу папирус с пись-мом.
«Вы бросили меня. Создавая впечатление своей бурной деятельности, вы оба, ты и Цезарь, фактически предали меня, оставив один на один с продажным сенатом. Правильно, что я всегда не доверял вам: вы оба везде и всюду блюдете лишь свои соб-ственные интересы. Сначала мне хотелось уничтожить вас обоих. Потом я успокоился, справедливо рассудив, что каждый в этом мире сам за себя. Сегодня я даю тебе, Марк Лициний, последний шанс искупить вину передо мной. Последний, запомни это, Красс, последний шанс. Вскоре я буду в Риме. В Этрурии остается Гай Манлий. Он набирает здесь армию, на которую нужны деньги. И деньги эти, сам понимаешь, должен дать ты, Марк Лициний. Между письмом и моим прибытием пройдет несколько дней. Надеюсь, их будет достаточно, чтобы ты собрал необходимую сумму в тысячу талантов. Удивлен? Не мелочись, Красс. После моей победы ты окупишь данное в долг с лихвой. Прощай! До встречи в Риме. Луций Сергий Катилина» – вот что было написано в письме.
- И что теперь? – банкир взволнованно расхаживал вдоль длинного стола в таблинии.
- Подожди. Дай мне немного подумать, - Цезарь опустился в кресло и замер, сжав подбородок пальцами правой руки. – И сядь, пожалуйста. Твое мельтешение толь-ко отвлекает меня.
Он думал долго, после чего выпрямился и начал загибать пальцы.
- Первое. Ты нигде и никаким образом не светишься. Никаких встреч с Кати-линой. Ваше общение возможно только через посредников, причем таких, по поводу которых никто и ничего не сможет заподозрить. Надо бы предупредить Катилину об этом. Обратись к Лентулу. Претор, похоже, на стороне Луция Сергия. В противном случае намекни, что не дашь денег. Второе. Пообщайся с Цицероном. Он председатель-ствует в сенате в этом полугодии. Намекни ему о планах Катилины. Намекни осторож-но. Скажи о том, что якобы видел письмо Луция Сергия. Только не говори у кого. И, ради Юпитера, не намекай на меня!
- О чем ты, Цезарь! – возмущенно поднял ладонь Красс.
- Все о том же, Марк Лициний. С тебя станется. Иногда ты бываешь крайне опрометчив. Но продолжим. Третье. Осторожно выясни, кто еще участвует в заговоре. С одной стороны, это необходимо для того, чтобы обеспечить собственную безопас-ность: кто знает, что еще может придти в голову Катилине. С другой стороны, нужно быть в курсе всех планов готовящегося мятежа. Это пламя не должно разгореться ни в коем случае. Глупость Луция Сергия просто обречена на провал. Следовательно, ты потеряешь деньги, а мое преторство окажется под угрозой. И, наконец, четвертое. Обеспечив доступ к информации через кого-либо из заговорщиков, мы продумаем канал ее утечки. Консулы должны быть в курсе событий. Пускай подавляют восстание в самом его зародыше. Может быть, тогда и не прольется кровь, от которой римские мостовые успели поотвыкнуть.
* * *
После возвращения Катилины в Рим, в начале октября, события приняли стре-мительный оборот. Заговорщики планировали одновременное начало волнений в самом городе и выступление армии Манлия, которому предназначалось захватить укрепленную крепость Пренесте: ее собирались сделать основным оплотом мятежа. Датой начала действий стало первое ноября.
Цицерон опередил Катилину ровно на десять дней. Конец октября ознамено-вался его бурным выступлением в сенате. Не имея на руках четких доказательств, он все же запугал отцов города так, что те только под одной лишь угрозой восстания со-гласились наделить действующих консулов чрезвычайными полномочиями.
Планы Луция Сергия оказались спутанными, и он принялся хаотически менять их. В результате Гай Манлий осадил Пренесте, но получил жестокий отпор от заранее предупрежденного гарнизона. Самого же Манлия занятый делами в Риме Катилина об отходе от первоначального замысла предупредил слишком поздно.
В начале ноября заговорщики собрались в доме сенатора Марка Порция Леки. Там было решено, что двое мятежников утром придут к Цицерону под видом простых визитеров с тем, чтобы убить консула. В городе начнутся волнения, после чего Луций Сергий немедленно поскачет в Этрурию, чтобы оттуда вести свою армию на Рим.
* * *
Личный секретарь поднял Цицерона из постели прямо посреди ночи.
- Прости меня, господин, но дело не терпит отлагательства.
В другое время раб получил бы наказание уже лишь за то, что осмелился войти в супружескую спальню консула. Однако это в другое время. Сейчас же Цицерон отдал слугам приказ сообщать ему даже о самых малозначительных на их взгляд событиях. Визитер ожидал его в атриуме. Точнее визитерша. Это была закутанная в темный плащ женщина.
- Должна принести извинения за то, что настояла на столь поздней встрече, Марк Туллий, но мои слова заслуживают самого пристального твоего внимания.
- Говори, - Цицерон поежился под накинутым поверх легкой туники шерстя-ным покрывалом. В атриуме было по-осеннему холодно, однако одновременно по его спине пробежал и холодок страха.
- Катилина отдал приказ убить тебя. Завтра утром к тебе явятся Цетег и Габи-ний. Якобы по делу, но под тогами у обоих будут спрятаны кинжалы. После твоей смерти начнутся беспорядки, подавлять которые явится сам Луций Сергий, и явится он во главе набранных им солдат.
- Кто ты, и могу ли я верить твоим словам? – вопрос консула звучал вполне ре-зонно.
- Вряд ли мое имя скажет тебе что-нибудь, Марк Туллий. Однако если хочешь, то меня зовут Фульвия. Мой друг Квинт Курий участвует в заговоре. Он пришел ко мне сегодня вечером в крайнем возбуждении, взахлеб рассказывая, что после завтрашнего дня он займет достойное положение в элите Рима. Он не стеснялся в выражениях и не старался сохранить что-либо в тайне.
- Почему? – подозрительно спросил Цицерон.
- А почему вы, мужчины, разливаетесь соловьями перед женщинами? Навер-ное, хотите лучше выглядеть перед теми, кто дарит вам свои ласки или обещает пода-рить их в будущем.
- И все же ты предаешь своего любовника, - подозрения его не развеялись до конца. – Почему?
- Я никого не предаю, консул, - легко возразила женщина. – Я лишь выполняю ту работу, за которую мне платят и платят довольно хорошо. А любовник? – она пожала плечами. – Сегодня он один, завтра будет другой: мужчин, падких на женские прелести, пока что хватает на нас всех. Но ты можешь мне не верить. Останься завтра дома и сразу поймешь, говорила я правду или лгала тебе.
- И все же, кто послал тебя, Фульвия? Назови мне имя того, кто тебе платит.
- О, это имя так известно, что оно не нуждается в произнесении. Он знал, что ты спросишь о нем, и разрешил ответить следующими словами. Это тот, кто не помнит прошлых обид; тот, кто не желает хаоса и кровопролития в государстве; тот, кто чтит законы и устои республики. Это Гай Юлий Цезарь.
И снова Цицерон невольно подернул плечами, словно отгонял подступавший со всех сторон холод. Теперь, когда отпали все сомнения в правдивости ее слов, он вы-слушал женщину до конца, сказав ей на прощание:
- Что ж. Спасибо тебе, Фульвия. Я и республика не забудут твоей услуги, как не забудут и того, кто тебя послал. Тебе нужен провожатый?
- Нет, Марк Туллий. Я доберусь сама. По ночным улицам Рима всегда было удобнее скользить в одиночку.
* * *
Надо отдать ему должное: Цицерон не струсил. Единственная уступка чувству страха, которую он позволил себе сделать, явившись по утру на им же созванное экс-тренное заседание сената, так это надеть под тогу металлическую кирасу легионера. Консул специально перенес место сбора в храм Юпитера на Палатинском холме, пред-варительно окружив его надежной охраной из знатной молодежи. Немногие знали или догадывались о причине необычности времени и места сенатских слушаний.
Дождавшись пока все собравшиеся успокоятся, Марк Туллий вышел на сере-дину зала и, повернувшись к Катилине, начал свою речь, глядя Луцию Сергию прямо в глаза:
- Когда же, скажи мне, Катилина, ты перестанешь злоупотреблять нашим тер-пением? Сколько может продолжаться эта опасная игра с человеком, потерявшим рас-судок? Будет ли когда-нибудь предел твоей разнузданной заносчивости? Смотрю на тебя и вижу: тебе ничто и охрана Палатина, и сторожевые посты, - где? в самом Риме! – и опасения народа, и то, что заседание сената на этот раз проходит в укрепленнейшем месте. Или ты не чувствуешь, что замыслы твои раскрыты, не видишь, что все здесь знают о твоем заговоре, и тем самым ты связан по рукам и ногам? Не смотри на меня так удивленно, как будто ты не знаешь, о чем я веду речь! – Цицерон сделал прочувствованную паузу, картинно всплеснув при этом пухлыми ладонями. – Ответь лучше, что ты делал прошлой и позапрошлой ночью? Где был ты? Кого собирал? Какое принял решение? Или ты думаешь, никому из сидящих здесь это неизвестно?!
Консул замолчал, переводя дыхание. Даже не оборачиваясь, он знал, что глаза всех прикованы к лидеру популяров. В одних взглядах при этом можно было прочитать торжество и злорадство, в других – растерянность и страх.
- О времена! О нравы! – патетически воздел руки Цицерон. – Все понимает се-нат, все видит консул, а человек этот еще живет среди нас и здравствует! Если бы толь-ко живет! Нет, он приходит в сенат, становится участником обсуждения государствен-ных дел и при этом намечает, назначает каждого из нас к закланию! А что же мы? Что делаем мы, опора республики? Неужели наш долг лишь в том, чтобы вовремя уклонять-ся от его бешеных выпадов?! Нет, Катилина, тебя уже давно следует отправить на смерть консульским приказом, как приговорил ты к смерти человека, стоящего ныне перед тобой!
Марк Туллий снова остановился, вслушиваясь в прокатившийся по залу нарас-тающий ропот. Оратор опять взял длительную паузу, в конце которой Катилина не вы-держал. Он вскочил со своего места, закричав срывающимся голосом:
- Ты лжешь, Цицерон! У тебя нет никаких доказательств!
- Какие доказательства тебе нужны, Катилина?! Мало тебе того, что на италийской земле, подле теснин Этрурии, разбит лагерь против римского народа, день ото дня растет число его врагов, а главу этого лагеря мы видим перед собой?! И не является ли лишним доказательством твоя ярость, ярость негодяя, чьи коварные замыслы оказались внезапно открыты?! Вот видишь, Катилина, даже ночная тень не в состоянии скрыть вашего нечестивого сборища, даже стены частного дома не в силах сдержать голоса заговорщиков. Опомнись! – заклинаю тебя. – Довольно резни и пожаров. Остановись! Ты заперт со всех сторон.
Он говорил еще долго, говорил красиво и убедительно, говорил так, что при-кусивший губу Луций Сергий бледнел и трясся, словно в лихорадке, а потом краснел и покрывался крупными каплями пота, и снова бледнел.
- Уйди из города, Катилина! Освободи республику от страха! Отправляйся в изгнание, да в изгнание, если ты непременно ждешь этого слова! Ступай прочь! Ты слышишь? – Цицерон торжествующе обвел рукой притихшие ряды сенаторов. – Они молчат. Постигаешь ли ты смысл этого молчания? Да, они стерпели мои слова. Так что не жди законного приговора, поскольку молчаливую их волю ты уже угадал. Прочь из Рима! Пусть удалятся негодяи, пусть они отделят себя от добрых граждан, пусть собе-рутся в одном месте, пусть, наконец, между ними и нами встанет городская стена! Я обещаю вам, отцы-сенаторы, - оратор снова воздел руки к небу, – усердие консулов, и вся полнота вашего могущества, и доблесть римских всадников, и единый порыв всех добрых граждан приведут к тому, что с уходом Катилины все раскроется, прояснится, будет подавлено, отмщено – вы увидите!
Консул перевел дух и вытянул указательный палец в направлении сгорбивше-гося на своем месте Луция Сергия, возле которого постепенно образовалась неестест-венная пустота.
- Вот тебе, Катилина, мое напутствие. С ним и отправляйся на свою нечести-вую и безбожную войну. Пусть она послужит благополучию республики, пусть прине-сет чуму и погибель тебе, уничтожит всех тех, кто связан с тобой узами самых кощун-ственных преступлений!
* * *
Цицерон блефовал. Блефовал потому, что не имел явных доказательств загово-ра. Следовательно, даже всей его консульской власти было недостаточно для того, что-бы сделать то, что ему очень хотелось сделать, - арестовать мятежника. Но рассчитал он правильно. Сенат занял сторону Марка Туллия безоговорочным большинством. Катилина попытался оправдаться, однако его голос захлебнулся в негодующем реве патрициев. И нервы его не выдержали. Луций Сергий выбежал из храма Юпитера и уже через несколько часов мчался по дороге в Этрурию. Глава заговора покинул Рим, однако в городе остались десятки заговорщиков, и до окончательного примирения оказалось еще слишком далеко. И не было дня, чтобы в частных встречах или на заседаниях сената не обсуждался бы вопрос о том, что надлежит делать с расположившейся неподалеку от Вечного города армией. Тем временем ее численность росла час от часа, потому что Катилина отдал приказ принимать в ряды восставших всех желающих, не исключая даже беглых рабов, обещая последним свободу после своей победы.
- Вызови из Азии Помпея, - настойчиво твердил Цицерону Метел Непот. – Митридат покончил с собой. Война там практически завершена. Довести переговоры с Тиграном до логического конца сумеют и легаты Магна. Пусть торопится в Италию во главе хотя бы пяти легионов. Для того, чтобы стереть Катилину с лица земли, их будет более чем достаточно.
Однако Марк Туллий медлил. Его победа, его личная победа была так близка, что упустить ее, упустить возможность стать спасителем отечества казалось Цицерону самой непростительной из всех возможных ошибок. Благодаря организованному Цеза-рем каналу утечки информации, он уже имел на руках список всех заговорщиков. Для начала решительных действий не доставало только письменных фактов, и тут Ка-тилина совершил свою очередную, на этот раз роковую ошибку.
* * *
Фабий Санга не принадлежал к высшей политической элите Рима. Обыкновенный выходец из всаднического сословия, Санга обладал достаточными денежными средствами, чтобы позволить себе быть патроном многих клиентов, в числе которых находилось и галльское племя аллоброгов. По иронии ли судьбы или по воле вмешавшихся в людские распри богов, но именно этот, не особенно примечательный человек, помог консулу-оратору вознестись на неожиданную для того высоту.
- Я промерз до костей, пока рабы доставили мои носилки к дверям твоего дома, консул, - на худом желчном лице Санги застыла дежурная улыбка. Немного лести, немного подобострастия, однако было в этой улыбке что-то еще, что позволило Цицерону сразу же сделать должный вывод: этот человек пришел к нему не с пустыми руками.
- Пройдем в таблиний, Фабий, - радушно улыбнулся Марк Туллий. – Там тепло от расставленных по углам жаровен. И там будет удобно выслушать твои новости. Ты ведь пришел с новостями, не так ли?
- Да, да, консул, - радость на лице Санги сделалась неподдельной. – С очень хорошими новостями.
Но делиться ими всадник явно не торопился. Набивая цену, он долго устраи-вался в придвинутом к огню кресле, зябко поеживаясь, грел над жаровней сухие ладо-ни, потом маленькими глотками пил принесенное подогретое вино. Однако Цицерону было не занимать терпения, и, наконец, он дождался.
- Ты знаешь, консул, что среди моих клиентов есть вожди племени аллобро-гов? Так вот, их послы сейчас находятся в Риме. Они прибыли сюда с жалобой на Лу-ция Лициния Мурену. Тот немного переусердствовал в их землях во время своего пре-бывания в должности пропретора. Но речь не об этом. Он ведь практически действую-щий консул, так что ребятам ничего не светит. Я им так и сказал, настаивая на их ско-рейшем отъезде. Я думал, что они послушались моего совета, однако сегодня все четве-ро заявились ко мне, чтобы спросить моего мнения по одному вопросу, - Санга тянул, тянул специально: он наслаждался скрытым нетерпением и вниманием консула. – Они принесли мне письмо. Знаешь от кого? От Катилины. Письмо привез Тит Вольтурций. Наглец Луций Сергий пишет, что согласно книгам Сивиллы, царская власть в Риме бы-ла предсказана трем Корнелиям. Двое, Сулла и Цинна, уже воспользовались ею. Теперь настала его очередь: ведь в его жилах также течет кровь прославленного рода. Кроме того, этот год – двадцатый год после пожара Капитолия, и гаруспики предрекли его кровавым из-за грядущей новой гражданской войны. Так вот, он просит помощи у вож-дей аллоброгов, обещая им уничтожение всех долговых обязательств. Каков наглец! Но и это еще не все. При беседе Вольтурция с моими клиентами присутствовали Лентул, Цетег, Цепарий, Габиний и Статилий! Вот аллоброги и поспешили за советом ко мне, а я, оставив их за накрытым в триклинии столом, поторопился к тебе.
- Помолчи немного. Я очень благодарен тебе, Санга, но сейчас помолчи немного. Дай мне обдумать твои слова, - Цицерон прикрыл глаза и замер в кресле. Минуты молчания потянулись одна за другой. Фабий устал ждать, его чаша давно опустела, а вытянутые ноги затекли. Тем не менее, он боялся пошевелиться, опасаясь гнева консула. В конце концов, он даже задремал, а потому внезапные слова Марка Тулия заставили всадника вздрогнуть и выронить чашу на пол. Хрустальные осколки брызнули во все стороны.
- Прости меня, консул, прости, - залепетал Санга. – Я не хотел этого. Она, на-верное, очень дорогая?
- Не суетись! – властно приказал поднявшийся из кресла Цицерон. – Эта чашка не стоит и асса по сравнению с тем, что нам с тобой предстоит сделать.
«Нам с тобой!» - заходясь от счастья, подумал Фабий. – «Он сказал: нам с то-бой!».
- Да, Фабий Санга, отныне твое имя войдет в историю. Рим не забудет нас. Ты должен убедить своих клиентов согласиться на предложение Катилины!
- Согласиться?! – рот Санги округлился от изумления.
- Да, да, согласиться! – нетерпеливо потер ладони Цицерон. – Не перебивай меня! Пускай соглашаются, но только пускай попросят у остальных предводителей за-говора письма к своим вождям, скрепленные личными печатями заговорщиков. Если нужно, пусть настаивают на этом. Как только письма будут у аллоброгов, сообщи мне и благослови их отъезд из Рима.
- А дальше? – осмелился спросить Фабий.
- Дальнейших ход событий в руках богов, Санга! – патетически воздел очи го-ре снова пробудившийся в консуле оратор.
* * *
Верные Цицерону преторы Луций Валерий Флакк и Гай Помптин схватили покидающих город аллоброгов декабрьской ночью. Столкновение на Мульвиевом мосту получилось быстрым и совершенно бескровным. Ошеломленные галлы просто не успели оказать никакого сопротивления. Да их особенно и не трогали. Их обыскали, отобрав письма, и доставили в дом Марка Туллия. Следом за доказательствами к консулу по очереди привели всех руководителей заговора. Цицерон спешил, спешил потому, что через месяц истекал срок его консульства, а он так мечтал получить титул «отца отечества».
Созванный по утру сенат выслушал признание заговорщиков и постановил подвергнуть их домашнему аресту на сутки для того, чтобы тщательно обдумать свой вердикт. Из опасений, что кому-либо из арестованных удастся бежать, их расквартиро-вали по домам именитых граждан Рима под личную ответственность хозяев. Марку Крассу досталось охранять Публия Габиния Капитона, в жилище великого понтифика был препровожден Луций Статилий.
Банкир навестил Цезаря сразу же после обеда.
- Гай Юлий, их нужно спасти. Если мы не постараемся, Цицерон приговорит всех к смерти! – сразу же после приветствия взволнованно заговорил Красс. – А ведь все они – люди, с которыми мы с тобой жили на одних и тех же улицах; с которыми здоровались, пожимая руки; с которыми ели за одним столом. Те, в конце концов, с ко-торыми мы одинаково мыслили, и не их вина в том, что ты и я оказались осторожнее и предусмотрительнее. В принципе, моя совесть чиста, но в тоже время напомню, что это именно мы первыми навели Цицерона на след заговора.
- Думаешь, наш трусливый оратор рискнет на подобный шаг?
- Ты видел, как горели его глаза? Ты обратил внимание, как он приосанился, когда речь зашла о спасении республики? Это же слава, Цезарь! А для человека, кото-рому никогда не добиться воинского триумфа, это единственный шанс получить равные по значимости почести.
- Возможно, ты прав, Марк Лициний, - после минутной задумчивости ответил великий понтифик. – Я согласен с тобой и отправлюсь к Цицерону немедленно.
* * *
Консул принял его тотчас же после того, как раб доложил о приходе Цезаря, принял полный величия и осознания выпавшей ему миссии. Вот только утопающие в складках ранних морщин глаза Цицерона отчего-то суетливо бегали по сторонам во время всего их непродолжительного разговора.
- Чем моя скромная персона удостоилась чести принимать у себя великого понтифика? – вежливо спросил оратор.
- Я пришел по поводу завтрашнего голосования, Марк Туллий, - без обиняков начал Цезарь. – Предполагаю, ты будешь просить для арестованных смертной казни?
- Ты правильно предполагаешь, Гай Юлий.
- Они не заслуживают смерти, Цицерон…
- Они заслуживают ее, Цезарь, - довольно резко оборвал гостя консул.
- Что ж, давай рассудим здраво, Марк Туллий. Если кто-нибудь из людей низ-кого сословия, живущий в безвестности, совершит проступок или даже преступление, то о нем будут знать немногие. Его вряд ли станут судить. О нем не станут судачить, ибо молва о делах таких людей столь же незначительна, как и они сами. Иное дело те, кто наделен властью, кто занимает высокое положение. Их действия известны всем. Ты лучше меня знаешь: с наиболее высокой судьбой сопряжена наименьшая свобода. Та-ким людям просто невозможно ни выказывать свое расположение к кому-либо, ни не-навидеть, ни тем более предаваться гневу. А потому, консул, прежде чем настаивать на вполне сформировавшемся в твоем сознании решении, подумай о возможных последствиях. Не обернется ли твоя нынешняя забота о благополучии государства спустя некоторое время против тебя самого.
- Ты угрожаешь мне, Цезарь? – щеки Цицерона побагровели от гнева.
- О чем ты, Марк Туллий? Призываю в свидетели самого Юпитера, ни в моих словах и даже в моих мыслях не содержится ни единой капли угрозы в твой адрес. Я просто напоминаю тебе, что подчас иные дурные дела порождались с виду самыми благими намерениями. Присмотрись внимательно к своим намерениям, консул. Прошу тебя лишь об этом и ни о чем более.
- Мои намерения чисты и безупречны, Гай Юлий! – в явном запале громче, чем следовало, произнес Цицерон.
- Вот и я об этом же, Марк Туллий, - протягивая ладонь для прощального ру-копожатия, произнес Цезарь. – И поверь, мне вовсе не хотелось бы напоминать о том, кому ты обязан раскрытием этого заговора.
Он вышел из таблиния, не дожидаясь ответных слов оратора.
- Каков наглец! – закрывавшая нишу в стене кабинета занавеска колыхнулась, выпуская на свет Катона. – Он действительно угрожал тебе! Я слышал это собственны-ми ушами! Он наверняка связан с заговорщиками. Он и его дружок Красс. Может быть, стоит завтра поднять вопрос и о них.
- У нас нет доказательств, Марк Порций, - Цицерон устало опустился в кресло. Не то, чтобы Цезарь убедил его, однако слова великого понтифика о возможных по-следствиях принимаемых людьми решений заронили в душу консула зерна сомнения. И Катон увидел это.
- Марк Туллий, ты должен, нет, ты просто обязан стоять на своем! – тщедуш-ный Катон буквально нависал над грузной фигурой хозяина дома, почти касаясь его лба свои крупным крючковатым носом. – Неужели ты спасуешь перед ним?! Ты что же, считаешь, что этот выскочка Цезарь всегда прав! Не вздумай уйти в сторону! Казни заговорщиков, и титул «отца отечества» в твоих руках. Я сам выступлю с этой инициативой, и сенат поддержит меня.
- Не беспокойся, Марк Порций, - глухо прозвучал голос оратора, – я не отступ-люсь. И не потому, что Цезарь пытался запугать меня, а потому что он посмел усом-ниться в чистоте моих намерений.
* * *
Он действительно не отступился, хотя провел накануне слушаний практически бессонную ночь. В своей речи на утреннем заседании сената Цицерон потребовал смерти для пяти арестованных: Лентула, Цетега, Габиния, Статилия и Цепария. Начавшееся обсуждение укрепило дух консула. Пока высказывались те, кто занимал действующие магистратуры, все шло довольно гладко. Но вот слово перешло к великому понтифику. Цезарь вышел на ораторское место и некоторое время молчал.
- Всем людям, отцы-сенаторы, обсуждающим дело сомнительное, следует быть свободными от чувства ненависти, дружбы, гнева, а также жалости. Ум человека нелегко видит правду, когда ему препятствуют эти чувства, и никто не руководствовался одновременно и сильным желанием, и пользой. Куда ты направишь свой ум, там он всесилен; если же желание владеет тобой, то именно оно и господствует, дух бессилен. Я мог бы напомнить вам о множестве дурных решений, принятых царями и народами под влиянием гнева или жалости, но лучше привести случаи, когда наши предки, вопреки своим сильным желаниям, поступали разумно и правильно.
Гай Юлий говорил долго, ибо история полна примерами, которые можно при-водить во многих случаях, и лишь от мастерства ритора зависит, сумеет ли он убедить этими примерами внимающую ему аудиторию. Цезарь умел это в совершенстве. Уже многие смущенно опускали глаза и отворачивали в сторону лица, уже по щекам неко-торых текли слезы жалости, уже зарождалось общее настроение смягчить предложен-ную Цицероном меру наказания. И в это время от двери курии к Гаю Юлию приблизился ликтор и передал ему свернутую трубочкой записку. Не прекращая плавного течения своей речи, Цезарь пробежал глазами текст, после чего невольно улыбнулся.
- Вот! Вы видели! Вы все видели! – сорвался со своего места Катон. – Вот он, настоящий вдохновитель заговора! Он и сейчас получает послания от своих сподвиж-ников! Пока мы сидим здесь, в Рим входят войска Катилины!
- Прекрати свою истерику, Марк Порций, - Цезарь пытался удержать общее внимание, но искра в костер недоверия уже была вброшена. Голос великого понтифика потонул в нарастающем ропоте сената.
- Какая истерика?! – продолжал выкрикивать Катон. – Бьюсь об заклад: ты ни-когда не дашь прочитать то, что держишь в руке!
- Это моя личная жизнь, - Гай Юлий пытался оставаться спокойным, – и она никого не касается.
- Ты плутуешь, Цезарь! Отдай мне письмо! Иначе ты – лжец! – никем не сдер-живаемый Катон подскочил к противнику, пытаясь овладеть злополучной запиской.
- Если ты так хочешь, Марк Порций, то на, возьми и читай. Ты можешь даже прочитать ее вслух, но запомни при этом, что Цезарь никогда не лжет!
Катон моментально впился глазами в текст письма. Он читал строчки про себя, шевеля губами, читал в полной тишине, а потом вдруг побагровел, скомкал кусочек папируса и швырнул его под ноги улыбающемуся Цезарю:
- Ты! Ты! Ты – развратник и пьяница!
Скомканная записка, прочертив дугу, упала под ноги Силана. Децим Юний поднял листок и тоже углубился в чтение.
«Любимый! Я так беспокоюсь о тебе. Сегодняшний день может грозить тебе смертью. Берегись! Сторонники Цицерона пришла в сенат вооруженными. Может на-чаться резня. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я так люблю тебя, Гай Юлий. О, Венера! Какой же я была дурой, что решилась на это замужество. Никто и никогда не сможет заменить мне моего Цезаря. Сбереги себя, любимый! Сбереги и вер-нись ко мне! Умоляю тебя! Сервилия».
Силан закончил чтение записки жены, записки, адресованной отнюдь не ему, а другому человеку, и ощутил легкий зуд в том месте головы, откуда у оленей растут рога. В отличие от Катона он побледнел и спрятал записку в складках своей тоги.
- Я подтверждаю, что это послание носит личный характер, - помертвевшими губами, но громко произнес будущий консул, – и отдам ее Цезарю после заседания.
- Ты можешь продолжать, Цезарь, - предложил Гаю Юлию Цицерон.
- Я почти закончил, Марк Туллий, - покорно заговорил великий понтифик. – Остается лишь добавить. Отцы-сенаторы! Выслушав меня, вы можете спросить: так не отпустить ли их на волю, чтобы они примкнули к войску Катилины? Отнюдь нет! Итак, предлагаю: забрать в казну их имущество, их самих держать в оковах в муниципиях, наиболее обеспеченных охраной, чтобы впоследствии никто не докладывал о них ни сенату, ни народу. Всякого же, кто поступит иначе, сенат признает врагом государства и всеобщего благополучия.
Гай Юлий сел на свое место, ожидая продолжения прений. Однако вслед за ним слова попросил один только Катон, завершивший свою речь требованием смертной казни.
- Вследствие нечестивого замысла этих преступных граждан государство ока-залось в крайней опасности! – Марк Порций заканчивал говорить, чеканя слова, будто вколачивая их в головы сенаторов. – И так как они, изобличенные показаниями Тита Вольтурция и послов аллоброгов, сознались в том, что подготовили против своих со-граждан и отечества резню, поджоги и другие гнусные и жестокие злодеяния, то соз-навшихся, как схваченных с поличным на месте преступления, надлежит казнить по обычаю наших предков. И еще, прошу сенат проголосовать за то, чтобы присвоить ти-тул «отца отечества» человеку, не только раскрывшему этот чудовищный заговор, но и доведшему дело до его логического завершения, несмотря ни на какое давление и угро-зы. Марк Туллий Цицерон – отец отечества!
После этой фразы консул-оратор закрыл обсуждение и приступил к голосова-нию. Первым надлежало сказать свое слово главным магистрам будущего года. Децим Юний Силан поднялся со скамьи и, глядя в сторону Гая Юлия, произнес только одно:
- Смерть! Цицерон – отец отечества!
Он сел, победоносно улыбаясь.
- Смерть! Отец отечества!– повторил второй консул Луций Мурена.
- Смерть! Отец отечества! - повторили все преторы, за исключением Цезаря.
- Смерть! Отец отечества! – повторили трибуны и эдилы.
Гай Юлий покинул зал заседаний в одиночестве. Идти с ним рядом в этот день не рискнул даже Красс. Он двигался по направлению к дому быстрым шагом, не огля-дываясь на едва успевавшего за хозяином Септимия, который терпеливо дожидался окончания сенатских слушаний у дверей курии.
«Что ж, Сервилия! – мысленно проговорил он себе, вспомнив ситуацию с за-пиской. – Сегодня ты могла бы быть довольна. Сегодня я впервые потерпел ощутимое поражение. Не исключено, правда, что во многом с твоим, пускай даже невольным, участием. Неизвестно, как прошло бы голосование, и как голосовал бы Силан, если бы не твоя записка. Но это еще не конец, Цицерон, это только начало. Ты еще не раз вспомнишь свое консульство, оратор. И не раз еще проклянешь добытый кровью рим-ских граждан титул «отца отечества».
Увлеченный рассуждениями, он не заметил, как оказался в группе молодых людей лет двадцати – двадцати пяти.
- Смотрите! Да ведь это великий понтифик! – язвительно бросил один из юн-цов, загораживая ему дорогу.
- Да он торопится! – развел руками второй, заходя немного сбоку.
- Куда ты спешишь, Цезарь? – третий из компании очутился с другой стороны. – Наверное, к своим друзьям-заговорщикам, которых ты с такой яростью защищал се-годня в сенате. Как жаль, что тебя не приговорили к смерти вместе с ними. Ты не нахо-дишь, что это было бы намного справедливее.
Назревала драка, в которой ему с подоспевшим Корнелием противостояло семь человек. Он успел перехватить удар дубинкой справа, выкрутив руку нападавшего кверху и толкнув потерявшее управление тело навстречу двум другим атакующим. В то же время сзади кто-то опустил обитую металлом палку на спину. Метили в затылок, но резкое движение Цезаря заставило нападавшего промахнуться, и лопатку обожгло ост-рой болью. «А ведь это не случайность, - пронеслось в его голове. – Они явно ждали меня, и живым я им не нужен». Он успел заметить, как трое юнцов схватились с Сеп-тимием, пытаясь опрокинуть того на землю, и увидел, как на одежде того парня, кото-рого он толкнул первым, проступила кровь. Тот наткнулся на выброшенные вперед ата-кующие кинжалы своих же приятелей и теперь медленно заваливался навзничь. Вид крови лишь раззадорил нападавших.
- Убейте его! – закричал юноша, что затеял разговор первым.
«Только бы не упасть! – подумал Гай Юлий, отмахиваясь от летящих с трех сторон выпадов краем стеснявшей его движения тоги. – Если упаду, тогда конец!».
Корнелию удалось ударом кастета, с которым он расставался разве что в по-стели, сбить с ног одного из своих противников. Парень с воем схватился ладонями за смятый в лепешку нос: сквозь прижатые пальцы заструилась темно-красная жидкость. Теперь и он также не представлял собой никакой опасности, однако соотношение пяте-рых против двух выглядело далеко не паритетным расклад сил. Тем более, что все на-падавшие были вооружены короткими гладиаторскими кинжалами.
- А ну, трусливые шавки, прочь отсюда! – голос подоспевшего со стороны фо-рума человека принадлежал явно зрелому мужчине. Цезарь отступил к стене и повер-нул голову. Гай Скрибоний Курион, один из тех, кто не примыкал ни какой из партий! И к тому же он вооружен, причем самым настоящим гладиусом! Ну, держись, юнцы паршивые! Но держаться было уже некому. Завидев неожиданную подмогу, нападав-шие бросились врассыпную, уволакивая с собой раненных товарищей. Курион попы-тался преследовать одного из них, однако Цезарь остановил его.
- Не стоит, Гай Скрибоний.
- Как?! Неужели ты не хочешь узнать, кто организовал это гнусное покуше-ние?! И это в городе, который, по словам Цицерона, с раскрытием заговора стал намно-го чище!
- Нет, Курион. Мне достаточно того, что ты спас наши с Корнелием жизни. Как кстати, что ты вооружен и подоспел вовремя. Еще немного и Риму потребовались бы выборы нового великого понтифика. Нам вот не достало ума даже на то, чтобы прихватить с собой пару кинжалов или хотя бы дубинок.
- В мире каких иллюзий ты пребываешь, Цезарь! – Гай Скрибоний был ис-кренне удивлен. – В Риме с некоторых пор лучше ходить вооруженным, чем безоруж-ным, и лучше в компании друзей или слуг, чем в одиночку.
- Курион, думаю, всего моего риторского искусства не хватит, чтобы выразить тебе благодарность. И все же осмелюсь попросить тебя еще и о том, чтобы ты помог нам с Корнелием добраться до дверей собственного дома… живыми.
* * *
Переступив порог атриума, он тут же оказался в объятиях радостной Юлии.
- Папа, папочка, я уже совсем взрослая!
- Я давно знаю это, - улыбнулся дочери Гай Юлий. Он начал разматывать тогу прямо в полумраке прихожей для того, чтобы скрыть причиненный нападением ущерб, а, следовательно, и сам факт нападения. Ему не хотелось волновать своих женщин. – Я знаю, что моей любимице девятнадцать. Знаю, что она красавица, у которой скоро не будет отбоя от женихов. А может быть, уже нет отбоя? – Цезарь лукаво посмотрел на дочь, сбивая девушку с толка.
- Да нет же, нет! – щеки Юлии зарделись от смущения. – Я взрослая, потому что теперь у меня есть племянник. Дядя Атий прислал сегодня весточку, что у Гая Ок-тавия и Атии родился мальчик, и его тоже назвали Гаем! Представляешь?! Гай Октавий Фурин Младший! А?! Звучит?!
- Звучит. Еще как звучит! – утвердительно кивнул головой Цезарь. – А еще больше звучит то, что моя сестрица Юлия стала бабушкой! С чем ее и Атия нужно бу-дет поздравить прямо в ближайшие дни!
- Великолепно! – по-детски захлопала в ладоши Юлия. – Значит, совсем скоро я смогу увидеть своего племянника собственными глазами! Да, папочка?!
- Ну, конечно, малышка, - ой, прости! – «взрослая» моя.
VI.
Пятерых несчастных удушили вечером того же дня.
Катилина продержался на месяц дольше. С пятью когортами наиболее верных своих сторонников он оказался зажат между превосходящими его отряд по численности войсками Гая Антония Гибриды и Метелла Целера. Капкан захлопнулся у города Пистории. Однако Луций Сергий и не старался вырваться из ловушки. Он храбро принял бой. Его люди сражались так мужественно, что ни один из них не сдался в плен, и никто не попытался бежать. Самого Катилину отыскали среди трупов его противников. Луций Сергий еще дышал, на его лице застыла маска неукротимой энергии и силы. Он скончался, не приходя в сознание, несколько часов спустя.
Часть 2 Триумвиры Глава 9 Консульство оратора
© Copyright: Андрей Курцев, 2024
Свидетельство о публикации №224121000849
Свидетельство о публикации №224121000849
Рецензии