Девять миниатюр из прошлого. Номер Два

«Все то, что я писал в те времена, сводилось неизменно к многоточию…»
Иосиф Бродский

Мерзко пахнет в плацкартном вагоне - первобытной пылью, ржавчиной, жженой резиной, несвежими пассажирами и унылыми полустанками.  Если бы Босху была нужна натура, то вот она – свисает с дерматиновых полок или движется, покачиваясь, к бойлеру. Она, сплевывая, курит в тамбуре, пьёт горькую, закусывая лоснящимся от жира и зноя цыплёнком (который, в свою очередь, тоже пахнет и тоже как-то уныло, несвеже). Пристально вглядываясь в пейзаж за мыльным окном, мой попутчик меланхолично замечает: «Наверное, здесь жизнь не отличается от смерти». Этот поезд - труба, тоннель загробного мира, в который заходишь в небольшом южном приморском городе и через полтора дня тряски и запахов выныриваешь внутри свежего как простыня пространства – на противоположном конце страны. Это даже не город, а некое другое измерение, новая нереальная реальность всех привычностей, будто бы вывернутых наизнанку – так в ресторане переворачивают несвежую скатерть, одним движением, ловко, в стиле фокусника меняя все и сразу. И кажется, что навсегда. Это тот миг, когда Медуза Горгона, превращающая все в камень, воспринимается как благо. 
Все, все, что писалось тогда, все эти многоточия и пустоты были похожи на питерский воздух: нечто эфемерное, сиюминутно нужное, временно заполняющее пространство меж тяжелых красивых конструкций - арок, колонн, мостов.
«Элен, простите сумрак залы,
Витийство обветшалых стен,
Всесокрушающее жало
Времен злосчастных перемен…
Колечком локона шутливо
Весь век заряжен в пистолет…
Стрелялись. Смерть. Какой Вы милый!
Тебе, Элен, шестнадцать лет»

Мы бродили, пили «спирт белой ночи», подмигивали встречным девушкам (было лень флиртовать, достаточно было флирта с той самой белой ночью), бросались в грязные подворотни – приятель был уверен, что знает дом куда Достоевский поместил старуху процентщицу, но не находил. Мы увлеклись. Мне было мало дома, я загадал, что спущусь в подвал и найду топор Раскольникова. В этом было больше фарса, чем пафоса настоящего поиска – ну что ж, мы были молоды и наполнены веселящим газом оптимизма. Мы увлеклись. Как водится, в полночь развели мосты, и я оказался отрезан от своего жилища.
Так я очутился в его комнатушке. Мой приятель жил в коммунальной квартире вместе с очень тихой мамой. Было решено разместить меня прямо на полу общей кухни, поверх какого-то ветхого тряпья. Не помню, как я спал и вообще непонятно как я смог заснуть. Зато я помню, как утром деликатно двигались, переступали через меня жильцы этой гостеприимной коммуны. Они жарили яйца, варили кашу и тихонько (чтобы не разбудить усталого путника), обсуждали последние новости.  Я лежал на полу и светился как солнечный зайчик, запущенный лучами утреннего солнца. Я закрыл глаза и снова уснул. Я был счастлив.