Западносибирская школа

Летом 1991 г. занесло нас с Олегом на самый Восток Западно-Сибирской равнины к Уральскому хребту, а точнее на правый берег Оби, километров на 200 севернее Ханты-Мансийска. На компрессорную станцию «Октябрьская» трассы Уренгой - Помары – Ужгород. ССО «Физик» назывался – у меня даже значок медный сохранился где-то.
Долго и нудно от Ханты-Мансийска еле-еле ползли на поезде. Встречал нас большой транспарант «Дадим миллион газа Родине!». Потом тоже долго ехали по бетонке – дорога из бетонных плит, брошенных прямо на песок, только ушки монтажные загнуты. Кругом, насколько хватает глаз, тайга. Картина, прямо скажем, безрадостная. Компенсировалось это вполне приличными условиями проживания: тёплый блочный одноэтажный домик со всеми удобствами – так, что после Усть-Илимска, где мы жили в палатках 2 месяца, когда по ночам «минус», совсем другая картина! Потом мы, конечно, поняли, что это всё не столько для нашего удобства, сколько для защиты от мошкИ, ибо здесь в палатках жить нереально от слова «совсем». Для защиты от неё нам выдали сетку Павловского, которая одевалась прямо на головной убор. Была она в крупную (где-то 3 на 3 см) клетку – оранжевая и сильно неприятно пахучая (репеллент на основе ацетона был) и дышать этим приходилось всё время. Одной пропитки должно было месяца на 3-4 хватить. Лишь у одного из нас была антимоскитная сетка (заранее купил – никому, ведь, не сказал, гадский папа!), – и она была объектом жгучей зависти. Вечером мошки столько было, что на улицу вообще не выйти, и никакие средства не помогали. Олег пару недель в ночь на строительстве дороги работал, даже не знаю, как он там с этим гнусом справлялся, – говорил, что ночью есть время волшебное, когда комаров уже нет, а мошки ещё нет - минут 30, наверное. Плиты, кстати, которые он укладывал, уже в 3-4 слоя лежали, - всё песок забирал. А ходить по нему как тяжело было! От КС (компрессорной станции) до базы около 3 км. частично по песку – а мы в полной выкладке и кирзовых сапогах. Так этот песок, наверно, на треть путь увеличивал.
Первое, что удивило, так это то, что народ в трубах жил. Берут, значит, 6 метров газовой трубы. Она где-то 2.5-3 метра диаметром. С обеих сторон заваривают – с одной стороны дверь прорезают, с другой – окно. Теплоизоляцию конечно делают, но там зимой -40, летом +30. Как они в них живут? Выдавали их, причём, как временное жильё, а жили в них люди поколениями. Даже там, где мы были, в Андре, их, считай, целый посёлок был. Я как-то видел фото такого трубного городка на обложке журнала «Огонёк» в номере конца восьмидесятых.
Народ там, я вам скажу, тоже колоритный, ханты и манси эти. Местные работяги байку рассказывали: двое по пьяни решили олениной полакомиться. Сели на УАЗ, приехали к стаду, стрельнули оленя. Только к нему подошли – выходит хант с берданкой и в ближайшего из них бабах – осечка. Затвор передёрнул – опять бабах, снова осечка. Всё, говорит, ваша взяла – забирайте оленя! С мужиков хмель как рукой сняло, бросили они этого оленя, стремглав в машину, и только их и видели! А оленей с тех пор у хантов больше никто не ворует.
Мы, когда на областной слёт стройотрядов ездили, - там что-то вроде ДК было с залом большим. Так за год до нас на каком-то официальном мероприятии вышел старейшина местный на сцену, подошёл к микрофону и сказал так спокойно: «Это наша земля, уходите!».
Коренные жители все кочующие. Их всё к оседлости при Советской власти приучали, дома им строили, выплаты давали, стимулировали всячески, но так всё даром и пропало. Сколько их, где они, чем занимаются, так никто до сих пор толком и не знает. Спрашивал я, мол, как они с мошкой борются? – Мазь они сами делают с включением оленьего помёта: к ним не то, что мошка, человек с подветренной стороны подойти не может! И ещё, как многие малые народы, лишены они гена устойчивости к огненной воде. Пьют все, причём с сызмальства, но не водку какую-нибудь, а «чикалон» (одеколон по-нашему), ибо он вкусный и приятно пахнет. В нашем посёлке был один алкаш манси, который всегда просил выпить и предлагал за это кого надо зарезать, потому что ему пофиг.
Местные – те, которые вахтовые, тоже специфики поднабрались. Вот, магазин продуктовый, например. Он на весь посёлок один был. Часы работы на нём висят, как полагается. Но, чтобы он хоть раз вовремя открылся-закрылся! Продавщица – просто пися-королева! Мне один раз удалось его открытым застать: взвесьте мне, говорю, полпалки колбасного сыра. – А вторую кто у меня возьмёт? Либо всю берите, либо никак! - Ладно, говорю, взвесьте мне вот тех конфет 300 грамм. Она, не глядя, рукой зачерпнула и на весы: сколько взвесила - столько взвесила!
Помню, по посёлку всё время полупьяный дядя Коля ходил. Мы его как-то спросили, мол, дядя Коля, вы вообще работаете? – Конечно, говорит. -А за что Вам платят-то? - продолжаем мы. - Как за что? За то, что я здесь живу!
Безалаберность там вообще в воздухе витала. Как-то раз вызвал нас прораб кабель найти. Подводит нас к дороге, проводит черту – здесь должен быть, сантиметров 70-80 вглубь. Прокопали мы – нет ничего. Возьмите, говорит, ещё по метру по сторонам и ещё сантиметров 30 вглубь. Выкопали – опять ничего. Может не здесь, говорим. Здесь однозначно – дальше, мол, копайте. Просто электрики-разгильдяи, могли и от проекта отклониться! Кабель, типа, очень нужный – срочно найти надо! И у шёл на другой объект. Возвращается вечером, а мы же студенты - люди ответственные, -  просто окоп уже выкопали: метров 12 в длину, в человеческий рост и шириной сантиметров 60, наверное. Всю дорогу по диагонали перекрыли. Мокрые, грязные, уставшие стоим. У него глаза вначале округлились, посмотрел он на это всё и резюмировал: ну, значит, не здесь – закапывайте! Развернулся и ушёл.
Как-то пришли к нам пьяные местные заводиться. Двое их было. Я даже вначале не понял, что происходит, ибо они еле на ногах стояли и лыка не вязали. По первости скорее комично было. Но потом стали подтягиваться и другие, у парочки я даже арматуру приметил. А надо сказать, что нас человек 30 студентов, включая девчонок, а их в посёлке человек 200-300 матёрого пролетариата. Нас уже человека 3-4 в дверях встало – ну, чтобы хоть как-то численному преимуществу их не дать развернуться. Но тут вышел наш командир – он нас постарше был, уже после армии. Невысокий такой, крепкий, активный и правильный – чем-то нашего Пашу напоминал, - и пошёл с их авторитетами разбираться. Жёсткие переговоры были, около часа, наверное. Мы всё видели, но не слышно ничего было. Уж не знаю, что он им такого наговорил, но они своих забрали и ушли. И больше у нас таких инцидентов не было. Спасибо ему большое!
В посёлке, кстати, свой парник был – большой стеклянный. В нём огурцы-помидоры выращивали. Мы как-то контейнеры стекла для него разбирали. Вадька Иванов зазевался, так ему полтонны стекла на ногу и упало. Только косточка круглая у стопы отлетела, а так, вроде, ничего. Надо сказать, что ни милиции, ни врачей там отродясь не было. Что делать-то? Вызвали вертолёт – отвезли нашего Вадьку в областную больницу. Он потом ещё рассказывал, что его в больнице чуть тараканы вместе с койкой не унесли и гордо показывал рентген, где видно было, что его косточка шурупом обратно привинчена.
Однажды наш главный весельчак красный фонарь аварийного освещения КС-ки снял и у входа в женский отсек повесил. Девушки наши разобиделись и всей бригадой на работу не вышли. Командир отряда за это с него 10 трудодней и снял. А человек обиделся, собрался и уехал. А жаль, весёлый был парень!
В отряде у нас было несколько трудновоспитуемых подростков из детской комнаты милиции. Нам так командир и объяснил, что вначале к нам – на трудовое перевоспитание, а, если уж не поможет, то в колонию. Ко мне в бригаду попал один такой - Гриша Майсиади, – симпатичный и не глупый паренёк, грек, но бедовый прямо очень! Он ещё боксёром был, ничего не боялся, и всё-время чуть что, сразу в драку лез; и разница в возрасте его ничуть не смущала. И вот, значит, стоим мы с ним в паре – оборудование красим. А он такой – слышь, я закурю! Я ему – даже не думай, - тут же газ кругом! А он – да, мне пофиг! Чуть до драки дело не дошло – я его из камеры стал вытаскивать, он мне под дых насовал, а на выходе во фланце одного пальца не было и газ бил, как душ Шарко, причём прямо в нас. Тут, наконец, и до него дошло. Едем мы обратно в вахте, я у сопровождающего и спрашиваю, мол, где тут курить-то можно? – Только в двух местах на всю КС-ку, говорит, а то чего, думаете, посёлок в 3-х километрах стоит? В прошлый раз, как покурили, так свеча такая полыхнула, что метров на 800 не подойти было!
По контракту кроме общестроительной деятельности нам ещё включили дачу концерта местному населению, и ещё наш отряд должен был выступить на областном слёте стройотрядов. Буквально за день до события снял командир нас пятерых с работы. Креативьте, типа, полная свобода! Мы ещё тогда думали, что лучше бы на работе остались – ни у кого ни одной мысли. Где-то через час-полтора творческого настроя из головы моей пошёл дым, но меня стало глючить. Это и легло в основу нашего выступления. Я ещё тогда мог вполне сносно имитировать звучание саксофона. Потом за этот концерт мне значок ударника дали – единственный на все три отряда. За работу я бы его фиг получил, а за шизу – вот, пожалуйста! На областной слёт мы опять долго ехали на поезде, причём по единственной колее и остановка была последней – за ней кончались рельсы. И тайга кругом. Промозгло, дождик какой-то противный. Помню, что меня тоска тогда такая взяла, что домой я никогда уже не вернусь и сгину здесь, как сотни тысяч до меня, почему-то, в ГУЛАГе! Городок тоже: несколько блочных домов, даже парочка двухэтажных была, ДК, а остальное -  трубный посёлок. А мы же голодные, а тут магазин! Айда! А 1991 год, да ещё и в глухой Сибири, – пустые полки, только 3-х литровые банки с маринованными арбузами. Это вам даже не «деревня, тётка, глушь, Саратов», а значительно дальше! Я раньше маринованных арбузов никогда не видел. Купил одну банку. Окрыли, попробовали – гадость редкостная: во-первых, арбуз всё ещё ассоциировался с чем-то сладким, а тут ближе к патиссону какому-нибудь; а во-вторых, уксуса в нём было – на голодный желудок вообще не пошло! Как купил, так всё и выкинул.
После очередного рабочего дня собрались мы восвояси, а тут ещё вахты не было. Три километра тащиться пешком по песку и бетонке – та ещё перспектива! И тут водитель скрейпера говорит, мол, давайте подброшу – мы поколебались немного, но усталость взяла своё – давай, говорим. Лучше бы мы пешком пошли… Усталость, как ветром сдуло – очень жить, знаете ли, захотелось! На всякий случай: скрейпер – это такая землеройная машина для резки грунта слоями. Кабина на двух колёсах и огромный открытый ковш с ножом, соединённые одним подвижным узлом, типа нашего Кировца. Короче, т.к. ни одному инспектору по ТБ и в страшном сне не могло присниться, что людей можно в этом ковше возить, то никакое зеркало заднего вида не показывает водителю, что в ковше творится. А нас там пятеро или шестеро стояло, взявшись за руки. Потому, как держаться в принципе там не за что, а когда он притормаживал мы все, особенно середина, на пару-тройку шагов вперёд вылетали прямо к ножу ковша. А этот «молодец» ещё решил перед нами покрасоваться – с ветерком прокатить. Чуть бы он посильнее затормозил – и всё, поминай как звали! Когда приехали – крови в венах не было – чистый адреналин! Чтоб я ещё… да ни в жизнь!
На КС-ке основной нашей работой покраска была. Цеха там, кстати, огромные – метров 100 в длину, метров 25 в высоту. И, вот, работали мы однажды в таком. Оборудования там всякого немерено! А по цеху огромный мостовой кран ходит по рельсам, которые на стенах под потолком. Колёса у него метра по 2.5 – огромные. Ребята, что на верху работали, через этот кран спускались и поднимались – не леса же городить, когда оборудования столько внизу, да и лесов-то никаких не было. И вот в конце дня стоят, значит, трое под потолком на самом краю этой рельсины, просят кран им подогнать, чтобы спуститься. Беру я пульт, а он не 4 кнопки, как обычно, стрелки там по сторонам и вверх/вниз, а он весь в кнопках, причём рисунки назначения затёрты или стёрты совсем. Я, значит, нажимаю, на те, которые думаю, должны подойти, но смотрю не на пульт, а на кран, точнее на его реакцию. И вот кран двинулся на ребят, я кнопку сразу же отпустил, а у этой махины инерция более чем. А как его тормознуть не знаю, да и кнопки тыкать боязно, вдруг на ту же попаду, тогда им всем троим хана – вниз метров 15-20 и железо одно, короче, без шансов. Замер я и смотрю как колесо это огромное по рельсине на ребят катится - медленно, но неотвратимо. Все вокруг тоже замерли – тишина гробовая. Ребята наверху героями стоят… Колесо на них едет, но всё медленнее. Сам стою ни жив, ни мёртв – такой грех на душу! А оно остановилось меньше метра от них. Все облегчённо выдохнули. Спустились они молча. Весь вечер тогда как-то говорить настроения не было: каждый о своём думал. Но волос седых, думаю, у нас поприбавилось.
В один день начальник цеха нас предупредил, чтобы сегодня всё чин-чинарём было – комиссия высокая из Газпрома приезжает. Ну, мы что? – Каски надели, пуговицы застегнули – работаем. А я, значит, с приставной лестницы трубы красил на высоте метра 3, наверно. Только переставлять эту лестницу влом всё время – спуститься, переставить, подняться, - ну я на ней как на ходулях потихоньку перемещаюсь. Пришла, значит, эта комиссия, ходят важные товарищи в белых касках, и присные с ними. Встали в нашем цеху, метрах в 5-ти от меня, обсуждают что-то. А я, значит, на лестнице переползаю, и зараза эта с диким грохотом падает, а я в обнимку на трубе вишу – ножками сучу, и краска тихо льётся с 3-х метров на пол… В общем, день этой комиссии я сделал.
Поставили меня как-то ворота с забором из арматуры красить в какие-то авральные сроки, типа, к комиссии очередной или что-то в этом роде. Они чёрные были, все ржавчиной покрытые. Ну и краска соответствующая: кузбасс-лак и серебрянка – порошок такой воздушный. Сыпешь серебрянку в лак, перешиваешь, значит, это всё, и красишь. Мажу кистью, поторапливаюсь, но скорость явно нета: чую – не успею, пока с одной стороны покрасишь, пока обойдёшь – посмотришь, где не достал… Короче, плюнул я и прямо в тканевых перчатках руки в краску – потом арматуру обхватил и вжик – готово! К вечеру всё успел. Ребята приходят меня забирать – О! Ты, типа, себя видел? Я так: а чего? - Так ты у нас серебряный мальчик из «Приключения Электроника», помните, там ещё Владимир Басов песню пел: «Берут они охотно старинные полотна». Одним словом, я как живая статуя был – вся одежда серебряная, лицо серебряное, подшлемник, обувь, укладка волос, про руки вообще не говорю. Эффектный монохром, одним словом! Меня даже ребята сфоткали, но как-то издалека и на чёрно-белой фотке шибко не видно.
Когда два месяца закончились все перекрестились, выпили водки сивушной и устремились на Родину. Но нам с Олегом приключений явно мало показалось – давай, говорит, на шабашку останемся, типа, денег заработаем. Мы же не такие слабаки, как эти! А то! – Давай, говорю! Четверо нас осталось: мы с Олегом и бригадир с помощником. Ну это, скажу я вам, совсем жесть началась. Объём приличный взяли, а успеть до сентября надо было. Вставали затемно, приходили тоже, пахали как проклятые. Повара наши со всеми вместе уехали, столовой нет никакой, в магазин, соответственно, мы тоже не успевали. Есть совсем нечего было. Питались вздувшимися консервами какой-то рыбы с овощами. Протыкаешь банку – оттуда фонтан, вкус – сами понимаете! Ботулизм нервно курит в сторонке! Лишь один день мы полдня не работали – нервно сидели и слушали маленький транзисторный приёмник – 18 августа это было, - ГКЧП. Всё, думаем, приедем – обреют нас сразу и в армию на гражданскую войну! Ну война войной, а работать кто за нас будет?
Когда мы открытую часть красили, там рядами газопроводы мощные стояли, штук 20, наверно, и от каждого свечой вверх тонкая трубка поднималась диаметром сантиметров 5 и высотой метров 4-5, на конце оголовник – чтобы не заливало. Ни лестницы, ни лесов каких. Как красить-то? Вот Олег и говорит – ты же у нас спортсмен, в сборной, там, и всё такое, тебе и лезть! Аргументов встречных никаких я не нашёл, а потому сделал из тонкой арматуры загогулину – одним концом в сапог, на другой конец – ведёрко с краской, кисточку в голенище и пополз, как по канату. Причём ползти аккуратно приходилось, дабы краску не расплескать. Наверху ногами трубу зажимаю, одной рукой её родимую держу, во второй кисточка – нагибаюсь, в ведёрко макаю, подо мной 5 метров, сцуко! Красишь медленно и сползаешь потихоньку. Пресс болит, как сволочь! На третьей свече он вообще отказывался держать. С каждым днём эти свечи давались всё тяжелее и тяжелее. Работяги ещё говорили, что офигеть, как студенты красят – за неделю месячную норму! Пресс практически не проходил – болел всё время. А самое обидное, что когда, наконец, последнюю 20-ую покрасил, уходя, обошли мы это РУ с другой стороны – а там лестница заныкана была!
На шабашке мы себе потом послабление по форме сделали – от кирзачей отказались, на кеды сменили. Иду я с двумя вёдрами кузбасс-лака по песку и тут наступаю на стекло, которое встаёт вертикально, проходит сквозь подошву и врезается мне в ступню – я естественно падаю, роняя перед собой оба ведра – я в землю, а от земли уже две волны лака поднимаются… Всё лицо, волосы, одежда, даже в рот немного. Пошёл в туалет, отмылся, как смог, ветошью какой-то обтёрся и похромал дальше красить.
Попали мы с Олегом как-то раз в песчаную бурю. Ветер сильный, а песка там вокруг немеряно. Он просто горизонтально летит – глаза не открыть. А мы в это время как раз открытую часть красили. Лицо вниз, рукой песок отгрёб, быстро покрасил – сразу всё обратно занесло. Закончил я один агрегат, встаю к другому перейти, лицо вниз – ибо против песка глаза берегу, и разгибаюсь прямо головой в острый край полукруглого фланца… Кровищи! Она даже не капала, а ручьём текла. Я, значит, к Олегу разворачиваюсь, - как он потом сказал, – первая мысль: потеряли парня! Побрели мы к вагончику, красный след за мной тянется. Достали аптечку: кусок грязной ваты, 30 см. использованного бинта, рулон пластыря и бальзам «Звёздочка». Ну чего: ватой в рану, поверх кусок бинта, к волосам кусками пластыря – кровь остановили. Организм мой вообще от меня в шоке был, но выстоял! На третий день уже без повязки работал - как на собаке всё!
Когда с Олегом обо всём этом вспоминали, он и говорит, мол, ничего такого плохого не помню. Это, смотря, как написать, наверное. Ты уж повеселее сделай что-нибудь…