Через камчатку -2 продолжение роман

Через Камчатку роман
Маргарита Горш



                ПОХИЩЕНИЕ
      
     Спать легли в бараке кучей на полу. Нары заняли хозяева.
     Резей с ужасом обнаружил, что после купания в сентябрьской реке, ему стало явно не по себе.
     То  в жар бросало, то в холодный пот.
     Третий стакан разбавленного спирта заставил его на время забыть и о купании, и о простуде.

     От переизбытка спиртных паров холодный пол казался раскаленной плитой.
     Плита эта раскачивалась с угрожающей силой и норовила выбросить лежащих в маленькое тусклое окошко.
   
     Засыпая, Резей подумал, за весь вечер Зойка так ни разу и не показалась на глаза. Бесстыжая.


     Шурка ворочался. Хотелось пить. Чертовы китайцы во все блюда насовали перцу.
- Как они его в компот не захреначили? - ворчал он по-обыкновению.

     В сенях он  наткнулся на Резея.
     Отобрал у него ковш.
     Ожог ледянной водой на время заглушил жар в горле.
     От большого количества выпитого спиртного, немел язык и едва открывался рот.

     Резей с Шуркой вышли на крыльцо.
     Обоих мутило и качало.
     В лицо пахнуло свежестью соснового леса.
     Ночной пронизывающий ветерок бодрил.
     Шурка стал мочиться с крыльца.
     Резей пытался образумить его.
     Тот отвечал:

- Можно подумать, я тут первый. Сами накачали, теперь пусть нюхают. Что ли мне в тайгу бежать, под елки? Тамочки  Котя бродит. И еще эти, погонщики.

- Погонщики?
- Ну, погоня.
- Тогда догонщики.
 
    Внезапно в нос ударил острый запах. Обоим закружило голову и тут же свалило с ног.


     Резей очнулся  кромешной тьме и холоде.
     Он не мог ни вспомнить, ни сообразить, где он и что с ним.
     Голова гудела, распухший язык прилипал к пересохшему небу.
     Вдобавок, руки его оказались связанными.
     Рядом послышалось хлюпание и сопение.
     Резей ворохнулся  и толкнул сопящего.

- Чего надо? – раздался голос Шурки.
- Не ори. Шурка, где мы? – Спросил Резей.
- Понятия не имею. Не помню.

     За стеной послышались голоса.

- На них нет ничего. Куда девать будем?
- Очухаются, спросим.
- Чего спрашивать? Выкинуть к чертовой матери!
- Тут я решаю, кого и когда выкинуть.
- Тогда надо и других обыскать.
- Вначале  этих поспрашиваем.
- Так они тебе все и рассказали.
- Все не все, а что знают – тем поделятся.

    Шурка зашевелился:

- Вспомнил. Крыльцо вспомнил.
- Да тихо ты! – Цыкнул Резей.

     Но Шурка не унимался:

- Вспомнил! В носу засвербило, я и вырубился.

     Резей пытался освободиться от веревок.
     От досады и напряжения дрожали руки.

- Да заткнешься ты?
- Предупреждаю сразу. Я - не Зоя Космодемьянская и пыток не выдержу. Все выболтаю. И сверх того навру, чтоб только отстали.
- А я в морду дам. – Сказал Резей.
- Кому?
- Тебе и этим, шизоидам.

    Меж тем разговор за стенкой продолжался:

- Да ни хрена они не знают!
- Почему ты так думаешь?
- Я больше того думаю, нет у них ничего такого.
- Чего ж так?
- Я тебе вот что скажу: с таким грузом по гостям не шастают.
- А эти шастают. Может, им так хочется. Может, они придурки. Нормальный станет шарахаться  за просто живешь по сопкам?

- Ты ж шарахаешься.
  Послышался грохот.
- Хотя,  возможно, ты и прав…  достанем.  Всех достанем.

     За стеной стихло.
     Рядом скрипнула дверь, в ее проеме показалась  мужская фигура.

- Прочухались, - сказал мужчина кому-то.

    Из-за двери послышалось:

- Тащи их сюда!
- Сами дотащатся.
 
     Шурку Резей не успел развязать.
     Но сумел схватить незнакомца за ногу и повалить на пол.
     На него тут же набросилось два  здоровенных мужика.

     Оглушительно залаяла неизвестно откуда взявшаяся собака.
     Пленников  наградили  увесистыми тычками, быстро скрутили  и  заволокли  в комнатенку.
 
   
     Шурка  уже несколько минут изучал эту конопатую рожу и никак не мог вспомнить, где он ее видел.
 
     Он повернулся к собаке, подмигнул.
     Пес остановил изумленный взгляд на нахале.
     Шурка опять подмигнул и улыбнулся.
     Пес забеспокоился, оглянулся на хозяина.
     Шурка присвистнул, пес зарычал и придвинулся к хозяину.

     Собачья морда гораздо симпатичней этого конопатого,  подумал Шурка.

     Резей никакими вопросами не задавался, поскольку сразу узнал Юраса Еремина, правую  руку Ключевского  рыбинспектора  Ухо.

     Еремин не стал  ходить вокруг да около,  а  сразу взял быка за рога.   
     За все надо платить в этой жизни.
     Их плата за  свободу – их груз.
 
     Шурка  бодро отвечал, что груз не их.
     И распоряжаться им они не вправе.
 
     Неслабый толчок в скулу не дал ему закончить эту фразу.
     Шурка обиделся и умолк.
     Кажется, он стал припоминать фамилию этого рыжего черта.
   
     Еремин кивнул и Шурку увели.
 
     Некоторое время Еремин  в упор смотрел в глаза второму пленнику.
     Будучи уверенным с недавнего времени, что его взгляд сродни гипнозу, он ,казалось, решил просверлить дыру на пленнике.
     Резея-Поэта с Шуркой Клещом из Усть-Камчатска он узнал сразу.
     О похождениях этой парочки  был  наслышан  давно и, как ему казалось, имел определенное  представление  о  жизненных ценностях для подобного  рода  людей.
     Он приготовился  услышать и  грязную ругань,  и проклятия, и наглую торговлю и даже  требование «налить».

     От этого пройдохи  Поэта ожидать можно  было чего угодно.

     Но  Резей, видимо, обижен был с самого начала.

     Вопросы игнорировал, терпеливо сносил  зуботычины  и   оплеухи.
     С  каким-то непонятным упорством молчал  и отплевывался.   
     Еремина  немало озадачило неожиданное  поведение  известного  усть-камчатского пьяницы и гуляки.
     Он справедливо заподозрил: молчит, значит, что-то  скрывает.

     Никаких чувств к этому болвану Метевскому он не испытывал.
     Ни плохих, ни хороших.
     Он вообще не имел к нему никаких претензий лично.
     Но дело есть дело, в конце концов.
     А этот гусь уперся и молчит.
     В такой ситуации даже у  самого выдержанного человека лопнет терпение.

     Так думал Еремин, наблюдая за тем, как его молодцы оттачивали свое мастерство на этом придурке.
   
     Они  забыли его развязать, подумал Еремин, когда   пленник слишком уж скоро кулем свалился с лавки.
     Бесчуственного Поэта отволокли в сени.

     Шурке вид Резея не понравился, и он прямо сказал об этом.
     Еремин отвечал, все зависит от гостя.
     Шурка хотел напомнить, что в гости не напрашивался, но вовремя прикусил язык.

     Как мог, он рассказал о путешествии, не забыв упомянуть о Зойке и Коте.

     Спросил, зачем они забросили рюкзак на валун?
     Еремин вопроса не понял, а спросил о грузе.
     Шурка отвечал вопросом, зачем им этот  ср…  груз?   Своей  икры  мало? И получил тычок в пах. И просьбу отвечать по существу.

     Еремин никак не мог предположить искреннего желания Шурки избежать конфликта.
     И все, сказанное им,  воспринял,  как откровенное издевательство.

     Вопль вышедшего из себя Еремина: «Я с тебя шкуру спущу! И ничегошеньки мне за это не будет!» поверг Шурку в немалое изумление.   
     Он окончательно обиделся и решил сбежать.
 
     Сильный удар в челюсть избавил Шурку от необходимости отвечать.      

     Еремин  тоже устал от допроса.
     Для верности  велел отвесить строптивцу пару-тройку горячих и бросить в сени.

     В сенях обнаружилась пропажа  упрямого молчуна.

     Обмякшего Шурку оставили на полу.

     Позвали Карата.
     Карат попетлял немного, и через  час привел их  к  крутому речному обрыву. Где и встал, как вкопанный.
 
     Сколько Еремин ни всматривался вниз и на противоположный берег, кроме густой растительности ничего не высмотрел.
      
     Шурка очнулся и сразу почувствовал, что рядом никого нет.
     Он прислушался - вокруг было тихо.
     Шурка посвистел, никто не отозвался.

     Полоски света пробивалась сквозь доски покосившейся двери.

     С трудом освободился от веревок.
     Болела голова, дергалась  разбитая губа, ныла рука и ребра.
   
     Шурка даже представить не мог, куда делся Резей и их мучители?
     Он отгонял мысль о самом плохом, и все же не мог не думать о Резее.
     Куда эти твари дели его?
     И чего они к ним прицепились?

     Дверь наружу не поддавалась, как он ни старался.
 
     Шурка вошел в комнату.
     В глаза  бросились беспорядочно брошенные вещи на полу.
     Окно вылетело сразу.
     Он с трудом пролез в него.
     Отметил, кабы не похудел, фиг бы вылез отсюда.

     Куда идти, в какую сторону, Шурка не представлял совершенно.

     Как найти заброшенный леспромхоз, тоже сообразить не мог.
     Он покружил вокруг избушки в надежде наткнуться если не на самого Резея, то хотя бы на  его след.
     Но потом сообразил, что скорее наткнется на «шизоидов» и углубился в лес.
     Он надеялся  услышать звук трактора, вывозившего лес, либо треск бензопилы.
     Но, как не прислушивался, кроме обычных лесных звуков  ничего не услышал.
 
     Дорог вокруг тоже не было.
 
     Он замерз и  вернулся к заимке.

     На лавке валялась еще добротная куртка.

     В верхнем внутреннем кармане он нашел большую пачку специальных охотничьих спичек.
 
     В чужой рюкзак он натолкал консервов, печенье, шоколад.
     Взял  еще спички, даже зажигалку нашел.
     Не забыл термос.
     Под лавкой в вещмешке нашарил бутылки с водкой.
     Взял пять штук.

     По  сломанным веткам и примятой траве пытался он сообразить, куда направился неприятель.
 
     Но вскоре бросил это бесполезное занятие.
     И пошел по  тропе,  что кстати проявилась вдруг.

     Через сотню метров тропинка раздвоилась.
     Шурка потоптался и свернул вправо.

     От дум заболела голова, заныли побитые ребра.

     Остро стало жаль Гавриила и Диего с Алешкой.
     С оставшимся грузом им будет совсем непросто.
 
     Ему пришлось признать, что он совсем  не ориентировался  в лесу.

     Он повернул обратно.
     Дошел до знакомой развилки и пошел влево.

                ***

     Гавриил продрал глаза в предчувствии нарастающей тревоги.
     Так и есть, Резей и Шурка к завтраку не явились.
 
     Рюкзаки их валялись у бочек с  разносолами, тут же висели их куртки, а  сами владельцы этого  добра  будто испарились.

- Ну че? бить во все колокола, или само рассосется? – Некстати ухмылялся Вахрамеев.

     Обыскали все три леспромхозовских  барака – безрезультатно.

     В дальнем углу нашли спящую Зойку в обнимку с носатым парнем.
     Алешка предложил разбудить ее.
     Гавриил плюнул, вряд ли нетрезвая Зойка расскажет о пропаже курьеров.

     В  кустах  мужики тоже не валялись.

     Собрались на крыльце, чесали затылки, не медведь же их утащил.

   Диего осматривал следы в траве.

- Диего нашел чего-то. Бутыль, не иначе. Або бычки…  в моче. – Гоготали  лесорубы.

     По сломанным веткам рябины и шиповника Диего высмотрел направление, в котором либо сами ушли их товарищи, либо их утащили.
 
     На  всякий  случай свой  груз курьеры спрятали в лесу на склоне оврага, неподалеку от лесозаготовщиков.

     Диего испросил у китайцев их замечательных специй,    сыпанул ими пару раз вкруг присыпанных листьями   контейнеров, так, про случай, от зверя любопытного.

     Втроем отправились на поиски.

     В лесу  неподалеку  наткнулись на заброшенную  охотничью заимку.
     В трухлявой избушке ничего особого не обнаружилось, кроме свежих окурков в пустой консервной банке и грязного котелка.
     На полу и скамье нашли капли свежей крови.
     Окно было высажено.
     Охотничьих трофеев, наоборот,не нашли.
 
- Факт, кровь свежая. И, возможно, человеческая. – Бормотал Гавриил.

     Алешка внимательно осматривал пол, скамью, заглянул под стол.
-Вероятно, так. Наверное, били здесь кого-то. Шкурок звериных не видать. И ничего такого, охотничьего.

     Диего минут десять нарезал круги вокруг заимки.
 
- Много натоптано.– Рассматривал он клочок шерсти, снятый им с куста шиповника. – И собака рядом. Шерсть свежая.

     На  всякий случай он натряс специями китайцев и на здешние дорожки-кустики.

     Вернулись к лесорубам за вещами.
     В кустах наткнулись на Щуку и Цапу.
     Те возлежали  в кедраче и, по их словам, ждали окончания  неприятностей.
 
     Меж тем, события в заброшенном леспромхозе  развивались своим чередом.
 
- Сколько вам обещали за кубометр? Сто? Двести деревянных? – Еремин надеялся купить лесную братию. – Плачу сразу! Всем!

      Но лесорубам, видимо, сие предложение не понравилось.

- Ты двоих наших куда подевал, дядя?
- Никого мы не трогали.- Еремин  быстро догадался: разговор по его правилам не получится. И сменил тактику.

     Острым взглядом он отправил двоих на улицу.
Парочка  верзил с  ружьями  остались с ним, в бараке с лесорубами.

     У его друга пропало нечто, сказал Еремин.
     И эта вещь находится у кого-то из вчерашних гостей. Он просит помочь найти ее. Заплатит щедро.
   
     Лесорубы оскалились охотничьими ружьями.

     Вахрамеев выразил сомнение по поводу друга незваного гостя и его вещи.
     Вот он, Вахрамеев, вот Щапов и Куракин, и все общество здесь их знает. А иуд здесь нет. Вот вы кто такие?  Откуда и каковы ваши имена?
   
     Так говорил Вахрамеев, а мужики молчали.
     Их угрожающее сопение навело Еремина на мысль, что обыск провести не удастся. Пока.

     К крыльцу подвалила Зойка.
     Ее тут же принялись обшаривать.
     Зойка взвизгнула и вцепилась  обидчику  в  волосы.

    Выходившие  из кустов Цапа, Щука и курьеры  с изумлением обнаружили пропажу ее пухлого живота.
 
-  Разрешилась, гля? - Гавриил словно нехотя схватил в охапку Зойкиного обидчика  и  швырнул его в кусты.– А ребеночек игде же? – Отправил  он  в сторону леса  и второго.

     Зойка отряхивалась, как встрепанная ворона.Тянула с ответом.

     На крыльцо выскочил народ.
     Показался и Еремин  с соратниками.
 
     Гавриил сразу узнал Рыжка Еремина.
     Хотя не виделись, без малого, лет десять.   
     Ну, не умел  он разговаривать с неприятными ему людьми.
     А потому, не успев задать вопрос, вмазал тому прямиком  в  мясистую  рожу.
     Еремин  на первый  раз устоял.
     Но обиделся.
 
     Команда  ж его похватала с плеч ружья.

- Куда ребят дел?!– Гавриил не спускал глаз с Еремина.
- Дел я ваших не знаю! – Отрезал   тот. Тонкие губы  его  кривились в недоброй усмешке.

     Лесорубы  обступили  их  полукругом.
 
- Тебе  чего надо, гнида? Чего ты  за нами таскаешься? – Гавриил не собирался просто так отпускать  рыжего черта. – Ребята наши тобой прихвачены, людоед? Говори, не то!

    Внутри у Еремина заныло: умять эту рожу в месиво!

    Но он быстро сообразил, количеством стволов его  команда  сильно проигрывала.

    Эх, не надо  было остальных  с собакой отправлять.
 
-  Напрасно ты так. Не знаю я ничего.- Попытался он  перевести разговор в мирное русло.
 
    Алешкино терпение лопнуло:

-  Что ты тут тень на плетень наводишь? Говори, где ребята?
   
     Из  леса  вышел чужой в  камуфляже,  увидел вооруженную  толпу и тут же скрылся.

     Еремин, воспользовавшись заминкой,дал знак своим,  уходить  немедленно.

- А тебя я знаю! Ты Еремин - ушастого рыбкозла прихвостень. – Заявила трезвеющая Зойка.
 
     Ее поддержал кто-то из лесорубов:

- Тот еще пакостник - Ухо!
 
    Еремин сплюнул:

- Смотри, тайга – она тесная.

    Зойка пропустила угрозу мимо ушей и поинтересовалась:

- Что вам тут надо? Чего ищете?
- Что ищем, то и надо.– Отвечал  мужик, стоявший рядом с Ереминым.   
 
     На поляне появилась Оля-Коля с верной  спутницей  Броней.
 
     Зойка не отставала от Еремина:

- Ухо надо, а ты лижешь!

     Еремин побагровел:

- Оторвут тебе язык однажды. И еще кое-что.

     Зойка засмеялась.
 
- Как бы твой Ухо сам без ушей не остался. Убирайтесь отседа! – Сказал  Вахрамеев.
- Когда надо, тогда и уберемся. …
- Нечего тут командовать. Наш Жбан покруче вашего Уха станет. И пусть отвалит! Мы - не его епархия! - закричали лесорубы.

     Рыжик Еремин направился к лесу.

     Гавриил  опомнился:

-  Стой! А с ребятами как?! Где ребята?!
-  Не знаю! -  Вполне искренне  отозвался  Еремин.
-  Убил, не иначе. Еще тот жук. - Высказался  кто-то из лесорубов.   
-  Как убил?  Зачем? - Растерялись  курьеры.- Что они   такого сделали?

     Пока Гавриил соображал, догонять  противника или нет,  Еремин с командой  скрылся  за елками.
 
     Лесорубы продолжали высказываться:

-  Ввязались куда или что увидели.
-  Прямо убивать сразу? Шарахаются где-то.
- Больно долго шарахаются.

     Вернувшись в охотничий домик и обнаружив пропажу второго пленного, Еремин  разозлился.

     Еще больше его разозлило исчезновение продуктов из  укромного места и вышибленное окно.

     Поиски  беглеца  ни  к чему не привели.
 
     Хозяина  Карата огорчило исчезновение куртки, которую он впопыхах забыл  в избушке.
     Он заявил, что не намерен ждать белых мух и возвращается обратно.
     Еремин неуверенно намекнул, что жилет у него теплый, а второй свитер ему найдут.
     Прапорщик выразительно матюгнулся  и направился  к выходу.

     Еремин настаивал, экспедиция закончится через два-три дня. И нет причин ждать снега именно сейчас.
 
     Он тут же связался с рыбинспектором Ухо.
   
     О побеге пленников говорить не стал, а известил лишь о ситуации с хозяином собаки.

- Собака нужна! – Убеждал рыбинспектор  прапорщика.
- Я не крепостной! – Заявил раздетый мужик.
 
     Тут же свистнул собаку и отправился восвояси.
 
- Собаку оставь! – Крикнул вслед Еремин.
- Берите!

      Но никто не решился  задержать Карата, бросившегося вслед за хозяином.

      Еремин  высунулся в оконную глазницу.
 
- Стой! Вертайся, скажу что.

     Контрактник подошел к окну.
 
     Еремину не стоило большого труда уговорить его  поискать следы второго беглеца.
     Тот не мог далеко уйти. Тогда и куртка и остальное вернутся, уверял Еремин.

     Поначалу Карат чихал и отказывался идти в лес.
     Но потом, к радости преследователей, бодро рванул по тропе на юг.
     На развилке он свернул вправо, как вначале  сделал Шурка.
     Но вскоре встал и с места не сдвинулся.
 
- Взлетел, что ли? – Недоумевали преследователи.

- Скорее, повернул обратно. – Сказал контрактник.

     Разочарованные, ереминцы еще некоторое время помотались по окрестностям  и  вернулись к зимовью.

     Контрактник более не слушал уговоры.
 
     Не остановила его и надвигающаяся ночь.
     Ушел он с Каратом,


             И СНОВА  ОЛЯ-КОЛЯ

     Броня радостно бросилась на грудь Гавриила и принялась облизывать его давно небритое лицо.
     Гавриил растерянно отбивался.
     Мужики подначивали: не иначе, собачка родню встретила. Гляньте, как соскучилась.
 
- Что тут происходит? – Спросила Оля-Коля,  усевшись на бревне неподалеку от Зойки и закуривая.
- А хрен его знает! – Сказала Зойка. – Еремин налетел с шайкой. Ищут чего-то. А ты откуда свалилась?

     Оля-Коля не отвечала.
     Попыхивала сигареткой и, прищурившись, наблюдала за мужиками.
 
     Оля-Коля немало удивлялась: Гавриил на этот раз, похоже, был обрадован ее появлению.
     Он вежливо поинтересовался, не заблудилась ли она  в одиночестве по тайге лазючи?
     Пожаловался на пропажу друзей.

     К ним подвалил Щука.

     Он дернул за рукав Алешку, отвел в сторону.

- Слышь, в той стороне  еще помещеньице имеется. Можа, они тама?
   
     Алешка переглянулся с Гавриилом и оба направились за Щукой.
     Следом тронулись Оля-Коля, Диего и еще несколько лесорубов.

     Вскоре средь сосен показался длинный, крытый  изодранным  в  клочья толем, барак.
     Рядом заваливался на бок еще один, поменьше.

     Опустение и заброшенность витали в комнате со ржавыми котлами, с металлической штуковиной на стене,  напоминающей  огромную руку.

     В соседнем бараке в полутемном большом помещении сыпалась  штукатурка с  почерневших  стен.
     На полу валялись жестяные листы, чугунные формы для хлеба. Из паутины торчали дверцы  хлебопечи.

     Вспомнили, когда-то давно хлеб  и  калачи  из этого леспромхоза  славились  когда-то на всю округу.
     Казалось, здесь  еще   витал  чудесный  запах  свежей  выпечки.
      
     Второй  барак  накренился так подозрительно, что никто не решался войти туда.
     Посланная внутрь Ольгой  Броня  скоро  вернулась и по пыльной морде ее и  равнодушному взгляду  стало понятно, ни одной живой души там нет.
 
     Долго  ломали  головы, где искать пропавших?
     Ольгины  старания привлечь  Броню к  поискам  увенчались провалом.
     Рассыпанные  Диего  специи  напрочь отбили желание  умной  собачки рыскать по ближайшим тропам.

     Гавриил  сидел на крыльце мрачный.
     Едва  ли не впервые в жизни он растерялся.
 
     Куда подевались  Резей с Шуркой?

     Если выкрали,  то  кто и зачем?   
     Или заблудились пьяные?
     Если заблудились, далеко не ушли.
     Надо  искать.
     Где?
     В какую  сторону податься?

     Что  делает  здесь  Еремин?   
     Что  ему в сопках  надо?
     А  вдруг пропажа  ребят все-таки  его  рук дело?
 
     У него  появилось  острое желание догнать этого рыжего черта и еще пару раз дать в рыло.
     Какого  рожна ему от них нужно?
   
     Последний  вопрос он задал Алешке.
     Тот не  мог  сказать  точно, но, по слухам, Еремин связан с ключевским  рыбинспектором  Ухо.
     Слова его подтвердил  проводник  Диего: Еремин -  инспектора  Ухо  человек.
     В  Ключах природным рыбакам  никакого  житья  от   него  не  стало.
   
     Ни  тебе  рыбки словить, запастись  на зиму.
     Ни  икрой полакомиться.
     Везде  инспектор  свой длинный  нос  сунет.
     За  все  мзду  требует.
     Да ведь он не один!
     Их вон сколько!
     Да разве  их всех прокормишь!
   
     Наверняка, пронюхал про вашу икру в  контейнерах,  вот  и послал  свою  банду.
   
     Разговор поддержала Оля-Коля.
 
     Новости ее запоздали.
     Но то, что  Еремин намеренно преследует курьеров –  сомнений  нет.
 
-   Парней Еремин  выкрал, - теперь и он не сомневался. - Мало я ему в рыло дал! Отпустили гада,  и где их искать теперь?
-  Все  равно  ничего он тебе не скажет!
-  Выбью  глаз – скажет!
-  На той заимке они, где  недавно  кровь видели. – Догадался Диего.

     Сорвались,  не  сговариваясь.
 
     Гавриил не внял предостережениям Ольги и Диего и с разбегу ввалился в заимку.
     Там никого  не  оказалось.
     Теперь  вся  надежда оставалась на Броню.

-  Ищи!  Ищи! - Торопила  Ольга Броню.
 
     Она  опасалась  возвращения Еремина.
     Неизвестно, чем может  обернуться встреча  в лесу  двух  враждующих  групп  мужиков с оружием.
 
     Броня крутилась  по  поляне, то и дело ныряла  в ближние  кусты,  и  тот  час же  возвращалась  к хозяйке,  виновато заглядывая  в глаза.

     Ольга  отправляла  ее снова и снова.
     Наконец, Броня уверенно взяла след.
     Через полчаса бега стало понятно, что ушли они далеко, а цели не видно.

- Скоро начнет темнеть, сказала  Оля-Коля.

     И предложила  вернуться к лесорубам.
     Какой  смысл  бегать по тайге ночью?

     Лесорубы опять перепились.
     Валялись одетые вповалку,кто за столом, кто  под.
   
     Гости пристроились на лвух нарах у входа.
     От разбухшей двери нещадно дуло, а грязные одеяла оказались неожиданно тонкими и совершенно не грели.

     Но, все равно, этот отдых был несравненно комфортнее ночевки под открытым небом.
   
     Утром лесорубы лонялись по бараку.Грязные, мятые и небритые.

- Никакого расписания у вас, режима нет. Грязно. не убрано. Почему? Как вы работаете? - Интересовался у Цапы Алексей. - И откуда столько водки у вас?

     Цапа осматривал барак,будто впервые видел.

- Дык,что. Это ж по настроению. Неее. Не всегда так. Вы пришли - праздник! Вот, празднуем! Водки мало у нас. Это самогон. И рябиновка.


     Ольга предложила курьерам отвести их на Кабанью заимку, поскольку здесь им небезопасно.
     А сюда можно наведываться  время от времени, вдруг те двое появятся.
 
   
- С чего кабанья? Откуда кабаны? – Удивлялся  Алешка.

     Зойка потребовала забрать ее с собой.
     Висла  на Ольге и рыдала на весь бывший леспромхоз.

- Нет кабанов. Да отстань ты! – Ольга отдирала от себя воющую Зойку. – Мечта охотничья, отсюда и  Кабанья.

     Зойка цеплялась то за Алешку, то за Диего, норовила поцеловать руку Гавриилу.

     Носатый парень схватил ее и потащил в барак. Зойка извивалась, визжала и пыталась укусить носатого.   
            
     Зойку бил озноб.
     Страшно болело все тело, ноги, гудела голова.
     Хотелось горячего бабушкиного чаю  и настоящую  теплую  сухую постель.
     Она  в сотый раз пожалела, что согласилась на эту авантюру.
     Но что поделаешь? такова ее  несчастная доля.
     После того, как прошлой зимой утонул тягач с товаром на огромную сумму, унесло в океан  Володю, шофера, а сама она чудом  выбралась из ледяной каши, проклятие зависло над нею, как топор.
 
     С трудом удалось  уговорить  Канашко не подавать на нее  в суд.
     Уверяла, найдет способ расплатиться с ним.
 
     Правда, на тот момент ей и в голову не могло придти -  как?
     Пришлось пуститься в это  путешествие с этими  недотепами.
     Она заранее их презирала и ненавидела.
 
     Но когда рассмотрела поближе, не могла понять, отчего они согласились сделать Канашке такую дорогую услугу?
 
     Поначалу ей казалось, что все ее горести начались с той роковой ночи - гибели шофера и того груза.

     Позднее она уверилась, лучше бы ее унесло в океан вместе с ящиками и несчастным Володей.

     А потом она подумала, что несчастья ее начались гораздо  раньше. Со смерти  замерзшего на пороге отца-алкоголика.
     Или еще раньше.
 
     Со смерти  матери, последовавшей сразу после ее рождения.

    По словам Ольги, до Кабаньей заимки ходу было около четырех часов.
     Тащились же они  раза в два дольше.
     Диего  с Алешкой  волокли рюкзак Шурки.
     Мешок Резея достался Гавриилу.

     На привале Алешка присел подле Гавриила:

- Ты не хочешь задать себе один глупый вопрос?

     Гавриил устало зевнул.

- И?
- Куда они могли деться?

     Гавриил пожал плечами.
     Алешка нетерпеливо дернулся:

- Для чего-то эта банда тащится за вами, за нами по тайге?
- Для чего-то же они тащатся за нами по этим дебрям. – Пробормотал Гавриил.

     Он удрученно чесал давно не бритый подбородок.
     Взгляд его уперся в  Диего.
 
     Тот занервничал:

- Может, им икра нужна?

      Оля-Коля расхохоталась:

- О, да! Ее ведь больше нигде нет! Только у вас!

      Диего растерянно обвел взглядом присутствующих:

- Ну, тогда они за мной.
- А ты тут при чем? – перестала она смеяться.

     Рука Диего коснулась Брони.
     Собака зарычала.
     Диего отдернул руку.

     Он заговорил быстро и несвязно, брызгая слюной и глотая части слов:

- Ну, как же? Я же зоопарк рыбинспектора разогнал! Отца освободил. А банда - Еремина! Я его знаю. Хуже его нет человека на всю,  на всю… тундру и тайгу.

- Брось! – Поморщился Гавриил.
- Точно тебе говорю! за мной  шайка! – Голос его дрогнул, он готов был заплакать. – Из-за меня  ребята пропали!
- Как же! Станут эти жлобы целым отрядом за маленьким коряком по тайге скакать! Э! - Алешка постучал себе пальцем по лбу. – И  выкрали не  тебя, а Резея с Шуркой Клещом
.
- И у них есть рация. - Оля-Коля протянула Диего сигаретку.
- Рация?! – Диего  вскочил.
- Успокойся! Знаем мы твоего Еремина.               
- Но надо же что-то делать. – Не мог успокоиться проводник.
- Не нравится мне это. – Сказал Гавриил.

    Закурили.

     До Кабаньей заимки дотащились глубоко за полночь.
     Заимка – полуземлянка в четыре дощатые стены и  плоская крыша, поросшая  травой.
 
     Тяжелый груз так вымотал мужиков, что они рухнули на лежанки без ужина и уснули в момент.

     Утром Оля-Коля с Броней исчезли.
     Исчезли  и ружья  курьеров.
   
               
                ***

     Как теперь действовать без собаки, Еремин не представлял.
     Где  искать  беглецов?
     В какую сторону податься и что делать вообще?
 
     Парочку дней ребята его мяли траву в кустах у лесхоза – безрезультатно.
     Лесорубы вдруг неистово занялись прямым своим делом.
     С яростью принялись валить сосны направо и налево. Никто посторонний у них не появлялся.

     Чертовы курьеры, как сквозь землю провалились.

     Шеф тоже хорош, надежного человека с собакой не мог направить.
     Надо ему при случае это высказать.
     Но опять же, осторожно.
     Ухо какой-то полутупой.
     Что ни скажешь, что ни сделаешь – все не так, все плохо.
     Порой уже и пожалеешь, что связался с этим огрызком.

     Еремин осмотрел свою команду.
     Люди как люди.
     Мужики – что надо.

     Одно хреново, чужое дыхание в затылок раздражает.

     Еремину Исаев сразу не в тему лег.
   
     Раздражал нос этого типа, его немигающий взгляд.

     То, с какой тщательностью обшманал пленных без приказа.
     Неспроста все это!
     Наверняка, у этого Исаева тут шкурный интерес.
   
     И на черта псих инспектор всучил им этого чужака?

     Да еще велел глаз с него не спускать.

     А в случае острой необходимости велел действовать по обстановке.
     А какова степень необходимости и что за обстановка – не объяснил.
     Одно слово – псих!

     Н-да, все бы ничего, а особо положиться не на кого.
 
     Как бы схватить этих бродяг половчее?
 
     Еремин потянулся к рации.

- Что новенького?– Благодушие шефа подбодрило Еремина.
 
     И он потребовал прислать снотворное в мечтах усыпить лесорубов и спокойно произвести обыск.
 
     Ухо  не дослушал Еремина, взорвался вулканом.
- Вы там что - с ума посходили? Бессонницей маетесь?!

     Еремин давно привык к резким перепадам  настроения  шефа.
     Но то, с какой скоростью и амплитудой оно изменилось сейчас, его насторожило.
   
     Ухо грозился заменить Еремина другим команданте. Посмышленее и помобильнее.

                ***

-  Не  могла Оля-Коля  нас  обезоружить! Не она это!  -  горячился  Алешка.
- А кто? Еремин? Куда она уперлась?
- Ребят искать пошла, куда ж еще? Зачем  ружья  забрала?

     Гавриил  стучал кулаком о косяк  хлипенькой  постройки, грозя  развалить ее  тотчас.
   
- Убью! Попадись она мне только!

     Диего с утра основательно заштопал порванный Шуркин рюкзак добытыми у лесорубов нитками.
     Теперь он нарезал тонких гибких веточек и сел плести корзинку.

- Ружье-штука тяжелая, - сказал он. - У  нее свое, да  два  наших  - несподручно по тайге таскаться. Она их в  кустах припрятала или сховала  кудась.

     Гавриил  еще раз  заглянул под нары  и выскочил из  землянки.

- Тебе тары мало? -  Поинтересовался Алешка,  проходя мимо.
 
     Уже с добрых полчаса он безуспешно пытался развести  в железной печке огонь.
 
- Как можно пользоваться вещью и не ухаживать за ней! – Возмущался Алешка. – Печку сто лет никто не чистил! забита  вся!
   
     Он осмотрел  темные  в плесени  стены из древних бревен, криво  посаженную  дверцу.

- А, может, и все двести.
-  Кто в лесу начистит? Охотнику завсегда некогда. – Рассуждал Диего.

     Гавриил   облазил все окрестные  кусты и вернулся ни с чем.
 
                ***
         
     Оля-Коля  решила  сама  найти этих двоих  как можно  быстрее.
     Поэтому,  еще  затемно она  покинула Кабанью заимку.

     По темноте добежала с Броней к лесорубам, в заброшенной  хлебопекарне затолкала под котел ружья.
   
     Убедилась в отсутствии перемен у лесорубов и побежала  дальше.
     Броня  вела ее в одну  сторону, потом  резко  сворачивала  на перекрестную  тропу, и  бежала в другую.

     Иногда  Броня  останавливалась,  как вкопанная.

     Крутила головой,  фыркала  и ни  в какую  не желала  двигаться  дальше.
     Ольга  в бессилии  ждала  подолгу,пока  верная  Броня  сориентируется.
     Лишь под  вечер она поняла, что  не  успеет сегодня  вернуться  к Гавриилу.
 
     Сердце  защемило, вдруг Еремин найдет Кабанью заимку? И что тогда?
     Ружья она забрала, чтобы не дать наделать глупостей этому медведю.
 
     Еремину спровоцировать, раз плюнуть.

     Гавриил не сдержится, стрелять начнет.
     А  ее нет рядом.

     Потом  ей  пришло  в голову, Гавриил  в драку полезет и без  ружья.
   
     Об этом она и не подумала.
     От  отчаяния и злости она готова была сорваться с намеченной цели и рвануть с  Броней обратно, спасать  беспутного  Гирю.
     И лишь  здравый  смысл подсказывал  ей, теперь ее помощь нужна именно здесь и сейчас.

     Найти пропажу – вот главное.
 
   
     Гавриил собрался в лесхоз.
     Велел особо по тайге не разбредаться, мало ли что?

     Лесорубов он застал за обедом.
 
     Появление Гавриила их обрадовало.
 
     Варфоломеев изучал православный церковный календарь.
     На сегодняшний день случилось перенесение мощей преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев. Лесорубы пребывали в раздумье: праздновать перенесение  мощей святых отцов или работать дальше?
     С одной стороны, от праздника отворачиваться грех.
     С  другой, через неделю прибудет заказчик, а у них на делянках конь не валялся.

     Гавриил жевал жареную оленину и вздыхал, мне бы ваши заботы.
   
     Что ему могли сказать?
     Ереминцы дневали и ночевали в здешних кустах.
     Но сегодня Гавриилу повезло – вороги исчезли.
     Под камчатской елкой долго валяться нельзя – земля  всю силу вытянет.
   
     Видно, схватила  шатунов  лихоманка.
     Пропажа не появлялась.
     Вроде, и пили не так много.
     Не журись, скоро появятся.
     Не медведь же их задрал!

     Гавриила снабдили гостинцами, и он отправился обратно.
 
     Шел быстро.
     В первозданной тишине дикого леса шелест листвы под ногами и хруст сломанных веток казался громким.
 
     Гавриил заметил, что неосознанно старался идти бесшумно.
     Сквозь темно-зеленую хвою елок и сосен драгоценным золотом осыпались листья молоденьких березок.
 
     Вовсю бабье лето, а мы черт знает чем занимаемся, досадовал Гавриил.
     Сейчас бы на рыбалку, шашлычки под  пиво.

     Коварная природа будто подслушала его и решила остудить мечтания.

     Началась противная осенняя морось.
     Небо,  деревья – все покрылось  мутным  белесым маревом.

     Он вдруг заметил, что сбился с пути.
     Под ногами зачавкало.
     Гавриил остановился.
     Приказал себе успокоиться.
     Повернул обратно  и… едва не ткнулся в спину Еремина.

     Банда определенно продвигалась в нужном ему направлении.

     Гавриил обогнул ереминцев, Шурки и Резея  не увидел.
 
     Вспомнил о пропаже ружей, опрометью бросился в Кабанью заимку.
     Ну, чертова баба, получит  у меня, дай срок!
   
     Дождик вдруг  прекратился.
     Это обстоятельство работало против курьеров, так думал Гавриил.
   

     В землянке его встретил перепачканный сажей  Алешка.

     Он радостно указывал на весело трещавший огонь в обновленной печке.
     Гавриил велел немедленно собираться.
   
     Те пять-десять минут, кои они  ожидали загулявшего Диего, показались им нескончаемой вечностью.

     В тот момент, когда они успели скрыться за домиком,  с другой стороны, на  площадке появилась группа Еремина.
 
     Валявшиеся на полу грибы в затейливой  корзинке, клокочущий старый чайник на раскаленной печке и еще многое говорило о том, что здесь только что были люди.
     И ушли они внезапно.

     Еремин взвыл и опрометью бросился вон из заимки.
     Остальные устремились за ним.
     Они обогнули избушку и рванули по хорошо заметному следу в мокрой траве.
 
     Курьеры  с трудом волокли тяжеленные рюкзаки, то и дело цеплявшиеся за кусты.
     Крепкие ветки задерживали ход.

- Может, бросим это! – предложил Алеша, указывая на рюкзаки.
- Нельзя! – Выдохнул Гавриил.

     Рюкзак в руках Алешки застрял в ольховом стланике.
     Не глядя, он дернул его со всей силы.

     Рюкзак хрястнул и в траву посыпались носки грубой вязки, толстые варежки и другие вещи.

     Диего нагнулся, рассматривая дыру:

- Шуркин  рюкзак. Моя штопка порвалась. Нехорошо.

   Алеша лихорадочно перекладывал вещи в свой мешок.

- Резче! Резче! – нервничал Гавриил, с тревогой оглядывая местность. - Они  вооружены, а у нас пусто!

     Диего приложил палец к губам, прислушался.

- Однако,  собаки не слыхать. Живем, паря. – Подмигнул он Алешке и завязал  узел  на рюкзаке суровой ниткой
.
- Далеко не унесем. Дрянь – мешок.

     Они вышли из леса.
     И теперь пересекали поле отцветшего кипрея.
     Пух взвивался над головой путников, забивался в нос, прилипал к лицу.

- Мы хоть  в нужном направлении драпаем? – Чихая, на бегу спросил Алешка.

     Гавриил недовольно обернулся:

- Какая разница!
 
     Ему показалось, что далеко позади хрустнула ветка и послышались чьи-то голоса.

     Чего я бегу? Я боюсь? И чего мне бояться? – пришло  ему в голову.

     И он остановился.

     Диего с Алешкой  встали  следом,  словно запнувшись.   Вопросительно  взирали на  Гавриила.

     Рюкзак скользнул с его плеча.

     Диего подскочил к курьеру, толкнул:

- И не думай! Еремин – плохой человек.

     Гавриил отодвинул в сторону проводника, выдохнул  мрачно:

- Сроду ни от кого не бегал.
- Ты войну хочешь? – Диего оглянулся. – У тебя ружье?

     От темных стволов отделилось несколько фигур в камуфляжной форме.

   
     Курьеры пересекали долину.
 
     Вдали блестела  река.

     Первым на высокий берег выскочил Диего.
     Ноги его поскользнулись на мелких камешках, он с трудом удержал равновесие.
     Растерянно топтался он у края обрыва, когда его спутники, почти задыхаясь, выбежали из кустарника к нему на пятачок.
     Диего осмотрелся и, ни слова не говоря,  стал быстро спускаться к реке по отлогому склону.
     Алешку он потащил за собой.
 
     Внизу спугнули несколько десятков птиц.
     Они покружили над рекой и  вернулись на место.

     Продираться пришлось сквозь хитросплетения молодых чозений.
     Тонкие ветки хлестали в лицо, норовили выколоть глаза.
     Иногда под ногами хлюпало.
     Почти болото.
     Почва здесь была мягкой,вязкой.
 
     Очень скоро на каждом сапоге налипло по полпуда грязи.

     Сзади раздался шум.
     Диего поднял руку.
     Курьеры присели, опираясь на тяжелые рюкзаки.

      
     С крутого косогора Еремин высматривал беглецов в бинокль.
     Но ни высокая трава, ни ветки деревьев, ни кусты – ничто не указывало  на присутствие человека.

     Еремин грязно выругался.
     Позади хрустнуло, камешки покатились ему под ноги.

     Еремин обернулся.
     Насмешливо прищурив карие глаза, на него смотрела  Зойка.
     На смуглом лбу ее выступили капли пота.
 
 - Что еще? В болото бежать прикажешь?

    Еремин закурил.

- Болото?
- Дураку понятно, внизу болото.
- Тогда эти куда делись? - Он кивнул  на реку.
- Не иначе, как куда-нибудь. Не в болоте ж утопли.

     Еремин  вскинул на нее белесые глаза, губы его сузились в странной улыбке:

- Шутки шутить вздумала?

     Зойка увидела, как нос Еремина побелел, и дернулась щека.

     Вот, злыдень, такого поискать еще, подумала Зойка.

- Злость здесь не поможет. – Сказала она. – Надо действовать.

- Как?
- Вернемся в зимовье. Там обсудим.

     До ушей  Еремина донесся смешок.
     Команда явно веселилась.

- Командую здесь я.– Напомнил Еремин.- И веселиться повода нет, идиоты.

     Он вдруг заметил отсутствие Исаева.

- Исаев где? - Спросил он.
- Отстал, наверное.
   

     Зойка  сразу заметила дежурство людей Еремина  в кустах у лесхоза.
     Заодно она обнаружила и исчезновение собаки из его шайки.
 
     Недолго думая, она предложила Еремину свои услуги в качестве проводника.
     По ее словам, без нее им вовсе не обойтись.
     Пропадут они в дикой тайге ни за что, это уж точно.
     К тому же, она  догадывается, в какую сторону направились беглецы.

     Еремин  скривил узкие губы, но согласился.
     Он и впрямь не знал, как дальше обходиться без собаки.
     Аборигенка Зойка подвернулась, как нельзя кстати.
     Хотя, черт ее знает, правду говорит или брешет.

     Когда они  миновали делянки диких лесорубов, Еремин с сожалением отметил, так и не обыскали проходимцев, как надо бы.
     Зойка повела банду наобум, но об этом знала только она.
   
     Первое зимовье, на которое они случайно набрели, оказалось обитаемым.
     Знал бы Еремин, как удивлялась их проводница Зойка этой неожиданной находке.
     Но находка эта укрепила ее во мнении Еремина.

     Сейчас он вглядывался в низину, старался заметить хоть малейшее движение в траве, хоть малейшее колыхание…
     Но нет, все было тихо и безмятежно.
     Курьеры  исчезли.

- Утопли они, что ли?
 
     Он  вспомнил об  Исаеве.
     Осмотрел команду – новенький никак не наблюдался.

     Присылает всякую шушеру, незло думал он об рыбинспекторе.

     Ничуть не был огорчен он исчезновением соглядатая.
     Одно его  занимало, входило ли это исчезновение в планы рыбинспектора Ухо?
     Или нежеланный  прихвостень смылся  самостоятельно?
     Сообщать  эту новость  шефу или погодить?


     Алешка боялся вздохнуть.
     Он пригнулся, набросил капюшо на голову: вдруг  его светлые волосы  заблистают на солнце и выдадут их всех?
     Сквозь траву на круче темнели фигурки.
     Алешка направил на них бинокль.

- Смотри, – сказал он, - и корячка  Зойка с ними.
- Убери! – Рассвирепел Гавриил, отворачивая бинокль. – Засекут.

     Но сам тут же перехватил бинокль у Алешки.

- Точно, она. И какого черта таскается? Что за бабы на Камчатке?
- Н-да…

     Оба  повернулись к Диего.
     Тот безучастно грыз травинку, наблюдал за муравьями в траве.
- Молчите.– Прошептал он.– Ветер с реки. Могут услышать.
- Ветер. – Передразнил Алешка.

     Он сунул бинокль в футляр и повесил  его себе  на шею.

- Чую я, ох, и змеища – эта Зойка.
- Все бабы – змеи. – Поддакнул Гавриил.
- А мать? Твоя, его? – Спросил Диего.

     Двое оторопело уставились на проводника.

- То – мать. – Начал было Алешка.
- Она – женщина?
- Молчи уж. – Сердито заметил Гавриил.– Забудь.
- Змеищи они, ваша правда. - Диего приподнялся.

     Алешка потянул его за штанину вниз.
     Легким  движением ительмен повернул голову спутника в сторону реки.
     Лешка не поверил своим глазам.
     На противоположном берегу под высокими кустами лежала  молодая женщина.
     Ее обнаженное тело излучало спокойствие и  безмятежность.
     Темные волосы ее длинными прядями обрамляли слегка откинутую голову и смуглое тело.
     Казалось, она спала.

- Баба! – Выдохнул Гавриил.
- Голая! – Изумился Алешка.

     Диего плюнул и перекрестился.

- Духи.

     Он взглянул  вверх, на откос, и дал знак следовать за ним.
     Они осторожно двинулись вдоль берега к сопке, к повороту реки.

     В памяти всплыло старинное предание о красавице-русалке Камак.
     Коренные камчадалы ее боялись, встреча с ней зачастую не предвещала ничего хорошего.
     Но путникам, попавшим в беду, русалка могла и помочь.


     С кручи тоже заметили обнаженную
.
- С чего это тут голые бабы валяются? – Удивлялся Еремин, разглядывая в бинокль неизвестно откуда взявшуюся неодетую тетку.

     Томная красавица возлежала, не шелохнувшись.

     Но, когда  двое  с Зойкой перебрались  на другой берег, неизвестной красавицы там не оказалось.
     Под  полуоблетевшей  березой белели вымытые половодьем  старые  толстые корни, рядом  валялась заросшая мхом коряга.

     Зойка  пнула  корягу.

- Вот вам ваша красоточка!
- Показалось. – Плюнул сквозь зубы  молодой  парень.
- Однозначно. Откуда здесь бабам взяться?
    Зойка хитро щурила глаза-семечки:
- Ну, да. Показалось.Глюки у всех враз.

     Вернулись к Еремину.
     Тот молчал.
     В данный момент он проклинал себя за этот бестолковый бросок.
     Исчезновение незнакомки было довольно неожиданным и привело его в полное замешательство.
     Курьеры  как сквозь землю провалились.
     И  Исаев  вкупе  с  ними.


     Заросли трав кончились, и берег неожиданно оголился.
   
     Гавриил,  шедший впереди, вопросительно обернулся к  Диего.

- Туда? – Кивнул  тот в сторону порыжевшего  стланика и кустов шиповника.
 
     Густым  опахалом  вся эта поросль свисала  над речкой  с невысокого  обрыва.
 
     Под ее покров  вдвоем они быстренько выбрались из осоки.
     Алешка замешкался.
     Опасаясь ереминского бинокля, он долго  высматривал  из травостоя  его силуэт на косогоре.
    Диего нетерпеливо махал рукой, Гавриил выразительно потряс кулаком.
    Пришлось двинуться  к  ним .
 
- Чем пахнет? – Кулак Гавриила  пришлось-таки понюхать.  – Блины там пек, что ли?

     Диего поднял подбородок вверх, и Алешка понял: под свесившимися кустами  они совершенно невидимы.
 
     Дорога оказалась удачной на этот раз, они  обогнули сопочку  без особых  приключений.
     С двумя  тяжеленными рюкзаками  за плечами  особо  по тайге не разгонишься.
     Через каждые метров тридцать - пятьдесят приходилось отдыхать.
     Все бы ничего, только  отдыхали  по колено  в  ледяной  воде.
     Одно радовало, Еремин отстал.
      
   
     Перебрались на другой берег.
     И хотя погони не видели, шли скрадом, без привала и костра.

- Собака их сдохла. – Заговорил  вдруг Диего.– Не слыхать собаки-то.

     Гавриил приостановился.
     Выпрямился под тяжелой ношей.
     Глаза его заблестели.

- Ну да, будь у них собака, давно настигли б нас, а?

     Он подмигнул Алешке. Тот заулыбался.

- Чего ж мы бежим тогда? А? Давайте греться!
   
- Жалко собачку. Сама околела, а нас спасла. – Веселился у костра Алешка, уминая распаренную оленину с ячневой кашей.

- Не было никакой собаки. С чего вы взяли? – Возразил  Гавриил.

- Была собачка. - Сказал Диего.

- Волчком звали.-  На  поляну вышла Оля-Коля.
   
     Следом  за  ней из  кустов выкатилась ее верная   Броня.

     Ольга все-таки  не  выдержала  и вернулась в Кабанью  заимку взглянуть одним глазком на Гавриила.
   
     Пустая  избушка  повергла ее в шок.
     Стиснув зубы, чтобы не разрыдаться, упрашивала она  Броню  взять  верный след.
 
     Та привела ее через поле к высокому речному обрыву и потащила через топкие плавни.

     Запах костра заставил  поверить, что не все так печально.
     А веселые  голоса  вернули  радость и смысл таежных скитаний.

     Обросшие, чумазые, полуголодные, но живые и здоровые,  встретили  ее курьеры.
     Гавриил хмурился и  явно старался не смотреть  в ее сторону.
     Она ожидала  этого и не лезла  с расспросами.
     Убедила их вернуться в Кабанью заимку.

     В  самом  деле,  не  станет же Еремин  возвращаться в пустое зимовье на старое место?
     Он идиот, конечно, но не законченный же.

     Только законченный идиот позволит себе дважды попасть в заброшенную охотничью землянку  в  тайге.
     А без Резея и Шурки какой смысл двигаться дальше?

     Людей надо искать.
     Ольга  приволокла им ружья, переночевала и наутро, по обыкновению, исчезла.

     Пришла она через три дня.
     Упала, не раздеваясь, на лежанку и проспала почти  сутки.
     Встала бодрая.
     Сказала,  избитого Резея  в  лесной обители  монашки    врачуют.

     Велел передать, выкрал их Еремин.
 
     Где Шурка, неизвестно.

     Гавриил улыбался в бороду: вот, бродяга, и тут, как пес Барбос средь роз.

     Ольга поела грибной похлебки, взяла сухарей, пару вязаных носков Шуркиных и ушла в лес.

             

                РЕЗЕЙ
      
     Резей шел быстро, как только мог.
   
     Совсем скоро  ноги  перестали слушаться, и он упал.
     Страшно болело все внутри, гудела голова.
     Он заставил себя встать и идти прочь, подальше от  страшной заимки.
     Избитое тело ныло, кружилась голова.

     Хотелось лечь прямо на землю.
     Лежать долго и не шевелиться.Чтобы ушла эта ноющая,дергающая боль.
 
     Совсем скоро ноги перестали слушаться, и он упал. Закрыл глаза.
     Похоже, на какое-то время он потерял сознание.

     Когда он очнулся, солнечные лучи скупо продирались сквозь ветки.

     Вечерело.
     В чаще послышались собачий лай и голоса.
     Догонял Еремин.
 
     Резей прислонился к стволу какого-то деревца и стал ждать.
     Сил встать не было.
     Голоса раздавались где-то рядом.

     Похоже, на какое-то время он опять потерял сознание.
     Когда очнулся, лай собаки слышался далеко в стороне, постепенно удалялся.

     Он посидел еще немного, с трудом встал и двинулся дальше.
     Нога тут же провалились в мягкую топкую почву.
     Он повернул в сторону, но и там наткнулся на непроходимую топь.

     Сверху топи росли какие-то кусточки, лежали листья.   
     Вот почему преследователи удалились - болото.

     Но теперь он не мог найти ту тропу, по которой попал
  сюда.
     Напрягал память, и не мог вспомнить, с какой же стороны он сюда попал.

     В конце концов, он устал, вернулся на старое место, где было сухо, и уснул у тоненькой березки.

     К утру он проснулся от холода.
     Покрутился на месте и шагнул.

     К его удивлению, нога ощутила твердую почву.
     Он смело пошел вперед.
     Внешне тропа ничем не отличалась от всей поверхности топи. Он отломил длинную ветку, нащупывая ею прочность почвы.
     Буквально через несколько минут он выбрался на сушу, благополучно миновав спасшую его трясину.
 
     Сколько времени он брел так,он не знал.
     Но понял, от стоянки лесорубов он ушел куда-то далеко в сторону. Размышлять над этим обстоятельством сил совершенно не оставалось.
     Знал одно: надо идти.

     Голова кружилась, порой Резею казалось, что он вот-вот свалится.
     Пару раз его стошнило.
     Но он шел дальше.
      
     Иногда он обнаруживал себя лежащим под сосной или у куста.
     Вероятно, он терял сознание и падал.
 
     Ночевал он под елкой на сыром мху.
     Соорудить мало-мальски примитивный ночлег не было сил.
   
     Однажды он забрел в разросшийся ольховник.
     Он плохо соображал и не догадался сразу повернуть обратно, чтобы выйти на открытое пространство.
     Густое сплошное переплетение ветвей ольховника  сделало его совершенно беспомощным и вымотало окончательно.
 
     Он прилег на  шершавый пологий ствол.
     Ноги дрожали, голова кружилась.
     Ему вдруг захотелось закричать.
     Краем глаза видел он темную горбатую спинку с пушистым хвостом убегающего животного.
 
     Рысь? Росомаха. Сыта, должно быть. Не то набросилась бы, - равнодушно подумал Резей.
 
     Слабость одолевала, он почти задремал.
     Но мысль о том, что его тело будет терзать росомаха, заставила его подняться и идти дальше.
   
     Ольховник  сменился  шелестящим  шеломайником вперемежку с ивняком.
     Идти  здесь было гораздо легче, и все равно, Резею казалось, что он вот-вот потеряет сознание.

     Наконец, травостой расступился.
     Резей не успел осмотреться, как оступился и покатился вниз с невысокого крутого склона.
 
     Заселивший обрыв неширокой реки густой  колючий кустарник кедровника удачно смягчил его падение  - он то  цеплялся за его свитер, то развязывал шнурки на высоких ботинках.
 
     Некоторое время Резей лежал, не двигаясь.
     Казалось, ему никогда не удастся подняться и он, обессиленный, останется здесь навсегда.
 
     Что-то зашуршало неподалеку, послышался всплеск.

     Превозмогая  боль, он приподнял голову.
     Две фигуры в длинных черных одеяниях выбрались из лодки, направились к нему.
     Резей так и решил, у него либо бред, либо видение.

     Красные лучи вечернего солнца сияющим ореолом  обрамляли  женские фигуры, делая их нереальными.

     Приподнятый какой-то неземной силой, Резей  встал и пошел к лодке.
     Фигуры  сопровождали его, чуть приотстав.
         
     Прежде, чем потерять сознание, он нашел силы спросить неизвестных:

- Кто вы?

     В ответ прошелестело:

- Матушка настоятельница нас послала.
 
     Лодка обогнула зеленую кудрявую сопочку и бодро пошла вниз по течению.
             

                ССОРА

     Круг общения рыбинспектора Ухо был весьма избранным.

     Он сам его избирал.
     Сюда входили хозяева лавочек, магазинчиков,  заводиков, и прочих складов.

     И те, кто их грабил, то есть крышевал.
 
     Инспектор снисходительно и добродушно относился и к тем и к другим.
     Ибо брал и от тех и от других.
     А иначе нельзя.
     Должность диктовала свои правила.
 
     Однако, в последнее время он резко сузил этот круг.

     Оставил приятное и необходимое.

     Первым случилась Раечка, вторым – Еремин.

     Вот и сейчас, бросив трубку, он с удовольствием осматривал свою новую рыжеволосую  подружку.

     До него вдруг дошло, истинная женственность дается не юностью, а природой.

     Впрочем, как и любой другой дар.

     Краешком уха Раечка слышала беседы рыбинспектора  по радиотелефону и обнаружила: намерения   ее нового  поклонника  самые что ни на есть серьезные.

     Вот к этому Раечка была совсем не готова.

     Чувство  мщения неожиданно захлебнулось.

     Она поняла, Резей отправился совершенно не в шуточный поход.

     И рыбинспектор, преследуя его с товарищами, тоже не шутит.
     Когда она всего лишь пошутила.
     Слегка.
     Может же обиженная женщина рассердиться на неловкого дружка?

     Нельзя сказать, что за столь короткое знакомство она хорошо изучила  рыбинспектора  Ухо. Нет.
     Но успела представить степень его возможностей.
     И по-настоящему испугалась за Резея и его спутников.
 
     Она уже несколько раз пожалела, что выдала тайну  о контрабандной икре.

     Раечка наивно полагала, что гонки по тайге за группой Бушуева – дело исключительно ее гордого изворотливого ума.
 
     Напившись шампанского с рябиновкой, она заявила  кавалеру  рыбинспектору, что касается Резея и его друзей, то она  пошутила. Просто решила посмеяться над лохом  из Ключей.

     Инспектор в свою очередь расхохотался, с издевкой заметил, она тут и ни при чем.
     Какой настоящий  мужчина пойдет на поводу  истеричной бабенки?

     Раечка спросила, где он видит здесь настоящего мужчину?
     Любой сообразит, истинный мужчина не станет преследовать по тайге безобидного Поэта и его чокнутых дружков-алкашей.

     Поклонник обиженно изрек, если за такой срок Раечка не разглядела в нем мужчину, то вряд ли кто в состоянии помочь ей.
     Он же  может только посочувствовать.

     Раечка резко отвечала,что не нуждается в сочувствии.

     Она ушла, и дверью не хлопнула.

     Чем немало удивила рыбинспектора Ухо.
 
     Даже не попрощалась, огорчался он.

     Мелькнуло было в его голове некое недоумение по поводу внезапного выпада прекрасной прапорщицы.
     Но благоразумно не стал доискиваться причин перемены ее настроения.   
   
Рыбинспектор  не относился к своим подружкам серьезно. К тому же, по  опыту он знал, как быстренько изменить  дурное настроение Раечки.
     Он позвонил в Петропавловск и заказал особое колечко с брюликом.
               
               
                ОДИН  В  ТАЙГЕ

     Неширокая река змейкой огибала  холмы и сопочки и терялась  где-то далеко.
     Сопочки казались гладкими и бархатными, хотелось потрогать их рукой, погладить, как кошку.
 
     Удивительно, но к средине  сентября  долина реки  купалась  еще в  густой зелени.
     Бабье лето затянулось, как это нередко бывает на Камчатке.
     Все лето тайгу донимала холодная морось, а нынче осень одаривала теплом золотых денечков и яркостью красок.
   
     Шурка не знал Еремина и совершенно не подозревал о причинах агрессии  неизвестных, выкравших его  с Шуркой.

     Он недолго ломал голову над тем, зачем они с Резеем  понадобились чужакам.

     Ничего придумать он не мог.

     И удалялся все далее от заимки.
 
     Старый лесхоз и лесорубы растворились в тайге.

     Он мучился от невозможности найти Резея и предупредить остальных об опасности.
 
     Шел он, то и дело меняя направление, часто останавливался, прислушиваясь – не послышатся ли людские голоса.

     К вечеру Шурка  перед ним встало неизвестное озеро.

     Он отдохнул, хлебнул из термоса, пощипал ягод шиповника и отправился  в обратную  сторону.
 
     Вечер застал его в еловнике.
     Надо было  согреться и поесть.

     Вспомнил, как Диего разводил бездымный костер.

     Нразговорчивый ительмен  никогда и никого не учил.
 
     Один раз и достаточно весомо он обронил: главное – сухие ветки, еще лучше, древесный уголь, древесина, что горела уже однажды.
     Помнится,  немало их позабавило - лучше нет для костра сгоревшего бревна.
     Для растопки – пересохшая береза, щепки лиственных пород.
     Такой  костер  горит  жарко и почти  бездымно.

     Бездымный костер –это сложно.   
     Проще выкопать ямку с   канавкой-отводом дыма.

     Про бездымный  костер Шурка  ничего не понял,  а обычный развести несложно.
     От  куска  бересты и  пучка  сушняка затрещало  пламя,   выхватило из  темноты  ветки  елей.
   
     Смотрел в огонь.
     Потом - на  небо.

     Там, в черной непрогляди мелькала звездочка – одинокая, как он сам.
   
     Потянулся к мешку, извлек нехитрый  свой запас.

     Прикинул, насколько  хватит скудной провизии.

     А  дальше что?
 
     Костер угасал и затягивался пеплом.

     Вместе с ним гасла последняя полоска вечерней зари.

     В сопках ее никогда не видно.

     Чем дольше Шурка думал о случившемся за последние сутки, тем больше становилось неясного.

     Но главная неясность заключалась в одном:  в каком направлении идти?
   
    (Ни один камчадал: рыбак  или таежник  не станет даже думать  словом "куда". Дикая  суеверная боязнь " закудыкать" себе дорогу негласно выбросила это слово из обихода камчатцев почти вчистую).

     Когда он был не один, лес не казался таким враждебным.

     Теперь тайга влезала внутрь него темным животным страхом.
     Неясные  тени тревожно двигались за кустами,  казалось, чьи-то шаги приближались вплотную к костру.
     Он  со смятением  вглядывался  в темноту, ждал появления неизвестного, но никого не было.
   
     Глаза  слезились от напряжения.
     Внутри у него что-то противно подрагивало и ухало то вниз живота, то вверх, к горлу.      

     Ночевку устроил  на хвое на кострище.
   
     Перед  глазами  возник  отец.
 
     Еще  молодой, светлый.
   
     Шурка вспоминал, как отец учил его кипятить штормовку перед охотой.
     Просил мать убрать подальше сигареты. Дабы запахи табака и водки зверь не учуял.
     Звуки, запахи человека для таежного зверя - сигнал опасности, объяснял отец.

     Шурка  потянулся к рюкзаку, хлебнул водки прямо из горлышка.
     Стекло тоненько  позванивало о зубы.
     Рука дрожала.
     Водка  текла  по  подбородку  на грудь.
     В чистом лесном воздухе запах алкоголя особенно силен.

     Шурка никогда не считал себя таежным человеком.
     И вот теперь он один на один с сопками.

     Вздохнул, сигарет у него кот наплакал.

     Он, конечно, недоумок, но не до такой же степени, чтобы одному заливаться в тайге водкой.
 
     Надо же было как-то договориться на случай, если  потеряется кто-то, определить место встречи, посетовал он.

     И усмехнулся, в тайге, в глухомани камчатской?

     Смешно - место встречи в тайге.
     Умора.

     Так плакать ему или смеяться?

     Поначалу передвигался спешно.

     Он еще надеялся  отыскать старую тропу или  наткнуться на след  охотников.

     Но тайга мрачно смотрела сквозь него и молчала.
 
     Приходилось  задолго  до заката выбирать  место  для ночлега, мастерить  ложе.

     Каждый  день  сопки отбирали  уйму  энергии.

     Казалось, завтра он  упадет и не  встанет  больше.

     С каждым  днем  ночи становились все прохладнее,  сил оставалось все  меньше.
     Заканчивались  припасы  и  не  было  желания ломать   лапник  на ночь.

     Проснулся с первыми лучами солнца.
     И, хотя сильно продрог, отправился дальше, не завтракая.
 
     Смертельно хотелось скорее выйти к жилью.

     Настроение его сменилось.
     Теперь ему казалось, что ведет он себя правильно.
     Идет в нужном направлении и скоро, очень скоро встретится со своими.

     Едва заметная тропа  привела его к вершине сопки.
     Он помнил, что по дороге от зимовья такой сопки не встречал, поэтому повернул резко в сторону от нее.

     Попал в рощу толстых каменных берез.

     Казалось, фигуры их застыли, исполняя причудливый   корякский  танец.

     От рощи он тоже повернул и опять оказался у подножия крутой высокой сопочки.

     Необходимо было осмотреться и наметить дальнейший  маршрут.

     Как ни устал, а пришлось  лезть  наверх.

     Ветви стланика густыми зарослями  тянулись   вниз по склону - навстречу поднимающемуся в сопку путнику.

     И, хотя  высота кедрача редко превышала полтора-два метра,  идти через него – чистое мучение.

     Но, если  ловко  схватиться за колючий липкий ствол, как за канат, и найти силы подтянуться и схватиться за следующий, за  тот, что повыше, можно довольно быстро достичь вершины  сопки.

     Наверху, едва отдышавшись, Шурка осмотрелся.

     И ужаснулся.

     Пред ним внизу, серебристой лентой  вдоль разноцветной долины  извивалась  неширокая река.

     Гряды  зеленых  сопок  уходили  вдаль по обе  ее  стороны.

     Здесь, с высоты птичьего полета, заросли кедрача   напоминали густые темно-зеленые ковры, брошенные поверх хребтов.
     Они выглядели безобидным подлеском, над которым солидно возвышались настоящие деревья.
 
     Но по опыту Шурка знал, сопки эти - дикая  тайга, и, большей  часть – непроходимая.
 
     Ближе  к горизонту виднелись белесые горы и какой-то вулкан.

     В стороне  блестело озеро.
     Видимо то, на берег  которого  он  набрел  накануне.

     Он оглянулся.
     Горные  острые  пики   холодным сверканием  остудили  его  последнюю надежду.   
     С этой  стороны    горы  оказались  гораздо  ближе.

     Смутно Шурка догадывался, что попал в едва ли не самые труднопроходимые места центральной  Камчатки.

     Но всячески успокаивал себя и  отталкивал очевидное -  людей нет ни здесь и нигде поблизости.

     Сейчас  его занимало одно:  как он умудрился  забрести  сюда?

     Когда успел?
     Шел, казалось, медленно и строго на  запад.

     Чем дольше он всматривался в раскинувшийся под его сопочкой пейзаж, тем более удивлялся: вокруг -  реки, речушки озера и озерки.
     И лес, лес вперемежку с  сопками.
     Без края и конца.
     Каким же образом он умудрился попасть сюда?

     Несколько раз мысленно он прикинул путь обратно, и  всякий раз преградой вставала то речушка  какая, то озеро.

     Но он-то сюда попал посуху,  минуя переправу.

     Как такое быть может?

     От дум или от холодного ветра заболела голова.

     В груди защемило.
 
     Мама, мамочка! Помоги мне! Не умею я молиться!  Помоги мне, мама! -  кричал он безмолвно.
 
     Шурка абсолютно не был готов  к одиночному скитанию.

     В голову полезли слышанные  от таежных  бродяг  всякие истории-трагедии, случавшиеся с опытными мужиками в сопках.
     А он себя и любителем-то назвать не решился бы.

     Хотелось крикнуть, громко, раскатисто.
     Чтобы  далеко  слышно стало, чтобы услышали.

     А  вдруг услышат?
     В горах сильное эхо.
     Но  ком  застрял в горле, в носу запершило некстати.

     Он спустился в распадок, с удивлением отметил, что, несмотря на обстоятельства, восхищается тишиной и благоуханием осеннего леса.

     Тропинка внезапно оборвалась.
     Впереди  росла какая-то  седая трава, подальше высился кустарник.
     Он пробрался к кустарнику.
 
     Растерянно потоптался, даже покрутился в надежде, что тропинка все-таки проявится.
     Но признаков тропы нигде поблизости не наблюдалось.
 
     Он никак не хотел  согласиться, что идти теперь просто некуда.   
     Повернул  к  сопке, пошел вниз  по  склону  в  долину
     В ту сторону, как ему казалось, где был  старый  Леспромхоз.   

     Путь  ему  преградила  неширокая, но  глубокая   заболоченная  речушка.

     В  густой осоке  роли тоненькие кривые березки.

     С какого черта это болото? По дороге сюда его не  было.
     Вот  баран, лишь бы  вперед  переть без разбора ,  ругал  сам  себя  Шурка.

     Повернул обратно.
     Старая тропа не показывалась.
     Хотя шел он, как он считал, строго обратным маршрутом, местность открывалась совершенно незнакомым пейзажем.

     Он сожалел, что совершенно не примечал ничего в первые  дни  скитания, не стремился запомнить путь, по которому шел.
     И что было запоминать, когда  был уверен, что возвращается  к своим.
 
     Внезапно  Шурка обнаружил исчезновение  бархатных зеленых сопочек.
 
     Вместо них  над головой  нависли  угрожающе-мрачные серые  скалы, кое - где поросшие скудной растительностью.

     Еще некоторое время Шурка шел вперед.
     Вскоре его путь  пересекла неизвестная горная река, каменистая и бурная.

     Он благоразумно не стал перебираться на другой берег, догадался повернуть обратно.

     Спал на ходу, видно, от того, и забрел черт знает в какую сторону. Склоны гор  круто обрывались в бездонные пропасти. Малейшее неосторожное движение грозило камнепадом, либо горным обвалом.

     Мысли его закрутились в отчаянном вихре.

     Он спохватился, попытался уверить себя, что отчаяние и паника – верная гибель.
     Главное сейчас, собраться с мыслями, остудить ум,  кровь, хлынувшую в голову, отринуть горячку и страх, убеждал он сам себя.
     Но чем старательнее он пытался отринуть реальность, тем крепче ужас сковывал его нутро.
     Хотел помолиться, не мог вспомнить ни одной молитвы.

     Просил Бога, как умел, избавить от напасти – страха перед  одиночеством.
     Чтобы успокоиться, прислонился к скале, старался успокоить дыхание.
   
     Наплыл туман, пошел мелкий дождик.
     Стало холодно.
     Он остановился, осматриваясь.

     Горы мгновенно заволокло туманом, а может, то были тучи?
     Низкая облачность скрыла  вершины, спустилась к реке.

     Шурка окончательно уверился в одном, он потерял  направление.
     Оставалось только ждать, когда кончится этот дождь и немного развиднеется.

     Он так погрустнел, что сел прямо на землю.
     Сел неудачно,  попал в небольшую лужицу.
     Промок.
     Ругнулся на собственную оплошность и замер.

     С каким  удовольствием  он выслушал бы сейчас упреки зануды-Гавриила.   
     Где-то он теперь?   
   
     Сейчас  Гавриил казался таким родным и совершенно безвредным.

     Нечастый дождик перешел в уверенный снег.
 
     Быстро темнело.
 
     Шурка осмотрелся.
     Вокруг, кроме отвесных  скальных стен и острых валунов, ни деревца, ни кустика.

     Костер не соорудить.
     Как сушить намокшие  штаны?
 
     С каждой минутой становилось все холоднее.
     Здесь, в горах в одночасье наступила зима.
 
     Шурка двинулся вдоль скалы налево.

     И едва не угодил в пропасть.
     Легкое облако отстало от другого, и на секунду показало зияющую темноту бездонного обрыва.

     Шурка отшатнулся и пошел в обратную сторону.

     Проем  в скале обернулся пещерой.
 
     Она оказалась тесной и мокрой.
     Холодные брызги дождя вперемешку со снегом то и дело долетали сюда с каждым  порывом  ветра.

     Когда глаза Шурки свыклись с темнотой, удалось рассмотреть острые  каменные своды.

     Кое –как он притулился в холодному влажному выступу, присел на рюкзак.

     Развести огонь не было никакой возможности.
     Так, скорчившись, слушал он стенания бури.

     Ветер бесновался и выл, будто хор ведьм собрался на очередной шабаш.
     Вода со стен стекала ручьями, сверху часто  слетали крупные и увесистые капли гроздьями.
     От холода и грохота Шурка не мог заснуть.
     Буря казалась нескончаемой.
 
     Чудом он не замерз, но руки-ноги окоченели почти до бесчувствия.
 
     Под утро ураган стих.

     Едва стало светать, он выбрался наружу.

     Снег легкими хлопьями кружил меж скалами.

     Он старался  идти энергичней, чтобы в движении  согреться.
 
     За поворотом он обнаружил  расщелину.

     Она показалась ему знакомой, и он стал подниматься наверх.
     Ноги скользили по мокрому снегу, тяжелый рюкзак тянул  вниз.
     Он ухватился за скальный выступ.
 
     Неожиданно кусок скалы отвалился и едва не опрокинул Шурку обратно вниз.

     Остановился отдышаться.
     Низким потолком над ним висела грязная туча.
     Он оглянулся, в узком проходе серела тропинка.

     Шурка убедился, что сюда шел именно этой тропой.
 
     Обрадованный, он зашагал вверх с удвоенной силой.

     И все же он ошибся.

     Дорога вдруг резко пошла вниз.

     Снег повалил хлопьями и норовил засыпать и тропу в скалах, и Шурку на ней.

     Шурка чувствовал, еще немного и он совсем ослабеет.

     У него не осталось сил даже на то, чтобы обругать себя.

     Неожиданно снег прекратился.

     В скальном проеме показался просвет и кусок голубого неба.

     Послышался шум воды.
 
     Последние метры к реке Шурка катился на мокрых штанах.

     На другом берегу росли сосны.
   
     Ветер здесь внизу дул сильнее, добавляя мороза, зато не было снега.

     По скользким валунам Шурка перебирался  на другой берег, оступился и скользнул вниз.

     Каменистая речка бурная, но не глубокая, протащила его  метров пятьдесят.
     Рюкзак тянул  ко дну.

     Шурке удалось схватиться за корягу, застрявшую меж валунов.

     Теперь он был спасен.

     Медленно, долго-долго  выбирался он на берег.

     Наконец, отшвырнул рюкзак.

     Перевернулся на спину.
     Отдышался.
     Ветер сдувал остатки снега со скальных вершин.
   
     Шурка замерзал.

     Первое, что пришло ему в голову, позвать на помощь.

     Свалившись в реку, он забыл, что уже третьи сутки мотался по тайге в полном одиночестве.
   
     Шурка едва не застонал, вспомнив  о запасных носках и толстом свитере, что остались в рюкзаке его у лесорубов.

     Замечательный толстый свитер тайком впихнула мать после того, как Шурка  отказался утрамбовать приготовленную ею стопку сменной одежды.

     Он выразительно кивнул в сторону топорика и дюжины  банок тушенки, резонно заметив  матери, эти вещи в тайге полезнее.
     Мать спорить не стала, но на первом же привале Шурка обнаружил в рюкзаке толстый шерстяной свитер и носки.

     Сейчас бы это добро сюда.

     Мама, мама, все -то ты знаешь.
   
     Одного не знаешь ты, мамочка, где твой  единственный  сыночек-кровиночка сейчас пропадает.   

     Молись  за меня,  мамочка!

     Он лежал на  берегу меж валунов.

     Зонтики густого сухостоя пучки и шеломайника трещали  над ним  под порывами ветра.
     И хотя  прибрежные валуны защищали от его ледяного дыхания, он замерзал.
     Мороз все сильнее сковывал мокрую одежду и уже добирался до костей.
     Шурка понял, еще немного, и он превратится в огромную сосульку.

     И ни мама, ни Гавриил с Резеем, ни даже эта гордячка с черными глазами,  никогда не узнают, что же с ним случилось.

     Никто и никогда  его здесь не найдет.

     Слезы навернулись на глаза.
 
     Надо было вставать и что-то делать.

     Не замерзать же тут в самом деле!

     Он  вдруг остро  ощутил себя загнанным зверем.

     И этим новым своим  звериным чутьем  остро почуял, вскочи он сейчас, рвани  вон к тем соснам, замерзнет на лету, рухнет ледяным обломком, как чайка в  декабрьский циклон.

     Лежу здесь меньше минуты, а уже скоро… конец, подумал он.
     Похлопал себя по нагрудным карманам.
     Руки  болели нестерпимо и  начали застывать.

     Охотничьи спички были целы, и он обрадовался, что сберег их, не растратил.

     Он приподнялся над галькой, и так, полусидя,  негнущимися пальцами наломал сухих трубок сухостоя.

     Бросал их тут же, у голого бока ближнего валуна.

     На глаза попались омытые  водой белые сучья ольховника, ржавые ветки  горного стланика.

     Горкой наложил сверху.
 
     Закоченевшие пальцы не слушались, достать спички из коробки он не смог.

     Пришлось отогревать правую руку под стылой мокрой одеждой.

     Тело его отдавало последнее тепло негнущимся пальцам.

     Шурку  уже даже не трясло, ноги  начинали   неметь.

     Еще немного и он совсем перестанет их чувствовать.

     И  тогда – конец.
 
     Зажженную спичку подсунул под горку хвороста.
     Несмелый сизый дымок потянулся вверх, и вот уже веселое спасительное пламя вырвалось наружу.
 
- Ура! – Сказал Шурка.
 
     И завалил костерок обломанными трубками.
     Сверху водрузил  полусухую корягу, что случилась поблизости.

- Не ура! – Сказал он себе через минуту.

     Мокрые  штаны примерзали к телу прямо на глазах.
     Первым делом он согрел над огнем руки и стащил уже бесчувственных ног промокшие ботинки и носки.
     Кое-как согрел колени и  стянул  гремевший ото льда комбинезон.
 
     Придется сушить долго, размышлял Шурка и привстал в надежде найти еще хоть какое-то топливо.
 
     Холодный пронизывающий ветер мгновенно сковал его мокрую одежду, тысячами игл пронзая тело насквозь.

     Зато в шагах двадцать он заметил большой сучковатый ствол.
     Его заботило одно, хватило бы сил дотащить  корягу.

     Коряга упала в костер,

     Шурка рухнул рядом.
     Согрел спину.
     Куртку нужно бы выжимать, если бы у Шурки достало сил.
     Он распластал куртку и свитер по  сухому боку валуна.

     Треск живительного огня  заставлял его действовать  энергичнее.

     Дым уже густел под корягой.

     Нижние  штаны он  повесил на другой валун.   
     Байковую рубашку он тоже посчитал нужным стянуть.
     Вывесил ее на сучьях верхней коряги. Туда же приспособил и ботинки.

     Лицо  и грудь его согрелись быстро.
     Некоторое время он сидел спиной к огню, майка с рубашка сохли долго.

     Огонь требовал добавки.
     Пришлось натянуть влажную еще майку и отправиться  за новой порцией сушняка  в  трусах босиком.
   
     От свирепого ветра майка мгновенно превратилась в ледяной скафандр и намертво сковала спину.
     Выбирать не приходилось.

     Наломав охапку трубок, Шурка дотащился  до костра и с радостью обнаружил  носки  почти  высохшими.
 
- Как бы не заболеть! – Сокрушался он, растирая ступни  и грудь водкой.

     При этом он не забывал сделать глоток-другой живительной влаги, благоразумно закусив  кусочком  печенья.

     Трубки быстро прогорели, но успели подсушить нижнюю корягу.
     Один бок  ее горел уверенным сильным пламенем. От него занялась и верхняя коряга.
     Тепло и жизнь распространялись вокруг.
 
     Шурке  уже не казалось его положение столь тяжким  и безрадостным.

     Ему почудилось, что и ветер приутих, греясь у его костра.
     Он сидел на конце  сучковатой коряги уже в рубашке, жевал  разогретую тушенку, извлекая ножом аппетитные кусочки.

     Одежда сохла удивительно быстро.
     Часы его, искупавшись, испортились совершенно.
     Только теперь он вспомнил, как учитель географии втолковывал им по часам находить части света.

- Да я и так знаю,- швырнул он  бесполезный предмет обратно в реку. - Толку-то. Пока сопку обойдешь, все стороны света пройдешь. Еще пару недель так поброжу, ремесло Резея перехватить придется. Все бабы мои станут. Что делать-то будем? Непременно меня Резейка на дуель вызовет. Как пить дать!

     Он развеселился. Думать об одиночестве и  дальнейшем пути  ему не хотелось.
 
     Из потаенного уголка всплыло: счас лежал бы тут мертвый, и ничто не шевельнулось бы в природе.
     Речка все так же несла б свои скорые воды  дальше по Камчатке, а  угрюмые сосны и ели равнодушно б взирали  на его молодой труп в воде.
     Здесь его смерть случилась бы такой же обыденной вещью, как гибель рыбки или пичужки какой.

     Дольше всех сохли ботинки.
     Пока нижняя коряга не догорела дотла, ботинки окончательно сохнуть не желали.


     Черное неприветливое небо слилось с верхами  хвойных.
     Ни звездочки.

     Вот оно, первозданье!
     И не участвует в этом всем человек нисколечки!
     И не нужен совсем!

     Под утро, счастливый и легкий, он покидал это место навсегда.
     Счастливо и легко у него было на душе и в сердце.

     Шурка чувствовал, что перешел сам в себе на какой-то другой отсчет, сам в себе отыскал некую грань, новую сторону.
     О которой и не подозревал прежде.
     И чрезвычайно гордился этой новой своей, открывшейся ему стороной.

     Оно, это неожиданное открытие, заставляло его идти по-новому неспешно, не суетясь, распрямить плечи и поднять подбородок.
 
     Видела бы сейчас меня моя мама, - подумал Шурка. – И эта, с горящими глазами.
 
     И усмехнулся этой своей мечте.

     Покинуть предгорье ему удалось довольно быстро.

     Он уже не торопился, не суетился, не бежал бестолково по тайге, бросаясь то в одну, то в другую сторону, ибо сообразил, в таком режиме скоро выдохнется и обессилит.

     Впредь он решил пробираться медленнее и быть осмотрительнее.
     Он поставил  себе  законом отдыхать  дольше, и пить горячий чай чаще, не лениться разводить костер.   

     Не пренебрегать сбором ягоды и грибов.

     Продукты  были на исходе.
 
     Из бересты соорудил он  черпачок, вспомнились детские забавы, и согревал  себе чай в этом черпачке.
     За это время успевал и сам кое-как  согреться у костерка.
     Экономил на всем.

     Как мог,тянул с тушенкой и сухарями.
     Последний, крошечный кусочек сыра с ломтиком вяленой оленины, не трогал два или даже три дня.
 
     Одним  вечером  Шурка встряхнул похудевший вещмешок и  покрылся холодным потом.
     Теперь он по-настоящему испугался: оставалась банка тушенки, пачка сухарей и три маленьких юколы.
     На дне сумки он нащупал несколько карамелек.
 
     Шурка  долго  осматривался,словно надеялся в прибрежных кустах отыскать помощь.
 
     Не первый день он ломал голову над тем, каким образом ему пополнить запасы.
     Сетки, лески, даже нитки крепкой у него не было.
     Да будь у него в запасе все это добро – и что?

     Рыбалкой Шурка никогда не увлекался.
     Нет у него подобного навыка.
     И об охоте изредка слышал от отца да байки  от  охотников.
     И те, сильно подозревал, большей частью -  вранье.
     Встречал он настоящих охотников. Так из тех слова не вытянешь.
     Почем зря  языком молоть не станут.

     Огонь лениво вспыхивал,  гас  тут же,  под  порывом ветра  воспламенялся  вновь.
     Дымок  нехотя  полз  по  осенней траве.
     И  так же  с неохотой поднимался  к  хмурому  низкому  небу.
     Шурка  с наслаждением грел руки, лицо, поворачивался к  огню то  одним  боком, то  другим.
     Вглядывался в  пляшущие  языки  пламени,  не в  силах  оторвать  глаз  от  обыкновенного  чуда.
     Вот  она,  вершина  человеческой   цивилизации -  огонь!   
     Тепло, жар.
     Живому нужно  тепло.
 
     Эти  обычные  вещи  Шурка   открывал  для  себя  заново.
     Засыпал   с  ощущением  разбитых  в  кровь ступней, ободранных  ладоней, разбитых  коленей.
     Но все эти  травмы не  заглушали  главной большой  ноющей  боли  - куда идти?
     Где  люди?

     Ночью  он сильно замерз.
 
- Надо что-то предпринять,- сетовал Шурка. - Не то крякнемся мы от этой… тайги. – Говорил он о себе во множественном числе.

     Так ему было легче.
     Так ему было не  столь страшно.
   
     Ветер срывал последние листья с деревьев  и гроздьями бросал их на землю.

     Шурка не мог больше думать о еде.
 
     Он   спустился с  невысокой сопочки, и  сейчас пробирался   через  долину  к  следующей.
   
     Солнышко   приятно  грело  затылок,  под  ногами  хрустела  сухая  трава.

     Он  разговаривал  сам  с собой.

     Ты  хотел  свободы? Вот она – получай! Вон  ее  сколько! Целый  мир - и ты  один. И  никого  над тобой!  Ни-ко-го!  Так радуйся! Радуйся! Что? Невесело? Невесело.
     То -то!

     Он крикнул.
 
     Никого…   
     Разве, Господь Бог.
 
     Иди, куда  пожелаешь.
     Делай, что вздумается.
     Знать бы, куда?
     Знать бы, что делать?
 
     Никакая зазноба, никакая необходимость, никакая  баба  тебе  ноги  не  оплетает.   
     Как  знать,  может  тут короткий бабий ум и  сгодился  бы?
 
     Вот  полянка.
     Чистая, сухая, веселая.
     И  кустик  зеленеет  какой-то. Несмотря  на  осень.
     Ложись и отдыхай.
     Ан, не  хочется!
     Почему  не  хочется?
     Тучек боишься? Ветра,дождя, холода, зверя?
     Ты  всегда  мечтал о  свободе.
     О том, чтобы  никто к  тебе не  приставал,  не  докучал  и  ничего от  тебя не  требовал.

     Вот оно!

     И все-таки, не свободен.
 
     Какая, к черту, свобода, когда душа полна тоски,а  голову  сверлит одна  и  та   же   мысль:   чего б пожрать?   Куда  идти?  Где  люди?  Что  с Резеем?  Жив ли он?  А  Гавриил?   

     Он  вдруг обнаружил, что шел вдоль реки.
     Уселся на корягу, разулся, омыл в холодной воде  ноющие ноги.
     После долго растирал водкой.
   
     Вот я, человек, иду  по   земле    своей   родной.
     И   кажется мне,   во  всем  мире    один   я   и   остался.
    Холодно, продрог до  костей.
    Нет  у меня ни  спутника, ни  поводыря, ни  семьи, ни  детей. Ничего такого  в  жизни я  не  сделал.   Не  успел.

    Сорок пять лет - это  много или  мало?
    Ничего  не успел.
    Ни  жены, ни детей.
    И деревца не  посадил, дом не  построил.
    Колодца  не  выкопал, книги  не  написал,  кино  не  снял, звезду не открыл.
    Упаду тут, что   после   меня   останется?

    И  о чем мне  жалеть?
    Обо  мне  кто  всплакнет?   
    Мать?   
    Всплакнет.   
    Может, Гавриил с Резеем помянут, коль  живы  останутся.

     Вот я есть  такой, какой  есть.
     И  что  мне  теперь  делать?
     Зачем   все  это?
     Для   чего?
     А  ведь  для  чего-то   случилось  со  мной все  это?
     Или  это  так  - стихия?

     От надвигающейся  паники, тоски  и  одиночества  ему  захотелось  есть.
     Пришлось  заняться ужином.
     Тоскливо поглядел на спичечную коробку, спичек осталось на несколько розжигов.
     А потом что?

     Враждебно-холодная тишина  все более  окутывала  его.

     А если  здраво  подумать, чего  роптать?   
     Ведь  не жалуемся  мы  на  непогоду.  На  дожди,  циклоны.  Ураганы,  землетрясения.
     Войны, град. Так   чего  ж  бунтовать?  Роптать, возмущаться?  по  поводу  поступков  людей?
     Они, стало  быть, та же  стихия - стихия   человеческая.
     А  так, как   человек  есть  от  природы, стало  быть,   природная.
 
     Но  нет.
     Наверное, одна   сторона   или  часть  силы  этой   природы, полюс.  Ибо  восстает  другая,   меньшая  или  большая. Она  судит   здесь  на   земле, правого и  неправого, распоряжается  его  жизнью, вешает, расстреливает, рубит  головы,   казнит,   короче.
 
      Как   согласиться  с  жизнью такой?

      Он  вздохнул, равнодушно дожевывая  последний кусок сладкой  юколы.

      Нынче без перерыва шел мелкий и холодный дождь-сеянец.
     Туман затянул кудрявые бока сопочек, долины рек.
     Все промокло, набухло водой.
     Шурка основательно промок и все более мрачнел.
     Он слабел, часто останавливался, прислонившись к стволу ели или березы.
     Подолгу смотрел вверх, где сквозь мокрый лапник выглядывало серое промозглое небо.
     Согреться было негде и нечем.

     Им безраздельно овладело отчаяние.
     Может, смерть - удел  не  умершего, а того, кто остался жить?

     Чего  я  дрыгаюсь?

     Он  взобрался на вершину очередного холма,  раздвинул еловые ветки  и обомлел.


      
                РОДИНА

     С детства знакомый пейзаж  предстал перед его взором.
      
     Кедровка, родная!
     Так  часто снившаяся, так долго и мучительно  незабываемая лежала сейчас пред ним, как на ладони.
     Неожиданно  маленькая, с покосившимися сиротливыми  домишками .

- Не может быть! – Сказал он вслух. Рот его сам собой растянулся в улыбке. – Так не бывает! Да и не она это!
   
     Он уже спускался в ложбину.
     Тремя кривыми улочками  разбросала  свои приземистые домики  по склону невысокой  сопочки его родная Кедровка.
     Давно заброшенная деревня густо поросла бурьяном и  редколесьем.
     Но это была его деревня.
   
     Очень скоро Шурка пробирался по родной улице сквозь двухметровую пучку, как партизан.
 
     Некогда большие, обшитые толем, дома вросли в землю, скособочились.
     Пустые окна неприветливо зияли выбитыми рамами.
     Палисадники и дворы захватили дикоросы.
     Тайга наступала на огороды.
   
     Унылую картину довершил безрадостный вид родного дома.
     Тяжелым  неуверенным  шагом  взошел  он по  заросшим шатким ступеням  на крыльцо и едва не сломал ногу,  когда по колено провалился в трухлявые доски.
     Он  отказывался верить своим глазам: в  этих сенях в далеком детстве он прятался сам и прятал  свои сокровища.
     Какими просторными тогда казались ему эти  сени!
     И какое  все вокруг оказалось маленькое, словно  ненастоящее, игрушечное.
     И  в этих кукольных домиках жили  люди?
 
     Замерзшими  негнущимися пальцами он коснулся пыльной ветхой обшивки.
     Здесь ему знаком был каждый уголок, каждый гвоздь, каждая планочка.
     Мальчиком частенько он прятался  в этом овощном ящике.
     Когда-то короб казался ему огромным, как и крошечные сени.
     А ведь здесь и повернуться негде.
   
     В тесных низких комнатках ни кровати, ни матраса.
     Единственный  сохранившийся  стол-тумба  в  кухоньке мог пригодиться разве что для растопки печки.

     Но у Шурки не поднялась рука на стол.
     Он не хотел добавлять хаоса в пусть и заброшенный, но родной дом.
     Не желал принимать участие в этом вселенском разрушении.

    Он раздобыл хворосту и  поленьев.
    Печь нещадно дымила, и греть таежного узника, похоже, не собиралась.
    Кроме хорошей порции горького дыма он ничего не смог добиться от давней знакомой.

- Она мстит мне. – Уныло размышлял Шурка. – Она не  простила  мне моего предательства.

     Хотелось горячего чаю, смертельно  хотелось есть и спать.
     Он сидел в углу, вжавшись в стену, стиснув зубы, пытался унять дрожь в теле.

     Беспомощность злила.
     Давила.
 
     Он чувствовал себя убогим червем, в грязи ползающим, бессильным и жалким.
     Ему казалось, смотрит сверху кто-то и усмехается.

     Все-таки он разломал эту тумбу и бросил в ненасытное чрево печки.
     Она словно ждала от него этой его жертвы.
     Немного потрещала, но вскоре весело загудела, запела.
 
     Шурка согрелся, растянулся всласть на полу, пристроил  руку под голову.

- Завтра схожу к тетке, – решил он, засыпая.

     В его окошко заглядывало вечереющее небо.

     Под утро ветер стих, и Шурка проснулся, как ни странно, от уюта и тепла, неизвестно откуда взявшегося в этот октябрьский день.
     Ему почудилось, что он дома, а за стеной сопит его мамаша.
     А все ужасы последнего времени  оказались ничем иным,  как страшным сном.

     Он вскочил, протер глаз и вспомнил, что ночевал в родной деревне.
     На какое-то время нахлынувшие воспоминания оттеснили насущные проблемы.
 
     Он присел на пригорок у прогнившего  крыльца.
 
     Была  здесь когда-то другая жизнь, другие люди.
   
     Маленьким он ходил по этой широкой каменистой, убегающей вверх, улице.
     Теперь она оказалась узким кривым переулком.
     Там наверху, в бараке, жил кореец.
     У него первого в  деревне появилось чудесное  радио  - телевизор, и они с отцом и матерью ходили смотреть на этот чудесный ящик.
     А потом купили его.
 
     Это было, как волшебство.
     Вечерами в их маленький домик набивалось полдеревни. Смотрели новости с полей, ферм, заводов. Все, что мелькало   на этом крошечном мутном экране, все было интересно.

     Однажды зимой  отец ушел на охоту и не вернулся.
 
     В доме появился чужой, недобрый.
     Он драл Шурку за уши и заставлял называть себя папой.
 
     Шурка кусал его корявые волосатые пальцы.
     А чтобы не называть чужого дядьку отцом, не обращался к нему вовсе.
     Шурка вел себя так, будто в доме кроме него и матери вообще никого не было.
 
     Чужой в отместку убеждал мать, что мальчишке надо становиться мужчиной, а не бегать по каждому пустяку к тетке ябедничать.
     Мать  вздыхала  и  крепко  прижимала  сына к  себе.

     Шурка  размазывал  сопли  о материнский бок,  делая  первое  открытие: взрослые  умеют  врать.
     Ведь ему  и  в голову не приходило жаловаться на чужого дядьку.   
     Обиженный, он прибегал к родной тетке  Анисье, и  та  все  читала  по его  лицу.

     Чувство вины и боли захлестнуло его.
     Вдруг ожгло: «Не исправить. Ничего не поправить».

     Он ведь так и не видел тетку с тех самых пор, как его вывезли  в большой городской поселок Усть-Камчатск.
   
     Шурка бегом пустился к косогору, где еще вчера приметил  провалившуюся крышу теткиного дома.
 
     Дом на большой поляне у обрыва он помнил лучше, чем родительский.
     Частенько он убегал  сюда от строгой матери.
 
     Единственная дочь  тетки  Анисьи  Ниночка погибла совсем юной.
     И всю свою нерастраченную материнскую любовь тетка   обрушила на племянника.

     Маленьким он часто торопился  к  ней  по этой широкой каменистой, убегающей вверх, улице.
     Тетка внимательно выслушивала его: будь то вранье,  фантазии, или сбивчивые рассказы об очередной  детской горести.
     Она поила его парным молоком от бодливой коровы, которую боялась едва ли не вся деревня, потчевала собственными пирожками и булочками, лущила ему вкусняшки-семечки.
     Частенько он оставался здесь на ночь, успокоенный, умиротворенный и уверенный в том, что завтра все будет хорошо.
     Так говорила тетя  Анисья.
 
     И, правда, назавтра случались другие  истории, старое уходило прочь и не спешило возвращаться.
     А если и возвращалось, тетя Анисья  вставала надежным щитом  на пути  многочисленных детских несчастий, свалившихся на Шурку с приходом в дом отчима.
     Тетка, как большая птица над  птенцом, распростерла  крылья над его детством.

     Ветер, ободранная обшивка и проросшая трава встретили его у порога.
 
     Шурка закашлялся и готов был зареветь.

     Вспомнилась мать, ее последний приход к нему.
     Суета в доме, уборка, кои он всегда  ненавидел и никогда не терпел.
     Но мать приходила нечасто, и он до поры сдерживал себя.
     В этот свой приход мать распоясалась и собралась  покрасить что-то, что – он не помнил,
 
     Разумеется, Шурка взбесился, выбросил за окно краски и кисть, наорал на мать, как подросток, и убежал из дома.
     Заявив предварительно, что вернется, когда матери и духу в доме  не будет.
     Перестирав его барахло, выдраив и вычистив дом сверху донизу, забив холодильник мясом и рыбой, и, наварив кастрюлю борща, мать исчезла.
     Шурка  психанул, вылил материнский борщ  в  огород,  и  ходил обедать  в поселковое кафе, к Каналье.
     Закончились деньги,  обедал  в долг.
 
     Да, сейчас бы этот борщик сюда.
     Вот, выберусь, скажу мамане, пусть перебирается к нему насовсем и делает, что хочет, пусть хоть обои клеит и фрески рисует, мечтал Шурка.
     Мать обижать негоже.
     И дураку известно.
     Однако, случается так, как случается.

     Изможденное темное заросшее лицо отразилось в светлой лужице.
     Он отпрянул, испугавшись собственного отражения.
     Ощупал подбородок, голову – зарос, как леший.
     Потрогал осторожно ногу, она слабо ныла, и немела.

     Никак он не мог свыкнуться с разительной переменой
родного жилища.
 
     Заброшенная одряхлевшая Кедровка едва просматривалась сквозь  полузасохшие стебли высокого пучкиного   сухостоя.

     Он узнавал это место и не узнавал.

     У огромных валунов по этой улочке вверх росли белые грибы с крепкими коричневыми шляпками.
     Стоило присесть, их появлялось целое семейство. Чуть дальше еще, и еще.

     Когда-то росла на этих  склонах травка реденькая,  чахлая, хиленькая, едва достигала  щиколотки его детской стопы.
     Склоны  светлели  пятнами проплешин.
     Грибы  поэтому  видны были  любому  еще  издали.

     Теперь же  и окрестности и сама деревня покрылись стеблями отцветшего иван-чая, двухметровым  шеломанником с пучкой. С сопки наступали рябинник с ольхой.
 
     С трудом нашел он эти громадные валуны.
     Они все так же здесь, на своем месте.
     Только пониже стали, состарились.
     И камни дряхлеют.
     Или это он вырос?
   
     Он шел на другую сторону деревни, к большой поляне, что съезжала в обрыв.   
     Черные окна с укором смотрели на него.

   
     Он вдруг вспомнил, как тетка бежала за еще не закрывшейся дверью их маленького автобусика и
повторяла одно и то же:

-  Я никогда не увижу вас! Я никогда не увижу вас!

     Платок ее сбился на затылок, обнажив гладкие блестящие волосы.
     Русая коса  упала  с головы, растрепалась.
     Светлые глаза полнились слезами.

     Шурка спустился на одну ступеньку и протянул тете Анисье руку.
     Ему хотелось, чтобы она поехала с ними.
     Тетя  Анисья испугалась, что он вывалится, испуганно замахала руками.

- Вернись к маме! – Крикнула она. И опять. – Я никогда не увижу вас!

     Лицо ее исказилось. Она заплакала.

     Деревня давно закончилась.
     А она все бежала и бежала за так и не закрывшейся дверцей автобуса.
 
     У шофера что-то там не получалось.
     И он злился.
 
- Сядь на место! – Рявкнул он в салон.

     Дверца-гармошка захлопнулась.

- Мы приедем к тебе! – Крикнул Шурка.

     Дорога вскоре выровнялась, и  автобусик побежал быстрее.
     Тетя Анисья навсегда осталась за поворотом.
 
     Она совсем не старая была тогда, тетка Анисья, подумал он.

     Внешне жизнь в Усть-Камчатске мало отличалась от жизни маленькой Кедровки.
     Те же  темные, почерневшие от бесконечных циклонов маленькие домики.
     Редкие частоколы покосившихся заборов.
     Собаки и дети во дворах и на улице.
 
     Только не было в новом поселке леса.
     Ни елок, ни сосен.
     Грибы, и те в тундре собирали.

     Океанский берег да рыболовецкие суда в порту не видела  Кедровка.
     В остальном - все те же и все тот же – скромный  камчатский быт.

     Там Шурка был счастлив и несчастлив одновременно.
 
     В Усть-Камчатске не было чужого дядьки в их доме.
     Но и тетки Анисьи здесь тоже не было.
     Шурка долго горевал и страдал от одиночества.
     Но постепенно время  стерло его тоску.

     Новая школа, новые друзья и новые интересы закружили его.
     Жизнь сильным потоком увлекла его и потащила вдаль,  далеко от дорогой тетушки, от маленькой Кедровки.
     И манила, и дразнила обещаниями, и  ничего-то не исполнила его эта жизнь.

     Так незаметно и быстро все это ушло, исчезло, он  и проститься не успел.
     Как не успел проститься с любимой теткой Анисьей.
   
     Она приснилась ему, когда он уже давно пришел с армии  и даже успел жениться и развестись.
     Она  указывала ему на распахнутое окно.
     Шурка посмотрел туда, его поразила тревожная раскраска неба -  красное, черное и сильный ветер.
     Анисья будто хотела что-то сказать, но вдруг исчезла.

     Он проснулся и остро понял, что тетки  не стало.
     Сон запомнился.
 
     За завтраком он собрался рассказать сон матери.
     Она повернулась к нему заплаканным лицом.

- Птичка утром в окно стучалась.– Сказала она.– Анисья умерла, я знаю.

     А когда пришло известие о кончине любимой сестры, долго сокрушалась:

- Обещала ведь ее навестить, не довелось.
     Виновата.

   
     Осенний день быстро заканчивался.

     В груди заныло, он присел, и только сейчас  ощутил сильную усталость.
     Полностью поглощенный  в мир, давно исчезнувший, он вздрогнул от резкого порыва пронизывающего ветра.
 
     Он не нашел грунтовки, по которой уезжал когда-то.
     По которой так долго бежала Анисья, провожая его навсегда.
     Некогда узкая колея  от деревушки огибала сопочку и бежала на север.

     Он дважды ходил туда.
     Но и следа не нашел.
     Лишь, когда присел на остатки  огородной изгороди, вдруг  понял: сопочка просто сползла на дорогу.
     Тонкий слой дерна с кустами и березками съехал к огородам, погреб под собой и грунтовку.
 
     Почерневшие домики односельчан оказались крошечными  ветхими избушками, мало пригодными для жилья.
     Они совсем ушли в землю, заросли травой, березовым молодняком.
     Покривились, покосились окнами, у иных крыши провалились.
     Стены прогнили на углах.

     Шурка шел по селу, и удивлялся, как вообще жили здесь люди?
     Зачем поселились в такой глухомани?
     Ни дороги хорошей, ни связи, ни даже большого села поблизости.
     Чем здесь заниматься?
     Будто ему в ответ заскрипело сбоку.

     На одном из домиков болталась и хлопала от ветра  ржавая вывеска «Контора леспромхоза».
 
     Он спустился вниз, к ручью.
     Когда-то здесь был самый большой муравейник в округе.
     Деревенским он досаждал немало.
     Мураши умудрялись залезать в корзины с бельем,в столы и буфеты, кусали голые щиколотки и икры.
     Деревенские  были уверены, муравьи именно из этой кучи  навещали их жилища без всякого приглашения.
     Уж их-то морды им хорошо знакомы.
     Но никому и в голову не приходило порушить дом лесных жителей.

     Сейчас муравейника не было.
     Но ему посчастливилось: он едва не раздавил парочку крепких молоденьких боровичков.

     К вечеру погода стала ухудшаться, подул сильный ветер, пошел дождь.
     Шурка опять ночевал в родном полуразвалившемся доме.
     Страшно хотелось есть.
   
     Выбитые окна кое-как он заткнул тряпичным хламом, что пособирал в уцелевших домиках.
     В чуланчике у тетки он нашел старый помятый котелок и даже гнутую алюминиевую ложку с парой кривозубых вилок.
     В столе немного соли и  пачечку перца.
     Остальное съели мыши и время.

     Еще до непогоды он успел кое-как прочистить печь.
   
     Лезть на ветхую крышу не рискнул.
     Печка нещадно дымила, плохо грела, но суп грибной он сварил.
     Ради экономии макал палец в соль и слизывал.

     Ветер крепчал, рвал дырявую крышу.
     На чердаке свистело и выло.
     Началась осенняя непогодь.

     Шурка вспомнил, с другой стороны их сопочки когда-то стояла воинская часть.
 
     Он с трудом сдерживал желание тут же сорваться  к военным в гости.
     Только непогода удерживала  его.
      
     Буря металась по сопкам.
     Тайга всю ночь ревела и гудела.
     Ветер к утру стих, но холодный дождь усилился.

     Несмотря  на  дикую усталость  и  голод,  сон  его тревожен  был  и не крепок.
     Что-то придавило грудь и не давало  вздохнуть  вольно.
     Шурка проснулся и обнаружил сильнейший  насморк.
     Он  даже и  не помнил, случалось ли  с ним подобное последние тридцать лет.
     Ртом дышать было непривычно, и, правду  сказать,  невмоготу.
     Болело горло.

     Все-таки он не выдержал, и  утром поднялся на сопочку.
     Вырванные с корнями деревья, груды сломанных веток  встретили его у полуразрушенной баньки.
     От былой воинской части не осталось и следа.

     Дождь лил не переставая.
     По дороге нашел несколько грибов.
     Сорвал рябины.
 
     Уже сидя у печки, он сушил одежду и сокрушался, что вовремя не сообразил заготовить сухих дров побольше.
     Сейчас догорали последние пять полешек.
     Он жарил на огне  груздь, нанизанный на  березовый прутик.
     Сырой груздь  горький и совсем несъедобный.
     После жарки на костре он не стал вкуснее.
   
     Ко  всем  прочим бедам  добавилось  еще  одно -  Шурка  никак  не мог  согреться.   
     Он  мерз,  как  никогда  в жизни.
 
     Но более холодила сердце тоска.
     Одни и те же мысли сверлили голову.
     Одному в холодной тайге не выжить.
     Он не таежник, не охотник и даже не рыболов, по сути.

     Вокруг – ни души.
     На носу зима, вот-вот выпадет снег и тогда - все.
     Кранты.

     Не проще ли сейчас, сразу, пока есть силенки, одним махом прекратить эти мучения.
 
     Ведь была река.
     Это же знак!
 
     Какого черта он тогда выбрался?
     И даже не чихнул после ледяной ванны.
     Скажи кому – не поверят.
 
     Как бы сделать так, чтоб  скоро и не больно?

     Всю  прежнюю  жизнь ему  казалось,  что смерть  -  дело  серьезное.
     Он не помнил, задумывался ли когда-нибудь он о смерти?
     Смутно представлялась она ему  чем-то  жутким  и  страшным.
     Сам  себе  боялся  обозначить  конкретно.
     Отгонял  саму мысль о конце.

     Теперь  же смерть виделась ему делом обычным.

     Идет сегодня он по тайге, карабкается по сопкам, а  завтра  или, может  статься, нынче к вечеру, упадет, сорвется в  реку или  в  пропасть.   
     И  все.   

     Отец пропал где-то здесь, в этих местах.
     Никто  не нашел его, да, наверное, и  не  искал.
   
     А вдруг, он всего-то  ногу  подвернул  или   зверь его поранил.   
     Помочь  было  некому.
   
     Шурка стал перебирать варианты быстрого и легкого ухода в небытие.
     В голову полезли  идеи одна за другой.

     То он вспомнил аконит, о котором талдычил Гавриил, и уже собирался  отправляться под дождь, дабы найти  его.
     То вспомнилась бледная поганка, способ верный.
     Одно плохо, от отравления ею умирают долго и мучительно.
     От аконита, кажется, тоже.
 
     Потом стал соображать, с какой стороны пришел сюда, где найти те скалы, в которых чуть не замерз ночью, едва  не свалился в  пропасть.
     Сброситься со скалы вниз ему казалось теперь самым  удобным.
     Он стал вспоминать свои многочисленные профессии.
     Сопряженные с ними опасности, и никак не мог связать ту свою деятельность с сегодняшним своим положением.
 
     Ветер  свистел  по  заросшим улочкам, норовил  вырвать тряпье из  окошек.
   
     Надо что-то придумать, продолжал он  свои  размышления.
     В  сопках заморозки.
     Еды никакой.
     Чего  ждать?
     Ждать, когда  свалится  от голода, обессиленный? Когда в мерзлую  землю  уйдет  последнее тепло  его  тела?
     И  - все?

     Он дернулся.

     Набежит – налетит  зверье-воронье.   

     И останутся  лежать  его череп  и  косточки, пока не устанет поливать  их  дождик.
     Станут они  белыми-белыми, беленькими.

     Ему так  живо  они  представились, его  белые  косточки,  так   жалко  стало себя, захотелось  всплакнуть  и  завыть.
     Громко.
     Рот его скривился, глаза заволокло  соленой  влагой.

     Он сморщил  нос, и …  перед  глазами  встали     Резей  и  Гавриил.
     Какие у  них  были  рожи!
 
     Шурка  захохотал, повалился  на бок.
     Он представил   себя  белыми  косточками, упал на  спину, не в силах  унять  хохот.
     Отчего-то ему  селедкин  скелет представился.
     Страшно  захотелось  соленого.

               
                ***   

     Всю последнюю  новогоднюю ночь  Гавриил   с  приятелями  силой  мысли  двигал соседский дом.

     После  коньяка  с  двумя порциями  водочки  Шурке  первому  удалось  сдвинуть дом  соседей  на  полметра.
     Гавриил  и Резей  не  поверили, нашли  рейсшину и помчались  в  соседский двор измерять .
     Навстречу  им  выскочила  визжащая  соседка,  за  ней  на  крыльцо вывалился  сосед.
     Оба  рванули за  угол.
 
     Тут  мужики и остолбенели.
     Выходит, и вправду  Шурка  дом  сдвинул!
     Полметра – это  тебе не шутка.
 
     Махнули  и  они  за  хозяевами.
     На  углу  сосед  возил  ревущей  бабе селедкой  по  морде.   
     Мужики  не  могли допустить  такое  неромантичное  отношение  к даме в новогоднюю  ночь.
     Забрали  селедку.

- Она  подсунула  мне  сырую селедку! - Вопил  сосед.

     Все по  очереди  нюхали  селедку, кое-кто  даже  лизнул   рыба  как  рыба.
     Но сильно  качавшийся  от резкого  океанского ветра сосед  упирался:

-  Она  несоленая.
   
     Резей, как самый  трезвый, стал  уверять, селедка в океане  уже соленая плавает!
 
     Океан-то  соленый!
 
     Все  сомневающиеся  подались на завод.   
     Прокрались мимо  празднующего сторожа к бочкам  и  ящикам.
     Нюхали, пробовали  на  язык селедку.
     Вся  соленая.

     Сосед  в раскаяньи  мусолил  щеку отбивающейся жены.

     В знак  примирения  купил  ей  два пузырика  беленькой.
 
     Все отправились  по  домам  продолжать  встречу  Нового  года.
 
     Проснулись  к вечеру.
     Мучила жажда  и  глаза  мозолил  разбитый угол соседского дома.


     Огонь  в  печи  догорал.
     За стеной все  так же  выла и бесновалась осенняя непогода.
     Недолго полежав у теплой печи, Шурка поднялся.   
     Одежда  еще не просохла, и  Шурке совсем не хотелось  вновь  тащиться  под ледяные струи.
     За  следующей  порцией топлива  надо было идти в соседние развалюшки.

     Один  лист  фанеры  свисал  с потолка,  и  с него  через ветхую крышу тонким ручейком то и дело стекала  дождевая вода.
     Шурка  не   стал  трогать  этот  лист.
     Потолок  и так  ненадежен.
     Под обоями, что спадали  со  стен  лохмотьями,  постарался  нащупать край  фанерного листа  и  подцепить  его  ножом.
 
     Свои домики изнутри  камчатские  нередко  обшивали   листами  фанеры.
     Вот эта  фанера  с родных  стен и должна  была  сейчас  спасти  его.
 
     Вскоре  три заветных  квадрата лежали стопкой у его  ног.
     Без  труда он разломил их на  щепы.
     Обои  тоже пошли  в  дело.
 
     Ну, дом  родной, помогай!


     Огонь разошелся с новой  силой.
     Шурка  понимал,  надолго  трухлявой добычи   не хватит.
 
     Широкое полено  из  сеней  никак не хотело влезать  в узкую топку.
     Зато прекрасно  вошло сверху, и  как он раньше  не догадался?
     Ругнул  себя за несообразительность: всего-то - снять  ржавые  круги.
     Похоже, от этих блужданий он не только оголодал  и   замерз, еще и отупел.
 
     Печка  приятно  загудела, обещая  теплую  ночь и  сухую одежду.
     Он согрелся,наконец.
     Сильно  хотелось  есть.
     Вскоре он поймал себя на том, что смертельно
 устал и засыпает.

                ***

     После армии Шурка менял ремесло каждый год.
     Это огорчало мать, раздражало знакомых, изумляло друзей.
     Придя с морей, они не знали, в какой стороне искать приятеля на этот раз.
 
     То он  мотался  по разбитым грунтовкам водилой рейсового автобуса.
     То вскоре перекладывал пыльные талмуды в районной заготконторе.
     Через месяц  прибивал набойки  в  обувной мастерской,  воображая себя не то великим  Феррагамо, не то  Вивьен Вествуд.   
     Впрочем, о существовании этих двоих вряд ли подозревал.
     Едва освоив  азы  сапожного мастерства, и прибив несколько пальцев, он бросал  колодки и  хватался за кирпичи с раствором.
     Его  увлекало новое поветрие: камины и печи! – вот смысл бытия!
     Вскоре из полдюжины поселковых труб, а так же из окон и дверей доверчивых  односельчан  валил черный дым одновременно с бранью и проклятиями в адрес непутевого  Шурки Клеща.
         
     В следующий раз  его можно  было встретить на борту МРС, малого рыболовного траулера, болтающимся на вантах.
   
     Изрядно проветренный и прополосканный морскими солеными ветрами, похудевший Шурка убедился крепко на  этот  раз: морскую болезнь не победить,  даже  водкой!
     И больше не искушал свой сухопутный организм  штормами и качками.
 
     В каждом из нас спит гений, убежден был Шурка.
     Но за свою короткую жизнь человек не успевает найти это свое главное единственное  ремесло, в котором   полностью бы  растворился.
 
     Шурка торопился.
     Дело по душе никак не попадалось.
     Он  буфетничал и официантничал, месил хлеба  и санитарил в больничке, но все было не его, все было чужим.

     Однажды после девятимесячной морской болтанки Гавриил  упал в парикмахерское кресло в надежде  избавиться от зарослей на затылке.
     Услышав над ухом знакомый зычный голос, он едва не выпал из кресла.   
     И упал бы, если б  не оказался зажат  сильными махровыми лапищами Шурки.
 
     Еле  живой после экзекуции выбрался Гавриил из парикмахерской и две  недели не совал носа на улицу.
     Заодно не пускал  приятеля-цирюльника на порог.  Многочисленные пластыри на порезах и неровно обритая голова   оправдывали  его  действия.

     Все бы ничего, да и плевать бы на Шуркины бзики и увлечения.
     Но была некая загвоздка во всем этом - у Шурки все валилось из рук.
     Куда бы он не попадал, за что бы ни брался -  все разваливалось, горело и пропадало.
     Отовсюду его гнали и велели  не возвращаться.
 
     С ним расплевывались, облегченно вздыхали, выпроваживая за порог.
     Крестились и благодарили небо за избавление от этой напасти  под именем  Шурка Клещ.
     Шурка не унывал,  и  очень быстро находил себе  очередное поле деятельности.
     За новое неизведанное  он принимался с таким же первобытным рвением и  усердием, с каким Робинзон Крузо мастерил свою лодку в глубине тропического острова.
     И не терялся и не падал духом, когда у него до углей прогорал хлеб и валились из рук подносы с борщами и компотом на посетителей.


     На третьи сутки ветер утих.
     Дождь унялся.
     Глухая  тишина  сменила  гул  и грохот.
   
     Шурка  ободрал  все  стены в доме.
     Сжег  все,  что  горело.
     Он не забыл соседские избушки и пускал в дело, то есть в топку, все, на что падал его взгляд.
 
     И  все  равно он  мерз.
     Ночи  стали  не  просто  холодными,  а  морозными.

     От кислой рябины и пресных грибов крутило живот и подташнивало.
     Огнем горело горло.
     От холода, недосыпания его лихорадило.
     Смертельно хотелось есть.
     Не помогала  и  водка.
     Унылое настроение сменилось озабоченностью: как раздобыть еду.

     Он снарядил примитивную снасть и спустился к речушке в  надежде поймать хоть какую-то рыбешку.

     Шурка мечтал запастись рыбой и двинуться дальше, пока  снег не пришел сюда.
     Но рыбы не случилось.

     Отправляться  в тайгу без еды – чистое самоубийство.
     И  сидеть здесь, в безлюдной Кедровке, тоже не было смысла.
     Он потоптался  у берега в надежде все-таки ухватить зазевавшуюся рыбку за хвост.
     Но рыба вся  попряталась.
     Может, в этом ручье она  и не водилась?

     Не зря  всю жизнь ему талдычила мать, что он родился в рубашке.

     Ржавый  гвоздь  на  шерстяной  нитке  от носка  рыбку  нисколько не прельщал.
     Он вспомнил о ржавой булавке, что нашел нынче на полу соседского  дома.
     Маленькая корюшка все-таки попалась.
     Он не  стал ее есть, а раздербанил,  и  кусочек насадил на булавку.
 
     Три гольца  и  кунджа  стали неплохой наградой за холод, голод  и усталость.
 
     Шурка чрезвычайно гордился своей удочкой. Он не стал разбрасываться добром, а  решить захватить  ее с собой.

   
     Наутро Шурка покидал родную Кедровку.
   
     Он перебрался через  речку, повернулся к родной деревне, поклонился.
     В рюкзаке его  лежали  два гольца и кунджа.
     Шурка присыпал их выдохшимся старым перцем.
     Одного гольца  он съел  вечером.
     Сладкая была рыбка.
     Он мог бы съесть все.
     Но приходилось быть экономным.

     Он  покидал родное село, и светлые мысли осеняли его.
     Теперь он знал, что не пропадет в тайге и не умрет.
     Не случайно  судьба забросила его на родину, в  село, которое он так любил, тепла и уюта которого ему так не хватало.
 
     Ребенком он очень  долго не мог смириться с  переездом.
     Плакал ночами.
     Виделся  ему этот лес, мохнатые сопки, эта первозданная роскошествующая  дикость.

     Всю  жизнь  утрата  эта  пустотой влезала в него,  студила и мутила  душу.
     Стужа  выливалась  раздражением  на близких.
     На мать. На жен,  на друзей.
     Все, быть может, объяснялись именно этим?

     Но теперь он здесь.
     Он смирился.
     Теперь ему сам черт не брат.
     И ничего он не боится.

     Шурка лихо и значительно закинул полупустой вещмешок за плечо.
     Будто у него  там припасов на неделю.
     И, окинув  прощальным  взглядом  родные места, и с новым  настроением  пустился в  дорогу.
     Теперь  представлял  всю дальность  и  тяжесть    возвращения  к долине  реки.
     До первой гряды  сопок километров  сорок, и  еще  по  бурелому  и болотам - к  реке Камчатке.

     Он вновь  оказался один на один с тайгой, с неизвестностью.
     Но предстоящее уже не так тяготило его.
     Он заставил себя улыбнуться и еще раз посмотрел на родной склон.

     Розово-золотистый туман медленно стекал с сопок.   
     Внутри защемило.
 
     Минуют еще лет десять - и следа не останется от  родной Кедровки, сожрет  ее тайга.
     Все, что  появляется  -  исчезает.
     И  появляется  вновь.

   
     Последняя буря наломала в тайге дров.
     На  пути Шурки то и дело попадались поваленные друг на друга  деревья.
     Сосны бурели вывороченными корневищами.
 
     В конце концов, он попал в непролазные дебри.
     Пришлось свернуть на север, обходить залежи бурелома.

     Вскоре потянулась чистая березовая роща вперемешку с  рябиновыми кустами.
 
     Вокруг царила первобытная тишина, безмолвие.
     Резал слух шелест листьев да хруст веток под ногами – ни людей, ни зверей.
     Пошли  полуоблетевшие  чозении, одна за другой, сосна и кедр, и  потом  вовсе чернолесье.
     Лес становился все гуще, все непроходимее.

     Скудные солнечные блики  вечернего светила мелькали через стволы, ослепляли.
   
     Шурка шел прямо на эти лучи – на запад.
     В воздухе пахло снегом.
   
     Тут не было травы.
     Он осмотрелся, подошел к ели и отрубил ножом нижнюю ветку.
     Лапник клал широкими слоями.
     Когда верхушка копны поднялась довольно высоко от  земли, Шурка с трудом забрался наверх.
     Он заснул незаметно для себя, так и не согревшись.
     Наутро  лапник  заиндевел.

     Он старался идти строго на запад, зная, там жилье, там люди.
     Ветки били по лицу, царапали нос и щеки, кололи глаза.
     Сейчас эти мелочи  его  уже  не трогали.   

     Несмотря на смертельную  усталость,  истощенность  и отупение,  он вдруг остро осознал,  скорее  ощутил неким шестым чувством,  еще  немного,  и он останется  здесь навсегда.
 
     Даже если его найдут  вскоре, тайга не отпустит  своего пленника.
     Душа и тело его стремились на свободу, вон из этого гнетущего таежного плена.
     Но  тайга все сильнее и крепче сжимала свои тиски,  черным холодным туманом вползала внутрь, и давила изнутри  и  снаружи.

     Иду в никуда,  зудело комаром  в голове, есть ли этому лесу конец?

     Злило  чувство  бессилия.
     Всем телом, всей душой хотелось  вырваться  из  объятий  тайги, гор, бесконечных  сопок и рек.
     Оказаться  в ином месте.
     Не здесь.

     Однажды он проснулся от вороньего гама.
     Прямо над ним, будто куры на насесте, расселись  вороны.
     Черные наглые глазки не пропускали ни одного Шуркиного  движения.

- Ишь ты! – Разозлился Шурка. Он с трудом поднялся. – Фиг вам!

     Шурка показал воронам кукиш и стал спускаться с крутого сопочного склона вниз.
     Меж кустов, ему показалось, зазмеилась светлая  ленточка вполне утоптанной тропинки.

- Только осторожно, только не упасть, - уговаривал сам себя Шурка.
 
     Ноги не слушались, норовили подломиться и спустить хозяина под откос.
     Шел не торопясь, осторожно.
     И все-таки оступился.
 
     Как он катился вниз с пустым мешком на спине и как стукнулся об этот валун, он не помнил.
     Очнулся,  потрогал голову - похоже, ему снова повезло: голова была в порядке.
     Ныла левая рука, резко заболела нога.
 
     Шурка посидел немного в надежде, что боль утихнет сама собой.
     Однако, при  малейшем движении удар давал  о себе знать.

- Ну, нечего тут расхолаживаться! – Громко сказал Шурка.

     И не узнал собственный голос.
     Так низко и хрипло он прозвучал.

     Заставил себя подняться.
     Ноги хрустнули.
     Левую  пронзила  острая боль.
     Шурка рухнул на тропу у большого валуна.

     Проснулся он от чьего-то визга или свиста.
     Долго прислушивался к лесным звукам, сдерживая дыхание.
     Должно быть, приснилось, глубоко вздохнул он.
     Из груди вырвался свист с непонятным бульканьем.

- Понял. Тока этого нам и не хватало. – Просипел он  вслух и зашелся долгим кашлем.

     Он поискал вкруг себя подходящую палку.

 - А чей-то я сам с собой балакаю? К чему бы это? Может, я  уже того? Этого? - Он засмеялся и опять закашлялся. – Глядишь, через парочку деньков и собеседник нарисуется. Будет ковылять вот тут со мной о бок. Разговаривать. Закурить попросит.
 
     Он еще посидел на стынувшей земле, привстал, опираясь на палку, которую подобрал рядом.

     Теперь без нее передвигаться он не мог.
     Побрел вниз по тропинке.
     Тропа, присыпанная опавшими листьями, явно  была хоженой, не заросшей.
 
     До него вдруг дошло:

- Тропа? Самая настоящая тропа! Здесь ходили люди!

     Он стал осматриваться  по  сторонам   в  надежде увидеть хоть кого-нибудь.
     Упал.
     И не нашел сил сразу подняться.
     Глубокий кашель душил его.
     Стылая земля быстро забирала последнее тепло продрогшего тела.
     Больная нога немела и ни в какую  не хотела шевелиться.


     В стороне послышался шум, треск.
     Он оглянулся: высокий мужик в рыжей мохнатой шапке выбирался из рябиновых кустов.
     То  ли от волнения, то ли от переохлаждения  у Шурки  пропал голос,  и вместо бодрого окрика горло исторгло  некий  клекот и хрип.
     Мужик его кудахтанье, конечно, не услышал, а двинул в соседние кусты.
     Шурка засуетился, куда подевалась палка?
     Помахал рукой, мужик удалялся.
     Неужели он уйдет?!
     Нащупал  палку, заставил себя подняться   и…  остановился.
 
- Вот блин! – Едва не воскликнул он вслух.
 
     Сердце  забилось громко и часто где-то в горле.
     Мужик медведем обернулся. Медведь – «дедушка»,  «старик».
     Встречи дожидаться не стал…

     Шурка убегал  так быстро, насколько был способен.  С ужасом он ожидал дыхание зверя за спиной.
     Отчетливо понимал, любая зверюшка обскачет его ковыляющего, а тут…  матерый хозяин.
     Но, видно, крепки молитвы  матери - ветер дул к нему со стороны медведя, а не наоборот.
     Вот зверь и не учуял жертвы.
     Да и рыбы-ягоды нынче урожай – сыт зверь, не тронул.

     Как бы то ни было, несказанно повезло и на этот раз.

     Дикая малина краснела над ссохшимися листьями.
     Красные ягодки показались ему необыкновенно  вкусны и ароматны.
     Захотелось шашлыков, он еще помнил их  запах и вкус.
     Споткнувшись, Шурка упал и долго  не  мог  подняться.
               
               

                СВИНСКАЯ   ИСТОРИЯ
               
     Решили втроем  откормить  кабанчика  к  новогодним   праздникам.
     На то время Шурка  осваивал   специальность   бармена в новом канашкином  кабаке,  поэтому не воспользоваться  положением  было просто грех.

     После   извещения  о  радостных  перспективах  ближним родственникам и не очень  ближним,  оказалось,  одного поросенка на троих – явно маловато. Раздобыли еще двух поросят.
 
     Маленьким  свинюшкам  еды  хватало.
     Как только стали они подрастать, тут наши приятели забегали.
     С каждым днем свиньи требовали еды все больше и все чаще.
     Пришлось подключить к бизнесу портовую  столовку,а   потом и больничную  подкупить.
     А на пороге  уже  кружилась осень.

     Лютая камчатская зима, как  обычно, обрушилась внезапно.
     Пурга свирепствовала не день, не два, а трое суток.

     Оборвала провода, намела полутораметровые сугробы  в огороды, завалила  дороги.
 
     Друзей  непогода  застала  у холостяка  Гавриила.
 
     Они и без электричества не скучали.
     Вставали  поздно.
     Шурка растапливал печь, жарил  картошку или  лепешки, какие умел, варил  грог.
     То и дело дегустировал,  потешаясь над приятелями.

     Гавриил  описывал  летний гербарий.

     Резей  сочинял поэму в честь  очередной пассии.
 
     В сумерках,  при  керосиновой лампе, бурно, со ссорами и потасовками,  резались  до одури  в карты.
     Запивали лепешки горячим грогом.
     Далеко за полночь  падали  без сил на широкий диван. Просыпались  от холода  под  завывания    пурги.
     И начиналось все заново.
 
     На  четвертые  сутки пурга кончилась.

     Первым, как самый хозяйственный, опомнился Шурка  Клещ.
     Высунув нос из-под одеяла, он глянул в заснеженное окно и прислушался.
     Чихнул и вдруг  хлопнул себя по лбу:
 
-  Сдохли! Еж твою медь! Точно, замерзли и сдохли!

-  Кто?! - Возопили  перепуганные  товарищи.
-  Свиньи!!!

     Тут уж некогда было разбираться, где  чьи штаны и ботинки.
     Кое-как напялив толстые свитера, и не застегнув куртки, вывалились   в  сени.
     Стена снега за дверью охладила их пыл.

     Долго, очень  долго  расчищали они дорожку в дальний угол  огорода.
     И тут у самого сарая Гавриила  и  осенило:

-  Мы пойдем воду ставить, а ты свиней откапывай. Зайдем,  их - бах-бах-бах! Троих зарежем сразу!
- А  че троих-то? Сразу-то? – Расстраивался Шурка, разбрасывая снег от дверей  сарая. Тишина  внутри   его  все больше беспокоила.

     Наконец, дверь  приоткрылась.
     Клещ  отобрал у Резея  охотничий  нож.

- Я тут  стою. А вы гоните их на меня! - приказал он приятелям.

     Двое  сунулись в сарай и тут же выскочили.

     Оба  в недоумении уставились на Клеща.
     Резей аж в  сугроб  сел.
 
 - Ну!?
- Свиней нет!
- Украли!
- Сперли!
-  Ну, я вам! – Разозлился  Клещ.

     Он заглянул в сарайку.
 
- Свиней нет! С водкой че делать? Два ящика под мясо навезли!
-  Два  ящика! – Передразнил Шурка Клещ.- А  грог? из святой водицы?

     Никто из них сроду не только свинью не резал, а и курицу головы не лишал.
     Шурка же после пары смен на рыбном заводе при виде крови дурел  и бежал за угол – желудок его наизнанку выворачивало.
     От того пропажа  свиней поначалу  каждого  немало обрадовала.

     Свиней искать не пошли.
     Где их искать? В  сугробах-то?
     Опять  грогу нажрались.

     Так и гуляли. До беспамятства.

     Однажды проснулись,  солнце в окошко глядит.
     За столом незваная гостья сидит, собаку гладит.
     Оля-Коля  с Броней пожаловали.

      А  оказывается…


     Стоит лишь раз-другой пропустить кормежку свиньи, она при следующем свидании хозяину руку или ногу отгрызть может.
     И навсегда отучит  благородную скотину морить голодом.

     Но  нашим приятелям свинки попались терпеливые.
     Они  столбики-доски  прогрызли, лазейку в худом сарае нашли, и в самую пургу пошли на  большую дорогу еды-пропитания добывать.
 
     Этим временем в рассеянной грусти Оля-Коля из Петропавловска от брата возвращалась.
 
     Очередная попытка избавиться от болезни, имя которой Гавриил, опять  не  удалась.
     Сильнейший циклон ее автобус уже на подступах к Усть-Камчатску застал.

     Впереди  автобуса  бульдозер  путь от  сугробов  прокладывал.
     Ехала Оля-Коля и радовалась, что на Камчатке живет.

     Известно, Камчатка – полуостров.
     А полуостров - ограниченное пространство.
     Значит, дальше него не уедешь.
     А  у нее  теперь  на уме одно:  Гавриил  да  Гавриил  и  никого  и ничего  более.

     Из окна-то  ни зги не видать.
     Пурга кружит, вертит, окна снегом залепила.
 
- Свиньи! Свиньи  идут!
      
      От внезапного крика вздрогнул салон автобуса.

      А  тут и шофер закричал:

- Свиньи! Ни фига себе! Три свиньи прут! (Конечно, вместо «ни фига» он другое слово впечатал).
 
     Оля-Коля вслед за другими  из автобуса выскочила.

     И вправду: бредут по дороге им навстречу  в жуткую пургу три огромных свиньи.
     Одни. Беспризорные.

     И что-то в их залепленных снегом сиротских мордах показалось Оле-Коле знакомым, и  даже родным.
     Некоторое  время она всматривалась во  взвихренные непогодой окрестности, будто  надеялась углядеть  хозяев этих замерзших беспризорников.

     Свиньи благополучно миновали любопытствующих, и автобус пополз дальше за бульдозером.

     Дома Оля-Коля  отогрелась у печки, напилась крепкого чаю с маминой настойкой и ватрушками.
     Да хорошенько поразмыслила.

     И особого ума тут не понадобилось, чтобы догадаться, чьи свиньи и от кого сбежали вьюжным вечером.
 
     Непутевых  радовать прежде времени она не торопилась, пусть помучаются.
     Как  распогодилось, она  к соседке «не покупай газету» и завалилась.
     А та, едва не померев без слушателей за три дня непогоды, последние известия про свиней в минуту  выложила.
 
     После уж, сугробами к Гавриилу пробираючись, Оля-Коля так и не дотумкала: откуда соседка узнала обо всем в поселке случившееся?  По ее словам, всю  пургу она сидела дома и  никого не видела.
     Вот где загадка!
   
     Выслушав Олю-Колю, Гавриил стал торопливо одеваться.
   
     Нельзя  сказать, что он все понял.
     Или  у него возник план действий.
     Видимо, выпивки ему  досталось  меньше, так как одному ему удалось  выхватить несколько ключевых слов: «алкаш»,  «Санька Силин» и  «свиньи».

     Нетрезвые  Клещ с Резеем вылезли из-под одеяла  исключительно по его примеру.

     Оля-Коля сморщила нос:

-  Вы не только пьете, но и вместе  дрыхнете!  Вот эт да! Чтобы это значило?

     Шурка Клещ, придерживая штаны, потряс перед ее носом кулаком:

- Попробуй вякни только кому, в бараний рог скручу!

     Она перехватила его руку и завела ему за спину.

     Шурка крякнул.
     Посыпались ругательства.

     Гавриил  уже застегивал куртку.

- Харэ забавляться! Айда к Силину!

     Ольга  отступила от Шурки,  тот  обиженно потирал плечо.

- На братцев надеешься? Смотри, попадешься… - Он никак не мог успокоиться.

    Она рассмеялась.

-  В бараний рог я тебя и без братцев скрутила!
-  Греби отсюда! – Злился Клещ.
-  Ша! - Гавриил уже стоял у двери.

     Оля-Коля задрала нос и первая вышла за порог.

     Свиней вернули и тут же продали Канашке.
   
     После недельного  празднования удачной сделки, оказалось, долги  свинина покрыла, но не полностью.
     Как так получилось?
     Непонятно.
     Но ясно одно: свиной бизнес - абсолютно не прибыльный.


     Вспоминая эту историю, Шурка вдруг увидел себя словно со стороны.

     Сколько  же дури и сумасбродства бродило в их башках!
     И до сих пор бродит, как прокисшее сусло.
     Беспрерывно обрушивали они свои фантазии и выверты на родных и знакомых.
     И те терпели.
     Как еще терпели!
     Отчего?

     Почему никто ему не сказал,что он уже взрослый.
     Совсем большой.
     Не мальчик.

 
     Шурка чувствовал, еще немного и он окончательно заболеет.
     Страх  смерти  тягучей мутной  тучей  снова навис над ним  и  норовил  поглотить с потрохами.   
     Он  вдохнул побольше воздуха,  отер  рукой  лицо, как бы  высвобождаясь  от липучей  тягости.
 
     Еще  немного  посидел он  под  деревом и двинулся  дальше.
     Главное сейчас - двигаться.
     Иначе -  все.

     Впереди показалась старая ссохшаяся береза.

     Гавриил как-то помянул, если в дупло насовать  всякого  хвороста  и прочей сушины, получится неслабый костер.

     Сейчас проверим.

     Ножом настрогал  смолистых стружек.
     Отщепил лучины.
     И все это с трубками шеломайника собрал в кучу у самого корня сухой березы.
     Сверху навалил сухих  еловых веток.
 
- Не боимся мы дыма от костра. – Радовался Шурка. – Нам нужен большой костер и много-много дыма. Пусть все мишки испугаются.


     Быстро занялись огнем трава и  елка.
   
     Дупло сухостоины  загудело огнем, будто паровозная труба того самого поезда, что никогда не бегал по камчатским рельсам.

     Шурка вспомнил свои слезы от одного вида летящего мимо  поезда, от  стука колес и паровозного гудка там, во Владивостоке.
     По дороге в армию он впервые попал на Большую землю.

     Неподалеку от своего большого костра он набросал  сухих трубок шеломайника и пучки.

     Сверху разложил куртку, свитер.
     Пусть сушатся.
     Воткнул в землю ветки, на них повесил ботинки.
     Очень хотелось есть, но сооружать похлебку сил не было.

     Последняя сэкономленная рыбешка сильно попахивала, от того доверия не внушала.
     Но выбора не оставалось.
     Похлебка подождет.
 
     Он с трудом наломал несколько веток кедрача, растянулся на лежанке под уютное гудение костра.
     Видела бы его маманя.

     Неожиданные мысли роились в голове.
 
     Мы есть то, что мы делаем. А что я  делаю? Иду в никуда. Кто я?
     Мы есть то, что мы  думаем. Что я думаю?  Уже ничего. Кто я?
     Мы есть то, что мы едим. А  что я ем? Я ем ничего. И кто я?

     Никто.
     Вот то-то и оно.
     Никто  и  ничто.
 
     Что останется после меня?
     Кости белые?

     У мамани я был, есть.
     Один, сыночек.
     А у меня  ни дочечки, ни  сыночка.
     И это при  пяти  женах.
     Вот  мерзавки!
     Как так получилось?
   
     А ведь я сам не хотел.
     Ничего и никого не хотел.

     Он смотрел вверх.
     Сквозь черные лохматые ветки ели блестели далекие  звезды.   
     Новые мысли не удивляли его.
     Не  хотел, вздохнул Шурка.
     Дожить бы до завтра.
     Зачем?
 
     Тело гудело не хуже того костра, хотелось пить, болела ушибленная спина, ныла нога.
     Он забылся.

     В лицо пахнуло жаром разгоревшегося  костра сухостоины.
     Пришлось встать и отодвинуть лежак.
     Шурка снова задремал.
 
     Снился ему теплый южный пляж, горячее море надвигалось на него.
     Гудело, жгло и грозило затопить своими жгучими водами.

     Шурка открыл глаза.
     На щеку свалился уголек, ожег больно.

     Подгоревшая  сухостоина  падала прямо на него.

     Он успел увернуться и откатиться на полтора-два метра.

     Через секунду  жарко горящая береза  улеглась на его место, расколовшись на несколько горящих поленьев.
     Одно из них подкатилось к Шуркиному боку.

     Шурка вскочил, но бревно успело крепко задеть его.   Обожгло руку и правую сторону головы.
 
     Шурка едва не заплакал.
     Смочил  ожог  остатками водки.
     Ничем себе помочь он более не мог.
     Он полежал на сырой земле.
     Но холод быстро его поднял.

- Чего уж там. – Сказал он себе.
 
     И пошел ломать елку.
     Не сидеть же, в самом деле,всю ночь на земле.

     Лежа, он вновь пытался осмыслить  свое положение и вставший во все небо  вопрос: где найти людей?
 
     Ответ в голову не приходил.
     Он вспомнил, что так и не поел.
     Хлебнул из горлышка для сугреву и снова провалился в беспамятство.

     Беспамятство его было долгим.
     Очнулся от холода.
     Руки едва повиновались.
     Он нехотя встал, осмотрелся.

     Старая береза почти прогорела.
 
     Черные головешки тлели последним дымком.
     Одежду он не нашел.

     Шурка бродил по поляне и никак не мог понять, куда делась куртка со свитером и ботинками.
     Не утащил же их медведь?
 
     Рюкзак, вот он, цел и невредим.
     Разит от него протухшей  рыбешкой, как из  трюма БМРТ.
     Медведя первым делом этот запах привлек бы.

     Взгляд его упал на дотлевающую сухостоину.
     Вчера он спал на этом месте.
     Куртка, свитер лежали рядом.
     Рядом же висели на колышках ботинки…
     Рядом. Конечно!
     Они же не могли откатиться от падающей березы, как он.
     Они остались там, на своем месте.
     Под березой.
 
     Шурка застонал. Схватился за голову. По лицу его потекли слезы.

     Все, это конец, пронеслось в мозгу.
     Один, без еды и почти голый!
     Вот это да!

     Какой смешной конец! Ха-ха-ха! Он захохотал. Громко, надрывно.

     Сверху закапало.
     Он посмотрел на небо.
     Над вершинами сосен сгустились лохматые низкие тучи.

     Босой Шурка  мок под холодным дождем и хохотал на весь лес.
 
     Внезапно он умолк.
     Ему подумалось, если сейчас он не остановится, то дальше хохотать станет вполне искренно.

     Плохо соображая, он топтался по поляне.
     Никак не мог решить, ночевать еще одну ночь здесь или идти дальше?
     Особого смысла он не видел ни в том,  ни в другом.
     Он почти был убежден, исход один и дело лишь во времени.
 
     И он остался.
     Лежанка тут уже готова.
     Идти по сырой тайге в носках – и думать  об этом не хочется.
     Лучше он погреется на этой чертовой поляне, сожравшей его амуницию, и подумает, как быть дальше?

     На старом кострище развел огонь.
     У него оставалась еще одна спичка.

     Подкоптил протухшую рыбешку, понюхал и съел.

     Помнится, мать рассказывала, как в детстве она с подружками лакомилась корнями саранки.

     Шурка вытряхнул из рюкзака все богатство, и долго смотрел на свои ступни сорок пятого размера, соображая,  что бы такое для них смастерить?
      
     Немного спичек, полупустая зажигалка, шерстяной нитка со ржавым гвоздем на хвосте, алюминиевый  котелок и ложка с двумя  вилками, бутылка из-под водки.   
     Он сунул нос к горлышку  - пахнет еще.
     Все!

     Вдруг Шурка вскочил.
     Нож! Куда делся нож?
 
     Он заметался по поляне. Нож всегда он держал  за голенищем высокого ботинка, как учил его Гавриил. Но ботинки сгорели. А нож?

     Он снова уселся на лежак, шаря по хвое  руками.
     Вспоминал, вытаскивал ли он нож  из ботинок?
     Конечно, вытащил.
     Не идиот же он! Кто сушит ботинки с ножом? Никто не сушит. И он не сушит. Правильно. Тогда, где же нож?  Неужто сгорел?
     Он  вновь пошарил рукой по лежаку.
     Рука коснулась гладкой эбонитовой рукоятки.
     Вот он!

     Плечи его затряслись.
     Он с силой сжал ладонью лицо и в беззвучном рыдании повалился на землю.
     Пожар, уничтоживший куртку с обувью, совершенно разрушил с таким трудом возведенное  им в себе самом душевное  равновесие.
   
     Он  перекрестился - впервые в жизни.
 
     Тщетно пытался вспомнить слова  молитвы, которые  так  часто   произносила  мать,  когда  вразумляла  его  и  настаивала на своем.
     Только  и  вспомнилось «иже  еси на  небесех»,  и еще  «Да  святится имя  Твое».

     Как сумел, просил: Господи, вразуми, наставь на  путь правильный, дорогу  верную.
   
- Господи! Не покинь  меня! Не  отвергай! Смилуйся!  Весь я пред тобой,  Господи,  как  есть! Прости  меня, Господи!  Не  в  силах я постичь  Тебя, Господи! Не дай пропасть!

     Сколько он пролежал, не помнил.
 
     Проснулся, тело онемело от морозца. Изо рта взметнулось облачко пара.
     Черные тучи грозили снегом.
 
     Перебирал свой скарб в надежде отыскать хоть что-то подходящее.
     Пытался разрезать пополам алюминиевый теткин котелок.
     Приложил его к своей ноге.
     Котелок решительно никуда не годился.
     Да и не распилить его.
     А что распилить? Дерево!
     Как он сразу не догадался?

     Он присмотрел ближнюю сосну и сковырнул с ее коры  несколько  массивных щепок.
     Выбрал парочку наиболее подходящих.
     Приладил  к ноге – вполне сносно.
     Но надо чем-то закрепить подошвы.

     Оставался рюкзак.
     Но рюкзак Шурка запланировал для новой куртки.
 
     Недолго думая, он решительно полоснул по крепким лямкам, обмотал ими новые подошвы.
     Притопнул здоровой  ногой. Вполне. Когда нет дождика.

     Разрезал рюкзак вдоль, как мог, распрямил полотно, приложил к груди.
- Никогда не думал, что придется и портнихой стать,  - подбадривал  он  себя.– Или это ремесло закройщика?  Надо будет уточнить на досуге.


     Брезент  рюкзачный получился жилетом,  не закрывал грудь и был короток. К тому же  не грел совершенно. И все же это была одежка.
 
     Шурка даже повеселел.
 
     Он подкинул веток к кострищу.
     И отправился на поиски саранки.
     Да как ее найдешь поздней осенью? Трава облетела и пожухла. Попались ему опята, подернутые плесенью и  коричневые от старости. Он их бережно собрал и отнес к костру.
 
     Ручей нашелся не сразу.
     На его поиски ушли последние силы.
     Зато похлебка из опят получилась недурна.
     Отваренные опята были б еще вкуснее, случись тут  соль. Но и без соли Шурка умял весь котелочек горячего варева.
     Огонь обнадеживающе трещал, выстреливал искрами, и Шурке на миг показалось, что все будет хорошо.
     Но только на миг.

     Он лежал, время от времени поворачивался к огню то одним боком, то другим.
     Не обогреваемая костром часть тела замерзала тут же.

     Темнело.
     Поленья догорали.
     Пришлось вставать.
     Он приволок  сломанное бурей дерево.
     Оно было сырым, не горело, а дымило.
     Пришлось снова вставать и идти на поиски сухого валежника.

     Кружилась и болела голова, мутнело в глазах.

     Все плыло мимо, как в тумане. Силы его оставляли.

     Тайгу  обволакивали  сизые сумерки.

     Шурку одолевали одни и те же мысли: если в ближайшее время никого не встретит, и нога откажет, перестанет слушаться совсем, не придется ему увидеть мать и ту черноглазую, с рынка.
     И мать никогда не заглянет в ему в глаза с любовью и вечной озабоченностью.
     И не собраться им за одним столом втроем - он, Резей и Гавриил.

     И как же они эту черноглазку делить станут?

     С толстого  трухлявого  кедра  снял он широкий пласт сухой коры и с облегчением уселся.
     Прислонился к дереву и вытянул гудящие ноги.
     Тело болело. Ныло.
     В животе уже не урчало, а крутило жгутом.
     Голод и  жажда   донимали   непрестанно.

     Принялся стаскивать сухую траву с подветренной стороны холма.
     Через час усердной работы все было готово.
     Смертельно усталый, выпил он воды из ледяного ручья, в горле закололо.
     Он зарылся с головой в  сено, свернулся клубком.
 
     Долго не мог согреться и заснул под утро. Так ему показалось.
     Совершенно не отдохнувший  и разбитый, проснулся от боли в горе.

     Лицо пылало. Хотелось есть. А еще больше пить. Тело отказывалось двигаться. Он с трудом заставил себя выбраться  с  подмерзшей копны.
 
     В  долине  стоял туман.
     Развести  огонь  не было никакой  возможности.  Натруженные  ноги  отказывались  повиноваться.

     Он передвигался   осторожно,  боялся   споткнуться,  упасть.  Уговаривал  себя: дойти вон  до  того  дерева.  А  сейчас  до  того камня, до  следующего  ручья.

     Заладило ненастье.
     Тайга разбухла, с гор поползли туманы.
     В верхушках деревьев трещал ветер.
     Хлестал дождь.
     По реке ветром гнало воду мелким валом.
 
     Шурка сидел под подолом ели.
     Напрасно пытался  заснуть, прикорнув на разбухшей от влаги земле.
     Ноги  тряслись, тело  свело  судорогой.
     Слезы  струились  по лицу.
     Мысли путались.

     То ему чудился медведь-шатун, то казалось,  банда  вот-вот настигнет.
     Внезапно обуревал панический страх, что он никогда не выберется отсюда.
     Навечно останется в тайге, ее пленником.
     Умрет от голода, замерзнет.
     И никто никогда не узнает, как он жил последние дни -  часы свои.

     Но все возвращалось к еде.
     Надо было как-то отвлечься от этих мыслей.
 
     Паняга, взбрело ему на ум.
     Что есть паняга?
     Паняга-паняга …
     Где он слышал это слово?..

     Он приоткрыл глаза: сосны плыли, как в тумане.

     Давешний медведь стремительно приближался к нему.

- Все. Теперь не уйти. - Равнодушно подумал Шурка. – Только скорее бы. Одним ударом.

     Лохматый зверь выкатился на поляну.
     Шурка зажмурился, горячее смрадное дыхание обожгло его щеку.

            
                ЛОСИНАЯ   ФЕРМА

     Проснулся Шурка от легкого касания.
 
     Приятная прохлада освежила его лоб.
     Он открыл глаза.
     Над ним темными полосами высился бревенчатый потолок.
     Чье-то лицо приблизилось к нему.
     Ясные глаза осветили полутемное помещение.

     Он с трудом разжал спекшиеся губы.
     Голос прозвучал хрипло, как чужой:

- Где я?
- В дому, на Лосиной ферме.– Последовал ответ.

     Ему дали теплое питье и он забылся.

     Большая лохматая собака встала лапами на постель и лизнула его в нос.
 
     Девушка, сидящая  рядом,  ленивым  движением отогнала собаку.

     В комнату вошел высокий старик.
     Собака придвинулась к постели Шурки.
     Старик выразительно кашлянул, собака вернулась на место.

     Старик кривым пальцем ткнул девушку в плечо:

- Человеку худо. - Он снял короткий полушубок и повесил его у двери. – Можа, он помирает, а тебе плевать, телка.

     Девушка нехотя встала, направилась к большой русской печи.
     Она казалась ничуть не ниже старика.

- Лучше ему. Пил отвар твой только что.

     Она поставила перед стариком миску со щами, горячей картошкой.
     Сняла со стены черпак, вышла в сени и тут же вернулась с полным черпаком соленых грибков.
     Старик принялся за еду.

- Кормить станешь, грибов не давай. Рыбы тоже.
- Чего же ему, марципанов?
- Бульон свари, куриный.
- Кур не напасешься!
- Ну-ну!
- Две курицы подохли. Трех утащил кто-то. Не могу я последнее отдавать.

     Старик сердито стукнул ложкой по столу.

- Поговори еще! Как сказал, так и делай!

     Девушка накинула на плечи куртку и, громко хлопнув дверью, вышла.

- Вот, зараза. – Проворчал старик.

     Он  окунул кусок лепешки в миску и отдал собаке, по виду помеси хаски и маламута.

- Ты, Рекс, смотри за телкой этой. – Говорил он собаке, надевая  полушубок. – А то уморит находку твою,- он кивнул в сторону  Шурки, - не  голодом, так грибами. Ежели что, бегом ко мне.

     Старик потрепал собаку за холку и вышел.
     Собака лизнула Шурку в лицо, положила морду на его живот поверх одеяла.

     Шурка проснулся ночью.
     Он долго лежал с открытыми глазами и ни черта не видел - такая темнотища была в избушке.
     Кто-то сипел или свистел неподалеку.
     Нестерпимо хотелось пить.
     Он скорее почувствовал, нежели увидел чье-то присутствие рядом.
 
     Грудной приятный голос раздался почти над ухом:

- Пейте.

     Шурка послушно ополовинил кружку горьковатого зелья.

- Где я? – Спросил он.
- На Лосиной ферме.
 
     Небольшое пламя  свечи выхватило из темноты румяный подбородок, щеки и яркие глаза. Большие и внимательные.

     Полупустая кружка скатилась с одеяла, выскользнув из пальцев Шурки.
     Он вновь впал в забытье.

     Ночью он  ворочался и вскрикивал во сне.
     Анна несколько раз сменила быстро сохнущее полотенце на его лбу.
 
    Подошел дед:

- Иди, ляг, я посижу.

    Анна  встала и отправилась к себе за занавеску.

-  В три разбудишь. – Сказала  она оттуда.
-  Спи.

     Старик сел у печки сторожить  гостя-найденыша.

     В следующий раз Шурка проснулся тоже ночью.
     Он с радостью отметил, что дышать стало свободнее, почти без боли.
     Тошнота ушла, и  живот ныл не столь противно.

     Чиркнула спичка, зажглась  свеча.
     К нему приблизилось круглое девичье лицо.
     Синие глаза  блестели в полумраке.

     В груди у Шурки что-то вздыбилось и ухнуло.
   
     А как же черноглазка? встревожился он и испугался.
     С ним не раз случалось двойное и даже тройное увлечение.

- Где свистит? – Спросил он.

     Девушка поднесла  ему кружку с питьем.
     Он выпил, сколько смог.
     Она забрала кружку  и скрылась  в темноте комнаты, не сказав ни слова.


     Проснулся он  далеко за полдень.
     Это были его собственные ощущения.
 
     Единственные часы на полке над головой тикали с каким-то нервным хрипом и кхеканьем.
     Большая стрелка на них показывала всегда одно и то же время.
     Другой стрелки не было вообще.
     Порой часы умолкали и тогда Шурка засыпал.
     Но когда  часы вновь принимались кашлять, Шурка просыпался.
   
     Постепенно он приходил в себя, знакомился с обитателями Лосиной  фермы.

     Дед, Василь Спиридоныч, вставал затемно.
     Пил горячий чай и  отправлялся  с Рексом в лес на тропу, уставленную кулемками  и капканами.
     Возвращался  к  вечеру.
     Изредка приносил  зайцев, из коих  внучка его, Анна,  готовила жаркое с картошкой и папоротником.
 
     Иногда дед навещал ближний ручей, там до морозов стояла сетка.
     Но рыбы было мало, да и то мелочь.
     А вот на дальнем попадались и кунджа,и корюшка.
 
   
     Лежать нельзя, рассуждал старик, в тайге  зверя  хватает.
     То заяц, горностай или ласка  в  капкан попадется.
     Еще кто. А  на чужую  добычу  росомаха  скора, не то рысь сожрет.

     Старик  любил поговорить.
     Внучка же  его, Анна, словоохотливостью  не отличалась.   
     Если б не редкие  ее перебранки  с дедом,  она вполне  могла  сойти за глухую  или даже немую.
 
     Разговор старикова внучка первой не начинала, кормила  – поила, торопилась сделать  дела и уйти к себе, за занавеску.
   
     Вопросов  Шуркиных  словно не слышала,  на просьбы не откликалась.
     Да и просить особо что-то  у суровой  хозяйки Шурка не решался.
   
     Отчего же  она избегает меня, ломал он  голову.
     Или обидеть когда успел в беспамятстве?
 
     Ему хотелось, поскорее взглянуть на себя в зеркало.
     Не может того быть, что за столь недолгий срок тайга съела всю его мужскую привлекательность.
     Еще  недавно  любая, задетая его случайным взглядом,  готова  была  бросить все и  рвануть  за  ним  хоть  за  Восточный хребет, хоть за Командоры.
 
     Старик, видимо, что-то заподозрил.   
     Бросал насмешливые взгляды,(или Шурке просто это грезилось?) то на внучку, то на найденыша, прятал   улыбку.

-  Она у нас сроду такая  - молчунья, - говорил он. – Угрюмая.  Почитай, одна росла. Чужого  мужика не видала. Ниче,  привыкнет.

     Старик  рассказывал,  когда-то на Лосиной ферме разводили  лосей,  и жило здесь много народу.
 
     Школа своя была, семилетка, радиорубка, леспромхоз, магазин свой был.
     Все  было.
     Охотники, звероводы, охотоведы  жили на  ферме, егерь жил с семьей.
     Изучали  природу.
 
     Сколько зверья в лесу, медведей, к примеру, или лося, или рыси?
     Какова смертность? Отчего.
     Куда они уходят?
     А куда с Камчатки уйдешь?
     Посуху пути отсюда нет.
 
     Жили весело, одной семьей.
     Как  распался Союз, финансирование Лосиной фермы прекратилось.   
     Лоси разбрелись по долине.  Они, слышь, выживут.

     А народ остался не у дел. Кто помоложе – поразъехались, старики один за другим поумирали.
 
     Семья их прежде была большой, и дом был в два раза больше.
 
     Засушливым летом  половина дома сгорела в одночасье.
     Старшие внуки, братья Анны, тоже подались на стороны за счастьем.
     Чего сидеть без  дела молодым парням?
     И невест  тут  нема.
 
     Померла жена Василя Спиридоныча.
     Потом от жестокой простуды слегла дочь его,  мать Анны.
     Тоже ушла …к верхним людям.
     А папаша-то Анны давненько на вольные хлеба сбежал.
     Остались вот они вдвоем да Рекс.
   
-  Ты, паря, лежи-отлеживайся. Слова, они силу забирают.  Твое дело такое: молчи и ешь молча. – Заключил  он.

     Шурке сейчас и не до разговоров  было.
     От любого  напряжения тело болело,  крутило  и ныло, как после крепкой  разборки  в канашкином кабачке.

     Анна крутилась по хозяйству.
     Каждый день она мыла пол, скоблила ножом,  терла  тряпкой большую деревянную столешницу.
     Месила тесто для хлеба, если это случалось нужным.

     Переодевала и кормила Шурку, меняла  под ним мокрое от пота белье.

     Варила еду корове и курам.
 
     Копалась на небольшом огородике неподалеку от дома.   
     Картошку и морковь со свеклой Анна давно выкопала.
     А капуста оставалась на огородике до первых морозов.
      
     Понемногу он выздоравливал.
     Вставать еще не мог, но сидел в подушках, ел сам и умывался.
 
     Как-то  он  решил  побриться.
     Дед  разыскал ему зеркальце, подал  опасную  бритву.

     Темные ввалившиеся глаза с набрякшими веками посмотрели  на  него.
     Н-да, подумал он, исхудал, зарос  до безобразия.
     Но в  целом, ничего  страшного.
     Хорош.

     Вошла  с ведрами Анна.

     Он видел себя в зеркале и Анну в дверях, дернулся,  лезвие скользнуло по щеке.
     Кровь  заливала полотенце.
     Анна хлопотала  возле него, пыталась унять кровь.
 
     У него же стучало в висках: она  вдвое моложе  меня,  а я  на что-то претендую! Я ж для нее - старик! В  отцы гожусь!   
      
     К горлу подкатила удушливая волна, он стал задыхаться.

     Анна распахнула дверь, растирала  ему грудь горькой травяной настойкой.

     Будь у меня дети, они могли быть ее ровесниками! или они  могли быть старше ее! И у них могли быть свои дети – мои внуки! Сейчас они ходили бы в садик или даже в школу!
 
     Порезанная щека не болела.
     Саднило в груди, скручивало жгутом  и  вырывало,  казалось, душу.

     Пришел  дед.
     Ругал Анну.
     Отобрал лезвие.
     Теперь они вдвоем суетилась над  Шуркой.
   
     Его же не отпускало.
   
     Боже мой! Жизнь прошла, а я и не заметил. Анна  могла быть моей дочкой! Сколько ей? Лет  двадцать,  двадцать пять? Взрослая дочь.  А тут ни семьи, ни профессии. А я все мальчишечка, мальчик молодой.  Шурка  Клещ.      
     Он  заплакал.

     Несколько дней он лежал  лицом к стене, не отзываясь на стариковы  оклики.   
     Василь  Спиридоныч  посчитал, что боль новой травмы  отбросила все лечение назад.
     Что гость опять заболел.
     Тихо пилил  Анну, к гостю  не приставал.

     Шурка  нюхал бревенчатую стену и силился понять,  как могло так случиться,  что  пролетело  сорок пять лет,  его  сорок пять лет, а он и не заметил.
     Почему его не предупредили?!
 
     Кружилась голова.
     Тошнило.
     В горле сохло, и сильно болел низ живота.

     Однажды он проснулся ночью от свиста.

     Румяная Анна дала ему теплый отвар из трав.
 
     Шурка приподнялся было, сделал несколько глотков и упал на подушку.
- Что за свист? - Спросил он, не надеясь на ответ.

    Анна  осмотрела порез, улыбнулась:

- Мой чайник Вася по ночам романы крутит. Рана ваша заживает.
- Как на собаке. У вас и чайник с именем? Вы с ним разговариваете?

     Анна несла от печки миску с бульоном.

- Вот, отведайте. Куриный.

     Она поставила миску на  резную деревянную доску.
     Подала.

- В нашей глуши и корягу какую завеличаешь, и  с пнем заговоришь. До того одичаешь, особенно за зиму. Сугробов наметет. Ни души, кроме мышей и кастрюль с мисками.

    Шурка  не верил своим ушам: немая  заговорила.

- А дед, собачка?
 
     Он старался быть кратким, боясь спугнуть ее.

- С дедом особо и не поговорить. К тому же,он всю зиму по тайге шастает. И Рекса  за собой таскает. Охотятся.

- И хорошо охотятся?

     Анна усмехнулась.

- А то! В последний раз вы попались. Помя-ятый!
 
     За печкой завозился, закряхтел  дед.

-  Почитай, неделю в горячке валялся. Не чаяли голос услыхать. -  Шаркая  старыми заштопанными валенками, он вышел на свет.

- Очень уж плох был.

     Шурка уселся в подушках:

- Неужто молчал всю неделю?

     Василь Спиридоныч, обрадованный появлению нового собеседника,  устроился на  лавочке у печки,  закрутил цигарку.

 -  Как же. Хрипел. Поначалу думали, ну все.  Живот-от совсем черный. Не живот, а синяк сплошь.  Боялись, не выкарабкаешься.
 
     Анна  приглушила фитиль  в лампе  и скрылась  за занавеской.
     В этот раз ее голоса он более не слышал.

- Звери дикие часто наведываются?
- Бывает.
- Вам не страшно жить здесь?
- Кого бояться?  Летом, правда, медведица повадилась шастать  с медвежонком. Годовалый медвежонок, худой. Корову с телком задрала. Да ушла, слава те, не так давно.
- Сама ушла?
- Пострелял маненько. Пуганул лешиху косолапую.
- Без коровы  тяжело будет?
- Вторая осталась. Весной молодую покупать надо. Стельную хорошо бы. Эта старая уже.

               
                ТАЕЖНЫЙ  БЫТ

     Медленно, но верно Шурка шел на поправку.
   
     Посвежели  провалившиеся было щеки, появился аппетит.
   
     Таежное бродяжничество не казалось теперь ему таким мрачными.
     Хотелось поскорее встать на ноги и отыскать своих.
     Мысли о ребятах не покидали его с тех самых пор, как он пришел в себя здесь, на Лосиной ферме.
     Но  пока он не решался говорить об  этом  вслух.
     Ни к чему сейчас, не ко времени, решил он.
     И  спрятал это свое беспокойство в дальний уголок души.
 
-  Как я к вам попал?  - Спросил он как-то Василя  Спиридоныча.
 
     Тот  вернулся с дальнего ручья и ждал Анну,  чтобы вручить  ей  небольшой  улов.
     Та  долго  возилась  во дворе, завтрак  в это  утро  запаздывал.
 
-   Не  помнишь, что ль?  Рекс  нашел. Иду, значится, гля, ветки у елок пообрублены. И след свежий. Думаю, кто бы мог быть? Кто это в наших местах объявился? На поляну вышли.  Гля, под елкой лежит кто. Дождина льет. А ты, ну ледяной.  Мокрый. И уж вороны в верхах сидят. Оставил Рекса сторожить. Пришлось за телегой пойтить.

     Он  достал выцветший лоскут  старого шинельного сукна, разгладил  его рукой на столе.
     Потом  закурил.
   
     Шурка  завозился на постели, старался усесться поудобнее.

- Я уж и не надеялся встретить людей. Везде глушь. – Сказал он.
-  Глушь? В тайге повсюду жизнь.
-  От такой жизни загнешься быстро.

     Дед загасил цигарку о край плиты,  опустил ее в жестяную баночку на подоконнике.
 
- Отсыреет. – Спохватился он. И переставил баночку  на лавочку, ближе к  печке.
 
     Сам вернулся к столу, сел у окошка на свое привычное  место.
     Стащил  с ноги валенок, принялся его ощупывать.

-  Тайга, она ить не для прогулок, и не для всякого.  Природа  уважения требует. Она сама – Бог. Не каждому дано ее услышать. Увидеть. Иной всю жизнь мотается, как хвост  собачий, а главного так и не уразумеет. А ты – глушь.

- И что же  – главное? - Спросил гость.

     Старик  отвечал не сразу.
     Он внимательно изучал валенок, выискивая в нем новые изъяны.
     Ношенные-переношенные, они были сплошь усеяны заплатками.
 
- Я  тебе так скажу, паря. Ежели человек в двадцать лет не уразумел, что и как и почему, ему и в пять десятков лет  невдомек  станет. Вот я тебе сказал, а ты маракуй.
 
     Его палец, наконец-то, нашел новую прореху.

- Видать, не миновать вам братика аль сестрички. – Пробурчал он, вырезая новую латку.


     Дед запил.

     Он перестал ходить в лес.
     Днями до глубокого вечера сидел за столом, цедил  из литровой эмалированной кружки рябиновку и пел нудные песни.
     Песни  отличались с неразборчивым текстом и все были на один мотив.

     Анна тучей ходила два дня  вокруг  деда.
     На третий решительно подошла к столу, схватила наполненную до краев кружку, плеснула в помойное ведро.
     Дед перестал мычать, перехватил кружку и поставил ее обратно.
     Налил  до краев.

- Не замай!

     Анна сходила в сараюшки, напоила корову, покормила кур.
     Вернулась и села напротив деда.

- Тебе не стыдно? Чужой человек что подумает?
- Что?
- Алкаш - Василь Спиридоныч, вот что подумает!
- Гость наш – не робкий юнош, а человек зрелый, опытный. Подумает, что надо. Крестовку видел.
- Рано еще.
- Не слышишь? Крестовку!
- Не поймал же?
- Не поймал.

     Она взяла кружку со стола.

- Тогда и горевать нечего! Будет!

     От  охотников краем уха Шурка слышал будто,  поймаешь крестовку, камчатскую лисицу, долго не проживешь.
     На спине у нее расцветка как бы крестом.
     Убьешь лисицу - умрешь с голода.
     Старые коряки предупреждают: берегись лисицы!
     Лисица в этих краях хитра  и  изворотлива,  может  принять  любое обличие, околдовать.
     Наслать на человека болезнь,  безумство,  смерть.
         
     Есть один древний способ избежать неприятностей: как можно скорее завязать убитой пасть.
     Дабы злой  дух ее не мог покинуть  тело и навредить.
     Иначе  мстительный  озлобленный   дух убитой лисицы предупредит всех живых тварей в тайге и тундре  о  приближении охотника.
     Придется ему вернуться домой не солоно хлебавши.

     Дед, видимо, тоже слышал об этой примете, вот и расстроился.
     Шурка не ожидал от сурового на вид старика подобной нервной чувствительности.
     Но назавтра старик встал спозаранку и отправился по  путикам.


     Ни с того,  ни  с  сего старый родник ушел под землю.

     Анна теперь надолго  уходила  в лес.
     Там, у дальнего источника она набирала два ведра воды, и, расплескав едва ли не половину, уставшая, приходила домой.
     Отсутствие воды портило жизнь и настроение.
      
     Дед хмурился, одинокие походы внучки вглубь тайги тревожили его.
     Воды поблизости он не находил.

     С такой дали воды не натаскаешься,  горевал он над ведрами.
     Одной Марте ведер пять в сутки надо.

     Шурка  вызвался помочь.
     Велел отвести его на место пропавшего родника.

- Гдесь тряхануло, как следоват, вода в землю и ушла. – Рассуждал дед.
 
     Из старого огромного  сундука, обитого  толстыми  сыромятными  ремнями, старик извлек  ветхие кроссовки  и  еще  фуфайку  советских времен на ватине.

 -  Старшего сына обувка. – Вытер он  рукавом  черную блестящую поверхность. - Примерь-ка.  И тужурка  его.  Ему, вишь, в городе мода не та. Такое, грит, в  Питере сроду на напялю. Народ, грит, не поймет. А я так считаю: тепло, удобно  - то и модно.

     Рукава фуфайки, как  и следовало ожидать, оказались несколько коротковаты.
     Но она была  вполне крепкой и  удобной.
     Кроссовки тоже пришлись Шурке впору.
     Видать, сыночек дедов тоже немалого росту вымахал.
     Одно  было  плохо,  подошва  оказалась  пластмассовой.
     Но все-таки это была  настоящая  обувь.
 
     Старик  радовался:

 - Она говорит «выбрось-выбрось». Ан,вишь, и пригодились.    В лесу любая  вещь  сгодится.
      

     Шурка ползал по склону сопки с лозой и уверял деда с Анной, не позже, чем сегодня, они обязательно найдут воду.
 
     На самом деле, он не был уверен в этом.
 
     Слабый после болезни, он плохо держался  на ногах.   
     На склоне же сопки удержаться не было никакой возможности.
     Пластиковая подошва новой обувки не хуже лыж норовила
утащить Шурку вниз по сопочке, не давая возможности даже встать прямо.
     Пришлось встать на четвереньки.
 
     О лозоискании он знал понаслышке, то ли читал где-то, то ли видел по телеку.

     Некоторое время он соображал, как взять эту веточку поудобнее.
     Должна же она как-то двигаться?
     Он ослабил кулак и веточка качнулась в сторону.
     Шурка тихо засмеялся.
     Веточка упорно показывала на место под кустом шиповника.
     Шурка взял лопату у Анны и копнул пару раз -  воды не было.
     Будь здесь родник, вода находилась бы почти на поверхности.
     Он стал было копать глубже, и бросил.
 
     Снова взял лозу.
 
     Еще несколько раз лоза замирала, указывая на источник.
     Еще несколько раз он брался за лопату, но вода не показывалась.
 
     Шурка присел отдохнуть у большого камня, прислонился к нему.
     Лоза в его руке закачалась, закрутилась, как лопасти вертолета.   
     Он  осмотрел подножие камня, разгреб горку желтых листьев под ним, убрал  кучку веточек.
     Веселый фонтанчик вырвался наружу.
 
     Анна вскрикнула и захлопала в ладоши.
     Дед одернул ее, нечего шуметь, бо родник испугается и убежит вглубь.

- Не убежи-ит! – Крикнула Анна.

     Она бросила лопату и побежала за ведрами.
     Дед достал из-за пояса топорик и стал налаживать родник.

     Первым делом он расчистил место вокруг него.

     Подладил заранее приготовленную дощечку.
     Потом снял крест нательный и несколько раз опустил его в воду.
     Надел крестик, омыл лицо, руки родниковой водой, набрал в ладони, испил.

- Хороша водица. – Приговаривал дед.
 
     Он  строгал веточки, не толстые, но и не тонкие.
     Сооружал крест для родника.

     Прибежала с  ведрами  Анна.

     Шурка с любопытством наблюдал за действиями старика.

     Только сейчас он признался сам себе, что все его поиски с лозой были чистой воды авантюрой.
 
     Он окреп, поздоровел.
     К тому же, ему надоело лежать.
     Случай с пропажей воды подвернулся, как нельзя, кстати.
     Он видел мучения и растерянность старика. Усталость Анны.
     Очень хотелось помочь.
     Найти воду подобным сомнительным способом Шурка никак не ожидал.
     Он уже придумывал слова утешения на тот случай, если воды поблизости вообще не окажется.
     К своему немалому изумлению, он обнаружил, Анна и дед отнюдь не сомневались в его успехе.
    Они ждали и верили в него, в Шурку.   

    Дед водрузил крест над родником
.
- После солидный поставлю.

    Он собрался  пригласить батюшку из скита освятить родник.
 
- И без батюшки твоего родник свят. – Возразила Анна.– Он из самой глубин матушки святой земли нашей восходит. Это батюшка твой святости у родника набраться должен.

- Иди-иди.  Охальница! - Сердился Дед.– Еретичка.


     Утрами  в дедовом тулупе Шурка ходил вкруг избы,  обходил  поленницу-каре.
     Потом долго сидел, отдыхая, на крылечке или на бревне, что валялось  перед  домом.
     Как ни быстро Шурка выздоравливал, ходить и стоять  подолгу он еще не мог: кружилась голова, подкашивались слабые ноги.
 
     Василь Спиридоныч  вытащил  свой  хозяйственный ящик и с удовольствием извлекал  на свет плотницкие инструменты.
     Выяснилось, большинство из этих  предметов  Шурка  и в руках не держал.
     Старик изумлялся его незнанию, кхекал, и, похоже, в глубине души все-таки не верил в невежество гостя.

- Не может мужик без того прожить, чтобы  долото, аль ножовку, в руках не подержать.

- Плотником не успел я устроиться.  Без  пилы и топора  и  у нас  не  прожить.  Дрова везде нужны.  А вот  рубанком  орудовать  не  приходилось. -Отвечал Шурка.

     Он засмеялся,  представив  реакцию старика, если бы тот узнал о главной слабости  своего  гостя.

     Анна поставила ведро на крыльцо.
     Шурка не удержался  и пригубил  с  краю.
     От ледяной  воды заломило зубы.
     Вода была вкусной, сладкой.
     Анна спохватилась, не простыл бы, и отобрала ведро.

     Дед вертел в руках черный от  времени  рубанок.

- Крышу  делать? Аль нет? - Спросил  старик Анну.

    Та  кивнула  и  ушла  в  дом.

- Что  за скит, - поинтересовался Шурка.- Далеко?

-  Один день ходу, - отвечал дед.
 
     Анна  появилась в дверях.

-  И попа там может не случиться. Поп приходящий.
-  Гля, не любит попов. – Вертел головой дед.
-  Вот так скит! И попов своих нема! – Рассмеялся Шурка.
-  В скиту монашки живут. Сестры да матушка.
-  Они не могут  освятить  ручей?

     Анна пожала плечами.

-  Ему хочется, пусть и озаботится. – Кивнула  она на  деда.
 
     Ушла  к  сараюшкам к скотине.

     Дед прилаживал рубанок  к грубой доске.

-  О  тож.

     Как ни был слаб, Шурка взял у деда  рубанок.
     Тот кашлянул,  но возражать не стал.

     Шурка обтесывал доски для обустройства родника.
     Мягкая белая стружка  плавно сыпалась на землю,  дурманя  свежим древесным ароматом.
     Он  двигал рубанком, и эти простые движения  вызывали в нем  новые незнакомые чувства.
     И чем я раньше занимался,  удивлялся Шурка.

     Анна предложила состругать небольшой настил-подставку для ведер, чтобы землю у родника не толочь.
     Еще она захотела деревянный тротуар от крыльца до источника, можно совсем неширокий, узенький.
     В дожди, слякоть удобно по воду ходить.
     Зимой дорожку расчищать станет.
   
     Старик с настилом согласился, а тротуар посчитал  бабьей дурью, блажью.   

     По-обыкновению, первая половина дня случалась по-летнему теплой, тихой.
     Небо веселилось солнышком, ласковый ветерок  шелестел опадающей листвой.
     Ближе к вечеру налетал резкий холодный ветер, нагонял туч с океана.
     Серое небо свисало на верхушки сосен.
 
     Тучи выливали тоску свою - холодный серый  дождь принимался за свое скучное дело.

     Работали они первую половину дня на дворе, а  по дождю сидели в доме.
     Но и там не сидели праздно, каждому находилось дело.

- Об эту пору осень с зимой соперничают. – Говорил старик. – До обеда, слышь, еще лето, а после – зима будто. Осень, то есть.

     Утром Шурка неторопливо стругал доски, вдыхал всей грудью  лесные запахи, поглядывал на Анну.
     Она, вся раскрасневшаяся, быстрая, суетилась по хозяйству.

     Шурка не успевал замечать, в какую дверь она влетела и из какого места сейчас выскочит.
     Вот она с ведром подскочила к Марте, пасущейся поблизости, за оградой, а через минуту уже  несла большущий кочан капусты с огородика.
     Сегодня, либо борщ на обед, либо солянка.
     А может, и голубцы с зайчатиной.

     Русая  коса ее расплелась, разметалась по спине.
     Анна то и дело поправляла завиток за ухом.
     Шурке хотелось догнать Анну и заплести косу аккуратно.
     Он не был уверен, что у него получится.
     Никогда  у него не было девушек с косами.

     Он обшаривал Анну  радостными горящими глазищами.
     Та смущалась, краснела еще больше и  еще усерднее металась по хозяйству.

     Старик молча поглядывал то на гостя, то на внучку, сопел, закуривал, отворачиваясь, и продолжал  сбивать доски внахлест, одним краем на другой.

     Частенько у Шурки  ныло в груди: рано или поздно должно покинуть этот теплый дом, этих двоих.

     Он не помнил, когда в последний раз просыпался с такой радостью и с таким необъяснимым восторгом.
 
     Ничто его не мучило и не терзало здесь.
     Какая-то новая сила распирала его.
     Он  с желанием вставал, умывался, завтракал и шел заниматься делом.
 
     Не было необходимости казаться лучше или хуже, чем он был на самом деле.
     Никто  и ничего от него не требовал, а он сам работал то, что было по душе и по силе.

     Оказалось, и дом, и сараюшки нуждались в починке.
     Крыша в нескольких местах протекала.
     Старый толь сгнил напрочь, а новый – где ж достать в лесу?
     Шурка опять орудовал рубанком.

     В сарае тоже много было работы.
     Сгнили ясли для сена у коровы Марты, завалилась перегородка у кур.

     Решено было заботы поделить.
     Дед работал на родник,
     Шурка починял хозяйство.

     Дни становились короче и холодней.
     По утрам на увядшей траве искрился иней, хрустели корочки льда под ногами.
     Все чаще Анна останавливала на нем задумчивый взгляд свой.
     Взгляд этот будоражил и тревожил его.
               
     О телевидении и прочих благах цивилизации он вспомнил, когда однажды дождливым утром у деда за занавеской что-то заскрипело, взвыло, и четкий женский голос радостно возвестил:

-  А сейчас - погода на сегодня.
-  Приемник нашел.– Сказала  Анна.– И как умудрился впотьмах?

     Голос дикторши пропал, зато появился жуткий свист.

     Анна крикнула:

– Иди  сюда,  что  ты там  в темноте  ковыряешься, как курица  на насесте?

     Дед заворочался на лежанке:

- Глянь, думал, батарейки отсырели. Ан нет, батюшка хорошие дал.
     Он вышел к столу.  Поставил перед собой маленький  радиоприемник в кожаном чехле.

- Видал? Вещь! Почитай, лет двадцать пять – тридцать  назад  премировали. Зима в тот год суровая была, хлебнули мы тогда  с лосятами. Но ничего, всех выходили.
 
     Его пальцы крутили  неудобные колесики приемника, но  звуки исчезли.

- Вещи делали, - продолжал старик, – крепко, надежно, на всю жизнь. Да не одну. Сапоги от дедов к сыновьям,   внукам переходили. Прабабкины сарафаны по сто лет в сундуках хранили, Великими праздниками наряжались, потому как  берегли. Опять же добротность, качество. А сейчас что?  Всякую китайскую дрянь за бешеные деньги всучить друг другу стараются. А когда пеняешь на худость товара, ответ придумали: на  всю жизнь берешь, что ли? А я на всю хочу!

- Чего  несешь? Где это ты торговался? Лет десять сидишь  здесь безвылазно.

     Анна  вытерла стол, стала протирать приемник.
 
- Много ты знаешь.- Проворчал дед и отобрал  у внучки  свою премию.

 - Облачность переменная. Осадков не ожидается. – Снова пробился голос диктора.
- Слушай их. Льет уж неделю. А у них – без осадков.
- Диктор московская. – Сказала Анна. – Ну, последние  новости узнали. Пора и за дело браться.
 
     Она разворошила в печке тлеющие угольки.
     Подбросила щепок, поставила чай.
     Сняла с плиты ведро и вышла из  дома.
     Шурка  последовал за нею.
 
     Он продолжал свою работу по благоустройству хозяйства.
     По слабости и неопытности  дело двигалось очень  медленно, да Шурка  и не  торопился.
   
     Он остро сознавал необходимость поиска товарищей.
     Но всякий раз, как собирался начать разговор,  пред ним появлялись синие глаза Анны и сутулая спина старика.

     Эти двое, этот дом, этот лес, этот родник, собака прочно поместились в нем самом.
     Проросли корнями, и нет ни сил, ни желания оторвать их от себя.
     Неумолимо  вырисовывалось одно:  скоро придется решать, что делать дальше?
     Он гнал эти мысли прочь, старался  думать  о другом,   но мысли возвращались, зудели комаром над ухом и не давали покоя.

     Погожими вечерами они вдвоем сидели на узкой лавочке у глухой стены дома.
     Шурка рассказывал  о городской жизни,  о  плоских телевизорах,  о компьютерах  и  мобильниках.
     Анна смеялась  недоверчиво,  удивлялась.
     Спрашивала  о Шуркиной  жизни  тамошней.

     Что он мог рассказать этой девочке о себе?

     Сказать, утро его, по обыкновению, начиналось с того, что помогал соседке отобрать бутылку водки у ее мужа?

     А потом в поисках закусона к этой бутылке собирал по
 поселку друзей-приятелей  на  одну?
     Или о последующей драке с той же соседкой?   
     Когда той в тоскливом одиночестве  приходилось выкушать беленькую самой, так и  не дождавшись благодетеля?
 
     Или о его поисках счастливого дела?
     Или  о  всех  его пяти женах?
     Нет, не мог он ей  всего  этого  сказать.
 
     А потому все больше спрашивал.
     О тайге, о зверье, о  гостях редких  и о ските.
   
     Как-то пришло ему в голову спросить, хотела бы она жить  в  городе или в поселке, где  много людей, машин?
     Немного  подумав,  Анна отвечала, выросла  она  на природе, в лесу, и  все в ней сложилось  по-здешнему,  по - природному.   
     А если надолго уехать, не унимался Шурка?

     Анна недоверчиво качала головой: она  привыкла к свободе, тишине, к труду бесхитростному. Другой жизни она  не знает, и не нужна она ей.
     Что может быть хорошего в городе для нее? зачем искушать судьбу?
     Разве она плохо живет?
     Видела она и город и городских, к братьям ездила.
     Время несется в городе – ух!
     Шуму много. Спешат, бегут все куда-то.  А все равно опаздывают.
     Бестолковщина.

     В том и фокус, оживился он, прежде я удивлялся, как люди решаются похоронить себя в этакой глуши, вдали от  людей, от цивилизации?
     Мне казалось, я никогда не смог бы жить так.
     Тоска же смертная!
     Но  ваша жизнь нисколько не беднее той, другой, где  есть электричество, автомобили, интернет и прочее.
     Ваша жизнь самая достойная. Но труднее она.
     Городская жизнь сложнее, закавыристей.
     Нет, Усть-Камчатск городом не назовешь. Так, поселок.
     И сравнить все же с вашей нельзя.
 
     Человек только и знает, что портит данный ему мир.

     Мне кажется, человек  разумом изначально пошел  по ошибочному  пути развития.
     Технократия – беда  людей. А  не благо.
     Совсем  не  благо.
     В жизни самого  маленького  муравья гораздо  больше  смысла и пользы, чем… в моей  жизни, например.
 
     Анна  ахнула  и  схватила  его за руку.
     Он  осторожно  прикрыл  ее руку своей ладонью.
     Она не одернула сразу.
     Посмотрела ему в глаза, в глубь  самую.
     Качнула головой и тихо забрала руку.
     Такой  девушки у него никогда не было, задохнулся Шурка.
     Ни девушки такой, ни друга такого.

- Здесь ошибка какая-то. - Продолжил он.- И некому и некогда об этом задуматься. А вся правда – в вашей жизни. Знаешь, я  не стану уговаривать  тебя переезжать отсюда. Я сам к тебе перееду.

     Он вдруг испугался неожиданной своей смелости, запнулся и умолк.
 
     Некоторое время  она молча смотрела на него, словно оценивая все сказанное.
     Он смутился.  Помолчал.
     И заговорил вновь:

-  Ты, наверное, думаешь, у нас в Усть-Камчатске, или в Ключах, Петропавловске, в  любом большом городе люди знают и понимают ближнего? Как же!  Живем, как каждый на своем острове. Никого не видим, не знаем, и знать не хотим. И нужда чужая, боль – все  мимо. Чем больше вокруг нас людей, тем меньше среди них друзей, или просто добрых знакомых.

 -   А  вдруг,  - сменил он вдруг интонацию, - а вдруг здесь  заболеет кто, совсем плохо станет? Аппендицит  или  роды? Или какая другая нужда случится? Тогда как?  Ни телефона, ни рации…

     Анна  тихо  засмеялась.
     Ее глаза  вспыхнули.

- Монастырь  же  рядом. Мы  летом частенько матушек навещаем. Зимой, конечно,  из сугробов не вылезешь, увязнешь. Дед к матушкам на лыжах добирается. Гостинцы раньше носили, но они чужого не едят. Свое выращивают или в лесу сбирают. Мяса не едят совсем, рыбу разве. Монастырские - хорошие лекарки.

     Анна смотрела на него.
     Синева  ее  глаз  тревожила, смущала.   
     Неловкая пауза грозила затянуться.

- Не выгонишь? - По лицу его скользнула неуверенная улыбка.

     Она придвинулась, обвила его шею руками.
     Поцеловала.

- Сбежишь ведь. В свою  цивилизацию.

     Он ответил поцелуем.
     И тут же рассмеялся.

–  Не  бойся, в ближайшее столетие наша сторонка  будет только  дичать.

     В  другой раз  настроение  ее резко менялось.
     Целый день  она  хмурилась, ни  на кого  не смотрела  и не  улыбалась.
     Все у нее валилось с рук.
 
     Вечером огорошивала  Шурку:

- Сегодня посидела на сопке. Одна кругом на сотню верст. И подружек нет. Как в тюрьме. Скоро с медведями дружить будем. Друг к другу в гости ходить.

     Шурка смущался, терялся  и не знал, как  утешить ее  и что в таком  случае  говорить. Он помнил о своем возрасте.

     За занавеской у Анны хранилось несколько разрозненных томов  Мопассана - «Путешествие по Ближнему  Востоку», отдельные издания  Диккенса и Пушкина, кои  старик еще  не  закрутил  на  цигарки.
 
     Шурка  не помнил, когда в последний раз брался за книгу.  А тут враз проглотил  «Оливера Твиста», «Дэвида Копперфильда».
     На середине «Лавки  древностей» он вдруг забеспокоился: слышал ли Резей о Диккенсе? Если да, почему  не  сказал ему?
     Нестерпимо  захотелось  увидеть Резея.
     Где он?
     Нашел ли Гавриила или так же скитается по сопкам, как он?
     Не завидует он сейчас Гавриилу.
     Два вещмешка по тридцать с лишком килограмм по  сопкам - это вам не кошечку погладить.   
               
   
     Шурка искупался в баньке и,пока шел до домика, жестоко простудился и слег.
     Анна с мокрыми глазами растирала его грудь какой-то пряной терпкой жидкостью.
     Дед сидел за столом, потягивал чай и бранил Анну за глупость.
     Кто ж купает городского, да еще больного человека, в плохо протопленной бане.
     Да еще тащит его за версту от дома?
     Шурка пытался было возразить: баня теплая, и не за версту она, а вовсе даже в конце огородика.
 
     А  виноват он сам, небрежно оделся и грудь не прикрыл.   
     Анна вытирала ладошкой лицо, щурила синие глаза: не надо спорить со стариком.
     Ему хочется, чтобы внучка была виноватой, так пусть так и будет.

                РАЗЛУКА

     Следующий день выдался  тихим и ясным.
     Сухой лист шуршал  под ногами, нарушая  настороженную  тишину.

     Броня, нырнула в кусты и пропала.
 
     Ольга вышла в низину, в распадок меж двух сопок.
     Она тихонько присвистнула, прислушалась.
     Собака не отозвалась.
     Ольга  свистнула громче, крикнула.
     Вернулось дальнее эхо.
     Броня не появлялась.

     Серой змейкой вилась вдали узкая речка.
     Ольга несколько раз звала упрямицу, собака исчезла.

     Молоком тумана залило подножья тонких елочек.
     Она остановилась, превратилась вся в слух: ни хруста,  ни шелеста.
     Потопталась на месте.

     Вдруг  Броню застрелил случайный охотник, приняв ее за волка?
     Кровь хлынула  в голову.
     Ноги ее от волнения подкосились.   
     Упала под елку в растерянности, в ушах зашумело.  Мысли лезли в голову одна мрачнее другой.
   
     Сколько они бродили  вдвоем по сопкам в поисках  Шурки, счет дням и ночам  потеряли.
     Иногда Броня уверенно вела ее вдоль болота, потом след неожиданно обрывался, приходилось  возвращаться.
     По новому следу попали они к подножию гор, забрались довольно  высоко, но и тут пришлось ни с чем вернуться.

     Наткнулись на заброшенную деревушку однажды.
     А там явные следы недавнего присутствия человека.
     Но опоздали.
     Человек ушел.
   
     Броня которые сутки бегала голодной.
     И сама Ольга от усталости и истощения почти падала.
     Вернуться надо бы к ребятам.
     Ненадолго.
     Но все ей казалось, вот-вот, и найдет несчастного.
     Ему ведь тоже несладко.
     И вот Броня пропала.

     А вдруг она попала в трясину и утонула?
     Или ее задрал медведь?
     Может, она успела убежать далеко и попала в капкан?  И зовет сейчас на помощь?
     А  она не слышит.
 
     Она корила себя за то, что даже не заметила, в каком направлении  умчалась бедная Броня.
     От шума в ушах Ольга почти оглохла.
     Но могла честно себе сказать, ни лая, ни визга она не слышала.
     Выстрела – тем более.   
     Медведь?  Без звука?  Не может быть!
 
     Холодный  нос Брони ткнулся в щеку.
     У Ольги сил не осталось даже отругать ее.
     Передними лапами Броня навалилась ей на плечи, лизнула в нос и громко тявкнула в нетерпении.

     Что ты там нашла, неохотно поднялась Ольга.
     Только сейчас она поняла, насколько крепко устала.

   
     На поляне, куда вывела ее Броня, перед домом ходили  курочки и петушок.
     А на крыльце  показался  старик.
     Он смотрел на нее, щурясь  от заходящего солнца.

     С ружьем меж колен уже полтора, а может, целых два часа Оля-Коля сидела у Шуркиной  постели.
     Стиснув зубы, терпеливо ждала пробуждения этого бездельника.
     Рядом застыла верная Броня.
 
     Александру отоспаться нужно, сказала Анна и не позволила будить тунеядца.
     Оля-Коля даже и не поняла, о ком идет речь?
     Она и не подозревала, что  у пустозвона  и  бездельника есть имя - Александр.

- Покормить вашу собаку? - Спросила  Анна.
- Она не ест из чужих рук. – Бросила Ольга, не глядя на хозяйку.

     Кабы  не эта телушка с косой, уж она давно растрясла бы Клеща.
     Он  у нее давно сопки считал бы.

      Шурка открыл, наконец, глаза.

- Проснулся! -  Приветствовала  она  его. - Чего разлегся?  Ждут тебя. Идти надо. – Сказала она зло.

     Оля-Коля  вперила в его лицо недвижный взгляд.
     Она  узнавала его и не узнавала.
     Длинные черные волосы его растрепались, исхудавшие щеки и подбородок покрыла многодневная щетина, но во всем  облике  его читалась незнакомая прежде раскованность, уверенность, независимость.
     Она  засмотрелась.

     Шурка не сомневался, когда Оля-Коля говорила «ждут тебя» - ничего конкретного не имела в виду, но, так и есть - ждут.
     А он  тут…  в баньке…

     Вернулась Анна, налила в таз воды.
     Гостья  схватила его и вынесла  на двор.
     Долго  и   с удовольствием  плескалась в этом тазу.
 
     Анна принесла ей полотенце.
     Обещала истопить баню.
     На что Оля-Коля коротко отвечала, по баням шарахаться недосуг, ребят выручать надо, завтра и выдвигаться будут.

     Пришлось Анне   ответствовать гостье, что Александр не так просто в постели валяется.
 
     У него еще и здоровье хлипкое! Раздражалась  Оля-Коля. Не иначе Клещ решил отсидеться под крылышком у этой... тетехи.
     Шепну  ему  пару ласковых, помчится, как миленький,   подумала  Оля-Коля.  В  баньке не мешало бы размяться.  Но  некогда. Все потом.  После.

     В тайге  любой   пришелец - гость, а гость – значит, праздник.
     И принимать гостя на  Камчатке принято радушно  и угощать щедро.

     В честь пришелицы  устроили пир.
     Дед  достал рябиновку.

-  Надо это дело отметить! - Говорил дед. - Чтоб  да  в наших сопках да встренуться - небывалое  дело!

     А говорил, в тайге жизнь везде, грустно подумал  Шурка.

     Оля-Коля осмотрела стол.
     Грибы  во всех видах: похлебка грибная ячменная.  Картошка тушеная с грибами. Пирог с капустой и с грибами. Грузди  настоящие лохматые  соленые.

     Василь Спиридоныч ложкой выбирал из своей миски злополучные  грибочки, складывал их вкруг на столе, ворчал:

-   Ты  б  еще в чай  их затолкала!  Видеть  их нет сил больше!
-  Завтра  марципанов  настругаю.  –  Отозвалась  Анна.

     Пахучая рябиновка  сразу  ударила  в голову.
     Лица  у  всех порозовели, глаза заблестели.


     Шурка  понимал,  Ольге не терпелось узнать о его приключениях.
     Но ее характер не позволял вот так просто пристать к нему с расспросами.
     Поэтому, она молчала и ждала, когда он  начнет говорить.
     Он же не испытывал никакого желания открывать рот.

     Она  бросала на него испытующий  взгляд, признаваясь  себе,  что совершенно  не узнает этого  балабона.

     Не только несвойственное ему  молчание  раздражало ее.
     Ей не терпелось покинуть  ферму.
     Однако, Клещ действительно оказался не готов к походу.
     Когда  он встал с постели, наконец, то показался ей ниже ростом, так он исхудал.
     Могучие некогда плечи опустились, спина согнулась.
     Он выглядел старым и слабым - полное разочарование.

     И все же  она не собиралась оставлять его здесь.
     Клещ  нужен  Гавриилу, а значит,  она как можно быстрее должна выдрать его из этого болота и притащить, куда следует.

     Она не  спускала  глаз с Анны, требовала  ускорить  лечение.
     Растирки помогали слабо.
     Оля-Коля самолично делала несколько раз массаж дохлярику – безрезультатно.
     Тот кашлял,  температурил  и  плохо  ел.
 
     Анна по рецептам деда готовила новые настойки -  кашель  не исчезал.
     Время летело, лечение  шло  туго.
     Раздражение нарастало.

     Ко всему  прочему, Оля-Коля убедилась, не только болезнь задерживала здесь этого  доходягу.
     Слепой бы  заметил: у Клеща сносило крышу при появлении этой тетехи.
     И корова – дикарка сияла, -  умиление прямо, именины сердца. Тут, значит, амуры – любови, а там Гавриил  надрывается?

     Ольга злилась.
     И понимала, от злости ее Шуркино выздоровление  не  ускорится.

     Ненадолго она оставила Шурку на попечение Анны, сама махнула к ребятам  на Кабанью заимку.

     Каково же было ее изумление, когда опять там никого не оказалось.
     У  диких лесорубов заветная троица так же не обнаружилась.
     Озадаченная  Ольга не знала, что и делать.
     Она даже поплакала.
     Одна ведь и никто не видит.
 
     Сделав немалый крюк, сбегала к монашкам.

     Но Бушуева там еще не видели.
     Резей выздоравливал.
     И, как уверяла знакомая девчонка Полинка, перестал пугать ее.
     Не то кричал ночью, как зверь дикий.
 
     Ольга взяла  у монашек снадобий от простуды, жира  медвежьего  с травами горькими от кашля.
     Покрутилась вкруг монастыря вдоль забора, вдруг  Гавриил объявится.
     И вернулась на Лосиную  ферму.

   
     Шурка лежал все, как лежал.
     И скоро подыматься не собирался.
     Жир  медвежий, желчь  и  снадобья  монашек -  все пошло в дело.
     Но ощутимых результатов не принесли.

     Оля-Коля пошла ва-банк.
 
     Баню все-таки истопили.
     Но парили там не Ольгу,а не желавшего выздоравливать Шурку.
     Перцовки у Василь Спиридоныча не  нашлось, обошлись прошлогодней рябиновкой.
     Напоив до бесчувствия доходягу, остатки вылили на него же.
     Закутали  в одеяла, сверху взгромоздили стариковский  тулуп и оставили  так  на  ночь.
     Ночью  Шурка заорал, что замерзает.
     Ему сменили белье, перевернули одеяла.
 
     Утром он вскочил, схватил ведра и помчался к роднику.

     Ольга  аж хрюкнула:

- Сегодня же выдвигаемся!

     Анна возилась у печи, чугунок загремел в ее руках.

- Еще  чего! - Возмутилась она. – Не успел человек оклематься, давай опять его в сопки? Подождешь до завтра.

- Захапала чужое! - Парировала Ольга.

     Анна хлестнула ее взглядом.

- Врешь! Твоего здесь нет ничего!

     Вернулся  Шурка.
     Решили  отправляться завтрашним  утром.

     Где их искать? – ломали голову Оля-Коля с Шуркой.

     Некоторое время они спорили.
     Шурка настаивал на необходимости вернуться к диким лесорубам.
     Где же еще ждать, как не на точке расставания?
     К тому же, там его рюкзак, куртка и прочие вещи.

     Оля-Коля  возражала, курьеров там давно нет по той простой причине, что она сама их увела оттуда.
     Вещи его с ними.
     Но где теперь  ребята, она сказать не может.
   
     Анна стояла у печи, и не смотрела на них.
     Дед курил за откинутой занавеской.
 
- Кабы я знал твоих сотоварищей, - голос его зазвучал глухо, - так скумекал ба, где их встренуть.

     Шурка не мог оторвать глаз от Анны.

     Знаю я их, думал он, и что?
     По Камчатским сопкам можно тыщу лет бродить и не встретить, кого надо.

- Оно, конечно, смотря что знать. – Заключил Дед, словно подслушав Шуркины мысли.

     Шурка плохо соображал.
     Происходящее им воспринималось, как сон.
     Он не понимал, зачем взгромождать на плечи этот мешок, зачем подарки?

     Сейчас он шагнет за порог, и милый тихий домик на  пушистой поляне, огородик, овраг и родник уйдут из его жизни.
     Как будто и не было.
     И он сам уйдет из их жизни.
     Надолго, если не навсегда.
     Какого черта?! –  Уходить не хотелось.

     В последнее время он много думал о матери, о доме своем, об Анне, о той разнице в возрасте,  что препятствовала  его решительному объяснению.
     Сейчас все отошло на задний план и осталась лишь она,  Анна - одинокая, печальная и беззащитная.
     Он  собрался  поговорить с ней, но она  явно избегала его.
   
     Шурка выдернул из дома Олю-Колю.
     Прижал ее к бревенчатой стене:

- Никуда я не пойду! Здесь останусь!
- Тебя никто и не тянет! – Зашипела она. – Твоя доля Гавриилу  достанется. Пусть он с сопляком Алешкой груз тащит! А проводник  им помогает.

     Доля-то достанется, Шурка  поник, жбан проклятый!  Прибить Каналью.

     Провожала их Анна.
     С крыльца она не сошла и не вымолвила ни слова.

     Броня с радостным лаем бросилась в лес.
 
- К кузнецу пойдем! - Сказала Оля-Коля и  устремилась за ней.
     Шурка обернулся несколько раз.
     Анна с крыльца исчезла.
     У него защемило сердце.

     Ольга проводила его до грунтовки.
     Посадила на попутку до Козыревска.
     И велела ждать у местного кузнеца Папушоя.


-  Так это ж зять, свекр этого!..  -  крикнул было Шурка.


     Но  слова его потонули в грохоте взревевшего  мотора.
     Ольга махнула рукой на прощание.
     И грузовичок поскакал по ухабистой дороге.               
 
             

                ЛЕСНАЯ  ОБИТЕЛЬ

     Хлопнула  дверь.
     В  келью  вкатилась маленькая круглолицая девушка  в  чем-то длинном  и  сером.
     Свежий ветер ворвался за ней в комнату.
     Резей  вдохнул этот морозец  и … проснулся.

-  Опять без Исусовой молитвы заскочила. - Бормотала  девушка. - Прознает  матушка  Благочинная, задаст. Опять же, на исповеди  ничего не скроешь. И хотела бы, да нельзя.  Господь все видит, все знает.

     На некрашеный табурет перед кроватью она поставила  деревянную  миску  с кашей.
     Каша  пахла  одуряюше.

- Погодь. Счас супчику принесу. – Щебетала девчушка.

     Раздвинула  занавески  на  окошке и вылетела в дверь.

     В печке  весело потрескивали дрова, за окном голубел рассвет.
     Резей  шевельнулся, резкая боль пронзила тело.
     В глазах  потемнело, в этой темноте поплыли красные круги,  их догоняли белые  и зеленые.
 
     Вернулась  давешняя девушка  с миской супа.
     Но сразу кормить Резея она  не стала.
     Присела на скамеечку у постели больного и принялась  умывать его  теплой водой с травами  из  деревянной лоханки.
 
-  Теперешний  день дороже всех других. Придет матушка Мария, лекарница наша, живо  вас  на  ноги  поставит.  –  Говорила  она.

     В помещение  вошла  другая  монахиня, значительно  старше.
     Перекрестилась, творя молитву.
     Поклонилась, покосилась  на  сидящую.
     Та усердно  терла  руку  больному.
     Резей прикрыл  глаза.

-  Сестра  Ненила. Вынюхивает что-то. -  Шепнула  она.

     Сестра  Ненила  направилась к  печи.

- Что ты ему там  шепчешь? Не слышит он.   
-  Как же не слышит? Очень даже слышит. Это ничего  не  значит, что  он  в  беспамятстве. Душа, она  завсегда бодрствует.

-  Слышу я все. – Сказал  Резей. – И даже вижу.

     Старая монахиня  поджала губы, отвернулась к печи.
     Разворошила в печке угольки.
     Подбросила щепок, поставила на печь посудину, что принесла с собой.
     Младшая старалась сохранить строгий вид.
     Вознесла глаза к  потолку, шептала молитву, все терла покрасневшую руку Резея  мокрой тряпицей.
     Глаза ее блуждали по потолочным  доскам и губы невольно растягивались в улыбку.
     Резей  забрал  руку,  подставил  другую.

     Он  наблюдал за обеими с нескрываемым любопытством.
     Сроду он не общался  с  монастырскими, а тут еще в обитель завалился, да в женскую.
     Мужики,  завидуйте!

- Пришла! Пришла  матушка! - Шелестом  пронеслось по  двору.
 
     В комнату вошла  монахиня, высокая и стройная.
     На бледном лице  ее только и  чернели глаза да  брови  дугами.
     Из-за  темных длинных  одежд возраст  ее был совершенно  непонятен.
     Ей можно было   дать и  двадцать пять лет,  и  все  пятьдесят - тоже.

     Ненила шепнула что-то молоденькой  монахине  и та  ушла в дальний  угол, за печь.

     Высокая монахиня быстро подошла  к  Резею, откинула  одеяло чуть ниже пояса,  подняла  рубаху и стала  внимательно  осматривать  тело.
     Тонкими сильными пальцами  помяла  впалый живот.
 
     Достала из  одежд  фанерный  ящичек,  вынула  коробочки и бутылочки со  снадобьями.
     Велела  подать сосуд с горячей водой.
     Открытую  рану на руке у локтя  посыпала  порошком,  перевязала  смоченной  в пахучем  травяном  растворе  повязкой.   
     Синяки смазала сладко пахнущей мазью,  перебинтовала.
 
     В  алюминиевый ковшик  бросала   травы и порошки.
     Трясла над  ним  бутылочками.
     Шептала.
     Крестилась медленно.
     Велела  глотать  горькое варево.
 
     Поклонилась иконам,  перекрестясь  широко,  и  удалилась.   
     За ней вышла и  сердитая  монахиня  Ненила.
 
- Матушка! – Глаза девчушки восторженно сияли.

     Она принялась кормить гостя супом.
 
     Через  минуту Резей решил, что мать Мария ему привиделась.
 
     Юная  Полина  оказалась вовсе не монахиней,  а  послушницей.
     Была  она из многодетной семьи  с севера Камчатки,  аж  из  Хаилино.
     Очень  подвижная и словоохотливая, она  мечтала  о пострижении,  старалась  следовать сестринским наставленьям,  твердила  монастырский  Устав.
     Но  чрезвычайная  живость  и неистребимое  любопытство  ко  всему вставали  преградой на ее пути к  мечте.
   
     Она  обрадовалась появлению  нового человека в монастыре.
     Ее  совершенно  не  заботило, что страдалец – посторонний мужчина, и в женском  монастыре  лицо  абсолютно нежелательное.
     Она  самозабвенно ухаживала  за ним и днем  и  ночью.
     Меняла повязки,  варила травяные  настои по указу матушки-настоятельницы,  читала молитвы  о  выздоровлении.   Развлекала  гостя светскими  беседами.

     Матушка – настоятельница  и  сестра благочинная  считают,  что она   еще  не  готова  к принятию схимы.
     А она старается, очень  старается.
 
     Сейчас она  дежурит у его постели.   
     И если  бы матушка-настоятельница  приказала  сестре  Нениле или  сестре  Рафаиле ухаживать за ним,  она  все равно настояла бы на этом  послушании.
     Она  знает,  так лучше.
     Сестра  Ненила  слаба  здоровьем  и  руки  у нее  слабые.
     А  сестра Рафаила скора, и сидеть на одном месте ей тягостно.
     Зачем человекам мучиться? А  она  молодая, крепкая.

 
     Избитое  тело  болело.
     Резей  плохо соображал сейчас, но понимал одно: эта  веселая маленькая  девочка пока  не монахиня, но очень хочет стать ею.
     И  еще,  ее  прохладные  пальчики обладали необъяснимой  чудодейственной силой.
     Стоило им  слегка коснуться ноющей спины или  ободранного  локтя,  боль тотчас  же  уменьшалась,   утихала.

     Вечерами  Полина  дежурила  у его постели,  вслух читала  перед  свечой  монастырский Устав:  «Входить в чужую келию следует с молитвой: "Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас",— и только тогда входить, когда будет получен ответ: "Аминь".

-  Очень строго  все должно быть. – Рассуждала  Полина. – У  меня не получается.

     На  третий день  Резей встал.
     Постоял  у постели  и рухнул.
     Ноги  совершенно не держали его.
     Опять  пришла матушка,  смотрела  руки-ноги,  неслышно давала указания послушнице.
     Резей все  старался поймать взгляд ее.

     Стоящая  в  изголовье  Полина успела  шепнуть:

-  Не смотрите  в  глазаматушке.  Осердится.

     Резей не  понимал, почему  красивая матушка  должна  на  него  сердиться,  когда  ему  лучше  и  мир  прекрасен.
     Он поманил  пальцем  послушницу, не спуская  глаз  с лекарницы:

- А матушке разве можно  сердиться?

     Послушница  часто-часто  заморгала  ресницами,  и   уставила  взгляд  на Резея.
   
     Тот  улыбнулся.

-  Разве   можно  так  смотреть?

     Личико ее мгновенно запунцовело, она  низко склонила  голову.
     Матушка  даже не  взглянула в их сторону.
     Сделала  свое дело и растаяла в дверном  проеме,  как  обычно.

     Резей отлеживался, осматривался.
     Через  неделю  он  мог самостоятельно выходить  во двор.
     Но  сидеть долго  на крыльце ему  не  позволяли.
     Дни  стали  гораздо  прохладными,  и  матушка  боялась  воспаления  легких  у  ослабленного  путешествиями  гостя.

     Изредка  заходил батюшка Зосима.
     Интересовался состоянием здоровья его.
     Причащал и  исповедывал.
     Спрашивал о матери.
     Оказывается, знавал  он  по молодости  и  мать  Резея  и  отца  его.

- Совсем недавно  видел мать твою в Усть-Камчатской церкви, – говорил отец Зосима.
- Где?  Она уехала  отсюда лет пять уж как.
- А вот лет пять назад и видел. Поседела вся, сморщилась А ведь не старая. Сколько ей?
- Много.

   Он ожидал упрека. Но батюшка улыбнулся только.

-  В  тайге-то ты зачем? Заблудился?

     Пришло вкратце обрисовать суть их вояжа по сопкам.
     Внимательно выслушав, батюшка вздохнул.

- Злато. Все зло от него. Все тяготы мира.
- Какое там злато! Деньги – вот причина.
- Я и говорю: злато. Управляют человеками страсти. Чем мельче душа, тем сильнее страсть.
- Какая страсть?
- Всякая. Пагубная. Страсть обогатиться. Всего много и сразу.  Но особенно страсть властвовать. Управлять умами и душами. О, власть!  Она так коварна, даже самая небольшая. Она опьяняет. Она кружит голову. От высоты и кажущейся безнаказанности. Губит она и одержимого ею. И тех, кто рядом. И не рядом - тоже.
- Батюшка, вы – анархист? - Резей  приподнялся на подушке. – Государства нет без власти. И церкви, кстати, тоже. А Божья  власть?

   Отец Зосима низко склонился  и зашептал прямо в ухо собеседнику:

- Сам так думаю с недавнего времени. – Он выпрямился. – Собственными крамольными размышлениями дошел до  мысли  такой - всякая власть есть насилие. А, следовательно – преступление.  Государство  преступно  в основе своей.  Его силовые институты – инструменты подавления граждан собственных, и ни  что  иное.  И не важно,  кто правит. И с какими идеями. И как это обзывается. Как известно, дорога в ад выстлана благими намерениями. Любое благое намерение, приводимое в жизнь властью посредством  граждан,  есть насилие. Государство должно отмереть. Я многого  не знаю, глобализация торговли и производства,  банковые спекуляции. Мне это и не нужно.
     Но я знаю одну истину.  Толпой,  людьми  не  станет командовать  человек умный, тонкой  душевной  организации. Личность, осознающая другого,  как   самого  себя,  понимающая  или  старающаяся понять другую личность.  А  рвется  к  власти  грубый  невежа,  способный  оскорбить и  унизить, растоптать  ближнего.  Этот невежа на все способен ради денег и власти. Случись, он по трупам пойдет. Долго  не  размышляет. В истории это сплошь и рядом.
 
- Читал я что-то такое давно такое у Кропоткина. Или Бакунина? - Произнес Резей.
- В монастырской библиотеке таких книг нет. – Вздохнул отец Зосима.
- А интернет?
- В тайге?

     Они  помолчали.

- А  вообще, если хочешь  оставаться  счастливым,  закрой один глаз на все, что происходит вокруг. – Отец Зосима встал.
- Кто это сказал?
- Люди. Человеки.

     Отец  Зосима ушел.
     Резей в одиночестве долго раздумывал над услышанным.
     Сам он не знал, согласен ли он с теорией батюшки или  думает иначе?
     Вспомнил болото, скитания по сопкам с друзьями   и решил: от того, подумает ли он так  или иначе – ничто в мире не изменится.


     Однажды он проснулся с неясным желанием
 «чего-то  большого  и  светлого».
     Когда  до  него  дошло,  что  он  вновь  впадает в свое обычное  состояние, радости не было  предела  -  он  явно  выздоравливал.

     Оказывается, человек может обходиться без многих, очень многих вещей.
     Для  Резея это  было воистину открытие.
     Все, что  нужно для  жизни,  монашки  производили  сами.

     Монастырь  в  сопках обосновался не так давно.
     Над входом в каждый домик-келию - крест.
     Сквозь  еловые ветки проглядывала невысокая деревянная церковь.
     В обители молились, читали и переписывали старинные книги, вышивали, писали иконы – жили всем тем, чем обыкновенно жив  монастырь.
     Несколько начатых построек успело  зарасти высокой травой.
     Деньги  появлялись здесь нечасто и немного.

     Монастырь держал небольшое стадо коров, несколько лошадей  и пасеку.
     Потому свое молоко, творог со  сметаной в непостные дни был обыкновением на сестринском  столе.
     Пчелы снабжали их медом.
     Монастырской пасекой заведовал отец Зосима.
     Хлеб  пекли сами.
     А по праздникам  делали  пироги, и даже торты с  пирожными.
     Грибами и ягодами благословлял  их щедрый камчатский лес, а ближнее озеро и  река – рыбой.
   
     Аккуратность  и добротность, с  которыми  монахини  устроили  свой лесной  быт, позволяли  не  только сносно выживать в суровых  условиях камчатской  тайги, но время  от  времени радовать себя  приятными  излишествами.

     Работали сестры от темна до  темна,  тяжело,  но с молитвою.
     Как доставалось монастырю его благополучие, Резей видел по красной растрескавшейся коже рук сестер,  по обветренным загорелым  личикам. По  изношенной выцветшей рабочей  одежде.

             
          ГАВРИИИЛ    В   МОНАСТЫРЕ

     К середине октября  на увядшей листве появился иней. Он же покрыл тонкие веточки. Холодно стало дышать.
     Лиственный лес пропал, сменился  и  непроглядными   ельниками, пихтачами   и кедровниками.
     Кажется, и небо свинцовое  здесь  уже  и ниже.
     Облака  цеплялись  за  сырые  верхушки   вековой  хвои.
     Солнце  провалилось в тучи.
 
     Вероятно, его здесь никогда  и не  было.
     Все это  угнетало  и  давило.
 
- Ты знаешь, куда мы идем?
- Там есть тропа. Зимовье, заимка какая-нибудь? Или еще что?
   
     Осматривали скалы впереди, сбоку  невысокое ущелье, внизу река.

- Мы сможем пройти здесь?
- Ты  знаешь другую дорогу?

     Гавриил уже  который день тащил  груз  за  двоих, контейнеры  оттянули  плечи.
     Порой ему казалось, что руки его уже  свободно  достигают колен.

     Спустились к реке.
 
     На  противоположном   берегу   женщина  в   черном набирала  в  ведра  воду.
     Она заметила незнакомцев, поспешила уйти.

     Алешка ахнул:

- Неужто монашка? Монаха встретить – к несчастью.
- Это ж баба. Невеста Христова. - Заметил Гавриил. - Где-то поблизости Резей.

     Алешка сбросил тяжелый вещмешок, прыгнул в воду на  камни и побежал за монашкой.
     Та ускорила шаг и норовила скрыться в кустах.
     Алешка прибавил шагу.

- Девушка! Девушка! Можно вас проводить до дому? Наш Резей у вас. Не бегите, пожалуйста.
 
     Но как он ни торопился,  монахиня словно растворилась   меж  елок.
     Огорченный, он повернул к берегу.
         
 - Ну что, сорвалась рыбка? – Спросил Гавриил.
               
– Если монашка, поблизости  должен быть  монастырь. - Заключил Алешка.                – Логично. -Согласился Гавриил.
- Я пошел? – Выпрямился Алешка, когда они последний  рюкзак перетащили на другой берег.
- Возьми с собой Диего. – Посоветовал Гавриил. – Не то потеряешься. Темнеет.

     Далеко идти им не пришлось.
     У  реки  тропинка  метнулась в ивняк,  протиснулась в заросли ольховника и побежала, теряясь, под старыми мрачными елками.
     И  неожиданно уткнулась в  высокий частокол из толстых, плохо ошкуренных, бревен.
 
    Они совершенно  вымотались в поисках входа-выхода, прежде чем Диего догадался воткнуть ветку в узкую щель меж столбов.
     Когда же они вновь наткнулись на нее, оба буквально свалились под ель
.
- По одной и той же орбите три или четыре раза лётаем? – Догадался Алешка.

     Диего кивнул на частокол.

- Хорошо спрятались.
 
     Они прислушались.
     Из-за  частокола не доносилось ни звука.
     Курьеры недоумевали, ощупывая  массивные бревна:

- Как же она туда просочилась? Неужто перелетела, как ворона?

     Бревна столь  плотно  были прилажены друг к другу, что Диего,  немного поразмыслив, отказался самостоятельно искать врата в сей рай.
     Алешка же еще с добрых полчаса едва ли не обнюхивал каждый столб в надежде найти  хоть мизерный проем.
     Помешали быстро опускавшиеся на тайгу  сумерки.

- Где тут пульт? Где-то же вход есть? А? – Спрашивал он  и себя и спутника.

     Подошел с рюкзаком  Гавриил.

     Втроем они перетащили остальные  вещи к загадочному ограждению.
      
     Алешка  уже не в первый раз стучал пустой миской по  пахучим столбикам.
     Увы, на стук никто не отзывался.
     Он  влез на ближайшую ель.
     Густая хвоя скрывала все, что находилось по ту сторону изгороди.
     К тому же совсем стемнело.
     За  частоколом будто  все  вымерли.
 
- Может, там  и  нет  никого,-  засомневался   Гавриил.

     Алешка снова влез на знакомую елку, когда в темноте замаячил  огонек.
     Бесшумно разомкнулись деревянные столбы, и пред взором путников предстала высокая фигура  в длинном черном одеянии с толстой  свечой в руке.
     Монахиня молча поклонилась.
     Алешка спрыгнул  с елки прямо перед ее носом.
     Свеча затрепетала, монахиня и бровью не повела.
 
     Путники поздоровались.

- Господи, спаси. Что вас привело к нам? - Строгий лик женщины не располагал к вольной беседе.

     На просьбу курьеров  приютить их в обители  монахиня  отвечала,  мужчинам  сюда нельзя. К тому же, и устроить их совершенно негде. Монастырь только строится.

- Строится? Мы могли бы помочь вам. – Не растерялся Гавриил.
- Наш человек у вас. – Выпалил Алешка. И осекся. Его ткнули  в бок.

     Она  с сомнением осмотрела троих пришельцев, едва не  подпалив носы каждому своей толстой свечкой.

- Крещеные?

     Диего прказал на груди крест, остальные перекрестились.

-  Проходите. –  Сказала  она,  немного поразмыслив.

-  Звоночек повесьте. А  то  стучать  руки  отбили.  -  Бурчал  Алешка, всматриваясь в  кромешную  темень. - Если бы не  забор, фиг  бы  догадался,  что  тут  люди.

     Сквозь  елки  не  блистало ни  огонечка.
   
     Вещи  оставлены  были  у ворот.
 
     Гавриила тут же повели к настоятельнице, двое  ждали  у  крыльца.
     Роскошная красота хозяйки  таинственной обители  мало  вязалась  с  ее  чопорностью.
     Сухим бесстрастным  голосом   она  спросила  его о цели путешествия.
     Он решил: ведьма.
     И  промямлил что-то.
     Она терпеливо его слушала.
     Коротко  взглянула  на  монахиню,  что  впустила  странников.
     Та  вышла,  вернулась с Алешкой и  проводником.

     Ободранные, бородатые, изнуренные  тяжелым грузом,  предстали  они   пред  суровым  ликом  матушки-настоятельницы.

     Настоятельница скользнула  по ним быстрым  взглядом.   Поинтересовалась, нет ли случаем у них с собой  томика Льва Толстого?

-  А надо? – Испугался Алешка.

    Проводник Диего виновато развел руками и вознес глаза к потолку: О, Господи!  Она еще и дура!

-  Нам только  и делов, что романы на горбу  по  сопкам таскать!- Возмутился  Гавриил.

     Давешняя монахиня метнула  черные  молнии  в его  сторону.
     Настоятельница продолжала:

-  Сестры ютятся в  кельях по нескольку человек. У  нас пока нет гостиных  комнат, поэтому  сестра Ненила  поместит  вас…         
     Она взглянула  на  монахиню.

-  В бане. -  Вставила та  поспешно.
-  В бане. – Повторила  Настоятельница. - И  помните,  долго вам находиться здесь нельзя. Без приглашения по обители не передвигаться. Необходимое, в чем случится нужда, вам предоставят. Но не  более.

     Мгновенно по  монастырю разнесся слух: сестра Ненила    привела трех богатырей из леса.
      
     В баньке  было тепло, пахло  вениками.
     Видимо,  в ней  недавно  мылись.

     Упали, не раздеваясь, по полкам, в чем были.
     Звон монастырского колокола к заутрене не смог прервать их богатырского сна.
     Присланная матушкой инокиня, споткнулась о  вещмешки у порога.
     Разглядела в полумраке разбросанные по  лавкам фигуры,  и тихо  затворила дверь.
 
     Разбудила она их в полдень.
     Представилась  сестрой  Рафаилой,  показала, где  умыться.
     С тоненькой  монахиней притащила  две кастрюли - уху  и  макароны.
     В небольшой алюминиевой фляге  доставили компот.
     Склонив  голову, тихо  прочитала  молитву  и  вышла.
   
     Постная монастырская пища оказалась необыкновенно вкусной и сытной.
     Уха им чрезвычайно понравилась.
     Обычные макароны, сдобренные жареным луком, были съедены вмиг.
     Кисловатый рябиновый компот, что принесен был в  трехлитровой фляге, как нельзя лучше завершал трапезу.

     Алешка дивился:  слипшиеся макароны с луком и толченой черемшой никоим образом не прельстили б его в домашней обстановке.
     Тут уплетал, за ушами трещало.
     Он поднял  голову  от  алюминиевой миски,  его   спутники сосредоточенно поглощали  обед.
     А  может,  они   просто соскучились по обычной   пище?
     В  тайге  всегда  голодно.

     Вскоре прибежала  сестра  Рафаила, и   в  совершенно  ином  настрое.

     На гостей обрушился такой поток информации о  местной жизни  и  порядках, что курьеры только успевали раскрывать рты да  переглядываться.

-  У нас и гостиничной нет. Кто знал?  в этакой тиши живем,  и вы  тут  как  тут  появитесь? - Первым делом сообщила  она.

     Говорила она так  скоро и напористо, словно  боялась, что  ее  сейчас или остановят или слушатели  разбегутся.
 
- Батюшка  Зосима никак не оправится. Только стопы свои куда, а тот ему дорогу застит. Скорбей много.
 
     Батюшка  Киприан,  их  духовник,  шампуни отвергает – все химия.
     Велит  мыться хозяйственным мылом и волосы – тоже.
     Так здоровее.
     И нет никакой  аллергии.
     И  стирать   лучше   тем  же  мылом.
     Надо белье намылить и оставить так.
     Лучше на солнце.
     Все и отбелится.
     А полоскать лучше в проточной  воде.
     Река-то под боком.
     И мыло реку не  губит, это ведь не стиральный порошок.
     А  мазями-кремами они  тоже не пользуются,  магазинов – аптек тут за сто верст не сыщешь.

     Но из этой печали их батюшка вызволил.
     Мазь сестры варят  сами.
     Состав очень простой и надежный: мед, воск, сало дичи или сливочное  масло и прополис.
     Вот  тебе и антисептик и косметическое средство.
     Этой мазью и лицо мажут, от мороза или от  солнца, и ссадины лечат.

     Да и еще много  чего - мало  ли.
     Батюшка  сам придумал  состав.
     И  щедро делится  с  сестрами.
     Вот, взгляните.
     У нее коробочка  с  собой.
     Замечательно  пахнет, правда?

     Сестра  Рафаила достала из  черных  складок своей юбки  небольшую  берестяную  коробочку и сунула  ее к носу каждому из  присутствующих.

     А  еще  батюшка  Киприан  велит  изучать  местные  растения.
     Он привез несколько книг из Петропавловска.
     Есть дикие растения – абсолютно  съедобные.
     С  ними  можно  даже  пироги  стряпать.
     А ведь  сестры  даже  не подозревали об этом.
     А есть растения,  которыми  стирать  можно.
     Правда, здорово?
 
     Гавриил  что-то  буркнул  из  своего  угла, но  Рафаила   не обратила   внимание и продолжала с жаром свое повествование.
     Оказывается, к ним должны  были  приставить не  ее, а  послушницу Полину.
     Но  Полина  нынче  занята.

     Вот уже скоко дней  в ее келье  живет «ранетый дядька, что впал  в  болезнь», сама она ночует в трапезной.
     Отдохнуть  и прилежать ей некогда, потому как цельный день на людях.   
     А  сегодня с утреца и тетка с собакой приперлись, и неизвестно, кто злее: собака или хозяйка ейная.
     Сестер  шуганула, на саму матушку Благочинную цыкнула.
   
     Ой-ей-ей! Сколько она наговорила.
     Будет ей порицание.
     Сестра Ненила  обязательно  сообщит  матушке Марии о  ее грехах.
     Рафаила  похватала  кастрюли  и убежала.

     Гавриил тут  же отправился взглянуть на «ранетого».
 
     Тут-то они и столкнулись.
     Памятуя о раздетом  Резее,  Ольга  притащила  ему  куртку, брошенную у лесорубов.
 
     Более всего Олю-Колю покоробило, что этот небритый бродяга  Гавриил нимало не удивился ее появлению.
 
     Окинул  неприветливым взглядом, поздоровался и удалился, ни о чем не спросив.
     Она  быстро собралась и, не прощаясь, ушла.

     Неподалеку от монастыря остыла, подумала, сказать бы надо о Шурке.
     Но обида опять ее захлестнула, и  она  пошагала  дальше.
     Набрела в густой кедрач  на  шишки.
     Зеленые, блестящие, как елочные  игрушки,  они соблазнили ее своим ароматом и необыкновенно крупным размером.
     Она немного постояла,  подумала  и  стала набивать  ими все подручные емкости.

- Иногда надо доверять интуиции, - говорил Гавриил, с чудовищной силой сжимая  кулак Резея. – Наобум шли. К  тебе, дружище.

     Он  с трудом сдерживал  непреодолимое желание  сграбастать  друга,  да  прижать  к  себе, да так,  чтобы  косточки  захрустели.   
     Останавливало присутствие   посторонних.
 
     Стоило Полине  на  минуту выскользнуть из помещения, как Гавриил сгреб-таки  приятеля  в свои железные объятия.
   
     Странный звук и слабый стон заставили его разжать руки.
     Гавриил  оглянулся  в  поисках источника непонятных звуков.
     Но на пороге никого не было.
 
     Он повернулся  к приятелю:

- Больно? – Прохрипел он, потрясенный.
 
     Шурка  виновато  улыбнулся:

-  Извини, болит еще.

     Он хотел рассказать о плене, о побоях,  о побеге…  и запнулся.
      
     Гавриил меж  тем  разглядывал приятеля, стараясь  вникнуть в услышанное.
 
     Болит?  Как это?
     У него самого сроду ничего  не болело.
     Ему совершенно  было невдомек, как может болеть  сердце или печень с почками? Где они есть?
 
     Со  скукой и недоверием  выслушивал жалобы знакомых по поводу головной боли или рези  в желудке.
     Дожил он до сорока пяти лет и не верил, что голова может кружиться или просто болеть.  Ему знакома была усталость, и только.
 
   - Не может голова болеть, - уверял приятелей Гавриил. - Башка – не коленка. На нее не падают.

     Никакие доводы не могли убедить здоровяка в обратном.

     Но сейчас бледный вид Резея заставили Гавриила задуматься.

- Как же ты пойдешь дальше?

     Резей свесил ноги с кровати.

- Как-нибудь. Не оставаться же в дамском монастыре. Хотя, всю жизнь мечтал об этом. – Он поморщился. И улегся  снова.
 
     Гавриил уставился на голые ноги Резея.
     Прежде ему и в голову не приходило обращать на них внимание.
     Сейчас он видел костлявые лодыжки, бледные тощие икры, тонкие волоски на них.
     И это ноги мужчины?
   
     На вопрос  приятеля о Шурке, Гавриил отрицательно качнул  головой и прикрыл глаза.
     Ни думать, ни говорить о плохом  сейчас не хотелось.
   

     В комнату бесшумно проник Диего с маленькой кожаной торбочкой.
     Взял кружку с высокой  скамьи.
     Опорожнил торбочку, залил  горячей  водой  с плиты.
 
- Матушка Мария лечит,- вяло отмахивался  Резей. – Накачался по горло этим гербарием. Еще ты тут. Один чих от них.
   
     Диего постучал пальцем по спине Гавриила, призывая отодвинуться в сторону.

- От моих не чихают. Завтра встанешь. Послезавтра дальше пойдем.

     Гавриил согласился:

-  Слушай  ительмена.

     Ольга  потихоньку вернулась в обитель.
     Просила у сестры Ненилы прощения, одарила  насельниц ворохом шишек.
     Взяла  еще мешок, помощницу, и вновь отправилась шишковать до вечера.
 
     Ольга сама страдала от своей вспыльчивости, но дурой  себя назвать не согласилась бы.
     Ночевала в сторожке у восточных ворот.   
     Ждала выдвижения группы.
      
     Приходилось самой себе признаться, чем холоднее и  угрюмее  был  с  ней  Гавриил,  тем сильнее  душа  ее стремилась к этому  бездельнику.

     Резея мучила совесть.
     Она терзала его с того самого момента, когда  некий тип неожиданно согласился отпустить его за непонятную услугу.

     В обмен на свободу этот мужик вырвал из  него обещание отдать ему нечто.
     Что – не сказал.
     Да и Резею было не  до выяснения таких тонкостей.   
     Он был так избит, что хотелось одного: забиться в угол и  исчезнуть.
     Он плохо соображал и толком не понял, чего от него хотят.

     Незнакомец быстро развязал  его руки, вывел из сторожки, и указал, в какую сторону двигаться.
 
     Спотыкаясь и падая, плохо соображая, Резей  поплелся, как мог, быстро  по тропе.
     Чужак помочился на  его  след  и вернулся в домик.
 
     Резей  же  заблудился  и  Шурке не помог.
     Жив ли он?
     Камчатские сопки непредсказуемы.
 
     Вот объявился Гавриил, а радость его половинчата.
     Он понимал, что нет его вины в том,  что Шурка был зверски избит, а ему удалось сбежать от  Еремина.

     И  рассказать бы  надо.
     Но и говорить, по  сути,  не  о  чем.
 
     Поначалу  ему казалось, вот сейчас он все  объяснит.
     Расскажет, как на  самом  деле все  случилось.
     Потому  что ничего  страшного  и не  случилось.
     И  не  сделал он ничего  плохого.
     И все поймут, никакой он не предатель.
     Не подлец.

     Хорошо оправдываешься,- думал он. - С другой стороны, может, и не подлость это? сбежать от бандитов одному, без  друга? раз  подвернулась  такая  оказия.

     Он притянул за рукав Гавриила.

- Слушай. Какие здесь красотки, скажу я тебе.  Иконы!  Истинные  красавицы. Они же не красятся!  Матушку – настоятельницу видел?

     Гавриил  кивнул.

-  Женюсь. Пока я больной, я женюсь… Но когда я вылечусь, я не женюсь никогда.
- Как же ты  женишься, когда ты женат?
- Н-дааа. А женат ли я?

     Гавриил усмехнулся:
- Ну, брат, тебе лучше знать.


     Как  и обещал  Диего,  назавтра  Резей  встал с постели  самым  чудесным образом.

     Сбежались  сестры и с тихим  изумлением  воззрились на вполне бодрого  Резея.
     Тот  вышагивал у часовенки и  кокетничал  со  всем  монастырем  сразу.
     Своим  появлением  сестра Ненила распустила собрание.
      
     Гавриил объявил о немедленном  выступлении.
     По великодушному решению  матушки –настоятельницы путешествующих  снабдили нехитрым пропитанием и  водой в пластиковых  бутылках.
     Хлебы с остальными продуктами в Алешкином рюкзаке нес пока слабый  Резей.
     Послушница  Полина успела сунуть ему в ладонь  иконку.
     На шею Алешке надела на суровой нитке образок.

     Они выходили через восточную калитку.
 
     Следом за курьерами незаметно выскользнула Ольга с Броней.
     В западную калитку вошли Дед с Анной.
 
     Позади них, на тропе меж еловых стволов замелькали люди в камуфляжной форме.
 

     Коммандос ворвались в монастырь.
     Сестра Ненила пыталась  задержать чужаков.

     Еремин   заверил  о наличии   горючих  средств  за их  плечами.
     В  случае необходимости  средств  этих  хватит, чтобы пустить  дымом  по  ветру  их  красивые  домики вместе  с часовней и  частоколом.
     Пришлось  уступить.

     Матушка холодно выслушала Еремина.
     Она сожалеет, но ничем помочь не может.
     Чужим мужчинам не место в женском монастыре,  их просят поскорее удалиться.
     Она вперила в пришельца ледяной взгляд и более Еремин не смог вытащить из нее ни слова.
 
     Он рыл носом землю.
     Но, кроме свежеиспеченного хлеба и кастрюль с варевом, ничего путного  не нашли.
     Монахини  не показывались, заперлись в маленьких бревенчатых избушках.
     Как ни  стучали, как ни высматривали их в крошечные темные окошки, никого высмотреть не удалось.
     Давешний  старик с девахой как сквозь землю провалился.

     Из малюсенького  деревянного храма выволокли на свет божий дряхленького попика.
     Рыжему попик пригрезился переодетым  проводником Бушуева.
     Еремин  дернул его за бороду и оба  кинулись  стаскивать с попа сутану.
 
     Попик взвизгнул, невесть откуда взявшаяся тетка, круглая, как колобок, вцепилась зубами в кисть рыжего.

     Настал черед визжать рыжему.
     Тетка покатилась в сторону.
     Попик одернул рясу, осенил себя крестом, перекрестил рыжего с Ереминым  и медленно  вплыл в часовенку.
     Все это наблюдала матушка из своей кельи.

     О ночлеге в монастыре нечего было и думать.

     Еремин и не подозревал о существовании тайной восточной калитки.
     Покинул монастырь западными вратами, откуда пришел.

     Курьеры заснули под открытым небом.
     Диего вызвался стеречь костер, но задремал.
     К утру резко похолодало, поэтому проснулись все одновременно.
     Не завтракая, двинулись  дальше.
     Ноги буквально подкашивались.

- Как сразу мороз-то стебанул!  -  Сокрушался  Алешка.

     Следующие три дня выдались сухими солнечными и без приключений.
     Сплошняком пошли болота, топи, мари, перемежающиеся гривками.   
     Пришлось свернуть к востоку и держаться гор.
     Пару раз пролетал над ними вертолет.
 
     Еду,  как  могли,  экономили.
     И  все  равно она как-то сразу быстро улетучилась.
     Надо было охотиться или заняться рыбалкой.
 
     Курьеры уже стали  привыкать к хронической усталости, недосыпанию и скудному питанию.
     Груз становился только все неподъемнее и неудобнее.

     К вечеру очередного  дня дошли до границы леса.
 
     Пошли было по разбитой грунтовке.
     Передвигаться вдоль ям и ухабин быстро надоело.
     Выбирать не приходилось: продираться сквозь дикий малинник  и  шиповник  было  еще труднее.

     Словно из другой жизни послышался звук мотора.
     Позади, из-за поворота выкатился древний, некогда белый пазик.
     Колеса утопали в подмерзшей колее.
 
     Через дорогу  перекатился  серый  комочек – всполошенный  грохотом  зайчишка.
     Автобусик  приближался.
     Курьеры  переглянулись.
     Алешка кивнул в сторону леса.
     Резей  взглянул на  Гавриила.
     У того  дернулась  щека – поздно.
     Пазик  остановился перед  ними.

   
                У  ЕРЕМИНА  В ПЛЕНУ

     Осознание того, что утаенные от шефа,  последние  ошибочные действия рано или поздно всплывут, терзало  Еремина.
     Он не знал, как сказать об исчезновении  Исаева.
     Куда тот делся? Переметнулся к Бушуеву?
     В лесу потерялся?
     Кто его знает, этого  Ухо?
     Может, этот Исаев - его брат родной, родственник, и дороже ему всяких благ?
     А может,сидит с ним за  столом сейчас  и ухмыляется, а он молчит… или еще что…
     Скажет, почему не искали, не сообщили вовремя? Человек пропал, все-таки.
 
     Еремин  собрался связаться-таки  шефом,  но со связью стряслось что-то и исповедь пришлось отложить.
 
     Еремин ликовал и готов был  изжарить Исаева на костре, попадись он только ему.
     Ему не  хотелось  даже  самому себе  признаться,  что-то мешает ему быть решительней.

     В последнее время он сам себя не узнавал, словно  топтался  на  месте.
     Сопки эти совершенно замутили голову.
     Настаивая на штурме диких лесорубов,
     Исаев  нимало не  сомневался,  упрямый Еремин поступит наоборот. Исходя из  своих амбиций  и  соображений.
     Так и  получилось.
     Рассуди он здраво: зачем  ему те  два  пленника? Пьяных и  пустых.
     Но  тогда он  и  слушать никого не  стал.
     Теперь же  - начинать все заново?
     Ищи-свищи их по сопкам и медвежьим углам.

     Встревоженный отсутствием новостей, Ухо выслал  служебный пазик с новой рацией, продуктами и одеждой.
     Новых  людей не послал,  посчитав  разумно,  и этих  дармоедов достаточно.
 
     Ереминцы  встретили подарки на ура.
     Упросили  Еремина  пазик не отсылать, а продолжить  преследование на нем.
     Тот и сам решительно устал таскаться по  неприветливым сопкам, поэтому вяло  согласился.
 
     Как  водитель не упирался, – топлива прихвачено только на туда и обратно, пришлось таки ему  рулить по  давно не езженым  буеракам.
 
     Вот  уже несколько часов Еремин трясся в неудобном пазике, глотал бутерброды с  колбасой, присланными Ухом, один за  другим.
     Его сотоварищи не отставали.
     В какой-то момент он даже испугался, что колбаса  закончится прежде,  чем они насытятся.
     Но  тут взгляд его  наткнулся на ящик у первого  сиденья.
     Он  велел оторвать доску.
     Коричневым жирным блеском мерцали  из темноты стройные палки  вареной и полукопченой колбасы.
     Мужики  довольно  всхрапнули, и энергично  продолжили трапезу, запивая все горячим чаем  из  термосов.

     Еремин еще не успел как следует порадоваться этой  удаче,  как  из-за очередного поворота  показалось  несколько  знакомых фигур.
     Жестом он велел всем замолчать, другим, тем, кто впереди – пригнуться.
 
     Приветливо раскрылась передняя  дверца.
     Хмурое лицо водителя Гавриил видел  впервые.   
     Резей подтолкнул вперед Алешку.
     Тот  и шагнул первым.

     Проводник Диего дернул Алешку за рукав.

-  Нельзя  в эту машину. Заяц  дорогу перебежал.
 
     Гавриил разозлился.

-  Ты не устал? Я - как  собака! К черту  суеверия!

     Гавриил еще раз окинул взглядом салон.
     Несколько человек в камуфляже развалились по  сиденьям.
     На заднем сиденье к окну отвернулась маленькая корячка Зойка.
     Шесть  пар настороженных глаз  сверлили вошедших.

     Гавриил отступил, повернулся.
 
- Не дергаться! – раздался глухой голос.
 
     Дверцы со скрежетом захлопнулись.
     Водитель нажал на газ.
     Путь к отступлению был закрыт.

     Гавриил и еще трое остались  в  салоне.
     Резей скромно притулился на сиденье за водилой, сунув рюкзак под ноги.
               
     Алешка направился к нему, но споткнулся о ящик и свалился прямо под ноги Еремину.
     Рюкзак  его проехал дальше.
     Его незаметно подобрал Резей и втиснул к себе под ноги.
      
     Автобусик бросало  по ухабам и рытвинам из стороны в сторону,  подобно суденышку в океанских волнах.
     Нос его то зарывался в очередную выбоину по самые заляпанные лобовые стекла, то выкарабкивался из этой же выбоины едва ли не под пятидесятиградусным углом, рискуя вот-вот опрокинуться на спину.
   
     Еремин едва заметно кивнул.
     Трое медленно поднялись с мест и направились к Гавриилу.
     Пазик в очередной раз  нырнул носом и Алешку, видимо, оттого швырнуло на капот к водителю.
     В тот же миг раздался сдавленный крик, что-то мелькнуло в воздухе.
     Алешка зажмурился, от боли искры брызнули из глаз. Мешком  на него свалился верзила, отброшенный  мощным ударом гавриилова кулака.
 
     Гавриил рявкнул:

- Что?!
- Груз. – Коротко бросил Еремин, не спуская глаз с облюбованного объекта.
 
     Взгляд  его перешел на Гавриила.
 
– Здороваться не хошь? Тоже правильно. Торбу сам отдашь или по уговору?
- Никакого уговора меж нами не было. – Отрезал Гавриил, медленно спуская рюкзак на пол.
 
     Размахнуться негде, сетовал Гавриил.
     Ему удалось высвободить одну руку и выпрямиться.
     Резкий  выпад чужого ботинка в пах поверг его вниз на ступеньки.

- Какого хрена завалили выход! – Кивнул на обмякшее тело Еремин. – Как теперь его вытащить?
 
     Двое  скрутили Гавриилу  руки.
     Засучив рукава, потрошили рюкзаки, шарили в жбанах с икрой.
     Еремин  не  спускал с них глаз.
     Выражение лиц у них было самое идиотское.

     Алешка сполз с капота на сиденье кондуктора.
     Его тошнило.
     Диего забился в дальний угол к окну.
 
- Где третий рюкзак? – Рявкнул Еремин. – Где?!
- Где-е?!!!

     Все головы повернулись к  проходу.
     Рюкзаки  валялись  хозяйские, ибо не вызвали у штурмовиков никакого интереса.
 
- А разве он был? – Повис в воздухе чей-то вопрос.
- Я похож на идиота?! – Рассвирепел Еремин.
 
     Он ткнул в сторону обмякшего Гавриила:
 
– Где его рюкзак?
- Под ним валяется. – Сказал мужик со сломанным носом и двинулся  в сторону Гавриила.

     Гавриил, зажатый меж ступеньками и дверью, очнулся и старался выбраться из неудобного места.
     Мужик схватил  Гавриила за рукав и потащил на себя. Гавриил двинул кулаком тому в колено, тот качнулся и рухнул на спинку сиденья.
     Мужик взвыл и разразился отборной руганью.
     На помощь ему пришли еще двое.
     Гавриилу вновь здорово досталось.
     Сраженный  численным превосходством противника, был он  успешно извлечен с нижних ступенек.

     К досаде и немалому удивлению Еремина, рюкзака под ним не оказалось.

     Взялись за Резея и Диего.
     Вытащили их рюкзаки, вытрясли содержимое мешков на сиденье.
     Ничего интересного там тоже не обнаружилось.

     Противно заверещал  телефон.
     Еремин взял трубку.
 
- Здесь уже. – Глухо отвечал он на частые вопросы. -  Одного нет… Знаю… - В трубке скворчало, рычало  и вызванивало. – Нет. Пока еще нет… Постараемся… Да, понял.  В условленном месте.

     Он сунул трубку за пазуху, повернулся к соседу:

- Просили поторопиться.

     Давешний мужик потирал ушибленное место, постанывал.
 
     В  раздумье, Еремин долго не спускал с него глаз.
     Мужик воспринял его  внимание, как сочувствие, завыл погромче.
     Еремин цыкнул.
     Этот кретин мешал ему сосредоточиться.
     Он считал рюкзаки.

     Не спятил же я.
     Лишний рюкзак был точно.
     Не проглотил же он этот проклятый мешок,  осматривал Еремин Гавриила и его спутников.
     Тонкой холодной змеей вползало в него некое подозрение.

- Поворачивай! – Крикнул он водителю.

     Прикрыв веки, погрузился он  в глубокое размышление.
 
     Время от времени острый взгляд его останавливался на ком–то  из членов команды.
     Но тут же он гасил взор, не желая, видимо, обнаруживать  свои подозрения.

     Пазик развернулся.
     Водила,  отчаянно матерясь и чертыхаясь, повел свой   корабль в обратную сторону. До поворота.
     Еремин  вспомнил: на  месте, где подобрали этих бродяг, позади курьеров  стоял еще кто-то.
     Этот факт вылетел из головы.
     Может, лишний рюкзак оставлен тому, неизвестному?
     Скорее, скорее к  тому  месту.

     Диего еще  издали узнал Олю-Колю с Броней.
     Они оглянулись и  мгновенно растворились  в  сумраке  леса.
     Он дернулся  в порыве поделиться со спутниками и сник.


     Рюкзака не месте не оказалось.
     Еремин  приказал догнать незнакомца и любой ценой забрать украденное.
     Трое откомандированных ринулись в погоню за неизвестным вором.

     Опять  запищала рация.
     Дав знак «связать пленников», Еремин вышел из автобуса.

     Ухо нервничал.
     Еремин старался придать своим ответам равнодушно-простоватый тон.

- Икру тянут.
- Смотрели?
- Обычная икра. В жбанах. В контейнерах. Буры только нафигачено больше, чем надо.
- Хорошо смотрели?
- Не вкусная, говорю же.
- Идиот! икру трясли?
- Н-н-нет. А зачем ее трясти?
- Перетрясти всю! Скотина! Процеди! Ищи, рой землю!  Тебя  учить надо?!
- Понял.
- Он понял! Понял он! Да ни хрена ты не понял! – Крикнул  Ухо.
   
    Связь  прервалась.
 
     Еремин облегченно  вздохнул.
     Ни слова об Исаеве.
     Что бы это значило?   
     Трое вернулись с виноватыми лицами.
     Без собаки в тайге делать нечего.

     Еремин вновь попытался дозвониться к инспектору Ухо просить собаку.
     Связи не было.
 
- Это из-за той кулебяки. – Кивнула Зойка на гряду сопок,  что опоясала их долину. – В сопках всегда глючит.

     Еремин недоверчиво покосился на  нее:

- Басни Крылова. – Сплюнул он. – Спутниковой связи плевать на сопки. И на вулканы – тоже.
 
     Они стояли у дверей «пазика».
     Еремин напряженно всматривался в сторону, будто пытался высмотреть там нечто.
     Он пытался закурить, сломал зажигалку, швырнул ее в кусты.
     Водила молча протянул  ему коробок спичек.
     Спички то и дело ломались в толстых  неуклюжих пальцах «старшого».
 
- У нас связь спутниковая. – Злился он. – Какие, к черту, сопки!
- Так что? – Водила взял из его руки коробок. Зажег сигарету. – Тебе зараз инспектор понадобился? Без него и посс… невмочь?
- Дуболом! – Взвился Еремин. – Ты  че тут выкобениваешься? Ты, вообще, кто тут такой?

     Водитель  отпрянул  от неожиданно вспылившего Еремина.
     Сплюнул  и забрался в  «пазик».

       На ступеньках появился  Рыжий.

- С этими что делать? –
- Зойке с коряком - ужин варганить. Проследи. Тех своди до ветру. Да по одному! Второго возьми. Маркина. На веревке держи, слышь? Смотри! С Бушуева глаз не спускай. Пусть Маркин на него дуло наставит. Или ты. Держите под прицелом! Смотри в оба! Сбежит, шкуру спущу!

     Рыжий спустился на ступеньку ниже.

- Коряка ба связать, слышь, «старшой». Шоб не шастал. – Как можно тише сказал он Еремину.

     Еремин поморщился.
     Рыжий шагнул еще ниже.

- Говорю тебе, связать надо. А ну,  как ночью своих развяжет, что тогда? Чую я…
- А ты на что? Сторожи! – Перебил его Еремин.

     Рыжий  вернулся  в  салон.

- Зойку сюда! – Крикнул вдогонку ему Еремин.
- Сооруди-ка чего горячего похлебать.
 
     Зойка  стояла на значительном расстоянии от  него.
     Она едва доставала ему до плеча, к тому же,  слушала молча, почти отвернувшись.
     Иногда  Еремину казалось, она его не слышит  или вообще не слушает.
     В конце концов, он не вытерпел и потребовал подойти ближе.
     Маленькая корячка придвинулась ровно на шаг.
     И встала, как вкопанная.

     Вот вредная баба, незло подумал  Еремин, а вслух произнес:

 - В лес коряка не пускай.
- Не коряк он.– Открыла  рот Зойка.
- А кто? - Растерялся Еремин.

     Она ухмыльнулась.
 
–  Ительмен.
- Это все равно. Не пускай его в лес. Сама сходишь. Пусть  у костра здесь...  – Продолжал  наставления Еремин.
 
     Он поглядывал на Маркина.
     Тот шел позади Алексея.
     Толстая белая веревка опутала ноги последнего и мешала ему передвигаться.
     Рыжий шел поодаль.
     Они остановились у подлеска.
     Алешка зашел в кусты, Маркин отматывал веревку.
     Вскоре Алешка ковылял  обратно к «пазику».
 
- Бушуева бди! – Напомнил Еремин Рыжему, когда тот проводил Алешку обратно в автобус.

     Быстро темнело.
     На небе появились ранние звезды.
 
     В метрах двадцати от автобуса проводник Диего   сооружал костер.
     Прогорклый дым отсыревших веток повалил в распахнутые дверцы, в  салоне закашляли.
     Поднялся ветерок и  струя дыма метнулась  в одну сторону, потом в другую, зацепилась за Еремина и тому досталось … тот, матерясь,  отбежал от  огня.

     В «пазике» узлы на Алешке вновь затянули  туже и   примотали  к сиденью.
     Как он ни крутился, стараясь отстоять  кусочек веревочного пространства, привязали его плотно к спинке. Пришлось сидеть, неудобно выпрямив спину.
     У  Гавриила  тело  давно  затекло   от  неподвижного  сидения.
     Он пошевелил  крепко  связанными  ногами,  ступни  закололо.

-  У  меня  скоро ноги отнимутся.  – Сказал он тихо.

     В  ответ ему   громко  возмутился пустой Алешкин  желудок.
 
- Жрать  хочется, а тут колбасой несет.
- Хоть бы покормили, сволочи.  – Поддержал разговор   Резей.

     Наружу  высунулся  Маркин.

- Пленные треплются. Че делать? - Крикнул  он  Еремину.
- А ты маленький, и не знаешь? - Разозлился  тот.

     Маркин  с Рыжим  живо позатыкали пленникам рты.   
     Кляпом послужили воняющие солидолом  шоферские тряпки.
 
     Ну, попадись они мне только, злился  Гавриил, в  капусту изрублю. Только руки освободить. Измочалю,  мать родная  не  узнает. Сволочи!  Блевать  уже тянет. Вонь какая!

     Он  пытался избавиться от кляпа, но вонючая тряпка  прочно засела  под небом.
     Еще раз  попытался ослабить перевязи.
     При каждом  движении  веревка сильнее впивалась  в тело,  еще  прочнее опутывала ноги.
    Нет,  тут  не так надо,  размышлял он,  надо как-то по- другому. Потихоньку. Полегоньку.

     Вдруг подумалось, где  Ольгу  черт носит?
     Неужто обиделась и  развернулась в обратку?
     С нее станет,  характерец  еще тот.
     Я тоже  - свинья.
     Нет,  чтоб  девке спасибо  сказать.
     Выручила ж,  и не раз…
     Развернулась, точно.
     Нет, не может  быть.
     Бродит где-то рядом.
     И невдомек,  что влипли мы с этим автобусом.
     Он  закрыл  глаза в надежде  заснуть.   


              ГАВРИИЛОВО  БОЯРСТВО

     По пути на работу  Гавриил  соглашался  поднести тяжелую сумку даме или еще какой груз.
     И, ежели вдруг  выяснялось, что в доме  неисправны   пылесос  или  утюг,  не мог отказать симпатичной хозяйке в  починке.
     Гавриил всегда себя считал джельтменом  и  даже интеллигентом.
     В итоге, он  задерживался часа на три.
   
     Конфликты на работе  из-за его опозданий стали делом хроническим.
     Однажды траулер,  не  дождавшись  своего  механика,  вышел в море  с  большим опозданием.
     И  Гавриила списали.

     Потеря   постоянного  рабочего  места не охладила  его  страсть  к   «помощи  одиноким  домохозяйкам».
     Он  по-прежнему  гордился  своим галантным отношением к слабому полу и всячески поддерживал этот  свой  статус.
 
     Но и на  старуху, как говорится, бывает проруха.
   
     Когда семилетку назад  они со Змеей Подколодной хакнули сервера друг у друга, та проскрипела, что изведет его подчистую, если  Гавриил не переведет ее на свою фамилию.

     Благовоспитанный сын долго валялся в коленях у матери, размазывая пьяные сопли  по  ситцевому фартуку.
     Его интересовало одно: как могла такая хрупкая простодушная мамочка вырастить такого глубоко порядочного Гавриила?
     Который  после   э т о г о  просто   обязан, просто  не может  не жениться на этой шлюхе.
     Почему он должен жениться на этой шлюхе?
   
     Почему он всякий раз должен жениться на каждой  шлюхе?

     Выслушав  стенания  сына, мама кротко отвечала, что порядочный сын страдает  склерозом,  с малолетства…
     От двух жен ни одного внука.
     Заодно ни стула, ни шкафа, ни половика.

- Один стульчик имеется, - обрадованно сообщил Гавриил.
- Спасибо, из родного дома не выкинули. – Вздохнула мама.
- Не могут же они вдвоем со мной  в одной хате жить.
- Эти все могут! – Убежденно заявила мама.

     Ибо она еще  Гавриилу-подростку втемяшивала,  учила веником  через все выпуклости:  не спи, подлец, с кем попало!

     Но родительская наука не возымела действия.
     В результате, мы имеем то, что имеем - то есть, ни хрена!

    Пришлось-таки  Гавриилу делиться родовым именем в третий раз.

-    Расхититель боярского семени! – Возмущалась мать,  когда  сын  развелся и с третьей женой.

- Как? Неужто все шлюхи – боярыни? – Опешил Гавриил.

     Мать плюнула под ноги сыну.

- Балда! Семя-то в мужчине! В тебе! Последний ты из бояр Бушуевых.

     Гавриил  решил,  что ослышался или не так понял родительницу.
     Он даже престал  жевать.

- Слушай  мать! - Продолжала  меж  тем  родительница. - А то  ты все последние пять лет глух, сынок, к родительскому слову. Надо что-то делать. Нельзя, чтобы род Бушуевых прервался.
 
     Нельзя  сказать,  чтобы  Гавриил  особо обрадовался  свалившейся  внезапно  родовитости.
     Но ему стало не так скучно.

     Он посмотрел на ручищи-лопаты и… поверил - как же иначе? мать, все-таки.
     К тому же, ему давно хотелось чего-то необыкновенного, большого  и  светлого.
     Подвернулось боярство, нехай буде боярство.

     Гавриил сорвался к соседу-тинейджеру  Витюшке. И скинул на мыло Люське  записку, чтоб немедля завалилась  к нему на явку.
 
     Он знал, что этот месяц Люська ревизует его бывшую контору и, как пить дать, висит сейчас в какой-нибудь «аське».
     И  не ошибся.
 
     Еще у калитки он заметил ее развевающиеся смоляные локоны.
     Сейчас она их подкрашивала,  но миловидности  ничуть не убавилось.
 
     Уже во время процесса на пути продления боярского рода, Гавриилу вдруг стукнуло.

     И вопросил он громовым голосом:

- Люська!А тебе лет сколько? не поздно ли тебе на боярский трон моститься?
- Хам!– Обиделась подружка.– Мы же одноклассники.

     Она больно ущипнула  возлюбленного и стала лихорадочно напяливать джинсы.
 
     Гавриил откатился к окну:

- Вот и я о том же. Стара ты для благородного дела.

     Гавриилу и в голову не пришло разъяснить  Люське ситуацию.
     Ему казалось, она и так должна все знать и понимать.
     Подружка, однако, еще раз обозвала его хамом и велела  проваливать.
     Гавриил с радостью подался было, но вспомнил, что он у себя дома.

     Проваливать пришлось Люське.

     Через пару дней  ему удалось помириться с подружкой.
     И, прерванное было дело, продолжилось.
     Но,  ненадолго.
   
     Гавриил возлежал  под окном на проваленном диване Люськиных родителей и не мог отогнать одну дельную мысль.
 
     Для успешного воплощения благородных  целей требовалась особа  минимум лет на двадцать моложе.
     Он перебрал в памяти всех знакомых девиц.
     Но  оказывались они либо дочками его одноклассников,  при чем замужние.
     Либо в женихах у них были такие молодцы, что беспроблемно  разрешать ситуацию  не получилось бы.
     А  проблемы Гавриил  не любил.   
     Он и спросил у  Люськи, не знает ли она девчонку, что согласилась бы  на продолжение его рода?

     Воя на всю улицу, нимало не стесняясь соседей и зевак-прохожих, оскорбленная  Люська,  сама  того не подозревая, безжалостно выпинала наружу последнего из рода бояр  Бушуевых.   
     В одних трусах и со штанами подмышкой.
 
     Гавриил  пригрозил прислать опричников, дабы обмазать Люськины ворота  дегтем.
     А после повесить на них всех окрестных кошек за то, что опозорила его царственный род.

     Следующим  вечером  Людкин муж  с собутыльниками   отметелил зазевавшегося  Гавриила-боярина.
 
     Две недели  мать отпаивала сыночка зверобоем  и доставала его родословной от Рюрика с Гедиминовичами.

     Толстыми пальцами  махала перед носом сына:

- Ты должен честь рода своего блюсти!
- Твоя фамилия как? – Мрачно спросил он мать.
- Ты что? Бушуева.
- Твоя собственная, девичья?
- Бурлакова.
- Вот!
   
     Мать растерянно заморгала и убежала в кухню.

     С тех пор боярство, как рукой сняло.
     Да и мать смирилась, какие уж там бояре?

                ***

   
     Он  пошевелился.
     Спина  окончательно  онемела,  а  кисти рук  сделались  совсем холодными.
     Разжал и снова сжал в кулак пальцы.
   
     Оля-Коля!
     Может, врут бабы?
     Им брехануть,что  стопарик  с  утра дернуть.
   
     Он вздрогнул  всем затекшим телом, замычал, указывая головой в сторону.
     Маркин, испросив  Еремина, отвязал его от сиденья, ослабил  путы на руках, развязал ноги.   
     Резей   тоже запросился наружу.

     Водитель дремал.
     Гавриил  с  удовольствием распрямлял  тело и радовался, в  ботинке у него спрятан складной ножик.
 
     Ноги  его плохо слушались.
     Он  с трудом  выбрался из салона.
     Маркин  вел его, наматывая  веревку с кисти на локоть.
 
     Еще раз двинув ногой тяжелый рюкзак за ящиком в угол, следом за Гавриилом вышел  Резей.   

     Позади шел Рыжий с ружьем наперевес.

     В сумерках ярко белела веревка.

- Бди! - Крикнул  вдогонку Еремин.

     Диего вбивал рогатые колышки по сторонам костра.
     Налаживал котелок под кашу.
     Из леса появилась Зойка.
     В темноте светлым хвостом за ней  волочилась  нетолстая сухая береза.

     Со стороны Рыжего послышался шум, треск, раздался выстрел. Другой.
     Через секунду Еремин, Диего и Зойка стояли подле Рыжего.

     Он целился в ближний подлесок, где  мелькнул камуфляж Маркина.
 
- Падла! Куда уж там, - протянул уныло  Рыжий.

     Он  обернулся к подбежавшим, дуло его ружья уперлось в живот Еремина.
     Тот отвел  ружье в сторону.

- М-м! – зашипел он. – Обыскать, конечно, позабыли?

      Рыжий  предусмотрительно пятился.

- Приказу  не было.
- Приказу? А вы на что?! В этой тыкве мозги или дерьмо?

     Тон «старшого», видимо, не нравился, Рыжему.
     Он отступил еще на несколько шагов.

- Так, это, - бормотал он. – Кто ж знал? Веревку, это,  пообрезал в секунд. И деру.

     Вернулся  Маркин. Один.

- За кустами не видать.
- И второго прошляпили?! - Презрительно процедил кто-то за спиной Еремина.
   
     Смущенный неудачей, Маркин растерянно топтался.

- Так это... темно ж, не  видно.
- Не видно же! - Поддержал коллегу Рыжий.
- Пристрелю обоих, тогда увидите! – Гаркнул Еремин и осекся.
      
     Ружье по-прежнему болталось в руках Рыжего.
     Тот вспомнил о нем, радостно прижал  к себе и воззрился на Еремина.

- Чего стоите, пни! – Взвился Еремин.– Быстро за ним!

     Он бросился к  пазику.

- Где эти идиоты? Маркин! Отбой!

     Еремин передумал отправлять Маркина с Рыжим.
     На поиски беглеца отправил троих поопытнее.

     Уже сидя у костра, он с трудом подавил желание броситься самому за ними, чтобы вернуть от  бесполезных поисков.
     Острая нужда в собаке встала неотвратимой необходимостью.
     Но  связываться теперь  с инспектором  Ухо он не решился.

             
             ПОБЕГ ИЗ ПЛЕНА
   
     Очень, очень сожалел потом  Еремин, что  костер развели так далеко  от пазика.
     От себя такой глупой тактической ошибки он не
ожидал.

     Сидеть у костра гораздо уютнее, чем в душном пазике. Огонь живой, от котелка тушенкой пахнет.

     Еремин то и дело всматривался в черноту леса.

     Прошло минут двадцать, а погоня не возвращалась.
     Подошел Рыжий.
     Пытался заговорить.
     Еремин не отозвался.
     Рыжий потоптался с минуту и ушел к автобусу.
   
     Проводник с Зойкой налаживали ужин.
     Хотя особо есть не хотелось, давешняя колбаса уже из горла лезла.
     Но горячего похлебать надо бы.

     Еремин все  сидел у костра, свесив  голову.
     Казалось, он  дремал.
     У огня бесшумной тенью маячила Зойкина фигура.

     Приготовление  чая Еремин  доверил ей.
 
     Луна  спряталась.
   
     На ступеньках  пазика, обжигаясь и матерясь, ужинал Рыжий.
     От его аппетитного чавканья проснулся было Маркин.

     Приподнял голову, зевнул и опять  уронил  голову  на руки.
     Впереди него на водительском месте дремал  шофер.

     Связанный Алешка тоже, казалось, дремал.

     Еремин не слышал и не видел, как  неподалеку в кустах хрустнула ветка, мелькнуло что-то и стихло.
   
     И как  в раскосых глазах проводника вспыхнул  огонек, он тоже не видел.

     Как не заметил метнувшиеся две тени к пазику.

     Тень огрела спящего водилу по затылку, и выбросила из кресла.
     Рыжий оглянулся на шорох.
     В этот момент другая  тень метнулась к двери пазика и  вырубила его.
     Ольга уселась за руль и дала по газам.

     Маленький Диего несколькими прыжками преодолел то расстояние, что отделяло  его от  автобусика.
     На полном ходу ловко вскочил на ступеньки.  Большим складным ножом он разрезал веревки, обмотавшие Алешку.
     Резей ловким движением выдернул кляп.
 
     Гавриил уже вязал Маркина.
     Тот особо и не сопротивлялся.
     Может, понимал бесполезность противодействия, а, может, вообще спросонок плохо соображал.
   
     Автобусик на всех парах несся по неровному распадку.

     Взгляд  Алешки выхватил стоящую у костра Зойку и  фигуру остолбеневшего  Еремина.
     Раздались  выстрелы.
     Гавриил повалил Алешку в проход, бедняга едва не задохнулся под его весом.

-  Вот, прижал. Думал, кранты. – Выдохнул он,  высвобождаясь.
-  Куда еще падать? – Вяло отозвался Гавриил, всматриваясь в заднее окно пазика.
- Что я тебе, баба, чтоб на меня валиться?

     Гавриил, довольный успешной операцией, добродушно  присвистнул:

- Еще слово и станешь ею.

     Алешка  громко захохотал.
 
     Ольга отчаянно рулила, рискуя наткнуться в темноте на  валун  или свалиться в воду.

     Диего хлопал себя по коленкам и кричал:

-  Во, баба дает!
-  Ты бы  видел, как она водилу вырубила!  Кино! -  Воскликнул Алешка.

     Ольга обернулась.

- Что?! Погоня?! – Крикнула она.

    Гавриил  придвинулся  вперед:

-  Давай я!

     Ольга отрицательно замотала головой.

     Автобусик  несся  напролом через буераки, кусты, гнул, ломал тонкие березки, прыгал на подмерзших кочках.

     Вероятно, он и сам не ожидал от себя такой прыти. Ибо, наконец, вспомнил о своей старости-дряхлости, чихнул и… остановился.

- Что еще?

     Ольга  трогала кнопки.

-  Не знаю. Я ж ни бум-бум.

     В   салоне  опешили.

-  Как ни бум-бум?
-  А автобус  угнала!
-  Вот это баба!

     Гавриил нажимал кнопки по очереди: где тут печка?
     Закрылись-открылись дверцы.
     Загорелся и погас свет.
     Оказывается, они так и мчались с открытыми дверями.
     Свет решили пока не включать.

- Ночевать где станем? – Раздался вопрос в темноте.
   
     Немного пошумели, поспорили и постановили: ночью в  пазике безопасно.
     К тому же гора-а-а-здо удобнее,  нежели под холодной  елкой.
     А утром отправятся пешими.

     Резей не соглашался.
     С какой стати оставлять  трофейный транспорт, когда на нем же удобнее добраться до Козыревска, а потом и до  самого Елизово.
     Его тут же поддержало большинство.

- Раз Господь послал нам колеса, - вставил утробным голосом Алешка, - то грех от них отказываться.

     Выплывшая из-за туч луна высветила его постное  лицо.

- Гля, как его монашки просветили. – Загремел  Гавриил и полез обниматься.

     В общий гул голосов впал тихий голос Диего:

- Пазик сопке не товарищ. Пропадем мы тут с ним. Ревет, как зверь. В  тайге далеко слышно. Не спрячешься. Кругом деревья, кусты, реки. Как проехать?

     Алешка рылся в своем рюкзаке в поисках чего поесть.  От  пережитых  волнений у  него  порядком  скрутило живот.
 
- Но Еремин же проехал как-то?

     Его  поддержал  Резей:

- Зато быстро выберемся и доберемся до места.Ура!

    Он обернулся к Маркину.

- А с этим что делать?
- А пусть мой рюкзак покажет! – Сказал  Гавриил.
- А чего  его показывать?
 
     Резей уже вытаскивал рюкзак из-под переднего сиденья.
- Я видел, как
он мешок туда… -  Подал голос Диего.

     Гавриил обрадовался  потерянному рюкзаку,  как  ребенок.

-  А  чего не сказал?

     Диего хитро улыбнулся.

- Кому? Я и Оля-Коля видел, когда Еремин возвращаться велел.

     Ольга всхрапнула и полезла через капот.
 
-  Я те  щас башку сверну!

      Броня  зарычала.
      Гавриил выпрямился.

- Ша! Ольгу не обижать! Кабы не она…

     Проводника  словно прорвало.

-  Я Оля-Коля видел еще от монастыря. За нами шла.

     Резей с аппетитом грыз сухарь.

-  И правильно сделала.
-  Мы счас поедим, и эта сволочь нам расскажет, что им всем от нас нать. – Сказал  Гавриил, кивнув  на  пленника.

     Алешка отобрал у Резея сухарь, сунув ему в руку кусок вяленой горбуши.
- А  если не скажет? – Поинтересовался он, вгрызаясь в каменный сухарь.
-  А  не скажет, то…

     Гавриил выразительно потряс пудовым кулаком.
     Резей в темноте, наконец, распробовал рыбу, что ему подсунули.
     Расплевался.

-  Сухари у монашек отменные. Рыба – пересолёная. У кого есть сухарик – дайте.

     Ольга  выбралась из водительского кресла.

- И нам с Броней  дайте пожрать. Мы заработали.

     Без  лишних слов нашлись сухари, и вяленое  мясо и  даже  горячий чай в термосе.

- У них тут колбасой воняло. – Отозвался Алешка.
 
     Нашли начатый ящик колбасы.
     Пир продолжился.
     Трапеза продолжилась в полумраке при неярком свете луны.

     Алешка  продолжил разговор:

-  А ежли не скажет?
-  Я ему! - дернулся Резей.
 
      Гавриил забеспокоился.

-  Почему не  скажет? Скажет,  как миленький!
-  Не скажет! - Настаивал Алешка.
-  Гонишь?
-  Не-а.
-  А  чего?
-  У  него  рот завязан.

     Все засмеялись.
     Незамысловатая шутка понравилась.
     Гавриил  вытирал глаза.

-  Вот, зараза, отмочил.  Я уж думал, мы в языки немого взяли.

     Ольга задремала.
     Она вполне комфортно устроилась на переднем сиденье, рядом сопела верная Броня.

- Харе орать. – Зевнула она. – Дайте поспать, сволочи.

     Курьеры выволокли пленника на свежий  воздух.

- Сам сознаешься или  матрасом желаешь побыть? – двинулся на Маркина Гавриил.
- Почему  матрасом?  -  Полюбопытствовал  Алешка.
- Выбивать будем  инфу, как из блох матраса. – Пояснил  Резей.

    Гавриил  сразу приступил к допросу:

- Чего таскаетесь?
- За нами? – Добавил  Алешка.

     Подошел Резей и молча  двинул в  скулу  пленнику.

- Связанному - нехорошо. - Заметил Алешка.
- Когда он пинал  меня, вот  этими  ботинками,- Резей  пнул  ногу  противника, -  я тоже был  связан.
- В ментовку ближайшую счас. - Сказал  Резей.

     Гавриил  отодвинул  приятелей  в сторону.

-  Быстро. Че от нас надо?

     Пленник  отвернулся.
 
- Буду бить. Долго. -  Просипел Гавриил.
- Да хоть убей. Не знаю ничего.
- Ребят наших  скрали.  Думаешь,  тебе   это  с рук  сойдет?
-  Не я крал.

   Гавриил  свирепел.

- Удавлю. Выкладывай, сволочь! – Он ткнул чужака  в нос.
 
     Тот  плюнул  ему под ноги.

- Отвали!
- Я те отвалю! Счас песок жрать будешь, пока не созреешь! – Взорвался Резей.

     Разъяренной кошкой вцепился он в чужака и стал гнуть его к земле.
     Намереваясь, видимо, всерьез накормить чужака  песком.

- Июда проклятый, - бормотал он. – Я тя научу.. дерьмо жрать!
- Сам, иуда, в дерьме! Руки развяжи, гад! – Пыхтел Маркин. - Дружки твои не в курсе, как ты их продал?

     Резей старался пригнуть  голову неприятеля  все  ниже.
 
     Но силы их оказались неравны.
     Упрямец  не желал  сдаваться.
 
     Ростом  он не уступал Резею.
     От неудачи тот злился еще больше.
 
     Последние же слова противника заставили ослабить хватку.
     Резей сник.
     Лицо его вспыхнуло.

     Гавриила заинтересовал брошенная фраза пленного.

     Он тут же оттолкнул Резея  и потребовал объяснений.
     Тот охотно  пояснил:

-  А ты спроси, как он от Еремина спасался?! Да он же всех вас заложил и продал! И Еремину, и Исаеву!


     Резей аж задохнулся от ярости.
     Сейчас  он сильно пожалел о том, что так и не решился тогда в монастыре рассказать  о своем чудесном  избавлении от  ворога.
     Может, тогда,  его, лежащего в болезни, Гавриил не судил  бы так строго.
     Теперь же  ожег его холодный взгляд, и мучило ожидание увесистого  кулака в рожу.
     К  удивлению, Гавриил  отвернулся и не сказал  ничего.
 
- Что еще за торговля? И кто такой Исаев? – Возмутился Алешка. – В чем дело, скажет кто-нибудь?  Ничего не понимаю.
- Дружок ваш более меня знает. С него и спрашивайте.  -
Высказался пленный  и  сел на землю.

     Алешка   отошел  в сторону.
     Присел на поваленное  дерево.   
     С подозрением  рассматривал пленного.
     Луна  едва пробивалась  сквозь тучи.
     Поэтому  кроме  высоких  скул и крупного  носа   особо рассмотреть  не удавалось.
 
 -  Гонишь ты, сволочь!  Что Резей мог  сказать? Что он такого  знает? Он все время с нами был. А тебя  за киднепинг  судить будут. - Решительно возразил Алешка.

     Эти слова разрядили накалившуюся обстановку.
     И даже развеяли некую угрозу, нависшую было над курьерами.   

     Гавриил покосился на Резея:

-  Да.

     Резей молчал.
     Он не знал, что и как говорить.
     Ему казалось, любое его слово сейчас прозвучит  некстати. Да просто будет выглядеть дешевым оправданием.
     Хотя ему, в сущности, и оправдываться не в чем.

-  А вы   спросите,  спросите. – Настаивал  пленный.  – Молчит он  что-то. Молчишь,  гад?

     Алешка повернулся к Резею.
     Тот  насупился и молчал.

     Из автобуса выбралась Ольга.

- Врет он все! - Сказала она.– Никого Резей не предавал и не продавал. Он нарочно.
- И я  о  том же. - Обрадовался  Алешка. - Нарочно  наклепал, чтобы внести сумятицу в наши ряды.

     Гавриил не расслышал:

-  Чего?
-  Поссорить  чтобы, говорю. Разделяй  и властвуй.  Врет он.
- Но все-таки что-то было? А ты чего молчишь? - Повернулся он к Поэту.- Было или нет?

     Резей отвернулся.

- И что с ним теперь делать? Где он, кстати? Этот.
     Алешка поискал глазами чужого.
 
     С  ближнего дерева, шурша,  осыпались последние листья.      
     Чужак  никак не наблюдался.

- Э-э! А  этот  где?! -Алешка привстал.

      Курьеры  метнулись  в одну сторону, в другую  - чужак исчез.
 
     Диего топтался  у лиственницы, удивлялся:

- Тихо ушел, как  таежник.
-  Над ним  топор, чего  ж ему шуметь. – Гавриил двинулся  к кустам.
-  Во дурак! - Отозвался  Резей. - Удрать  со связанными  руками.
- Слышь, робя, - запыхтел  трубкой  Диего, - пойдем за  ним, что ли?

     Курьеры в недоумении уставились  на  проводника.
     Тот пояснил: пока пленник далеко не ушел, догнать его по следам можно.
 
- Ага. Ночью. По следам.
- У нас фонарь есть.
- Да хрен с ним! Не до  него  сейчас! -  Махнул рукой Гавриил.
-  Таскаться по тайге  за уродами! - Поддержал Резей.

    Алешка  хмурился:

-  Преступник он. Сдать его куда следует!
-  Человек  в  тайге. Руки  связаны. Найти  надо. -  Не  отставал  Диего.
-  Ниче с  таким дерьмом  не  сделается! - Убежденно   заявил  Алешка.
-  Может,   у него  нож есть.
-  Наверняка, есть.
-  Его  обыскивали?
-  Кто?!

     Ночью во  сне  Резей видел мать.
     Она  стояла на берегу океана  и указывала куда-то  вдаль.
 
     Алешке снилась кикимора с крючковатым носом, похожим на сучок.
     Ее длинные  волосы зелеными клоками развевались на  ветру и касались Алешкиного лица.
     Один пучок норовил  залезть ему  в нос.
     Алешка чихнул и проснулся.
     Зойкины  смеющиеся глаза смотрели ему прямо в зрачки.
     Крепкие белые  зубы ее грызли сухую травинку.
     Алешка моргнул, Зойка  не  исчезала.
     Он вскочил.

- Ты как тут?
- На помеле. – Засмеялась Зойка. - Как  ваша  русская Баба-Яга.
 
     В окне густели  предутренние  сумерки.
     Светало.

- Живот где потеряла? – Раздался голос Гавриила.
- Роды Еремин  принимал?

   Зойка  оскалилась:

- Прикусите язык! Так вот. Я тут не случайно… с  животом  таскаюсь.
 
     Она села  и умолкла.

-  Говори! – Потребовали хором.
-  Я действительно беременна. От него!

     Палец ее ткнулся…  в Резея.

-  Знаем мы эти штучки. Но пасаран! – Заявил  спокойно  Резей.

   Он нехотя выбрался со своего места и вплотную приблизился к Зойке.
 
- У тебя совесть есть?

     Зойка  усмехнулась.
     Его оттолкнул  Алешка.
     Навис грозной тучей над гостьей.

-  Если ты, коза  драная,  сейчас же не выложишь, зачем опять приперлась и, вообще, какого черта тащишься за нами,  я тебе!

     Резей осторожно отвел его кулак в сторону.

- Не надо шума. Сейчас нам тетенька сама все  расскажет. А заодно, и о дружках своих.

     Зойка состроила невинную рожицу.
 
- О каких дружках?
- А я вот как ща двину, тогда враз догадаешься! - Терял терпение Алешка.

    Резей с трудом оттеснил его.

-  Не надо.

    Алешка обиженно  грохнулся на свое  место:

- А че она?

     Над елками послышался стрекот вертолета.
     К счастью курьеров, он пролетел стороной.
     И «пазик» не  был замечен.

- А что, если это к Еремину? – Округлил глаза Алешка.
- Не к нам же. – Сердито отозвался Гавриил.– Рвем когти!

      «Пазик» взревел и выскочил из-под  сосенок.

-  С километр проедем  еще, а там  пеши  пойдем!

 

                В  ЭТО  ВРЕМЯ У  ЕРЕМИНА

      Совсем некстати на поляну  к Еремину,  откуда  ночью  ловкачи угнали «пазик», притарахтел  вертолет.
 
      Словно чертики из коробочки, повыскакивали из него трое с автоматами.
     Обежали площадку, вернулись к вертушке.
     Следом, щурясь от  низких солнечных лучей,  спрыгнул на землю рыбинспектор Гоша Утятников.
     Собственной персоной.
     За ним, не торопясь,  выбрались еще два дяди, в галстуках и костюмах, серьезные по виду.
 
     Еремин  тихо выругался и пошел навстречу  инспектору Ухо.
   
     Тот  стоял, недоуменно озираясь.
 
     Первым же вопросом, сам не зная того, он  спас незавидное  положение Еремина.
 
-  Зашхерились?  не  найдешь! Пазик сховали, черт-те… Что с телефоном?

     Еремин вздохнул облегченно:

-  Связи нет. Не знаю. Может, сопки?

     Двое в костюмах поодаль тихо переговаривались.
     Еремин вопросительно  скосил глаза  в их сторону.

     Глаза инспектора буквально ввинтились  в зрачки Еремина.

-  Ничего? Как я понял. – Лицо   рыбинспектора   постепенно бледнело.
     Не дожидаясь ответа, он говорил все  быстрее, тише и яростнее.

– Ты меня подвел! Эти люди шуток не любят. Я  тебе скажу больше, они их не понимают. Ты не только меня подвел. Меня, который так  тебе доверял  и  которому ты  многим,  очень многим обязан! Ты и этих людей  подвел.  И если они сейчас попросят спустить тебя в реку с камешком на шее, я так и сделаю! А ежели захотят закатать тебя в асфальт, я найду этот асфальт! И закатаю!  Кстати, где шайка с  Бушуевым?  Ты их тоже зашхерил? Тащи их сюда -  будем разбираться.

   
     Еремин  стоял  ни жив, ни мертв.
     По спине заползали мурашки.
     Он набрал в легкие побольше воздуха,  чтобы одним мигом  выпалить уж все и сразу.
     Но инспектор вдруг  умолк, пристально посмотрел на двоих собеседников в костюмах и…  дал отмашку.

-  Впрочем,  разбирайся сам. - Сказал  он. – Видеться нам ни к чему. Я что думаю: если, как ты уверяешь, при них ничего нет, (а этого просто не может быть), имеет смысл их отпустить. И проследить за ними дальше. Они приведут, к кому и куда надо. Несомненно. Если же они увидят меня,  нас (он махнул в сторону костюмов), придется их убрать. Кстати,- он с подозрением  оглянулся на кусты, - они… далеко? Нас не видно?

     Еремин  закивал совершенно искренне:

- Далеко. Не видно.

     Костюмы  тем временем  осматривали окрестности.
     Первый направил  бинокль  на  скалу.

- Тигр! – Вскрикнул он, словно ошпаренный.

     Сосед его выхватил бинокль и впился в стекла:
- Точно - тигр!

     Тигр сидел на краю скалы.

- Я уж думал, у меня с головой того, глюк какой  после этой тряски.
- Красиво сидит. Рядом кошка какая-то?
- На  рысь  похожа.
- Ему скажем? - Костюмы  оглянулись на рыбинспектора.

     Инспектор Ухо вручил Еремину новую рацию, велел держать ухо востро и, усадив костюмы обратно в вертушку,  благополучно растаял в низких тучах.
 
     По молчаливому сговору костюмов рыбинспектор Ухо о дружбе тигренка Коти с рысью Итой не узнал.

     Еремин перекрестился и поклялся  при встрече с Бушуевым намять  наглецу  харю  самолично.
 
     Тут же он связался   со  знакомым дорожным инспектором  и нажаловался на угон «пазика», а заодно и кражу крупной  суммы денег из оного.
 
     С сего момента целый отряд ребят с полосатыми палками трясли все  попадавшие  на глаза  «пазики»  по обе стороны  трассы от  развилки Козыревск – Эссо и до Ключей.

     Качественный результат Еремин обеспечил обещанием  о солидном вознаграждении.   


                ПАМЯТНИК ВСЕМ   НАМ
 
     Гавриил все-таки поверил байкам Маркина и демонстративно перестал разговаривать с Резеем.
     С вечера он не перекинулся  с другом ни словом.
     И сейчас, за  завтраком, против обыкновения, сел в стороне, рядом с  Диего и Алешкой.
     Сидел хмурый и явно страдал  от плохого аппетита.

     Резей поначалу расстраивался.
     Плохо спал ночью.
     В голове его роились десятки ответов на несправедливые обвинения  пленного  ереминца.
     Но не находилось одного - главного  и убедительного.

     Измученный, он уснул лишь под утро.
     И теперь  тоже сидел вялый, не выспавшийся и почти больной.

     Неожиданно к их костру вышли два мужика в камуфляже.  Алешку аж затошнило.
     Догнали все-таки!
 
     Оказалось, совсем неподалеку выездная группа Инициаторов Современности, так назвали себя краснорожие мужики, приехала в заброшенную деревню  восстанавливать  памятник.

     И теперь инициаторы собрались на митинг.

     Курьеров пригласили присоединиться к торжеству.
     Нехотя курьеры проследовали  к некой  гипсовой скульптуре.
   
     Тощая мосластая женщина с  черными  глазами  - впадинами, с остриженными  волосами, как  воронье  крыло, размахивала руками и неистово вопила.

- Это  памятник  не только просто человеку! Это памятник всем,  пережившим  ужасные  девяностые,  развал великой  страны!  Эту  страшную   перестройку!  Разруху!  Голод! Это  памятник инициаторам современности! Этот памятник
  всем  нам,   пережившим  это  страшное  время!

     Стоящий рядом  с ней мужчина согласно кивал головой на каждую реплику орущей тетки и строгим взглядом осматривал небольшую группу  соратников.
     Человек одиннадцать топталось рядом.   

- Во,  дают! - изумлялись  курьеры. – Как они здесь?

     Они побросали рюкзаки у КамАЗа, что стоял неподалеку,  и  подошли  к  группе инициаторов.

     Черная тетенька вещала.
     В голосе ее истеричные ноты сменялись на восторженные.

     Толпа молча взирала.

- Они что,  с  дуба упали?
- Не, с Луны.
- С кратера вылезли.  С вулкана.
- С земли Санникова.
- Тихо вы.

     Меж тем  курьеров  заметили.

- Мужчина! Встаньте  туда! Мужчина!
      
     Черная  женщина  усиленно замахала  куда-то  в сторону.
      
     Алешка  толкнул  Гавриила:

-  Слышь, тебе говорят?
- Мне? Что?

     Черная  женщина оказалась  настойчивой.
 
-  Мужчина.  Я вам  говорю,  встаньте  туда.
-  Зачем? -  Громко   спросил  Алешка.

     Простой вопрос  немало озадачил  повелительницу, но  только в  самый первый момент.

- Так надо! - Сказала она  уверенно.
-  Кому? - Лешка  не  отступал.
-  Нам  надо. А  вы, молодой  человек, помолчите.  Я не к вам  обращаюсь.

     Но  Лешка, видимо, соскучился по  общению.  Решил  поиграть.

- А вы  кто?

     Женщина  снова растерялась, мужчина  что-то  шепнул  ей.
-  Мы - общественность. Памятник  открываем.
-  Мы  вам  не  мешаем.
-  Вы нарушаете порядок.
-  Порядок? - Гавриил   разозлился.- Идите-ка  вы  со  своим  порядком  знаете  куда!
-  Безобразие! Ни капли  уважения. Что  за  люди! - Запричитала  черная  тетенька.
-  Не сучи  ножками!  Мымра. Пристала, как  банный  лист  к заднице!

     Алешка дернул его за рукав.

- Пошли. Хватит  лаяться.

     Он и Резей с Диего направились  к КамАЗу.

-  Баба   Яга!
   Гавриил  плюнул и последовал за друзьями.

                ***

- Японцы тут недавно были  у нас в центральной Камчатке. И сильно удивлялись: мы слышали,  у вас очень плохие дороги. Но, оказывается,  у вас их просто нет.
 
    Высокий кудрявый Артем забрал  курьеров вместе с группой Инициаторов Современности.

     В кабину к нему уселась черная тетенька.
     Со свойственной ей настойчивостью она выражала явное недовольство поступком водителя.

     Ибо без разрешения Председателя, а Председателем была именно она, он позволил этим неряхам занять их машину.
     Он не имел право на это.
     Почему?
     А  потому, что арендовали ее именно они.
     И деньги заплачены из их фонда.

- По вашему, я должен был оставить их  лесу? - спросил водитель Артем.
- Да. - Согласилась Председатель.– Оставить.
-  Бросить их там? – Уточнил кудрявый водитель Артем.
-  Ну, как бросить. – Замялась Председатель. – Они же как-то попали сюда. И, кстати, совершенно  без нашей помощи. Обратите внимание.
- А вы, - обратите внимание, - лицемерная пустозвонка, и никто больше! Вон из кабины!
- Но я –женщина! – Возмутилась черная  тетенька.
- Сомневаюсь.

     Кудрявый Артем остановил авто и заявил о смене приоритетов.
     Председателю не хотелось убираться в кузов.
     Ехать там холодно и жестко.
     Артем не уступал.
     В кузове много  женщин.
     Настоящих.
     А  если она хочет покидать кабину, то пусть занимает его место  и  сама  ведет  машину.

     Общими  усилиями удалось Председателя выманить из теплой кабины и  пристроить на мягких тюфяках для пикника.

     В кабине поехал Алешка.
     Так захотел капризный водитель Артем.


     Полуразмытой  колеей  КамАЗ  примчался   к затопленной  переправе.
     Спустились к  броду.
     Бурная  река  катила воды прямо  поперек  переправы.
 
     Водитель Артем выбрался  из кабины, обошел  машину,  матерясь и чертыхаясь.
     Уставился  на залитый   брод.

-  Черт.  Только утром  тут  ехал -  все  было в  порядке.

     К  нему   подошел  Алексей.

-  Проехать сможем?
-  А  х…  его  знает!
-  А  вброд?

     Тот с интересом взглянул на собеседника.

-   Пешком,  что ли?

     Тот, уловив  иронию,  не  стал отвечать.
     Отвернулся.
     Из  кузова выбрались остальные.
     Некоторое  время смотрели  на воду молча.

-  Река.
-  Где-то в горах прошел ливень.
-  Н-да. А  как же теперь?
-  А  никак.
 
     К  Ольге подошла Зойка.
 
-  Какое-то водное проклятие на мою голову. – Пробормотала она. – Точно, утону когда-нить.

     Ольга хмыкнула и ничего не ответила.

     Водитель скрылся в кустах и вскоре вернулся  с длинным  ивовым  шестом.
     Спустившись к воде,  он стал  измерять шестом  глубину воды.

-  Здесь еще неглубоко. Надо ехать.

     Уже  усевшись за  руль, он  сказал негромко:

-  Дело рисковое. Не глубоко, но течение очень сильное.   Если снесет, не выплыть. Главное, не потерять время, до темноты успеть.
 
     Он вопросительно  посмотрел  на  Алексея.
 
-  Плавать-то умеешь?
-  Какая  разница? - Сказал  Алешка  сердито. - В кузове народу полно. Поехали!
-  Раскомандовался тут. - Буркнул  шофер Артем.
   
   
     На малом ходу въехали в бурлящий поток.
     Тихо ползли, пробирались  к  другому  берегу.
     Артем  не  спускал  глаз с  зеркала, готовый  в любую  секунду  рвануть назад.
     Вода становилась все выше, порой перехлестывала через капот.
     Ближе к середине, машину стало перекашивать влево.
     Стало  очевидно, шли  они  по краю вымытой  течением  ямы.
     Артем  старался  выправить ход вправо, но бурное течение норовило столкнуть автомобиль  вниз.
     Вода уже захлестывала стекло водителя.
 
     Алексей с тревогой поглядывал в зеркало на трубу выведенного на крышу кабины воздуховода.
 
     Если не выдержит какая либо из резиновых манжет и вода попадет в мотор, то машина заглохнет.
     О том, что будет дальше, не хотелось даже думать.
   
     Когда до берега осталось не более двадцати метров, машина всхрапнула, словно боевая лошадь, и пошла бодро  и  ровно.
     Но внезапно многотонная махина, сносимая мощным  потоком, медленно стала сползать  вниз.
     Течение у противоположного берега оказалось сильнее.
     Мотор взревел.
 
     Буквально «проплыв» последние метры, КамАЗу удалось зацепиться передними колесами за каменистый  берег.
 
     Вгрызаясь в почву, обтекаемый потоками воды, "КамАЗ",  как спасшийся дикий зверь, с  воем выбрался  на сушу.
 
     Пассажиры  прыгали от радости и обнимались.
     Артем, вытерев со лба пот, повернуся к  Алексею:

-  Так  ты, паря  и не ответил: плавать-то могешь?

     Алексей  улыбался, отвечал:

 -  Сдай назад, покажу.
 
     Они  смеялись.
     Река позади, теперь можно было и расслабиться.

     Но расслабляться было еще рано.
     До Козыревска - километров  сто по  грунтовке.
 
     По грунтовке  ехать – не сахар.
     Болтает  и  трясет почти как  в  центрифуге.

     Через пару часов такой трясучки  каждая  яма, каждая  выбоина и  канава  острой  болью пронзали все тело.

     Вскоре наиболее нежных  пассажиров  в  кузове  настойчиво  затошнило.

     Курьеры смотрели  на   серое  небо из-под  брезента и  не  хотели  друг другу  признаться в  том, что вот им,  здоровым  и  крепким   мужикам,  вообще-то, очень  хреново.
     А  каково теткам?

- А  жбан на горбу лучше,  что  ли? -Воскликнул вдруг  Резей.

     Попутчики повернулись  к  нему в  немом изумлении.

-  Его  тоже  замутило.  – Пояснил Диего.
-  Замутило, точно! – Согласился Резей.– Смотри!

     Броня ткнулась мордой в  колени   хозяйки и тихо поскуливала.

- Отпусти ее! Пусть за КамАЗом бежит! - Крикнул  Резей.

     Ольга  показала  ему  кулак.

- Я  ж предложил, как лучше. – Обиделся Резей.

     Темнело.
     Впереди, в свете фар моросил мелкий дождь.
      
     Остановились  передохнуть.
     Председатель Инициаторов Современности  предложила  запланированную ранее ночевку на заброшенной метеостанции отменить.   
     И  рвать  прямо  до  Козырей.
     Очевидно, все с ней согласились.
     Ибо все промолчали.

     С легкостью промчались мимо многочисленных постов, предупрежденных  Ереминым.

     Держатели палок не укрылись от внимания курьеров.

- Опять кто-то откуда-то  сбежал? Вот бестолочи! С Камчатки  не  убежишь! Это ж остров!


                ПАПУШОЙ
 
     Едва добравшись  до  кузнеца, Шурка снова   вновь свалился  в  горячке.
   
     Папушой - кряжистый  степенный  мужчина.
     Жил  на окраине  поселка Козыревск.
     Тут же и кузница  его.
 
     Ляля, жена  Папушоя, перепугалась было, не подхватил  ли  незваный  гость какую-нибудь  заразу  из  новых.   
     По  миру  всякие  гриппы  летают:  птичий,  или, например, свиной. Или еще того хуже.

     Кузнец  слегка  попенял  жене на  невежество.
     Откуда  в  сопках  свиньи?  разве не  видно,  человек  - только из тайги. Ослаб,  истощен  и  простужен.
 
     Значит, птичий, резюмировала  Ляля.   
     Будучи  натурой  мнительной,  она тут  же нацепила  марлевую повязку  и   вооружилась резиновыми  перчатками.

     Поразмыслив,  спустилась  в погреб за гусиным  салом и  малиновым  вареньем.
     И  отправилась  ухаживать  за  «гриппозником».
   
     Ляля собралась показать высочайшую степень камчатского  гостеприимства и заботы:  не  спать ночами, пестовать больного, рисковать жизнью  своей (форма гриппа неизвестна), даже умереть.
     Но  Шурка  целыми  днями  спал,  ел мало.   
     Ничего не  просил.
     Ляля  была разочарована.
 
     Изредка  в комнату  заходила  некая  чудная  старуха.
     Стояла  над  Шуркой,  вздыхала  шумно,  участливо подперев  кулаком  щеку.

     Невнятно бормотала  не  то  проклятия,  не  то  молитвы.

     Несколько  раз в окне  мелькало чье-то лицо.
   
     Поначалу  Шурка  решил,  что   это  лицо ему видится от  температуры   да  с  устатку.
     Потом  думал,  это  Папушой  заглядывает,  дабы  лишний  раз  не  беспокоить.
     Но  неизвестный  с настойчивой  регулярностью  пялился  в  комнату,  прикрывая  ладонью отсвет  с  улицы.
 
     Шурка  тосковал.
     Слышался  ему   тихий  голос   Анны, виделся  взгляд  ее  с  укоризной.
     Душа   рвалась  к ней.   
     Кабы не  этот  проклятый долг,  ак  и остался  бы на  Лосиной  ферме.

     Он   совсем  раскис  в доме  Папушоя от  сытной   еды,  тепла и  безделья.
     Прощальный взгляд Анны  не оставлял  его ни  на  минуту.
     Как они  там?  Без него, безо  всякой помощи.
 
     Он сердился на Олю-Колю.
     Принесло эту лошадь не вовремя!
     И нашла же, медведица!
     И в сопках от нее не спрячешься.
 
     Ежели Гавриил не сдюжит, кранты ему, точно.
     Эта так  прижмет, не вздохнешь.
 
     Потом он принимался ругать Канашко.

     Кабы не этот  лавочник, разве забрался бы он в такие дебри, и случилось ли бы с ним то, что случилось?
     Ведь едва Богу душу не отдал в этих сопках.
     С другой стороны, не подрядись он в эту экспедицию, да не потеряйся, разве встретил бы он ее, свою Аннушку?

     И катилась бы его  непутевая жизнь  дальше.
     До очередной  драки или запоя зимнего.

     Как-то она там, без него?
     Вернуться, непременно вернуться.
     Найти  скит, батюшку Зосиму, там в монастыре.

     А оттуда уж - и  тропку в Лосиную ферму.

     Шурка вздыхал  всю ночь, ворочался.
   
     Виделась  ему первая любовь  его  школьная.
     Всегда сожалел,  что  не  признался  ей, не сделал  шаг  первым.
     Встречал ее  после неудачного замужества, с   двумя детьми,  худыми,  бледными, как былинки.
     С мужем – алкоголиком.
     Было  очень  больно.
     Любил.
     Просто  такой  он.
     Говорят, не  нужен,  не  надо - он  тут же отступает.
 
     Даже  если   это  жизненно   важное  дело.
     Никогда  никого не  уговаривал, не  умолял, уж  тем  паче.
     В жизни-то   не  всегда  получается так,  как  хочется.
   
     Виделась опять Анна  на крыльце, недоверчиво  улыбающаяся.
     Слепил взгляд ее синий.
     Слышалось ее «сбежишь ведь. В свою цивилизацию».


     Однажды незнакомец  появился  в то  время,  когда  чудная старуха   только  входила в комнату
     Она  тут  же  заметила  человека  в  окне  и  закричала:

-  Воры!  Воры!

     Прибежала Ляля, за ней следом Папушой  с  ложкой.
     Они ужинали.
   
-  Воры?  Где?
-  Станет он дожидаться, как же. - Чудная бабка   распахнула окно, выглядывала  на улицу. -  Усвистал,   голубчик. И  след  простыл. Только  его  и  видели.

-  Да  откуда у нас воры? - Поддержала   мужа   Ляля. –   Отродясь  в поселке  не воровали. Да разве ты  не  знаешь?
-  Вот, изволь   познакомиться. - Папушой  с трудом смех сдерживал. -  Дуся. Соседка  наша.  Коль  тебе   что  спонадобится, проси  ее, не стесняйся.
- Что ж, что знаю?  Не  было. А теперь есть. Да  и  не поселковый  он  вовсе. А вовсе даже пришлый.- Настаивала на  своем  невозмутимая Дуся.

     Шурка подтвердил ее опасения, неизвестный  уж не раз  сюда заглядывал.

     Кузнец  отмахивался.

- А, то - свои. Новые люди у нас редко бывают.  Поселковые  любопытны. Интересуются.

     Ляля согласноно  улыбалась.   
     Тянула  Дусю в кухню  за стол.
     Дуся закрыла  створки окна  и  отправилась  на  прогулку,  заявив «погоды  нынче  хорошие, грех  дома сидеть».
 
-  Начиталась классиков, а теперь за стройматериалом подалась. – Сказал   Папушой. - К  утру  опять   сварку готовь.

     После  этого  случая  Шурка  окончательно  пошел на  поправку.
     Днями  сидел  на  крыльце, курил, душа  рвалась в  сопки.
 
     Погода и впрямь  установилась самая  благожелательная.

     В  одну ночь  первые  холодные потоки с океана превратили  сопки  в  разноцветный  ковер.
     Словно  веселому  художнику  наскучил  зеленый   пейзаж  за окном, и  он  щедрой  рукой  разбросал  разноцветные краски  по  окрестностям.
     Радужные  сопки  радовали  глаз,  манили  терпким  запахом  грибов  и  ягод.   

     Папушой  затащил его в  кузницу.
     Тайком от  Ляли подкреплял  лечение гостя  смородиновой  настойкой, рябиновкой,  а  то и  коньяком.

     Близко  знакомства они  никогда  не  водили, но  это  не   помешало Шурке  проникнуться   доверием   к   кузнецу.
     Кузнец   умел не  только  говорить, он  оказался хорошим  слушателем.
     Никогда  Шурка  не  говорил  столь  много.

     Он  рассказал Папушою  о  преследовании  и   неизвестных.
     Как выкрали их с Резеем.
     Как он блуждал по тайге, попал к таежным жителям.

     Сказал,  что  ожидает группу с Гавриилом  со дня  на  день.
     Что  тащат они  тяжелый груз и не мешало бы их  встретить,  да где?

     Кузнец сочувственно вздыхал, хлопал себя  по коленкам, курил  сигарету  одну  за  другой.

     И, наконец,   высказался:

- Зачем?

     Шурка умолк, не  поняв  вопроса.
     Кузнец повторил:

- Зачем?  Зачем  все  это?

     Шурка  не  верил своим  ушам.

- Как  зачем? Я ж сказал тебе - долг. Должны  мы  Канашке. А денег нет. Вот  и  послал  нас отрабатывать.
- С таким успехом и на тот свет послать можно. Что, собственно,  он  и  сделал. Я  спрашиваю, зачем  вам-то  все это?  Конкретно вам?
- Так  это… - Шурка  растерялся. - Икру в  Елизово  ждут.

    Кузнец  вскочил, заметно  нервничая.

- Снова  здорово! Заплели  мочало, начинай  сначала! Ты  русский  язык  понимаешь? За-чем?

     Он  придвинул  свое  лицо  к  лицу собеседника.
     На  Шурку  в  упор смотрели  серые  колючие  глаза.

-  Не  знаю. – Выдохнул  тот.
 
     И  ощутил  себя  сдувшимся  воздушным  шариком.

-  Вот!  Вот! - Закричал  кузнец  торжествующе. - Не  знаешь! Я  уверен, и  друзья  твои  тоже  ни хрена  не  знают!

     Шурка  задумался.

-  Я  потому от  того  и спрашиваю, - продолжал  кузнец, -  что часто  мы  совершаем поступки,  абсолютно  не  задаваясь  простым  вопросом:  а  на хрена  мне  все это  надо?!

     Он  остановился  напротив  Шурки  и вперил  в него  все тот же острый взгляд.
   
     Шурка  не  ожидал подобного оборота разговора, а тем более такого натиска.
     Кузнец же наседал.
     Вы ж  мужики. Не  дети. Вроде головы на плечах. И махнули, не глядя, в лес, в тайгу, да с такой  тяжестью! Никто из вас не  охотник?  Ну.
     По сопкам  никогда прежде не шастали, камчатского  лесу не знаете. В здравом рассудке, вроде бы.
     А согласились на такую глупость.
     Жить надоело,  что ли ча?

     А все деньги. Купил он вас.А вы душу и тело продали.
     Может, и не хотели этого. Как пить дать, не хотели.  Получается  так.
     Послал вас Каналья  на  погибель  верную.  Зачем ему это - тот  еще вопрос. Я б на вашем  месте вернулся ба, да поинтересовался у  него.  Да.  Неспроста это.
     Это ж уму непостижимо!

     Шурка совершенно потерялся и не знал, что ответить кузнецу.
     И прав тот, казалось ему. Если б не деньги, кабы не долги!
     Но и со многим не мог он согласиться.


     Он позвонил в Усть-Камчатск матери.
     Та, рыдая, жаловалась  на  тяжелые  предчувствия, плохие  сны, на  ноющее сердце.
     Как там  сыночек?
     Где  он?
     Что  он?
     Кричала в трубку, требовала немедля домой вертаться.
     Чем он там занят, ей, конечно, не  ведомо.
     Сам  большой,  все понимает,  что и зачем.
     Она не вмешивается.
     Но знает,  трудно, плохо  ему и мучается.

     Шурка прервал разговор, нажал кнопку.
     Слезы душили.
     Еле с  собой справился.

     Разговор продолжили.
     Мать сообщила  о пожаре на мысе Безымянный.
 
     Генка, брат Резея, с семьей переселился в поселок,  в  отчий дом.
     Дети с Тонькой живут у ее матери.
     Собаку Гавриила с котом Шуркина мать  взяла к себе.

     Канашко несколько раз заглядывал,  интересовался.

- Чем интересовался? – Глухо спросил Шурка.
- Кто его знает, сыночка? Придет, хвостом повертит. Где ты, да что, пристанет. А я ему, сам же отправил. А с мене какой спрос? Так,  сыночка?
- Так, мать.  Все  так.
- Ходила в церкву. Николаю Угоднику поставила свечу. Сорокоуст вам заказала во здравие. Помогти должно.  В путях ваших. Сыночек.
- Помогает, мать. Спасибо.
- Ты здоров ли?
- Здоров.
- Резейка-то с тобой?
- Нет, пока.
- Как  свидитесь, скажи, пусть позвонит Генке-то.
 
     И без того встревоженную  мать не хотел волновать попусту.
     Чем она может помочь ему сейчас?
     Голос же выдавал его унылые настроения.
     И никак не мог справиться с нахлынувшими чувствами.
               
     Кузнец  владел  добротным вместительным домом.

     Срублен дом был из кедра,  что называется  «в обло».

     Внутренний двор имел деревянный  настил.
     К  нему  по обе  стороны  лепились аккуратные  сараи,  сарайчики, летние и  зимние  подсобки, птичники, погребочки,  и серебристые  стальные  столы под навесами для разделки рыбы.
     Неглубокие канавки, обложенные  жестяными  желобами, блестящими стрелами пересекали  обширный  двор,   убегали вниз к огородам,  к лесу,  к реке.   

     Даже сейчас, когда лососевая  страда схлынула, здесь устойчиво пахло  рыбой.
     Как  и  у  всякого уважающего себя камчадала,  у Папушоя  в  подвальчике  не переводилось  несколько  бочек засоленного  кижуча, кеты, чавычи. Икорка  красная.
     В  морозильнике  зрела  нерка  для строганины.
     Очень уважал кузнец  ее  с солью  и  перцем под  крепкое  горячительное.
         
     Гордостью хозяина  был  не  столько  дом, сколько массивные подоконники, срубленные  из полукружьев  кедрового ствола.
     Папушой  не уставал  демонстрировать  их всякому, кто оказывался  в  его доме.
     И  неважно, в  первый  раз  или  в сотый,  гость  приезжий или случайный, так,  на  минуту.

     Тяжелой накачанной рукой  он  сгребал жертву в  пучок, тащил  к подоконнику.
     Прижав  несчастного  теплым  животом, делился  подробностями  кладки  дома из бревен.
 
     Плавно и  совершенно  естественно разговор  перетекал  на  кузнечную  тему.
     И  тут,  если  кузнец  был  еще в состоянии  двигаться, жертва рисковала остаться на ночь в кузнице.
     В  облегченном варианте, остаться  припертой к  окну  очень и  очень  надолго.
 
     К  счастью гостей,  оказия  такая  случалась  нечасто.
     Лишь  в  те  дни, когда  кузнец позволял  себе перебрать, что  называется,  лишнего.
 
    Ляля  жалела несчастных «мушек» мужа.
    Ибо  в этот  момент он ей представлялся  пауком.
    И,  как   это  ни  звучит кощунственно, порой мечтала  о  несбыточном: отчего  бы  подоконнику не  подломиться.
    И  Папушой устыдился бы,  перестал  хвастать,  и  предмет  гордости,  глядишь,  переменился  б.
 
     Как  всякий  рассеянный и  мечтательный  человек,   она не  брала  в расчет главное -кузницу.

     Кузня была  истинной  страстью  Папушоя, его душою, его  хлебом,  его  второй женой,  его кислородом.

     В  кузнице  он жил,  в кузнице он дышал  полной  грудью.
     Ее запахи, звуки, краски давно  срослись  с его  собственными  запахами,  звуками и расцветками.
     Даже ненадолго уезжая  из  поселка, без своего дома, без кузни он  чувствовал  себя вялым,  подавленным,  растерянным,  как  озябший путник на  равнине  во время грозы.

     У окна,  за прокопченным кожухом, оборудовал  он  себе  спальный  угол.
     Поселковые  знали, кузнец  часто  здесь ночует,  и несли сюда все  свои радости  и  печали.
 
     Здесь всегда  можно было  отметить  и  свадьбу  и  похороны.   
     Собственные же  печали  и радости  здесь перековывались  им  в  некую  мудрую  неспешность.

     Друзья  его,  приятели,  взвинченные   и  униженные свалившейся в  90-е разрухой, безработицей, нищетой,  бросали  дома, семьи.
     Разбредались  по  свету, искали чего-то, бежали  от  чего-то.  Возвращались,  уезжали и вновь  возвращались.
     А время  шло.
     Вырастали  дети, подрастали  внуки.
     Поседели  и  располнели  одноклассники.

     Папушой по-прежнему  стучал   и  раздувал меха  в  своей кузнице.
     Незаметно  для  себя  став для  других  неким знаком   незыблемости  и постоянства.


             
                ДУСЯ

     Когда-то  у  кузнеца  была  большая  семья:  родители с обеих сторон и  детей четверо.
     Жили  кучно,  дружно.
     Но состарились и  умерли  отцы-матери.
     Выросли и  разлетелись птенцы  Папушоя.
 
     Остался  он  с женой  Лялей и младшим  сыном.
     Да еще погорелица-соседка  Дуся прибилась к ним.
 
     Своей семьи у нее никогда не было.
   
     Всю жизнь она работала сторожихой в школе-семилетке.
     Школу закрыли, Дуся осталась  не  у дел.
     Копалась в своем огороде  да  гусей  выращивала.
     Но в одночасье  дом сгорел с сараем  и  гусями  в  нем.
     Папушои  по-соседски   ее приютили.
     Относились  к ней, как к родной.
     В  левом крыле отвели ей пару комнат  -  гостиную и  спальню с  коридорчиком.
     Жила у  кузнеца, как барыня.

     Родня неустанно звала  работящую  Дусю к себе, она не желала уходить.
     Приятельницы,  заходившие посочувствовать, а  потом и так  просто, на чай,  ахали, дивились чистоте, обилию света,  большим окнам и высоким потолкам нового Дусиного пристанища.
     В их памяти  еще не истерся низкий закопченный потолок  старой  Дусиной  избушки. Две крошечные комнатки -коробочки вагончиком и кухонька. То ли кухонька, то ли прихожая с кладовкой.

     Дуся восторги  не  поддерживала, жевала  губы и косилась  куда-то  в  угол.
     В ее  голове  роились  прожекты - один  смелее другого.  Мечтала  Дуся о  своем  - собрать  денег на новый  дом.

     Пенсии ее на себя едва хватало.
     Только Папушой с Лилей денег с нее не спрашивали.
     Всякий раз при упоминании погорелицы о долге ее пред благодетелями, оба они весело отмахивались. Просили не докучать  такими мелочами.
     Дуся облегченно вздыхала.
     И продолжала мечтать о новом доме.

     На новый дом Дуся  зарабатывала всеми доступными ей  средствами: собирала  и сдавала  папоротник, грибы-ягоды.
     Таскала рыбу мешками.
     Разделывала  ее,  вялила тут же,  в огороде.
     Продавала  ту  часть, что оставалась не сгнившей после дождливого  лета.
     Разводить стала гусей.
     Очень они  дороги  в  здешних  местах, да гусей кормить надо.

     В лето по три грядки моркови и репы высаживала  в  надежде продать, а выручку в копилочку – на дом.
 
     Но  не  всякое  лето выпадало удачным.   
     Да и  селяне  норовили будь то рыбу или  гусика  обменять на что-либо, либо  вовсе  в долг умыкнуть.
 
     Деньги  в копилке  прибавлялись  очень медленно.   
     Так  можно и не  дождаться  дома, думала  Дуся, заплетая  седой  хвостик  в  тонкую  косицу и жуя  нижнюю  губу.
     Кузнец с женой в ее занятия не вмешивались.
     На все чудачества Дуси смотрели сквозь пальцы.   

     Старательно  изображая   полное  равнодушие, Дуся   поинтересовалась  как-то  у  мужика  в хозмаге   о  стоимости  одного  кирпичика,  а  заодно  и  бревнышка.
     Дома же кузнеца заставила посчитать  все  кирпичики,   и  для  печки  тоже, и  все  бревнышки для  предстоящей  постройки.
 
     Как  ни  отнекивался  кузнец, а пришлось-таки назвать примерную  сумму.
     От  числа такого Дусярастерялась, что  забыла  и о  слезах.
     А  вспомнила  уже  назавтра,  и  послезавтра,  и  еще  несколько  дней.
     Ее, безутешную, Ляля  отпаивала чаем  с  коньяком и любимыми пирогами.
     Подарила  тетрадку.

     Вскоре  плач Дуси сменился  пением.
     Папушой обрадовался.
     Он  решил, что  Дуся переболела  своей  мечтой, успокоилась и  теперь  начнет жить в  свое  полное удовольствие.

     В старой  школьной тетрадке  удобно  было  чертить   домик  с окнами по клеточкам.
     Рядом  пририсовался  сарайчик,  курятник   и   деревья   с   кустами.   
     Кусты - это  малина  со смородиной.
     За забором ходили курочки.
     Получилось очень весело.

     Как  только сошел снег, Дуся притащила  на  родное пепелище палки, камни, кирпичи, доски, арматуру.
     В общем,  все то, из чего,  по  ее мнению, можно было сложить  дом.
      
     Построю хоромину не хуже прежней, говорила  она Папушою.
     Тот добродушно посмеивался:
хуже прежней невозможно, хуже  прежней только землянка.

     Дуся не обижалась.
     Жевала беззубым  ртом, молча глядела в сторону,  куда-то  вбок.
     Взгляд ее выискивал нечто полезное для будущего  нового  дома.
     И, по обыкновению, находил.
 
     Время от  времени  она приставала к  кузнецу  с просьбой приварить  кусок трубы к куску еще  чего-то  железного,  который,  по  ее  мнению,  сгодится для  ее будущего жилища.
     Помочь перетащить огромное бревно, найденное ею  где-нибудь у трассы.
     Или  отколоть  связку кирпичей  от стены заброшенной молокофермы.      
      
     Кузнец смеялся,  уговаривал бросить  бесполезную  затею и  начать наконец-то  жить в  свое  полное  удовольствие.

     На что хозяйственная  Дуся опять-таки жевала беззубым ртом и молча  отворачивалась.
 
     Кузнец вздыхал и - приваривал, тащил, откалывал.
   
     Сердобольная Ляля обставляла Дусины комнаты своими  любимым цветами, пекла любимые погорелицей  пироги с рыбой-капустой  и  с малиной.
     Пила с нею чай и спрашивала, неужто ей плохо у них? или обидели  чем?

     Дуся улыбалась, по лицу текли  слезы.
 
- Ровесники мы с тобой, - говорила она. - Всю жизнь бок о бок  живем – через калитку.
     А судьба разная.
     Отчего?

     Нет, ей неплохо жилось в хоромах кузнеца.
     Может,  даже и лучше,  чем в ее старой  халупе.
     Но только тот, кто  некогда  утратил  свой дом,  сможет  понять  страстное желание человека обрести его  вновь.   
 

     Целыми  днями  Шурка пропадал  то  во  дворе,  то  в  кузнице.
     Кузнец открывался  ему  с  такой  стороны,  с  которой   никогда  не знавал он ни  одного  человека.
     Слушал  он  нескончаемые байки  Папушоя,  осматривался,  помогал,  чем   мог.
     Закрадывалась  одна  и  та  же  мысль:  почему  не я?
     Почему  я так  не  живу?
     Я-то  что делаю   со   своей  жизнью?

     Мысль  застала его  врасплох.
     Он вначале растерялся, испугался  и  стал  гнать  ее.

     Это зависть.
     Нехорошо.
     И  удивился  этой  своей  внезапной оценке.
     Прежде  ему  и  в голову не пришло  оценивать    поступки  свои, а тем  более  мысли.


     Хорошо-плохо - какая   разница?
     Главное, чтоб хотелось и  моглось, и нравилось.
     За  это  и  выпивали.
      
     Утрами с  Папушоем  они  пили  чай.
     Незаметно  в разговорах, в  общении  с заказчиками,  а  то  и  с обычными  визитерами, в горячей  закопченной   кузне  пролетал  день.   
     Вечерами  после  душа  или  бани  резались   в  карты,   шахматы.   
     Приходили  поселковые  мужики, а  крамольные  мысли   все терзали  его.
     Он  злился.

     Да на  фиг  мне  все  это?   
     Усадьба… тоже  мне, помещик  камчатский.   
     Пузо – два   арбуза.   
     Колобок.
     Жена - толстая  корова.   
     Глупа, как пробка.
     Графиня у  камина.
 
     Выискивание  недостатков  помогало  плохо.
     Вся  его  критика растворялась в  обаянии Папушоев.
 
     Время  шло.   
     Пора  бы  уж  и  Гавриилу  показаться,  тосковал  Шурка.
     Дождется  он, брошу  все  к черту,
 вернусь  к  Анне.
     Пусть  Каналья  сам свою икру прет, куда  хочет.
   
         
                ОПЯТЬ  ВМЕСТЕ         

   
     Кузнеца  застали на рабочем  месте – в кузнице.   
   
     Жарко горел горн.
     Лежали полоски никеля и стали.

- Все ножички точишь? - Обнимал друга Гавриил, восхищенно осматривая мастерскую. - Творишь? изобретаешь?
- Слои складываю, сковываю.

     Гавриил  взял металлическую полоску.
     Вся округа знала, кузнец изготовлял клинки, на заказ делал  охотникам ножи, финки.

- Ну, хвастай, хвастай, что нового?

     Кузнец с важностью в голосе вещал:
 
- Уплотнения в  металле должны быть на молекулярном уровне. Видишь, в  первом нагреве металл сварился. Теперь в полоску сковать надо. Вишь, белые полосы? - никель.

     Папушой взял молоток, чуть тяжелее обычного, домашнего и начал быстро и ритмично постукивать по полоске.
 
- Полуфабрикат в термообработке нуждается? Нуждается!

     Он бросил  молоток и потащил Гавриила  к некой металлической коробке, сооруженной  на  кирпичной кладке.

 - Печку разработал. Собственной конструкции.  Две тыщи  градусов дает! – Он потряс  перед носом друга все той же полоской металла.
 
     Гавриил восторженно заглядывал в печь.

-  Ишь ты,  две.  Врешь, поди.
 
     Он  подмигнул Алешке.
     Грубое  обветренное  лицо  Папушоя  смягчилось.
     Твердый взгляд его стал вдруг теплым да ласковым,  как  у  влюбленного  юноши.

– Для дела  печки не хватало! А  теперь!  Каково?!
- А  когда ты мне весной на  рыбалке нож всучил, он не нуждался в этой самой термообработке?

     Кузнец ничуть не обиделся,  рассмеялся.

- Вот змей! Ну, змей! А что, нож плохой?
- Зачем плохой? Нож - что надо.
- Теперь еще лучше будет. Ты первый на обновку.
   
     После бани и  пива,  разморенные,  курьеры едва  добрались до кресел с диваном в каминной комнате.

     Красивый камин, отделанный базальтом и обсидианом,  кузнец  соорудил по желанию  жены.
 
     Но  в  ветреную  погоду  и летом  дуло  из  камина,  как  из проруби.
     Поэтому,  недолго  думая,  в  соседнем углу  кузнец  сложил  большую с  лежанкой печь.
     Она-то  комнату  и обогревала.
 
     Но  Ляля  очень  любила камин.
     Здесь она  чувствовала себя истинной  англичанкой.
     Двор  свой она видела не  иначе, как  имением.
     А  дом, по  английскому обыкновению, звала  Папушой-хаус.
     Весь  Козыревск ухахатывался  над  чудачествами кузнецовой  женки.
     Ляля  и  бровью  не  вела.
     Втайне и она подсмеивалась  над земляками.
     Ибо,  поверьте, было над  чем.   
   
   
     После   долгого   пребывания  на  осеннем  воздухе   горели щеки.
     Сладко отходили от  трудов  ноги,  обволакивало расслабляющее  печное  тепло.

     Ужинали  пельменями  с  лососем, жареной курицей с картошкой, грибочками маринованными.
     Папушой изловчился  крепкой  китайской   водкой   «ходю» и  настоящей японской сакэ.   
    (Иностранные  рыбопромышленники  и  коммерсанты, частенько  наезжавшие по делам в  здешние края,   предпочитали  останавливаться в гостеприимном доме  кузнеца. А поскольку,   тот денег за  постой  не брал,  гости,  по каким-то своим  соображениям, оставляли в  знак  благодарности  горячительные напитки  с родины.)

     Сами  того  не  ожидая, курьеры  очень  быстро насытились.
     Голодные глаза  их еще  блуждали  по  гастрономическим изыскам, но желудок отказывался принимать что  либо.

     Хозяева  щедро раскормили  камин  и  печку.
     Печь фыркала  и  довольно  урчала,  как  сытый  зверь.   
     По  стенам   гуляли  отсветы.

   
     Как могли, перебивая друг друга, перескакивая  с одного  события на другое,  рассказывали  Папушою  о  своих  злоключениях.
     Тот в изумлении не  находил слов, только  пил и крякал.
- Ну, даете!  ну дает!  Каналья! Вот жмот!  Жук!

 
     Он обозвал их простодырами и идиотами-самоубийцами.
     Предложил бросить груз и возвращаться  домой.
     Поинтересовался, подсовывал ли им Каналья бумаги для подписи.
     Услышав  отрицательный ответ, успокоился:  вы еще не окончательно двинутые. Хотя столь  массовое помешательство среди мужиков - редкость невиданная.
 
     Курьеры в свою очередь выложили свою озабоченность  о странном преследовании рыбкоманды Уха.
     Папушой  озадачился и  умолк.

     Ляля  давно ушла  спать.
     Кузнец  сходил в  погреб за рябиновкой и  самогонкой, разговор  вошел  в  новое  русло.

     Обсуждали  животрепещущее:  получится ли  из  горячей  рябиновки  глинтвейн или  хотя  бы грог?
     Хватились Зойки, послать  греть рябиновку  с медом  и  специями.
     Но  Зойка куда-то запропастилась.
     Ее  не  было  ни  в  спальне, ни  в  ванной,  ни  даже  в крыле  у  Дуси.
     Туда  не  поленился  сбегать  сам  Папушой.
 
     Пока он бегал, связались с Канашкой.
     Под страхом  лишения  гонорара Каналья советовал  к  Уху в лапы не попадаться.
     А по прибытии  в Елизово  обязательно позвонить..

      
     Весь  вечер  Гавриил с  Резеем не  спускал с Шурки сочувственных  глаз.
     Пристали к нему чуть ли не с ножом к горлу:  просвети,  бродяга,  проинструктируй, как не сдохнуть в горах и не потеряться?

     Вопреки обыкновению, Шурка говорил мало.

     Все больше пил  и  отшучивался.
     Приятели же   вяло  потягивали  самогонку, не  в  силах окончательно поверить,  что  вот  этот  Шурка  Клещ,  известный дебошир, пьяница  и  раздолбай, выбрался-таки живым из сопок  Восточного хребта.
     Сидит  сейчас пред ними  жив и  здоровехонек.
     И  никто  его  не  сожрал,  и  сам не  покалечился.
   
     Они  понимали,  что  бы  и  как  этот  пройдоха  ни  умалял  или  приукрашивал  сейчас,  истина  одна – он  был там,  в сопках.
     Был один.
     Любому  достаточно, чтоб сгинуть  навечно.
     Шурка  выжил.
 
     Это  настолько  не  вязалось с  тем прежним  Шуркой Клещом, которого они знали  тыщу  лет, что иной раз ловили себя на желании лишний раз помять приятеля: да он ли, в  самом  деле это, или кто другой, киборг какой?

     Кое-что Шурка утаил: о  встрече с  родной  деревней,  о крамольных   мыслях, об  Анне…

     Позже, может  случиться, он  и  расскажет  об  этом  кому-нибудь  когда-нибудь.
     Но  не  теперь…

     Он  устал от разговоров и заснул  прямо здесь  же на  диване.
     Рядом  с ним в большом кресле,  свесив голову,  уснул Резей.

     Щедрый стол козыревского  кузнеца восхитил курьеров и навеял о былом.
     Вспоминали, как их отцы  в прежние годы покупали яблоки, дешевые конфеты, сгущенку-тушенку  ящиками. Баранину, говядину – тушами. Сахар; соль, муку – мешками.
   
     Сильно подвыпивший,  Папушой, по своему обыкновению,   терзал очередную жертву  сложностями  бревенчатого  домостроения.
 
     На этот  раз  к широкому подоконнику живот Кузнеца  подпирал  костлявые коленки  Алешки.
     Спасла  мученика  неожиданно  появившаяся с огромной кастрюлей  Ляля.
     Она  вплотную  придвинулась  к мужу  и,  что  есть  силы,  дунула  ему  в  ухо.
     Кузнец  умолк, после  чего с  самым обычным  видом  вернулся  за   стол.
     Там  уже  дымилась новая  партия горячих  пельменей.
     Хозяйка в велюровом  домашнем  костюме восседала в углу  стола,  у роскошного  камина.
 
     Вскоре Шурка захотел  пить и  проснулся.   
     Подкрепился самогонкой с  пельменями,  растолкал  Резея  и  рассказал  о пожаре на мысе.
     Резей   рванул в  соседнюю  комнату  звонить  домой.  Диего не скрывал радостной улыбки, теперь он сможет видеть дочку Резея Надежду чаще.

     Резею удалось дозвониться.
     Шурка ничего не сочинил, на мысе все сгорело, и Генка с семьей и коровой поселился в  их отчем доме.
     Тонька с близнецами у матери.
     Велела себя беречь и скорей  возвращаться.
   
     Как во сне опустился он на диван, представил себя в комнатах тещи – и едва не заскулил.
     Схватил первый  попавшийся стакан и махнул  его залпом.
     Обвел помутневшим взглядом комнату.
     Камин с хозяйкой поехал в сторону.
     Лица  друзей  расплылись,  как  в кривом  зеркале.

     Как  теперь быть?
     Оставаться в родном доме?
     Чердак наверху, кабинет его творческий, кое-как приспособлен для жилья летом.
     Зимой там находиться невозможно.
     Внизу – одна жилая комната с печкой посредине, плавно переходящая в сени.
     Комната большая.
     И единственная.
     Двум семьям о восьми человек здесь не уместиться.
     И кошке тесно.
     Идти в примаки?
     К теще?
     Он зажмурился.
     Хлопнул еще стакан.
     И завалился в кресло  спать.

               
             УШИ ОТСТАНУТ, А  РОГА ОТРАСТУТ   

   
     Ольга не пошла к Папушою.
     Соврала курьерам, что тетка у нее здесь.
     Свернула в соседний переулок.
     Зачем соврала, сама не поняла.
     Никакой тетки у нее в здешних краях не бывало.
     Кузнеца она  знала шапочно.
     Жену его  вообще  никогда не  видела.
     Но  знала, если  придет,  из  дома не прогонят.
     Напоят, накормят, спать  уложат.
     И ни  о чем  не  спросят, по здешнему  обыкновению.

     Некогда Папушой знавался с ее матерью  и имел, как будто, какие-то  виды.
     Еще  давно, когда  Ольга была   подростком, он  подошел  к ней, пытаясь  заговорить.
     Нелюдимая   шарахнулась  от  чужака, как  дикая  вспугнутая  лань.
     Кузнец  с непонятным любопытством  и вниманием наблюдал  всякий   раз   за строптивой  Ольгой,  оказываясь  иногда   поблизости  на рыбалке - охоте с отцом или братьями.
     Но заговорить более  не  пытался.
     И сейчас она даже не представляла, как завалится с Броней в чужой дом к чужим людям под чужие неприветливые взгляды.
     Нет уж, лучше здесь, лучше на улице.
     Не впервой.
 
     Вот уже  с  полчаса  Ольга  с  Броней   фланировала  туда-сюда мимо папушойской усадьбы.
     Из распахнутой  форточки слышался   грубый  мужской гогот,  оживленный  шум, на  зашторенных окнах мелькали тени - налицо случилась вся та  суета, когда, дураку  было понятно: в  доме гости.
 
     Осенний ветер холодил лицо, усталость  смеживала  веки, а она радовалась: он там, в тепле, и  с  ним  все  в порядке.
     Едва  ли не впервые в жизни пожалела о  своей  нелюдимости.

     Дурная  слава  шла  впереди  нее.
     Сколько себя  помнила,  едва  появлялась  из ворот,  воробьями  пугливыми  разлеталась  по   дворам  ребятня, скрывались за  калитками  их  мамаши,  уползали,  держась  за  палочки, старики - «от  греха подальше от  этой  чумы».
     Ровесники также старались избегать лишних  встреч  с  неприветливо-непредсказуемой одноклассницей.
 
     И  сколько  она  себя  помнила, всегда  ей   нравился  этот страх.
     Нравилось, что при  ее  появлении  родная   улица  пустела, очередь в  школьном  буфете или продмаге  мгновенно  улетучивалась.   
     В автобусе  любимое  место  рядом  с  водителем всегда    доставалось ей.
     С детства  она  чувствовала неизменную  настороженность  и неприятие  в  людях.
     И  не  стремилась  к  сближению.
     «Плевать-то!» - Говорила  она  сама  себе,  и  гордо  отворачивалась от несущихся  вослед проклятий.

     До  определенного  времени  ей  хватало  общения  внутри  семьи.
     Но потом что-то случилось.
 
     Однажды  заметила, многочисленные  друзья  и приятели  ее отца и братьев, что не переводились  в  их доме,  все - мужики.
     Мужчины.
     Они  шептали, а выпив  после  охоты  или рыбалки, просто  кричали о  своих  проблемах с  женщинами.
     С их уст  то  и дело  слетало: «невеста»,  «любовница», «жена».
     И  эти  мужчины никогда! никогда не обращали на Ольгу  никакого  внимания.
     А  ведь ей  уже  стукнуло  девятнадцать.
     И  она не  парень - девушка.   
     Не невеста, не любовница  и  не  жена…
   
     Жена?
     Как это?
     Поразмыслив, вспомнила  руки  матери - узловатые, темные  со вздувшимия  венами от постоянной возни в ледяной воде.
     Стирать и  стряпать всю  оставшуюся жизнь?

     Говорят, с  этими  вонючками  еще  целоваться надо?

     Плюнув  в  сторону  мужиков, привычно  закинув  ружье  на  плечо,  она  свистала  Броню и  отправлялась по  первопутку в  тундру.
 
     Броня  любила бегать за  евражками,  а  Ольге нравилось смотреть  на  это.
     И  если  бы в этот  момент  кто-то  сказал  ей:  не скоро,  ой,   как  не  скоро, но  потопает  Оля  ножками  своими за одним из этих  вонючек  да  через  всю Камчатку, рассмеялась бы  она тому  наглецу  прямо  в  лицо.
   
     А после, наверное, треснула бы в лоб прикладом.
     Чтоб не  завирался.

     Ах,  как сейчас она жалела об  этом.
     Будь  она поприветливей  с  этим  квадратным  коротышкой, сейчас не  мерзла б  здесь на  ветреной улице,  а  сидела  с  Гавриилом в одной комнате.
     И  даже, возможно, за одним столом.

     Но  себя не переделаешь и  не  переломишь.
 
     Громкий хохот из распахнутой форточки  папушойского  окна вернул ее к действительности.

     В  этот  момент от  калитки  отделилась некая невысокая фигурка.
     Фигурка  пересекла улицу и скрылась за глухим  частоколом  соседнего переулка.
     Только  и  успела Ольга  рассмотреть невысокий силуэт,  лицо загадочной  тени  пряталось  в  темном  капюшоне.

     Ольга  коснулась Брони.
     Та  даже  ухом  не  повела.
     Какая  разница, что  за  тень, подумала Ольга.
     Это  не он.

     Но в следующий  момент другая  фигура,  повыше  и  покрупнее, метнулась к  ярко-горящим  окнам вожделенного дома.
     Броня негромко зарычала,  Ольга тронула  ее  за  ухо.
     Молчи,  молчи.
     Сердце  Ольги заколотилось, зашумело  в голове.

     Неизвестный явно не желал быть замеченным.

     А если  Гавриилу грозит опасность?
     А  если  это  те,  из  леса?
     Вот  сейчас  она  и  выяснит.
     Ольга решительно  двинулась  к окнам.
     Неизвестный словно растворился  в ночном  воздухе.
     Броня  метнулась  было  куда-то.
 
     Ольга  сунулась во двор и посвистела.
     Собаки поблизости не обнаруживалось.
     Ольга скользнула во  двор и  спряталась  за  стеной  сарая  неподалеку  от  внутреннего заднего крыльца.
     У ног присела Броня. Ольга погладила густую теплую шерсть.
      
     Тихо.
     У крыльца обрисовался знакомый уже силуэт в капюшоне.
     Силуэт  взошел  на  крыльцо, прислонился к двери,  слушая звуки, идущие  из глубины  комнат.
     Направился  в сторону  Ольгиного  убежища.
     Она  забилась  в угол  к  забору, зажав  Броне  пасть рукой.
     Минута  прошла, незнакомец  не  показывался.
     Ольга подождала  еще несколько  секунд -  тихо.   
     Выглянула.
     Сбоку  от  крыльца  копошилась темная фигура.
 
     Что еще он  там делает? - Забеспокоилась Ольга. – Бомбу  закладывает?

     Броня  выбежала из  укрытия  и  направилась   к  дому.
     Пришлось-таки Ольге тихо свистнуть, дабы вернуть  ослушницу.   
     В  этот  момент  луна  вышла из-за туч.
     Ольге удалось рассмотреть лицо под капюшоном.
     Корячка Зойка!  Что ей здесь надо?

     Зойка покопалась еще немного за  крыльцом  и  исчезла.
     Ольга шагнула   из-за   сарая.
 
     Броня вновь забеспокоилась.
      
     Ольга едва  успела  спрятаться  обратно.
     Словно из ночного  воздуха  соткался высокий, в серебристом костюме.
     Броня  чихнула.
     Не шуми, сказала  ей Ольга.
 
     Незнакомец выпрямился, шагнул в их сторону.   
     Всматривался некоторое  время  в темноту.
     Человек был явно незнаком.
     Но где-то  она  его уже  видела.

     Человек  вернулся обратно к крыльцу.
     И  возился  там  еще   некоторое  время.
 
     Чего их туда всех тянет? Медом там, что ли намазано? -  изнывала   Ольга.

     Наконец, незнакомец исчез,
     Ольга подскочила  крыльцу.
     Луч  фонаря выхватил из темноты три металлических контейнера.
   
     Броня облизала  крышку  контейнера, потом   другую.
     Икру  ели?  - Озадачилась  Ольга.  -  Такие   голодные?  Ничего  не  понимаю.

     На  крыльце появилась невысокая  женщина –колобок.
 
     Закинув за плечо хвост  намотанного на тело одеяла,   она  принюхалась совершенно по-собачьи.
     Ольга  с трудом сдерживала смех.
     Колобок  скатился  с крыльца и шмыгнул  в соседний двор через темную калитку.   
     Подмышкой  у колобка  Ольга рассмотрела  веревки и еще что-что.
 
     Хозяйка подалась в ночь кудась? –удивилась она.

     Папушойскую  жену Лялю  она никогда не видела, а тем более слыхом не слыхивала  об их  соседке  погорелице  Дусе.
               
       
                ЗОЙКА  И  КАМЕНЬ

     Огородами  Зойка ушла  на  другой  конец  поселка.
      
     В  доме  своей  бабки она разворачивала  мокрый пахучий целлофановый  сверток.
      
-  Неясно. Тут даже  Камчатки  не  видно. -  Разочарованно  протянула  Зойка, разглядывая  непонятные  значки  на клочке  бумаги.
-  Вот  сразу  вся  твоя  ученость  и  вылезла.
 
     Старая  корячка  опрокинула стопочку,
понюхала  хвост  юколы, неторопливо  придвинула  карту  к  себе.
 - Че тут непонятного? Вишь, лента - Вывенка  наша, речка. Читай. Тут сопка, тут крестик  нарисован. А эта полоса  -  болото, тундра, видать, тое  место, где сей  камушок  нашли.

- Ты, никак,  с  геологами  дело  имела  по  молодости.  – Засмеялась невесело Зойка и  задумалась.

    Старуха закуривала  трубку, остро  взглянула внучку.

-  Смейся-смейся. А  только камушек  вернуть придется.
 
     Зойка бросила удивленный  взгляд  на  старуху.

- Ты что?!Очумела?!Я жизнью рисковала! – Она вскочила.  -   С  подушкой  на  животе по сопкам  с  этими… идиотами  моталась! Мерзла,  голодала, как собака!  Едва  не  убили!

     Она  налила водки  в  старухину стопочку,  выпила  залпом.

- Эк, удивила. - Качала  головой старуха. – Живая  ж,  однако! Зачем  тебе  камень?
-  Деньги  должна! Очень много!  Миллион  почти! Хоть  всю мою родню  со  мной со всем  барахлом  продай – не  собрать!  Помоги!  Найди покупателя!
-  Плохой  камень.  Удачи не будет.
- Ты не понимаешь! Машину с продуктами  я  утопила.   Весной. Большая  машина, продуктов много. Не одна  я.  Но шофер погиб  в  машине  той.  Ты  лучше подскажи,  кому  камень сбыть?

   Старуха снова  налила в  свою  стопку  водки, выпила,  причмокивая.

     Зойка  подсела к старухе, отодвинула  бутылку.
 
-  Есть  же  люди, которые  могут купить  такой камень? И  карту. А?  а  ней  показано, что таких  камней  там  много. А? Могут  дать  большие  хорошие  деньги.

       Бабка отрицательно качала  головой.

- Нет здесь таких!
- Ну, помоги! - не отставала Зойка.- Ты  старая.Много знаешь.
 
     Старуха придвинула к себе бутылку.

- Нет. Отнеси камень.

     Зойка  выбила  из ее рук  наполненную стопку:

- Хватит пить! Заладила  свое:  отнеси, отнеси!  Помоги  лучше!

     Старуха  поелозила  по  полу  ногами.
     Нашла откатившуюся  стопку.
     Придвинула ее поближе  к себе.
     Нащупала  стопку рукой  под  столом.
     Извлекла  на  свет, подула, не вынимая  трубки  изо  рта.
     Вновь наполнила  живительной  влагой.
 
- Нет никого. -  Сказала она, наконец. – Рвань, пьянь и срань.  Никто  твой  камень  не  купит.
 
     Старухина  трубка  вспыхивала  в  полумраке  низенькой  комнаты,  освещая  неподвижное,  как  маска, морщинистое лицо.
     Она  опрокинула  стопку.
     Не вынимая трубку изо  рта, понюхала  все тот  же хвост  юколы.

     Зойка рыдала.

- Он  сказал, не  верну  в  крайний срок, посадит  в тюрьму-у!
-  Разве ты убила  кого? – Оживилась  старуха.
-  У  него  связи  и  много  денег.  Захочет, кого угодно  засадит.  Человек, съевший лисьи глаза.
- У того человека много денег. Еще надо  много  денег? Зачем?  Зачем  ему такие большие  деньги?  - равнодушно  спросила  старуха, попыхивая в темноте  трубкой. - Разве  деньги  делают  человека?  Боги  дают  жизнь. Не  деньги.

     Старуха  погладила  Зойку трубкой  по  голове.

- Беременная  я.- Неожиданно сухо сказала Зойка.- Сначала притворялась, подушку под юбку положила. А скоро  поняла, взаправду.
-  Его ребенок? – поинтересовалась старая корячка.

     Зойка  кивнула.
 
-  Не  хочу  в  тюрьму.- Всхлипывала  Зойка. -  И  к  нему не хочу-у-у! Помоги-и!

     Старуха  задумчиво  курила, глядя  в  окно.

-  Что мне  делать? - крупные  слезы  капали на  камень.
-  Не бойся, бояка. Скоро  ему  деньги  не понадобятся.
-  Почему ты так  решила?- Размазывала слезы  по  щекам  Зойка.
-  Что убежало - не догонишь. Старая собака зря не лает. Неси.


     В размышлениях об  увиденном, Ольга  прислонилась  к   стене,  фонариком  освещая то  место,  где недавно  стоял пришелец.
     Кроме нескольких  красных  икринок  ничего  интересного найти   не  удалось.
     Броня обнюхивала вещмешки.
     Из-за контейнеров  она вытащила  тряпку, сунула ее в руку хозяйке.
     Ольга принюхалась, тряпка  была  вымазана икрой.   

     Вдруг собака  насторожилась, зарычала, оскалив  зубы.

- Погоди-ка.-Сказала  Ольга.-Чет  тут не  так. Пшли.
 
     Она  вернулась  в  старое  убежище за сараем.
     Броня   шмыгнула  за  ней.

- Ну, бля! - Ругнулась  Ольга.
 
     Зойка вновь вертелась на  том же самом  месте, где накануне терся пришелец.

- Что  им  там?  Вправду медом  намазано? - изумлялась  Ольга.  Она  обняла за  шею  Броню. – Икрой  намазано. Икрой. И  что  с того?

     Вновь Ольга  с Броней  топтались у  жестянок с икрой,  вновь  осматривали-обнюхивали  плитку  у  крыльца.
     Ничего нового.
   
    

    ЮНОШУ СЧАСТЬЕ ПОДЖИДАЕТ С ЧЕТЫРЕХ СТОРОН

     В  самый разгар беседы перед глазами  Гавриила мелькнуло некое неприятное лицо.
     Он  осмотрелся, но кроме своих, никого не увидел.
     Вскоре неприятная морда  вновь оказалась прямо перед его носом.
     Морда лица принадлежала Ключевскому  рыбинспектору Ухо.
     И никому больше.
   
     Гавриил перестал  жевать и уставился на инспектора.
     У  того оказались неожиданно  желтые глаза.
     Как  у кошки.
   
     Один  глаз  подмигнул   ему.
     Рука  инспектора  схватила   бутылку беленькой, что была начата Гавриилом.
     Преспокойно  наполнив  свой стакан,  рыбинспектор  хлопнул  его,  и  не  икнул.
     Как  ни  был пьян Гавриил, но  вспомнил:  Ухо женат был на младшей дочке кузнеца Папушоя.
     И имел  полное право находиться ночью  в доме тестя.

   
     Гавриил не  стал  рассусоливать, а спросил прямо,  какого  рожна рыбинспектор  за  ними  мотается?
 
    Ухо отвечал казенно:

- Тащите  браконьерскую икру  и  еще  спрашиваете?

     Признаться, Гавриил  иного  ответа не ожидал.
     Но  и парировать достойно не умел.   
     Зато у него  сильно  чесались  кулаки.
     А затевать сейчас  драку ну никак несподручно было.
     Вот он и терпел. Покуда.

     Как ни  странно, терпеть пришлось  и  Папушою.
 
     Ему сразу не  понравилась черненькая  гостья,  что ввалилась в дом  ночью вслед за зятем.
 
     От  скандала удерживала  его терпеливая  Ляля.
     Она уже  разузнала ее имя. Никакая это не Раечка  и не Брагина.
     Да и та, говорят, рыжая. И старая. А эта вовсе молоденькая и чернява, как хохлушка. К  тому же дочка звонила, Галинка - ее подружка.

- А что эта подружка ночами  в чужом доме делает с чужим мужем? - Закипал кузнец.
-  Может, у них дела какие,- убеждала не начинать скандал добрая  Ляля. - Подождать надо. Ради доченьки. И малышей-внуков.

     Кузнец согласился  терпеть зятя «за  ради  внуков».
 
- Но только до  утра. А после – год ни ногой. А лучше два.
 
     Ляля  обещала донести эту инфу до ушей наглого родственника.
 
     Шурку вновь одолела  жажда и он проснулся.
     А может,  проснулся от заливистого  женского  смеха.
     Он  приподнялся  с дивана, протянул за стаканом руку.
     Да так и окаменел.
     Прямо  перед ним сверкнули черные очи  и  белые  зубы.

     Красотка с Усть-Большерецкого  рынка!
     Галина.
     Чернявая  красотка, по  всей  видимости,  чувствовала себя здесь, как  рыба  в  воде.
     Успевала и пить за двоих, и пельмени наворачивать, и курить, и анекдоты травить - и все это одновременно.
     Шурка посмотрел на нее, выпил воды и вновь спать  завалился.

     Резей выловил Галину, когда та вышла на крыльцо.
 
- Вообще-то, ты в доме его жены. А за столом – ее родители. Некрасиво как-то. Смекаешь?
- Мне-то что? - Показала белые  зубы Галина. – На дом я не претендую.

     Она громко рассмеялась.
 
     Иногда я бываю идиотом, - подумал Резей.- Вопрос, насколько часто? Одно радует, стихов не донес.

- Шубу  подарил. - Выпустила Галина струю табачного дыма прямо Резею в лицо. - Обещал  подарить  квартиру. В Петропавловске.
- Все  ясненько. – Процедил Резей.
- Он  веселый, вообще. Щедрый. - Добавила  она, когда  он  уже  уходил.
-  А грудью он не кормит?

   
     От  сытной еды они  осоловели.
     Вино, водка и  страшная  усталость потянули в сон.
     К тому же присутствие противника испортило всем настроение.
 
     Но  как  ни были курьеры пьяны, все же следы обыска в своей комнате заметили  сразу.
     Гавриил собрался сразу начистить рыло наглому рыбинспектору,  несмотря на уважаемого друга-родственника.
 
     Выяснить в драке  причины всего  непонятного  хотелось еще кое-кому.
     Но этот  вариант благоразумно был отвергнут большинством.
     Кто знает, сколько  громил сидят за стенами этой комнаты?   
     Только  в кутузку им и не хватало!   
   
     Инспектор рад будет заполучить их в  свои ежовые рукавицы.
     Нет, нельзя давать ему повода!
     Столько   уже пережито и пройдено!  Тут осталось –то!
   
     В  конце  концов, решено было не пороть горячки,  выспаться и с рассветом решить, что делать дальше?

     Под утро,  едва  протрезвев,   курьеры  безрадостно вспомнили об обязательствах, об авансе и непогашенном долге.

     Пока, обожравшийся накануне папушойский родственник,   видел десятый сон, они  затемно уже  готовы были выдвигаться.

   
     Меж двухметровыми мужиками,  как  колобок меж  сосен,  метался коренастый  Папушой.
     Хватал поочередно  каждого  то за  подол куртки, то за  руку, уговаривал не торопиться и отдохнуть денек-другой.

     Вчера  же  пили  вместе  за  столом, шутили, - говорил  он. - Что  случилось?  Кто  в  спешке в сопки  идет?  Чистое  самоубийство! Не  отдохнули, как  следует.  Шурка не оклемался  еще. Слаб совсем, -  дергал он  Гавриила.  И  Резей слаб.


     Вообще-то  виноват был  во всем Шурка.
     Он,как  попал к  гостеприимному кузнецу, забросил свой вещмешок в сенях.
     Прибывшие  через  несколько дней курьеры  пристроили свои вещмешки тут же.
     Икру они вытащили под навес на двор,  вытряхнули  из  мешков весь свой  скарб, дабы пользоваться необходимым.
     Разумеется, топоры, ножи и  еще кое-какая ненужная  на тот  момент мелочь  валялись на полу.
 
     В  мечтаниях о восстановлении собственного домика  пробиралась  Дуся в свое крыло.
 
     Без всякой  вредной мысли, не со зла и не из желания  досадить гостям-курьерам, а просто потому, что вещички имели прямое отношение к ускорению  ее мечты, - курьерские топоры с веревками и всякая хозяйственная мелочь  оказались на ее подворье.

     Ну, не могла она равнодушно пройти  мимо таких подарков.
     По  складу своего ума и души Дуся совершенно не вдавалась  в перипетии папушойских  гостей.
     Вряд  ли  она вообще подозревала об их существовании.   Как она собиралась оправдываться в случае обнаружения пропажи – неизвестно.

     Этим же  вечером нарубила  Дуся колышков раздобытым топориком.
     Вбила их на облюбованное место в огороде и  протянула веревку от одного колышка к другому.
     Получился большой прямоугольник.
     Ее будущий дом.
     У нее оставался еще  кусок  веревки.
     Она  вбила еще несколько колышков.
     Получился план крыльца – веранды.
     Начало было положено.   
               

     Только путники не могли догадаться,куда девался столь необходимый в походе скарб.
     Курьеры  впопыхах веревок-топориков не нашли.
     На расспросы времени  абсолютно не оставалось.
     О спичках, соли  и прочей мелочи  и не вспомнили, не до этого было.
     Взгромоздили контейнеры с икрой, огородами выбрались  из поселка.

 
        МУЖИКИ,  НЕ  СОБИРАЙТЕ  ПРОБКИ!
               
   
     Для  того, чтобы   взрослые не  слишком  увлекались   придуманной жизнью, Всевышний послал им  деток.

     Одним утром  прапорщик Брагин   на  своем галстуке  обнаружил…  кольцо.
     Каринка   балуется,  умилился  нежный отец,  и  кинул  находку на стол.
 
     Когда же  перстенек  ускакал в угол,  пришла  вторая  мысль:  колечко-то  серьезное.
     Пятнадцатилетней  Карине  колечко-то не по рангу.
     Явно немалых денежек  стоит. Такое в здешних магазинах и не найти.
     Прапорщик не поленился и сбегал с колечком  на консультацию  к главному поселковому эксперту майору  Паргайкину.
     Тот  окончательно  подтвердил    высокую ценность  находки.
     Смутные подозрения  о побочных  доходах некоторых члееов семьи обрели  реальные  черты.
 
   
     С этого  момента прапорщик  Брагин действовал безо всяких  мыслей.
     Потому что действия его были  столь стремительны,  что мысли просто не успевали  посещать его  разочарованную голову.

     Немало  дивились люди  внезапному  счастью прекрасной  прапорщицы.
   
     Супруг не  сразу  к ее личику и  телу длань приложил.
     В начале  гнева  праведного  учинил   он  обыск  в доме  собственном.
     Тут-то  и  всплыли  доказательства  его, так  сказать,   неучастия   в  повышении  материального благополучия  семьи  собственной.   
     Прапорщица  чуть  замешкалась  с  объяснениями,  так   супруг  по-домашнему,  крепко,  огрел   по мягкому  заду  супружницу,  и  правда  не  замедлила воссиять.


     Радостные  соседки  и все приятельницы  повисли  по  вдоль  забора, раскидали  груди  по горшкам и  кастрюлям,  что  сохли,  словно  воробьи,  здесь  же.
     Причмокивая,  ожидали  правежа, заранее  предвкушая  и  одобряя все  происходившее.

     Соседки  спорили, как долго  и насколько  сильно  продлится  экзекуция.
     Те, что  поскромнее и пожалостливей, вздрагивали от криков Раечки, сетовали, хватит де  с  бабешки, слаба  и тонка,  вишь - еще  приключится чего?
     Другие  кричали: ничего,  мол,  выдюжит, жилиста  и вертлява,  как кошка!  А  у  кошки, известно,  девять  жизней.

     Когда  вопли  прапорщицы  на  время  затихали,  протестующая партия облегченно  вздыхала,  вытирая  уголки   глаз платочками – наконец-то.
     Пожалел - жена,  все-таки.
     Почтенные  же  матроны  настаивали  на  продолжении… процесса.

     Вскоре из окон  дома  стартовала  всякая  кухонно-столовая утварь.
     За ней  обувь, ничего себе так, вполне приличная.
 
     Вдогонку  сапогам с ботильонами  полетели  платюшки  (расцветки довольно маркие, и ткань, что за ткань?  сито - макароны откидывать!).
     Не  отставая,  кружились юбки,  да  все  пестрые и короткие, (и  как ей таскать такое не совестно? Чай, уж не девочка!).
     Наконец,  дошел черед   до  плащей  с пальтишками.

- Чтоб ни духу от б…ди  этой поселковой! Чтоб  и  в  доме  не было! -  Ревел вконец обезумевший   прапорщик,  опустошая  закрома  шкафов и тумбочек.   


     В  черепе  рогоносца  жгло не иначе, как  перцем  кайенским.
     Пелена  застилала очи так, что  частенько вслед  за  Раечкиным   шмотьем  из  окон  выпархивали   и  прапорщицкие  кальсоны.   
     Барахло   проносилось нескончаемым  косяком  и исчезало  в  крапиве  обширного  палисадника.
    И  чем  больше   вылетало,  тем  насущнее ощущалась  потребность публики  в  подсчете   искоренения рассадника  скверны.
     Внимательным  соседям посчастливилось  воочию  убедиться,  как  возросло  благосостояние  народа   на  примере   одной  жены   российского  прапорщика.
 
     Раечка терпела  некоторое  время.
     Но  когда терпение  иссякло,  изловчилась  и  оставила-таки  три  ярко-красных борозды  на  щеках  захваченного врасплох  супруга.   
     Увлеченный  делом, он  ничего  не почувствовал.
     На   тот момент  ему попалась  роскошная  норковая шуба.   
     И шубейку  туда  же, к выходу -  вон!   
     Шуба  с крыльца  мохнатым  парашютом  взвихрилась прямо на горшки с тазиком,
     Раечка нырнула следом,  спасать сокровище.

     Народ  ахнул,  узрев   на щеках  прапорщика   черезполосицу.
     Ему идет, закивали  соседки.
     К  лицу,  стало  быть,  шрамы прапорщику.
     И не важно,  в   каком  бою  они  добыты.

     Труд прапорщика  не  прошел  даром.
   
     К  удовлетворению  строгих  блюстителей  нравственности, неверная  жена была  опозорена  и  выставлена  за  дверь.
     Темы  для  пересудов   хватит  теперь до  Рождества.
   
     Одно  осталось  непонятным, кто наклепал  прапорщику   про  интересы  и  увлечения   его  прекрасной  Раечки?

   
     Залил  праведник   горящее нутро беленькой,  рухнул на  кровать и  заснул мертвецки.
     Наутро,  крикнул  жену.
     Обошел  весь дом,  подивился на беспорядок .
     Опохмеляясь,  вспомнил  часть  вчерашнего.
     И про великое изгнание  тоже  вспомнил.
     Вдруг  стукнуло:  дом-то  Райкин,  ее  родителей.
 
     Послал  контрактника  с  дипломатической  миссией прощения.
     А  заодно  узнать о  месте пребывания  изгнанной изменщицы.   
     Хотя  процесс прошел успешно, зло  до  конца  не  искоренилось.   
     Прибилась коварная  к Канашке.   
     В  бабенку   будто  бес   вселился.
     Уперлась.   
     Блудница   не  захотела  возвращаться.

     Дочь их Карина   осталась с отцом  в  доме.
     Мама  каждую  неделю   кавалеров   менять  станет,  а мне  скакать за нею? кривила она рот  на расспросы соседок.
 
     Теперь  Карина  сожалела   о  перстне  на отцовском  галстуке.
     Но кто ж знал,  что так  дело повернется?

               
             КОСМОНАВТЫ  НЕ  ВОРУЮТ

   
     Пересекли  трассу и углубились  в лес.
      
     Диего сообщил, по слухам, в сопках, у поселка Лесное оставалась  еще живая  воинская часть.
     И  там наверняка  не  откажут  пополнить  баулы  провизией.
     А  то и на вездеход попасть  вдруг  удастся.
      
     Посовещались.
     Верной дороги туда никто не знал.
     А  посему, решено  было двигаться по  прямому  маршруту - в сторону Крапивная, Атласово, Лазо.
     Но  сейчас на шоссе  решили пока не соваться.
     Дабы избежать ненужной встечи  и запутать рысаков рыбинспектора Ухо,  свернули в сторону  полигона  через  урочище  Кировское.
     Переждать там пару-тройку денечков.
     Затем, вернуться на трассу и ловить  попутку.

     Диего не  хотел идти дальше, и не желал оставаться у Папушоя.   
     Места  здешние знал он  плохо.
     Бывал  некогда   с отцом  Михой,  но  давно,  в детстве.
     Он решил пройти немного с курьерами.
     Потом свернуть на трассу.
     И попуткой добраться до поселка.
 
     Он проводил  их  через речку.
     Распрощались.
     Столковались  встретиться в Усть-Камчатске после приключений, и не  держать обид, если что.
   
     С  погодой  не  повезло  сразу.
     Моросил мелкий нудный дождик,  из  тех,  что  могут нудить  и неделю, и  две, и  месяц.
     Елово-березовая тайга упорно  цеплялась  за  крутой  склон.
     На  каждой хвоинке – по капле.
     Заденешь ветку  – холодный душ за шиворот обеспечен.
   
     Сделали привал.
     Плечи, спины ныли от рюкзаков.
   
     Алешка  плелся  позади, проклиная  свою  нерешительность и мягкотелость.
     Ведь отказался же от дальнейшего похода  молчаливый и  робкий на вид  Диего.
     А  ему-то и тем более не  фиг делать  в  остывающих  предзимних сопках.
     Договоров  никаких он не подписывал, и груз  тащить не подряжался.

     Необходимо срочно объявить  о своем намерении возвратиться в Козыревск, думал  Алешка.
     Вот  сейчас,  остановимся  и  скажу.
     Сейчас.

     Но заканчивался  короткий  привал,  группа  удалялась  все далее от поселка, а Алексей  сопел и молча  пробирался за курьерами вдоль скользких каменистых  склонов.
 
     За  ним, тяжело  дыша и  покашливая, не  чуя спины от  тяжести, едва  тащил  ноги  Шурка.
     Неудобная  обувь  скользила,  натирала ноги.
     Сейчас он  с  новой  силой  ощутил,  как ослаб за  время  болезни.
     Да и  сама  болезнь  еще  не миновала, засела в нем крепко.
     Невеселые  мысли эти заполонили голову.
     Поджидал   момент,  чтобы  поведать курьерам о  своем недомогании.
     Знал  твердо одно: этот переход  ему не осилить.
     Несколько  раз он пытался  было  завести  разговор  с Гавриилом,  но  всякий  раз  что-то  мешало.
     И разговора не получалось.

   
     Диего свернул уже к тропе, как в его поле зрения  попала некая тень.
     В  предрассветных  сумерках,  да еще и в сопках,  любая  качнувшаяся  ветка  медведем кажется.
     Это каждому таежнику было известно.
     И  все же он остановился.
     Прислушался,  присмотрелся  и  убедился:  некто  преследовал курьеров.
     При этом старался казаться  незамеченным.
     Диего  постоял, подождал,огляделся не появится ли  еще  кто-нибудь.
     И  двинулся  за тенью, ломая  голову,  как  упредить  курьеров о новой незадаче.
   
     Шли  курьеры целый день.
     С  короткими  привалами.
     Все бы ничего, но  отсутствие продуктов   сказывалось.   
     Все то немногое, что успели впопыхах  захватить с  собой,  съедено было  сразу же.

-   Такое ощущение, всю жизнь здесь  в  сопках живу.  Чувствую себя партизаном. -  Сокрушался Алешка.
 
     Диего  нагнал их у реки.
     Сказал об увиденном.
     Курьеры его  опаску  всерьез не не  приняли.
 
-  Оля-Коля за Гавриилом  таскается,  как будто ты не знаешь. - Убежденно  заявил  Резей.

     Диего  рад был  сему утверждению.
     И уж было  успокоился.
     Но  вспомнил   про  Ольгину  собаку  Броню.
     Не  могла  Ольга  сунуться  в сопки без  друга  верного. А собаки рядом с незнакомцем на наблюдалось.

     Он  поделился  соображениями с Гавриилом.
     Тот  устало махнул  рукой.
     И ничего не сказал.


     Пока нет морозов, по проторенной  тропе двигаться с   грузом, конечно, можно.
     Но очень медленно.
     А погоня, конечно  же, на закорках, вот-вот на   хребет сядут.
     Тогда  - держись.
 
     С рассветом к дождичку добавился  северо-восточный  ветер.
     Резкий  и холодный.
     Шли на восток, потом повернули строго на юг.
     Вышли к предгорью и поняли, что заблудились.

     Шурка  вдруг пожаловался  на болезнь  и плохую обувь.   
     Пешком - просто не дойдет.
     Если  на  машине добираться в Елизово, он  согласен.   
   
     Алешка добавил, что  он  тоже  не  стремится  в  аэропорт.
     Денег  на  билет не  захватил.
   
     Резей вставил свое.
     Как они до Елизово доедут? Народец мельчает, далеко не на любой борт посадят. Нынче не  то, что  раньше.  За  деньги  не  повезут. Боятся. Да и денег  где взять? А  нас  вон  сколько!  А  рожи - смотреть страшно.
     К тому же, в любой момент рыбинспектор Ухо может перехватить их на трассе. И  чего этому козлу неймется? Везде  его люди.

- Сюда-то ты как-то добрался? – Возразил  Гавриил.

     Резей  так обрадовался, что  приятель  отозвался на его речи.
     Задохнулся и промычал неразборчивое:

- Нн-уу, та-ак.

     Гавриил  подозрительно  покосился  на  друга:

- Не вой. И так тошно.

     А Резей от  счастья готов был, кажется,  вновь пуститься  с  проклятым  грузом в сопки.
     Но только  ненадолго.

     Курьеры   с тревогой и опаской  посматривали  на  Шурку, выглядел  он, и вправду, неважно.

     На лице же его, кроме усталости, ничего не читалось.
 
-  Ты  меня  удивляешь. -  Цеплялся  Резей  к молчуну  Диего.- Ваше семейство - чистое изумление. Явно  трезвенники, явно - не  алкаши. Так же не бывает. Не иначе, твой папаша Миха - инопланетянин. Ну, и ты тоже.
- У  нас  душа  не  принимает  эту  жидкость. - Без  всякой  задней  мысли отзывался Диего.
-  Как же  вы с батяней  спасаетесь? - Не  отставал Резей. -  Как  хворь, простуду  изгоняете?  И без  водки.
-  Чай пьем. Из  трав.  Горький.

 
     Путь  преградила мелководная речушка,  вся в кустарниках.
     Осмотрелись.
     Тихая долина  утонула в  густом тумане.
     Вода в реке потемнела, стала тяжелой, масляной.
 
-  Опять  в  воду  лезть. Брр! - Вздрагивал всем телом   Резей. - Господи,  когда это  кончится?!

     Кое-как вскарабкались на невысокую сопочку.
     Вдали заблестело озеро.
   
     Незнакомые  грибы  огромными  шляпками белели то тут, то там.
     Резей потрогал   матовую  шляпку.

- У нас таких и не видывал.
- Нет таких у нас.– Переведя дух, отозвался Гавриил.
      
     Шурке немалых сил стоило влезть на сопку в скользской неудобной обуви.
     Полуживой, задыхающийся, с рюкзаком на плечах, он свалился ппямо на  эти незнакомые грибы.

- Ну, вот! - Хором вскрикнули Резей с Гавриилом.- Другого места не нашел!

     Гавриил осторожно извлек уцелевшкю шляпку из-под ног Шурки.
         
- Волнушка. –  Сказал Резей.
- Скажешь  тоже. Польский это. Разновидность  белого, боровика. - Не согласился Резей  .
-  Где вы силы берете на эту дурость? - Простонал Шурка.

-  А  там  у озера  зимовье  охотничье. – Сказал  Диего.
   
     Резей  присвистнул.

-  Вот это  обрадовал! Вот это,  я  понимаю, товарищ!

     И  первым  пустился вниз к темнеющему лесу.
     Лес здесь стоял  старый, толстоствольный, и, как ни странно, чистый, без надоевшего кустарника, вязнущего в  ногах.
 

     Старое зимовье - вполне пригодный для жилья дом.
     Обустроен он был просто  и удобно.
     С запасом дров  вкруг  печки -  буржуйки.
     С предбанником, с нарами  в  два  этажа  по  обе  стороны  стола.
     Пахло в нем  сухой  травой и еще  чем-то лесным.
 
     На  грязных полках курьеры обнаружили чай, сахар, окаменевшие буханки хлеба, «доширак» и большой пакет с печеньем.
     Завернутые в бумагу шмат сала и около полкило сливочного масла  нашли в печке.
     Все это оказалось прямо-таки  царским подарком.

   
- Прежде все избушки на этом пути были обжиты охотниками, которые соболя промышляли. - Рассказывал  Диего. - Но это давно было. Я еще в школу ходил. А  теперь все заимки пустые.
     Кто состарился,  не в  силах идти в  сопки,  кто пропал на охоте или рыбалке, а кто просто  спился. Многие  погибли на  промыслах  по пьяному делу. Отец  тут  подрабатывал
в то время проводником  у  приезжих  охотников.  Так  зарекся.  Больше  не  пойду, сказал.

-  А что так? Пьют много? - Поинтересовался  Резей.
-  И  пьют,  и  бьют зверя почем  зря.  И детенка барана горного,  и  медведя-подростка. Всех,  кого  видят.  Это  не охотники.  Это  убийцы.   Отец шкуры  сжег, дохлятину в  реку  побросал.  Сказал, с ними дальше не пойдет.

-  Ишь  ты! - Гавриил, наверное, впервые с  интересом  взглянул  на  Диего. - А эти - что, охотнички?
- Они платить отказались. Сказали, сами управятся. Мы - самые лучшие,самые крутые, говорят.
- А отец?
- Отец  старый, умный. Раз так, зачем, говорит, хороших  охотников  обижать?  Я  их дальше  поведу.  К  волкам  поведу.  Охотники  настоящие,  должны баранов,  лосей  спасать. - Он  засмеялся, прикрывая рукой  щербатый рот.
-  Ну,   и?  -  Алешка нетерпеливо  заерзал   на  бревне.
-  Волк - не  барашек,  зверь  хитрый.  Страшный.  Отец говорит, мало-мало  не загрызли  тех  хороших  охотничков.   

   
     Хотя  озерная  заимка находилась  недалеко от Козыревска, решили  переночевать  все-таки  здесь и с зарей двинуться дальше.
     Мокрые, замерзшие курьеры  развели в  буржуйке  огонь.
     Ужин сготовили.
     Диего пока за  диковинными грибами бегал,  опасался   встретить  незнакомца, но лес был тих.

     Избушку  протопили,  вещи  быстро просохли.   
     Контейнеры с икрой втянули в предбанник.
     Заперлись изнутри надежно.
     Медведи здесь шалят, да и волки  с росомахами мотаются.

     Поужинали.
     Влажная жара повисла каплями конденсата на  бревенчатых  стенах.
     Те,  кто забрались на верхние  нары,  тщетно  пытались уснуть  в такой  сауне.
     Вода  текла  с них  в три  ручья.
     Пришлось  лечь на пол.
     Открыли дверь  -  немного проветрить.
     Вечерняя прохлада  освежила утомившихся путников.
 
     Диего  долго сидел у окошка, вглядывался в темноту.
     Но,  видимо,  поняв  бесполезность  и вредность ночного бдения, закрыл дверь и  лег  спать  тут же, у окна.

     Наутро  Шурка  и  Резей проснулись  в лихорадке.   
     Кости-суставы  их  выкручивало, тело ломило  так, будто намяли им бока  в хорошей драке.
     На  Шурку вообще невозможно  было  смотреть.
     Он  осунулся  в момент и потемнел лицом.
     Диего отпаивал болящих своим чаем с травами и крреньями.

     Гавриил  не на  шутку перепугался.
     Вытащил  Диего за  дверь, на  крыльцо, пытался  уяснить серьезность  положения.   
     И надолго  здесь  задерживаться  нельзя, и  отвезти болящих  в поселок  невозможно.
     Диего же полагал,  если  болезнь  усилится,  надо срочно бежать  за подмогой  и  не  обращать  внимание на сторонние  мелочи.
     Жизнь  людей  важнее  всякой  икры.
     Гавриил  не  стал  спорить.

     Несмотря на риск, остались переждать пару дней на месте.
     Авось,  болящим  полегчает.
     Тогда можно продолжить путь.
     К тому ж, если Ухо  послал погоню, да с собакой, -  уже   должны  здесь быть.
     А  коли  нет  теперь, так уже  и не  будет.
 
     Утром Диего  принес  несколько  рыбешек.
     Их тут же почистили и  отправили  на  уху.
     Лежащие  в  лихорадке от еды отказались.

     К  вечеру похолодало.
     Диего бродил по лесу  в поисках  нужных  трав,  пользовать  болящих.
     Осенним дыханием тронулись кустарники.
     Ветки лиственниц и берез  обнажились.
     Лес  в одночасье стал светлее прозрачней.
     От  частых  дождей разбухли болота.

     Избушку снова натопили  на  ночь.
     Контейнеры  с икрой пришлось выбросить под  крыльцо.
     Боялись, от жары икра вспучится.
 
     Дежурить  на  крыльце оставили  выспавшегося за  день Алешку.   
     Вначале  он пялился на ночное небо, но  скоро  понял, что  заснет  сидя, несмотря на холод.
 
     Обследовав окрестности, он предположил,  деревья  и   плотный  туман надежно  скрывают  заимку,  и небольшой костер их  не  выдаст.
     Ему  повезло.
     Накануне  дождь  прекратился, и  ветер  подсушил  долину.
     Низкая облачность скрыла  вершины  предгорья, спустилась к озеру.
     В  этом  густом  тумане  огонек  Алешкиного  костра   неуверенно  мерцал  и грозил вскорости  совсем  растаять.   
     Он  пристроился  у  пня,  подкатив  к  нему  влажное  полено.
 
     Что-то  зашуршало  поблизости.
     На поляне  появилась  фигура  в белом  блестящем  костюме.
     Алешка  вскочил.
     Первое  движение его было к заимке - предупредить  своих.
     Человек  медленно  приближался  к  костру,  делая  какие-то  знаки.
     И что-то в этой  фигуре  показалось  Алешке знакомым.
 
     Он  стоял  ни  жив,  ни мертв.
     Незнакомец  приближался.
     Неверный  свет  слабого  костерка  осветил знакомые  черты.
     Алешка  ахнул.
     Друг  его Сергей,  которого все похоронили.
     Тот самый  Сергей,  которого  две  недели искала  едва ли  не  вся  экспедиция,  стоял  здесь перед ним  наяву.
     Живой  и здоровый.
     Алешка подошел  к Сергею,  толкнул  в плечо.

- Ты!?
 
     Они обнялись.

- Как ты меня нашел? Что случилось? - Зачастил Алексей. -  Где  ты  был?  Тебя  же  ищут…искали.  Рабочего  Голых  арестовали…

     Сергей  зашипел на друга, быстренько оттащил  в  сторону от  окна.

-  Не  ори!
-  Как  ты? Что? Рассказывай! Садись! - Восторгу  Алешки  не было  предела. - Как  ты  спасся? Мы ж похоронили  тебя! Что  у нас  было!  Ты  даже  не  представляешь!
- Та-та-та. -  остановил  его  Сергей. -  Строчишь пулеметом. Мне кое-что необходимо взять у вас… у  тебя.  -  Сказал он негромко.
 
     Лешка  сорвался  с места:

-  Ты голоден! Я  сейчас!

     Сергей успел  схватить его  за рукав.

- Сядь! - сказал он  коротко. - Совсем не то. Ты не понял. Мне нужно взять одну вещь. Свою вещь. Где  ваш груз?
 
     Алешка  рассмеялся.
 
-  Какой  груз? Ты спятил? Как ты  спасся?  Как сюда попал?
-  Как  спасся? - Неохотно  протянул  Сергей.  – Обыкновенно. Чудом  выбрался из-под бревен. Едва отлежался и пошел сопкой в надежде сократить путь к базе. Но по пути наткнулся на  диких золотоискателей.  Все.  Че  рассказывать-то?

     Алешка  вскочил.
-  Золотоискателей? Диких? А сюда  как попал?
-  Да  я за  вами  с самых Ключей  тащился.  Потом  потерял.  Вернулся в  Ключи. Сюда приехал. Догадался,  Козыревска не минуете. Ждал.
 
     Он встал. Прошелся  по поляне.

-  Ждал?  Зачем?
-  Говорю же, вещь моя  в  ваших  контейнерах.
-  Твоя вещь? У нас, в контейнерах? Ты здоров?

     Сергей шагнул  к Алешке, схватив  себя за ворот  куртки.
 
-  Помнишь,  помнишь  мой  мешочек  на груди?  Тяжелый  такой,  кожаный?
-  Помню.  -  Кивнул  Алешка.
-  Так вот. Канашко   сунул  его  в  жбан  с икрой.  Понимаешь? И  отправил  этих дурней  в  Елизово.  Якобы за долги.  Понял?
-  Канашко?  А  откуда  у него  твой мешочек?
-  У меня взял.  Та дикая золотомойка  в сопках - его,  Канашкина.  Груз в доме?

     Алексей  махнул  в сторону  крыльца.
   
-  Понимаешь, - продолжал Сергей, - сейчас нет  времени на подробности. Но ты верь  мне. -  Он вытаскивал уже  мешки  из-под   крыльца.
   
     Ловко отвинтил  крышку  с первого попавшегося  контейнера и вывалил икру на землю.

 -  Скажу  лишь, мне, как и вам, грозит  опасность.  Вопрос  жизни и смерти.
 
     Не  успел  Алешка опомниться,  а  приятель  вытряхивал икру из  второго  жбана.

     На крыльце нарисовались две фигуры.
     Уселись совершенно  бесшумно  и  воззрились на происходящее.

-  Ты с ума сошел! - Бросился Алексей  к Сергею, оттаскивая  его от контейнера. -  Ты испортил икру!  Что я ребятам скажу?! Они  столько   пережили из-за нее!
 
     Сергей  с  силой оттолкнул  его  в сторону,  продолжая  вытряхивать икру из  жбана.   
     У  костра   икра густой  кашей  шлепалась  на пожухлую  траву.

-  А  сколько  я пережил?   Кого  это  интересует?  -  Сергей  зло  рассмеялся. – Никого! Важен   результат!

     Алешка, оступившись, упал  навзничь, к костру,  больно ударился.
     Разозлился на боль и на воскресшего  вдруг товарища.
     Подскочил  к  Сергею,  пнул  в жбан.

-  Прекрати!  то же заказ!
-  Заказ?  Заказ! - Сергей рассмеялся. - Идиоты! Кому нужна ваша икра?!
-  Ушлёпок! Дуй  отсюда! - Крикнул Алексей. - Ничего ты не получишь!
-  Не  кричи. -  Сказал   негромко  Сергей, отряхивая  штаны  от налипшей икры. – Я  же тебе объяснял, чужого мне не надо. Я за своим пришел.

     Он  усмехнулся.
     В глазах  его  мелькнуло  нечто рысье.

- Вот гнида! Свое  в чужих вещах не ищут.
- Иногда ищут.  Слушай, давай не будем  ссориться.  За  вами следят. Мало того, за вами идут. Кроме этой  Оли-Коли  еще и  Ухо с коммандос.  А вы … слов нет. Давай, я по-хорошему  заберу свое и исчезну. А? И никто ничего не заметит.
-  Ну да!  Икру на земле никто не заметит.
-  Хочешь, затолкай ее обратно! Только без  толку  все это.   На хрена она вам сдалась, эта икра?   Неужели ты не понял,  что вся эта  ваша экспедиция …  чистой воды безумие.
-  Безумие?!
-  Подстава!
-  Подстава?!
-  Да!

     Сергей  ловко открутил  крышку  с третьего  жбана.
 
 -  Провели вас. Как котят слепых. Придурки!
-  Ты не знаешь, что ребята пережили, их схватили, избивали.  Шурка в сопках  потерялся. Резей  едва живой  выбрался. Теперь рыбинспектор  Ухо с шайкой своей…   И все из-за икры проклятой. А ты - на землю!
 
     Он  вновь набросился на  Сергея.   
     Тот  развернулся  и  аккуратно  вложил  кулаком  другу по  шее.
     Алешка отлетел  к  угасающему  костру.
 
- Говорю тебе, икра ни при чем!
 
     Луна  выглянула из облаков.
     Осветила  поляну, избушку и лицо Диего  в окне.
     Алешка подскочил  к  Сергею  и выбил ногой жбан из его рук.
     Жбан откатился, теряя икру по траве.

-  Из-за  тебя  человека  арестовали! В  тюрьму  сажают!  А он тут…
-  Ну  не мог я сразу  в живых  объявиться. Понимаешь?  Слишком  много  поставлено  на кон.
- Много?  Что именно?
- А вот сейчас найду – увидишь!

     На крыльце появилась третья фигура.
     Безмолвно устроилась близ двоих.
 
     Костер  гас, полоска  красной  зари  пробивалась  на  горизонте  сквозь  серые  тучи.   
     Вскоре  и Диего   так же тихо  уселся возле  троицы.
   
     Сергей  зрителей не  заметил,  продолжил  неожиданно сдавленным голосом:

-  Самое непростое – это суметь простить другого.
 
     Он  умолк.
     Потом продолжал громче.
   
-  Простить и забыть. А как простить самого себя?  Себя.  Чтобы быть хорошим, для всех.  Разве можно быть хорошим для всех? Для  себя.  Для  тебя.  Для них, - он махнул в сторону  зимовья, - и еще кого-то? Надо быть мужчиной!  Вроде бы, нет ничего проще…  Или не прощать?  Тогда, как жить?  Или  не жить?

     Он  вплотную  подошел  к Алексею.
     Задышал  в лицо.

-  Что  скажешь? Поборник  справедливости.  Жить мне  или не жить?

     Алексей  попятился.

-  То-то.
 
     Он  отодвинул  Алексея  в сторону.
     Направился к откатившемуся жбану  с икрой.

-  Ты уж умирал  однажды. - Заметил  Алексей.
 
     Он  опять полез в драку.
     Сергей  отшвырнул его в сторону, как перышко.
     Резей  привстал было помочь приятелю.
     Но  был остановлен  рукой  Гавриила.

-  Оставь. Сами разберутся.
-  Это он в окне маячил. - Сказал Шурка. – Я  его  узнал. Дусю  пугал, и  Папушоя.
-  Папушоя напугать - это умудриться надо. Да. Смелый парень.
-  А меня июдой сделал. -  Вставил  Резей.
-  Этот?
-  Он.
-  И кого ж ты, шкурка, предал?  -  Угрожающе  поинтересовался  Гавриил.
-  А  всех.
-  Как это? Гонишь? -  не  поверил  Шурка.
-  И тебя первого. - Вздохнул  Резей. - Как у  лесорубов  нас выкрали с тобой, эти…
-  Ну?
-  Клятву  с меня  взял,  сволочь.  Развяжу,  грит тебя, а ты мне отдай вещь. Что с  собой прете.
- Ну, и?
- Обещал.
- Ну, и?
- Отпустил он меня. А ты остался. - Повернулся Резей к Шурке.
- Не мог за друга попросить, июда. А я там раздетый в голоде по сопкам пластался. Сдох бы, кабы не Анна. –  С  деланной  злостью пробурчал  Шурка.  Лихорадка  его  немного поутихла и он заметно  взбодрился.
 
-  Анна? В лесу Анну нашел, глянь на него. – Ахнул Резей. – А все меня бабами попрекают. А я чист, как снег…
-  Погодь. - Остановил его Гавриил. - Какую  вещь он просил?
-  А я знаю?
-  Ну,  сказал же, что ему от нас надо-то?
-  Не-а. Сказал, после найдет. Вот и нашел, июда.
-  Непонятно только, кого искал -  тебя или Алешку?  - Гавриил привстал. -  Погодь- погодь.

     На поляне с угасающим  костром беседа все более накалялась.

     Сергей,  нимало не обращая внимания на новых зрителей, возился с третьим  контейнером.

-  Дать ему по шее. Всю икру перепортил.
-  Ша!  – Вдруг сказал  Шурка. – Хай поищет  чего. Вдруг найдет. А мы глянем.
-  Красиво  глаголет. Я так не умею. -  Вставил  Резей.


-  Так ты связался  с  этой бандой?! С  Ереминым? Так это ты там был? У лесорубов. Я почти узнал тебя.-  Не  отставал от Сергея  Алешка.

     Тот скинул  куртку  и  завернул  рукав  свитера  до  локтя.

-  Был-был. С Ереминым! Когда припрет, и с  чертом  свяжешься! Не  все так просто.  Говорят тебе,  наткнулся  на диких золотоискателей. Канашко там заправляет. Передал  ему  кое-что. Понадеялся.

-  И тут без Канальи  не обошлось!  Так я и знал!  -  Воскликнул  Резей.

     Сергей сунул  руку в  жбан.
     Остро взглянул на Алешку  и перевернул  контейнер.
 
-  Вот ты сволочь! - Воскликнул  Алексей. – Всю  икру  разворотил!  Идиот!
-  Это  вы идиоты!

     Сергей зарылся кистью в икру, извлек сверток.
     Движения его  были  ловкими и  быстрыми.
     Из  осклизлого  пакета   в руку его упал  небольшой кожаный мешочек.
     Прощупав  его  крепкими пальцами,   размотал  кожаный ремешок  и вытряхнул на  ладонь  блестящий  приплюснутый  камень.

-  Ну, слава те! - Вздохнул он облегченно. - Все  на  месте  в сохранности.
-  Что за хрень? - Алешка  взял камень и с  изумлением воззрился на находку.
   
     Четверо  сбежали  с крыльца  и  тоже  уставились  на  кусок  породы.

     Сергей меж тем извлек из  мешочка  сложенный вчетверо листок.
 
-  Что это у тебя? Откуда? - Настойчиво  спросил Алексей.

     Сергей не отвечал.
     Развернув карту, он пытался рассмотреть что-то на ней  в полумраке предутренних  сумерек.

-  Если  это не золото, то  платина. - Сказал  Резей.

     Каждый  покрутил  камень в руках.
     Сунул  нос  в карту.

-  Она. - Подтвердил  Гавриил. - Никогда не видел  платину, но думаю, это она.
-  И  карта.
-  Если карта с платиной…  они нашли большую  платину!
 
     Сергей  громко рассмеялся:

-  Они!  Я  нашел!
-  И что дальше? - Резей  рассматривал пришельца.
-  А не твое дело! - Забрал тот камень и  карту.

   
     Низко над головой с ужасающим свистом  пронеслась огромная птица  и …  взорвалась у  кромки  леса.

     Тут же справа и слева, спереди  и сзади -  все вдруг взревело, завыло, загрохотало и поднялось  в  воздух.
     Клубы пыли,  комья смерзшейся  глины,  вековые деревья повалились на головы оглушенных путников.

     Люди  распластались  у  погасшего костра.
     Вой, свист,  грохот  не давали  поднять  голову.

     В первый момент происходящее  каждому из них показалась дурным видением.
     Курьеры вжимались в землю, стараясь слиться с нею, смешаться, только спастись, не слышать  этого страшного воя,  избегнуть  непонятно откуда взявшихся снарядов.

     Неожиданно  обстрел  прекратился.
     Резей  приподнял голову.
     Над  ним  кружилась  рыжая  пыль с  листьями.   
     Курьеры   пребывали  в шоковом состоянии.
     Алешка никак не мог унять икоту.
 
-  А?
-  Тихо  пока. -  Отозвался  Гавриил, поднимаясь  с земли.  -  Что это было?
-  Вот  чертов  инспектор, решил нас похоронить! – Дергался Шурка.
- Откуда снаряды у Ухо?
- Во, вооружился!
- Тогда война? – Шурка не сводил пристального взгляда с глаз Гавриила.
-  С американцами?
-  С японцами!

     Резей подобрал осколок снаряда.

- Горячий.

     Гавриил взял осколок.

- Снаряд наш. – Сказал он, внимательно рассматривая кусок железа
-  По  сплаву определил?
-  По клейму. Личному. Министра обороны.

     Резея  посетил  беспрерывный  чих.
     С добрых  пять  минут  он  чихал  без остановки.
     Курьеры  истерично смеялись.
     Внезапно смех их оборвался.
 
 
     Неизвестно откуда  прилетевший  снаряд  в щепки разнес зимовье.

-  Силен рыбинспектор  Ухо! - только и мог произнести потрясенный  Алешка.

     Диего плакал.
     В избушке погибло его старое любимое ружье, подаренное отцом еще в детстве.

     Теми  раскаленными  секундами начался  новый  обстрел.
     То тут, то там в небо взлетали  столбы огня и дыма.
     От  свиста  и  взрывов снарядов  закладывало  уши.
     Спасаясь  от  огня, курьеры  побежали  к озеру.

     Сквозь  дым заметили людей в  камуфляже.
     К  охотничьей  заимке  длинной  цепью  по  каменистому  берегу  добиралась команда рыбинспектора  Уха.

     Курьеры  рванули в лес.
     Вслепую интуитивно  избегая  зон  обстрела, углубились в  сопки.

             
                ПОЖАР

     Ольга  ночевала  в кузнице.
     Долго ворочалась на чужом топчане.
     Заснула под утро.
     А посему  и  пропустила отход  курьеров  огородами.
      
     С рассветом  в окнах папушойского  дома поднялась суета.
     Встревоженная  беготней инспектора  Ухо и  воплями  Дуси, Броня  заворчала, разбудив  хозяйку.

     Ухо поднял  на  уши  вначале  дом  кузнеца, а  затем   весь   Козыревск.
     Никак  ему не хотелось  думать,  что  курьеры  просто-напросто  снова  сбежали в сопки.
 
     Ему хотелось, чтобы их нашли в сарае одного из местных браконьеров.
     Или на попутке по дороге в Елизово.
     Для  чего  безрезультатно и были перевернуты сараи  всех и вся в округе.
     И вытряхнуты авто всех мастей, идущие как из Козыревска, так и обратно.
      
     Обыск не миновал и Дусину половину папушойского  дома.
     Дуся, не терпящая бесцеремонности и насилия, бульдожьей хваткой вцепилась в  обидчиков.
     Норовила  пнуть кого-то, а заодно и покусать.
     Подняла крик и визг.
     Прибежал Папушой с Лялей.
     Взашей вытолкали непрошенных   гостей  вместе с любимым  зятем.

     Ольга обнаружила пропажу курьеров  и тут же  ушла из поселка.
     Влекомая  торопливой  Броней, она  быстро миновала огороды, вышла на западную  окраину  поселка  и  углубилась в лес.
     Через несколько часов пошел дождь и смыл свежий след курьеров.
     Ольга пошла наугад.

     Инспектор же из-за  упрямства сидел еще полдня в Козыревске, теряя  нервы  и  время.
 
     Почетным  трофеем Козыревского  ералаша  случилась  корячка Зойка.
     Она  бессмысленно  моргала  узкими глазами,  плохо  соображала  спросонок, и не  смогла внятно  ответить  ни  на  один  вопрос.
     Поняв,  как  много  толку можно добиться от  сонной  полутрезвой  Зойки,  инспектор обозлился  еще  больше.   
   
     Разделившись на  неравные доли,  бригада  его  оседлала авто и отправилась в погоню  по трассе и  к сопкам.   

     Если курьеры  удрали на попутке,  то пьют  чай  в  Крапивной  или  в  самом  Атласово.
     Кто этих дураков знает, может они и там?
 
     К Папушою с вопросами о курьерах он даже и подходить не стал: знал, что бесполезно.
     А  то и по морде можно было  схлопотать от норовистого тестя.

                ***

     Лес горел.
     Несколько раз  на  пути  курьеров вставала огненная  стена.
     Приходилось  разворачиваться и искать  брод  в бушующем  пламени.
 
     Благодаря недавнему дождю, в лесу оставались  островки достаточной  влаги,  где пожар не  мог  развернуться во всю  свою страшную  силу.
     Переждав волну  огня  в болотной  жиже  по  колено,  они продолжили путь.
   
     Взрывы, наконец, остались  где-то в стороне, когда  они,  вконец обессиленные, упали у подножия небольшой  сопочки.

     Переглянулись и расхохотались.
     Они спаслись!

     Обгорелые, в оборванных куртках  и штанах, с измазанными лицами в земле и гари.
     Смеялись до коликов в животе, до тошноты.

     Неожиданно все разом ощутили  некую легкость и свободу.
     Ту самую свободу, о которой они подспудно мечтали все последнее время.
     Только теперь пришло осознание,что жбанов с икрой нет. И никакой обязанности нет!
     Наконец-то! И не по их вине!

     Наконец-то они налегке!
     Так налегке,как только может быть!
     Ни одежды теплой, ни  вещмешков, ни продуктов!
     Но как же это здорово!

     Гавриил  пустился к ручью, умылся.
     И  теперь  лежал на  поваленной  подмерзшей сосне, блаженно  жмурясь, как кот.

- Спичек-то и нет. И костер разжечь нечем. -  Посетовал Шурка,  мечтая о  костре, дабы обсушить ноги от болота.   
-  Тебе огня мало? – Спросил Резей.

     Внезапно  он  вскочил.
     Потряс коробком.

- Как нет? Есть!
   
     С каким-то упоительным  неистовством  выдирал он листы из заветного своего  блокнотика,  комкал их  и  с яростью  бросал  в костерок.

-  Какой  поэт?! - Кричал Резей. - Выдавливать из себя творчество, как … как зубную пасту из тюбика! Эта полуграмотная корячка права! Нет! Все! Все! Права корячка Зоя – надо заниматься своим делом!

     Он сглотнул.
     Подсел к костру и умолк.

     Подколы друзей по поводу его истерики и  сходства с известным классиком отнюдь  не  смутили Резея.
     Он крутил головой, успевал  шуткой  отвечать всем  и каждому.
     Глаза  его  светились,  а  лицо  приняло  обычное  выражение  покоя и радости.
     Как будто он  решил,  наконец,  для  себя одну трудную  задачу.
     Решил  и  успокоился.

     Некоторое время Алешка сидел у костерка, не двигаясь.
     Казалось, что никогда не удастся отдохнуть и он, обессиленный, останется здесь навсегда.
     Сергей  исчез  самым загадочным  образом.
     Впрочем,  как  и  появился. И  никто о нем не вспомнил.

     В воздухе пахло снегом.

                ***
   
     Ольга  долго  искала курьеров вдоль озера и по горящему  лесу.
     Напрасно.
     Испугавшись  взрывов и огня, куда-то убежала и потерялась ее  преданная Броня.
     Дым  ел глаза, снаряды продолжали взрываться где-то в стороне.
     Если с ней ничего не случилось, она не должна уйти далеко, думала она о Броне.
 
     Неужели Гавриил погиб  с ребятами?

     Села на обгоревший  пень и …  заплакала.
 
     На этом пне, окаменевшую от горя,и  нашел ее рыбинспектор Ухо.
     Отрешенная, сидела она   посреди обугленных стволов и тихо раскачивалась.
 
     Не добившись от чумной бабы ни  слова, группа  быстро покинула участок обстрела.
     Не заметили  ее и курьеры, пробегавшие мимо.
     Ей от горя показались они привидением.
 
     Она  еще долго бродила  по обгоревшему лесу, звала поочередно  Гавриила и Броню.
     Никто не отзывался  на  ее  крики.


     В  Козыревске на окраине поселка с грохотом взлетел на воздух  старый полуразрушенный коровник.

     Вначале подумали, дети шалят.
     И отшлепали для острастки парочку-тройку  сопливых хулиганов.
     А когда  взрывы на восточной окраине  пошли греметь один за другим, и  в окнах  близлежащих домов повылетали все стекла  -  одни полезли в погреба, другие побежали в администрацию.

     Оказалось, это не война началась, а  в заброшенной воинской части неподалеку на складах пожар случился.
     А склады те, по слухам, еще  с  советских времен  доверху  напичканы  снарядами.
     И вот теперь эти снаряды разлетались в радиусе десяти километров.
     И уже горел лес и окраина поселка.
 
     Перепуганные сельчане  полностью  ощутили себя  прифронтовыми жителями, когда прямо у их порога в небо веером  взлетали столбы огня и  дыма.


     В  шоковом  состоянии сидели в кузнице Ляля  с Дусей.  Папушой наотрез отказался уезжать из поселка, а тем более спускаться в погреб.
     Слушая грохот взрывов, обмирала от страха Ляля, но мужа покинуть  не решалась.
     Дуся  сидела рядом и плакала.
     Жизнь ее была кончена.
     Лихой  снаряд разворотил ее двор, в один момент уничтожил  надежды на будущее.
 
     Обе кашляли от едкого дыма, заполонившего кузницу,  и  не сводили взгляд с упрямого Папушоя.
     Тот, чтобы не слышать взрывов, раздувал горн, стучал  молотком, складывая  бесконечные слои.
     Да  прихлебывал самогон с рябиновкой, благоразумно рассуждая, не пропадать же добру зазря, коль все летит  прахом  к чертям на воздух.

     Глаза  Дуси  привычно  выискивали любую мелочь, что могла сгодиться  для  ее будущего  домика.         

               
                ВПЕРЕД!

     Лес дымил.
     Вдали слышались взрывы.
     Трудно дышалось.
     Шли  гарью – выгоревшим лесом.
     Гарь неожиданно сменилась густым кедровником  с примесью  пихты.
     Ползли в сопку, заросшим кедрачом  взгорок,  упирались  в песчаную почву носом,  таким крутым случился подъем.
     Хрустели сухие  веточки  под ногами.

     Вышли на болотистую  низину, по  которому  ковром  стелилась клюква.
 
     Еловый  бугорок  круто  спускался  к реке.
     По  правому берегу  тянулся  высокий  увал с крутым  склоном.
     Сейчас, ранним  утром, у кромки  леса  они  увидели  оленей.

-  И не разбежались, гля. – Изумился Алешка.
-  Наши олени, они ко всему привычные. Одно слово, камчадалы. - Сказал Диего.
 
     Резей   наклонился к воде, зачерпнув рукой воду  обмыть лицо.

     Из-под воды неожиданно  вынырнул  черный  топляк, будто появилось  и  исчезло неведомое чудовище.
     Резей отпрянул  и  упал, подвернув ногу.

-  Только этого не хватало, - сокрушался он, потирая ноющую  щиколотку.
   
     Олени на другом берегу исчезли.

-  Н-да. Незадача.
-  Как же  теперь? С ногой-то?
-  Дотащим. - Басил Гавриил, осматривая вспухшую ногу. –   И че ты такой трусливый? Бревна испугался.
-  Показалось, крокодил. – Оправдывался  Резей.
-  Спятил?
-  Кто-нибудь скажет,  в какую сторону нам идти?

- Дураку ясно, в Елизово нам теперь делать не хрена. - Алешка нервничал.
     Он замерз, устал,  и ему надоело болтаться по сопкам.
-  Вы как хотите,  а  я возвращаюсь к Анне. - Решительно сказал  Шурка.

- Ее  Галей кличут. – Напомнил Резей.
- То не та. – Пояснил  Гавриил. -  Не  с  рынка.  С тайги.
- Торговку на кикимору лесную променял. Ха-ха-ха! А  вдруг  она  кукла?

     Против обыкновения, Шурка не поддержал  шутку.
     Наоборот, тихо, с незнакомыми  прежде нотками  в голосе,  произнес:

- Еще одно слово и врежу обоим. В рыло.

- Шуток не понимает, - обиделся Резей.

      Гавриил возмутился:

-  А я при чем?
-  Ша-ша-ша! – прервал  ссору Алешка. – Положение наше швах. Ни груза, ни продуктов, ни одежды нормальной. Еще взрывы эти.  Кстати,  вряд ли рыбинспектору  доступен  такой мощный  арсенал. Тогда,  что же это?

- Взорвалось что-то.  – Высказался Гавриил.

     Его  поддержал Диего.

- Взорвалось. Тут военная часть недалеко. Оттуда летит.

     Они осмотрелись.   
     Дальний  лес дымился.
     Взрывы не прекращались.
     Огонь наступал.   
     Сквозь  дым замаячили фигуры в  камуфляже.
 
-  Опять они здесь! - выругался  Алешка.

     Гавриил  вскочил, помог подняться Резею.
 
- Ходу!
-  А  чего нам бежать? - Сказал  Диего. -  Нет у нас ничего. Что с нас взять?
-  Это так. Сгорим,  нахрен. – Высказался Гавриил.
-  Этим падлам  не объяснишь. - Перебил  его  Резей.  – Эти сразу в морду и на нары. Хоть мильон   раз  толкуй, какой ты невинный, и  не в курсах. Им начхать. Подай, чего хотят! Видал, кусок платины с картой. За  такое убивают!  Это деньги!  Мильоны!  Тут не Ухо рыщет,  акулы покрупнее.  И ничто их не остановит! И наши маленькие жизни им не дороже муравьиной.

- Не, ну я не могу! - Не вытерпел  Шурка. - Все знают, что мы тащим, одни мы ниче не знаем. Во, идиоты!  Ну,  попадись только мне этот Каналья!
- Ясно. Хватит молоть. Дергаем.  –  Сказал Гавриил.

     Алешка похлопал себя по карманам.

- Блин, все пропало. Мобильник в избушке оставил.
- Че,  маме  жаловаться собрался?

     Дабы  запутать преследователей, перебрались через  реку.
     Сразу  попали  в яму, залитую водой.
     Долго  брели по жидкой грязи,  пока чудом не выбрались на старую дорогу-сезонку.
   
     Диего осмотрелся  и заявил, дорога ведет в ту самую воинскую часть, откуда летят снаряды.
     Прислушались, взрывы слышались позади.
     Впереди было тихо.

     Сквозь кусты и осыпавшиеся  лиственницы показался просвет, послышался звук мотора.
 
     Невесть откуда взявшийся самолетик  медленно  полз мимо  курьеров, набирая  скороть.
 
- Махнем? - Гавриил подхватил Резея  и рванул  на  поле,  к самолетику.
 
- Стой!  А вдруг это их самолет? – Крикнул  Резей.

     Гавриил открыл дверь.
     Ловким движением  буквально забросил Резея в салон и  запрыгнул сам.
 
     Диего, Шурка и Алексей бежали рядом.
     Кричали  что-то.   
     Гавриил, согнувшись в узеньком  проеме,  отчаянно жестикулировал,  призывая последовать его примеру.
 
-  Сюда!   
-  Остаемся!  -  Закричал  Алешка.
-Сгорите!

     Гавриил  указывал в сторону леса.

     Алешка оглянулся, люди в камуфляже  живой  змейкой  спускались вниз с  сопочки  прямо к ним.

- Давай! – Выдохнул  Алешка. И, подтолкнув  Шурку,  бросился  вдогонку к самолетику.
     Диего бежал за  ним, заметно отставая.
     Алешка  вернулся.
     Схватил проводника за локоть и на ходу забросил в самолет.
     В самый последний момент успел подскочить и сам.

-  Летим?!
 - На юг! – Как  само собой разумеющееся ответствовал  Гавриил.
- ?
     Пока  запыхавшиеся    курьеры переводили дух,

     Гавриил пробрался к изумленному летчику.
 
- В Олюторку! В Пахачи! За геологами! -  Вернувшись, отвечал  он на вопросительные  взгляды спутников.
- Ни хрена себе!  Немного не по пути.
- Ну. А потом полетит обратно? !
- Ясный перец!
- А  опосля  чего?
- Да хоть на Аляску. Как  прикажут, туда и полечу, говорит! – Махнул рукой Гавриил.

     Он смотрел в иллюминатор.
   
     Внизу, под крылом самолета,  горел лес.  Блестела гладь озера, извивалась  красивой змейкой речка.

    Посреди черной поляны сидел человек и смотрел вверх, на их  самолетик.

    Ольга   смотрела на самолет и думала: вот летит Гавриил.
    Летит на  север.
    К  геологам.
    Наверное, так надо.
    И дома нескоро окажется.
    А Броня  найдется.
   
      «Согласно предварительной информации, в результате взрыва  на складе боеприпасов в заброшенной  воинской части никто не пострадал. Отдельные очаги пожаров  вовремя локализованы».   (Из сводки МЧС по Камчатскому  краю).


                ЭПИЛОГ
   
     Сутки Ольга просидела в обезьяннике майора Паргайкина.
     Так, ни слова не добившись, ее отпустили.
     А  милицейский участок непонятным образом атаковали  несколько семей ос.
     Весьма  крупных и невероятно  злых.
     Откуда  появились  осы в это  время  года, так и осталось невыясненным.

     Да  и никакого   смысла не  было долее  удерживать эту непутевую.
     Ибо  тем же вечером известная  троица  свалилась вдруг в родной  поселок, прямо, как  снег  на голову.

     Соседи с  восторгом  наблюдали,  как  три бородатых и лохматых мужика забрались к лавочнику Каналье и не  слабо  потрепали невинного.
     Странно, но лавочник  в милицию  не  побежал,  а,  скоренько  собрав  манатки,  уметелил  в  длительный отпуск.  «Отдохнет, пока  все не  уляжется»,  объяснила  соседям нежданное  бегство некровного родича бабка Таня.
   
     Не так давно  она  переметнулась  на  службу  к  конкуренту,  за  реку.
     А новый сторож и, по  совместительству,  «техничка»  Михеич, пользуясь  отсутствием  твердого хозяйского  глаза,  таскает  из  магазина облюбованное  ящиками.
     Его приятель,  с такой же точно слабостью,  как он,охотно ему в этом помогает.


     У Зойки  родился светлоглазый  мальчик.

     Когда Зойка  прогуливается  с ним по  набережной  или  в магазин, все встречные замужние всматриваются в ребенка тревожным взглядом.

     Взгляды эти  немало беспокоят  Зойку.
     Но, в случае  чего,  она  знает, где  искать  защиту.
 
     С недавнего  времени на  пороге ее  стали появляться неожиданные  гостинцы: нерка, чавыча,  а то  и бочонок  икры.
     Знающие  тетки  намекнули  Зойке, подарки  эти от известного  браконьера Семы  Ерохина.
     И ни от кого больше.

   
     После  «возвращения долгов»  Канашко,  Шурка   вернулся-таки  к Анне.
 
     Мать  его  подумывает  о  переезде  к сыну.
     Хотя более  всего  ее  привлекает  лесная обитель,  что находится  поблизости от Лосинной  Фермы.
 
     Только  пока никак не  удается  ей найти  покупателя на  свой   ветхий дом.
   
- Чтобы  из  пацанов мужики получились, за ими  должен  смотреть отец! - Заявил  Резей  теще.

     И забрал  семью  в Шуркин дом.   
     Вместе  с братом Генкой  и  Диего  Тескиным  сооружают  они обширную  пристройку к  старому  родительскому  дому.
     И планируют  вести хозяйство вместе.
 
     Ольга пока не  вышла замуж.
     Но  друзья  заметили,  с некоторого  времени смотрит  на нее   Гавриил другими  глазами.
     И ходит  за ней всюду, как телок  привязанный.
     Хотя  косу  Ольга не стригла,  и в юбке,  а тем  более,  в  платье  замечена  не была.
 
     Раечка Брагина опомнилась, вернулась домой и выгнала  своего прапорщика.
     Пока он живет в казарме и мечтает вернуться.
     Его поддерживает дочка Карина.

     Исаев, то есть Сергей  Юхнович,  исчез.
     А с ним исчез и камень  и таинственная карта.

     Промышленными  же разработками   платины, по слухам,  занимается  теперь  крупная  заокеанская  корпорация.

2012

© Copyright: Маргарита Горш, 2024
Свидетельство о публикации №224103001939