Первый сон Веры Павловны

Тиха сибирская ночь. Филины ухают, дятлы стучат, шишки глухо падают, а зверьки тут как тут. На плесе таймень с щуками играет, а по утру иней в росу тает. Ярко светит луна, не дает спать Верке. Ворочается девка на перине, изнемогает. Чу! Что-то влетело в раскрытое окошко - белое и большое.
- Панночка? – Верка протерла глаза.
- Как узнала? – Это действительно была панночка.
- По простыням. И дырочка как у нас, сбоку, - Верка просунула в дырочку палец.
- Полетели, - панночка взмахнула простынями.
- Я не умею, - Верка забоялась.
- Ну ладно, тогда прощай! – панночка полетела. Еще миг и растает в лунном свете.
- Подожди! Я с тобой! – Верка схватила простыню и выпрыгнула в окно.

- Куда мы летим? – спросила Верка.
- Покажу тебе мир в пяти измерениях, - отвечала панночка.
- А нас учили, что их только три… - впрочем, рассудила Верка, если можно летать на простынях, то вполне может и пять. – Что это там внизу? – спросила Верка. Они стали спускаться. – Папаня?

Варфоломей склонился над картой.
- Сколько у нас штыков, Евпатий? – спросил Варфоломей.
- Восемь рогатин, товарищ командир.
- А сабель?
- Три лопаты.
- Эх! Мало! Мало! – Варфоломей стукнул кулаком по столу. – Как с такими силами наступать? – Варфоломей будто спрашивал портрет Петро Первого, что висел на стене, рядом с манифестом. - А снаряды?
- Этого добра хоть завались, картохи немеряно, пудов двести.
- Техника?
- Три подводы ждут под парами. Одна с бойцами, и две с сеном, чтобы до города добраться.
- Молодца, - похвалил Евпаатия Варфоломей. – Грузимся! Через час выступаем! Назначаю тебя революционным командиром первой подводы. В бой не вступать, только в крайнем случае. Пленных… - Варфоломей задумался, что же делать с пленными?
- По мере революционной необходимости, - подсказал Евпатий.
- Точно! – и подумал: "Головастый свояк, может, на мое место метит?"
Две белые простыни промелькнули над головой. Варфоломей поднял голову: "Показалось".

Летят панночка с Веркой дальше над бескрайними полями.
- Это – пшеница? – Верке всё интересно.
- Спустись, погляди.
Не пшеница - люди. Стоят и молчат, и краев не видно. Все как один - серые и лиц не видать. "Кто это?" – спросила Верка.
- Вы, люди. Все до одного, от прошлого до будущего. От первого до последнего.
- И я?
- И ты.
- И маманя?
- И маманя.
- Не понимаю, - страшно стало Верке. – А кто тогда я? – Верка потрогала себя, ущипнула. – Больно!
- Воображение. У каждого оно свое. Чьё хочешь посмотреть?
- Мамкино, – произнесла Верка и сразу же увидела, как маманя качает люльку и тихо поет колыбельную. "Это же я в люльке!" А маманя уже в поле, на огороде, стирает, убирает, а вот папаня к ней подходит, улыбаясь… Смутилась Верка и отогнала воображение.

"Про себя расскажи?" - попросила Верка панночку. И увидела войну – разрушенные села, убитых людей, пьяных солдат-освободителей, сотни тысяч могил, оргии, пиры боляр и холопов, мертвых детей, победные реляции, и растерзанную голую панночку в луже крови…
- Не надо! – заплакала Верка. – Я хочу домой!