Нельзя быть немножко беременной

   Был в жизни случай, который мне особенно стыдно  вспоминать.
   Работал я тогда в областной газете «Ташкентская правда» в отделе «партийная жизнь». В любом издании того времени этот отдел формально считался первым, но лишь формально - желающие работать там в очереди не стояли. Мне же выбирать не приходилось. После десяти лет «сидения» в многотиражке, я был рад, что меня пригласили в «большую» газету.
   Заведовал отделом Павел Фролович Бульон, партийный псевдоним «Колун». Прозвали его так за то, что «как топор, рубил правду-матку». Это не мое определение, а коллег, который с ним не один десяток лет проработали.
   Ох, и намучился Бульон со мной!
   Между нами была одна «ма-а-а-ле-нь-кая» разница. Я считал, что в словосочетании «партийная жизнь» главное слово «жизнь», а шеф – что «партийная».
   Человек он был могучего телосложения, с лицом, будто высеченным из камня, гривой, как у льва и тяжелым взглядом… Вид устрашающий, но на самом деле «Колун» оказался добрейшей души человеком.
   Он боролся с моей «левизной», нещадно кромсал на первых порах мои опусы, терпеливо объясняя, что не так.
   Я внимательно слушал его, но зачастую оставался при своем мнении.
   Другой бы на месте дяди Паши выгнал меня к черту, а этот терпел.

   Поручил мне как-то Бульон съездить в трест «Чарвакстрой», где тамошние коммунисты обсуждали итоги партийной аттестации. (Была в конце восьмидесятых годов прошлого века такая форма проверки активности членов партии, которая в итоге вылилась в очередную кампанейщину, хоть шума наделала много).
   По итогам собеседования все аттестуемые получали характеристику. Помнится, меня очень заинтересовала одна, в которой было написано «излишне принципиальная».
 - Как это понимать? – спросил я партийного секретаря.
 - А что тут непонятного? – ответил он на вопрос вопросом. Потом, правда, снизошел до того, чтобы объяснить. - Житья от нее нет, везде свой нос сует.
   Ну, мы с ним и сцепились. Я доказывал, что есть люди принципиальные и беспринципные, третьего не дано.    
  -Нельзя быть принципиальным на сто двадцать процентов - это нонсенс! Также, как невозможно быть беспринципным наполовину.
   Мой собеседник долдонил одно и тоже:
 - Есть мнение, что она буквоедка, характер - вредный. К примеру, когда отчетно-выборные собрания проводим, все нервы истреплет, почему не выполняем свои же решения.
  -И чье же это мнение, что вредная она для партии человек? – поинтересовался я.- Нельзя ли поконкретнее!
 - Ну, в частности, нашего управляющего! - неохотно признался оппонент. – Но я его поддерживаю, - спохватившись, заявил он.
   Пришлось задержаться в Чарваке, а потом еще раз приехать туда, побеседовать с членами аттестационной комиссии и…даже поспорить с некоторыми. В итоге выяснилось, что за этой историей кроется банальное сведение счетов начальника со строптивой подчиненной с помощью…партийной аттестации.
   Свою статью я начал так: «Из командировки в Чарвак вернулся осипшим. До хрипоты спорил с тамошними товарищами по поводу характеристики «излишне принципиальная…»
   Дядя Паша долго вчитывался в текст, а потом неожиданно изрек: «Кому интересно, что ты простыл? Осип, видите ли, он! Тоже мне событие!»
   Я пустился в объяснение, но красный карандаш начальника уже вовсю гулял по тексту.
 - И где ты только такие темы находишь?! – бубнил «Колун». – Нет, чтобы показать плюсы аттестации, а у тебя что получилось!
 - Что? – уточнил я.
-  Минусы, вот что! Думать надо! Ду-ма-ть!!! Разве тебя за этим в командировку посылали? Нет, тут правка не поможет, надо все заново переписывать! – вынес вердикт «Колун», швыряя в сердцах cвой карандаш на стол.               
   Переписывать я отказался и Фролович неожиданно… прикрыл меня, не стал закладывать начальству - вместо моей «неправильной» статьи сдал в секретариат свою «правильную».
   Мне тогда показалось, что он меня понимает, может быть даже согласен со мной, но вынужден играть по другим правилам.
   
   А тем временем подоспело очередное задание. Прошел пленум обкома партии и редактор поручил внимательно изучить его материалы.
 - Там много интересных тем найдете! – сказал на планерке Главный, обращаясь к «Колуну».
   Меня задело, что все захихикали после его слов, мол, известно какое чтиво может выдать Паша – от которого скулы сводит!
   Я стал внимательно перечитывать стенографический отчет с пленума и…нашел нечто эдакое.
   Первый секретарь Чирчикского горкома партии, «по поручению коммунистов города», внес предложение объединить две областные газеты – узбекскую и русскую - в одну.
   Тут надо бы кое-что пояснить.

   В Узбекистане, после резонансного «хлопкового дела», работали сотни специалистов, командированных из других республик тогдашнего Союза, здесь их прозвали  «десантники».
   Местные кадры были не довольны массовым нашествием «пришлых», так как считали, и не без основания, что Центр поставил перед «чужаками» задачу- нарыть как можно больше «жареных фактов». И то правда, что нередко такие факты были видны «невооруженным глазом», их и рыть-то особо не надо было.
   Тогда-то в стане «обиженных» решили, что русская газета – рупор этих самых «десантников», которым дано слишком много власти и потому будет лучше, если «фонтан заткнуть». Так, в недрах тогдашней молчаливой партийной оппозиции Москве родилась идея объединить две редакции под началом верного человека, который не будет плясать под чужую дудку. И желательно, чтоб «свой» был с ними, как бы это помягче выразиться, «одной крови».
   Партийному чиновнику из Чирчика было поручено озвучить «волеизъявление общественности» с высокой трибуны.
   Признаться, меня удивило, что инициатива об объединении двух газет исходила именно от представителя Чирчика. Ведь в городе тогда преобладало русскоязычное население и уж кому-кому выступать с таким предложением, но никак не чирчикцам.
   Я не был посвящен в «дворцовые интриги», когда поехал в Чирчик, в горком партии, и попросил «уважаемого товарища» показать хоть один протокол собрания или коллективное письмо, где бы ему поручили озвучить идею об объединении двух газет.
  «Уважаемый» посмотрел на меня, как на сумасшедшего. Такой наглости от корреспондента областной газеты он явно не ожидал.
 - Есть мнение, - начал объяснять «верный солдат партии» и осекся.
   Немного подумав, «хозяин города» решил перехватить инициативу и бросился в лобовую атаку.
  -Вы что, мне не верите?!
   Судя по тому, как их партийное благородие вскочил с места и стал шагать по кабинету из угла в угол, приговаривая: «Дожили! Это ж надо! Какой позор!», он блефовал, пытаясь запугать меня, так как предъявить ему было нечего.
   Не добившись вразумительного ответа, я поехал в редакцию писать статью, а «верный сын партии» принялся звонить кому надо.
   Видимо дозвонился, потому что в редакции меня ждал разъяренный дядя Паша.
 - Ты что себе позволяешь?! – зарычал он, едва я переступил порог его кабинета.
   Проорав минут пять, выпустив пар, начальник, закурил, пуская длинные струи дыма в потолок, а затем вдруг предложил:
 - Я взял на неделю отпуск за свой счет, жена приболела, а ты попробуй совершить подвиг - напиши о том, что нарыл, авось пронесет! Только, чур, я не в курсе! Иначе меня на пенсию отправят!
   Знал же мудрый «Колун» все наперед, но вместо нудных нотаций предпочел сделать так, чтоб я на собственной шкуре испытал все «прелести» редакторской порки.
   До сих пор наш Главный разговаривал со мной только через Бульона, а тут мне выпало «удовольствие» побеседовать с ним с глазу на глаз.
   Ни одного грубого слова в мой адрес редактор не сказал, все было в рамках приличия, но я вышел из его кабинета с чувством собственной неполноценности. Да-а, это ж надо было так филигранно отиметь меня, чтоб я почувствовал себя без вины виноватым!
   Однако, урок не пошел впрок. В следующий раз я наступил на те же грабли.

   Мне поручили написать материал об отчетно-выборной конференции коммунистов Ленинского района Ташкента.
 - До сих пор столь ответственного задания тебе не доверяли, - с этих слов начал свой инструктаж Бульон. – Смотри, не учуди опять чего-то в своем стиле!
   Зря он сказал это в присутствии коллег, которые зашли ко мне на чашку чая! И тут началось.
 - Миша, а ведь начальник дело говорит, не надо ничего выдумывать. Начни с какой-нибудь цитаты Ленина, затем вверни пару-тройку фактов из доклада и заверши свой труд словами: «Как указывал в своем выступлении на последнем Пленуме ЦК КПСС Генеральный секретарь…» Прокатит за милую душу!
   Другой остряк посоветовал начать со слов Генерального секретаря и закончить цитатой Ленина.
   Короче, изгалялись, как хотели.
   Мне стало обидно за Фролыча, еще не известно, как бы эти хохмачи повели себя на его месте!
   Ведь, с одной стороны, вроде бы перестройка, из Центра дана команда для командированных в Узбекистан «Огонь по штабам, где засели перерожденцы!», а с другой – в этих самых штабах продолжают зорко следить, «чтоб золотинки с нимба не упало» и грозят: «Нельзя за флажки!»    
   Москва далеко, а штаб он вот, у тебя под носом, стоит лишь дорогу перейти. И как тут быть!

   На конференции меня ждал сюрприз: было много выступающих с мест, которые не читали по бумажке.
   В перерывах я старался поговорить с каждым, кто сам рвался к микрофонам в зале. Удивило, что делегаты охотно шли на контакт, не было ни одного, кто бы, как обычно, сказал: «Это не для печати!»
  -Ну, не могли же все эти люди играть роль по заранее разработанному сценарию! – рассуждал я.– Ведь, комментируя отчетный доклад, с которым выступил первый секретарь райкома Вячеслав Арбатов, многие позволили себе «роскошь» не согласиться с ним. А это значит только одно – Арбатова будут менять! Так всегда было прежде.
   Однако, вопреки моим прогнозам, первый секретарь был переизбран, причем, подавляющим большинством голосов.
   Я решил писать не отчет, а заметки с конференции, основывая свои выводы, в том числе и на интервью с делегатами: и теми, кто голосовал «за», и теми, кто «против», и теми, кто «воздержался».
   Оставалось только побеседовать с Арбатовым. Много интересного слышал о нем, но до сих пор лично встретиться не довелось, а тут такая возможность!
   Ведь одно дело слушать секретаря райкома, когда он на трибуне, и совсем другое – беседа тет а тет.
   Стал ждать, пока «первый» освободится, чтобы напроситься на разговор. Ждать пришлось долго, но мне потом не пришлось жалеть об этом.
            
   У меня было правило - в конце любой командировки «сверять часы», иными словами, поинтересоваться мнением тех, о ком пишу, уточнить детали, и в данном случае не стал делать исключения.
   Поделился с Арбатовым своими впечатлениями от увиденного и услышанного сегодня, и даже рассказал о том, что намерен не ограничиваться отчетом, а хочу написать материал в виде заметок. Его это очень заинтересовало.
   Мы проговорили больше часа, а в конце нашего разговора собеседник вдруг спросил:
 - Вы давно работаете в газете?
   Я понял его слова, как скрытый намек: «А не бредишь ли ты, парень, не много ли на себя берешь! Разве дадут тебе развернуться! »
   Звонок прервал на время нашу беседу, а потом к своему вопросу Арбатов больше не возвращался. Значит, я не ошибся в предположении.

   Признаюсь, как на духу, быстро работать я не умею, мне бы не в газете, а в журнале служить. Но на сей раз отписался в тот же день, захотелось побыстрее выплеснуть эмоции на бумагу.
   Павел Фролович долго читал мои заметки, а в конце с удивлением посмотрел на меня, тяжело вздохнул и…подписал, не исправив не единой буквы.
   После обеда вызвал редактор. У него уже сидел всклоченный Бульон, видимо разговор у них состоялся тяжелый.
   Главный положил передо мной мой текст, который был так испачкан его правкой, будто на него чернильницу опрокинули.
 - Будем считать, что с заданием Вы не справились! – заявил шеф голосом судьи, выносящим смертный приговор. – И, заметьте, это второй раз подряд. Делайте выводы, или ...
   Когда после экзекуции мы с Бульоном остались одни, я услышал от него нечто интересное.
 - Ты не удивляйся, Главный неровно дышит к нашему отделу. И здесь дело не во мне или в тебе. Он долгие годы писал выступления для первого секретаря обкома. А там требуется протокольный стиль, никаких лирических отступлений. Ты позволил себе непозволительное. Оставь материал, посмотрю, что он там начиркал.
   Я был уверен, что мне придется переписывать свои заметки, но утром, перед планеркой, с удивлением обнаружил в номере отчет о конференции коммунистов Ленинского района города Ташкента. От моего текста там не осталось ничего, от слова совсем, кроме…фамилии.
   Но самое удивительное, оказывается, еще только ожидало меня.
   Едва я собрался с духом, чтобы высказать редактору свое «фе» прямо на планерке, как вдруг зазвонил правительственный телефон. Главный взял трубку, и мы услышали, как он стал уверять своего собеседника: «Это, конечно же, недопустимо, мы разберемся и строго накажем…»
   Через минуту шеф сказал, обращаясь ко мне:
 - Звонил Арбатов. Он возмущен Вашим отчетом. Оказывается, Вы все переврали, понапридумывали факты, которых не было. Как это прикажите понимать?!
   Я буквально потерял дар речи.   
   Поразмыслив, решил объясниться с редактором наедине. Момент атаки был упущен, не хотелось оправдываться при всех, ведь когда оправдываешься, то всегда виноват.
   После планерки остался сидеть за «совещательным» столом в редакторском кабинете, уставившись в одну точку, ожидая, пока коллеги разойдутся.
 - А ты кого ждешь? – раздался голос секретарши. – То опаздываешь на планерку, то никак уходить после нее не желаешь! Что, понравилось очень? Ну, сиди-сиди, может чего и высидишь!
   Развернувшись, я увидел, что Главного нет. Он ушел, так и не сказав мне ни слова.

   Первым желанием было пойти к Арбатову, показать ему мой испачканный редактором оригинал и объяснить, что я не имею к публикации никакого отношения. Но потом решил, что это - не выход. Кому какое дело до наших редакционных дрязг! Да к тому же, если признаюсь, что со мной могли так поступить, это не лучшим образом будет характеризовать меня.
   Решил, надо увольняться.
   Объявив Бульону, что «впредь не желаю терпеть такого хамского к себе отношения», я отправился запивать горечь обиды.
   На следующий день была суббота, но я поперся в редакцию, чтобы собрать манатки.
   Сижу в своем кабинете, прощаюсь с мечтой, ведь о том, чтобы работать в газете мечтал еще со школы. Вдруг дверь открывается и на пороге … редактор.
 - Не стоит принимать поспешных решений! – говорит он миролюбиво. – Поверьте, мне необходимо было так поступить! Я много лет проработал спичрайтером первого секретаря обкома, и хорошо знаю партийную кухню. Как журналист, Вы справились с заданием, но как корреспондент областной газеты – нет.- Главный развел руками и молча вышел, заставив меня разгадывать этот ребус.
   Что значит, как журналист я с заданием справился, а как корреспондент областной газеты -нет? Какая-то казуистика получается.
   И только позже до меня дошло, что переизбрание Ардатова явилось неприятным сюрпризом для кого-то на партийном Олимпе, а я со своими заметками подлил бы масло в огонь, потому как не знал, что уже "есть мнение", вопреки которому выступать нельзя. Потому-то редактору пришлось «отрихтовать» мой текст, чтобы самому не попасть в немилость. Сказать об этом он открыто не мог и был вынужден изъяснялся намеками.
   
    Грела мысль, что Бульон и тут подстелил мне соломку, иначе откуда было бы Главному знать о моем намерении уволиться. Выходит, старик хлопотал за меня! 
         
    Разговор с редактором несколько охладил мой пыл, увольняться уже расхотелось, но мысль, что впредь надо будет подстраиваться под требование бывшего спичрайтера не давала покоя.
   В понедельник зашли ко мне редакционные «старики», посоветовали «не дергаться». Не ожидал от них такой поддержки, было приятно.
   Короче, решил я действовать по принципу «Война план покажет», а если уж совсем честно, то смалодушничал, не хотел уходить с клеймом неудачника.
   Но, как оказалось, наши «зубры» не только сочувствовали, но и добились, чтобы меня вскоре перевели в другой отдел, где моя «лирика» была очень даже востребована.
   А спустя время Союз распался и в Узбекистане запретили Компартию.

   Как-то столкнулся я на улице с Арбатовым. К тому времени он уже не ездил на персональной машине, а ходил пешком.
   Мое сердце йокнуло – вот он удобный повод объясниться, дальше тянуть нельзя, иначе я так и останусь в его глазах щелкопером!
   Однако, не срослось! Арбатов так посмотрел в мою сторону, что у меня сразу язык к нёбу прирос. В его взгляде я прочитал нескрываемое презрение.
   А вскоре прочитал в городской газете сообщение, в котором были такие слова: «С прискорбием сообщаем о смерти…» И подпись «группа товарищей».
   Это был окончательный приговор мне, обжаловать который я уже не мог!
   
P.S.
      Почему-то вспомнил, как однажды отец сказал своему приятелю, который никак не мог решиться на переезд в Литву: «Ты либо исполни, наконец, свою мечту, либо перестань ныть о ней. А то напоминаешь невесту из старого анекдота, которая убеждает всех, что она «технически девственна», а потому лишь немножко беременная».