Кабанчик по-соликамски. Дорогами земли русской

В конце ноября 1743 года воевода Соликамска готовился к приёму гостей. Готовился внутренне: успокаивал себя и молил Господа дать сил, чтобы не поддаться гневу. Приезд со дня на день учёных Второй Камчатской экспедиции, Герхарда Миллера и Йоганна Гмелина, не то чтобы не радовал градоначальника — перспектива прибытия непрошеных гостей в первые дни Рождественского поста повергла его в полное уныние. Но бывалый служака привык исполнять приказы, и не подчиниться распоряжению царского двора оказывать всяческое содействие людям Беринга просто не мог. Заложив руки за спину, воевода вышагивал по просторным палатам из угла в угол, раздумывая, как бы не сорваться и всем видом изобразить гостеприимство.
Учёные, уставшие с дороги, с радостью уселись за обеденный стол. Прислуга подала постные щи и овощные салаты.
Миллер зачерпнул суп, сложил губы дудочкой, подул на ложку и сунул её в рот. Он почмокал языком, чуть-чуть отодвинул тарелку в сторону, посмотрел на Гмелина и в надежде, что воевода не поймёт, обратился к другу на французском:
— Йоганн, вам не кажется, что нам здесь не рады?
— С чего такие выводы, Герхард? — спросил Гмелин, уплетая щи.
— Посмотрите на это блюдо, друг мой, в нём и намёка нет на мясо!
— Ешьте, Герхард, ешьте, — процедил сквозь зубы Гмелин. — Не обижайте хозяина, а то в другой раз и этого не дадут.
Миллер взял ложку и, изобразив восторженную улыбку, принялся за еду.

После обеда друзья отправились в город. Поздняя осень нагоняла скуку, а спрятавшееся за облаками невзрачное солнце напоминало незрелую луну. Земля, ещё сохранившая остатки тепла ушедшего лета, проявлялась сквозь выпавший снег чёрными проталинами. К вечеру учёные объехали весь город, поразивший их обилием церквей и солеварен. Им уже не терпелось вернуться в дом воеводы, чтобы взяться за дневники и по свежей памяти запечатлеть увиденное.
На ужин была каша без масла. Герхард не выдержал:
— Милостивый государь, — обратился он к воеводе. — Не сочтите за труд, ответьте. В ваших краях не едят мясо или птицу?
Воевода сжал губы, налился краской и схватился за край дубового стола.
«Вот же нехристь заморская!» — подумал он с досадой, но сдержался, вспомнив, что грешно сквернословить, ругаться и обижать других людей, а тем более в пост.
— С охотой отвечу! — улыбнулся он. — Вы изволили прибыть во время Рождественского поста. И надеюсь, что вы, как люди высокообразованные, несомненно, знаете, что в оное время нельзя есть мясо и птицу. Во вторник, четверг и субботу, если вы пожелаете, вам подадут рыбу.
— Простите, милостивый государь, — смущённо проговорил Миллер.
— А вы знаете, — воодушевился воевода, — я могу сопроводить вас к Николаю Кирилловичу Кауфману. Его дом в тридцати верстах отсюда. Наиприятнейший человек, скажу вам! Обрусевший немец. Предок его служил егермейстером и удостоился дворянского титула. Сам Николай Кириллович от службы государевой отказался, живёт в лесных угодьях и промышляет охотой. Он дичь и во время поста ест, нехристь. Слывёт гурманом и любит угощать друзей изысканными блюдами из лесной живности. Пожелаете — отпишу ему, примет он вас и накормит от пуза!
Друзья переглянулись.
— Это прекрасно, но нам надобно ещё навестить Григория Акинфиевича Демидова, солеварни его посмотреть и оранжерею, — ответил Гмелин.
— Григорий Акинфиевич — человек дружелюбный, — заверил воевода. — Он гостям всегда рад. Примет вас в любое время.
— Йоганн, друг мой, давайте завтра к Демидову, а на следующий день к Николаю Кирилловичу, — предложил Миллер.
— Согласен с вами, Герхард, — поддержал Гмелин.

На том и порешили.

Григорий Акинфиевич встретил гостей радушно, был вежлив и дружелюбен. Познакомил и с женой своей, Анастасией Павловной, и с детьми. Он привёз учёных на солеварню, показал новое оборудование и даже открыл некоторые секреты, о которых ранее никому не рассказывал. Дома, в селе Красном, водил по ботаническому саду и кормил супом.
Возвращаясь домой, Гмелин сказал:
— Вы знаете, Герхард, этой встрече я уделю большое внимание в моих дневниках. Демидов — удивительный человек! Жена его учтива, и дети воспитаны похвально. Такое воспитание большая редкость для этой страны. Мне показалось, что они намного старше своих лет. И это чудесно!
— Согласен с вами, друг мой Йоганн, — кивнул Миллер. — Редкостное воспитание. А сам Григорий Акинфиевич — большой любитель естественных наук, а особенно науки о растениях. Вы заметили, как он сушит их между бумаг? О своей оранжерее он может говорить часами. И она того стоит! Обед хороший организовал. Как на ваш вкус пришёлся суп из грибов?
— Да, очень приемлемо, очень. Видать, повара у него дивные. Жаль только, что мяса не подают, — ответил Гмелин.
От ужина друзья отказались, выпили чай с брусничным вареньем и ушли спать.
Наутро, прихватив немного вещей и взяв сопроводительное письмо от воеводы, они поехали к Кауфману. Повозка остановилась у высокого бревенчатого забора, верхние края которого были остро заточены. Йоганн и Герхард зашли в скрипящую навесами калитку и оказались в огромном ухоженном дворе, посередине которого стоял добротный двухэтажный дом.

Увидев незнакомых людей, Николай Кириллович нахмурился, но, прочитав письмо, хмыкнул и улыбнулся. Он пригладил взлохмаченные чёрные волосы широкой ладонью и произнёс:
— Ну, если сам градоначальник за вас слово молвит, грех не принять! По мясу, значит, истосковались?
— Да, — ответил Герхард. — Не предполагали, что в пост попадём. Знали бы — запас сделали.
— Оное дело поправимо и не стоит печали, — сказал Николай Кириллович и открыл дверь в дом. — Проходите! Располагайтесь на втором этаже. Покои любые выбирайте.
— Агата! — крикнул он. — Проводи гостей и харчи подавай!

Кем доводилась ему Агата, Николай Кириллович не сообщил, но ни Герхарду, ни Йоганну это уже было не интересно. По дому расползался запах жареного мяса, квашеной капусты и чеснока.
Учёные поторопились спуститься и сесть за стол, на котором стояли блюда с ломтиками холодной лосятины, приправленные кисло-сладким клюквенным соусом, солёные, подобранные один к одному грибочки, квашеная капуста, заправленная луком, и мелко нарубленная редька, обильно политая растительным маслом. На первое был суп из медвежатины, настолько жирный, что, остывая, моментально подёрнулся густой янтарной плёнкой. На второе Агата вынесла разогретое в печи жаркое из зайчатины.
Друзья с аппетитом поедали угощение и рассказывали Кауфману о своём долгом путешествии с Берингом. Николай Кириллович с интересом слушал, подливая гостям облепиховый морс из глиняного кувшина, покрытого витиеватым орнаментом.
— Великолепно, милостивый государь, великолепно! — довольно произнёс Миллер, откинувшись на резную спинку стула. — Благодарю вас за чудесную трапезу. Кто у вас в поварах?
— Агата у меня девка спорая, со всем управляется, — улыбнулся Кауфман. — Сейчас с вами в лес пойдём. Там петли у меня имеются на кабана, по чернотропу их ходы хорошо видно. Авось и попался кто. Тогда я единолично вам кабанчика запеку. Намедни мне из Петербурга приправ заморских прислали: шафрана, да имбиря душно-пряного. Вот с ними и попробуем.
Николай Кириллович вышел во двор и закричал:
— Ефрема! Ефрема!
Из небольшого строения в дальнем углу двора выскочил мужик и подбежал к Кауфману.
— Чего изволите, барин? — спросил он, ломая шапку.
— Степана кликай, по кабана идём!
— Слушаюсь, — поклонился мужик.
Снега в лесу было мало. На белых дорожках между деревьев, тянущих в небо голые ветки, попадались следы зверей и птиц. Кауфман увидел их и радостно сказал:
— Будет у нас к вечере кабан!
И словно в ответ на его слова из глубины леса раздалось слабое хрюканье, переходящее в жалобный писк. Пройдя с четверть версты, они увидели кабана, судорожно пытающегося высвободить заднюю лапу из затянутой петли.
Увидев на лицах гостей брезгливые гримасы, Кауфман скомандовал мужикам:
— Стреножите, а дома освежуете. Лично готовить буду!
— Вам дурно, мой дорогой Йоганн? — спросил Герхард, увидев, что Гмелин приложил платок ко рту и нервно вдыхает воздух носом.
— Очень дурно, — прошептал Йоганн. — Подобное зрелище — не для меня!
Кауфман дружески похлопал Гмелина по плечу:
— Надеюсь, увиденное не испортит вам аппетита! — засмеялся он.
Гмелин выпучил глаза, отбежал в сторону и склонился возле толстой берёзы. От напавшего чувства тошноты кружилась голова. По возвращении в дом он поднялся к себе и прилёг. Миллер, попивая облепиховый морс из высокой дубовой кружки, с интересом смотрел, как Николай Кириллович руководил приготовлением еды.
Ефрем со Степаном быстро выкопали яму глубиной с локоть, накидали в неё дров и подожгли их. Растянули над огнём снятую с кабана шкуру и начали опаливать её. От вони Герхард поморщился и отошёл к столу, на котором Агата обильно обмазывала тушку кабанчика толчёным чесноком и густым соусом из лесных ягод. Когда она закончила, Николай Кириллович принёс два небольших бочонка с пряностями и сам осыпал мясо сушёными приправами.
— Какое восхитительное амбре! — изумился Герхард.
— Это шафран, — пояснил Кауфман. — Если доведётся, то используйте оную приправу только в малых порциях. Духмяный он в избытке.
Ефрем со Степаном переломили кабанчику хребет и положили тушку в опалённую и очищенную от копоти шкуру. Крепко завязали её концы и опустили узел в сверкающую углями яму. Сверху заложили берёзовыми дровами и запалили их.
— Вот и всё, Герхард, — сказал Кауфман и посмотрел на небо. — Как стемнеет, мы сможем насладиться готовым блюдом. Если никакого интереса ко мне у вас не имеется, то отдыхайте. Агата вас кликнет.

Герхард зашёл в спальню к Гмелину.
— Отпустило ли вас, друг мой Йоганн? — спросил он.
— Благодарю, Герхард, намного лучше! Я думаю, нам необходимо как можно скорее покинуть этот гостеприимный дом. С такими трапезами и до заворота кишок недалеко! Мне требуется постный супчик.
— Да-да! Я как раз и пришёл об этом сказать. Завтра по рассвету и отъедем. За ужином и сообщим достопочтенному Николаю Кирилловичу о нашем решении.
— За ужином? — ужаснулся Гмелин. — Я от прошлой трапезы ещё не оправился.
— Испейте морса из клюквы, вам непременно полегчает. Но кабанчика рекомендую отведать. Не скажу, каков будет вкус, но амбре исключительное: тонкое, пряное. Отдыхайте, мой друг! Пойду и я прилягу с устатку. Изумительный воздух тут, пленяющий…

Кабанчик удался. Мясо крупными ломтями отваливалось от костей, истекало прозрачным золотистым соком и благоухало ароматом приправ, смешанных с запахом чеснока. Оторваться от этого блюда было невозможно, но и есть его у друзей больше не было сил.
— Я выражу наше общее мнение, господин Кауфман, — сказал Герхард, — что ранее нам нигде и никогда не доводилось пробовать такое замечательное угощение. Ваше хлебосольство безгранично и крайне приятно! Но нас ждут неотложные дела, предписанные Академией наук. За сим, поверьте, лишь против своей воли мы вынуждены покинуть вас и поутру вернуться в славный город Соликамск.
— Понимаю вас, господа, — ответил Кауфман. — Дела государства Российского — превыше всего. Не посмею вас задерживать ни на секунду. Я накажу Ефрему, и он с рассветом запряжёт лошадь и накормит её. А Агата соберёт вам провизии мясной. С запасом, чтобы надолго хватило.
— Не-ет! — в голос закричали друзья.

В дом воеводы Йоганн и Герхард вернулись к обеду. Хозяин встретил их дружелюбно.
— Что мало погостили? — спросил он. — Не по нраву пришёлся Николай Кириллович?
— Что вы! — воскликнул Герхард. — Милейший человек, радушный и хлебосольный.
— Отобедаете? — спросил воевода.
Друзья переглянулись.
— С удовольствием! — ответил Герхард. — От овощного супчика я бы не отказался.
— И я, — поддержал Йоганн.
— А окорочок свиной не изволите? — съязвил, сверкая глазами воевода.
— Нет-нет, — быстро ответил Гмелин.
— Великое дело — пост! Правильное! — сделал вывод Миллер. — И душе, и животу приятен.