Бурый. Дорогами земли русской

В селе Самарово, что у берегов реки Иртыш, на приезд академического отряда Второй Камчатской экспедиции Беринга внимания не обратили. В местечке, ставшем центром торговли между Сибирью и европейской частью государства Московского, появление трёх телег в сопровождении солдат и казаков было привычным делом. А вот барабанщик, который вышагивал во главе коротенькой вереницы телег и дробью оповещал о прибытии важных гостей, вызвал у сельчан скорее недоумение, нежели удивление. В беспокойстве находился лишь самаровский староста, которому, по распоряжению Сената, надлежало встретить приезжих, накормить, напоить и разместить на постой. Профессора Йоганн Гмелин и Герхард Миллер планировали задержаться в Самарово не больше десяти дней, и это несомненно порадовало старосту. Длительное содержание учёных, переводчиков, рисовальщиков и их охраны было делом хлопотным и дорогостоящим.
— Да, скудновато! — покачал головой Гмелин, когда друзья зашли в избу. — Не хоромы.
— Полно вам, друг мой, Йоганн, — улыбнулся Миллер. — Ежели хотите, я могу замолвить словечко перед старостой, и вас поселят в чум к аборигенам. Там вы в полной мере сможете изучить быт этого чудного народа!
— Я не сомневался в вашей заботе обо мне, но всё же склонен остаться здесь, — отшутился Йоганн и принялся распаковывать вещи.
— Хотя… у остяков непомерно много любопытных легенд, — добавил он. — Я бы с удовольствием послушал их.
— Да, это довольно интересно, — согласился Герхард. — Надобно просить старосту о встрече с местным шаманом.

Наутро Миллер отправился в архив, а Йоганн с рисовальщиком, побродив по торговым рядам, ушли в тайгу. Дремлющий лес затаился, вызывая некоторую тревожность. Величавые сосны и могучие кедры, раскинув мохнатые лапы, тянулись к подёрнутому мелкими облаками небу. Их плотная, шершавая кора была изодрана острыми медвежьими когтями. Прозрачная смола, стараясь залечить раны, стекала по стволам крупными, густыми каплями. Вьющаяся стайкой мошкара садилась на смолу и увязала в ней навсегда. Утренние лучи августовского солнца, с трудом пробиваясь через густые ветки, осыпали землю блёклыми пятнами. Набравшие зрелость кедровые шишки валялись в густой траве рядом с молодыми, едва проросшими грибами, прячущими бурые шляпки под прошлогодними пожелтевшими иголками. Дышалось легко. Мягкий, чуть томный запах валяющихся прелых веток переплетался с едва уловимым, пьянящим ароматом луговых цветов, кружил голову и клонил в сон.
Гмелин прищурился, нагнулся и опустился на колени.
— Вы только взгляните, какой прелестный экземпляр! — он указал пальцем на ярко-жёлтые цветы. — Непременно зарисуйте их! То, что это разновидность розовых, не вызывает сомнения. Похоже на лапчатку. Жаль, что нет рядом Линнея или Стеллера, не с кем обсудить вопрос.
Йоганн достал из саквояжа медный шпатель, аккуратно, не повредив корешки, выкопал цветок и заложил его в плотный конверт. Пока художник заканчивал рисунок, учёный, не заходя в глубь леса, собрал ещё несколько образцов и, так же упаковав их, засунул между страниц толстого журнала.
Придя домой, он пододвинул большой обеденный стол к окну, застелил его бумагой и разложил цветы.
— Чуть подсохнете, и в гербарий, — ласково сказал он.
Через пару часов пришёл Миллер. Лицо его было покрыто красными, вздувшимися волдырями.
— Чёртовый гнус! — вскрикнул он. — Что за место такое: в прохладную погоду нет спасения от комаров, в тёплую от мошки!
Он с удивлением уставился на Гмелина.
— Не разумею, друг мой Йоганн, как же так? Вы весь день провели в лесу, и ни одна тварь вас не укусила. Я же прошёл по деревне не более трёх четвертей часа, и на мне живого места нет!
— Я полагал, Герхард, что вам ведомо о времени, в которое мошка терзает всё подле себя. Но теперь вы, несомненно, будете осторожны. И ежели в случае острой надобности вам необходимо будет выйти из дома, последуйте моему совету. Окропите ваш носовой платок водой и положите его на муравейник, коих в Самарове огромное множество. Муравьи мгновенно пропитают его своей кислотой. Останется только стряхнуть их с платка и протереть лицо. Уверяю вас, любой гнус не подлетит к вам ближе чем на пядь или даже аршин. А сейчас я запарю целебную травку и сделаю вам компресс.

Поздним вечером к учёным пожаловали староста и местный травник.
— Приключилась сегодня некоторая неприятность, — с порога заявил староста. — На поселение остяков вышел бурый. Люди пытались отогнать его, но не удалось. Пришлось убить.
— Медведя? — изумился Гмелин.
Гости переглянулись, вытаращили глаза и одновременно прикрыли ладонями рты.
— Не произносите это вслух! — произнес травник. — Бурый может обидеться и перестанет помогать нам. Он хозяин тайги. Это он научил наших предков добывать огонь и готовить смолистые целебные масла из пихты. Бурый — наш брат.
— Аки вы брата-то убили? — с насмешкой спросил Йоганн.
— Охотник же потом извинился перед ним! — ответил травник.
— А, тогда понятно, — едва сдерживая смех, сказал Гмелин. — Простил ли косолапый охотника?
— Бурый — сын верховного божества Торума, вместе с тем он сын женщины-прародительницы и брат её детей. Он всегда прощает. Травник подошёл к столу и посмотрел на растения, которые Йоганн насобирал в лесу.
— Бесполезной травы набрали вы, господа! — произнёс он, важно подняв голову. — Из сей только одна пригодна для исцеления.
Он ткнул пальцем в жёлтый цветок.
— Оное — лапчатка. Ежели в животе расстройство случится и кишки слабину дадут, лучшее средство, чтобы неожиданность не произошла.
— Благодарю вас, любезный! — сказал Гмелин. — Сие травы нам надобны для изучения науки.
— И с чем вы пожаловали? — спросил Миллер, хранивший до этого молчание.
— Вы хотели обряды посмотреть и легенды услышать, — ответил староста. — Пойдёмте к остякам! Сейчас они бурого начнут есть. Желаете лицезреть?
— Непременно! — ответил Герхард, и все вышли из дома.

Ближе к лесу, вдали от торговых рядов, стояли чумы. Горящие факелы освещали небольшой участок, в центре стоял длинный, широкий стол, в переднем углу которого лежала голова медведя, шкура и лапы. Туша медведя находилась на середине стола. Хотя на улице было довольно тепло, остяки кутались в одежду, сшитую из оленьего меха. На всех были маски из бересты, с вырезанными для рта и глаз дырами. Травник оставил компанию, надел маску и замешался среди остяков.
— Любопытно, очень любопытно, — сказал Миллер. — А маски зачем?
— Бурый может запомнить лица. А так, ежели встретит в тайге, то не узнает и не погубит, — ответил староста.
— Вам не кажется, друг мой Йоганн, что эти люди совсем не задумались о нас? — шепнул Миллер Гмелину. — Бересту нам не дали, и теперь, коль встретится нам медведь, то смерти не миновать.
— Да, не миновать, — хмыкнул Гмелин, повернулся к старосте и спросил:
— А пошто вы, милостивый государь, не участвуете в этом?
— Я в церкву хожу и Богу верую!
Остяки тем временем подошли с краю стола. Один из них взяв ружьё, начал трясти им перед мордой медведя. При этом он громко причитал, остальные, поддерживая его, жалобно заголосили.
— А это что? — спросил Йоганн.
— Обряд отречения, — ответил староста. — Застреливший бурого охотник убеждает, что не хотел его убивать. Во всём повинно это проклятое ружьё, а другие остяки сие подтверждают.
— Это действо называется Тулыглап? — спросил Герхард.
— Нет, Тулыглап — это настоящий праздник в зимнее солнцестояние и весеннее равноденствие. А коли бурый вышел к людям летом, шаман велел провести сей обряд. Ранее такого не бывало!
Остяки по очереди целовали лапы медведя и вставали вокруг стола. Взяв острые деревянные палочки, они отрывали мясо и ели его, дети разрывали мясо руками.
— Господи Иисусе Христе, сыне божий! — прошептал Герхард. — Это же сырое мясо!
Неожиданно остяки начали каркать, да так громко, что стая ворон, дремавших на ветвях ближайших деревьев, взметнулась с мест,  громко хлопая крыльями.
— Чертовщина какая-то! — покачал головой Йоганн.
— Остяки обманывают бурого! Специально каркают, чтобы он подумал, будто его не люди едят, а вороны, — пояснил староста.
— Может, пойдём отсюда, друг мой Йоганн? — сквозь зубы процедил Герхард, чувствуя, как недавний ужин комом подступает к горлу.
— Пойдёмте, — согласился Гмелин. — По вашей бледности, видимой даже при столь слабом свете, я понимаю, что вами обуревают такие же неприятные чувства, как и у меня.
Друзья отправились к дому.
— Вы знаете, господа, — сказал провожающий их староста. — Старые остяки говорят, что косолапый часто выводил на дорогу заплутавших в тайге людей. Правда, на моём веку такого не было.
— Интересно, как он их выводил? — хохотнул Йоганн. — Неужто под руку брал? Но сей обряд вызвал у меня определённый интерес.
— Несомненно, — поддержал Герхард. — Сейчас вернёмся, и я немедля запишу об этом в дневнике.
— Простите, но ваше недоверие напрасно, — посуровел староста. — Если я в шаманизме не участвую, это не означает, что я не поддерживаю остяков. В этих местах они народ давний, и легенды их не на пустом месте произрастают. Вы мужи учёные, и право на сомнение у вас имеется. Но ежели зима выпадает трудная и охота никудышная, остяки несут в тайгу подношения и просят бурого о помощи. И всегда её получают. Не бывало тут ещё голодных годин. И птицу, и зверя бурый всегда на людей выводит. Отсюда и дружба их вековая ведётся.
В разговорах они дошли до дома.

Лето подходило к концу. Приближающаяся мозглая осень вытесняла тепло. Ночи становились холоднее и темнее. За восемь дней, проведённых в Самарово, учёные переделали уйму дел. Миллер не только пересмотрел архивные документы, но и записал множество легенд, рассказанных шаманом. Гмелин основательно пополнил коллекцию удивительными, ранее неведанными растениями. Но времени ему, как всегда, не хватало. Поэтому в день выезда учёные условились так: Йоганн с Герхардом в сопровождении охранника выедут раньше остальных, чтобы по дороге остановиться у леса, в котором Гмелин ещё не бывал. Геодезист, рисовальщики, солдаты и казаки выдвинутся спустя три часа и нагонят учёных, чтобы дальнейший путь продолжить вместе. Погрузив вещи, друзья отправились в дорогу.

Верстах в десяти от Самарово Йоганн велел остановиться. Возница натянул поводья, и лошадь сошла с дороги. Повозка, оставляя глубокие следы на траве, остановилась рядом с тропинкой.
Гмелин взял саквояж и сунул за ремень кованый широкий нож.
— Так, — сказал он, глядя на карманный серебряный хронометр, пристёгнутый к штанам массивной цепью. — К приезду остальных буду на месте. А вы чем займётесь, Герхард? Может, желаете со мной?
— Увы, друг мой Йоганн! Мало того, что вы подняли меня затемно, так ещё и желаете, чтобы я по лесу бродил! Я лучше вздремну, уж больно воздух тут ароматен, как специально для сна.

Тропинка, ведущая в лес, оборвалась довольно быстро. Чтобы с лёгкостью найти обратную дорогу, Йоганн оставлял различные метки: то надломит сухую торчащую ветку, то оставит ножом зарубку на трухлявом пне. Гмелин шёл, склонив голову и вглядываясь в траву. Стоило ему заметить какой-либо цветок, он стремглав кидался к нему, вытаскивал толстое увеличительное стекло в бронзовой оправе и рассматривал находку. Если она вызывала интерес, учёный выкапывал её и упаковывал в конверт.
Над лесом появилась рыхлая туча. Робко проглатывая каждый лучик, она неповоротливо приближалась к солнцу, но потом, будто набравшись смелости, мгновенно затянула всё небо и повисла, цепляясь брюхом за верхушки деревьев.
«Время пролетело незаметно, — подумал Гмелин. — Потемнело, будто ночью. Надобно немедля возвращаться, не хватало ещё под ливень попасть».
Йоганн упаковал очередное растение и направился к дороге.
Он брёл, пытаясь найти оставленные метки, но из-за темноты не мог отыскать ни одной. Всё чаще путь преграждали деревья, обрушенные ветровалом. Вывороченные из земли корни, как толстенные, изуродованные пальцы, торчали в разные стороны. Облепленные глиной, они издавали скверный гнилостный запах.
Чем дольше Йоганн шёл, тем отчётливей понимал, что заблудился. Он остановился, поставил саквояж на траву, сложил ладони рупором и громко закричал. Голос его растворился в угрюмой чаще, но тут же вернулся гулким эхом. Гмелин уселся на поваленный ствол и задумался.
«Кто же меня услышит? — он посмотрел на хронометр. — Сколько я вёрст прошёл за полтора часа? Одному Богу известно, да и надеяться мне теперь остаётся только на него».
Поднявшийся ветер пробежался по верхушкам деревьев нежным шорохом. Зацепив чёрную тучу, он погнал её прочь, освобождая небо от свинцовых оков. В лесу снова стало светло.
Йоганн огляделся: ни прямой тропинки, ни извилистой стёжки, лишь одни поваленные деревья.
«Что же теперь делать? — подумал он. — В подобном случае, хочешь не хочешь, а предания остяков вспомнишь!»
Гмелин поднялся и негромко сказал:
— Бурый, выведи меня!
После этих слов растерянность исчезла и накатил смех. Одной рукой он прижал саквояж к груди, другой стучал по нему как по бубну. Подхватив ритм, Йоганн пустился в пляс, подражая танцам остяков. Он подпрыгивал, приседал, высоко понимал ноги и при этом постоянно орал:
— Бурый, помоги! Бурый, помоги!
Раздался громкий треск сухих веток. Йоганн замер и широко открыл глаза. В двух саженях от него стоял медведь: шкура на холке вздыблена, недобрый взгляд и воинственный оскал. Он стоял так близко, что Йоганн почувствовал его тёплое дыхание. Медведь, недовольно фыркая, встал на задние лапы и принялся чесать спину о шершавую сосну.
Йоганн боялся вздохнуть. С ужасом глядя на бурого, он попытался отступить, но окаменевшие ноги будто приросли к земле и отказывались слушаться. Медведь опустился, обнажая пожелтевшие зубы, разинул пасть и, громко рыча, пошёл на учёного. Йоганн вздрогнул и, перепрыгивая через валяющиеся деревья, помчался прочь. Ветки хлестали по лицу, оставляя кровавые царапины. Не обращая на это внимания, он не оглядываясь бежал по лесу.
Бор постепенно редел. Сквозь одиноко стоящие деревья просвечивала дорога. Йоганн остановился, резко обернулся и увидел медведя. Переваливаясь на сильных лапах, он медленно возвращался в чащу.
Тяжело дыша, Гмелин подошёл к повозке и рухнул в траву.
— Что с вами, друг мой?! — всполошился Миллер.
— Потом, Герхард, всё потом! Будьте любезны, зажгите огонь! Мне срочно надобно заварить лапчатку…

Через час обоз из трёх повозок отправился в путь на Реполовский и Филинский погосты.

18.03.2021