Лестница в прошлое. Дорогами земли русской

Герхард Миллер сидел за накрытым к ужину столом. Он держал в руках высокую глиняную кружку с ароматным клюквенным отваром и, вытягивая губы в трубочку, сосредоточенно дул на него, стараясь остудить. Тяжёлая дверь избы со скрипом распахнулась, и в клубах вылетающего на улицу мохнатого пара появился Йоганн Гмелин. Он снял шубу, встряхнул её и повесил на кованый гвоздь, торчащий из стены. Потопав ногами, он сбил с валенок остатки прилипшего снега, прошёл по комнате и сел за стол.
Герхард удивлённо посмотрел на приятеля и спросил:
— Что стряслось, друг мой? У вас такой обеспокоенный взгляд, словно произошло нечто необычное! С вами всё в порядке?
— Не уверен, Герхард. Я около сорока минут плутал по городу, и не мог найти наш дом.
— Что?!
— Да-да, — подтвердил Йоганн, налил горячий отвар в бокал и обхватил его замёрзшими, красными руками.
— Не понимаю, как такое может быть! — в смятении произнёс Герхард. — Мы живём в Тобольске более двух месяцев. И ранее бывали тут. Да, в конце концов, Тобольск — это не Петербург, чтобы можно было заблудиться.
— Это меня и пугает, Герхард, — ответил Йоганн. — Я с лёгкостью выбираюсь из любого сумрачного леса, а тут, средь бела дня, словно неведомая сила водила меня по закоулкам, и вместо избы нашей я оказывался у Прямского взвоза.
— Соглашусь, друг мой Йоганн, тут есть чего испугаться. Сей факт сразу объяснить невозможно. Давайте, пока не остыли эти румяные, зажаренные рябчики, приступим к еде, а потом спокойно обсудим произошедшее.

Герхард, нахмурив брови, с сочувствием смотрел на друга, который выглядел удручающе: румянец, нанесённый морозом, спал, и щёки покрыла болезненная бледность. Грустный взгляд наполнился непониманием и тоской. Йоганн медленно жевал, глядя в пустоту.
Миллер резко отодвинул тарелку.
— Всё, друг мой Йоганн! Так больше продолжаться не может, — воскликнул он. — Я не в силах наблюдать, как уныние поглощает ваш разум. Немедленно сообщите, что с вами происходит!
— Не понимаю, Герхард, — ответил Йоганн, вытер руки салфеткой и швырнул её в тарелку. — Буквально через неделю после приезда в Тобольск я почувствовал изнуряющую тоску, растущую с каждым днём. Непонятная, сдавливающая грудь тяжесть не даёт дышать. Чёрные мысли, забившие голову, не позволяют спать и изводят необъяснимостью. Мне кажется, что я совершил нечто неправильное и теперь это преследует меня. У меня сложилось впечатление, что я обременён огромным долгом, который необходимо вернуть, иначе не бывать моему спокойствию.
Миллер откинулся на спинку стула и замолчал, в задумчивости почёсывая лоб.
— Постойте! — воскликнул он. — Вы говорили, что неведомая сила раз за разом приводила вас к Прямскому взвозу. Может, в этом таится разгадка?
Йоганн недоумённо взглянул на друга.
— У вас есть научное объяснение данному действию?
— Друг мой, — улыбнулся Герхард. — Я настолько подвергся вашему увлечению городскими легендами, что даже забываю порой об учёности своей и начинаю веровать в сверхъестественные силы. Вы не слышали, что говорит люд Тобольский о Прямском взвозе?
— Нет, Герхард. Из-за напавшего недуга я разговариваю лишь с самим собой. И это приводит меня в серьёзный испуг.
— Итак, друг мой Йоганн, прошу вас выслушать о том, что известно мне. Прямской взвоз, по словам горожан, удивительное место. Если на человека напала хандра или он заплутал в выборе дальнейшего душевного пути, или просто хочет изменить жизнь свою к лучшему, надобно идти к взвозу. Необходимо молча и неспешно пройти по его ступенькам от начала до конца, погружаясь лишь в пришедшие мысли. И если человек воистину желает исправить совершённые ошибки, даже те, которые давно стёрлись из памяти, то силы небесные напомнят о них и подскажут путь к исправлению. Может, вам совершить этот небольшой поход?
Гмелин захохотал. Он хохотал неудержимо и раскатисто. Миллер в испуге вскочил из-за стола, быстро отошёл в дальний угол избы и уставился на друга.
Йоганн постепенно успокаивался. Икая и утирая слёзы, он процедил:
— Ну и рассмешили вы меня, Герхард! Давно я так душевно не смеялся. У меня даже в голове просветлело!
— Что смешного я вам поведал, друг мой? — удивился Миллер.
— Ничего, ничего, простите! — улыбнулся Йоганн. — Я просто никак не ожидал, что профессор и академик Герхард Фридрих Миллер, известнейший российский учёный, может так искренне поверить легенде.
— Так вы же, друг мой Йоганн, приучили меня верить в эти истории, да и наш с вами опыт неоднократно показал, что существуют явления, против которых современная наука пока бессильна. Не ведал, что когда-нибудь произнесу это, но в одно я уверовал полностью: ежели факт необъясним наукой, то надобно обращаться к Всевышнему, ибо все чудеса земные только от него. Если человек живёт с Богом в сердце, то и Бог всегда с ним. Так что поутру не раздумывая ступайте к Прямскому взвозу. А я буду с нетерпением ожидать вас и верить в то, что вы непременно найдёте выход из этой ситуации. А теперь, друг мой Йоганн, выпейте отвару и отправляйтесь спать!

Утром значительно похолодало. Ветер теребил чёрные, промёрзшие ветви деревьев, которые, не желая сгибаться, ворчали морозным хрустом. Выпавший за ночь снег, подчиняясь резким порывам, вьюжил мелкими острыми крупинками и хлестал по щекам. Гмелин склонил голову, поднял широкий воротник тулупа и, прикрыв рукавицей лицо, стал спускаться по заснеженной тропе к началу Прямского взвоза. Нанесённая метелью падь не позволяла ускорить шаг, и Йоганну казалось, что дорога эта никогда не закончится.
На прочных деревянных ступенях Прямского взвоза снега не было. Сильный ветер продувал их со всех сторон, будто специально наводил порядок к приходу людей. Йоганн тяжело вздохнул и начал подниматься к кремлю. С каждым шагом он силился зацепиться хоть за какую-то мысль, но ничего не получалось. Йоганн остановился.
«Так не бывает! Как можно что-то вспомнить, если даже не знаешь, о чём вспоминать?» — в недоумении подумал он, стянул малахай, стряхнул с него снег и отправился дальше.
Ветер постепенно стих. Рассматривая купол кремля, Йоганн, задрав голову, поднимался всё выше и выше. Не заметив наледи, он поскользнулся и рухнул на колени. Сморщившись от боли, Йоганн уселся на ступеньку, закрыл глаза и услышал звонкий смех. Он встрепенулся и посмотрел вниз. Над Иртышом, раскинув по небу блёклые лучи, поднималось розовое солнце. Смех прекратился, но вместо него он услышал слова:
«Ты легко запомнишь моё имя: тан — на татарском „рассвет“, су — „вода“. Тансу — рассвет над водой».
Йоганн скинул рукавицы и закрыл лицо ладонями.
— Боже! Тансу! — прошептал он. — Как я мог забыть о тебе?! Сколько же лет минуло?
Мороз сковывал озябшие руки, пробирался в валенки и за воротник, но Йоганн не обращал на это внимания. Он вспоминал своенравную татарскую девчонку, с которой познакомился семь лет назад.

В 1734 году академический отряд второй Камчатской экспедиции Беринга прибыл в Тобольск. Изучая природу, Гмелин ездил по окрестностям, собирая данные о ранее не известных ему растениях. В селении Абалак он остановился на неделю.
Йоганна разместили в просторном гостевом доме. Он не спеша разложил вещи и встал перед зеркалом, примеряя парик, который давно не надевал.
Но тут раздался стук в дверь, и в дом зашёл староста.
— Как устроились, милостивый государь? — учтиво спросил он.
— Благодарю, прекрасно! — ответил Гмелин. — С чем пожаловали?
— Привёл прислугу, — поклонился староста.
— И где она?
Староста открыл дверь и крикнул:
— Тансу, зайди!
В дом вошла высокая, смуглая девушка лет восемнадцати. Увидев на голове Йоганна парик в белых завитушках, она прыснула, прикрыла рот рукой, но удержать смех у неё не получилось.
Староста окинул её гневным взглядом. Тансу опустила глаза и шепнула:
— Как наш баран!
Староста побагровел.
— Вот такая она у нас несдержанная, но по хозяйству справная! — заключил он и пятясь вышел из избы.
Гмелин снял парик, бросил его в открытый сундук и уставился на девушку. Расчёсанные на прямой пробор тёмные, густые волосы были заплетены в упругие косички. Тонкие, дугой, брови придавали лицу удивлённое выражение. Раскосые, с большими ресницами чёрные глаза светились озорством и дерзостью. Бледно-розовые, припухлые губы растянулись в насмешливой ухмылке, а лёгкий румянец подёрнул гладкие щёки.
Тогда Йоганн впервые поймал себя на мысли, что ему нравится смотреть на Тансу и, более того, приятно ощущать тепло, исходящее от неё.
Гмелин никак не мог запомнить её имя: он ошибался, краснел, а Тансу заливисто хохотала и ещё больше вводила его в смущение.
— Это же просто! — смеялась она. — Ты легко запомнишь моё имя: тан — на татарском «рассвет», су — «вода». Тансу — рассвет над водой.
Йоганн понимал не всё, что она говорила, но он всегда кивал в ответ и улыбался. Тансу готовила Йоганну татарские блюда, которыми он искренне восхищался. Незнание языка не было помехой. Через пару дней они понимали друг друга, а если и не понимали, то смеясь пытались объяснить недосказанное с помощью жестов. Вечерами, после ужина, Тансу гасила большие светильники. Она ставила на стол тяжёлый медный подсвечник с тремя свечами, а Йоганн брал одну из научных книг и читал вслух. Тансу не понимала ни одного слова. Облокотившись на стол и подперев лицо руками, она, вытянув шею, внимательно слушала, не отрывая взгляда от его губ. Её не интересовало содержание, она наслаждалась негромким голосом Йоганна, движением его пальцев, когда он перелистывал страницы, каждым поворотом головы. Она сопротивлялась охватившим её чувствам, которые становились сильнее день ото дня. Тансу поняла, что даже страх перед Аллахом не сможет удержать её от греха.

На резном невысоком комоде в кованом подсвечнике догорала свеча. Её маленький огонёк едва потрескивал, касаясь расплавленного воска, который сползал тонкими мутными струйками. Горячие капли цеплялись друг за друга и свисали с подсвечника волшебными кружевами.

Йоганн лежал на широкой кровати и смотрел в потолок. Одной рукой он бережно обнимал Тансу, устроившуюся на его плече. Она водила пальцем по его лицу. Уткнувшись в ямку на подбородке, Тансу шепнула:
— Говорят, что человек с такой ямочкой рождён счастливым. Ты счастливый?
— Теперь да, — улыбнулся Йоганн.
Тансу провела рукой по его груди и нащупала маленькую шестиконечную звезду, висевшую на его шее.
— Это что? — спросила она, приподнявшись на локте.
— Это Щит Давида. Он, как оберег, защищает меня от врагов, — ответил Йоганн.
— А меня он тоже защитит?
— Конечно! Если я рядом, значит — и тебя.
— Ты ведь больше никогда не приедешь? — всхлипнула Тансу.
— Ну что ты! — Йоганн погладил её по голове. — Я обязательно вернусь, только не знаю когда. Поход наш дальний и может растянуться на десятилетие. Неужто ты будешь ждать меня долгие годы?
— Буду!
— Я обещаю тебе, Тансу, что обязательно приеду и заберу тебя в Петербург.
Тансу медленно поднялась с кровати и начала одеваться.
— Ты куда?
— Ухожу. Я хочу, чтобы эти слова были последними услышанными мной сегодня. Повтори их ещё раз!
— Я обещаю, что обязательно приеду и заберу тебя в Петербург.
Тансу задула свечу, а через минуту Йоганн услышал, как хлопнула дверь…

Руки совсем окоченели. Йоганн натянул рукавицы и, с трудом разгибая затёкшие ноги, отправился домой.
Герхард уже не спал. Заложив руки за спину, он вышагивал по комнате в ожидании друга.
— Я всё понял! — с порога крикнул Гмелин и принялся раздеваться.
— Я смотрю, друг мой Йоганн, вы совсем промёрзли! — сказал Герхард. — Садитесь к столу. Будете пить чай и рассказывать.
Выслушав Йоганна, Миллер покачал головой.
— Да! Затруднительная ситуация, — медленно проговорил он. — С одной стороны, верность данному слову, с другой — серьёзная угроза вашей холостяцкой свободе. Лет-то минуло достаточно, и судя по тому, что вы ни разу не вспомнили об этой татарочке, всё говорит о том, что чувства ваши канули в забытьё.
— Это не так, Герхард. Я помнил, я очень долгое время помнил, но потом быстротечность событий и работа заполонили мой разум. Но сегодня я вновь ощутил то тепло, забытое за хлопотами.
— Коли так, друг мой, то что вы намерены предпринять?
— Я немедленно еду в Абалак!
— Ох, друг мой, насколько же вы взбалмошны! Неужто вы собираетесь взять с собой в Петербург женщину, с которой провели неделю? Вы же её совсем не знаете! Да и за прошедшие годы она могла сильно измениться. А может, она и вовсе не вспомнила о вас.
— Вот поеду, и всё узнаю, иначе от мыслей своих я сойду с ума. Вы составите компанию? Мне очень надобна поддержка ваша.
— Конечно, составлю. С превеликим удовольствием! Но если вам интересно моё мнение, то скажу. Было бы прекрасно, если бы эта женщина была замужем и встреча ваша не всколыхнула былых чувств. Иначе, взяв её в столицу, вы повесите на плечи свои огромную ответственность, которая может оказаться неподъёмной.

Через два часа друзья выехали из города.

За семь лет селение Абалак разрослось. Исчезли шатры и появились новые избы. Русские и татары жили бок о бок, без злобы и вражды, не испытывая друг к другу никакой ненависти. Вместе охотились и торговали.
Увидев остановившиеся во дворе сани, из дома вышел староста.
— Чем обязан, милостивые государи? — поклонился он.
— Жила тут давно женщина по имени Тансу. Имеется ли возможность сыскать её?
— Простите, господа, я тут человек новый. Что-то слыхал я о горемычной, но лучше будет вам у бабки Анисьи выспросить. Вон её изба — с новой крышей. Она у нас обо всех знает. Лошадь-то у меня оставьте, пусть продышится с дороги да сена пощиплет.

Тропинка к избе бабки Анисьи была присыпана свежим снегом, который искрил в полуденном солнце и жалобно поскрипывал под ногами.
Йоганн постучал в чёрную, растрескавшуюся со временем дверь.
— Входите, коль с добром, — донёсся голос.
Друзья зашли в избу.
Бабка Анисья стояла посреди комнаты. В её руках был широкий противень с дымящимся, покрытым блестящей корочкой пирогом. Увидев незнакомцев, бабка резко опустила противень на стол и три раза перекрестилась.
— Ой, свят-свят! — затараторила она. — Пронеси, господи! Дворянский люд — к добру ли? С чем пожаловали, господа?
— Из Тобольска мы, — ответил Йоганн, — разузнать хотим про татарку Тансу.
Бабка нахмурилась.
— А пошто она вам сдалась?
— Так увидеть её хотели. По делам минувшим.
— Из Тобольска, говорите? — переспросила Анисья, словно не услышав ответ. — К обеду, в самый раз пожаловали. Садитесь за стол! Пирог у меня исправный получился, с картошечкой и лучком жареным. Проходите, проходите!
Друзья переглянулись, сняли тулупы и сели за стол.
Бабка расстелила скатерть, нарезала пирог и достала высокие глиняные кружки.

Йоганн оглядывался по сторонам и нервно постукивал пальцами по столу.
— Чего пальцами брякаешь? Беду накликать хочешь? Нам тут своих бед хватает!
— Скажите, где нам найти Тансу? — спросил Йоганн.
— Померла она, — бросила Анисья.
— Как померла? — воскликнул Йоганн.
— Как-как! Как все помирают, так и она, — ответила бабка, налила в кружки молоко из кувшина и уселась за стол.
— Разгневала девка своего Аллаха. Согрешила. А родня её, как живот-то увидала, так и давай её травить. Били, как собак не бьют. И сбежала Тансу. Я её в лесу отыскала и у себя приютила. Как кто ко мне в избу, я её в погреб. А вечерами она мне всё про любовь свою плакалась. С утра до ночи глаз с окна не сводила: вернуться, говорит, обещал. Вот нехристь! Сам-то он не из русских и не из татар. На языке говорит на непонятном, да мудрёном больно, слов не разобрать. Я разумею, тот ещё поганец! Попортил девку, позабавился, и убёг. Родители её и не искали даже. А потом вещички собрали и от позора-то съехали неведомо куда.
Анисья всхлипнула, вытащила из кармана мятый платок и промокнула глаза.
Герхард с Йоганном молча смотрели на неё.
— А дальше? — спросил Йоганн.
— А что дальше? — спросила бабка. — Пришло время, и разрешилась Тансу девочкой. А потом в бред впала: помру, говорит, я, не простит мне Аллах грех мой страшный! Мокрая вся да горячая. Дышит едва, а всё нашёптывает. Назови, бабка, дочку мою Кейлой. Да вырасти по возможности. А коль любимый мой появится и про меня спрашивать будет, скажи, что уехала я и зла на него не держу. Мол, сама этого хотела. Три дня кровью истекала, а потом и померла. Права была. Видать, не все грехи там, наверху, прощают. Вот так!
Йоганн прикрыл глаза руками.
— А где сейчас Кейла? — спросил Герхард.
— Где ей быть? Тута, со мной.
Анисья повернулась и громко крикнула:
— Кейла! Поди сюда, обедать будем.

Со второго этажа по скрипучей лестнице спустилась девчонка лет шести. Она поздоровалась, пододвинула стул и взобралась на него. Поставила перед собой кружку с молоком, взяла кусок пирога и откусила небольшой кусочек.
Йоганн, теребя нос, не отрываясь смотрел на девочку. Её тёмные густые волосы мелкими кудряшками спадали на плечи, тонкие брови выгнуты дугой. В раскосых чёрных глазах прыгали хитрые искорки. Хотя девочка выглядела очень серьёзной, ямочка на подбородке придавала её лицу мягкой приветливости.
Герхард вытаращил глаза и переводил взгляд с девочки на Йоганна.
— Боже, — прошептал он. — Друг мой, так это же ваша…
— Я понимаю, — прервал Йоганн, и поднялся с места.
Он прошёл по комнате, остановился у низкого окна и, потирая виски, спросил:
— А хватает ли вам денег на житьё?
— А тебе зачем знать-то? — насупилась бабка. — Не ты ли отец-то ейный? Вопрошаешь чего-то лишнего!
— Нет, что вы! — вскрикнул Герхард. — Мы учёные. Края ваши изучаем.
— Ну и изучайте с Богом, — взгляд Анисьи потеплел. — Кейла-то тоже смышлёная. Считай, ещё и семи нет, а все травы знает. И не учил ведь никто. Летом из леса не докричишься. Собирает их, сушит. Мне вон рану залечила.
Бабка вытянула руку и показала неровный, затянувшийся порез на ладони.
— Так учить её надо наукам, — сказал Герхард, — коль тяга имеется.
Анисья махнула рукой.
— Науки разные — это не про нас. Где же деньжищи такие сыскать? Вырастет — знахаркой будет!
Йоганн взглянул на друга, наклонился и вытащил из голенища валенка толстый, упругий свёрток. Он положил его на стол и произнёс:
— Тут деньги. Много денег. Учите Кейлу, а как подрастёт — отправляйте её в Петербург, в университеты. Я сейчас старосте адрес оставлю. Как соберётесь — напишите.
Анисья приложила платок к губам, широко открыла глаза и молчала.
Герхард встал из-за стола.
— Ну что, друг мой Йоганн, надобно ехать. Хотелось бы до темноты вернуться.
Йоганн кивнул и надел тулуп.
— Чего-то вы даже и пирога не пригубили? — засуетилась Анисья.
Йоганн сел на корточки.
— Кейла, подойди ко мне.
Когда девочка подошла, он снял с себя нитку с шестиконечной звездой и надел её Кейле на шею.
— Это Щит Давида. Носи его. И пусть Господь хранит тебя!

Дорога обратно показалась друзьям вечностью. Лёгкое поскрипывание саней нагоняло сон, но ни Герхард, ни Йоганн заснуть не могли. Прижавшись друг к другу плечами, они молча думали о своём. Но скорее всего об одном и том же.

19.04.2021