Часть 2 Триумвиры Глава 8 Катилина

Глава  8

КАТИЛИНА

Sincerum est nisi vas,
quodcumque infundis acescit.
В грязный сосуд, что ни влей,
оно непременно прокиснет.


I.

Очередное возвращение в Рим принесло ему очередные разочарования. Город встретил Цезаря отталкивающей грязью весенней распутицы, вонью сточных канав и застоявшимся запашком политических интриг. Несмотря на выносливость, он устал от переезда настолько, что едва лишь обнял мать и улыбнулся выбежавшей навстречу ему Юлии.
- Примешь с дороги ванну? – взгляд Аврелии лучился привычной нежностью и материнской любовью.
- Нет, нет. Спасибо. Позже.
- Тогда ужин?
- Матушка, я просто умираю от усталости. Позаботься о Септимии. Я лучше пойду спать. Поем и приведу себя в порядок, когда проснусь.
Гай Юлий прошел в кабинет, где после смерти Корнелии окончательно обос-новалось его узкое ложе для сна, расстегнул пряжки дорожных сандалий и, не раздева-ясь, лег, укрывшись заляпанным уличной грязью шерстяным плащом. Инстинкт само-сохранения наделил его организм уникальной способностью – засыпать при любой благоприятной возможности: лежа и полулежа, сидя и полусидя, и даже стоя. Стоило Цезарю немного согреться и смежить веки, как тут же окружающая его реальность обильно перемешивалась с бесконечной чередой ярких образов из другого, никому неподвластного царства Морфея, и подчас Гаю Юлию уже трудно было разделить эти два параллельных, но одинаково насыщенных для него мира. Сон выкрадывал его у яви, и он же был его лекарством и спасением, потому что без полноценного сна к нему рано или поздно приходила черная, наполненная болезненными судорогами бездна. Вот и сейчас две проведенные в седле ночи неотступно требовали погружения в волны отдохновения, однако накатившая на него дрема так и не принесла желаемого результата. Вместо того чтобы отключиться, его мозг продолжал улавливать и анализировать звуки, запахи и мысли. Просительный голосок Юлии – девочка уже выросла, ей четырнадцать, ее туника плотно облегает совсем не девическую грудь, а водопад ее волос так напоминает Корнелию. И при всем этом его умные и пронзительно голубые глаза. Замечательная девочка! Счастлив будет тот, кого она выберет себе в мужья. Хорошо бы, чтобы и этот человек одарил ее счастьем. А вот теперь слышен мягкий и в то же время строгий голос Аврелии. Наверное, отчитывает внучку за какой-нибудь, как всегда малозначительный проступок. Как же это похоже на матушку: командовать, расставлять точки над «и» и считать себя правой во всем. Не открывая глаз, Цезарь невольно улыбнулся: но ведь это же и его собственные черты! А с другой стороны, почему он должен сомневаться в своей правоте?! Боги не дали ему повода усомниться в ней ни одного раза. В его правоте сомневались люди, сомневались до тех пор, пока не осознавали ее на собственной шкуре, правда, при этом уже посредством череды совершенных к тому моменту ошибок и глупостей. А Цезарь всегда и во всем оказывался прав. Не сомневался в нем один лишь Септимий Корнелий, который поверил ему однажды раз и навсегда. Корнелий. Слышно, как он повернулся на своей солдатской постели у двери в кабинет. Повернулся и всхрапнул с неразборчивым бормотанием. Счастливый! Ему, в отличие от меня, что-то снится. Мой верный раб. Или друг? Нет, скорее все-таки верный и преданный раб. С другом ведь общаются, ему что-то рассказывают, с ним советуются. А Септимий? Тот просто не готов слушать и советовать. Он всегда согласится с любым решением Гая Юлия, априори считая слова хозяина единственно правильными. Он таков, и его не пе-ределать. Да и не к чему это. Это ведь так прекрасно, когда рядом есть не сомневаю-щийся, абсолютно доверяющий тебе человек!
Цезарь откинул плащ и сел, опустив ноги вниз. Он не знал почему, но его по-тянуло вдруг туда, куда он запретил себе входить много месяцев назад, приказав оста-вить там все в первозданно-нетронутом виде. Не обуваясь, чтобы не потревожить сон Септимия, Гай Юлий неслышно приблизился к тому месту, где когда-то неожиданно началось и внезапно оборвалось его счастье. Прикрывавший вход в спальню Корнелии полог был отодвинут, из щели вдоль стены пробивалась струйка света. Бросив взгляд внутрь, он вздрогнул и попытался унять бег устремившегося вниз сердца. Этого просто не могло быть! Она умерла! Она в царстве Диспатера, а оттуда, как известно, пока что никто не возвращался. И все же она была там, стояла на коленях подле своей кровати, разметав черные кудри по подушке, и тихонько плакала. Цезарь потряс головой, прого-няя невольное наваждение. Юлия! Все так же тихо он подошел к пустому ложу жены и опустился на колени рядом с дочерью. Закрыв глаза, он повернул голову в сторону Юлии и замер. Из-под опущенных век Цезаря по поросшей дорожной щетиной щеке покатились две сиротливых слезинки. 
- Я люблю тебя, папа! – она произнесла эти слова лишь спустя некоторое вре-мя, произнесла тихо, сквозь собственные слезы. – Нам не хватает ее обоим, - это так, но мы ведь сильные. Правда, папа? И у меня есть ты, а у тебя есть я. – Ее ладонь коснулась волос Гая Юлия, заставив его снова вздрогнуть и еще сильнее вжаться в покрывавшие ложе простыни. Они до сих пор хранили ее запах, а прикосновение дочери один в один повторяло прикосновение Корнелии.

*    *    *

- Мне не доставало тебя, Цезарь, - после обмена радостными объятиями взвол-нованно объявил ему Красс. – Нам всем тебя не хватало. Без тебя мы просто зашли в тупик. Оптиматы снова поднимают голову. Консулы этого года, Луций Цецилий Ме-телл и Квинт Марций Сервий Ватия, - оба принадлежат к их партии. Если бы не право трибунов налагать «вето», мы лишились бы всех приобретений. Катилина брызжет слюной на каждом заседании сената, но не более того. Он пыжится выставить себя мудрым и проницательным политиком. Согласен, - Марк Лициний вздохнул, – он не-глуп, однако до твоей политической прозорливости, твоего чутья и умения просчитать расстановку сил ему очень и очень далеко. В результате, нам удалось удержать в своем подчинении институт трибунов, зато мы потеряли практически все высшие магистратуры.
- Ты растолстел, Марк Лициний, - вместо ответа совершенно неожиданно за-метил банкиру Цезарь. – Второй подбородок, щеки почти до плеч, животик, достойный какого-нибудь Метелла или Цетега, но никак не Красса. Ты болен, друг мой?
- Я нервничаю, Гай Юлий. А когда я нервничаю, то ем в два раза больше, чем обычно.
- Есть от чего нервничать? – спокойно спросил Цезарь.
- Ты что, не слушаешь меня что ли?! – возмутился Красс.
- Напротив, напротив, Марк Лициний, слушаю и слушаю очень внимательно, но не слышу ничего, кроме дифирамбов в мой адрес, стенаний по поводу расстановки сил в сенате и оценки способностей Катилины.
- Что ты хочешь услышать? – недовольно проворчал Красс. – Спрашивай. На-верное, будет лучше, если я стану отвечать на твои вопросы.
- Как Помпей?
- Недоволен всем и вся. Консульство его окончилось, как, впрочем, и мое. Но он в надежде на командование войсками в войне с Митридатом проигнорировал рас-пределение провинций. Однако сенат отказался сместить Лукулла, и Магн оказался не у дел. Теперь он ворчит по поводу того, что банкирский дом Красса гребет деньги из Азии, а его, Помпея, оставили с носом. 
- А что об азиатских событиях сообщают твои люди?
- Митридат бежал к Тиграну Армянскому. Тот, хотя и не очень охотно, но все же предоставил тестю необходимое убежище. Подогреваемый с одной стороны собст-венными амбициями и с другой стороны желанием, не повторяя ошибок Суллы, окон-чательно раздавить понтийскую змею, Лукулл двинулся в Армению. Он взял Тиграно-керт, город, где хранилась казна армянского царя. Сенат ликовал. Армия превозносила своего полководца до небес, а он рвался вперед. Сейчас Луций Лициний находится на пути к армянской столице. Говорят, что поход проходит довольно неудачно. Голод и холод высокогорий подбивают четыре легиона перейти от ворчания к открытому бунту. Ситуация неустойчива и взрывоопасна.   
- Отлично! – хлопнул ладонью по подлокотнику кресла Цезарь. – Похоже, Лу-кулл пережил свою воинскую удачу. Помпею осталось подождать совсем немного. Его просто нужно занять чем-нибудь на это время. Значит, мой следующий визит к Магну. А потом настанет очередь Катилины. Нужно срочно восстанавливать прочную структу-ру двух наших треугольников. Оптиматы содрогнутся от нашей мощи, и содрогнутся они еще не раз.

*    *    *

Он пригласил Помпея в свой дом, хотя и не любил, когда чужие люди пересту-пали порог его жилища. Он справедливо полагал: каждый входящий обязательно при-коснется к дорогим его сердцу предметам, если не пальцами, то хотя бы взглядом; а еще гость непременно попытается оставить в его доме частичку своего не всегда ра-дужного настроения, и еще, удалившись восвояси, визитер, конечно, станет обсуждать самого Цезаря, его домочадцев, его быт и нравы.
За обедом они обменялись десятком ничего не значащих фраз, оставив основ-ную цель их беседы для кабинета. Здесь Гней Публий уже не стеснялся ни в интонации, ни в выражениях собственного негодования. Цезарь довольно стоически вынес поток неуклюжего красноречия Магна, после чего спокойно заметил:
- Нужно подождать еще немного.
- Что?! – лицо Помпея моментально сделалось багровым. – Опять подождать?! Сколько ты предлагаешь мне подождать на этот раз?! Пойми, Гай Юлий, я не могу си-деть, сложа руки. Просто не могу, и все тут! Мне не нужны все эти ваши вонючие про-винции. Зачем мне обирать их, если на доходы с одного только моего родного Пицена я могу безбедно существовать в Риме, - ты понимаешь, в Риме! – круглый год. Но я не могу существовать. Я человек действия. Война – победа – триумф! Вот все, что на сего-дня нужно Помпею Магну! А что вместо этого? Вместо этого я вынужден терпеть на-смешливые взгляды Катона и гнусное хихиканье Цетега!
- Ничего страшного, - все также спокойно ответил на выпад Цезарь, заметив про себя, что в гневной тираде Помпея все-таки прозвучало слово «триумф». Он просто не мог жить без славы, этот Гней Публий Магн. Без нее он хирел, теряя, очевидно, ува-жение к самому себе. – Ты получишь свой театр действий уже на следующий год.
- Где? – Помпей поднял на Гая Юлия полный скепсиса взгляд. – Ты отправишь меня выяснять отношения с германцами или предложишь наведаться в далекую Брита-нию? А может быть, сразу с глаз долой, к сарматам или, еще лучше, пойти по стопам Александра Великого и сгинуть в Индии?
- Ни то, ни другое, ни третье. Ты останешься вблизи Рима, ты можешь даже не покидать его пределов, и, тем не менее, ты получишь империй, не меньше десяти ле-гионов, мощный флот, славу и триумф.
- И кто же станет моим врагом у римских стен?
- Пираты.
- Сумасшедшее предложение! У меня просто нет слов, – развел руками Пом-пей.
- Нет, Гней Публий, трезвый расчет, - не давая Магну времени для возражений, Цезарь перешел к изложению своего плана. – Сначала мы усилим угрозу. Используем деньги Красса. Осторожно перекупим запасы хлеба в самом Риме, а потом оплатим награбленную пиратами пшеницу. 
- Красс не согласится с такими потерями, - Помпею все-таки удалось прервать его рассуждения.
- Согласится, хотя бы потому, что потом продаст это же зерно государству, но уже в два, а то и в три раза дороже.
- Опять жирный кот снимет свои сливки, - буркнул Магн.
- Ты снимешь больше, - взмахнул рукой Цезарь, призывая собеседника к мол-чанию. – В результате недостатка хлеба в Риме поднимется волна недовольства, винов-ником которого назовут пиратов. Сенат снова будет склоняться к полумерам, и тут мы озвучим закон о неограниченных полномочиях для борьбы с вековой заразой. «Доко-ле?» – спросим мы, и будем вопрошать до тех пор, пока с нами не согласятся даже са-мые твердолобые. В конце концов, мы проломим эту стену. Твоя кандидатура не вызо-вет больших сомнений, особенно если при изложении плана действий ты сошлешься на необходимость атаковать пиратские гнезда сразу по всем направлениям. Я прикинул, поразмыслив на досуге над картой: таких направлений десять, по легиону на каждое. Чтобы заткнуть рты самым непримиримым, ты предложишь поставить легатами во главе каждого своего легиона именно оптиматов. Жадность решает все: в надежде поживиться за счет пиратского добра они согласятся и не на такое решение. У нас тоже появится на руках неплохая комбинация: в случае провала любой из атак будет, кого обвинить, и будет, кого призвать к ответу за неудачу. Поверь мне, игра того стоит. За год, максимум за два, ты на самом деле избавишь Рим от постоянной пиратской угрозы, следовательно, обеспечишь себе бесспорный триумф. Это раз. Ты с лихвой вернешь в казну все потерянные на покупке хлеба и снаряжении легионов деньги. Это два. Ты не забудешь наполнить свой кошелек, ибо, что бы ты ни говорил, деньги нужны всем. Это три. И, наконец, самое главное - у тебя в руках будет десять легионов, с которыми ты плавно перетечешь в Азию, на смену Лукуллу. К этому времени наш неистовый Луций Лициний окончательно свернет себе шею в бесплодной погоне за Митридатом. Его четыре легиона крайне измотаны и ропщут на своего командира. Тебе же, после триумфальной победы над киликийским отребьем, не посмеет отказать никто: ни в сенате, ни в Риме. Ты заменишь Лукулла, и отныне Митридат будет принадлежать тебе и одному только тебе. А дальше время наступления очередного триумфа Магна будет зависеть лишь от самого Магна.
Во время речи Цезаря Помпей поднялся из кресла и ходил по комнате, взвол-нованно теребя складки тоги. Он остановился в наступившей тишине, желая, очевидно, высказать очередные сомнения в гениальности предложенного Гаем Юлием плана, но внезапно застыл посреди кабинета с открытым ртом. Где-то неподалеку прозвучал звонкий девический голос и смех: Юлия, скорее всего, затеяла очередную шутливую перепалку, протестуя против наставлений Аврелии.
- Кто это? – ошеломленно выдавил из себя Гней Публий: интонации дочери Цезаря, как две капли воды, походили на интонации Корнелии.
- Дочь. Юлия.
- Она похожа… на нее, - голос Магна прервался на мгновение.
- Да, очень, - пальцы Гая Юлия дрогнули, однако он тут же подавил в себе на-хлынувшие воспоминания. – Временами мне кажется, что это - Корнелия.
Помпей замолчал, пытаясь справиться с волнением. Он и не подумал больше возвращаться к теме беседы, считая ее исчерпанной. Он согласился с планом Цезаря окончательно и безоговорочно. Триумвират был восстановлен.
Уходя, Гней Публий с глубоким вздохом обронил одну единственную фразу:
- Ты счастливчик, Гай Юлий. Боги возвратили тебе твою Эвридику, и для этого тебе даже не пришлось спускаться в ад.


II.

На одной из теперь почему-то таких редких встреч со Спуринной он пододви-нул к другу два лежавших на столе увесистых мешочка с деньгами.
- Что это? – удивленно спросил фракиец.
- Талант серебром. Насколько я помню, твоя чрезмерная щепетильность не по-зволила поправить финансовое положение твоей семьи за счет Дальней Испании. Ах, Леонидас, Леонидас, когда же ты, наконец, повзрослеешь и поймешь, что во взрослой жизни просто нет места для детских идеалов! Здесь лгут, изворачиваются и обманыва-ют на каждом шагу, а данное слово окружающие нас люди готовы нарушать бесчис-ленное количество раз. Представляю, как бедствовали бы и голодали твои жена и дети, когда бы боги дали тебе их! Но ведь и так ты до сих пор содержишь престарелых ба-бушку и мать и еще помогаешь младшим братьям. Эти деньги нужны, чтобы поддер-жать их.
- Нам вполне хватает того, что у нас есть, - нахмурился Спуринна.
- Это сегодня. А завтра не хватит, потому что завтра в Риме не будет хлеба. Начнется голод, Леонидас. И это не мой прогноз, это – реальность. К ней нужно подго-товиться заранее. Обеспечь своих близких хлебом на ближайшее время. Возьми эти деньги.
- Не люблю брать в долг, Гай Юлий. Особенно у друзей. Одолжившись один раз, можно потерять друга на всю оставшуюся жизнь.
- Намекаешь на меня? – взгляд Цезаря сделался отчужденно холодным. – На то, что я занимаю деньги у Красса.
- Нет, просто говорю о собственных принципах.
- Тогда позволь заметить: если друг отказал тебе в дружбе из-за того, что ты взял у него в долг, значит, это был не друг. И потом, с чего ты решил, что я даю тебе в долг. Эти деньги - подарок, и подарок даже не тебе, но твоим родным и близким.
- Не все так просто, Гай Юлий. Если бы речь шла о двух равных, может быть, и долг, и подарок были бы приемлемой формой общения. Однако сыну бедного вольно-отпущенника не пристало брать деньги у богатого и знатного патриция. Этого мне не позволит сделать моя гордость.
- О чем ты, Леонидас?! – Цезарь выпрямился во весь рост. – Причем здесь вольноотпущенник и патриций?! В тебе говорит не гордость, а гордыня! Ты же мне друг, Спуринна!
- Да, действительно, я был другом тому Гаю Юлию, с которым судьба свела меня на берегу Тибра, - после некоторого молчания сказал фракиец. – Я дружил с тем Цезарем, который принимал меня в доме своей первой и второй жены. Я делил дружбу с тем Цезарем, что вел за собой легионеров в азиатской кампании Минуция Терма, и тем Цезарем, который любил и заботился о крошке Лидии. Но я плохо понимаю того Цезаря, что ввязался в грязные политические интриги, того Цезаря, что вынашивал и привел в действие план жестокой расправы с пиратами, того Цезаря, который довольно спокойно дал себе право утаить часть государственных налогов в Дальней Испании. И я, не задумываясь, взял бы деньги в долг у первого из Цезарей, но не могу принять даже подарка от второго из них. 
- Возьми деньги, Леонидас, - Гай Юлий обессилено опустился в кресло, закрыв лицо ладонью. – Ты погубишь близких тебе людей.
- На все воля богов, Цезарь, и ты это знаешь не хуже меня.
Они расстались, чтобы встретиться через два месяца. К этому моменту ситуа-ция в Риме достигла своего апогея. Голод шествовал по улицам Вечного города, безжа-лостно выкашивая стариков и детей. Сенат постановил раздать последние запасы хлеба, но их хватило ненадолго. Эрарий раскрыл свои двери, однако на имевшиеся средства нечего было купить: сицилийское, азиатское и африканское зерно пробивалось сквозь пиратские сети лишь тоненькими струйками, цена на которые взлетела до баснословных высот, и была попросту недоступна ни для казны, ни, тем более, для карманов простых горожан. На улицах стало неспокойно. Как всегда пролилась кровь, и как всегда это была кровь невинных жертв. Плебс требовал от отцов города решений, решений незамедлительных и эффективных.
Гай Юлий собирался в сенат, когда в кабинет вошел Спуринна, почерневший, с впалыми щеками, печальный и опустошенный.
- Сначала умерла бабушка, а сегодня скончалась и мать. В семье младшего брата умерли двое детей, у среднего - трое и жена при смерти.
- Прими мои соболезнования, - Цезарь не стал напоминать о том, что предлагал другу деньги и спасение.
- В городе идут разговоры, что кто-то собирает зерно на корню, не гнушаясь перекупать его у пиратов. Это так? – фракиец смотрел ему прямо в глаза.
- Возможно, - Гай Юлий не отвел взгляда, выдержав излившиеся на него гнев и презрение.
- Опять твоя «политика»? – на этот раз в зрачках Леонидаса светилась тихая покорная грусть.
- Да, это политика, - твердо ответил Цезарь.
- Там, на улицах, умирают люди. Это – цена твоей политики?
- Да, они умирают, - кивнул головой Гай Юлий, – но умирают не просто так. Они умирают для того, чтобы лучше жили их дети и внуки. Так решили боги, и тебе, Леонидас, известно не хуже меня, что смертным не следует пенять на волю небожите-лей.
- Ты демагог, Цезарь, - устало махнул рукой Спуринна.
- Я всего лишь политик.
- Кому нужна политика, которую лепят грязными руками?!
- А политика, друг мой, это не белый праздничный хлеб на столе патриция. Политика – это черный грязный ржаной хлеб бедняка с чечевицей и отрубями. И если ты пришел убеждать меня в обратном, тогда ты пришел зря.
- Я пришел проститься, Гай Юлий, - грустно улыбнулся фракиец. – Я покидаю Рим. Бабка перед смертью просила меня отправиться в Фессалию, к тамошним колду-нам и ведьмам. Она сказала, что военная форма не для меня и что мне нужно освоить премудрость знахарства и врачевания. Так от меня получится больше пользы. Я обещал ей. Прощай, Цезарь. Мне жаль, что мы перестали понимать друг друга. И все же я по-прежнему люблю в тебе того, давнего Цезаря, люблю и преклоняюсь перед ним.
- Пусть боги не обделят тебя удачей, Леонидас, - Гай Юлий крепко обнял друга на прощание. – И, может быть, они еще сведут нас с тобой на жизненном пути.

*    *    *

- Они едва не проломили мне голову! – в курию, где заседал сенат, ввалился испуганный Бибул, по лицу которого стекала струйка крови. Трясущимися от страха руками он быстро закрыл двери и привалился к ним спиной. Ворвавшийся в помеще-ние шум многоголосой площади утих, но не пропал совсем.
- Что там происходит?! – председательствовавший в это время консул Серви-лий Ватия старался выглядеть спокойным.
- Что происходит?! – истерически взвизгнул Марк Кальпурний, пытаясь унять кровотечение из рассеченного камнем темени краем сенаторской тоги. – Ты интересу-ешься, что там происходит?! Там, Квинт Марций, бунт, самый настоящий бунт. Там люди, и они хотят есть. Они хотят жрать, консул. Оголодавшие желудки плебса требу-ют, чтобы их набили хлебом! «А где хлеб? Где он?» - спрашивают эти люди у нас. И мы, дорогой Ватия, не можем дать им ответа. А не услышав обнадеживающих фраз, они начинают бить нас. Мне еще повезло, а вот Цезарь, тот прямо-таки попал в самую гущу толпы. Не исключено, что его убили.
- Не велика потеря, - буркнул Катон в сторону сидящего рядом Гортензия. – Одним возмутителем спокойствия будет меньше. Вздохнем свободнее. – Он помолчал и прибавил. – Еще неизвестно, кто стоит за всеми этими беспорядками. Говорят, что хлеб скуплен на корню. – Катон многозначительно посмотрел в сторону Красса. – И не исключено, что за всем этим стоит изощренная фантазия Цезаря.
- Не говори глупостей! – возмущенно всплеснул толстыми ладошками Цице-рон. – Ты за любым чихом готов видеть происки Гая Юлия. Но любой умысел должен быть сначала доказан. В чем ты хочешь обвинить Цезаря? Для чего ему устраивать бес-порядки?
- О, Марк Туллий, заткнись, пожалуйста. Твоей разжиревшей заднице вовсе незачем искать оправданий для Цезаря. Он отыщет их и без тебя. Этот человек готов устроить скандал просто так, ему не для чего искать причины и поводы. Если бы я знал и понимал его далеко идущие замыслы, я давно вывел бы его на чистую воду. 
- Катон, - вмешался Катилина, – нам и так хорошо известно, что ты видишь не дальше собственного носа. Так не давай же лишних поводов убедиться в этом.
Перепалка грозила затянуться, однако дверь курии снова распахнулась, на ко-роткое время впустив в зал рев возмущенной толпы. В открытый проем пролетел бро-шенный кем-то увесистый булыжник. Однако большее впечатление на собравшихся произвел вид возникшего на пороге Цезаря. Разорванная тога была забрызгана кровью, ссадина на лбу, синяк на скуле, руки сжимают обломок какой-то палки. И, тем не ме-нее, веселый, дерзкий, вызывающий взгляд.
- Ура! Отцы города, еще немного, и каждое наше появление в сенате можно будет смело расценивать как проявление присущего нашему народу знаменитого рим-ского героизма! Вы довольны?! Своей нерешительностью и тугодумством вы возроди-ли, наконец, нравы и лучшие качества наших предков! Я горжусь вами, господа сенато-ры!
- Не юродствуй! – зло выкрикнул Катон.
- О чем ты, Марк Порций?! Какое юродство, если меня чуть не разорвали на части. Когда бы не геройство моих слуг, вы уже сегодня могли ожидать приглашения на мои похороны.
- Жду этого и никак не могу дождаться, - прошипел Катон в сторону Гортен-зия.
- О какой нерешительности ты ведешь речь, Гай Юлий? – в голосе Квинта Марция Ватии явно слышались тревожные нотки.
- О самой простой, консул. Когда же мы отважимся нанести сокрушительный удар по киликийским грабителям?! Где наша римская гордость?! Эти ублюдки сегодня диктуют нам правила игры, а мы просто утираем откровенные плевки в нашу сторону и боремся с собственным народом, вместо того, чтобы сражаться с пиратами.
- У тебя есть предложения, Цезарь? – Квинт Марций даже привстал с куруль-ного кресла.
- Они есть у меня, консул! – в мгновенно наступившей тишине все взгляды устремились в сторону поднявшегося со своего места трибуна Авла Габиния.
- Помпеев прихвостень, - снова проворчал Катон, однако на этот раз куда громче обычного, настолько громче, что сидевший в первом ряду Магн вздрогнул, а по его затылку разлилась багровая краска гнева.
- Говори, трибун! – требовательно поднял ладонь Ватия.
И слово прозвучало. Оно прозвучало так, как это и планировал Цезарь. Импе-рий для борьбы с пиратами. Для того, кто может им воспользоваться с тем, чтобы уничтожить разбойничье племя раз и навсегда.
- Для кого? – не вытерпел Катон. – Уж не для Помпея ли?!
- А что ты имеешь против Помпея, Марк Порций? – вопрос прозвучал с совер-шенно неожиданной стороны. Этого не мог спланировать даже Цезарь. Вопрос задал претор Луций Квинкций, один из тех, кто достойно представлял партию оптиматов и в сенате, и в римской республике. – За плечами Гнея Публия не одна успешная кампания и богатый военный опыт. Раз Габиний поднял этот вопрос, значит, в голове у Магна есть какой-то план. Я готов выслушать его.
- План у Помпея?! - ворчливо и незаметно для всех бросил Катон Гортензию. – В голове у Помпея одна только пустота. Если он даже и скажет что-либо, следователь-но, придумал это кто-то другой. И я, похоже, знаю, кто он, этот другой.
- Помолчи, Марк, - так же тихо одернул приятеля Гортензий, добавив во всеуслышание. – Я тоже готов выслушать Гнея Публия.
Поднявшийся со своего места Помпей обладал одним совершенно незамени-мым качеством настоящего руководителя: услышанную, вложенную ему в голову и разжеванную мысль он воспринимал как свою собственную, а потому мог излагать ее четко и без запинки. План Гая Юлия снова был реализован без потерь. Сенат поворчал, однако согласился с предложением, приняв закон Авла Габиния и наделив Гнея Публия неограниченными полномочиями на суше и на море, правом использовать государственную казну и правом набирать новые легионы.
Оба консула вышли за двери курии, чтобы успокоить народ, вложив в его сердца надежду на скорое избавление от напастей. К Гаю Юлию тем временем поспе-шил сидевший до этого рядом с Катилиной Красс.
- Что случилось, Цезарь? – во взгляде финансиста ясно читались испуг и опа-сение за друга, маячивший вдалеке Луций Сергий также выглядел достаточно встрево-женным. – Ты что, не мог нанять охрану?
- Для чего, Марк Лициний? Чтобы она помешала разыграть мне этот предна-значенный для легковерных тугодумов спектакль. Кровь на тоге овечья, ссадину на лбу я сделал себе сам подобранным на улице камнем, который швырнул в зал перед своим появлением, им же я «подправил» и цвет скулы. Оставалось лишь разорвать тогу и по-добрать палку поувесистей, но это уже, что называется, дело техники. Зато теперь ни-кто не свяжет мое имя с прозвучавшим сегодня предложением, а тем более с творящи-мися за стенами курии событиями. И какая с моей стороны получилась великолепная иллюстрация к необходимости принятия закона Габиния! Все это прекрасно, как пре-красно и то, что Помпей отныне успокоен, а его руки развязаны. В конце концов, он ведь действительно способен ликвидировать угрозу пиратства на корню. И пусть так и будет!
 - Не повернет ли он свои легионы потом против нас? – опасливо заметил Красс.
- Он бредит Азией, Марк Лициний, Азией, но не Римом. И потом: он полково-дец, а вовсе не диктатор.
- Тебе виднее, Гай Юлий, - пожал плечами Красс. – В этом я не стану с тобой спорить.
- Спасибо, Марк. Надеюсь, ты не станешь спорить со мной и в том, что как только первые корабли с легионерами выйдут в море, тебе следует очень осторожно выбросить на рынок часть спрятанного хлеба. «Успехи» Помпея должны быть скорыми и ощутимыми. Но постарайся, пожалуйста, чтобы цены на зерно не были чрезмерными. Завысив их в два раза, ты все равно останешься в выгоде, а пятикратное превышение цены непременно привлечет к себе излишнее внимание наших противников. Оптиматы в массе своей люди весьма недалекие, но для их недалекости, к сожалению, существует вполне ощутимый предел.
- Я не буду жадным, Цезарь, - кивнул головой Красс.


III.

Катилина явился в дом Красса уже к обеду следующего дня.
- Вы водите меня за нос!
- О чем ты, Луций Сергий? Кто и с какой целью, как тебе кажется, обманывает тебя?
- Вы все. Ты, Помпей и Цезарь. Вы стакнулись за моей спиной и плетете лишь вам понятные интриги. Я же, как дурачок, нужен вам только для того, чтобы драть глотку в сенате, отстаивая ваши, совершенно неизвестные мне планы.
- Какие планы? Какие интриги?! Кто?!! – Марк Лициний выглядел совершенно изумленным. Плох тот банкир, который не сумеет убедить своего клиента в абсолютной надежности своего банка накануне его краха. Красс был хорошим банкиром. – Ты прекрасно знаешь, что я дружен с Гаем Юлием. В конце концов, я ссужаю его деньгами, а он исправно возвращает мне проценты. Я в относительно неплохих отношениях с Гнем Публием: наше совместное консульство примирило нас. Но ты же прекрасно знаешь, какая пропасть лежит между Магном и Цезарем. Имя этой пропасти – Корнелия, и даже смерть несчастной женщины не примирила обоих. Они просто терпят друг друга, но не более того. Так что вовсе не следует увязывать наши имена так, как сегодня сплетаются между собой имена Цезаря, Красса и Катилины. И «за твоей спиной» нет никакого заговора!
- Нет, есть! Вчера в сенате я собственными ушами, а слух у меня очень тонкий, слышал, как Цезарь говорил тебе, что «никто не свяжет его имя со вчерашним предложением». Что это, как не прямое признание близости с Помпеем?! Молчишь?! Вот-вот, тебе просто нечего возразить мне, Марк Лициний.
- Напрасно ты так думаешь, Луций Сергий. Здесь нечего возражать. Абсолют-но нечего. Ты отлично помнишь, что Магн рассчитывал на командование в азиатской войне с Митридатом. Зная беспокойный характер Лукулла, мы все понимали, что рано или поздно он быстро свернет себе шею, и сенат примется искать ему замену. Никто не виноват, что у Луция Лициния пока что все ладится. Тем временем, столь же нетерпе-ливый Помпей измаялся настолько, что был готов совершить любую глупость, в том числе и перейти в лагерь оптиматов, лишь бы не сидеть, сложа руки. Нужны были срочные меры. Вот я попросил нашего хитроумного Улисса, Гая Юлия, найти выход из щекотливой ситуации. План Цезаря разработан по моей просьбе, и именно я, а не Це-зарь, довел его до ума Магна. Гай Юлий только играл свою роль до победного конца. И ты же видел, что это не Помпей, а я подошел к нему вчера в сенате. Неужели, зная не-далекость ума Гнея Публия, ты мог подумать, что близость между ним и Цезарем, даже если бы таковая и существовала, что в принципе невозможно, так долго оставалась бы незамеченной?! Ты поражаешь меня, Катилина, и заставляешь сомневаться в твоем собственном разуме. Так чем же ты недоволен, Луций Сергий?
- А чем быть мне довольным, Красс?! Когда я соглашался поддержать вас с Магном, вы оба обещали мне консульство. Что же в результате? Да, на сегодня у меня есть должность претора, но время-то уходит. Прошло три, ты слышишь, Марк Лицний, целых три года, а я так и не приблизился к своей заветной мечте ни на один сколько-нибудь значительный шаг! Теперь Помпей снова при должности, ты при деньгах, а вместо меня консулами на следующий год избраны Гай Кальпурний Пизон и Маний Ацилий Глабрион. Где справедливость, я тебя спрашиваю, Красс, где она? Похоже, консулом скорее станет твой дружок Цезарь, нежели им сделаюсь я, Луций Сергий Ка-тилина!
- Что ты заладил одно и то же. Цезарь! Цезарь! Будто бы Цезарю больше нечем заняться, кроме того, как мечтать обойти тебя в погоне за консульством. Во-первых, он еще не был ни эдилом, ни претором. А, во-вторых, если хочешь знать, у Гая Юлия сей-час имеются дела поважнее.
- Это какие же? – Катилина скривил губы в ядовитой усмешке.
- Такие, какие есть у любого холостого мужчины, - словно нехотя выпалил Красс. – Он ищет себе достойную жену.
- Что?! – ехидство на лице гостя сменилось откровенным изумлением.
- То, что ты только что слышал!

*    *    *

Ситуация сложилась так, что Марку Лицинию первым пришлось заговорить с другом о женитьбе. Цезарь до слез смеялся над рассказом финансиста о его разговоре с подозревающем всех и вся Катилиной.
- Ну и хитрая же ты лиса, Красс! Вывернулся из такой западни! Но какой це-ной! Не мог придумать, что-нибудь получше?
- Что, например?
- Сказал бы, что после Испании я, следуя твоим указаниям, увлекся финансо-выми играми, или что заранее готовлю почву к своему избранию эдилом через два года, или что я занят воспитанием дочери.
- Тебе смешно, а мне было вовсе не до смеха. Катилина и так не отличается особым спокойствием, взбешенный же разыгрыванием его втемную, он может натво-рить такого, что даже невозможно себе представить.
- В истории Рима было много такого, о чем никто не мог и подумать, - спокой-но заметил Гай Юлий и улыбнулся. – Но разве это повод для того, чтобы подставлять друзей?
- Хватит острить! Не до шуток. Мы успокоили Помпея, теперь нужно угомо-нить Катилину, иначе быть беде.
- Что прикажешь сделать для этого?
- Жениться! И притом срочно!
- Ты все сказал, друг мой? - лицо Гая Юлия сделалось холоднее мрамора. – Поверь, Марк Лициний, я сам знаю, что и когда мне нужно сделать. И окончим этот разговор.
Однако разговор на тему женитьбы продолжился и продолжился он совершен-но неожиданным для Цезаря образом. Неожиданным, потому что затеяла его Юлия. Возвратившийся после опустошительного вечера, проведенного им с Сервилией, Це-зарь отдыхал в кабинете, перебирая поступившие вчера письма. «Глаза и уши Красса» - служащие его разбросанных повсюду финансовых представительств, сообщали о раз-вернутой Магном деятельности. Пятьсот кораблей, десять полноценных римских ле-гионов и свыше шестидесяти тысяч матросов и ополченцев – именно столько Помпею удалось собрать и вооружить за достаточно короткое время, используя деньги казны, свои личные средства и услужливо предоставленный Крассом заем. Война с пиратами началась не на десяти предложенных Цезарем направлениях, а почти на тридцати. Гней Публий поделил Средиземное море и его побережье на сектора, куда направил флотилии из пятнадцати-двадцати военных галер. Одновременно он нанес удары и по прибрежным базам пиратов. Кампания пошла успешно с самого начала. Хлеб и деньги буквально хлынули в Рим, мгновенно закрыв рты тем из сенаторов, кто еще пытался ворчать по поводу неограниченных полномочий Помпея. Магн купался в лучах собственной славы. Теперь уже никто просто не осмеливался сомневаться ни в его способностях полководца, ни в его воинской славе, удаче и прозорливости.
«Так создаются герои, - утомленно подумал Цезарь, откладывая записи в сто-рону. – Вовремя подсказать нужное направление действий, убедить принять это на-правление как единственно возможное, подкрепить решимость деньгами да совершить пару-тройку грязных политических махинаций. И вот уже перед вами он – герой и спа-ситель отечества! Вот она, харизматическая личность! Вот он, пример для следования и подражания! Бесстрашный, честный и мудрый для всех, и нерешительный, всегда готовый выставить себя на продажу и на поверку откровенно глуповатый, понятный до конца лишь тем, кто его сотворил. Избавь боги, меня оказаться в подобном положении, хоть когда-нибудь. Лучше уж вторая роль на публике и первая на самом деле. Не зря же говорят, что царя делает его свита. Конечно, хорошо быть сильным и мудрым «царем», по-настоящему первым человеком в Риме! Но вот возможно ли такое? И если возможно, то, как долго может продлиться подобное состояние вещей? Как долго Первый человек сумеет противостоять заговорам, явным и тайным попыткам уничтожить его…».
Его мысли прервал легкий шорох за спиной. Юлия! Прекрасная, расцветающая дивными красками юности Юлия! Когда он женился на Корнелии, той было немногим больше, чем сейчас их дочери. 
- Что-то случилась, красавица моя? – Цезарь ласково погладил упавшую на грудь копну черных шелковистых волос. – Разве ты не готовишься ко сну?
- Зашла пожелать тебе спокойных сновидений. Ты ведь так редко бываешь до-ма по вечерам.
- Дела. Юлия, политика – такая вещь, что, в основном, она делается по вечерам и ночью. Утром и днем она только созерцает и накапливает информацию, откладывая принятие решений на потом. Рим не спит, дитя мое, не спит никогда.
- Я понимаю, - дочь кивнула прижатой головой, немного отстранилась и во-просительно взглянула в лицо отца.
- Ты хочешь что-то спросить у меня? – чем старше становилась Юлия, тем бо-лее ласковым и нежным делалось отношение Цезаря к ней. И он не сумел бы точно от-ветить, почему это происходит. То ли оттого, что она все более походила на умершую мать, то ли оттого, что отец связывал с ней какие-то неопределенные будущие надеж-ды, то ли оттого, что с каждым годом взросления все ярче и ярче проявлялись природ-ный ум и прозорливость его дочери. 
- Да, папа.
- Спрашивай, единственная моя.
- Почему единственная? – брови Юлии поднялись кверху в лукавом изумле-нии. – У тебя ведь есть бабушка. А еще у тебя есть Сервилия.
- Ты об этом хотела спросить? – Цезарь немного смутился откровенности до-чери: он никогда не заговаривал с ней о своих любовных делах, хотя и понимал, что она догадывается о них, а может быть и знает совершенно точно. 
- Нет, не об этом, - Юлия немного помолчала, подбирая слова. – Ответь мне, пожалуйста, почему ты не женишься? Ведь после смерти мамы прошло уже достаточно времени.
Гай Юлий замер от неожиданности. Он не ожидал подобной темы и не знал, что ответить на прямой и весьма щекотливый вопрос дочери. Соврать, что не желает другой женщины в память о Корнелии, но как тогда быть с Сервилией, о которой Юлии явно известно достаточно многое. Сказать, что не хочет мешать растущей близости их с Юлией родственных душ, однако, к собственному глубочайшему сожалению, он бывал с дочерью не так часто, как ему бы того хотелось, и подобная фраза в его устах выглядела бы еще более лживой, чем предыдущая. Сослаться на римские законы, но уж эту-то откровенную неправду всезнающая Юлия развенчала бы в считанные мгновения. 
- На ком же ты предлагаешь мне жениться? – выжидающе высказался он во-просом на вопрос. – И для чего? – а это была совсем уж низкая уловка: заставлять отве-чать на поставленную перед тобою проблему подростка неполных пятнадцати лет, но Цезарь рассчитывал, что Юлия не заметит подобной хитрости со стороны отца.
- Как ты не понимаешь, папа? Мужчина просто должен быть женат. Нежена-тый мужчина – всегда объект для недомолвок и глупых измышлений!
- Почему же? – она действительно не разглядела коварного выпада Цезаря, од-нако на этот раз и сам он был удивлен достаточно глубокомысленным ответом Юлии.
- Я могу назвать тебе, по меньшей мере, десяток причин, - в голосе дочери смешно зазвучали менторские нотки. – Неженатого мужчину, например, очень легко обвинить в развращенности, если при этом он любит общество неверных жен или про-дажных женщин; или в жадности, если он не желает приводить женщину в дом только потому, что хотел бы сохранить в целости собственный капитал; или в отсутствии мужских качеств, если он вообще избегает женщин. А еще при этом его можно обвинить в любви к мужскому обществу. Вспомни хотя бы историю с царем Никоме-дом…
- Стоп! – Цезарь взял Юлию за плечи и придвинул ее лицо к своему. – Откуда ты знаешь о Никомеде? – не то, чтобы он был разозлен, однако ласковость в его голосе сменилась металлическими нотками.
- От бабушки, - девочка не выглядела испуганной, но была явно ошеломлена переменами отцовского настроения.
- Хорошо, Юлия, - теперь он желал окончания этого внезапно возникшего раз-говора. – Я обещаю тебе, что подумаю над тем, о чем мы только что говорили с тобой. А теперь, Киприда моя, отправляйся к своему ложу и готовься ко сну. Я еще зайду по-целовать тебя на прощанье.

*    *    *

- В чем дело? – этот вопрос он адресовал матери, как только встретился с ней утром следующего дня. Аврелия готовилась к выходу в город.
- Ты о чем?
- Все о том же, - не сомневаясь, что Юлия уже доложила бабушке о состояв-шейся накануне беседе, довольно строго выговорил Цезарь.
- А, это, - она попыталась перевести разговор в невинное русло.
- Матушка, - твердо отчеканил Гай Юлий. – Я не желаю, чтобы моему ребенку забивали голову всякой вымышленной об ее отце чепухой, порочащей меня в глазах Юлии!
Однако он забыл, чей характер унаследовал, практически, на большую его часть.
- Ах, он, видите ли, не желает! – резким движением руки Аврелия отправила прочь толпившихся за ее спиной слуг. – Может быть, ты желаешь, чтобы эта, как ты выразился, чепуха дошла до ее ушей в форме грязных разговоров, бродящих по рим-ским улицам и муссирующихся твоими врагами, сын мой?! Девочке вскоре выходить в свет. Или ты хочешь, чтобы эти сплетни полетели ей в лицо из салонных бесед заси-девшихся по домам матрон?! Я не всегда смогу защитить ее от изобилующих в жизни нечистот, а ты и подавно. Так не создавай же лишний повод для кривотолков!
- Пусть говорят, матушка, - он все еще надеялся оказать ей достойное сопро-тивление. – Если говорят, значит, помнят обо мне, значит, я еще жив!
- Жить можно по-разному, - Аврелия поджала сухие губы, давая понять, что не видит смысла в дальнейшем продолжении перепалки. – Женись, Гай Юлий! Женись, и все тут! Цезарь слишком известная личность, чтобы надолго оставаться холостым от-цом. Женись, пока они не приплели тебе инцест с дочерью!
Однако окончательно его добила Сервилия, к которой Цезарь помчался за уте-шением в тот же самый день. Не говоря ни слова, он набросился на любовницу, а затем задремал подле нее, утомленный и разморенный состоявшейся близостью. Женщина внимательно наблюдала сквозь приспущенные веки за его неровным дыханием, после чего спросила:
- Что-то случилось, Цезарь?
- Они все – безнадежно больные люди.
- Кто все?
- Все. Абсолютно все. Помпей играется империем, словно ребенок погремуш-кой. Катилина страдает неугомонной жаждой власти. Красс, как и каждый банкир, бо-лен любовью к деньгам и страхом потерять свои сестерции. Причем эта его боязливость распространяется почти на все действия окружающих. Даже матушка, и та попала в когорту больных.
- Чем провинилась Аврелия?
- Представляешь, она хочет, чтобы я женился. Причем мотивирует это не моим здоровьем, не желанием иметь помощницу в домашнем хозяйстве или, скажем, внука. Она опирается на какие-то гипотетические слухи, которые якобы могут распростра-ниться по Риму.
Сервилия приподнялась на локте, пристально посмотрела в глаза Цезаря и мягко провела пальчиками по его груди:
- Она права, Гай Юлий, и в глубине души ты это прекрасно понимаешь. Жизнь простого смертного никому не нужна. Он может позволить себе все: жениться или не жениться, работать или не работать, убивать рабов, воровать у соседей и даже спать с дочерьми. Но политик, Цезарь, если он, конечно, настоящий политик, это ведь не про-сто человек. Это эталон. Эталон личного поведения, эталон семьи и брака, эталон слов и решений. Женись, Гай Юлий. Ты просто обречен на это.
Он закрыл глаза и погрузился в молчание, ладонью удерживая руку Сервилии на своей груди. Женщина тоже молчала, ожидая решения своего любовника и господи-на. Наконец он открыл рот:
- Это заговор. Твой и Аврелии.
- Думай, как хочешь, любимый, - улыбнулась Сервилия.
- А раз это заговор, то, следовательно, у заговорщиков должна быть кандида-тура претендентки на роль будущей супруги.
- Возможно, - в голосе женщины прозвучали насмешливые нотки.
- И кто она?
- Помпея.
- Внучка Суллы?! – глаза Гая Юлия моментально раскрылись.
- Чем она плоха для Цезаря?
- Но ведь она же откровенная дура!
- Рядом с гением любая женщина будет выглядеть дурой, - парировала Серви-лия. – Зато ее кошелек вполне может потягаться с самыми тугими кошельками Рима, а моему милому политику всегда нужны деньги. Это, во-первых. Во-вторых, тебе не сто-ит откровенно рвать с оптиматами, по крайней мере, до тех пор, пока они представляют собой значительную силу. А ведь она, как никак, дочь Квинта Помпея Руфа. И, в-третьих, Помпея приходится родственницей Магну. Пусть дальней, но все же. А насколько я понимаю, укрепление отношений с Гнеем Публием - для тебя задача, если не основная, то и не самая последняя из задач. К тому же Помпея весьма сексуальна и в состоянии потворствовать любым изыскам Цезаря.
- По слухам, даже слишком сексуальна, - буркнул Гай Юлий. – Говорят, что этого добра в ней хоть отбавляй.


IV.

Они встретились на одном из обедов в доме Сервилии, обеде для двоих. Цезарь оказался на нем «случайным» гостем. В триклинии, пока они оставались втроем, разго-вор шел об откровенных пустяках: светские сплетни о том, кто, где, когда, что и по ка-кой цене. Зато потом хозяйка легко и незаметно оставила своих гостей наедине друг с другом.
Миндалевидные глаза, густые, завитые в колечки черные волосы модной при-чески, ямочки на обрамляющих пухлые чувственные губы щеках. Если к вышеперечис-ленному приплюсовать кошачьи движения плавных изгибов пышущего жаром страсти тела, то можно сказать, что портрет Помпеи Руфины был написан полно и окончатель-но.
- Ах, Гай Юлий, как же давно я мечтала познакомиться с тобой. Я так много о тебе наслышана. Говорят, ты самый лучший любовник в Риме, - она не давала вставить даже одного короткого слова, выговаривая фразы плавно и с придыханием. При этом глаза Помпеи светились влажным блеском, отражавшим готовность к соитию в любом его виде и форме. – Поверь, когда женщины собираются вместе, они говорят только о тебе. Я вообще удивляюсь, как тебя терпят их мужья. Услышь они наши разговоры, они бы просто позеленели от ревности. Да что говорить. В наше время мужчин практиче-ски не осталось. Они считают, что пределом мужских качеств является правильно надетая тога. Этих двуногих самцов вовсе не заботит мысль о том, чтобы доставить удовольствие нам, бедняжкам. Но ты ведь не такой, ведь не такой же, правда, Гай Юлий?
«Уф! Наконец-то ты взяла паузу в своих бреднях!» – подумал Цезарь, отвечая вслух:
- Вряд ли мне пристало хвалить что-либо в самом себе, Помпея. Зато я с уве-ренностью могу сказать, что напротив меня сидит четвертая из трех сестер Граций, не уступающая им ни в чем. Поверь, мне стоит большого труда держать себя на расстоя-нии от подобного совершенства.
- Ах, это иллюзия! – кокетливым взмахом изящной ручки приняла комплимент мужчины женщина. – Боги любят туманить разум людей!
«Ого! Да ты ведешь игру по всем правилам! В твоем мозгу, похоже, имеется в наличии набор из пары десятков даже не сильно заезженных фраз!», - усмехнулся про себя Цезарь и тут подавил в себе разочарованный вздох.
- После тех женщин, с которыми ты спал, я, наверняка, кажусь тебе простуш-кой. Еще бы! Сервилия, Тертулла, Муция, Теренция! Наверное, в Риме осталось мало женщин, между чьих ног не побывал бы инструмент Цезаря. Да, Гай Юлий? Признайся же! И что они все? Хороши, как любовницы? Послушай! А вот взять хотя бы Тертуллу. Рассказывают, она умеет издавать своей промежностью членораздельные звуки. Это так?
«О, боги! Какая же ты дура! Намного большая, чем я мог представить себе!» – пронеслось в голове Цезаря: «Ты приплела мне даже жен Помпея и Цицерона! Воисти-ну матушка была права, когда говорила, что обо мне по Риму гуляют самые невероят-ные слухи. А что, если бы все эти бредни оказались правдой?!».
- Зачем мне Тертулла, если рядом со мной ты? – просто ответил Гай Юлий, переходя в ближний бой с применением рук и губ. Окруженная им крепость была готова пасть без сопротивления, но в это время в комнате появилась Сервилия.
- О, как это прекрасно! – ничуть не смущаясь, Помпея поправила неприлично задравшийся край столы и, не давая Цезарю даже возможности возразить что-либо, продолжила. – Ты знаешь, Сервилия, Гай Юлий только что сделал мне предложение. Думаю, нам не стоит откладывать со свадьбой. Недели две на подготовку, по-моему, должно хватить с лихвой. Не так ли, мой дорогой?
У красноречивого Цезаря просто не нашлось слов, и он лишь вяло кивнул в от-вет.
- Вот и прекрасно! – улыбнулась Сервилия, бросив лукавый взгляд в сторону своего любовника.

*    *    *
Пышно-торжественное бракосочетание для Гая Юлия оказалось отмечено дву-мя событиями. Первое – это явно читавшееся на лице Катилины успокоение. Выраже-ние лица лидера популяров, казалось, говорило окружающим: «Ну, теперь-то уж Цезарь наверняка «попал». Эта «птичка» высосет из него все соки. За ней нужен глаз да глаз. Ненасытность этой женщины не ведает границ. Ее либо нужно ублажать по два раза на дню, либо следить, чтобы она не выскользнула из клетки в поисках удовлетворения жажды удовольствий и наслаждений на стороне».
В особое бешенство Гая Юлия привело то, что его новоиспеченная супруга, не стесняясь ни мужа, ни гостей, тут же принялась строить глазки пожиравшему сальным взором ее пышные формы политику. «Еще немного, - зло подумал Цезарь. – И ты от-дашься Луцию Сергию прямо здесь, в пиршественном зале!».
Зло не покинуло его и на брачном ложе. Разъяренный донельзя, он взял Пом-пею так, как берут уличную девку: грубо, без всяких ласк и приличий. Он насиловал жену, с наслаждением украшая ее тело синяками от пальцев и зубов. Он вошел в нее сзади, охаживая упругие ягодицы хлесткими ударами ладоней. Он намеренно причинял ей боль, и Помпея визжала, однако он совершенно не понимал, чего в этом визге было больше: страха, мольбы о пощаде или же ненасытной и извращенной чувственности.
Он испытал оргазм, но не испытал облегчения. Злобная ненависть к этой жен-щине так и не покинула Гая Юлия. И тогда он оттолкнул жену от себя на пол, где, сжавшись в комок, Помпея обхватила его спущенные с ложа ноги и, подняв заплакан-ное лицо, прошептала ему с наслаждением:
- О, благодарю тебя, мой господин! Мой божественный Гай Юлий! Никогда прежде у меня не было такой замечательной близости ни с одним из мужчин!
Она была в полном экстазе, что буквально разъярило Цезаря.
- Корнелий! – рявкнул он, хватая жену за волосы. Верный слуга тут же вырос на пороге спальни. Он остановился в дверях, глядя поверх обнаженного женского тела. – Видишь его, сучка?! – в гневе Гай Юлий не выбирал выражений. – Если хотя бы раз я уличу тебя в супружеской неверности, он убьет тебя, убьет медленно и жестоко! За-помни это раз и навсегда!
Цезарь поднялся с постели, завернул свое обнаженное тело в простыню и, со-провождаемый преданным Септимием, проследовал в направлении кабинета. Случив-шееся в спальне было вторым событием, запомнившимся Гаю Юлию в день его третье-го бракосочетания.


V.

Гней Публий Помпей Магн оправдал надежды Рима. Убивая непокорных и прощая сложивших оружие, он в течение полутора лет на века расправился с пиратст-вом в Средиземном море. Миллионы сестерциев в казну, десять тысяч погибших вра-гов, восемьсот плененных кораблей и сто двадцать разрушенных до основания кили-кийских крепостей, последней из которых стал Карацезиум. Вот итог борьбы полководца с вольным морским племенем.
В то же самое время звезда успеха Лукулла стремительно покатилась под ук-лон. Первую неудачу он потерпел у стен армянской столицы: Арташата устояла. У реки Арацания отступающую римскую армию настигли войска Тиграна II и Митридата Евпатора. Последовавший разгром завершился вспыхнувшим в рядах легионеров мяте-жом. После сражения у Зелы Луций Лициний потерял все завоевания восьмилетней войны. Понтийский царь при поддержке зятя вторгся в Каппадокию.
- Вот видишь, - говорил Помпею Гай Юлий. – Прошло только полтора года, а ты уже можешь примерять на себя доспехи главнокомандующего в Азии. Плюс лавры освободителя морских просторов. Плюс еще более крепкие узы дружбы с Крассом, ко-торый спит и видит, чтобы ты скорее вернул ему те доходы, которые Марк Лициний потерял в связи с последними поражениями Лукулла.
- Думаешь, сенат согласится с моим назначением в Азию? – в сомнении пока-чал головой Гней Публий.
- Да он предложит тебе это место со слезами умиления на глазах, а если ты начнешь отказываться, станет умолять тебя на коленях.
- Я не буду отказываться, - лицо Помпея светилось радостью большого ребен-ка, получившего, наконец, свою долгожданную игрушку.
«Да уж, конечно», - скептически подумал про себя Цезарь, пожимая на проща-ние Магну руку.

*    *    *

Внесенный на заседании сената трибуном Гаем Манилием закон о назначении Помпея командующим римским контингентом войск в Азии, действительно, прошел без всяких заминок. Довольный собой и состоявшимся решением Гней Публий отбыл во главе десяти легионов на смену Лукуллу, который до самого конца своей жизни ос-тавался уверенным в том, что сенат подставил его. Ведь за восемь лет он не получил из Рима не то, что одного сестерция, но даже одной центурии легионеров для пополнения собственной армии. Тем не менее, большая часть трофеев исправно поступала из поко-ренных им провинций в эрарий Вечного города.
- Это я завоевал Азию, - с горечью говорил Лукулл своим друзьям. – Помпей украл у меня плоды победы. Будь у меня десять полноценных легионов, я поставил бы на колени даже Парфию, пройдя по пути Александра Великого до границ Индии.
Он никогда больше не появлялся в сенате и крайне редко пересекал померий Рима, зато вошел в историю своими многочисленными разорительными обедами, меню которых составляли самые изысканные и дорогостоящие яства того времени.

*    *    *

Вслед за Магном Рим покинул и Катилина, получивший в пропреторское управление Африку. Цезарь и Красс могли вздохнуть спокойно и заняться, наконец, устройством собственных дел. Хотя понятие «спокойно» стало для Гая Юлия весьма относительным понятием. Нет, Помпея не изменяла ему, однако она достаточно быстро вынудила его снова увязнуть в бесчисленных пирах и забавах, без которых эта неугомонная женщина не могла прожить практически и одного дня. На какое-то время Цезарь был выбит из привычной колеи. Даже Сервилию он навещал теперь урывками и крайне редко, так редко, что после очередных трех недель разлуки на одном из ужинов, где вдова Брута присутствовала в качестве приглашенной гостьи, ей пришлось попе-нять Гаю Юлию:
- Ты совсем забросил меня, Цезарь.
- Да неужели?! – иронически посмотрел на любовницу Гай Юлий. – Но не я был инициатором женитьбы на этой помешанной на сексе и развлечениях фурии. С чем-то теперь приходится мириться, хотя сегодня больше всего мне хочется вырваться за пределы когда-то так горячо любимого мной собственного дома. Представляю, како-во приходится Септимию, который по моему приказанию постоянно вынужден терпеть эту женщину вблизи себя, дабы не допустить ее окончательного падения. 
- Если ей захочется упасть, то она упадет даже в тюрьме, даже прикованная за руки и за ноги кандалами.
- Я знаю это не хуже тебя, но так, под контролем, ею хотя бы соблюдаются оп-ределенные приличия. И все же, нет худа без добра: ты оказалась права в том, что оп-тиматы на время оставили меня в покое. Многие из них сегодня с легкостью посещают мой дом. Я снова играю роль повесы, и для многих я снова вне политической игры. Это неплохо, как неплохо и то, что на все обеды и удовольствия она тратит деньги из своего приданого, не пытаясь забраться в мой пока еще довольно тощий кошелек. Есть и еще один положительный момент: Юлия. Девочка легко втянулась в светскую жизнь. С Помпеей они как подружки. Само собой, она не заменит Юлии мать, зато расскажет ей много из того, что нужно знать римлянке из высшего общества.
- Смотри, чтобы она не рассказала твоей дочери слишком многого, - скептиче-ски хмыкнула Сервилия.
- За этим проследит Аврелия. Да и сама Юлия уже не ребенок: на многие вещи она смотрит вполне трезвым взглядом. Но девочке интересно с Помпеей, и я рад этому, - Цезарь сделал небольшую паузу, – и благодарен тебе.
- И все? – притворно капризно вытянула губы Сервилия.
- Нет, конечно, - Гай Юлий стал вдруг серьезным. – Кабинет в этом доме больше не принадлежит мне, точнее я не принадлежу своему кабинету. Я постоянно боюсь, что в мои дела и мысли ворвется эта взбалмошная женщина со своими неисто-выми желаниями и эпатажными поступками. На днях Красс снимет мне в городе тихое и надежное убежище для работы, - он снова помолчал. – И для встреч с тобой. Подожди немного, и все возвратится на круги своя.

*    *    *

Он действительно вернулся к прежней жизни, правда, не так скоро, как пред-полагал, но все же вернулся: несколько месяцев спустя Цезарь уже имел возможность сосредотачиваться и думать, отдыхая от мыслей и расчетов в обществе безумно влюб-ленной в него Сервилии. Он успел предпринять все, чтобы на следующий год Красс был избран цензором, а сам он получил должность курульного эдила, предопределив-шую для него право полицейского надзора над Вечным городом и право обустраивать общегородские торжества. Оптиматы не препятствовали избранию Гая Юлия, однако сделали все, чтобы одновременно с ним эдилом был избран и Марк Кальпурний Бибул. Вернувшийся в Рим Катилина пытался выставить свою кандидатуру в консулы. Для этого Луций Сергий даже оставил вверенную ему провинцию раньше положенного времени, презрев возможность получения дополнительного дохода в свой собственный карман. Однако торопился он зря. Сразу по прибытии предусмотрительный Катон вы-двинул против лидера популяров обвинения в злоупотреблениях, якобы произошедших в Африке во время пропреторства Катилины, и последний был отстранен от претензий на консульство по внешне формальным поводам. Луций Сергий бесновался при этом настолько, что в гневе содействовал провалу избрания на должность консулов-популяров: Публия Корнелия Суллы и Публия Автрония Пета. Катилина тайно подбро-сил Гортензию доказательства того, что оба кандидата на консульские должности ак-тивно использовали в своей кампании подкуп простых избирателей. Довольный сенат сразу же аннулировал результаты выборов и провел их повторно в ноябре того же года. Право высших должностей получили для себя два оптимата: Луций Манлий Торкват и автор судебной реформы, дядя Гая Юлия – Луций Аврелий Котта. Возмущенный оче-редным своим провалом Катилина в конце декабря собрал конклав руководителей по-пуляров у себя в доме. К этому времени он вовлек в участие в разработанном им плане заговора почти четыреста человек.
- Господа, я думаю, время пришло. Более благоприятной ситуации в ближай-шие дни нам уже не представится. Красс – цензор, городская полиция – в руках Цезаря. Кто может помешать предопределенному нами развитию событий?! Сулла и Пет неза-служенно отлучены от по праву доставшихся им должностей!…
- Нет! Ты видел большего лицемера?! Сам предал их, и тут же играет на собст-венном предательстве! - возмущенно прошептал в это время Красс на ухо сидевшему рядом Цезарю. 
- Предлагаю, - ничуть не смущаясь, продолжал Луций Сергий. – В день вступ-ления консулов в должность, первого января, захватить курию, убить Торквата, Котту и преторов-оптиматов, после чего вернуть власть законно избранным Сулле и Пету. Учи-тывая, что непременно возникший после убийства хаос в обязательном порядке поверг-нет Рим в ужас, считаю необходимым заставить обоих консулов предложить годичную диктатуру. Диктатором станет Красс, начальником конницы – Гай Юлий. Чтобы со-блюсти законы республики, Марк Лициний тут же выдвинет мою кандидатуру в консу-лы следующего за убийством года. Если волнения в городе не улягутся, внесем пред-ложение об аннулировании обязательств по долгам. Это успокоит плебс и заткнет рты молодым оптиматам. Уверяю вас, что план достаточно хорош и глубоко продуман. Альтернативы ему просто не существует. Нам некому помешать. Единственный чело-век, обладающий на сегодня армией – это Помпей, однако он слишком далеко от Рима, а возглавить сопротивление в самом городе просто-таки некому!
- Как ты предлагаешь совершить убийство? – сдавленным голосом проговорил Красс.
- Все очень просто, Марк Лициний. Мои люди придут в курию с кинжалами, спрятанными в складках одежды. Как только ты появишься, Гай Юлий приспустит свою тогу с правого плеча. Это будет условным знаком для того, чтобы пустить клинки в ход. Таким образом, дело будет сделано, и при этом никто из нас не сможет считать себя непричастным к свершившимся событиям. А ведь давно известно, что не сущест-вует ничего более надежного, чем братство, замешанное на пролитии чьей-либо без-винной крови. Вы согласны со мной? – с напором выкрикнул Катилина. – Согласны?! Или ни один из вас не сойдет со своего места!
- К чему лишний шум, Луций Сергий? – спокойно поднял руку Цезарь. – Надо признать, что твой план – несомненно, хорош. Мы будем следовать ему, как и догово-рились. И ты совершенно прав в том, что именно эдил и цензор сумеют способствовать его реализации без лишних для нас потерь. Я расставлю полицейские отряды так, чтобы первого января никто из них не оказался вблизи сенатской курии. А Красс проследит, чтобы взамен убитых сенаторов были назначены надлежащие кандидаты из преданных нам людей. Ведь так, Марк Лициний?
Содрогнувшийся от ужаса Красс был готов протестовать, однако вовремя за-метил посланный ему прищур левого глаза Цезаря и лишь кивнул головой в сторону Катилины.
- Вот видишь, Луций Сергий, мы принимаем твой план и готовы следовать ему. Надеюсь, ты успеешь провести переговоры с Суллой и Петом. Не так ли? 
На этом совещание заговорщиков было закончено.

*    *    *

- Он - псих, Цезарь, он - откровенный псих, - твердил Красс Гаю Юлию всю дорогу до того, как они расстались в дверях городского кабинета Цезаря.
- Не без того, - соглашался его собеседник. – Каждый влюбленный во власть человек может считаться в чем-то сошедшим с ума, Марк Лициний. Это истина. Кати-лина же вдобавок ко всему и ведет себя как откровенный сумасшедший: достаточно только взглянуть на его торопливую походку и дикий, бегающий по сторонам взгляд.
- Что же нам делать, Цезарь? – в голосе Красса откровенно сквозило трусливое отчаяние. – Он ведь погубит нас.
- Это вряд ли, - усмехнулся Гай Юлий.
- Почему ты так уверен в этом?
- Да потому что, ты просто не явишься первого января в сенат, и мне не при-дется подавать никакого знака.
- Под каким предлогом я останусь дома? – все еще дрожа, задал вопрос банкир.
- Объешься привезенными накануне устрицами, - похлопал Красса по плечу Цезарь. – Только позаботься, чтобы в каждую из раковин верные тебе слуги предвари-тельно добавили сока ревеня, и чтобы кроме тебя этих устриц попробовали бы, по меньшей мере, несколько из заранее приглашенных гостей.
- Ты гений, Гай Юлий! – Марк Лициний восторженно уставился на друга. – Ты самый настоящий гений и настоящий друг!

*    *    *

- В чем на этот раз проявилась твоя гениальность, любимый? – томно вздохну-ла Сервилия, выходя из-за портьеры после того, как Красс покинул комнату.
- Как всегда, все как всегда, любимая, - улыбнулся Цезарь, притягивая женщи-ну к себе и целуя ее в губы. – В политике, в одной лишь презренной политике. Я в оче-редной раз спас Красса и его деньги.
- А жаль, что твоя гениальность и в этом случае так далека от любви, - при-творно язвительно успела проговорить Сервилия, сбрасывая через голову одетую по-верх туники столу.


VI.

Первый вариант заговора сорвался, однако Катилина тут же перенес дату убийства консулов на пятое февраля. На этот раз во избежание «непредвиденного» (он так и не поверил Крассу с Цезарем) право дать знак своим соратникам он оставил за собой. Цезарю не оставалось ничего другого, как тайно предупредить Луция Аврелия Котту о готовящемся на него и Торквата покушении. Оба консула пришли на форум в сопровождении нанятых ими для охраны гладиаторов. И все же не слишком большое количество последних не смогло бы стать препятствием для кровопролития, если бы сам Катилина не подал знак еще до того, как все его сторонники явились к месту заго-вора. Стычка получилась настолько резкой и непредсказуемой, что и самому Луцию Сергию в ней грозила неминуемая смерть, однако предусмотрительно посланный Цеза-рем Септимий Корнелий осторожно и совершенно незаметно для окружающих вывел неудачливого претендента на консулат за пределы схватки и препроводил его прочь с форума.
В результате для Катилины на этот раз роль Цезаря оказалась положительной, чего нельзя было сказать об оптиматах. Уже на следующий день, обнимая Гая Юлия при встрече в их тайном убежище, Сервилия пересказывала возлюбленному слова Ка-тона, брошенные им соратникам по партии:
- Я не расцениваю случившееся, как заговор одного только Катилины. Это вы-пад против нас всех популяров. За действиями Луция Сергия, несомненно, стоят Красс и Цезарь, помяните мое слово.
Пришлось срочно уходить от подозрений.
Первое, что сделал Гай Юлий, чтобы отвлечь внимание от своего возможного участия в римских событиях, это произнес в сенате речь со смехотворным требованием назначить себя командующим ограниченным контингентом войск в Египет, дабы воз-вратить неясно кому принадлежащую провинцию под управление Рима. Он знал, что сенат воспротивится его инициативе, однако все равно уговорил Цицерона, чтобы по-следний специально выступил с речью «Об александрийском царе», речью, на деле развенчивающей все возможные претензии Гая Юлия на поход против суверенитета Египта. Марк Туллий блистал как никогда, и тут же Красс по подсказке Цезаря поднял вопрос о предоставлении гражданства союзникам Рима - жителям Транспаданской Галлии. Против этого предложения выступил второй из цензоров – Квинт Лутаций Катулл. Противостояние цензоров буквально парализовало сенат, уводя всех в сторону от несостоявшегося заговора Катилины, но и этого Гаю Юлию показалось мало. В сентябре на деньги Марка Лициния он устраивает Римские игры. Бибул, которому надлежало участвовать в инициативах его коллеги по должности эдила, сумел посодействовать Цезарю лишь весьма ничтожной суммой, а потому весь Рим знал, что пышность торжества обеспечил один только Гай Юлий. Триста двадцать пар одетых в серебряные доспехи гладиаторов обагрили своей кровью арену городского цирка. Народ, как и всегда, рукоплескал, а сенаторы поражались расточительству Цезаря. Сам же Гай Юлий пожертвовал в довершение всего большую часть своих испанских денег на ремонт Аппиевой дороги и на восстановление на Капитолии трофеев Гая Мария. Последнее вызвало бурные протесты в сенате со стороны все того же Катулла. Однако Цезарь одержал верх, и уже к ноябрю месяцу все разговоры о несостоявшемся заговоре против действующих консулов канули в Лету. Рим вздохнул спокойно.

*    *    *

- Политику невозможно делать в одиночку, - рассуждал Гай Юлий, лежа рядом с Сервилией. Его голова покоилась на груди любовницы, а ее пальцы поглаживали волосы Цезаря, взъерошивая аккуратно уложенные завитки его изящной прически. Заканчивался очередной год его жизни, подходило к концу и время его очередной должности. Впереди лежал новый период ожидания, ведь согласно римским законам каждой государственной магистратуре обязан был соответствовать свой возрастной ценз, и редко кому удавалось получить назначение на следующую ступень иерархической лестницы сразу же, подряд за предыдущей должностью. Вынужденная медлительность угнетала Цезаря, заставляя страдать его мятущуюся энергичную натуру. Несколько лет назад, проезжая по дорогам Дальней Испании, он сказал Спуринне, горестно покачав головой: «В моем возрасте Александр Македонский уже завоевал полмира. А что сделал я?». Но то была Дальняя Испания, сейчас же Гай Юлий думал вслух о другом.
- Да, к сожалению, политика – понятие общественное. Ее не сделаешь без ок-ружающих тебя друзей. Это и хорошо, и одновременно плохо. Хорошо, когда есть, у кого разжиться деньгами для очередной авантюры. Прекрасно, если можно использо-вать недостающий  тебе авторитет лидера партии. Великолепно и то, что всегда суще-ствует возможность, не выставляясь напоказ, вложить собственные мысли в уста любо-го прирожденного оратора и посмотреть при этом, какую собственно волну негодова-ния или восторга вызовут эти произнесенные кем-то твои слова. Однако друзья в поли-тике – вещь достаточно опасная. Могут случайно наболтать лишнего твоему врагу, мо-гут иметь собственное, отличное от твоего мнение, могут действовать по своему усмотрению, ставя под угрозу твои личные интересы. А потому в политике близких к себе людей следует держать на определенном расстоянии. Друзей нужно просто использовать, открываясь перед ним ровно настолько, насколько это необходимо для реализации твоих собственных планов. А в остальном – скрытность и еще раз скрытность. Когда же наступит, наконец, момент действовать, то и здесь необходимо поменьше советоваться с друзьями: действовать следует самостоятельно, решительно и быстро. Только тогда можно обеспечить свою победу. Если же вдруг случится неожиданное поражение, то в этом случае ты, по крайней мере, не будешь сетовать на богов, пославших тебе таких недалеких друзей, понимая, что неудача случилась лишь по твоей собственной вине.
- А друзья ли это, Цезарь? – прервала поток его красноречия Сервилия. – По-моему, это твоя очередная иллюзия. Какие друзья могут быть у политика? Какие вооб-ще могут быть друзья там, где каждый готов вцепиться другому в горло из-за более жирного куска власти, несущей за собой не менее жирный кусок достатка?! Кого ты называешь друзьями? Красса? Этот денежный мешок сосет твои идеи, набивая собственные подвалы их дивидендами. Катилину? Луций Сергий готов считаться с тобой ровно до тех пор, пока не займет подобающее ему, по его же собственному мнению, место на политическом Олимпе Рима. Помпея? Магн всегда оставался твоим соперником, если не в политике, то уж на любовном фронте, без всякого сомнения. Кстати, - она отвлеклась от не свойственных женщине разговоров. – Ты в курсе, что Гней Публий имел связь с Помпеей?
- Мне наплевать на то, что было до меня, - равнодушно ответил любовнице Цезарь.
- Да нет, ты не понял. Рассказывают, он навестил твою драгоценную женушку и «облагодетельствовал» ее незадолго до своего отплытия в Азию, а в то время он уже знал, что Помпея готовится стать твоей женой, хотя еще и не стала ею.
Выражение лица Гая Юлия моментально сделалось мрачным.
- Если ты хотела испортить мое настроение и напомнить, что мы с Магном да-леко не друзья, то, считай, что тебе это удалось, - зло бросил он Сервилии, – однако в подобном случае и я не останусь в долгу. Знаешь что, любимая, сам Помпей конечно далеко, зато его «драгоценная половина» - Муция постоянно пребывает в Риме при трех своих дочерях. И почему бы мне ни сотворить для Гнея Публия ответный, достойный его действий «подарок»?   
- О, - притворно безразлично, и, в тоже время, погрустнев, сказала Сервилия, – эта «крепость» способна выдержать довольно длительную осаду.
- Ничего, - язвительно заявил Цезарь. – Мне некуда торопиться, и в ближай-шую пару лет времени у меня будет, хоть отбавляй. 
- Ой, Гай Юлий! - женщина попыталась отвлечь возлюбленного от непонра-вившихся ей мыслей, проводя пальчиками по его макушке. – А ведь ты лысеешь!
- От чужих подушек! – все также язвительно отрезал Цезарь, грубо отбросив ее ладонь и потянувшись за туникой.