Оркестр молодости

Никогда не думал, что придется в жизни учиться играть на духовых инструментах. Но, как известно, всё когда-нибудь бывает в первый раз…

Когда в самом начале военной службы я стоял во взводном строю совершенно обалдевший от новых впечатлений, вдруг услышал голос подошедшего сержанта с овальными лирами на лычках:

– Музыканты среди «молодых» есть?

Не сразу сообразил, что «молодой» – это я и есть. Ведь не важно, что меня призвали не как положено в восемнадцать лет, а в двадцать пять, уже семейного и с ребенком (почему – отдельная история), на солдатском жаргоне первые полгода ты – «молодой». Потом – «черпак», еще через полгода «старичок» и, наконец, «дембель». Натерпевшись в первые дни после сытой и ухоженной «гражданки» всяческих неприятностей, связанных прежде всего с особенностями армейского быта, и неожиданно услышав знакомое слово из «той» жизни, не раздумывая дал на вопрос утвердительный ответ.

Если б знать тогда, каким окажется отношение к музыкантам командиров и некоторых сослуживцев в роте … нет, все равно бы не пожалел о принятом решении. Дело в том, что в том полковом оркестре учебной части («учебки») всего пять должностей, включая руководителя, были штатными. Остальных для полного состава набирали из «молодых», потому что их предшественники, окончив «учебку», с погонами сержантов отправлялись в войска. Таким образом, два раза в год картина повторялась:

 – Музыканты среди «молодых» есть?

У внештатных музыкантов появлялась дополнительная обязанность помимо занятий приходить в оркестр утром (на утренний развод полка), после обеда (на репетицию и развод суточного караула) и вечером (на репетицию). У некоторых солдат из взвода это вызывало зависть и раздражение – они считали, что несут за них службу, а те знай дуют себе в трубы и еще иногда покидают часть для выступлений.

Доля правды в этом была: оркестр действительно иногда выезжал за КПП – например, чтобы проводить с почестями в последний путь почившего офицера, такое предусматривалось военными законами, начиная со звания майора. Но всё равно вырваться из части хоть на два-три часа, пусть на «жмура», иногда в жуткий мороз – это было замечательно!

Не все командиры разделяли более чем нежное отношение командира полка к военной музыке и при первой возможностями отправляли музыкантов из своей роты на самые тяжелые работы – например, в наряд на кухню. Полк состоял примерно из тысячи человек, питался в три смены – так что мыть алюминиевые тарелки с такими же кружками и ложками приходилось в течение суточного наряда постоянно. Такой работе и название придумали соответствующее – «дискотека», из-за формы тарелки. А уже ночью требовалось еще картошки начистить, целую ванну! Поспать час-другой отправлялись в казарму уже с рассветом.

Поначалу в оркестре мне пришлось таскать большой барабан. Научился лихо отбивать такт (два шага в секунду) – стоя и на марше. На репетициях начал осваивать «альтушку», потом второй тенор. Играли на разводах, иногда на похоронах. Еще меня с большим барабаном и интеллигента-москвича Валю Рабенау с тарелками забирали, бывало, «краснопогонники» – в штате их армейского оркестра таких музыкантов не было. И мы мчались на автобусе на очередную халтуру: они-то, сплошь прапоры, договаривались играть «жмура» отнюдь не бесплатно. Только нам двоим «молодым» ничего, естественно, не перепадало. Но мы и без того были рады хоть на пару часов вырваться из части и посмотреть воочию на гражданскую жизнь.
 

Однажды на очередных похоронах дело было в жуткий мороз, и все зашли в подъезд погреться. Между «краснопогонниками» возникла какая-то буча из-за денег. Они что-то там пеняли старлею-руководителю и грозились совсем не играть, если он не заплатит (сам-то он деньги, видимо, получил, и они об этом узнали). Покойника все никак не выносили, ждали музыку. Родные усопшего то и дело обращались к дирижеру: когда, мол, уже начнете? Тот отнекивался, кивая на мороз: дескать, по уставу не положено играть в такую стужу. А один из родственников, увидав мой инструмент, робко предложил:

– Может, хотя бы на барабане постучите?

В итоге так они и не договорились, траурная процедура прошла без музыки, а в автобусе на обратной дороге кто-то из прапоров зло пошутил:

– Сегодня сыграли без единой ошибки…

Пришла пора и мне отправляться в войска, хотя и недалеко, за полсотни километров. К тому времени я уже уверенно играл на теноре, хотя больше полюбил бас. Увидев запись в моем военном билете, что помимо специалиста-радиотелеграфиста я еще и старший музыкант-инструктор (последний месяц в учебке я успел немного подирижировать оркестром), комполка сказал:

– Оркестра у нас нет, но инструменты в клубе есть. Через две недели День советской армии, успеете отобрать музыкантов и сыграть на празднике?

Отказать командиру я был не вправе, и снова вспомнился вопрос: «Музыканты есть?», с которым я отправился по ротам. Удалось собрать ребят на самое необходимое – трубу, альт и тенор, а еще один трубач с барабанщиком оказались сверхсрочниками-контрактниками. Мы быстренько сумели сыграться (я взял свой любимый «бэйный» бас), и в день 23 февраля в части впервые прошел развод с живой музыкой (до этого заводили грампластинку). Мы поприветствовали командира «Встречным», а полк маршировал под бодренький военный марш. Все, и особенно комполка, были в восторге!

Постепенно командирам рот надоело отпускать своих солдат в оркестр. Однажды на утреннем разводе мы остались втроем – я и двое тех самых контрактников, которым отпрашиваться ни у кого не требовалось. Пройдя от штаба к центру плаца лишь под барабанную дробь, полковник спросил:

– Писарев, музыкантов каких рот не хватает?

Я четко доложил: из второй, третьей и четвертой.

Комполка:

– На каких инструментах они играют?

Я так же четко ответил.

И тогда он отдал приказ командирам рот, не отпустившим музыкантов, самим взять их инструменты и встать в оркестр, играть марш. Под смех солдат трое майоров это сделали, только играть, конечно, не стали – просто потому, что не умели. А я нажил себе новых недругов.

Невзирая на лишения и трудности, мы постепенно совершенствовали свою игру. А когда из прежней учебки после выпуска в наш оркестр добавились еще кларнет и баритон, это придало нашему звучанию новые краски. После парада на День Победы зам. командира по политработе («начпо») так отозвался о нашей игре:

– Прям как на Красной площади!

Вот так я освоил духовые. Конечно, во многом помогло музыкальное образование, но особую технику духового исполнения пришлось осваивать на ходу, самостоятельно. Последний развод на плацу я сыграл 6 ноября 1985 года, после чего ни разу на духовых уже не играл. Потом, уже в перестройку, когда на площадях и вокзалах Москвы появилось много духовой музыки, я, бывало, останавливался возле такого оркестра и, несмотря на то, что куда-то спешил, долго и внимательно слушал его игру, находил глазами бас, а после коды благодарил музыкантов за доставленную радость. Радость от воспоминаний о тех днях, когда я, прежде чем попасть в оркестр, услышал вопрос:

– Музыканты среди «молодых» есть?