Лето в деревне

               
Лошадь - умнейшее существо и по уровню интеллекта не уступает коту или собаке. Такое наблюдение я сделал в детстве еще в пятилетнем возрасте. Впервые лошадь я увидел на нашей улице. В те времена у нас, в пригородном поселке, где прошло мое детство, был еще жив русский обычай катания на лошадях на масленицу. Я был мал, сидел в санях с другими детьми и держался за дощатый борт , чтобы не выпасть из саней. Запряженный в сани  большой черный зверь вез нас, ораву ребятишек,  вдоль по улице. Сани заносило на повороте, мы дружно кричали от страха, потом сани рывком выправляли ход и мчались дальше.  Было и страшно и весело.
Видел я в детстве и других лошадей. В Питере, тогда – Ленинграде, продукты в магазин подвозили на лошадях-тяжеловозах в телегах с резиновыми колесами, а в зоопарке маленькие пони катали детишек по кругу. Но мне запомнилась другая лошадь.
                Мне шел шестой год и меня с бабушкой родители отправили на лето в псковскую деревню, к прабабушке. Из Питера до Пскова мы должны были ехать по железной дороге  на поезде. В те давние времена пассажирские составы тянули паровозы.
        Если вы не видели работающего паровоза - вы много потеряли. Паровоз -  это совсем не то, что нынешние тепловозы или электровозы. Паровоз  был подобен  живому  существу: он испускал дым и пар, шипел, свистел, гудел. Сам паровоз был  черный, как  уголь, зато его колеса были красные. Они приводились в  движение рычагами, похожими  на стальные мускулы. Когда этот железный зверь собирался тронуться, он  сперва пыхтел   будто сердился, его колеса прокручивались на месте, и только потом эта страшная машина   начинала свое движение и тянула прицепленные вагоны. И все это можно было  наблюдать воочию. Сразу было понятно, что паровоз собирается серьезно и  тяжко   трудится. 
     Зато прибытие паровоза на станцию было феерично. Сначала вдали в небе появлялся столб дыма и пара. Затем паровоз лихо выскакивал из-за поворота, и со свистом подлетал к станции со столбом дыма из трубы и пара из-под колес. Наконец, подъезжая к платформе с толпой ожидающих на ней, он обдавал всех, как закипевший чайник, клубами белого пара,  в котором, казалось, вся публика должна была задохнуться. Но все заканчивалось благополучно: присмирев и немного шипя, паровоз тормозил и затихал у края платформы. Вблизи эта хитроумная машина поражала обилием всевозможных  загадочных крупных и мелких деталей: трубок и трубочек, винтов и заклепок, не говоря уже о бронзовых рычагах и разных манометрах и циферблатах в полутемной и загадочной кабине машиниста. А сзади к паровозу был прицеплен таинственный «тендер».  Паровоз - этот железный зверь,  был поистине неотразим для детского воображения, ибо в нем, казалось, были соединены все стихии: огонь и вода,  скорость и сила, сталь и уголь, небо и  земля. В довершение всего эта чудесная машина с одинаковым проворством и силой  могла двигаться как вперед, так и задом наперед.
             Вот почему на вокзале по моей просьбе провожавший нас папа повел меня                смотреть, как к нашему составу подают паровоз. После просмотра этого зрелища я,                удовлетворенный, отправился  на свою плацкарту и мирно проспал всю ночь до Пскова                под боком у бабушки.
       Следующее утро мы провели во Пскове на вокзале в ожидании чего-то. Там я впервые испытал, если можно так выразиться, кризис «национальной  идентичности». В  зале ожидания я  увидел странных мужиков с длинными , нестриженными бородами. Поскольку мое происхождение по отцу – псковское, то я часто слышал в разговоре        взрослых слово «скобарь». И тут, увидав этих страшных, бородатых мужиков я предположил, что это и есть те самые таинственные «скобари». Я так и закричал на весь вокзал:  «Бабуля, а это и есть скобари»? Бабушка смутилась и зашипела на меня: «Тише  ,тише», но было поздно. Слышавшие это взрослые долго смеялись над моим наивным  детским вопросом, хотя на мой взгляд вопрос был по существу. В результате  я так и не понял - кто такие эти «скобари». И вообще – это слово хорошее или не очень?
        Мои размышления на эту сложнейшую тему были прерваны новым поворотом в нашем путешествии. Далее мы должны были ехать на «грузо-такси». Именно  его-то мы  так долго ждали. Вот еще одно загадочное слово вторглось в мою маленькую  жизнь. Оно поражало и пугало своей несообразностью. Такси и вдруг – «грузо». К тому  времени я уже знал, что такое такси и даже однажды ездил на нем - это была  голубая  «Волга» с оленем на переднем капоте. Я сидел на переднем сиденье, широком, как диван, между шофером и бабушкой.  Я с восхищением смотрел, как ловко шофер управляется с рулем. Руль был желтовато-костяного цвета, словно выточенный из слонового бивня .Рычажок  переключения передач под рулем всю дорогу дрожал, как живой и успокаивался только тогда,  когда водитель брал его в свою огромную лапу. Мы, обгоняя автобусы, грузовики и даже трамваи мчались в центр города, туда,  где  высоко в небе сверкал золоченый  купол Исаакия, и это было весело и не страшно. Лучшей  поездки в жизни  до тех пор у меня не было.
      С грузовиками я тоже был знаком не понаслышке. Они частенько приезжали  к нам на улицу и привозили дрова. Если шофер был добрый, он разрешал детям посидеть в кабине. Один раз в год грузовик привозил дрова и нам, и тогда я с полным правом  забирался в кабину на лучшее место, а именно на правах «хозяина» - за руль! Конечно, руль у грузовика был не так хорош, как у « Волги». Нет, это была огромная, грубая, черная баранка, и пахло в кабине бензином и маслом, но все это были пустяки: ты сидел за рулем - и это было главное, хотя из-за малого роста ничего не видел впереди кроме капота огромного мотора.   
И вот нам предстояло путешествие на загадочном кентавре - «грузо-такси».  Вскоре  его тайна для меня раскрылась. На стоянке у вокзала стояли несколько бортовых       «газиков». В их кузовах поперек были устроены скамейки, а в кабинах имелись счетчики, как у той  голубой «Волги». Вот вам и «такси». Такого обмана я не ожидал, но делать  было нечего - «Волги» с оленем здесь не будет, это было ясно и пятилетнему ребенку.  Шоферы курили возле грузовиков, дожидаясь, когда набьется полный  кузов колхозников. Когда это случилось, мы наконец тронулись в путь. 
          Сразу за городом начался проселок и машину закачало из стороны в  сторону. Бабушка  ухватилась за борт, я - за бабушку. Так и ехали, как  на  лодке в шторм, подпрыгивая на ухабах. У меня даже началась «морская болезнь».  Хуже  той поездки у меня в жизни до  тех пор ничего не было.
  У какой-то неизвестной деревни, в поле «грузо-такси» остановилось – дальше дороги  не было. Недавно прошли дожди, и ту жижу впереди дорогой назвать было нельзя. Но нас предусмотрительно встречала телега с лошадью. Вот когда я впервые понял, что такое лошадь. Какой масти была та лошадка, запряженная в простую деревенскую телегу, я уже и не помню - может быть  гнедая или каурая, буланая или саврасая или еще какой- ни будь неизвестной мне масти. Лошадь спокойно стояла в оглоблях, под дугой, в упряжке и покорно ждала нас. А мы навалили в телегу нашу поклажу и уселись сами – а набралось  попутчиков немало. Я разместился  впереди на дощечке рядом с …шофером, водителем, нет – с извозчиком, с возницей, с кучером, с ездовым, а может быть и форейтором. Ну, короче, рядом с дядькой, который рулил лошадью. Вместо руля в его узловатых пальцах были засаленные брезентовые вожжи, а вместо акселератора – импровизированный кнут – палка с куском веревки. Дядька дернул вожжи, крикнул: «Но-о-о», и лошадь, словно проснувшись, попыталась стронуть тяжело груженую телегу с места. Однако повозка,  увязшая по ступицы в библейской грязи только слегка дернулась, но даже ни на чуть- чуть не сдвинулась с места. Тогда дядька размахнулся и сильно ударил лошадь кнутом. На крупе коня появилась белая полоска – след от удара кнутом Лошадь, словно опомнившись и, испугавшись , напряглась и стронула телегу с места. Я чуть не полетел  назад от неожиданного рывка, а лошадь,напрягая изо всех сил все свои ноги, повезла нас в далекую сельскую даль.
         Лошадь с усилием вытаскивала копыта из грязи, монотонно переставляла  ноги, налегала на хомут, что был на ее шее и таким образом тянула телегу. Движение было равномерное и неторопливое. Я с интересом, смешанным с восхищением и ужасом наблюдал, как напрягаются  лошадиные мышцы и сухожилия.  Кучер почти ничем не управлял, только держал вожжи – лошадь шла сама, видно знала дорогу. Так мы и ехали не торопясь, каждый занятый своим делом: бабы в телеге болтали, мужик держал вожжи, я смотрел на лошадь, а она везла всех, молча и трудолюбиво таща нас по псковскому бездорожью.
                Дядька на доске рядом со мной, с вожжами в руках скучал и между делом решил свернуть «козью ножку» и под этим предлогом или для моего или своего развлечения, предложил мне подержать вожжи. Если бы машинист паровоза предложил мне повернуть какую-нибудь ручку или водитель такси - подержать руль, это произвело бы на меня примерно такое же впечатление! Я с опаской взял  в руки бразды правления. Вожжи оказались довольно  тяжелыми. Я  держал их и постепенно осознавал, что  управляю запряженной в телегу лошадью, везущей меня, бабушку, чемоданы, тюки, незнакомых болтающих теток, а значит  управляю всем нашим ковчегом. Я почувствовал, что эти вожжи соединяют меня с  этим большим и сильным животным, с лошадью, и я делаю большое взрослое дело и в нашей паре я – главный. А лошадь по-прежнему размеренно шла вперед,  не сопротивляясь моей власти, молчаливо соглашаясь быть подчиненной . Моя самооценка  возрастала с каждой минутой, ведь стоило мне потянуть вожжу и все эти взрослые с их поклажей поедут совсем в другую сторону. От гордости кружилась моя маленькая  голова. Мне было страшно подумать, что в моих руках оказались все эти люди, их вещи, а может быть и их жизнь.
                Однако через некоторое время что-то незаметно изменилось в этой системе власти. Лошадь как-то догадалась, что вожжи находятся уже в других, малоопытных и  малосильных руках и сбавила свое усердие в работе. Телега начала двигаться все  медленнее.
         Дядька, которого звали дядя Миша, стал советовать мне: «Ты подгоняй ее,  подгоняй».  Я, как мне показалось, грозным голосом крикнул: « Но-о-о», и дернул вожжи, как это делал мой наставник… и лошадь остановилась.. Лошадь забастовала.. Тетки в телеге засмеялись. Как ямщик или кучер я был посрамлен. Такого публичного фиаско я не испытывал за все мои предыдущие пять с лишним лет жизни. Впрочем, это не точно . От стыда мне захотелось убежать прочь, куда-нибудь с глаз, хоть в мокрое поле, или в лес на горизонте, спрятаться где-нибудь от насмешек, но вместо этого я отвернулся от коварной лошади, от улыбающегося дядьки, к бабушке под мышку и заплакал. Бабушка гладила меня по голове и утешала, как могла.
         Дядя Миша проявил удивительное терпение, он не отобрал у меня «руль», а    присоветовал  ударить лошадку вожжой. Я так и сделал -  ударил слегка лошадку вожжой по боку, и … случилось чудо - лошадь послушалась и снова пошла. Правда дядя Миша для верности помахал в воздухе кнутом, и видно, услыхав до боли знакомый звук, умное животное не стало упрямиться, а принялось снова за работу. Слезы у меня высохли, и я снова был счастлив и любил снова эту лошадь, дядю Мишу, мокрые поля кругом, грязь под колесами и небо над головой, и даже теток в телеге, но особенно конечно умную лошадь … и бабушку.
      В деревню мы приехали уже к вечеру. Взрослые собрались за столом отмечать  встречу. Набралась веселая и  шумная компания. А меня напоили парным коровьим  молоком и уложили спать в каком-то странном помещении. Вместо потолка была высокая двускатная крыша из соломы. Я в одиночестве лежал на кровати из сена и не мог заснуть: сено больно кололо сквозь простыню, к тому же от переживаний и непривычки к парному 
молоку  у меня разболелся живот.  День выдался необычный и полный невероятных  событий, а я лежал на сене, вверху надо мной была солома, а сбоку - стена из бревен. Мне было больно, тоскливо и страшно.  Пришла бабушка. Она стала гладить меня по животу и рассказывать что-то хорошее, боль и страх постепенно стали уходить и я сладко заснул. Бабушке тогда шел пятьдесят второй год, она была худощава, моложава, красива и одинока.
Сейчас, спустя многие годы, когда моей бабушки уже нет в живых, я вспоминаю тот вечер в деревне и думаю, что ей, конечно, хотелось повеселиться в той компании за столом, среди своих родственников и соседей, но она не оставила меня в трудную минуту.  Прошли годы и десятилетия, но я до сих пор благодарен моей бабушке за тот вечер.
        Наша деревня  стояла на высоком берегу маленькой речки Черехи, поросшем  могучими ивами и липами. В деревне было домов десять или больше, но дальше десяти я тогда еще не умел считать. Дома были с соломенными крышами и русскими печами. Из  достопримечательностей в деревне были старинная водяная мельница с каменной  плотиной, конюшня на окраине деревни, продуктовая лавка, открывавшаяся на два часа один раз в неделю, коровник на противоположном берегу реки, пешеходные мостки у брода ниже по течению  и лодка деда Андрея, нынешнего мужа моей прабабушки. Электричества в деревне не было. Его там не было никогда. Дорог из деревни и в деревню  тоже, в общем то не было. Так что за все  время Великой Отечественной  немцев никто не видел, но Красная Армия проходила, освобождая нашу землю. Водяная мельница не действовала, наверное, с революционных времен. В продуктовой лавке продавалась только соль, грузинский чай, черный хлеб и спички. Хлеб местные жители покупали десятками буханок – кормить свиней и кур. В конюшне за деревней содержался десяток колхозных лошадей, которых пас мой друг дядя Миша и держали колхозного бычка, по иронии судьбы по кличке Мишка. Бычка Мишку с кольцом в ноздрях держали в конюшне, в отдельном загоне за закрытыми дверями, на другом от коровника берегу реки. Тем удивительнее был случай, когда Мишка каким-то образом совершил побег, вырвался на волю и пытался, промчавшись метеором вдоль по деревне, форсировать реку. Ловили его всем миром, и паника была как при приближении немцев. С трудом Мишка был пойман и водворен на место своего заключения. Вот какова бывает сила любовной страсти. Но я тогда еще был слишком мал и не половозрел, чтобы понять истинные пружины этого страшного происшествия.
        В деревне летом было хорошо, но страхов  было немало. Например, пчелы. Многие в деревне держали пчел и почти у всех в садах стояли маленькие домики – ульи. Пчелы почему-то меня «любили». А я их ненавидел и боялся. Стоило пчеле с характерным  жужжанием  приблизиться ко мне, как я начинал панически размахивать руками. А вот этого как раз делать и не следовало. Я ходил постоянно искусанный с распухшим ухом или носом. Хотя мед с огурцами я уважал.
           Еще были змеи. С гадюкой можно было встретиться  всюду: в траве, в саду, в лесу, в реке. Рассказывали страшные истории о гибели укушенных. Сам я змею  видел за лето всего один раз, вдалеке, переплывающей реку. К тому же это мог быть уж. Но это неточно.. Были еще гуси,  шипящие и готовые  ущипнуть всякий раз, когда я проходил мимо и еще наш дворовый  петух, очень агрессивно против меня настроенный.  И наконец -  бычок Мишка, заточенный навечно в конюшне, но который мог в любой момент вырваться на волю и забодать до смерти. Многочисленные коровы тоже могли больно ударить рогами. Словом,  выживать  летом в деревне  отважному  пятилетнему парню  было непросто.
       Тем летом под действием пружин страсти любовные эскапады совершали не  только парнокопытные. В гостях у прабабушки  уже не первое лето гостил мой старший троюродный брат из Ленинграда, Валерик. Собственно потому мы и были братья, что у нас была общая прабабушка. Валерик закончил девятый класс, в котором сидел два года и наконец-то перешел в десятый и, видимо, в половых вопросах  был, как теперь говорят, продвинут не менее бычка Мишки. Хотя кольца в носу у него и не было. Валерик был долговязый, тощий, рыжий с веснушчатой физиономией.
      В то лето в нашей деревне было несколько дачников. И среди них - студентка одного ленинградского  медицинского вуза Вика. Между Валериком и Викой произошла история, невольным свидетелем которой и даже участником которой я оказался, а четвертым участником выступила  лодка деда Андрея.
      О Вике и лодке надо сказать отдельно. Обе они были красивы, хотя  каждая по-своему. Вика, по мнению деревенских парней и мужиков, была настоящей  красавицей– высокая, стройная, русоволосая с большими выразительными голубыми  глазами. Лодкой деда Андрея тоже все восхищались – белая, с изящными обводами –  настоящая морская шлюпка с настоящими веслами, неизвестно как попавшая в наши  сухопутные места, где водились только плоскодонки. Выбирая между Викой и лодкой, я, безусловно, с высоты своего пятилетнего возраста, предпочел бы последнюю. Валерику лодка тоже нравилась. Но, похоже, он предпочитал Вику. В этом сложном выборе хитроумный  Валерик нашел «соломоново» решение. Заключалось оно вот в чем. Скуповатый и по крестьянски бережливый дед Андрей лодку не давал никому.    Валерик  подговорил Вику упросить старого деда дать лодку прокатиться вверх по реке. Вика была уже взрослая и к тому же умела грести на веслах.  Вика,  похоже, не устояла перед обаянием моего брата и ввязалась в эту авантюру. Старый дед с окладистой седой бородой на вид был суров и похож на  бога Саваофа, но перед обаянием и просьбами Вики все же не устоял, как точно рассчитал мой братец и выдал ключ от лодочного замка. Меня добавили к этой парочке по моей настойчивой просьбе, выраженной в форме нытья и слез, которых не вынесли бабушкины нервы, а также по настоянию Викиной тетки, видимо для соблюдения нравственности. Словом, я должен был выполнять в нашем предстоящем круизе по реке роль юнги и по совместительству - младшего евнуха.
                В путешествие мы отправились после полудня. День выдался солнечный и жаркий. Моя бабушка долго инструктировала  брата, чтобы он «не спускал с меняя глаз» и берег, «как зеницу ока». Я не понял, что это за «синица ока» и почему она в глазу. Мне, конечно, очень хотелось спросить, но я сдержался, чтобы бабушка не опомнилась и не передумала отпускать меня в плавание и оставил все вопросы на потом. Мы начали  грузиться в лодку. Мое место было определено впереди, на носу. Мне были поставлены две задачи: первая – не свалиться за борт, вторая – смотреть вперед по ходу и предупреждать о подводных камнях, которые нередко встречались по течению. Задачи всем ставил мой братец. Он расположился на корме в позе Стеньки Разина и, поскольку нахальства ему было не занимать, сразу взял бразды правления на нашем корабле в свои руки. Я к своим пяти с лишним годам был уже опытный лодочник: с родителями я один раз плавал по озеру в парке в Гатчине. Озеро там было большое и прозрачное. В воде были видны водоросли и стаи рыб. А над озером возвышался, будто рыцарский замок,  дворец императора Павла.
           Наша  речка,  наверное, потому и называлась «Череха», что вода в ней была  непрозрачна и увидеть подводный камень была задача не из легких. Но я старался изо всех сил, хотя очень сильно на меня действовал отвлекающий фактор – Вика в брюках на веслах. До этого я никогда в жизни не видел женщин или девушек в брюках. Вид нашей Вики в брюках вызвал тогда у меня культурный шок - я  был не продвинут в тогдашней  женской моде. Более того я даже не догадывался, как устроены ноги у женщин выше колена. Брючки ей были тесноваты, но в целом вид Вики в брюках не вызывал неприязни, хотя  все- таки чего-то не хватало. И это меня очень смущало и отвлекало. Поэтому на первый же подводный камень мы налетели со всего маху. Валерик,  все еще пребывавший в позе Стеньки и беззаботно болтавший со своей «княжной»,  гребущей на веслах, побледнел и лишился дара речи. Княжна Вика  от толчка выронила весла из рук и упала навзничь прямо на мои голые колени. Ее волосы, собранные в конский хвост, были теплые, пахли свежестью,  женским потом и были мягкими на  ошупь. Мне понравилось
держать ее голову на коленях. Так что от первого инцидента я испытал смешанные чувства. Потом все встало на свои места: Валерик разорался на своего юнгу, забыв помочь Вике подняться. Я, наконец испугался: в моей голове пронеслась мрачная  мысль, о том что больше меня никогда не возьмут покататься на лодке, потом  - вторая,  что нам скажет дед Андрей за разбитую лодку, потом третья мысль, что лодка тонет, а я не умею плавать и утону в мрачной пучине реки и уже собрался заплакать. Но Вика оказалась настоящим другом. Она заступилась за меня, сказав мягко капитану: «Валерочка, не кричи на него. Он еще маленький». От этих слов мне стало еще обиднее и еще больше захотелось плакать. «Я не маленький», - всхлипывая, но стараясь держаться, пробухтел я. Лодка, к счастью, оказалась довольно крепкой, не дала течь и не затонула и мы продолжили путешествие, а я стал внимательнее вглядываться в непрозрачные воды, не отвлекаясь на брючную тему. Вначале встречное течение было едва заметно. У берегов росли камыши и плавали белые большие цветы и круглые листья водяных лилий. Одну лилию Валерик  сорвал и подарил Вике. Я попытался последовать его примеру, но едва не свалился за борт.
        Тем временем мы давно миновали нашу конюшню, знакомые выгоны и поля, по  обеим сторонам от нас уже были  незнакомые берега. Речка становилась все уже, течение все быстрее, подводных камней все больше. Вике грести на веслах становилось все труднее. Она стала заметно уставать. Ей стало жарко и она начала постепенно раздеваться . Я с удивлением обнаружил, что её спина была густо усеяна веснушками. Было видно как работают ее стройные и сильные мышцы рук. Вика начала ныть, что больше не может грести, а Валерик покрикивал на нее и погонял как лошадь. Мне стало жалко Вику, и я предложил сам сесть на весла. Но это мое предложение большинством голосов не прошло.
       Наконец путь дальше вверх по течению нам преградила гряда  торчащих из воды камней. Капитан решил дать отдых нашему двигателю – галерной рабыне Вике и сделать остановку на берегу. Солнце клонилось к закату, но было еще жарко. Было решено искупаться и развести костер. Капитан тут же назначил меня костровым.
       Надо сказать, что в свои пять лет я уже был опытный костровой. Однажды, по недосмотру взрослых, заполучив в руки спички, я, недолго думая, развел костер прямо на полу нашей кухни - мне просто было интересно посмотреть, как горит огонь. Как я тогда не сжег дом,  я сам до сих пор удивляюсь. Родители, найдя  кучку пепла, были в шоке, а отец чуть не убил меня, но мама меня спасла. Так что разводить костры в те годы было моим любимым развлечением.
       Валера с Викой тотчас  полезли в  воду. Я обратил внимание, что они  почти одного  роста, хотя фигура Вики имела несколько более округлые и приятные на глаз формы, в отличие от костлявой, нескладной фигуры моего старшего братца. Неизвестно, что красавица Вика  находила в этом Валерике? Кто бы мог понять этих женщин? Это не понять  мне и теперь, после стольких прожитых лет, что уж говорить о пятилетнем  деревенском философе в коротких штанишках. И я  начал разводить костер.
       Я набрал толстых ольховых палок в кустах неподалеку, сложил большую кучу и с разных сторон пытался поджечь ее спичками. На это ушел почти весь коробок, но огонь почему-то не хотел разгораться. В это же время разгорался «огонь» в другом месте. Подальше, на берегу, чтобы мне ничего не было видно, Валерик  вплотную ухаживал за голой Викой.  Поскольку я был занят костром, то Валерик не стеснялся. Я их застал в самом разгаре любовной сцены, когда они уже целовались лежа на травке у берега. Сначала  я был в шоке от увиденного и остолбенел – Валерик целовал Вику в губы, а рукой трогал ее голую грудь. После недолгого созерцания эротической сцены я хотел было тихо удалиться, но как быть с костром,  который не разгорается?  Самым скулящим нудным голосом, что означало, что я как бы извиняюсь, что помешал, я начал звать Вику, как старшую и может быть более снисходительную, как я уже имел возможность убедиться.
        Услышав мой голос, любовники будто очнулись: Вика сбросила с себя лежавшего на ней Валерика и он скатился под откос прямо в речку. Однако купание его не охладило, и с перекошенным лицом он бросился ко мне, и несдобровать бы в тот раз горе-юнге, но братец-капитан поскользнулся на траве и снова упал в речку. Вика убежала в кусты одеваться. Получив свой законный подзатыльник от брата, я доложил ему, что «спички кончились, а костер гореть не хочет» и протянул ему пустой коробок. Валерик потряс коробком возле своего уха – в ответ ему была полная тишина. Тогда он открыл коробок, и уставился в его пустое дно.  По лицу Валерика я догадался, что дела наши плохи. «Одна осталась» не то радуясь - не то огорчаясь объявил брат. У самого края, между дном и бортиком в складке бумаги застряла единственная спичка -  наша последняя надежда. 
             Подошла немного смущенная, но  уже одетая Вика, и поскольку положение наше было не шуточное – надвигалась ночь, то общее смущение быстро переросло в деловую озабоченность. Капитан дал команду собирать хворост и сухую траву. Собранный мною хворост в палец толщиной был забракован. Валерик сложил новый костер: внизу сухая трава, потом тонкие веточки, потом –все остальное. Встав перед кучкой травы и веток в позе молящегося мусульманина и не дыша, закрывая  ладонями от ветра, Валера, чиркнул последней спичкой, высек огонь и поджог траву. Появился легкий дымок, трава занялась, потом загорелись тонкие ветки, и появился огонь, который начал жадно пожирать 
приготовленное топливо. Костер разгорелся, мы были спасены!
      Тем временем совсем стемнело. Мы сидели вокруг костра, смотрели на пламя и размышляли каждый о своем. Не знаю, о чем могла тогда думать Вика – женщины, как я уже упоминал, всегда были для меня загадкой. Валерик же, наверное,  думал о прелестях Вики и разрабатывал план овладения ими предстоящей ночью. А я думал, как я здесь буду спать без кровати, без одеяла, без подушки и главное - не водятся ли в окрестностях волки? Задать вопрос о волках вслух я  опасался, чтобы не быть заподозренным в трусости, и эта мысль отравляла мне чудесный вечер у костра. Настроение немного поднялось после ужина состоявшего из толстых кусков черного хлеба с деревенским маслом. Масло было домашнее. Его делала прабабушка сама. Она целый час, а может и больше крутила ложкой сметану в горшочке сбивая масло. Масло было очень  жидкое, непривычно соленое, но вкусное. Потом захотелось пить и воду пили прямо из реки.
             После ужина начались разговоры. Я улучил минуту и все-таки вставил свой вопрос о волках. Валерик на это небрежно заметил, что они здесь встречаются даже летом «целыми стаями». Вика испугалась или сделала вид и подсела ближе к нашему капитану, что ему и было надо. Он обнял Вику за тонкую талию и она прижалась к нему всем телом, словно ей стало холодно. Но Валерик всех успокоил, сказав, что пока горит костер нам нечего бояться. Поэтому я уже не отходил от костра ни на шаг и все подбрасывал ветки в огонь. А Вика с Валериком под предлогом сбора сушняка удалились в ночь и долго отсутствовали. Я уже думал, что они меня бросили, но лодка была на месте. Потом они вернулись, но без дров. На мой законный  вопрос: « А где дрова?» - Валерик сказал: «Вот черт» и снова ушел один в темноту. А Вика легла на бочок у костра и  стала дремать. Я законючил: «Вика, мне холодно спине». «Тогда повернись спиной к огню»,- сказала Вика. « Да, тогда страшно», - продолжал я конючить. «Ну иди сюда»,- сказала Вика. Я прижался к ней спиной, она обняла меня. Стало тепло и хорошо как дома  и я уснул. Мне снился паровоз, бородатые скобари и… Вика, которая превратилась в лошадь, И эта лошадь везла меня к бабушке.
     Домой мы вернулись на следующий день к полудню. Моя бабушка уже ждала нас  на берегу. Она  обняла меня и заплакала. А прабабушка, не смотря на свой почтенный возраст, схватила хороший дрын и огрела Валерика вдоль спины - хотела и Вику огреть, но та убежала домой. Женщины не спали всю ночь и наутро хотели уже ехать в райцентр в милицию, заявлять  о нашей пропаже. Бабуля плакала и причитала: «Господи, я уже думала -  ты пропал. Что бы я сказала твоим родителям ?» Я успокаивал бабушку, что мы целы и невредимы, но ночью на нас хотели напасть волки, но мы развели костер и всю ночь отбивались. Бабуля перестала плакать и почему-то начала улыбаться. А когда я все-таки спросил, кто такая «синица ока» и все рассмеялись. Больше на лодке по Черехе мне кататься не довелось. И вообще потом бабушка долго не отпускала меня от себя.
      Но однажды она недоглядела и я вместе с деревенскими мальчишками  отправился на другой берег, к коровнику. Путь лежал через плотину. Широкая каменная плотина перегораживала реку посреди деревни. В одном месте, около нашего берега в плотине был проран, и вода со страшной скоростью устремлялась в него под здание мельницы. Через проран были переброшены три нетолстых бревнышка скрепленных поперек в двух местах дощечками. Вода под мостиком страшно шумела уносясь под мельницу, как в преисподнюю. Долго смотреть в этом месте на воду было трудно и опасно - начинала кружиться голова, поэтому  перейти через мостик было непросто. Надо было сделать четыре-пять шагов по узкому мостику над шумящей водой и не потерять равновесие. Конечно, можно было переползти на четвереньках через мостик, но это было позорно и не достойно настоящего пацана. А еще в этом потоке хорошо ловилась плотва. Только надо было умудриться забросить в несущийся поток леску с крючком и наживкой, заметить единственную поклевку, успеть подсечь рыбу и вытащить ее на берег и все это за пару секунд. Некоторые мальчишки постарше умели это делать. У меня это еще не получалось. Вообще мой любимый вид рыбалки был сачком с лодки деда Андрея, прикованной цепью с замком к мосткам под крутым берегом возле нашего дома .  В сачок попадали мальки. Я их помещал в стеклянную банку – получался настоящий аквариум. Через несколько дней, к сожалению, рыбки почему-то переворачивались вверх брюхом. Но к тому времени я был  уже увлечен другой темой.
      Итак мне  предстоял переход через плотину. Все дети перебрались через опасный мостик. Я оставался последним. Я сделал первый шаг и был уже на шатких мостках и конечно сделал то, что как раз делать было нельзя -  посмотрел вниз. Черная вода со злым рокотом уносилась под брюхо мельницы, будто в преисподнюю, сырую и темную. Коленки мои задрожали,  ноги стали ватными и непослушными, захотелось скорее вернуться назад на спасительный берег. Но для этого надо было развернуться на узеньком мосту, что было еще труднее и опасней. Я почувствовал, что сейчас упаду. Черная бездна будто притягивала меня к себе. Забыв о стыде и общественном мнении, я упал на четвереньки, вцепился руками в бревнышки и…застыл в этой позе. Ни вперед, ни назад, не смотря на насмешки и подбадривания, двинуться я уже не мог. Сколько бы я еще проторчал в такой позе над ревущим водным потоком – неизвестно. Но только чья – то сильная рука схватила меня за шиворот и одним махом перебросила на другую сторону прорана. Это был мой старший брат Валерик. Ему надоело ждать и он «разрулил» вручную сложную ситуацию. Прогулка для меня была окончательно испорчена. Уже не интересен стал таинственный остров, в который упиралась плотина и ферма с коровами и молоком. Я был посрамлен и осмеян. Назад я возвращался окружным путем, через «лаву»- пешеходный мостик ниже плотины и в гордом одиночестве.
      Долго я потом не подходил к плотине. Но однажды в конце лета хмурым    августовским днем я опять пришел к этому страшному месту. Снова был этот же ревущий поток внизу, высота, головокружение и страх. Но я сделал шаг, потом другой и прошел через мостик. Этого никто не видел и не знал. Но я это знал. Тогда в деревне я узнал, может быть, нечто главное жизни - я могу победить свой страх.
       Круизы на лодке по реке, походы через плотину или в лес за грибами случались редко, поэтому достойных упоминания событий летом в деревне было мало.    Единственной  отдушиной, спасением от скуки и любимым времяпрепровождением в  то лето для меня было помогать все тому же дяде Мише пасти лошадей на ближнем   выгоне за деревней. Днем лошадей, не занятых на работах, стреноживали и выпускали  пастись. Надо было только следить, чтобы они не забредали с луга в посевы льна или овса. А овес лошадок очень привлекал. Поэтому мне, вооруженному самодельным  кнутом в виде  веревки на палке, приходилось отгонять их обратно  на луг. Лошади меня боялись и уважали. Мой кнут производил на них впечатление, и они неуклюже  переставляя передние спутанные ноги, скакали от меня прочь. Я чувствовал свою власть и силу и мне эта работа очень нравилась. Дяде Мише тоже нравилось, что он заимел такого подпаска. Ему уже не надо было суетиться, он занимался всякой ручной работой: плел корзинки и лукошки, или чинил лошадиную упряжь. А я мог в это время бесконечно приставать к нему с вопросами об устройстве мира и всего на земле и рассуждать на любые темы – дядя Миша  меня не перебивал и терпеливо выслушивал любой мой детский бред.
      В конце концов моя многодневная служба и помощь возымели свои последствия –дядя  Миша пообещал наградить меня и однажды дать мне проехать верхом на лошади. Ждать этого пришлось довольно долго. Я уже начал терять терпение и стал напоминать об обещании. И вот свершилось. В один прекрасный день  на исходе лета дядя Миша  снял путы с одного спокойного мерина, надел на него уздечку и подсадил меня на спину коня. Конь показался мне огромным, спина его была широченная и шел он неторопливым шагом. Шаг этот ускорялся по мере приближения к конюшне. Конь думал, что возвращается домой. Потом я его поворачивал , и мы двигались в обратном направлении по дороге. По мере приближения к табуну конь опять ускорял шаг. Конь теперь думал, что возвращается к своим товарищам. Так я его обманывал несколько  раз, пока дядя Миша не решил, что хватит и  не сказал, что коню надо отдохнуть. На прощание, как научил меня дядя Миша, я протянул  коню на ладони ломоть черного хлеба с солью. Конь осторожно, с благодарностью взял хлеб мягкими теплыми губами и, мне показалось - закрыл глаза от удовольствия. Больше верхом на лошади мне ездить в жизни не довелось, кроме одного случая.
                Мне уже было двадцать лет, я перешел на четвертый курс института. Был месяц август. Я только что вернулся из Чехословакии, где был в составе строительного отряда. Пробыли мы за границей больше месяца. Однажды вечером после работы в одной «пивнице» в городе Брно за кружкой пива «Будвар» завязался разговор с пожилыми чехами. Видно чем-то я им понравился и один из них предложил мне купить у него зеркало в подарок моей девушке. Зеркальце было необычное – все из одного куска стекла и двустороннее, но на обратной стороне была мастерски выгравирована роза. Богемское стекло славится на весь мир. Очень изящная была вещь.  Но вначале он спросил, есть ли у меня девушка и как ее зовут. Честно говоря, у меня тогда не было девушки, но была бывшая одноклассница Наташа, в которую я был безнадежно влюблен, даже предлагал выйти за меня замуж, на что она тогда рассмеялась в ответ. Именно ёе я и вспомнил, когда спросил меня тот чех.
«Я думаю, всех девушек в России зовут Наташа», смеясь, заметил чех. Я же  признался, что у меня мало денег,  а их действительно у меня было немного. И тогда чех протянул мне зеркальце  и сказал, что денег не надо – это подарок. Шел семьдесят седьмой год, всего девять лет назад советские танки подавили пражскую весну, а этот чех не держал на меня, русского, никакого  зла.  Это было удивительно трогательно. Чем я мог ответить? У меня были какие-то значки, я их подарил тому человеку. Мы выпили еще пива. Мы были просто люди, а простые люди всегда могут понять друг друга и  политика была здесь не при чем.
       Вот с этим зеркальцем я и пришел в гости к Наташе, рассказал ей эту историю и отдал подарок. Я больше не признался ей в любви и не просил выйти замуж за меня. Нет, мы просто дружили. И наверное в знак нашей дружбы и как выражение наивысшего доверия Наташа позвала меня кататься ночью на лошадях верхом. На мой недоуменный вопрос она призналась, что с подружкой по ночам «ворует» лошадей. Я знал, что она «лошадница», но не предполагал, что все так «запущено». Я был приглашен в очередной ночной рейд. Вот когда через много лет и в последний раз в жизни я ездил верхом на лошади.
Ночью при лунном свете мы пробрались на выгон возле совхозной конюшни на краю  поселка. Самодельные уздечки у девчонок уже были заготовлены. Две «валькирии» и ваш покорный слуга, растреножив трех лошадей и  вскочив на них,  помчались вдоль по ночным улицам.
         Нынче все это вспоминается как сон. Может быть это и был сон, как детство, как моя молодость, как вся прошедшая жизнь.