Чернотроп
- Федя, может, не пойдешь седня? Сердце не на месте, рано так собрался, недельку обожди, – укачивая сыночка, попросила жена.
- Вот чаго опеть начала, сердце у ее не на месте. Пойду, недолго я, недельки две и ворочусь, потома до снега дома буду. По чернотропу надо, Уля, душа рвется.
Баба отвернулась, украдкой утерла краем платочка слезу.
- Ну иди, раз так, соль тама в туесе, купила тебе…, как просил.
- Благодарствую.
Он знал, что жена его любила, хоть и женились они по батькиному повелению, но девка досталась справная, рукастая и понимающая. Дом, ребятишек, уходя на промысел, Федор оставлял без страха.
- Коль надо чего, так тятьке скажи, они с Иваном подсобят. Сена коровам я натаскал под крышу, на перво время хватит, а там ворочусь. Егория береги, ну и Наталку с Настасьей не брани попусту.
- С богом, ступай да помни - молюсь за тебя и ждем, - трижды поцеловала его жена и перекрестила на дорожку у ворот.
На стареньком «Урале» доехал он до первой избушки, без малого километров тридцать. В тайге душа Федора ликовала. Поставив мотоцикл под навес, он принялся за работу. Затопил печку, поставил котелок согреть воду, проверил запасы в жестяном лабазе на чердаке, порох, патроны - все на месте. Охотники оставляют провизию, соль, спички, чай, немного сухарей, консервы, вдруг какой человек заглянет в их отсутствие. Обычно на лето дверь в избушку отворяют, иначе любопытный хозяин тайги вывернет угол, а то и крышу проломить может. Работа спорилась, выкосив подсохшую траву, он раскинул на поленницу дров проветрить тюфяки, подушки, старенькие одеяла. Вымыл стол, лавку, пол, заправил керосиновую лампу и, вывалив в кастрюльку банку домашней тушенки, сварил скорую похлебку.
- Хорошо, прямо сердце млеет от этих звуков, - закинув голову к небу, шептал он, провожая улетающий на юг клин журавлей. - Похлебать супец да спать, завтра с утра пораньше путик подновлю ко второй избушке, поди, глухаря аль рябчика для привады добуду, - разговаривал он сам с собой.
- Верного пока с собой не возьму, прихрамыват пес, напоролся на железку лапой, играя с ребятней, по снегу пойдет, должон выздороветь. Добрая псина, хоть и молодой совсем, на соболя хорошо идет и зверя далеко чует. Дурной только, шибко порезвиться любит, - говорил Федор отцу с вечера перед уходом в лес.
Поужинав, охотник вытряс и занес постель, расстелил на нары и, подбросив в печь немного дров, лег спать. Спится в тайге чутко, даже мышиный писк слышит охотник сквозь сон.
Утром, сложив в рюкзак самое необходимое, Федор прицепил к ремню нож, повесил через плечо карабин и выдвинулся ко второй избушке. Шел он привычной дорогой, внимательно глядя по сторонам, замечая, что изменилось за лето. «Соснячок поднялся, густоват, после дождичка, поди, тут рыжики пойдут, а береза старая все же упала, подгнила матушка», - обходя толстый, разрушенный годами и грибками поваленный ствол, думал охотник. Кто-то засопел совсем рядом и резкий запах псины ударил в нос. Федор мигом обернулся, сильный удар сбил его с ног. Сколько пролежал он на земле - не помнил, невыносимо болела голова. В глазах плыла картинка, раскрашиваясь синими, фиолетовыми, алыми вспышками. Он прислушался, где-то высоко шумел лес, перебирая в кронах легкие порывы ветра. Пахло сырой землей, прелой листвой и кровью, что медленно капала прямо перед лицом с капюшона энцефалитки. «Ушел», - мелькнула мысль. Так бывает, медведь хватанет человека лапой по затылку, снимет скальп, обнюхает и уберется до поры, но не забудет, а непременно воротится за добычей. Пошарив рукой плечо, рядом по земле, карабина нет, видно, слетел при падении.
Охотник хотел перевернуться на спину, но тело не слушалось, то ли страх сковал его, то ли невыносимая боль, что не проходила ни на минуту. «Нож!» - словно молния мелькнуло в голове. Он медленно вынул из ножен охотничий нож, добротный, острый, который так хорошо лежал в ладони при разделывании туш. Федор любил его, сталь крепкая, закаленная, сам мастерил на него рукоятку из березового капа. Рука от удара ослабела, при любом движении невыносимо острой болью отдавало в плечо и шею. Изолента, он сунул ее в карман куртки перед уходом, во второй избушке сломался радиоприемник, нужно было отремонтировать. Пересиливая нестерпимую боль, он с огромным трудом примотал нож к правой руке. «Так не дамся, воротится - хоть глаз перед смертью да выколю», - скрипя зубами, мотал охотник липкую ленту на руку, откусил край, и силы совсем покинули его.
Очнулся он от того, что кто-то трепал его, переваливая с боку на бок, чувствовался удушливый запах псины, слышалось глухое рычание прямо над ухом. Колючий озноб от ужаса пробежал по спине и ногам, выступая холодной испариной на лбу. «Неужели все, и ребят взрослыми не увижу… А как Улька моя без хозяина, мамка с тятькой?» - перебивая одна другую, мысли метались в голове, убирая боль куда-то далеко и придавая сил. Медведь драл рюкзак, что был на спине охотника, пытаясь добраться до съестного. Федор зажмурился, сжав свободную руку в кулак, собрав все силы, он резко повернулся на бок, очутившись прямо под медведем. Вот она, голова с отвисшей синюшной губой, прямо перед ним, маленькие глазки глядят с непониманием. На мгновение косолапый отпрянул, фыркая, роняя слюни, тогда Федор изловчился и воткнул нож медведю прямо в шею, провернул рукоятку, и ослабевшая рука медленно упала на землю вместе с окровавленным клинком. Тонкая горячая струйка брызнула охотнику в лицо. Хищник взревел, поднимаясь на задние лапы, разбрызгивая вокруг алые капли крови. Яркие вспышки, сильный звон в ушах и невыносимая боль победили охотника, он уронил голову на сырую землю и потерял сознание. Солнце уже цеплялось за верхушки вековых елей, когда Федор пришел в себя. «Живой», - вслушиваясь в свое тело, подумал он.
Полумрак окутал лес, скоро вечер, где-то рядом на дереве устроили перекличку мелкие птахи. Значит, косолапого рядом нет, все тихо. Перевалившись на бок, охотник осмотрелся, поваленная береза в стороне, рядом с ней на траве карабин. «Сколько же я пролежал?» - подумал он, оценивая обстановку. Потом мужик с огромным трудом встал, снял со спины рюкзак, который спас его, отвязал с руки нож, потрогал шею. Ворот свитера, капюшон энцефалитки стояли колом от засохшей крови, волосы слиплись и не давали нащупать рану. Боль в плече не проходила, голова гудела, шея совсем не ворочалась. Федор поднял карабин и стал смотреть, изучая картину произошедшего, вся полянка была залита кровью, вот помятая трава, оттуда пришел медведь, а тут алые пятна, он, истекая кровью, метался, убегая прочь. Охотник шел по следу, с трудом переставляя ноги, под разлапистой пихтой он увидел тело хозяина тайги. Федор, пересиливая боль, снял оружие с плеча и выстрелил медведю в голову, так надо, от греха.
- Небольшой, по сему, года три, - разглядывая поверженного хищника, рассуждал он. Опершись на палку, он с трудом добрался обратно до первой избушки, стянул с себя пропитанные кровью вещи. Затопил совсем остывшую за день печь, поставил греть воду. Долго сидел, приходя в себя, только сейчас к нему пришло полное осознание того, что произошло. В его жизни это был уже второй случай, когда на него напал медведь. Первый раз это было совсем по молодости, он тогда на охоту ходил вместе с тятькой, умелым охотником. Уже по снегу в середине ноября напал на него шатун, вот так же внезапно, сзади. Федор отправился по путику проверить капканы, а кобеля тогда увела сука куда-то в лес, и шел он совсем один по неглубокому снегу без лыж. Хищник сбил его с ног и, схватив зубами за край полушубка, начал трепать, бить о землю. Тятька, почуяв неладное, успел вовремя, застрелил шатуна. Разорванная нога, сломанные ребра, подранная голова тогда заживали долго. Зверь оказался больной, червивый, как такому ложиться на зиму, жиру не нагуляешь, когда черви живьем съедают. Вот он и бродил по тайге в поисках легкой добычи. Истощенный, он и человечиной не брезгует. Что ему охотник - та же добыча, то же мясо, вот голод его и гонит за человеком. Федор налил в большую чашку воды, сыпанул соли и принялся отмачивать рану на голове и шее. От теплой соленой воды боль усилилась, сжав зубы, он медленно смывал бурые сгустки вместе с волосами, отлетевшей кожей. Четыре глубокие длинные раны через всю шею и голову до макушки сильно кровили. Он вытер голову чистым полотенцем и, как сумел, засыпал раны стрептоцидом, этим порошком пользовался еще отец от всех болезней. В лесу всяко бывает, то руку напорешь на острую ветку, а то прищемишь чем, стрептоцид обеззаразит и боль снимет. Перемотав голову и шею чистой тряпицей, он надел поверх вязаную шапку и лег. Сил совсем не было, потеря крови, усталость сморили его окончательно. Федор закрыл глаза, и образ Ульяны явственно появился перед ним.
- Господи милостивый Боже, спаси и сохрани мужа мого Федора, верни его к нам живым и здоровым. Аминь, - шептали ее губы.
«Вот, значит, кто спас меня, Ульяниными молитвами живу, и впрямь истина написана в святом писании: Да спасется муж женой своей. Спасибо, Господи, за спасение и за науку. Спасибо», - подумал он засыпая.
Свидетельство о публикации №224121201503