Часть 2 Триумвиры Глава 10 Добрая богиня

Глава 10

BONA  DEA  (ДОБРАЯ  БОГИНЯ)

Nullum malum sine aliquo bono.
Нет такого плохого, в чем бы
не было хоть капли хорошего.


I.

После гибели Катилины у популяров осталось только два лидера: Цезарь и Красс. Ум первого и деньги второго позволяли партии народа активно противостоять оптиматам, требуя от извечного противника обдумывания каждого своего шага и про-счета любых предполагаемых действий. И все же, несмотря на такую предосторож-ность, оптиматы ошиблись. Опьяненные победой над заговорщиками и значительным перевесом среди магистратур текущего года, они опрометчиво отвергли попытку сбли-жения, предпринятую Гнеем Публием Помпеем. Магн сделал свой шаг навстречу, на-ходясь еще достаточно далеко от италийской земли. По его поручению брат Муции, трибун Метелл Непот, имел довольно продолжительную беседу с товарищем по трибу-нату Марком Порцием Катоном и натолкнулся на холодное высокомерие и откровен-ное непонимание. Непот не стал требовать разъяснений у Катона, за разъяснениями он отправился в противоположный лагерь.
- Скажи, пожалуйста, - задал он вопрос Цезарю. – Ты бы отверг протянутую тебе руку дружбы?
- Что тебе ответить, Квинт Цецилий? – лучившаяся радушием улыбка Гая Юлия прекрасно скрывала пронзительность изучающего ситуацию взгляда политика. – Не каждую протянутую руку можно считать рукой дружбы, и далеко не каждый чело-век достоин того, чтобы назвать его своим другом.
- Этот – достоин, без всякого сомнения.
- Ты говоришь о Магне?
- И ты знаешь это лучше меня, Гай Юлий, - утвердительно кивнул Метелл Не-пот. – Гней Публий просил меня связаться с аристократами, однако Катон просто вы-смеял все мои предложения, и вот теперь я у тебя.
- Тогда спешу тебя утешить: на сегодня оптиматам Помпей без надобности, мало того, они его просто боятся. Во-первых, фортуна вознесла наших «поборников справедливости» так высоко, что они готовы, будто на крыльях, отправиться пешком по морю от берегов Италии к берегам Африки. Они ослеплены удачей настолько, что подобное поведение не покажется Катону и сотоварищи безумством. А, во-вторых, ар-мия Магна и за сотни километров от Рима видится Катуллу, Гортензию и иже с ними прямым посягательством на основы республиканского строя. Им вечно грезится возрождение времен Мария, Суллы и Цинны. Ты же сам прекрасно помнишь, как оптиматы не желали видеть Помпея даже тогда, когда городу угрожала армия Катилины. Теперь они не хотят этого и подавно. Так что обозначенная тобой «рука дружбы» протянута явно не в ту сторону.
- А если мы подкорректируем мысли великого человека и направим его руко-пожатие в нужном направлении, что будет тогда, Цезарь?
- Поверь мне, Непот: даже в самые трудные годы наших с Помпеем взаимоот-ношений, я никогда не был его врагом. Более того, я всегда делал все, чтобы Магн по-лучил то, что хотел в тот или иной момент своей жизни. Единственное, чего я не дал Гнею Публию, так это собственной жены…
- Все сказанное тобой справедливо, Цезарь, и знай, я полностью разделяю твою позицию…
- Не перебивай меня, Квинт Цецилий. Прошу тебя, дай мне довести мысль до ее логического завершения. Я говорю сейчас не для того, чтобы получить одобрение или неодобрение своим поступкам. Я говорю лишь о том, что Гай Юлий Цезарь был, есть и остается тем человеком, на которого Магн может положиться во всех своих на-чинаниях. И я готов служить великому человеку до тех пор, пока в его желаниях будут наблюдаться присущие Помпею здравый смысл и умеренность. Сегодня же его требо-вания справедливы, как никогда.
- Так, значит, по рукам, Гай Юлий?
- С радостью пожму твою ладонь, Квинт Цецилий.
- И мы напомним оптиматам, что любые, даже очень широкие крылья, можно подрезать так, что они никогда больше не поднимут их обладателя выше сельской изгороди.
- Готов это сделать уже на завтрашнем заседании.

*    *    *

Ничто не предвещало грозы, когда Цицерон с разрешения председательство-вавшего на заседании Силана поднял проблему об имуществе катилинариев. Простой вопрос не нуждался в существенном обсуждении, ибо законы республики гласили: дос-тояние римского гражданина, обвиненного в злом умысле против страны, становилось достоянием государства. И требовалось лишь назначить комиссию, которая пустила бы дома, скарб и земли с молотка. А потому, когда слова попросил Цезарь, все подумали, что лидер популяров предпримет попытку протащить в состав комиссии своих людей, и не более того.
- Уважаемые сенаторы, - спокойно начал Гай Юлий, заняв место оратора. – Смею напомнить, что не кто иной, как ваш покорный слуга, не далее месяца назад про-сил вас лишить перечисленных здесь Марком Туллием изменников родины нажитого и полученного в наследство имущества, просил отправить их в изгнание и даже не упо-минать их имени. Это было, и никто из сидящих в курии не посмеет этого отрицать. – Он переждал гул утвердительных голосов и продолжил. – Но я говорил так в надежде, что вы, послушавшись голоса разума, сохраните заблудшим их жизни. Увы, этого не произошло! Напор инициатора беззакония, - претор повернул лицо в сторону мгновен-но побагровевшего Цицерона, - оказался столь мощным, что многие из вас, даже не осознав масштабов содеянного, обагрили руки кровью соотечественников, причем сде-лали это практически без суда и следствия. Однако римский закон одинаков для всех граждан, независимо от их сословного происхождения. Освежите свою память, сенато-ры. Двадцать лет назад Сулла казнил и изгнал многих римлян. Отняв и распродав иму-щество тех, кто оказался ему неугоден, диктатор обрек их семьи к нищенскому сущест-вованию. Но разве не вам, спустя не такое уж долгое время, пришлось возвращать из-гнанников и восстанавливать их потери из государственной казны?! Неужели вы хо-тите повторить одну и ту же ошибку дважды?! Неужели, нарушив закон единожды, вы поспешите удвоить и без того чудовищное по своей сути преступление?!
- О чем ты говоришь, Цезарь?! – не выдержав, поднялся со своего места Катон. – О каком беззаконии ты ведешь речь?! Неужели, справедливо покарав людей, помыш-лявших не только о ниспровержении государственного строя, но и об умерщвлении достойных граждан, мы совершили беззаконие?! Да ты, я вижу, потерял последний стыд, если решаешься бросить подобное обвинение! Прекрати демагогию, или я наложу «вето» на твое выступление.
Довольный собой Марк Порций опустился на скамью. Он рассчитывал, что поставил Цезаря на место, однако претор выслушал гневную тираду Катона с невозмутимым видом, после чего продолжил еще более спокойным голосом:
- Именно торжество римского закона я и пытаюсь отстоять здесь и сейчас, Марк Порций. Господа сенаторы, я прошу вас, вспомните дело Гая Рабирия. Он не про-износил гневных речей, не призывал никого к ответу, не требовал отобрать имущество. Он просто взял и убил мятежного Сатурнина. И что же? Его обвинили в пролитии кро-ви римского гражданина, обвинили, несмотря на защиту нашего прославленного Марка Туллия Цицерона, обвинили и приговорили Рабирия к изгнанию. Так решил закон! Тот закон, который вы так отстаиваете и который готовитесь нарушить в очередной раз! Только об этом я и хотел сказать вам, господа сенаторы. Только об этом и ни о чем другом я не помышлял, начиная свою речь. Только об этом я прошу вас: не дайте единожды совершенному беззаконию повториться снова! Не заставляйте ради торжества справедливости взывать к воле народного собрания!
Цезарь шел к своему месту в абсолютной тишине. Эффект его слов оказался подобен грому всемогущего Юпитера. Теперь уже никто в курии даже и не помышлял о дележе неправедной добычи. Багровая краска на лице Цицерона уступила вдруг место восковой бледности. На лбу бывшего консула выступили крупные капли пота. Еще бы! Ведь ему и другим собравшимся отчетливо дали понять: прецедент существует, и, заикнись теперь кто-нибудь против слов лидера популяров, ему не миновать не только грома, но и молний гнева плебса. А в том, что он может последовать, никто больше не сомневался.
Однако еще больший удар оптиматы получили от действий Метелла Непота, хотя воспользовавшийся общим замешательством трибун произнес довольно короткую фразу:
- Хорошо, что среди нас все же находятся люди, способные открыть затума-ненные сладкими речами некоторых прославленных ораторов глаза! И очень хорошо, что наши глаза еще не потеряли способности распахнуться навстречу справедливости! Мне кажется, Силан, консулу самое время объявить сегодняшние слушания закрытыми.
Но и этих кратких слов вполне хватило, чтобы сенат проникся пониманием свершившегося факта: далекий Помпей по-прежнему близок к лагерю демократов. Все расходились в молчании, и ясно было одно: если бы ненависть могла убивать взглядом, то ни Квинт Цецилий Метелл Непот, ни тем более Цезарь не сумели бы добраться даже до середины курии, ибо именно таким взглядом буравил спины обоих оставшийся в одиночестве Марк Туллий Цицерон.

*    *    *

Второе действие пьесы под названием «Помпей» претор и трибун разыграли уже через неделю. Не давая оптиматам опомниться, Цезарь выдвинул очередное обви-нение против них, обрушившись на этот раз на Катулла.
- Господа сенаторы, - как и всегда, когда он затевал очередную рискованную игру, Гай Юлий выглядел абсолютно спокойным и до неприличия вежливым, – не должность претора, но честное имя гражданина Рима заставляет меня поднять сегодня весьма щекотливый вопрос. Велик царящий над нами сонм богов, но извечными покро-вителями нашего города были и остаются Юпитер, Марс и Квирин. Благодаря их защи-те, вот уже сколько лет внешний враг не смеет даже приблизится к стенам Рима. Одна-ко, как назло, именно посреди благополучия границ республику продолжают раздирать внутренние противоречия. Сулла и Марий, Сатурнин и Лепид и теперь вот Катилина! Когда же прекратится этот длинный список имен?! Когда же наш многострадальный город сможет вздохнуть, наконец, спокойно?! Или боги отвернулись от нас?! Тогда по-чему это происходит?!   
Риторический вопрос Цезаря повис в наступившей тишине зала. Никто не по-смел перебить великого понтифика. Гай Юлий обвел взглядом ряды сенаторов и увидел в глазах многих из них напряжение и страх: собравшиеся прекрасно знали, что не требовавшие ответов вопросы Цезаря, как правило, влекли за собой бурю. И буря не замедлила грянуть.
- А почему же, ответьте мне, не отвернуться богам от тех, кто поклоняется им столь нерадиво, как это делаем в последнее время мы?! Вот уже двадцать лет минуло со дня, когда пожар уничтожил храм Юпитера Капитолийского. И что? Вместо того, чтобы воздать вседержителю должное в кратчайший срок, мы «трудимся», - в этом месте голос претора сделался язвительным, – над восстановлением земной обители бога почти шестнадцать, господа сенаторы, - да, да, целых шестнадцать! – лет! Вы знаете, во что обошлось это восстановление эрарию республики? Почти в две с половиной тысячи талантов! – Он выдержал паузу, давая отцам города произвести расчеты, и продолжил. – И действительно, на такие деньги вполне можно было бы отстроить два храма да еще одну приличную виллу в окрестностях Капуи. А может быть, как раз на эти средства и построен загородный дом нашего многоуважаемого Катулла? Ответь нам, Квинт Лутаций! Дай же отчет в том, куда ты потратил вверенные тебе на восстановление дома отца небожителей миллионы сестерций! Объясни, пожалуйста! Или ты дашь нам повод думать, что это именно по твоей вине боги-покровители отвернулись от многострадального Рима!   
- Чего ты хочешь, Цезарь?! – Катулл вяло попытался подняться со своего мес-та, но был тут же удержан за руку Катоном.
- Остановись, - зашептал ему на ухо Марк Порций, – ты же видишь, этот про-щелыга так и ждет, чтобы ты вступил с ним в полемику. Успокойся, пускай себе тявка-ет. Дойдет до дела, я наложу «вето» на любое его предложение.
- Чего я хочу? – на лице в совершенстве владевшего искусством мимики Гая Юлия заиграла изумленная улыбка. – Только одного. Так же, как и все здесь, я хочу правды, Квинт Лутаций.
Великий понтифик застыл с улыбкой на губах. Он стоял и улыбался, улыбался и ждал, ждал, а время, отпущенное им для возможности дать ответ, неумолимо текло вперед. И тогда, когда, по его мнению, время закончилось, Цезарь продолжил начатое.
- Итак, Катулл, ты молчишь. Что же? Это означает, что тебе нечего сказать ни мне, ни уважаемому собранию. Тогда сенату остается лишь одно: начать расследование столь затяжных и дорогостоящих восстановительных работ и передать дело завершения храма в более надежные руки. Надеюсь, в Риме еще найдутся люди с чистыми ладонями и незапятнанными помыслами.
Гай Юлий оставил ораторское место, но его тут же занял Метелл Непот.
- Да, Цезарь, в Риме еще остались люди с безупречной репутацией. Я вношу предложение, передать восстановительные работы возвращающемуся из Азии Гнею Публию Помпею Магну!
- Солнце село! – остановил поднявшийся шум Децим Юний Силан. – И я объ-являю на сегодня заседание сената закрытым. Продолжим обсуждение предложения Квинта Цецилия завтра.

*    *    *

- Завтра они не дадут тебе даже рта раскрыть, - уверенно пообещал Непоту Гай Юлий. Возмутители спокойствия ужинали в доме великого понтифика, оживленно обсуждая события дня и планы будущих действий.
- Пускай попробуют, - возбужденно ответил Цецилий Метелл. – Я плохо гово-рю речи, Цезарь, но еще никто не сумел упрекнуть меня в бесхребетности. Как только Катон и его команда раскроет свои пасти, в дело вступят мои люди. Не зря же я содер-жу полсотни гладиаторов. Думаю, для того, чтобы привести сенаторов в чувство, такого отряда будет вполне достаточно.
- И все же доспехи под тогой нам с тобой явно не помешают, - недавние собы-тия по делу катилинариев отдавались в памяти претора еще слишком свежими воспо-минаниями.

*    *    *

- Итак, я требую начать голосование по внесенному мною предложению о пе-редаче полномочий по надзору за восстановлением храма Юпитера Капитолийского Гнею Публию Помпею, - в самом начале утреннего заседания объявил Метелл Непот. Он явно намеревался продолжить свою речь, однако Квинта Цецилия тут же перебил другой коллега по трибунату Квинт Минуций Терм. 
- Вето, Метелл, я налагаю на твое предложение вето!
- Поддерживаю! – поднялся со скамьи Катон. – И присоединяюсь к требова-нию Минуция. Вето!
Однако Непот и не подумал сойти с ораторского места.
- Одумайтесь, трибуны! Что стоит за вашим запретом?! На чью мельницу льете воду вы, избранники народа Рима?! Разве вас облекли доверием для того, чтобы покрывать воровство и казнокрадство?! Вы недостойны звания трибуна! Позор!
Квинт Цецилий хотел говорить еще, но подскочивший к нему Катон бросился зажимать рот неугомонного сторонника Помпея. Отбиваясь от низкорослого Марка Порция, Непот продолжал выкрикивать:
-  Порядок! Я требую порядка и справедливости!
- Заткнись, Помпеева подстилка! – злобно наскакивал на противника Катон. – Чем обвинять других, скажи лучше, за сколько медяков тебе и твоему хозяину удалось купить Цезаря?!
Известно, что некоторые слова лучше не произносить вслух! Кулак Непота с хрустом врезался в массивный нос Марка Порция, однако вид крови не только не от-резвил дерущихся, но наоборот втянул их в еще более яростную потасовку. Руки Квин-та Цецилия оказались вдруг в мощном захвате подбежавшего сзади на выручку Катону Терма, что позволило залитому кровью оптимату, подпрыгнув, нанести не менее точ-ный удар по лицу обидчика. Теперь кровь струилась из двух носов. В возникшей суто-локе между колоннами курии появились вдруг неизвестно откуда взявшиеся рослые люди в туниках и шерстяных плащах с прикрывающими голову капюшонами. В возду-хе мелькнули короткие дубинки. Послышались первые стоны и крики боли. Децим Юний Силан растерялся настолько, что даже и не подумал призвать для наведения по-рядка собственных ликторов, а потому драка быстро приняла однобокий характер. Уже через несколько мгновений освобожденный от объятий Терма Непот занялся попытка-ми зажать полой тоги свой кровоточащий нос; часть наиболее ретивых орущих оптима-тов просто выбросили на улицу; оставшиеся вне схватки сенаторы буквально вросли в свои места на скамьях. С воцарением подобия порядка люди в плащах исчезли из курии так же незаметно, как и появились в ней.
- Если никто больше не хочет наложить на мое выступление вето, - спустя не-которое время Метелл Непот снова занял место оратора: о нанесенном ему ущербе сви-детельствовали лишь запекшиеся вокруг ноздрей следы крови. – То я позволю себе продолжить. Консул Силан, я еще раз вношу предложение о голосовании и прошу на-чать процедуру.
И в этот самый момент через закрытые двери с улицы в зал заседаний ворвался многоголосый гомон толпы, вслед за которым в дверном проеме появилась фигура Ка-тона. Трибун выглядел намного плачевнее своего соперника: его нос превратился в сплошной синяк, а по разбитым губам до сих пор струилась кровь. И тем не менее, Марк Порций производил впечатление победителя.
 - Торжествуешь?! – выкрикнул он в сторону Квинта Цецилия. – Не выйдет! Рано обрадовался! Правда одерживает верх всегда! 
- Чья правда, Катон? – вырвалось из уст Цезаря ироничное замечание.
- У Рима есть лишь одна правда! – напыщенно парировал Марк Порций.
- Если это правда, за которой стоят оптиматы, тогда мне жаль Рим, - произнося ответную реплику, Гай Юлий приблизился к Метеллу Непоту. – По-моему, твоих пятидесяти гладиаторов оказалось недостаточно. Судя по довольной роже Катона, нам пора подумать об отступлении. Что-то я не чувствую сегодня желания дополнить ряд красочных физиономий, подобных твоему нынешнему лицу, Квинт Цецилий.

*    *    *

Вечером того же дня ликтор доставил в дом претора постановление об отстра-нении от должности. Доведенный аристократами до истерики, сенат наложил времен-ный запрет на деятельность и Цезаря, и Метелла Непота.
- И что теперь, Гай Юлий? – лишенный власти трибун выглядел удрученным.
- Ничего особенного, Квинт Цецилий. Подлечишь нос и отправляйся к Пом-пею. Отвезешь Магну вот это письмо. Думаю, если он поторопится, ситуация изменит-ся достаточно быстро. Оптиматы могут визжать сколько душе угодно, но когда по Ап-пиевой дороге застучат солдатские калиги легионов Помпея, громкость голосов наших противников понизится до шепота.
- Я могу прочитать его?
- Конечно, - пожал плечами Цезарь. – Здесь нет ничего личного.
«Гай Юлий Цезарь приветствует Гнея Публия Помпея Магна!
Рад, что боги благоприятствуют тебе, и скоро мы сможем пожать друг другу руки на родной италийской земле. Однако в Риме как всегда неспокойно. Одержав верх над сторонниками Катилины, оптиматы перестали ощущать почву у своих ног. Воспа-рив на крыльях весьма сомнительной славы, они ощутили себя полными хозяевами по-ложения. И если наша республика избежала явного внутреннего врага, то она по-прежнему вынуждена противостоять раздирающим ее изнутри скрытым противоречи-ям. Глупость, недальновидность, заносчивость, ненависть, зависть, алчность, ложь и стяжательство прочно обосновались в стенах достославного римского сената. Но чем слабее мы изнутри, тем постепенно слабее мы становимся перед лицом окружающих нас внешних врагов. Война с Митридатом живой тому пример. Пример того, что разди-раемому противоречиями государству приходится неоднократно вступать в противо-стояние с одним и тем же врагом, вместо того, чтобы уничтожить его раз и навсегда. Но нашим полководцам вечно некогда. Они слишком торопятся в Рим, чтобы оторвать еще кусочек от полубезумной власти. Может быть, настал, наконец, тот час, когда следовало бы положить предел государственным распрям?! Час, когда одна-единственная мужественная, сильная и честная рука наведет порядок, вычистив эти авгиевы конюшни. Задумайся, Гней Публий. Эти люди не приемлют тебя даже в малом, о чем тебе более подробно расскажет при встрече Квинт Цецилий, а потому вряд ли стоит рассчитывать на теплый прием и дружественную оценку с их стороны в более серьезных делах. Наделенный империем полководец и частное лицо – это не одно и то же ни для государства, ни для его народа, ни тем более, для его правителей. Еще раз прошу тебя внимательно оценить ситуацию. Отринь сомнения и медлительность: время не терпит. Популяры ждут тебя в Риме и готовы оказать всяческую поддержку любым, даже незначительным начинаниям великого человека.
С надеждой на скорую встречу, Гай Юлий Цезарь».
- Коротко и ясно, - удовлетворенно закрыл письмо Непот. – И, главное, нигде ни единого призыва к насилию. Только призыв подумать. Да, Цезарь, ты – не Катилина. Ты не допускаешь глупостей даже в мелочах.
- Письмо – это не мелочь. Письмо – это факт и доказательство, которое может быть использовано против тебя в любую минуту. Еще можно уклониться от высказан-ного в устной речи, однако то, что скреплено твоей личной печатью, сразу же становится главным свидетелем возможного обвинения. Опасайся писем, Квинт Цецилий, как, впрочем, и тех, кому ты их вручаешь.
- Ты можешь доверять мне, Гай Юлий, - горячо воскликнул Метелл Непот.
- А я и доверяю. Доверяю, пока ты не дал повода усомниться в правильности моего доверия к тебе.
Они расстались достаточно поздно. Цезарь проводил гостя и в течение получа-са шептался в таблинии с Септимием Корнелием, после чего хозяин, закинув руки за голову, вытянулся в кресле, а верный слуга выскользнул из дверей дома на улицу. Гай Юлий не спал всю ночь. Он отказался от завтрака, отказался от разговоров с Помпеей, Аврелией и Юлией. Он размышлял, время от времени вставая и подходя к зеркалу, пе-ред которым беззвучно произносил несколько фраз, и снова садился в кресло. Так про-должалось почти до полудня, до того момента, пока в кабинете не показалось встрево-женное лицо его матери:
 - Гай Юлий, там, перед домом собралась толпа. Они шумят и требуют, чтобы ты вышел к ним. Их несколько тысяч, и я боюсь!
- Они так грозно настроены? – улыбнулся Цезарь.
- Нет. Пока что они просто переговариваются и ждут тебя. Но все равно я бо-юсь их!
- Не волнуйся. Поверь, что для тревоги нет совершенно никаких причин.
- А ты выйдешь к ним?
- Обязательно, только немного позже.
Великий понтифик появился в дверях дома лишь тогда, когда в таблинии воз-ник усталый Септимий:
- Все в сборе, хозяин.
- И «белые птицы» тоже?
- О, уж эти-то слетелись будто воронье на околевшую клячу.
Толпа встретила Цезаря моментально наступившей тишиной. Корнелий помог ему взобраться на широкий выступ ограждавшего ступени дома парапета. Некоторое время Гай Юлий молча стоял над головами толпы, внимательно всматриваясь в серо-коричневую массу одежды простых римлян и вылавливая взглядом белые пятна сена-торских тог. Так: Бибул, Терм, - ого! – даже Гортензий! О, и Силан здесь! Катона нет. Понятно: зализывает раны. Катулл, естественно, тоже отсутствует. Но и тех, кто на месте, будет вполне достаточно.
- Квириты! – обратился Гай Юлий к собравшейся на площади толпе. – Неуже-ли сегодня в Риме праздник? Или, может быть, вы ждете великого понтифика для со-вершения торжественного жертвоприношения? Тогда назовите мне повод для этого. Или цель вашего прихода сюда – наведение порядка в Риме, и вам потребовался город-ской претор? В этом случае я вынужден просить у вас прощения, квириты, ибо не далее как вчера сенат постановил лишить меня преторского звания.
И брошенная искра мгновенно воспламенила сухой хворост гнева.
- Да! Да, Цезарь! – всколыхнулась толпа. – Мы здесь за этим! Кто посмел на-рушить волю народа?! Назови нам их имена, Цезарь! Веди нас на форум! Пускай по-пробуют сказать нам об этом сами! Твои права святы! Мы восстановим их!
И чем больше кричала толпа, тем больше мрачнели лица тех, кто пришел к до-му великого понтифика в белых сенаторских тогах. Издалека Гай Юлий не различал выражения этих лиц, но видел, как один за другим «белые птицы» пятились прочь, рас-творяясь в хитросплетениях римских улиц. Они все поняли, и они испугались. Они по-няли, что сейчас хозяином Рима был он, Гай Юлий Цезарь, и для того, чтобы взять власть в свои руки, ему не потребовались орлы римских легионов. Он стал хозяином еще более разрушительного начала – толпы, и толпа была готова беспрекословно пови-новаться ему. И сенаторов охватил страх. Многие в тот час скоропалительно покинули Рим в надежде укрыться на загородных виллах, большинство забаррикадировалось в собственных домах и лишь немногие, может быть, самые отважные рискнули прийти на форум, к курии, где заседал сенат. Оба действующих консула, Минуций Терм, Квинт Гортензий Гортал, даже трясущийся от страха Цицерон заняли в этот день свои места на скамьях в зале заседаний. Катулл, Катон и Бибул отсутствовали.
Народ принес Цезаря к зданию сената на руках. Пока он поднимался по ступе-ням к дверям курии, толпа следовала за ним. У самого входа Гай Юлий обернулся и поднял правую руку:
- Квириты! Сегодня я лично убедился, насколько сильна наша республика! Сильна, потому что ее законы охраняются народом Рима! Но, квириты, законы государства – это еще и римский сенат. Сенат, которому и вы, и я доверяем решение самых важных задач и дел. Но сенат, увы, заполняют не боги; там заседают люди, а людям, как известно, свойственно совершать ошибки. Так дадим же им, квириты, возможность исправить совершенную оплошность! Сохраним спокойствие в стенах нашего великого города! Я благодарен вам за вашу поддержку, но я прошу вас, люди Рима, разойдитесь по вашим домам! Возвращайтесь к вашим семьям и скажите им, что в нашем городе нет беззакония. Я надеюсь и верю, что сенат сегодня примет верное решение. 
И сенат действительно возвратил ему полномочия претора, одновременно вос-становив в должности трибуна мчавшегося по дороге в Брундизий Квинта Цецилия Ме-телла Непота. Мало того, консул Децим Юний Силан от лица сената поблагодарил Це-заря за недопущение народных беспорядков, пожав Гаю Юлию руку. Делал ли он это, скрепя сердце, или в благородном порыве души - неизвестно, но факт остается фактом: ревность обманутого мужа на этот раз уступила в нем благоразумию и осторожности.

*    *    *

День ознаменовался еще и тем, что, покидая курию, Цезарь встретил на сту-пеньках того, с кем расстался больше четырех лет назад, Леонидаса Спуринну.
- Давно ты в Риме?! – радостно обнимая друга, поинтересовался Гай Юлий.
- Со вчерашнего вечера.
- Он шел к тебе этой ночью, - проворчал выросший за спиной претора Септи-мий Корнелий, – и столкнулся со мной у дверей дома. Извини, Цезарь, но я попросил его помочь: вдвоем мы собрали куда больше народа, чем рассчитывали с тобой перво-начально.
- Ты же вне политики, Леонидас? – хитровато прищурившись, улыбнулся Гай Юлий. – Ты теперь принадлежишь богам, больным и страждущим.
- Но я по-прежнему твой друг, Цезарь, - развел руками Спуринна. – Твои дела не могли ждать, а у бессмертных богов есть вечность: что для них одна или две ночи ожиданий. Что касается моих пациентов, то в Риме их пока еще нет.
- Тогда решено! Сегодняшнюю ночь ты проводишь у меня! – рассмеялся Гай Юлий.


II.

Прочитав письмо Цезаря, Магн не поверил ему.
- Когда ты отплываешь в Италию? – Непот рассчитывал вернуться вместе с по-корителем Азии.
- Еще не знаю, - Помпей задумчиво крутил в руках полученное послание. – А что, Квинт Цецилий, это правда, что твоя сестра и моя жена переспала с Цезарем? – неожиданно спросил он.
- Великому человеку не пристало доверять досужим сплетням, - довольно же-стко ответил зятю трибун. – К тому же у политика всегда найдутся более важные про-блемы, чем флирт собственной жены. И уж если на то пошло, то, Гней Публий, о тебе и Корнелии по Риму тоже ходили далеко не безобидные разговоры. 
- Ты защищаешь Цезаря?
- Вряд ли Цезарь нуждается в моей защите, Магн. Я защищаю дело. То, что предлагает тебе Гай Юлий, стоит обдумать.
- Вот тут ты прав, Квинт Цецилий, я внимательно обдумаю предложения вели-кого понтифика и претора Вечного города.
- Как долго будут продолжаться твои размышления, Помпей? Мне ждать тебя или отправляться в Рим?
- Пожалуй, отправляйся, - после минутной паузы, вяло ответил шурину полко-водец. – Предложение Цезаря весьма щепетильно и мне стоит основательно взвесить все «за» и «против».
- Смотри, чтобы твоя основательность не погребла под собой принятие реше-ний, - досадливо бросил Непот, покидая резиденцию Магна. – Помни, что черепахе ни-когда не догнать орла, сколь бы осмотрительно она не совершала при этом каждый свой шаг.

*    *    *

Однако Гая Юлия медлительность Помпея отнюдь не беспокоила. Он и не ждал решительности со стороны вечно осторожничающего Магна: смелость и безрас-судность Гнея Публия, по мнению Цезаря, остались на землях Испании, раздавленные в далеком прошлом военной удачей Сертория. С тех пор к любым действиям, связанным с перемещением легионов, Помпей относился очень и очень аккуратно.
Нынешние заботы претора находились в совершенно другой плоскости. Обме-нявшись выпадами в первые месяцы года, обе партии на время успокоились, перегруп-пировывая силы для будущих сражений. Затишье дало Цезарю возможность обратить, наконец, внимание на дела собственной семьи, а они, как выяснилось, выглядели до-вольно грустно.
Выборы и заигрывание с народом оказались весьма дорогим удовольствием, больно ударившим по семейному карману. Нет, конечно, у Помпеи денег было вполне достаточно, однако воспользоваться приданым жены Гаю Юлию не позволяла фамиль-ная гордость Цезарей. К тому же Помпея Руфина фактически содержала дом великого понтифика, обеспечивая покрытие всех его хозяйственных расходов. Но зато на другие нужды денег, увы, катастрофически не хватало. Лишний повод убедиться в этом ему предоставила Аврелия.
- Девочке уже двадцать лет, Гай Юлий, - сказала мать, в один из октябрьских вечеров прервавшая его уединение в таблинии. – Многие в ее возрасте уже давно заму-жем. Если тебе не хочется иметь внуков, то я была бы не прочь покачать на коленях хотя бы одного правнука.
- А что, уже есть претенденты? – попытался отшутиться Цезарь.
- Будут, дай только знать, что ты, наконец-то, готов отдать дочь в надежные руки верного и любящего мужа.
- Где они, верные мужья, матушка? – все еще надеялся уйти от прямого вопро-са великий понтифик. – Римские нравы настолько свободны, что многие женщины сей-час выходят замуж лишь затем, чтобы позлить своих любовников. Выходят и разводят-ся, чтобы снова выйти замуж.
- Юлия не такая. Наша девочка воспитана в любви, но и в строгости.
- Но Помпею-то она не осуждает?
- С тех пор, как Помпея стала твоей женой, ее любовный пыл сохранился толь-ко на языке. Дальше слов ее действия не простираются уже достаточно давно.
- Что не помешало ей наставить мне рога с Помпеем практически прямо перед свадьбой.
- Фи, сын мой, да ты, оказывается, живешь слухами, - пожала плечами женщи-на.
- Не все слухи ложны, матушка, - покачал указательным пальцем Цезарь. Он уже собрался развить свои мысли, чтобы увести разговор в другое русло и закончить его, однако Аврелия была настроена весьма решительно.
- Не уходи от ответа, Гай Юлий! Когда я могу надеяться увидеть твою единст-венную дочь и свою внучку замужем?
Он помолчал, тщательно обдумывая свои слова.
- Для того чтобы достойно выйти замуж, девушке из хорошей семьи нужно со-ответствующее приданое. А мои долги кредиторам на сегодня составляют, ни много – ни мало, три тысячи талантов! И я даже не уверен в том, допустят ли заимодавцы мой предстоящий отъезд в назначенную мне в управление провинцию. Путь далек, дороги опасны, судьба переменчива, а ведь в нашем мире пока еще никому не хотелось бы добровольно остаться с носом при не взысканном долге. Да еще когда долг столь ве-лик! Ладно, Красс; он подождет, он ждал и дольше, однако существуют и другие бан-киры.
- Ты жалуешься, Цезарь? – в интонациях матери проскользнули ироничные нотки.
- Я констатирую факты, матушка, - немного повысил голос Гай Юлий.
- Тогда достань деньги и прекрати плакаться на судьбу. Мужчина для того и создан, чтобы содержать свою семью. Если он этого сделать не в состоянии, тогда он не мужчина, - Аврелия повернулась, чтобы покинуть таблиний.
- Остановись! – жестко произнес Цезарь. – Я тебе не отец, и не позволю разго-варивать с собой в таком тоне никому, даже тебе.
Женщина замерла на пороге, но не обернулась к сыну, даже не удостоила его поворота царственно поднятой головы.
– Через год у меня будут деньги. Мне удалось получить в пропреторское управление Дальнюю Испанию. Однажды эта страна уже выручила меня из нужды, вы-ручит и еще раз. Так что, даю слово Цезаря, Юлии не исполнится и двадцати трех, как она уже будет замужем.

*    *    *

Положение обязывало. А потому он готовился к отъезду с особенной тщатель-ностью.
Первое. Он заручился поддержкой Красса в погашении им части долга в во-семьсот тридцать талантов. Да, Марк Лициний при этом становился практически един-ственным его кредитором, но Цезарь пообещал другу достойные проценты, и голос фи-нансиста победил в душе Красса голос разума. Формальная дорога к отъезду была от-крыта.
Второе. Он позаботился о достойном квесторе. Цезарь вспомнил о Луции Ан-тистии Ветере, том Антистии Ветере, у которого когда-то сам был на должности кве-стора все в той же Дальней Испании.
- Я пришел рассчитаться с долгами, Луций Антистий, - сказал Гай Юлий при встрече.
- Ты ничего мне не должен, Цезарь, - отрицательно покачал головой бывший наместник.
- Зато ты должен мне, - огорошил собеседника претор и, не давая опомниться, добавил. – Через пару месяцев я отправлюсь в нашу с тобой провинцию, где мне пона-добится надежный квестор. А у тебя есть сын. Вопрос понятен?
- Пожалуй, да, - не скрывая удивления, кивнул Ветер. – Но какова цена вопро-са?
- Налоги в казну плюс четыре тысячи талантов наместнику. Остальное квесто-ру и старине Бальбу, без которого, как ты сам понимаешь, в этом деле нам, естественно, не обойтись.
- Это похоже на грабеж, Цезарь. Провинция, конечно, богата, но столько нало-гов с нее никогда не собрать, - развел руками Луций Антистий. – Да и данное соотно-шение выглядит явно не в пользу эрария. И к тому же я почему-то уверен, что доброже-лателей, готовых сообщить сенату о подобном, весьма оригинальном способе взимания государственных платежей, у тебя найдется предостаточно. А, следовательно, по воз-вращении в Рим, претор, тебя будет ожидать скамья подсудимых. Но, поверь, мой сын еще слишком молод для этого. 
- Успокойся, Ветер! Разве я похож на идиота? Речь идет вовсе не о налогах. Налоги мы отдадим в казну полностью, всё, вплоть до последнего сестерция. Просто твоя и моя Дальняя Испания – это не одно и то же. Сейчас в провинции неспокойно. Восстала Лузитания. А Лузитания, как тебе известно, является жемчужиной Дальней Испании, причем весьма драгоценной жемчужиной. Подавление же восстания всегда считалось войной. Ну, а на войне, дорогой Луций Антистий, как на войне.   
Они поговорили совсем недолго, и потом Цезарь сделал все, чтобы квестором к нему был назначен молодой Гай Антистий Ветер.
Ну, и, наконец, третье. Он написал откровенное письмо Луцию Корнелию Бальбу, отправив его с самым надежным человеком, Спуринной. При этом Гай Юлий попросил Леонидаса, не теряя время, озаботиться анализом обстановки в стране и под-готовкой к набору нескольких когорт вдобавок к имевшимся в Дальней Испании двум легионам. Он еще не знал, какое количество солдат позволят ему набрать осторожные сенаторы для подавления мятежа, но рассчитывал, что под его командованием окажется не меньше четырех-пяти легионов.
Он был практически готов к отъезду, когда совершенно внезапно разыгралась история с праздником Bona Dea.


III.

Bona Dea, или добрая богиня - дочь бога полей, лесов и плодородия Фавна. Ее праздник отмечался в Риме в начале декабря. Отмечался он с особой женской тщатель-ностью, поскольку был праздником сугубо женским и присутствовали на нем только женщины. Мало того, все обряды этого празднества проходили в абсолютной тайне, и ни одна из участниц не смела проговориться о том, что происходило той таинственной ночью. И хотя Фавна считалась богиней целомудрия и жертвоприношения ей соверша-ли девственные весталки, но в самих торжествах разрешалось участвовать лишь тем женщинам, которые хотя бы один раз побывали замужем и уже лишились единственной преграды, что отделяет мужчину от проникновения в женское лоно.
Для проведения праздника, как правило, выбирался или дом первого консула, или дом претора. В этом году коллегия жрецов остановила свой взгляд на жилище ве-ликого понтифика, поскольку Цезарь одновременно являлся и действующим на теку-щий момент городским претором.
Первые гости прибыли задолго до начала праздника. Обнявшись с Аврелией, почтенные матроны занялись последними приготовлениями. В отсутствии мужчин, а дом покинули не только Цезарь и Корнелий, но даже все рабы мужского пола, необхо-димо было украсить гирляндами цветов зал для жертвоприношений и бассейн, где предстояло происходить основным таинствам праздника.
- Ты запасла достаточно «молока», Аврелия? – спросила ее сорокапятилетняя Теренция, жена Цицерона. «Молоком» на празднике Bona Dea называлось вино, однако настоящее имя виноградного напитка в этот день произносить строго запрещалось, и потому единственный раз в году безо всякого колдовства или божественного участия вино превращалось вдруг в совершенно безобидную по названию жидкость.
- «Молока» хватит всем, Теренция, - Аврелия гордилась тем, что именно ей выпала честь принимать гостей праздника, выпала впервые в ее жизни.
- А жертвенная свинья действительно абсолютно черная? – Муция участвовала в поклонении Фавне не впервые, однако каждый год в этот день ее душа почему-то уподоблялась вдруг душе маленькой беспомощной девочки.
- Совершенно черная, Муция. Без единого светлого пятнышка.
Постепенно гостей становилось все больше. Дом заполнялся женщинами всех возрастов, темпераментов и телосложения. Одни шутили и разговаривали друг с дру-гом, другие молча сидели в креслах или стояли вдоль стен, с улыбкой наблюдая за про-исходящими хлопотами. Были и такие, что, найдя уединенный уголок, возносили ви-новнице торжества свои тихие бессловесные молитвы.
И, наконец, назначенный час пробил. На установленное для жертвоприноше-ния место две весталки привели черную свинью. Украшенное цветами животное, каза-лось, совершенно не осознавало своей участи: свинья похрюкивала, радостно повора-чивая розовый нос то в одну, то в другую сторону. С двух сторон к приготовленной на заклание жертве приблизились державшая большой ритуальный нож старшая весталка и Аврелия. В руках у матери Цезаря находилась большая глиняная чаша.
Весталка левой рукой почесала за ушами весьма довольной жизнью свиньи, постепенно наклоняя голову животного книзу, а затем нанесла резкий выверенный удар между хребтом и затылком. Ломая шейные позвонки, нож погрузился в тело жертвы по самую рукоять. Свинья дернулась и беззвучно осела на задние ноги. Она была мертва. Старшая весталка вздернула голову животного кверху и, освободив нож, надрезала шейную жилу. Темная кровь потоком хлынула в подставленную Аврелией чашу.
Окружающие на мгновение замерли. Приближалась кульминация жертвопри-ношения. Одна из весталок опустила на пол корзину, которую держала в руках во время всего праздника и сняла с нее крышку. Скользнувшая из-за спины жрицы Помпея поставила рядом с корзиной миску с настоящим молоком, которое сбрызнули несколькими каплями свиной крови. Все ждали появления земного олицетворения Bona Dea, ведь согласно легенде когда-то давно Фавне пришлось превратиться в змею, чтобы избежать кровосмесительной связи с собственным чрезмерно любвеобильным отцом и сохранить свою целомудренность.
В полной тишине из корзины послышалось раздраженное шипение, и над тем-ным провалом ивового кружева показалась голова гигантской ужихи. Лениво повора-чиваясь на толстой шее, голова внимательно разглядывала окружающую обстановку. Ужиха была достаточно старой и встречала не первый свой праздник, но всякий раз она не торопилась угождать пленившим ее когда-то людям. Вот и теперь украшенный желтыми пятнами треугольник медленно, словно нехотя, повернул свою тупую мор-дочку с раздвоенным языком к вожделенному молоку и неторопливо двинулся в на-правлении манящего напитка. Язык коснулся розовой от крови поверхности несколько раз, после чего змея снова втянулась в корзину. В принципе она была сыта, но она знала, что требуется сделать, чтобы люди продолжали кормить ее молоком и вкусными лягушками, и потому выполняла свою миссию без сбоев. Крышку водворили на место, и все вздохнули свободно: Фавна благосклонно приняла жертву, и праздник мог продолжаться спокойно. 
Жрицы богини Весты затянули ритмичную песню, сложенную в честь Bona Dea много веков назад теми, кто когда-то основал Рим, и женщины двинулись в сторо-ну бассейна, на ходу освобождаясь от своей одежды. Каждой входящей в двери бассей-на старшая весталка ловким движением помечала кровью жертвенного животного оре-олы сосков и внутреннюю поверхность бедер, после чего Аврелия протягивала женщи-не полную чашу праздничного «молока», в которое предварительно добавлялся отвар мака. 
Далее последовало тщательное омовение груди и чресл, после которого разго-ряченные выпитым напитком поклонницы Фавны, разбившись на группки, устроили настоящую оргию, составленную из самых сокровенных женских желаний. Участвова-ли в ней далеко не все. Женщины в возрасте предпочитали, сидя и стоя вдоль стен бас-сейна, наблюдать за играми более молодых. Зато последние старались во всю, потому что знали, чем больше страсти выйдет из них сегодня, тем богаче станут их семьи и государство в следующем году, тем плодороднее будет их лоно и поля родной Италии, тем нежнее и, главное, с большей страстью станут любить их собственные мужья.   
Совсем скоро воздух дома наполнился фантастическим смешением веселого смеха и сладострастных стонов, ароматом благовоний и запахом разгоряченных жен-ских тел, журчанием голосов и звуками исполняемых приглашенными для этого музы-кантшами напевных мелодий.
Все шло своим обычным чередом, но в какой-то момент Аврелии показалось, что в сегодняшнем празднике присутствует нечто необычное, и это необычное вызвало в ее душе определенное беспокойство. Что-то такое мимолетное, словно укус пчелы, но все же неприятное, вызывающее боль и зуд опасности. Сначала ей показалось, что в ведущих в бассейн дверях мелькнул силуэт одетой женщины. Одетой! Это когда обнажены даже прислуживающие гостям самые юные девочки-рабыни.
«Показалось! Пар, сутолока, вино! Просто показалось!» - подумала Аврелия, отгоняя неприятные мысли прочь, однако ее мозг по-прежнему продолжал буравить червячок сомнения.
- Ликея! – подозвала она одну из служанок. – Пойди и проверь, все ли гости совершили положенное омовение. Пройдись по дому, загляни в каждую комнату.
Несколько минут спустя она уже твердо знала, что в прилегающем к бассейну помещении на самом деле находится одетая гостья. С улыбкой, передвигаясь от одной группы женщин к другой, Аврелия незаметно приблизилась к выходу. Шаг за двери, еще шаг, - и вот она, исказившая все правила и приличия незнакомка. Она действитель-но неуклюже кутается в накинутый поверх столы платок, пытаясь скрыть не только те-ло, но и свое лицо. 
- Кто ты, женщина? Назови свое имя! – потребовала мать Цезаря, стремитель-но направившись к нарушительнице обряда. Та сделала несколько шагов назад, в сто-рону спасительного выхода, запуталась в складках одежды, наступив на край собствен-ного платка, в результате чего большая часть ее лица оказалась открытой. О, всемогу-щие боги! Миловидные черты, округлые щеки, гладкая кожа, но это же мужчина!
- Святотатство! – громко выкрикнула Аврелия, мгновенно вспомнив о своей наготе. – Совершенно святотатство!! В доме присутствует мужчина!!!

*    *    *

Возвратившийся по утру Гай Юлий устроил своим женщинам настоящий до-прос.
- Кто это был? И как он пробрался в дом?
- Спроси у своей дражайшей женушки, - поджав губы, процедила Аврелия. – Ей лучше знать. Ведь это она приветствовала гостей у порога. А теперь наш дом ослав-лен на весь Рим!
- И все же, кто этот человек?! – он злился, но его мозг уже лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации.
- Говорят, что это был Клодий, - глотая слезы, с трудом произнесла Помпея.
- Прекрати реветь! – Цезарь взял жену за плечи и резко встряхнул. – Кто гово-рит?
- Это сказала Теренция, - все также жестко ответила вместо невестки Аврелия. – Жена Цицерона единственная сумела разглядеть в убегающем брата Клодии. А еще она сказала, что Публий Клодий явился в дом не просто так. Теренция заявила, что этот наглец пришел к нам, чтобы переспать с твоей женой, Цезарь, а за одно и подсмотреть то, что вам, мужчинам, должно быть недоступно. Во втором он, безусловно, преуспел.
- А в первом? Как быть с первым, Помпея? Это, действительно, правда?!
- Нет же, Гай Юлий, нет! – снова разрыдалась Помпея. – Я не знала о его при-сутствии совершенно ничего, также как и все остальные! Верь мне, Цезарь! Прошу те-бя, верь!
- Ладно, оставим пока этот вопрос. Но, говорят, матушка, что ты увидела его первой? – Гай Юлий отпустил жену и повернулся к Аврелии. Он был прекрасно осве-домлен обо всех событиях предшествующей ночи: постарался заранее переговоривший с рабынями Корнелий. – Что ты скажешь по этому поводу?
- Не знаю, сын мой. Да я видела его, но как-то мельком, в тумане винных испарений и собственных мыслей. Чем-то похож на Клодия, но я все же не уверена.
- Вы спросили об этом Клодию?
- Естественно.
- И что?
- Полнейшая невинность, Цезарь. Даже если ее рыльце и в пушку, то свою роль Клодия разыграла просто великолепно!
- Но что же получается? Если вы утверждаете, что это Клодий, а нам удастся доказать, что это был не он, то, значит, в доме не было никакого мужчины, и все вы ошиблись, приняв чью-то жену за мужчину! А значит, не было и святотатства, и наш дом по-прежнему чист от всяких наветов! – Отлично! Его умудренный в юридическом крючкотворстве ум нашел спасительный выход! – Решено! – Цезарь повернулся к вы-ходу, – я немедленно отправляюсь к Пульхру.

*    *    *

Если у него и оставались определенные сомнения, то первый же взгляд на Клодия развеял их окончательно. Публий производил впечатление человека, проведше-го бессонную ночь и при этом крайне озабоченного разом свалившимися на него несчастьями.  Он начал говорить еще до того, как Цезарь задал свой первый вопрос:
- Ты должен мне верить, Гай Юлий! Это же просто выходка, глупая и безот-ветственная выходка! У меня и в мыслях ничего подобного не было. Это все Клодия. Накануне сестрица спросила меня, хочется ли мне увидеть толпу обезумевших от сек-суального влечения женщин. Кто же откажется от этого, Цезарь?! Ты бы, наверняка, тоже не отказался. Тем более, Клодия говорила, что это совершенно безопасно: одур-маненные бабы ничего, кроме себя просто не увидят. Она и нарядила меня в женское платье, и помогла избежать обмена приветствиями с Помпеей. Да, кстати, Помпея. Це-зарь, я и в мыслях не имел, соблазнить ее. Неужели ты мне не веришь.
- Ты и об этом уже знаешь? – скептически бросил испуганному молодому че-ловеку Гай Юлий.
- Клодия пересказала мне все, что случилось после моего ухода. Но, Цезарь, твоя жена действительно не причем. Это все зловредность Теренции. Само собой! Только представь, что кто-то еще, кроме Цицерона, увидел вдруг ее тощие мослы. Для нее просто нет позора хуже! Вот она и возвела клевету, решив втянуть в скандал и твою жену. Ну, посуди сам, где я и где Помпея. Мы же с ней только друзья, хорошие давние друзья и не более того. Наша связь?! Да это же просто смешно!
- Разве ты видишь на моем лице улыбку, Публий? – жестко осадил собеседника претор.
- Но я же не виноват, не виноват, не виноват! – растерянно затвердил Клодий. На глаза несчастного глупца навернулись слезы.
- Хватит истерик! – окрик Цезаря щелкнул подобно удару кнута. – Слушай ме-ня внимательно. Твоя сестра не выдала тебя. Никто, исключая жену Цицерона, под присягой не подтвердит твоего присутствия на празднике. А один свидетель в судебном процессе – это все равно, что ни одного. Закон есть закон: или двое, или ни одного. Таким образом, Публий, запомни и отложи в своей наполненной глупостями голове: в моем доме тебя не было. Тебя вообще не было в этот день в Риме. Надеюсь, среди твоих приятелей нет такого, что выдаст тебя?
- Гай Юлий, - в глазах Клодия появился лихорадочный блеск надежды. – Вчера я практически не выходил из дому. Вот только в обед…
- Что в обед?
- Когда я шел в дом сестры, то столкнулся на улице с Цицероном. Он поздоро-вался со мной.
- Вы не говорили?
- Нет, что ты! Я же торопился, чтобы успеть переодеться к вечеру.
- Ну и прекрасно! Опять же, только один свидетель, - ибо муж и жена не могут считаться за двоих, - которому мы противопоставим своих свидетелей, и их будет как минимум двое. Имей в виду, ты отправляешься со мной в Дальнюю Испанию в качестве легата. А вчера я дал тебе поручение получить важное письмо из провинции, которое послал мой друг Спуринна. Вместе с посланием находилась приличная сумма для покрытия моих неотложных долгов, которую переслал мне мой банкир Бальб. Опасаясь за деньги, я отправил навстречу гонцу тебя и своего слугу Корнелия. Вы покинули Рим рано утром и возвратились лишь сегодня днем. 
- Ты спасаешь меня, Гай Юлий, - облегченно выдохнул Клодий. – Отныне я твой должник.
- Не беспокойся, Публий, - усмехнулся претор. – Ты и так оказал мне уже две услуги. К тому же, не забывай, что, выручая тебя, я защищаю и свою честь, честь своей семьи и доброе имя своего дома. И еще, мой милый, теперь тебе придется на целый год сменить изнеженный уют римского быта на тяготы военной жизни в Испании. Ты готов к этому?
- Что такое один год по сравнению с пожизненным изгнанием. Даже напол-ненный воинской службой год пролетит незаметно, а вот постоянная жизнь вдали от Рима – это смерть.
Провожая Цезаря до дверей, Клодий осмелился спросить его на прощанье:
- Послушай, Гай Юлий, ты говорил о двух моих услугах тебе, но я помню только одну просьбу о том, чтобы до ушей Помпея дошло некое интересующее его из-вестие. Какова же вторая услуга?
Претор остановился и внимательно посмотрел в глаза Пульхра.
- Ты помог мне не только с Помпеем, - голос Цезаря отливал металлом. – Еще, сам того не желая, ты помог мне с Помпеей. Теперь у меня есть замечательный повод для развода. Пускай, тебя «не было» на празднике, пускай, формально соблюдены все приличия, однако у людей возникло подозрение. А жена Цезаря должна быть вне вся-ких подозрений. Так что развод. Но развод, который все же позволит Помпее защитить ее честь, отвергнув все обвинения: и в неверности, и в святотатстве. А вот за эту по-мощь она не посмеет требовать назад собственное приданое. Конечно, я не настолько нагл, чтобы отобрать у нее все деньги, но уж с половиной сестерций ей придется рас-статься наверняка. Я ведь покидаю Рим на целый год, и моя семья не должна прозябать в нужде.

*    *    *

В сенатских слушаниях по делу о святотатстве Клодий отрицал все, ссылаясь на тот факт, что отсутствовал в городе, покинув его пределы по личной просьбе высо-копоставленной персоны, имя которой ввиду конфиденциальности просьбы он не желал бы разглашать. Наученный и ободренный Цезарем, он держался спокойно и твердо стоял на своем: не был, и точка! Сенат уже склонялся к тому, чтобы снять с него все обвинения, однако именно тут в дело вмешался Цицерон. Обрадованный возможностью привлечь к себе очередную волну внимания, Марк Туллий занял ораторское место и, картинно воздев руки, обратился к ответчику:
- Как же так, Публий Клодий?! Ты говоришь, что в тот поистине скорбный для нашей веры день отсутствовал в Риме? Но тогда, позволь спросить, кого же я встретил, прогуливаясь по римским улицам в послеполуденное время? Не только встретил, но и поздоровался. Или, Клодий, это была твоя бесплотная тень?!
- Ты уверен в этом, Марк Туллий? – спросил сенатора председательствовавший на заседании консул Луций Лициний Мурена.
- Как в том, что сейчас вижу тебя, Луций Лициний, - горделиво надув щеки, ответил Цицерон.
- Но тогда, уважаемый Марк Туллий, тебе следовало бы обратиться к лекарю за лекарством от угрозы надвигающейся слепоты, - Цезарь поднял руку, вставая со сво-его места, – ибо это я отправил Публия Клодия с поручением встретить письмо и до-вольно приличную сумму денег для погашения долгов. И то, и другое передал из Испа-нии мой банкир Луций Корнелий Бальб. С Пульхром отправился мой слуга Корнелий. Они выехали рано утром, и я, и римский гражданин Септимий Корнелий готовы под-твердить это, скрепив наши слова любой клятвой. Так что, Марк Туллий, мой тебе со-вет, поменьше трать время на написание собственных речей. Получишь двойную выго-ду: побережешь глаза и не окажешься в луже со своими ошибочными видениями. Или ты предпочитаешь, чтобы тебя обвинили в лжесвидетельстве?
Последний довод Цезаря оказался решающим. Цицерон смешался, пожал пле-чами, промямлил «ну, если так, тогда…» и смущенно направился к скамье, провожае-мый ненавидящим взглядом Публия Клодия.
Обвинение распалось, и только после этого Гай Юлий развелся с Помпеей, сказав ей на прощание:
- Я мог бы жить с тобой до скончания дней, но обстоятельства, увы, против нас.
Расставание прошло довольно спокойно, не вызвав особых кривотолков в рим-ском обществе, и от всего развода в мировой истории осталась только одна произнесенная великим понтификом фраза: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений!».

*    *    *

Завершил же бракоразводные дела года высадившийся в конце декабря в Брундизии Гней Публий Помпей. Магн так и не внял призывам Метеллов и Цезаря. Он не рискнул двинуть легионы в сторону Рима. Распустив армию, Гней Публий прибыл в Италию в качестве частного лица. Он надеялся, что лояльность сенату и законам рес-публики позволит ему быстро получить триумф и провести в жизнь законопроекты о наделении верных ему легионеров землей.
- Магн, ты совершил глупость, - именно с таким заявлением встретили его Ме-телл Непот и Метелл Целер.
- Не думаю, - поглощенный своими мыслями ответил братьям Помпей. – А еще я послал Муции письмо с требованием развода.
- Ты поверил сплетням?! – в один голос вскричали Метеллы. – Но, Магн, наша сестра невиновна!
- Все повторяется, - также задумчиво проговорил полководец. – Ведь когда-то и Эгист стал любовником Клитемнестры, пока Агамемнон воевал у стен Трои.
- Поверь мне, - ворчливо заметил Непот, – ты – не Агамемнон, Муция – вовсе не Клитемнестра, а уж Цезарь – отнюдь не Эгист.
- Тем не менее, если, как мне сообщили, «жена Цезаря должна быть вне подоз-рений», то почему я должен прощать подозрения в неверности своей жене? Чем я хуже Гая Юлия?!
- Только одним, Гней Публий, - они расставались если не врагами, то недруга-ми, и потому Метелл Целер не стеснялся в выражениях. – Цезарь всего лишь умен, а ты откровенно глуп.


IV.

Ему не разрешили набрать пять легионов. Тридцать когорт и не более! – так постановил римский сенат. Что ж тридцать, так тридцать. Он не унывал. Разместив свой штаб в Олисиппо, Цезарь основательно занялся делами провинции.
Не так уж и давно здесь кипели страсти, вызванные восстанием Сертория. Помпей и Метелл Пий прошлись по этой земле огнем и мечом, разрушив то, что было можно разрушить, и обложив непосильными поборами то, что выжило после разруши-тельной войны тех времен.
Он получил от Спуринны и Бальба достаточно информации, чтобы начать принимать решения сразу же по прибытии в Дальнюю Испанию. Снять лишние подати! Ввести льготы при добровольной уплате повинностей! Запретить рабство за долги!
Уже в первые месяцы его правления провинция вздохнула свободнее. А сам он осознал, что самый легкий способ завоевать любовь простого народа – это сначала ото-брать у него все, а потом возвращать отнятое мизерными порциями. И не нужно тра-тить деньги на подкуп и задабривание толпы. Люди будут благодарны властителю уже за то, что у них не отняли последнее, за то, что им всего лишь разрешили дышать.
В течение трех месяцев он поставил хозяйство вверенной ему провинции на ноги, однако оставались воинственные горные племена, которые вот уже почти столе-тие боролись против римского владычества.
Разместив шесть когорт в Олисиппо, Эборе и Пакс-Юлии для поддержания там порядка, Цезарь быстрым маршем пересек страну и вышел к подножию Пиренейских гор. Он не хотел вести своих солдат под дождем из копий и стрел притаившихся за каждой горной скалой лузитан, а потому стал лагерем у селения Бракара, разослав младших центурионов на поиски проводников. Деньги и стремление мирных обитателей равнин избавиться от своих воинственных горных соседей сделали свое дело. Желающие показать римлянам путь в обход вражеских ловушек отыскались довольно быстро, и уже через неделю две колонны легионеров под командованием самого Гая Юлия и взятого в Испанию еще одним легатом Тита Лабиена принялись преодолевать каменистые метры высокогорья. Разработанный пропретором план выглядел незамысловато: выступить с двух сторон навстречу друг другу, отрезая противнику все возможные пути отступления, чтобы встретиться в конце череды сражений. Такое дробление сил для римлян было совершенно безопасным. Разрозненные лузитанские племена воевали не только с Римом, они постоянно воевали между собой в борьбе за главенство над этим небольшим участком гор.
- О, боги! – воскликнул, узнав об этом обстоятельстве, сопровождавший отряд Цезаря Клодий. – Люди борются за власть даже в таком захолустье!
- Что же, - задумчиво заметил Гай Юлий. – Скорее всего, я тоже предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме.

*    *    *

Щедрая растительность теплого океанского побережья быстро сменилась гус-тыми сосновыми лесами, причем уже на высоте тысячи метров римлянам пришлось передвигаться, утопая кое-где по колено в снегу.
Цезарь шел наравне со всеми, безропотно претерпевая все тяготы похода. Он шутил, стараясь ободрить солдат, где можно, словом, а там, где слово не подходило, вдохнуть в людей силы собственным примером. Так, на очередной ночевке возле оди-нокой хижины местного лесоруба Гаю Юлию предложили занять единственное теплое помещение.
- О нет, только, не это, - отмахнулся Цезарь от настойчивых требований офи-церов своего штаба. – Почести – сильнейшему, необходимое – слабейшему. Отдайте эту комнату Гаю Оппию. Мой секретарь простужен, и я уверен, что его кашлю тепло будет куда более необходимым, чем моим и без того разогретым передвижением ногам.  Если хотите, - улыбнулся он Антистию и Клодию, – можете остаться с ним. А я переночую рядом, под навесом, или у солдатского костра. И не волнуйтесь: в моем плаще пока достаточно шерсти, чтобы укрыть своего хозяина от холода.
Вместе с больным остался лишь один пользовавший его снадобьями Спуринна.
Легаты, вполне естественно, были вынуждены не отставать от своего команди-ра. Антистий Ветер отнесся к ночевке под отрытым небом равнодушно, зато Публий Клодий разразился продолжительной ворчливой тирадой по поводу необходимости бе-речь собственное здоровье. Цезарь отреагировал практически мгновенно:
- Наверное, Публий, тебе все же следовало остаться в Риме. Наше правосудие иногда достаточно медлительно, и кто знает, вполне возможно, что, возвратившись из Испании через год, я бы еще мог успеть дать свидетельские показания по поводу Bona Dea в твою пользу. А может быть, и нет.
Инцидент завершился мгновенно, но из кучи спрятанного под навесом хижины лесоруба сена до ушей Гая Юлия еще долго доносилось обиженное сопение Клодия.

*    *    *

В коротких ожесточенных стычках, где все решалось за счет внезапности, чув-ства локтя и индивидуального воинского искусства, легионеры одерживали верх без особых потерь, и, тем не менее, погребальный дым то и дело смешивался с дымом по-ходных костров, ожесточая сердца тех, кто насильственно нес свободолюбивому наро-ду понятие о римском порядке.
Чем сильнее сжималось вокруг кольцо атакующих солдат, тем больше возрас-тало сопротивление лузитан. Мужчины-горцы считали более правильным умереть в схватке, нежели попасть в плен к врагу. Еще хуже дело обстояло с теми, кто оставался в прилепившихся к склонам Пиренеев деревушках, состоявших, как правило, из пятна-дцати-двадцати обмазанных глиной хижин: со стариками, женщинами и детьми. Плен-ных удавалось взять лишь в одном случае из десяти, да и то если нападение получалось внезапным. Горские женщины предпочитали, вырезав всю свою семью вплоть до груд-ных младенцев, пересечь ножом шейные жилы или броситься на дно ущелья, лишь бы только не попасть в руки римлян.
К слову сказать, женщин, взятых в плен, не жалели. Изголодавшиеся солдаты насиловали даже не успевшие еще остыть трупы; живым же приходилось куда тяжелее. 
- Останови их, Цезарь, - просил друга Спуринна в редких разговорах у ночного костра или очага, растопленного в одном из захваченных домов. – Они же люди, а не звери! Они должны понять это.
- Наверное, ты прав Леонидас. Некоторые из них еще и сейчас похожи на лю-дей. Однако в остальных наружу прорывается спрятанная в каждом из нас звериная сущность. Надеюсь, что из меня ей не выбраться, но кто знает, где находится предел нашего сдерживающего человеческого начала. Их не остановить, Спуринна, и ты пони-маешь это лучше меня. Все обозлены, обозлены холодом, стрелами из засады, полуго-лодным своим существованием, отсутствием женщин и близостью смерти. Злоба побе-дила в них тот страх, который усмиряет в человеке зверя. Терпи. Конец похода уже близок. Терпи, Леонидас. Собери волю в кулак и иди, оказывай помощь больным и ра-неным, и помни, пожалуйста, при этом, что перед тобой все-таки люди, люди, которые только на время позабыли о том, кто они. 

*    *    *

Четырехмесячная военная операция, действительно, приближалась к своему логическому завершению. В принципе, лузитан можно было бы оставить в покое, пре-доставив им возможность продолжать влачить жалкое, но свободное существование среди покрытых лесами заснеженных горных склонов. Можно было, если бы не одно маленькое «но». Именно в этих горах располагались богатейшие серебряные рудники. И пока ими владели покорные Риму равнинные племена, римляне спокойно терпели лузитан. Однако стоило лишь горцам изгнать захватчиков из своих мест и превратить полноводную реку серебра в довольно чахлый ручеек обычных провинциальных нало-гов, как Рим тут же встрепенулся. 
Селение, располагавшееся рядом с рудниками, оказалось самым большим и наиболее укрепленным. Бой здесь выдался особенно кровопролитным: только убитыми Цезарь потерял более восьмидесяти легионеров, среди которых находилось и четыре центуриона. Как и много лет назад Гаю Юлию снова пришлось сражаться в первых ря-дах атакующих, воодушевляя солдат собственным примером. Штурм вполне мог затя-нуться на несколько дней, однако к середине сражения в тылу у защитников укрепле-ний неожиданно показался отряд Лабиена, и, увидев внезапное удвоение сил противника, лузитане дрогнули.
Стремительность натиска позволила римлянам захватить на этот раз более пя-тисот пленников. Рудники были отвоеваны, однако богатая добыча в виде серебряных слитков, на которую так рассчитывал Цезарь, оказалась призрачным мифом. На все во-просы о спрятанных сокровищах лузитане отвечали упорным молчанием.
- Насколько ты дорожишь этим сбродом, Гай Юлий? – обратился к пропретору Антистий Ветер.
- Что ты имеешь в виду, Гай Антистий? 
- То, что продажа их на рынке в качестве рабов даст совсем немного. А я про-сто уверен, они знают, где спрятано серебро. Отдай их мне, Цезарь, и я вырву нужные нам сведения. 
- Солдаты претендуют на женщин.
- Может быть, до них и не дойдет, - деловито ответил Ветер. – Однако если дойдет, то я отдам легионерам все, что останется.
- Что же, - кивнул Гай Юлий. – Я назначил своему квестору задание и не впра-ве мешать ему выполнять порученное.
Боль развязывает языки. Римляне умели причинять боль. Однако прошел час, другой, третий, день сменился ночью, а мужественные горцы, умирая под пытками, продолжали хранить молчание. И тогда Гай Антистий принялся истязать попавших в плен детей.
- Прекрати это, Цезарь, - не выдержав разносящихся над селением детских криков, умоляюще попросил Спуринна. – О чем могут знать невинные дети?
- Если ты думаешь, что я в восторге от всего происходящего, то ты глубоко ошибаешься. Но точно также ты ошибаешься и в том, что они невинны. Человек теряет свою невинность, как только появляется на свет из материнской утробы. Пусть Анти-стий делает свое дело. Дети по природе своей любопытны, они часто подсматривают за действиями родителей и знают многое из того, что им не следовало бы знать.
- Ты стал жестоким, очень жестоким, Цезарь, - вздохнул фракиец.
- Я мог бы ответить тебе, Леонидас, что таким меня сделала жизнь. Однако я скажу тебе по-другому. Ты не менее жесток, чем я. Посмотри сам. Разве твое сердце истекает кровью, когда ты заливаешь солдатские раны кипящим маслом или прижига-ешь их каленым железом, или отрезаешь их размозженные конечности?
- Я помогаю им выжить.
- В первую очередь ты причиняешь им мучения. Причем работу свою ты вы-полняешь совершенно спокойно. А когда ты приходишь в дом безнадежно больного человека и, зная, что он умирает, продолжаешь ободрять его и выписывать рецепты на-стоев и примочек, разве твоя душа стонет от жалости? Нет. Предоставив свершаться назначенное богами, ты опять-таки спокойно вкушаешь пищу или отправляешься ко сну. Неужели и это не жестокость, Спуринна?!
- Если врач станет сопереживать каждому больному, он состарится раньше времени, не успев принести избавление многим из-за немногих, кому это избавление принести уже невозможно. Это истина, которую трудно оспорить, - возразил Леонидас.
- А я и не пытаюсь сделать ничего подобного. Я всего лишь доказываю тебе, что в каждом из нас изначально заложены все чувства и страсти, иначе мы сразу рождались бы не людьми, а мудрецами и философами, злодеями и убийцами, сластолюбцами и чревоугодниками. Но нет, мы растем и развиваемся под влиянием обстоятельств, медленно и постепенно приобретая каждый свою индивидуальность. И именно поэтому ты – Спуринна, и сегодня ты плачешь от жалости, а завтра станешь жестоким, а я - Цезарь, и сегодня жесток я, а вот завтра я могу вдруг зарыдать от сострадания, увидев на улице блохастого, изъеденного язвами старого умирающего пса.
- Цезарь! Мы нашли серебро! – в широко распахнутом дверном проеме стоял Антистий Ветер; одежда и руки квесторы были покрыты бурыми потеками крови. – Мальчишка не выдержал и показал нам дорогу к тайнику. Там столько серебра, что наш эрарий вполне мог бы позавидовать этой заброшенной пещере.
- Вот видишь, Леонидас, я все-таки оказался прав, - Цезарь сделал шаг к выхо-ду. – Гай Антистий, прикажи своим людям убить всех пленников и сжечь их тела. Я не желаю, чтобы о римлянах говорили, как о жестоких зверях. В конце концов, мы же ци-вилизованные люди.

*    *    *

Захваченных денег хватило и на щедрое вознаграждение легионерам, и на по-гашение долгов, и на приданое Юлии. Уехав полтора года назад нищим, он возвращал-ся в Рим настоящим богачом. А еще он возвращался на родину императором, получив это звание от своих тридцати когорт. А еще он имел право претендовать на триумф, потому что во время войны с лузитанами было убито более пяти тысяч воинов противника. Но самое главное, Цезарь рассчитывал принять участие в консульских выборах следующего года, и поэтому торопился так, что даже не дождался своего преемника на посту наместника Дальней Испании.