4. Темница

Каменные стены были отшлифованы до почти зеркальной гладкости. Глазу было не зацепиться даже за малейшую трещинку. Под низким потолком в незастеклённое окно с толстой решёткой виднелся крохотный кусочек пасмурного неба. Иногда мельком проскальзывало крыло чайки и волной прокатывался её пронзительный крик.
Два шага в сторону, три вперёд – вот и вся клетка. Узкая металлическая пластина с прохудившимся сырым соломенным матрасом поднималась на весь день. Ножки скрипучего табурета давно рассохлись и шатались. И те письма, что изредка дозволялось писать прямо на коленке, выходили неровными, с дырками от смоляного карандаша.
Пленница, сложив руки за спиной, медленно вышагивала по темнице с закрытыми глазами, слегка пританцовывая. Со стороны могло показаться, что она вальсирует с гордо поднятой головой, но причина была прозаичнее: так она ловила каждое дуновение свежего ветерка. По уставу ведро должны были выносить каждый день, но стражники, занятые чрезвычайно важными делами, не всегда успевали. Когда крики из главного зала становились совершенно невыносимыми, пленница крепко закрывала глаза и прижималась к скользкой стене под окном.

В тяжёлую кованую дверь раздался грубый стук.
— Эй, шукшо! К стене! И чтоб я видел!
Пленница прислонилась спиной к гладкой стене и подняла руки, с трудом удерживая равновесие.
— Что, червь, какие новости? — Брун, здоровый начальник с заплывшим лицом, по-хозяйски зашёл и осмотрелся, покачивая в руках дубинку, усеянную ржавыми гвоздями в бурых подтёках. — Так-так, ведро заполнено, это штраф. А почему табурет не под столом?
Женщина не удержалась и посмотрела на тонкую кривую доску, прибитую в углу, которая служила столешницей. Кособокий табурет стоял ровно под ней.
— Да ты злостная рецидивистка, шукшо! На диету сядем?
Заключённая склонила голову и молчала. В этот день у неё не было сил спорить об очевидном. Без ужина она оставалась в каждую смену Бруна. Тот ещё любил распахнуть дверь в камеру и демонстративно поглощать порцию жидкой каши, какой бы она не была мерзкой на вкус.

— Чё молчишь, шукшо? Условия слишком комфортные? — глаза Бруна налились кровью, он подошёл вплотную и дыхнул перегаром и чесноком. — Мы тебе тут устроим курорт, — сплюнув под ноги пленнице, он ткнул её в грудь дубинкой. На грубой ткани робы осталось несколько зацепок. — Неудивительно, что тебе никто не пишет. Кому нужен такой червяк? Что, подружки тебя кинули, да? Безбожницы проклятые.
Пленница сделала аккуратный вдох и подняла взгляд на охранника. Запах отхожего ведра уже не казался таким отвратительным.
Брун скривился и отступил на шаг, дубинка в его руках с протяжным свистом вспорола влажный воздух. Напоследок пнув ведро так, чтобы содержимое расплескалось вокруг, он вышел из камеры, и оглушительный лязг двери прокатился по гладким стенам.
Заключённая судорожно вздохнула и сползла вниз, закрыв глаза. Для зарубок не было места, поэтому она высекла ещё одну неровную линию на воображаемой доске. Два года четыре месяца и тринадцать дней.
Неровный шелест крыльев раздался под потолком. На узкий каменный парапет приземлился голубь и, просунув голову в решётку, взглянул оранжевым взглядом на женщину.

— Тихо, друг, не шуми, — еле слышно произнёсла пленница, почти не видя птицу из-за накативших слёз. — Останься ненадолго.
Голубь проворковал в ответ, поворачивая голову из стороны в сторону. Постучав клювом по железной балке, ещё раз взглянул на человека и исчез из узкого оконного проёма.
На ночь стражница Фаблу принесла дырявое одеяло, опустила нары и, мельком оглянувшись на дверь, протянула пленнице ворох пожелтевших газет и сморщенное яблоко. Кивнув на угол, где стояло ведро и подсыхала лужа, она тихо закрыла за собой дверь и почти до конца задвинула створку камерного окна.
В тусклом свете масляных фонарей снаружи пленница развернула бумаги и, щурясь, вглядывалась в расплывающиеся буквы. Столичная газета месячной давности пестрела благодарностями Наместнику, воспевала мощёные гранитом улицы и новые торговые ряды. Из вороха страниц, которые стражники заляпали пивом и жиром жареного мяса, выпал маленький листок.
Заключённая привстала на цыпочки и в желтоватом свете из окна обнаружила у себя в руках вырезку из повстанческой газеты.

Абараг ещё жив! Его держат на острове Чайка, совсем недалеко. До которого практически невозможно добраться незаметно от Службы Справедливости Наместника. Но жив. Значит, надежда ещё есть.
Много раз аккуратно сложив заметку, женщина спрятала получившийся крохотный свёрток в воротнике полуистлевшей робы. А листами газет проложила оставшуюся после визита Бруна лужу и прикрыла ведро. Выпрямившись, она почувствовала головокружение и вспомнила, что ела лишь рано утром – разваренную кашу на воде и засохший кусочек хлеба.
Сев на отсыревший матрас, она прижалась носом к яблоку и слабо улыбнулась. Запах напомнил ей огромный сад, принадлежавший матери её подруги детства. Закрыв глаза, она почувствовала жар полуденного солнца, шелест листьев и ароматы разнотравья. Надежда ещё есть.
Дни тянулись, как переваренное масло тонгронга, которым от дождя следопыты и мавки покрывали свои плащи. Фаблу, самая добрая из стражниц, больше не появлялась. Крики из центрального зала, служившего пыточной камерой, становились всё громче и пронзительнее.
— Ну что, шукшо, поболтаем? — Брун распахнул дверь темницы, поставил украшенный изысканной резьбой стул в центре и, медленно сев, положил любимую дубинку себе на колени. С кривых ржавых гвоздей медленно падали густые капли гранатового цвета.

Пленница стояла у стены напротив, под окном, из которого доносились ледяные дождевые капли и пронзительный солёный воздух. Её ладони прижимались к холодной гладкой стене, пальцы тщетно пытались найти хотя бы малейшую трещинку. Она знала, что ждёт её в ближайшие часы.
— Что же так грубо, ты даже не спросишь, как у меня дела? — стражник сидел без жилета, в синей рубахе, заляпанной бурыми пятнами. Ткань в подмышках и вокруг ворота пропиталась едким потом, запах которого перебивал всю многообразную вонь тюрьмы. — А я, червяк, забочусь о тебе, мотивирую. Может, ты подумала наконец о своём поведении?
— Господин начальник, мы с вами похожи в одном, — пленница облизала пересохшие и растрескавшиеся губы, — Мы держимся за свои убеждения. А в моих деяниях преступления не было.
— Что ж, — притворно вздохнул Брун, покачивая дубинку на коленях, — Неисправимая, значит. Ну ничего, и не таких ломали.

Тюрьма-крепость на острове Северный уже много веков сопротивлялась штормам залива Дюн с переменным успехом. Стены сочились влагой, с высоких скал опускался туман и разносил тюремный смрад в самые дальние закоулки. От запаха гниющих отходов и застоявшейся крови было не спрятаться – стёкла и ставни в одиночных камерах отсутствовали в принципе. А в многоместных окна никогда не открывались.
Синяки сходили очень медленно, на смену старым сразу появлялись новые. Сломанное Бруном запястье заживало медленно и мучительно. О других травмах пленница и вовсе старалась не думать.

Посреди ночи дверь с лязгом распахнулась, и в каменную клетушку хлынул неровный факельный свет. Заключённую резко подняли на ноги и вытолкали в коридор. Несколько стражников повели её по лестнице вниз. Что могло означать только одно – пыточный зал.
Каменный пол был залит липкой кровью, которую провинившиеся заключённые тщетно пытались смыть грязными тряпками. В центре зала на грубо сколоченном кресте висела избитая до неузнаваемости Фаблу. Заметив полный ужаса взгляд пленницы, подошёл Брун, вытирая окровавленные руки полотенцем, расшитым золотом:
— Эй, шукшо, нравится? Для тебя старался. Говорят, Фаблу проявляла вам, червям, излишнее сочувствие. Такого мы тут не терпим.
Заключённую повели дальше по замку под громогласный хохот Начальника стражи. Осталась ли ещё надежда? Ниже только подземелья для казни.
На голову женщине накинули провонявший крысиным помётом мешок и ударили дубинкой по голове. Очнулась она в каюте, связанная по рукам и ногам. Крохотное помещение, обитое деревом, с низкими потолками, равномерно покачивалось, вызывая тошноту.

Медленно повертев головой, пленница обнаружила ещё нескольких заключённых, с которых раньше не видела. Закашляв от чадившей рядом лампы, она повернулась к худому лысому мужчине, лежавшего рядом на мешках с песком. Но тот едва заметно покачал головой и взглядом указал на сонного стражника, прислонившегося к округлой двери.
Неизвестно, сколько прошло времени: от усталости и головной боли пленница впала в болезненную дрёму, наполненную ужасающими видениями. Их куда-то везут? Или же держат отдельно – последняя пытка перед казнью?
Их вытащили на палубу маленького военного парусника, перед этим закрыв головы грязными мешками. Яркий солнечный свет пробивался через грубую конопляную ткань.
— Шукшо, молись своим богам, чтобы мы больше не встретились, — Брун подступил к ней вплотную и дыхнул в лицо самогонной вонью. — Но я буду скучать, — хохотнув, он рыгнул и потрепал её по щеке.

Пинками и толчками стражники спустили десяток пленников по трапу на причал. Несчастные застыли на месте, прижавшись друг к другу под пронзительным морским ветром. Матросы, переругиваясь, подняли трап, и корабль отошёл от берега. Первый пленник стянул связанными руками мешок с головы и издал надтреснутый возглас, полный изумления и радости. За ним последовали и другие.
Несколько минут женщина быстро моргала, привыкая к почти забытому солнечному свету. Они стояли на полуразрушенном причале в маленькой бухте. Из-за густых зарослей орешника послышался стук многочисленных копыт.

Показался отряд из двух дюжин человек, в основном одетых в зеронские доспехи, но было среди них несколько всадниц в сурратских одеяниях. Люди спешились и бросились к освобождённым пленникам. Одна женщина медленно сняла кожаный шлем и перекинула подёрнутую сединой синюю косу через плечо. При виде этой всадницы у пленницы подкосились колени, и её едва успел подхватить её сосед по каюте.
— Тихо-тихо, Кэт, всё хорошо. Ты свободна, я с тобой, — мавка осторожно обняла её и прижала к себе, — Ты в безопасности, — она подняла голову и громко сказала остальным пленникам: — Теперь вы все в безопасности!
Но Кэт медленно отстранилась и, покачиваясь, сама встала на ноги:
— Вита, какой ценой?