Пёс-попаданец, или Последний из меделян

       С чего всё началось? А вот точно и не скажу. Начну со своего первого жизнеописания. Только коротко.
       Родился я в Сибири, на реке Лене, в маленьком рабочем поселке при прииске Андреевском. Там же вырос и примерно с пятнадцати лет стал, как и отец, работать там на промывке золотоносного песка. Получали мы, рабочие, мало, сущие копейки, но всегда имелась возможность припрятать немного найденного золота, а потом продать его частным скупщикам. Из-за этого мы не особенно-то и бедствовали.
       Так бы и продолжалась наша жизнь и ничего не случилось бы из того, что произошло потом, если бы в один прекрасный день наше беспутное и донельзя жадное, как оказалось, иностранное(прииск продали незадолго до этого одной иностранной концессии)начальство не запретило нам торговать этим самым золотом. И что прикажете с ЭТИМ делать? Стачковать? Мы и застачковали...
        И всё бы ничего, если бы начальство, испугавшись разрастания стачки, не вызвало из ближайшего к нашему прииску Тобольска роту солдат для охраны прииска, Командовал этой ротой один ротмистр-уроженец здешних мест, люто, до зубовного скрежета, ненавидевший нас, рабочих. Ну и получилось, что, когда мы несли наши требования улучшения жизни администрации, нам путь преградила эта самая рота. А дальше произошел расстрел, который позже назовут Ленским, то есть случившимся на реке Лене.
        Одна из пуль попала в меня и я умер... Умирая, успел прошептать: «Господи, дай шанс всё исправить! Хоть малейший». А в ответ послышалось: «Даю! Действуй!»

                *         *          *         

      Очнулся я с какими-то новыми, непонятными ощущениями. Вроде тело стало короче, да и незнакомое какое-то. Хотел открыть глаза, чтобы посмотреть, что со мной, но они оказались чем-то залеплены. «Ослеп я, что ли?» - подумал я и попытался рукой протереть их. Но не смог поднять руку.
       - Господи, да что же это такое?! – крикнул я и услышал.
       - Вав, вав, вав!..
       Голос был похож на голос... только что родившегося щенка. Такой же тихий и слабый. И собачий. Тотчас же что-то мокрое и шершавое коснулась меня, провело по всему телу и остановилось внизу живота, заставив перевернуться на спину. Пройдясь несколько раз по моему писюну, это нечто вернулось к голове и прошлось – тоже несколько раз – по области глаз. И тут я понял всё, Я – собака, вернее, щенок и лежу сейчас возле своей матери, тоже собаки, которая меня и родила. Пока слепой и немощный. Но как, почему?.. И что теперь делать? 
       Я снова завякал и взрослая собака опять принялась меня вылизывать, недоумевая, почему я беспокоюсь. Надо бы поосторожнее с этим, а то ещё залижет до смерти. Суки, они ведь такие... Лизухи, в общем.
      И тут на меня навалился голод. Не сказать, что очень сильный, но и хорошего в этом тоже было мало. Я, растолкав своих братьев и сестёр, пробрался к соску и взял его в рот, то есть не в рот, а в пасть, застолбив тем самым свой сосок. В горло хлынуло невкусное собачье молозиво.
     Насосавшись таким образом, я выплюнул сосок и, довольный, задремал.
     Не знаю, видят ли щенки п вообще собаки сны, но мне приснилось, что я теперь – мордаш, пёс меделянской породы. Была, оказывается, такая царская порода собак-медведедавов, ныне уже почти сошедшая на нет. Я, моя мать, братья, сестры и предполагаемый отец(куда же без него?!)были, выходит, последними из этой славной породы, И, к сожалению, уже не очень чистокровными.
      Но что же делать с этой временной, но всё же слепотой? Да ничего. Тут, как говорится, природа сама должна взять своё, не надо её насиловать. Через неделю, ну, максимум через десять дней глаза должны открыться сами. Когда мышцы век немного окрепнут. Забегая вперёд, скажу, что первый в своей новой жизни свет я увидел даже раньше, чем это обычно бывает у собак, приблизительно через пять дней после рождения. И здесь я безмерно благодарен своей матери-суке, чуть ли не ежедневно вылизывающей мне глаза. Она как будто чувствовала, что я – необычный щенок, что у меня есть нечто, отличное от других щенков. Может быть, она даже чувствовала, что я – человек. В собачьей шкуре. Хотя... не знаю, как это может быть.
      А знатно меня занесло! Ума не приложу теперь, как отсюда, то есть из собачьей шкуры, выбраться. И можно ли вообще? Как выбираются из своей собственной кожи?
      По здравом размышлении(уж что-что, а эта способность у меня никуда не делась, хотя, надо признаться, сильно уменьшилась)я решил, что в ближайшее время надо расти, набираться сил для дальнейшей жизни. А там как-нибудь, может быть, с помощью прерывистого лая или рыка, постараюсь донести людям, что я не простая собака, а человек, и что мой внешний вид – обманка. Ещё, кажется, можно использовать пальцы лап, но, пошевелив ими, я понял, что они годятся только если я буду указывать на что-то. И то   придётся использовать всю лапу, а не отдельный палец, Ладно, потом что-нибудь придумаю. Я ведь ещё только в самом начале жизни. Собачьей жизни.
      Да, а где же я нахожусь? По запахам – а я теперь чувствую их даже лучше, чем вижу – это вроде бы псарня, вон как пахнет собаками. Оно и естественно, где же еще может родиться собака? Породистая, я имею в виду. А то, что я – породистый меделянин, я узнал уже потом, когда услышал от приехавших на псарню хозяев название породы. Сон, который я видел  т о г д а,  подтвердился
      Приехавшие только что двое хозяев псарни были знатными дворянами, владели псарней от имени царя-батюшки Николая II и назывались один – графом Шереметовым, другой – князем Обуховым. Ну а третьим приехавшим был не кто иной, как сам царь, из чего можно было сделать вывод, что псарня находится вблизи Санкт-Петербурга. Ведь не поедет же царь ухаживать за своими собаками куда-нибудь в Сибирь. Этот триумвират ходил от вольера к вольеру и разглядывал нас, попутно давая суетившимся вокруг слугам и ухаживающим за нами людям какие-нибудь указания. Не всегда, впрочем, ценные, судя по брошенным украдкой косым взглядам, которые иногда бросали вслед приехавшим служащие псарни.
      - Эта... МАзда, что ли, когда ощенилась? – спросил одного из служащих князь Обухов, когда вельможная компания подошла к нашему вольеру.
     - Позавчера, кажется... Да, позавчера, - подобострастно сгибаясь в поклоне, ответил один из служащих, тощий, как жердь, мужичонка по имени Пётр.
     - Ну-ну, - кивнув головой, проговорил князь Обухов, - Так... Один, два, три, четыре, пять. Пять щенков.
     Ещё раз оглядев нас, князь Обухов двинулся к следующему вольеру. Вслед за ним, так же оглядев нас, двинулись царь и граф Шереметов в сопровождении своих слуг.
      Мазда? Почему родившую меня собаку так назвали? Надо спросить, благо теперь я сам собака и могу разговаривать с собаками на их языке.
      Я подполз к самой морде лежащей на боку Мазды и спросил:
      - Мама, а почему тебя назвали Мазда?
       - Не знаю, сынок, - вздохнув, как могут вздыхать только собаки, ответила она. - Люди чего только не напридумывают. Ага, чувствую, ещё кто-то описался. Ну-ка...
      Мать приподнялась, и я каким-то непонятным образом почувствовал, что она потянулась мордой к крайнему кобельку, Тот сразу перевернулся на спину и подставил под язык свое хозяйство, довольно заурчав при этом. Ещё одна подобная процедура  – на этот раз мать вылизывала у одной из двух сучек – и снова язык вернулся ко мне, пройдясь несколько раз по глазам.
         Было ли мне противно от того, что сначала вылизывалось хозяйство одного щенка, неважно, кобелька или сучки, а потом – мне глаза? Скажу прямо: нет. Я ведь, когда стал собакой, потерял все присущие человеку чувства, в том числе и брезгливость. И приобрёл новые, собачьи. Цвета тоже немного по-другому стал видеть: полностью исчез красный цвет, вместо него появился серый. Начиная с жёлтого, зелёный, голубой, синий, совсем немного – фиолетовый. Также совсем немного – оранжевый. А вот чего я долго не знал, это то, что собаки видят призраков. Но и это случилось, когда рядом с нами, в другой комнате, помёр один очень старый кобель. Боже мой, как я тогда испугался!..
          Живу вместе с матерью, братьями и сёстрами в отдельной комнате. С запахами чего-то острого, мне незнакомого. Спросил у матери, оказалось, специальные родообезболивающие лекарства, всем рожающим сукам их колют. Мать объяснила также, что когда сука рожает, бывает очень больно, и люди придумали специальные... ну, скажем, специальную воду, от которой роды получаются небОльные. Они и себе так делают, другой, правда, более подходящей для них водой. Которую люди называют раствором. Колют её  специальными маленькими трубками с иголкой на конце, называемыми шприцами.
          Кормили Мазду как на убой(она даже частенько отказывалась от съестного), а мы, все пятеро, кормились её молоком и быстро росли. Я, кажется, говорил про молозиво, так оно кончилось на третий или четвёртый день после нашего рождения, а дальше пошло уже молоко. И оно показалось мне гораздо вкуснее молозива. Такое, знаете ли, сладенькое, с небольшой кислинкой и не такое густое, как молозиво. Еще  всем - и Мазде, и нам - давали творог, но это было уже когда мы чуть-чуть подросли, примерно с полутора недель отроду. И никакого мяса нам, щенкам, пока ещё не давали, только матери.
        Я уже, кажется, говорил, что живём мы в комнате. Эта комната находилась в длинном, похожем на дома для слуг, доме. Сам этот дом стоял на вершине невысокого холма, с которого открывался красивый вид на окраины Санкт-Петербурга. Правда, что это Санкт-Петербург, я узнал много позже, когда уже стал взрослым годовалым псом. А пока я бесился, играя в кусалки-догонялки со своими братьями и сёстрами. И много ел, сначала материнское молоко, а потом, когда чуть подрос – мясо, сначала телятину, потом, примерно через три месяца – медвежатину. Всё – в сыром виде.

                *        *        *

        Я был уже взрослым, пятилетним псом, полным сил и здоровья, когда в наш приют для собак-меделян снова, в седьмой раз от начала моей собачьей жизни, приехали люди. Но это были уже не те самые граф Шереметов и князь Обухов, хотя за пять лет, прошедших после моего рождения в теле собаки, приезжали разные люди, нет, это были совершенно другие люди. В чёрных кожаных тужурках, солдатских шинелях и рабочих куртках, они – пять человек - вместе с обслуживающими нас в это время людьми, которых, кстати, тоже было пять человек, гурьбой ввалились к нам и принялись нас рассматривать, не приближаясь, впрочем, вплотную к решёткам. Затем один из них, статный парень двадцати с лишним лет на вид, в кожаной тужурке с маленьким серым(напомню: мы, собаки, не видим красный цвет, вместо него – серый)бантом на груди, ни к кому, вроде, не обращаясь, проговорил.
         - Странные какие-то собачки у вас тут. Никогда таких не видел.
         - А про меделян слышал? – спросил его другой приехавший, лет тридцати пяти на вид, тоже в тужурке, но без банта.
         - Не, не слышал.
         - Темнота! Ну спроси у Митьки-студента. Он тебе скажет.
         - Да, это они, меделяны, - сказал ещё один приехавший, высокий юноша в рабочей куртке, тот, которого назвали Митькой. – Царская, между прочим, порода. Предназначена для охоты на медведей.
         - Скажи, Мить, а почему они не брешут? – спросил Митю-студента ещё один приехавший, тоже в кожаной тужурке. – Обычно ведь собаки брешут на чужаков. А эти...
        - Да, это действительно странно, - задумчиво проговорил Митя. – Но... может быть, не хотят
         Сейчас или никогда?... Я поднялся на задние лапы, опёрся передними на решётку-дверь и сделал правой передней хорошо знакомый нам, людям, подзывающий жест. Наблюдавший за мной в это время парень в рабочей куртке вскрикнул и теперь уже во все глаза уставился на меня.
        - Ты чего? – спросил его один из «кожаных».
        - Мне показалось... – парень, очевидно, был в шоке от увиденного. – Показалось, что эта собака только что  л а п о й(он голосом выделил это слово)позвала меня.
        - Глупости...
        «Нет, дорогой, тебе не показалось! И это вовсе не глупости!» - подумал я и уже при «кожаном» повторил этот жест.
        Теперь вскрикнули уже оба одновременно, чем привлекли внимание остальных присутствующих. Все сгрудились у моей комнаты-клетки и начали расспрашивать этих двоих, что тут, собственно, произошло. Стало шумно, и тогда я показал на свои уши, а затем прижал конец лапы впереди между носом и нижней челюстью, показывая этим самым, что нужно соблюдать тишину. Ну или хотя бы шуметь потише.
        Что тут началось! Громовое «Ах!» пронеслось над собравшейся вокруг решётчатой двери в мою комнату толпой, затем все разом громко заговорили, заставив меня забиться в дальний угол от этой адской какофонии, лечь там на пол и плотно закрыть лапами уши. И всё равно звуки продолжали проникать даже сквозь крепко прижатые к ушам лапы. Тут один из присутствующих, другой «кожаный»(всего «кожаных» было три), крикнул громким голосом, перекрывая шум:
         - Тише, товарищи! Тише! Посмотрите на собаку! Ведь вы же его оглушили!
         Тут только остальные заметили, что я лежу в углу, зажав уши и страдальчески глядя на них. Голоса стали смолкать и вскоре смолкли совсем. Но люди, возбуждённые увиденным, не могли сразу остановиться и то тут, то там еще слышались громкие голоса. Наконец голоса смолкли совсем и один из «кожаных», тот, который остановил эту вакханалию криков и шума, обратился ко мне.
         - Эй, пёс. – ласковым голосом сказал он. – Открывай свои уши и... в общем, слушай. Давай сделаем так. Если я спрошу: «Ты собака?», кивни головой. Если я спрошу: «Ты человек?», помотай головой, мол, нет, я не человек. Понял?
          Я кивнул головой, да, мол, понял, чем вызвал второй взрыв криков удивления. Но на этот раз «кожаный» был начеку и, подняв руку, быстро восстановил тишину. Затем снова обратился ко мне.
         - Ты собака? – спросил он далее.
         Я кивнул головой, Да.
         - Ты человек? – последовал очередной вопрос.
         Я снова кивнул головой. Да.
        - Но ведь такого же не бывает! – переглянувшись с двумя остальными, воскликнул третий «кожаный».
         Я только шумно вздохнул. Бывает или не бывает – об этом должны спорить уже философы. А я вообще не знаю ни одной буквы, нас, рабочих-золотодобытчиков, этому не учили. Нас учили распознавать золото среди остального песка, да и то только родители на своем собственном примере. А грамота нам только снилась. Много ли среди нас было грамотеев? Да, как говорится, раз-два, и – обчёлся. Фамилию свою написать в табели о получках – и то вместо букв ставили крестики. Поэтому я помотал головой, когда меня спросили, знаю ли я буквы: нет, мол, не знаю.
        - Вот это плохо, - грустно причмокнув губами, сказал один из «кожаных» - Это до предела ограничивает наше с тобой общение. Ну а крестик поставить, наверное, каждая собака сумеет. Если она достаточно умная, Верно я говорю, а, пёс?
         Я кивнул головой: да, мол, верно. Затем подошёл к решетке-двери и, просительно глядя попеременно то на людей, то на замок, поднялся на задние лапы и, опёршись на решётку передними, ткнулся носом в замок.
         - Да, поскольку ты – человек и, надеюсь, не сделал ничего противозаконного, ты не должен сидеть здесь как собака, - поняв, что я хочу сделать, произнёс «кожаный». – Откройте ему, - приказал он одному из наших работников и отошёл немного в сторону, наблюдая, как мне открывают решётку и как я выхожу из комнаты.
         Я с достоинством вышел из комнаты-клетки и, подойдя к открывшему мне дверь «кожаному», поклонился ему, припав на передние лапы и положив между ними на мгновение голову. Тот ещё больше удивился и, тихо, почти неслышно, пробормотав «В жизни своей не видел ничего подобного!», кивнул мне головой. Я повернулся и потрусил к выходу, но, вспомнив, что должен попрощаться с матерью, братьями и сёстрами, завернул к ним. Со времени моего переселения в отдельную клетку-комнату прошёл уже месяц и, когда я подошел к решётчатой двери, оказалось, что там теперь живут только мать и две сестры – запаха двоих братьев я уже не почувствовал.
         Легонько ткнув носом в бедро находившегося около двери служащего(он присутствовал при моём «представлении» и знал теперь, что я - непростой пёс), я взглядом показал на дверь и, привстав на задние лапы, опёрся передними на решётку. Поскребя затем одной из лап замок, я снова взглянул на служащего.
         - Хочешь войти? – догадавшись, чего я хочу, спросил служащий.
         - Г-гав, - гавкнул я и кивнул головой.
         - Пришёл, значит, проведать родных, - служащий открыл дверь и отступил на шаг в сторону. – Ну, заходи.
          А меня там, в комнате, оказывается, уже ждали. Едва я переступил задними лапами порог и сделал еще два шага всеми четырьмя лапами, как почувствовал сильнейший толчок в бок – это меня атаковала одна из сестер, приняв, очевидно, за чужака. Здесь я должен сказать, что мы, собаки,  помним, что произошло от силы неделю назад. А я отсутствовал месяц. Само собой разумеется, что мои родные сёстры забыли меня. Но я, похоже, был исключением из этого правила, так как прекрасно помнил все те немногие события, которые произошли в моей короткой пока жизни. И родных мне сестёр-собак, разумеется, помнил. Помнил я и свою мать. Тут последовал ещё один мощный толчок, на этот раз я получил его от второй сестры.
          - Перестаньте толкать его, - раздалось вдруг откуда-то слева, и я узнал голос матери, которую до этого не заметил. – Это свой. Вы что же, не узнали его? Идите в свой угол, а ты, сын, прости этих неразумных девчонок. И подойди ко мне.
          - Мам, а это действительно твой сын? – ехидно спросила одна из сестёр, та, которая вторая толкнула меня.
          - А ты ещё сомневаешься? – мать легко, но степенно поднялась на лапы (до этого она лежала, не замеченная мной, в своём углу)и подошла к нам. – Ну, понюхай у него подхвостник. Может, тогда и узнаешь своего брата. А ты подними хвост, - обратилась она уже ко мне.
          Подхвостником мы, собаки, называем наши запаховые железы-иденитификаторы, расположенные по обеим сторонам ануса. Я поднял хвост и предоставил сестре всю имеющуюся «информацию».
          Было ли мне стыдно оттого, что сестра нюхала мой анус? Скажу правду: нет. Я уже, кажется, говорил, что, когда стал собакой, потерял многие присущие человеку чувства. Так вот, среди этих потерянных человеческих чувств было чувство... как бы это сказать поточнее... полового стыда, что ли? Ну, то чувство, когда стыдно показывать прилюдно свой анус, писюн... . В общем, свою наготу.
          И точно такая же ситуация у меня была в отношении других собак. Я,  вернее, моя собачья половина, нисколько не стеснялся, например, понюхать писюн другого кобеля или полизать вагинку суки. Или дать понюхать свои. Ну а что касается моей человеческой половины, то я смотрел на всё это нюханье-лизанье как бы отстраненно, издалека. Как это получалось, я, сколько жил, так никогда и не смог понять.
          Ну, ладно, пёс с ними, со всеми этими чувствами и нюханьем-лизаньем. Пора рассказать о том, что я делал после того как вышел вместе со всеми приехавшими и здешними за двери псарни. Один из «кожаных», тот, который пытался говорить со мной, предложил, чтобы я пожил у него, как он сказал, в домашних любимцах. Конечно, я не мог считаться домашним любимцем, поскольку был всё-таки человеком, но и жить на улице в качестве пса-бездомыша я тоже не должен. Я подумал-подумал(хотя думать собачьими мозгами ох как тяжело!)и, поскольку меня уже торопили  –  надо было уезжать – кивнул головой тому самому «кожаному»(его звали, как я узнал позже, Михаилом).
           Когда мы вышли за двери псарни, к нам подъехал автомобиль – кстати, один из первых увиденных мной не только в образе пса, но и человека. Человеческое «я» отнеслось к этой технике с удивлением, но спокойно. А вот пёс, вернее, собачье начало, отнёсся к автомобилю... ну, скажем, с сильным испугом. Оно даже захотело полаять – как я понял, от этого самого испуга. Но я не дал ему воли и успокоил, хотя это, скажу откровенно, стоило мне немалых усилий и пришлось постоять неподвижно некоторое время, пока собачья половина не успокоилась.
           Второй раз моё собачье начало испугалось, когда я уже сидел на заднем сиденье рядом с Михаилом. Заводясь, автомобиль страшно(для собаки)загудел, затрясся и моему человеческому «я» пришлось снова успокаивать собаку. Тут мне на помощь пришёл Михаил. Обняв собаку с ласковым «Ну, не надо, спокойно, спокойно...», он не дал ей выпрыгнуть из начавшего уже движение автомобиля. В дальнейшем, по мере движения, пёс успокоился и уже с интересом поглядывал по сторонам. Я ему не мешал и сам с неменьшим интересом смотрел его глазами на то, что происходило вокруг.
           А смотреть и в самом деле было на что. На самом въезде в Санкт-Петербург, который, кстати, теперь назывался Петроградом(об этом я узнал, слушая разговор Михаила с другим «кожаным», по имени Алёша), нас встретил патруль из пяти матросов, на бескозырках которых были золотые буквы. Что означало слово, составленное из этих букв, я, будучи неграмотным, так никогда и не узнал бы, если бы не услышал разговор двух матросов. То были матросы со ставшего уже если не знаменитым, то хорошо узнаваемым, крейсера «Аврора», того самого, который в октябре(на дворе сейчас шёл уже апрель 18-го), как я уже не раз слышал от окружающих, дал выстрел-сигнал к штурму Зимнего дворца, бывшего тогда резиденцией Временного правительства во главе с Керенским. Такие патрули на всем протяжении нашего пути встречались нечасто, но четыре или пять таких «пятерок» мы всё-таки проехали. Некоторые из этих патрулей останавливали нас, люди подходили ближе и, с интересом поглядывая на меня, проверяли у проезжавших мандаты. Когда мы проезжали очередной  патруль, состоявший из одних солдат, один из них, заглянув в автомобиль и увидев меня, лежащего на заднем сиденье, удивлённо хмыкнул. Затем, глядя на меня, спросил у Михаила:
          - Кого это вы везёте?
          - Человека, - мгновенно поняв, что вопрос относится ко мне, ответил Михаил. – В собачьей шкуре.
          - А-а-а…, - протянул солдат и, ещё раз взглянув на меня, пожал плечами и отошел от автомобиля. А мы, забрав у командовавшего патрулём «кожаного» комиссара свои мандаты, двинулись дальше.

                *       *       *

         Миновав ещё несколько патрулей, которые были расставлены на нашем пути к Смольному, мы наконец подъехали к самому институту и остановились у его высокого крыльца. Выйдя из автомобиля, мы – трое «кожаных» и я(шофёр остался сидеть за рулём) – поднялись по высоким ступенькам и вошли через высокие двери внутрь.
         Внутри стоял великий шум и ещё более великий гам, заставившие меня прижать обвислые уши покрепче к голове. Всюду ходили какие-то люди в серых солдатских шинелях, чёрных матросских бушлатах, на головах у них были серые солдатские шапки-папахи, чёрные матросские бескозырки с золотыми и белыми надписями. Поодаль стояла и тихо разговаривала между собой небольшая группа крестьян в серых зипунах домашнего покроя – то были первые(а может, и не первые)ходоки по мирскому делу. Когда мы проходили мимо, один из них, хилый, низенький мужичонка, удивлённо посмотрел нам вслед, и я краем глаза заметил, что он кивком головы показал на нас остальным. Ещё по пути следования нам попались два матроса – надо полагать, балтфлотовцы – которые так же, как до этого крестьяне, удивленно посмотрели нам вслед.
         Наконец мы остановились у двухстворчатых дверей, на которых висела надпись. Ниже были прикреплены еще листки с написанными уже от руки буквами.
         - Подождите здесь, - коротко сказал Михаил. – Я сейчас…
        Он открыл одну половинку дверей и исчез за ними.
        Двое моих провожатых разместились на стоявших у стены стульях, а я, поскольку был собакой и не мог сидеть на маленьком для меня стуле, сел по-собачьи на пол возле них. Я бы мог, конечно, сесть и на стул, но тогда мне пришлось бы сидеть на нём выпрямившись и подняв передние лапы, изображая цирковую собаку, что было не очень-то и удобно.
        Спустя несколько минут Михаил выглянул из-за дверей и жестом пригласил нас войти. Мы – собака и трое человек – вошли и очутились в маленькой приёмной, откуда вела ещё одна дверь, надо полагать, в кабинет. В приёмной сидела молоденькая девушка-секретарь и что-то печатала на стоявшей на столе большой пишущей машинке. А у закрытой сейчас двери в кабинет стоял с винтовкой на посту латыш-красногвардеец. При взгляде на меня-собаку в его тёмно-коричневых глазах отразились великое недоумение и ещё более великая оторопь. Но, будучи, очевидно, дисциплинированным солдатом, он так и остался стоять недвижимо и только глаза его внимательно следили за нами. Что касается девушки-сеаретаря, то она, не отрывясь, впрочем, от основного занятия, тоже украдкой и с недоумением наблюдала за нами.
         - Владимир Ильич здесь? – спросил секретаршу Михаил.
         - Здесь, здесь, - выходя из-за стола и подходя к нам, сказала секретарша. – Только с собакой к нему нельзя...
         При этих словах секретарща взглянула на меня
         - Это, собственно говоря, не собака, - ответил Михаил, - а человек в собачьей шкуре.
         - Что? Человек в собачьей шкуре? И вы думаете, что я поверю этой вашей брехне?!.  – с возмущением воскликнула секретарша.
         Надо спасать ситуацию. Я поднялся на задние лапы, опустил передние «по швам» и, поскольку был на некотором отдалении, двинулся как человек к ним.
         Сначала секретарша не поняла, отчего это собака вдруг увеличилась в размерах. Затем, нечленораздельно вскрикнув, пошатнулась и упала бы, если бы не успела опереться руками о дрргой стол, возле которого она и остановилась. Красногвардеец-латыш, тоже на мгновение оторопев от моей выходки, бросился к секретарше, которая, очевидно, была его пассией, отвел её в сторонку и усадил на стоявший там стул.
         - Ты так не шути, - тихо обратился ко мне Михаил. – Опустись сейчас на свои четыре, и чтоб больше не поднимался... на дыбы, понял?
         Я кивнул головой, да, мол, понял, чем вызвал новый всплеск удивлённых вскриков наблюдавшей за нами парочки. Затем, чтобы успокоить людей, опустился обратно, встав горизонтально, отошёл в угол и сел там по-собачьи. И снова вызвал вскрики...
          Тут открылась дверь в кабинет и на пороге появился вождь произошедшей в прошлогоднем октябре революции.
          - Что здесь происходит? – громко спросил Владимир Ильич – Что за крики и вообще что за шум?
          - Владимир Ильич, - подойдя ближе, обратился к нему Михаил. – Обнаружена необычная собака, вернее, не собака, а... вы сейчас не поверите... человек в собачьей шкуре...
           - Ну почему не поверю, - с усмешкой перебил его Владимир Ильич. – Поверю. Но вы сначала должны представить доказательства. А без доказательств... ну, вы сами понимаете...
           - Они... вернее, он, здесь. Это мальчик, вернее, кобель  - пояснил Михаил свои слова и крикнул в мою сторону. – Иван, поди-ка сюда!
                Откуда он узнал, что меня зовут Иваном? Я ведь ещё не называл себя. По причине того, что просто не мог говорить, у нас, собак, горло не позволяет это делать. Или у него это спонтанно получилось, надо было  назвать меня, и он назвал первое пришедшее в голову имя? Я поднялся на задние лапы, опустил передние  «по швам» и двинулся на двух задних к ним.
            Пока я шёл, Владимир Ильич с великим удивлением в глазах наблюдал за мной, Наконец, когда я подошёл вплотную, он несмело протянул руку и коснулся моей груди в районе плеча. Почувствовав, очевидно, под рукой самую обычную плоть, он отдёрнул руку и снова протянул её для нового прикосновения.
             - Вот так штука! – пробормотал он после третьего прикосновения. – С виду – собака, а поди ж ты... Короче, материализм летит к чёрту. М-да...
            Он ещё раз взглянул на меня и пригласил всех к столу, за которым решилась моя дальнейшая судьба.

             *   *   *

             Вот уже четыре месяца прошло с тех пор, как я стал жить при заводе Михельсона – именно туда меня забрали побывавшие у Владимира Ильича рабочие этого завода. Живя на территории завода, свободно перемещаясь по нему, я имел возможность изучить весь этот немалый завод и знал теперь все его закоулки. Близился август, в самом конце которого, 31-го числа, произошло событие, которое положило начало так называемому «красному террору» - действию Советского правительства по защите своих членов. До этого правые эсеры уже убили Урицкого, Володарского, пензенца Оленина и других руководителей. Белый террор распространился по всей России, и надо было с этим что-то делать. Но я об этом не знал, хотя, надо сказать, о многом догадывался.
             И вот наконец настал трагический для Владимира Ильича день Впрочем, «трагический» надо бы поставить в кавычки, потому что никакой трагедии тогда не произошло. Выстрел – один-единственный - был, но пуля не задела Ильича. (В настоящей, неальтернативной, истории выстрелов было три, три пули вытащили потом из тела Владимира Ильича). Но обо всём по порядку.
             В тот день на заводе Михельсона состоялся митинг, на котором с речью выступил Владимир Ильич. После митинга на какое-то время Владимир Ильич остался совершенно один, к нему подошли три хорошо знакомых мне женщины – это были работницы нашего завода, честные, добрые люди, они подошли поговорить о своем сокровенном. Когда они, поговорив немного с Владимиром Ильичом, отошли, я заметил ещё одну женщину, стоявшую поодаль и возившуюся с бывшей у неё в руках сумочкой. Открыв сумочку, женщина – как потом выяснилось, это была эсерка  Фанни Каплан – достала из нее пистолет и прицелилась во Владимира Ильича.
            Что делать?!! Я срываюсь с места, наметом мчусь к ней, прыгаю, зубами впиваюсь в руку, державшую пистолет, валю Каплан с ног... Пистолет успевает выстрелить, но из-за сбитого уже прицела пуля не попадает в Ильича, а уходит далеко в сторону. Тут к нам подбежали чекисты-охранники и рабочие завода и один из них высказался:
              - Твою мать! Выходит, эта собака помешала этой девке(он кивнул на лежавшую теперь не земле у его ног террористку)выстрелить во Владимира Ильича.
             - Это та самая собака, которую привез с царской псарни один наш человек, - ответил ему второй, одетый в черную чекистскую кожанку. – Говорят, что это вовсе не собака, а человек в собачьей шкуре.
            - Человек в собачьей шкуре?.. А ведь похоже, - удивлённо посмотрев на меня, проговорил рабочий. – Мне кажется, что ни одна собака не может знать, что такое пистолет. Этот же пёс, очевидно, знает, раз он бросился спасать Владимира Ильича. Да, а где же он сам?
            - Кто? Пёс?
            - Да нет. Владимир Ильич.
             Владимир Ильич стоял как вкопанный на том же месте, где его застал шок. Когда к нему подошли, он невидящими глазами посмотрел на подошедших и спросил каким-то неестественным, дрожащим голосом:
             - Что это было?
             - Покушение на вас, - ответил тот, который был в чекистской тужурке. – Если бы не собака, вы были бы сейчас мертвы. Это же та самая собака, которая уже приходила к вам, помните?
             - Помню, помню... – совсем уж несуразно закивал головой Владимир Ильич, что можно было списать на продолжающийся шок.
            - А вы?... Не ранены? Нигде не болит?
            - Да нет, вроде... Нигде. Но... где же собака?
            - Да вон стоит... Эй, пёс, - окликнул меня чекист. – Поди-ка сюда!
            На этот раз я не стал подниматься на задние лапы, а подошел к ним на своих четырёх. Подходя, я мельком взглянул в сторону террористки, и увидел, что к ней подошли двое парней в солдатских шинелях, подняли её и, бесцеремонно заломив руки за спину, повели прочь. (Говорят, что потом её судили Ревтрибуналом, но, поскольку она не успела совершить преступление, заменили расстрел двадцатью годами исправительно-трудовых лагерей, расположенных где-то на севере, в Заполярье. В  реальной истории её, конечно же, расстреляли). Вместе с ними ушли и сторожившие Каплан чекисты и рабочие.
            Подойдя к чекисту и Владимиру Ильичу, я сел по-собачьи у их ног и, подняв голову, взглянул в их лица.
            - Сколько же ему лет? – спросил Владимир Ильич, протягивая руку и касаясь меня. Он, очевидно, хотел погладить меня.
            - Я точно не знаю, - ответил чекист. – Но на вид ему... – тут он оценивающе посмотрел на меня, - около пяти лет. Верно, пёс? – спросил он меня.
            Я гавкнул раз и кивнул головой, чем опять вызвал недоуменное переглядывание людей.
            - Слушай, пёс, - сказал вдруг чекист(как я узнал много позже, его звали Григорий). – Я, кажется, придумал способ узнать, как тебя зовут. Давай сделаем так. Я сейчас буду называть разные имена, а ты гавкни один раз, когда я назову правильное имя. Если я назову неправильно, молчи. Хорошо?
             Я весело гавкнул, мол, хорошо, кивнул головой и приготовился слушать.
             - Шарик, - назвал первое имя, вернее, кличку, Григорий.
             Я молчу
             - Тузик.
             Я молчу
             - Жучок.
             Я молчу
             - Лепсик, - включился в «игру» Владимир Ильич.
             Какой ещё Лепсик? Я молчу.
             - Норд.
             Я молчу.
             - Мухтар.
             Я молчу. Мухтаром могли назвать и человека.
             - Слушайте, Владимир Ильич, - почесав затылок, проговорил вдруг Григорий. – Это - человек. В собачьей шкуре. Стало быть, и имя должно быть человеческим. А мы до сих пор называли собачьи клички.
             - А ведь верно! – хлопнул себя ладонью по высокому лбу Владимир Ильич. – Как это мы раньше не догадались? И я хорош... сразу не догадался! Илларион? – обратился он снова ко мне.
             Я молчу
             - Николай?
             Я молчу
             - Петр?
             Я молчу.
             - Может быть, Ваня... Иван?
             Ну, наконец-то...
             - Гав! – гавкнул я, как было уговорено, и кивнул головой.
             Вздох облегчения вырвался у обоих людей. Затем Григорий задумчиво произнёс:
             - Что же с тобой делать, Иван? Вроде ты спас Владимира Ильича и не должен теперь бродить по улицам. Слушайте, Владимир Ильич, - вдруг сказал он, осененный какой-то мыслью, обращаясь к Владимиру Ильичу. – А давайте возьмём его к себе
             - Ну, что ж, - откликнулся Владимир Ильич, - Если он человек, то, действительно, не должен жить как собака. Подыщите ему какую-нибудь комнату в Смольном. Пусть живёт.
             Весь этот сыр-бор со спасением и прочим у меня был в том числе и ради этого предложения. Я радостно гавкнул, поднялся на задние лапы, подошел на них к Владимиру Ильичу и Григорию и, снова опустившись на четыре, припал на передние в поклоне. Но Владимир Ильич не принял этого поклона, сказав, что никакой он не господин и что теперь не надо больше кланяться никому. Даже если ты – собака. Затем мы все трое подошли к подъехавшему к нам автомобилю, Григорий открыл нам обоим дверцу, мы – Владимир Ильич и я - сели на заднее сиденье, Григорий сел рядом с шофёром, и поехали сначала от завода Михельсона к Петрограду, а затем по улицам Петрограда к Смольному. Патрули, которые встречались на нашем пути, пропускали нам автомобиль сразу – они, очевидно, уже знали, что на этом автомобиле едет Ленин.
             Подъехав к Смольному, который встретил нас тем же шумом, что и в первый раз, мы остановились не у главной лестницы, а немного сбоку от неё, у двери служебного входа. Выйдя из автомобиля, мы вошли в эту дверь, поднялись по имевшимся сразу за ней ступенькам и оказались в узком, слабо освещённом свечами коридоре, Пройдя по нему до конца, мы свернули в другой коридор, также слабо освещенный свечами, и подошли к одной из нескольких имевшихся там дверей.
           - Заходите, Иван, - пригласил меня Владимир Ильич и, войдя первым, посторонился, давая возможность зайти мне и Григорию.
          Я зашел внутрь и увидел, что это была средних размеров комната. Вся её обстановка состояла из стоявшей у одной из стен кровати, покрытой темным шерстяным одеялом(вполне возможно, что одеяло было красного цвета, но из-за того, что мы, собаки, не видим красный цвет, всё красное видится нам серым). В одном из дальних от двери углов стоял небольшой письменный стол, в другом углу – невысокая пустая этажерка. По другую от кровати сторону никакой мебели не было, зато на стене висели два портрета: один – царя со всеми регалиями, нарисованного по пояс, другой... О, другой изображал «вкусную» картину соития между стоявшим во весь рост голым парнем и примостившейся к нему за «подаянием» волчицей. Парень уже засунул свой член в круглую щель волчицы и, закрыв глаза,  ждал теперь «чувства» Ждала «чувства», по-видимому, и волчица: она тоже закрыла глаза и было такое ощущение, что парень вот-вот кончит в неё. Интересно, кто нарисовал это милое «непотребство»?... Внизу, в правом углу были какие-то буквы, очевидно, фамилия художника, но – опять-таки из-за неграмотности – я не смог ничего прочитать.
           Ещё раз мельком взглянув на картину, я отошёл от неё и, поскольку смотреть уже было не на что, подошел к Владимиру Ильичу и, поднявшись на задние лапы, протянул ему правую переднюю, постаравшись повернуть её так, как это делают при рукопожатии люди.
           - Что это? – удивлённо и растерянно пробормотал Владимир Ильич, очевидно, не ожидавший подобного от собаки.
           - Он... он, очевидно, хочет поблагодарить вас... за комнату, - поняв, что я хочу сделать, ответил Григорий. – Верно, Иван? – спросил он уже меня.
           - Г-гав, – ответил я и кивнул головой,
           Владимир Ильич посмотрел на протянутую лапу, затем как-то уж очень смело протянул свою руку и энергично пожал её.
           - Материализм окончательно полетел к чёрту, - глубоко вздохнув, шутливо-грустным голосом констатировал после этого Владимир Ильич. – А жаль, хорошее было учение. Всё объясняло. Но, очевидно, есть ещё более всеобъемлющее учение и я, сколько буду жить, всегда буду искать его. И, может быть, когда-нибудь в будущем найду его. А пока... – тут он вынул из кармана часы и взглянул на них. – О, да мне давно уже пора идти в совет! Я и так уже опаздываю. До свиданья.
            Владимир Ильич быстро вышел из комнаты и пошагал по коридору. Когда он завернул за поворот и скрылся из виду, Григорий обернулся ко мне и сказал:
            - Ну, вот и всё, Иван. Теперь вы по-настоящему, или, так сказать, официально, стали собакой Владимира Ильича. Еду и питьё вам будут пока доставлять сюда – я уж позабочусь об этом. В дальнейшем вы будете ходить в нашу столовую. Ну а гулять вы можете, когда захотите. Я специально предупрежу внешний караул, чтобы вас выпускали. Да, и ещё. В уборную вы уж постарайтесь ходить на улице, когда гуляете, хорошо?
            Я кивнул головой, мол, хорошо, и Григорий стал прощаться. Уходя, он оставил дверь чуть приоткрытой, чтобы я мог в случае чего сам открыть её. После его ухода я, зевнув во всю свою собачью пасть и встряхнувшись, подошёл к кровати и, взяв зубами край одеяла, отвернул его немного в сторону. Затем вспрыгнул на кровать, лёг, зацепил зубами край одеяла и натянул его на себя. Устроившись затем под одеялом поудобнее, я опустил  на подушку свою собачью голову и блаженно закрыл глаза.

                *         *         *

            Ну, вот и всё. Теперь мне осталось кратко рассказать, что произошло на протяжении всей моей двадцативосьмилетней жизни в теле пса. Почему так долго, спросите вы, ведь собаки, при всём желании их и их хозяев-людей жить долго, живут в среднем не более пятнадцати-семнадцати лет. Не знаю, может быть, потому, что я был всё-таки не совсем собакой, а человеком в собачьей шкуре. Может быть, именно это обстоятельство и позволило мне жить так долго, перевесив все мыслимые и немыслимые сроки жизни собаки. Ну, а всего я прожил двадцать восемь лет, семь месяцев и четырнадцать дней.
            Но я несколько отвлёкся и сейчас начинаю обещанный рассказ, После «красного контртеррора» и маленькой(всего полгода вместо пяти лет в реальной истории), но чрезвычайно победоносной гражданской войны и связанного с ней военного коммунизма была введена новая экономическая политика(НЭП), В реальной истории НЭП, просуществовав всего восемь лет вместо намеченных ста, был свернут дорвавшимся до верховной власти в результате партийных интриг генсеком Сталиным. Здесь же, в альтернативной истории и при живом Ленине, Иосиф Виссарионович был послан на родной ему Кавказ, вернее, в Закавказье, руководить сначала местной партячейкой РКП(б), а затем - Грузией, которая, свергнув свое мусаватистское буржуазное правительство(не без помощи России, конечно), вошла в состав образовавшегося в 1922-ом году СССР.
           Второй мировой войны, равно как и Великой Отечественной войны, не случилось. Гитлер, правда, пришел к власти в Германии в 1945 году в результате устроенного им и его подручными кровавого госпереворота, но усилиями наших дипломатов и разведчиков был свергнут спустя всего полгода года и после суда над ним и его камарильей казнён через повешение. В реальной истории он, как известно, покончил с собой, приняв яд и одновременно застрелившись. Но я этого уже не застал, умерев в 1940-ом году на даче одного на руководителей Союза Советских Социалистических Республик.

          И снова очнулся некоторое время спустя. Живой и даже не раненый. Не понял... Что опять произошло?
         Я сел на диване(что подо мной – диван, я понял, едва открыв глаза) и огляделся, Я находился в светлой комнате с широкими окнами, за которыми был очень ранний вечер. Солнце ещё не зашло, но уже далеко перевалило зенит и теперь вовсю клонилось к закату. За окном я увидел нечто вроде подъездной дорожки, покрытой аспидно-чёрным асфальтом – что это асфальт, я опять-таки знал без послезнания. На дорожке я увидел очень красивый автомобиль(опять без послезнания!) темно-голубого цвета с зеркально-белой узорчатой отделкой понизу.
          - Очнулся?! – женский голос, сказавший это, был невероятно знакомым, таким знакомым, будто я знал его, кажется, тысячу лет. В комнату вошла моя жена Людмила, а позади неё я увидел своего двенадцатилетнего и не по годам рослого сына Олега(и его я знал тоже без послезнания).
          - Очнулся? – вопросом на вопрос ответил я, пытаясь вспомнить, что со мной произошло.
          - Ну да. Я уж испугалась, когда ты свалился на диван и заснул, как убитый. Точно всё в порядке?
          - Мам, пап, я пойду, - видя, что он здесь лишний, сказал Олег.
          Мы с Людмилой молча и в унисон кивнули головами, мол, иди, и Олег, повернувшись, вышел за дверь.
          Как только Олег удалился, я сказал:
          - В эту самую минуту, вернее, несколько минут назад, оборвалась жизнь моего собачьего альтер-эго. В прошлой жизни я был собакой меделянской породы. В образе пса спас Ленина от выстрела Каплан.
         Людмила посмотрела на меня. Видно было, что она ни капельки не поверила в сказанное
         - Что с тобой, Иван? – спросила она. – Ты говоришь так, будто действительно происходили эти события. Хм... Слушай, а может, сходим к психологу? Давай сходим? Что он скажет, то и будет.
          - Ну, что ж, - подумав несколько секунд, весело согласился я. – Давай.

                *          *          *

          - Интересное у вас положение, Иван Евсеевич, - сказал мне после диагностического сеанса регрессивного гипноза Павел Артёмович Усольцев, наш местный психолог-регрессолог. – Фенотипически вы – человек, но в то же время в вас, вернее, в вашей психике находится что-то вроде... ну, скажем так, собаки.  Да-да, собаки, - повторил он, заметив удивлённый взгляд сидевшей рядом Людмилы. – Я не знаю, как она там оказалась, эта самая собака, - продолжал он далее, - Но факт, как говорится, налицо. Вы – носитель собачьего начала, или, как говорит церковь, души. Я не знаю, как оно поведёт себя в дальнейшем, для этого потребуется ещё восемь-десять сеансов регрессивки. Ну, а потом еще пять-семь сеансов уйдет на то, чтобы выгнать собаку из вашей психики. Ведь если этого не сделать, - тут Усольцев, заметив, что Людмила хочет задать вопрос, поднял руку и выставил ладонь вперёд, мол, я еще не всё сказал, - может случиться так, что собака впоследствии окажется сильнее вас и вы превратитесь в канисантропа или в человека-собаку. Нет, конечно, вы не превратитесь в собаку внешне, у вас по-прежнему будет человеческое тело, но психика ваша, если не принять меры, может измениться. Вы будете лаять, как собака, рычать, как собака, ходить и бегать на четвереньках, как собака, задирать ногу на забор, как собака... в общем, вы будете делать всё, что делает собака. Но, поскольку, как я уже сказал, у вас останется человеческое тело, это всё будет выглядеть, мягко говоря, смешно и отталкивающе. Вас могут даже отправить в дом призрения сумасшедших, если вы попытаетесь один выйти на улицу. Поэтому, чтобы этого не случилось, я настоятельно предлагаю вам провести серию гипнотических сеансов, чтобы выгнать из вас собаку. Вы согласны?
          - Согласен, - ответил я
          - Скажите, Павел Артёмович, - задала, наконец, свой вопрос Людмила.- А что ещё потребуется, кроме сеансов? Ну, типа каких-нибудь таблеток, капсул?...
          - Вы, очевидно, имеете в виду психотропные препараты? – вопросом на вопрос ответил Усольцев. – Нет, ничего этого не потребуется. Гипноз в этом случае сделает своё дело лучше всего.
          - Ну, что ж, Павел Артемович, - поднявшись с кресла и пожимая психологу руку, проговорил я. – До свиданья. Пойдём, Люся.

         И всё. На протяжении семнадцати дней я каждый день приходил к Павлу Артёмовичу на очередной сеанс гипноза. Собака, которая «сидела» в моей психике, начала постепенно исчезать после четвертого сеанса. Я об этом не знал, так как мирно спал во время сеанса, меня после каждого сеанса информировал сам Павел Артёмович.
          Наконец, после завершающего, восемнадцатого сеанса, Павел Артёмович сказал:
         - Ну, вот и всё Николай Евсеевич, собаку нам с вами удалось «выгнать» Её в вас, вернее, в вашей психике, больше  н е т. Во всяком случае, я её больше не чувствую. И гипноз это ясно показывает.
        - Что ж, большое спасибо вам, Павел Артёмович, за помощь, - пожимая руку психологу, сказал я
        - Не за что, не за что, - замахал руками Павел Артёмович. – Это всё входит в ваш бесплатный медицинский страховой полис, поэтому не нужно благодарности...
        Я ещё раз пожал Павлу Артёмовичу руку и вышел за дверь.

        Не знаю, может быть, привиделось мне, что я был когда-то псом меделянской породы, ходил на четырех лапах, ел сырое медвежье мясо, ставил свои пахучие метки на каждый куст... Но дело вовсе не в этом. И даже не в том, что в этом году намечается первый полёт нашего человека в космос: (в реальной истории он произошёл на полтора десятка лет позже), а в том, что ты теперь всегда будешь человеком, а не псом, пусть даже благородной меделянской породы


Примечание: Этот рассказ - альтернативная история, поэтому Каплан стреляла в Ленина не в Москве, а в Петрограде.