Отрывок из романа Тень Галена

  Со сносками из словаря в удобных pdf и fb2 форматах есть на Литрес и Author.Today в БЕСПЛАТНОМ доступе.

https://author.today/work/400569
https://litres.ru/71398666 


                ***
Ближе к весне, когда мы ужинали у Боэта, в триклиний вбежал один из рабов бывшего консула. Он был взволнован и долго извинялся, что так беспардонно прервал наш вечер.
– Господин, в атриуме сидит некий Марилл. Он представился автором пантомим для римских амфитеатров и разыскивает Галена. Говорит, дело срочное. Умоляет! Что ему передать?
Выйдя в атриум, мы втроем застали средних лет мужчину. Одетый в пестрые одежды человека, не чуждого искусству, с тонкими чертами лица, в тот миг он представлял собой жалкое зрелище. Весь в слезах, не подобающих мужчине и, тем более, на публике, его облик вызывал жалость. Мужчина упал на колени и протянул руки. Глаза его блестели от отчаяния.
Мой сын… – простонал он.
– Что стряслось? Он ранен? Откуда ты знаешь меня? – засыпал несчастного вопросами Гален.
Совсем скоро мы уже быстро шагали по улице.
– Мой сын, он выступает по моим постановкам! Ему всего шестнадцатый год пошел – он мим. Совсем еще мальчишка! – сбивчиво рассказывал Марилл.  – На тренировке с другими юношами в гимнасии при термах он повредился. Недели уже две назад, кажется. На груди выскочила какая-то шишка, сначала была багровой, а потом пожелтела. Мы в термах ее лечили, окуривали, как посоветовали жрецы – стало только хуже. А теперь он лежит в бреду, лихорадит. Совсем плохо ему, вставать перестал – взволнованно бормотал несчастный отец. 
– Я полжизни на дом копил. Ну, решил, не судьба значит – побежал по самым дорогим врачевателям. Ничего не жалко – лишь бы мальчика моего спасли. Друзья эдила, с которым мы по театральным делам знакомы, Марциана мне посоветовали – так я сразу к нему. Посулил любые деньги, лишь бы только помог. Он посмотрел – головой покачал, созвал знакомых своих.
–  Что сказал? Какой диагноз? – за строгим медицинским интересом взволнованного Галена я даже не расслышал привычной ненависти к давнему сопернику.
– Там их с десяток собралось. Все посмотрели, пощупали что-то, руку к груди и так и эдак прикладывали. Бедный мой сынок – Марциан всхлипнул.
– Ну, ну, соберись! Что они сказали?
– Сказали, что до конца недели ему не дожить. Умрет. Готовься, сказали, трубачей звать, да хоронить мальчишку своего – Марилл вертел головой, глаза его влажно блестели. С трудом он держался, чтобы окончательно не разрыдаться.
– К сути, к сути! Какой диагноз поставили? – Гален крепко схватил пантомимиста за плечи и слегка встряхнул, приводя в чувство.
Марилл вздрогнул.
– Сказали сердце у него смещено вправо. Уплотнение, которое мы в термах лечили, нагноило кость под шишкой – грудину, кажется. Вырезать, говорят, нельзя – заденут какую-то пленку, или слово какое-то мудреное у них там…
– Мембрану. Плевральную мембрану – быстро сообразил Гален. – Если задеть ее, то пациент перестанет дышать и быстро умрет. Я много раз видел ее, вскрывая животных. Повредить – раз плюнуть, не заметишь даже.
– Да-да, наверное, пожал плечами Марилл.
Мы размашисто шагали по узким римским улочкам. Было морозно, люди вокруг кутались в плащи. Нам троим, разгоряченным быстрой ходьбой, холод совсем не доставлял беспокойства.
– Все еще там. Это они сказали позвать тебя – признался Марилл. – Сказали, если не застану тебя дома – выспросить у прошлого нашего консула, сенатора Боэта. Вот я и прибежал сразу же.
– Кто они? 
– Марциан и остальные. Они у меня в комнате. Мы живем в Субуре, на третьем этаже. Там мой мальчик лежит, ему совсем плохо – причитал сочинитель.
В тот миг я вспомнил собственные годы жизни в Субуре, когда арендовал комнату. Не лучшие условия для пациентов, но сотням тысяч римлян и приезжим перегринам обычно не приходится выбирать. Многие выживают в условиях и похуже.
Скоро мы вбежали по лестнице на этаж, где проживал Марилл с семьей. Его жена испуганно отскочила, когда Гален ворвался в дом, где уже стояли с десяток мужчин в тогах.
– Пожалуйста, пожалуйста господин! – она взмолилась, глядя на Галена. – Никто из моих детей не выжил, только мой сын… Врач мягко, но уверенно отодвинул рыдающую женщину и прошел к постели.
Медицинский свет Рима был здесь, наверное, в полном составе. Марилл посулил тому, кто спасет его единственного ребенка все, что смог скопить за свою жизнь. В противном случае, едва ли здесь стояли бы даже пара сельских лекарей. Прославленные врачи имперской столицы, во главе с Марцианом и Антигеном, редко лечили плебеев. Оба, конечно же, были здесь и насмешливо поприветствовали Галена. Мой учитель, не влезая в склоки, сразу же обратился к пациенту, пристально разглядывая больного юношу. Зоркие глаза врача с ног до головы изучали его.
Он тяжело дышал и был покрыт испариной. Его лихорадило, а глаза помутнели. Парень безразлично обводил окружающих взглядом, лишь изредка постанывая. Гален тщательно прощупал его пульс, ладонью проверил, в самом ли деле смещено сердце, как говорили другие медики. Рассмотрел гнойник на груди. Врачи вокруг возбужденно шептались.
– И что думаешь? – первым проскрипел Марциан.
– Грудину необходимо вырезать – хмуро ответил Гален. Иначе шансов на выздоровление нет.
– Мы все решили также, вот только это невозможно – звонко парировал Антиген. Если вскрыть ему грудную полость – будет порвана мембрана, юноша не сделает больше ни единого вдоха, ты разве не знаешь?
– Я знаю – Гален вздохнул. Но я делал сотни вскрытий и…
– Не ты один изучаешь строение и работу внутренностей на животных – перебил Марциан, – я вскрывал многократно и животные всегда умирали, если мембрана оказывалась повреждена. Будь его сердце там, где полагается – можно было бы рискнуть. Но оно прямо за грудиной! Так оперировать нельзя.
Остальные врачи покачали головами, в полном согласии с самым опытным коллегой.
– Пожалуйста, прошу, господин, что же тогда делать? – я расслышал голос жены Марилла. Она отвернулась и закрыла лицо руками. Тело ее сотрясали беззвучные рыдания.
– Ему откачивали гной из раны? – спросил Гален, пристально рассматривая юношу. Глаза его смотрели не мигая. Я давно знал его – так бывало, когда могучий ум врача лихорадочно искал верное решение среди сотен возможных.
– Да, конечно, дважды! Без результата ему только хуже – проскрипел Марциан.
Я не мог понять, почему они позвали Галена. Вероятнее всего, им хотелось публичного признания Галеном своего бессилия. Поведение молодого пергамского врача казалось большинству вызывающим, а мастерство его вызывало страх. Но ведь первая же серьезная неудача может напрочь разрушить авторитет.
Сзади нас протиснулись несколько человек. Комната была набита битком. Едва ли здесь когда-нибудь раньше было столько гостей. Обернувшись, я увидел испуганные глаза Марилла. Он упал на колени и что-то нервно забормотал.
За спинами окружавших пациента медиков встали Боэт, дядя императора Марк Веттулен Барбар и Гней Клавдий Север. Скромная комната сочинителя пантомим набилась цветом римской аристократии и медицины. Но как бы ни были благородны присутствующие – это нисколько не приближало исцеление его сына – юноша умирал.
Гален глубоко вздохнул и на время задержал воздух. В глубокой задумчивости его глаза шарили по потолку. Через мгновение врач шумно выдохнул и расправил плечи.
– Я смогу вырезать грудину, не повредив плевральную мембрану – твердо сказал Гален. – Но, возможно, уже слишком поздно. Если кость гниет – это гниение могло поразить и сосуды вокруг раны. Тогда шансов уже не будет.
Я заметил, как на лице Марциана пробежала довольная улыбка. Он тоже видел, что присутствуют свидетели из высших кругов Рима и, наверное, радовался представляя, как неизбежный провал Галена быстро похоронит репутацию самого опасного конкурента. И что же этому послужит? Попытки излечить безнадежного, умирающего плебея? Вскрыв грудную клетку, что почти всегда приводит к смерти, даже без нагноения костей!
– Договоритесь о кальдарии в термах Траяна. Сердце его может остановиться, если соприкоснется с холодным воздухом. Нам нужна высокая температура. На рассвете начнем – строгим голосом произнес Гален.
Не ясно было, кому именно Гален велит, но засуетились, кажется, все. Боэт шепнул что-то сопровождавшему его крепкому рабу и тот быстро побежал в направлении лестницы. Топот его ног, в спешке перескакивающих через ступеньки, гулко отдавался вдалеке, пока не затих на улице.
Я с тревогой взглянул на Галена. Обстоятельства складывались самым неблагоприятным образом. На кону было его имя, старательно созданное за последние два года. В случае провала, мечтам Галена пришел бы конец, а ему самому угрожало забвение и дальнейшая жизнь в роли хорошего римского врача. Одного из сотен других. Провал этот казался неизбежным. 



                ***
В термах собралось множество людей. Патриции и плебеи, врачи и магистраты, случайные зеваки и коллеги Марилла по театру – собралось, наверное, с полсотни сопровождающих. Перед лицом невиданного зрелища множество людей не пугали ни высокая температура, ни влажная духота кальдария.
 Вскроют живого человека! Представляете? Сейчас он будет пилить его кости. Грудь будет вскрыта! – слышал я со всех сторон возбужденно перешептывающихся зрителей.
В прилипшей к телу тунике я стоял рядом со столом. Под вниманием множества глаз я с трудом сдерживался, чтобы не поежиться. Одно дело вскрывать обезьяну, но сейчас-то речь о живом человеке! В центре Рима. Завтра весь город будет знать о том, что здесь произошло.
– Квинт. Вспомни Пергам. Ты будешь ассистировать мне – данный несколько часов назад приказ Галена не подлежал обсуждению. В этот миг мы вновь должны были поработать вместе. Мне, к счастью, была уготована совсем небольшая роль. Держать рану, да подавать хирургу все, что он назовет.  Но даже так, мои руки возбужденно тряслись.
Юноша был намертво привязан к столу множеством веревок. В зубы ему дали плотно скрученную ткань, чтобы несчастный не откусил себе язык, когда боль неминуемо превзойдет все пределы человеческой выносливости.
Впервые Гален оперировал без тоги. Как и я, он был одет лишь в легкую темную тунику, чтобы насквозь мокрая она все же не просвечивала. На столике рядом лежало множество железных и бронзовых инструментов. С десяток разных порошков, пузырьков и притирок, а также катетеры для отвода жидкостей из полостей тела. Я слышал из уроков Галена, что их изобрел еще Эразистрат. Искусно изготовленные из пера птицы, они блестели в свете солнца, косо падающего через боковые окна под высоким потолком кальдария.
Недавно рассвело. Солнце быстро поднималось и нагревало воздух. Рабы под термами без устали жгли дрова, растапливая гипокаустерий до предела, как им было велено. В первых рядах этой толпы наблюдателей стояли магистраты и Марциан. В роли неофициального, но признанного лидера медицинского мира Рима он публично указывал всем на безумность предприятия Галена и невежество по части анатомии.
– Умножая страдания, не улучшаешь жизни людей! Этот пергамский безумец хочет прославиться? Пусть! Задуманное им – невозможно. Всякий опытный врач знает это. Самонадеянность, тщеславие и отрицание предела врачебных возможностей – вот ошибки этого юнца – Марциан презрительно фыркал.
Множество врачей вокруг поддерживали его.
–  Признаю, он не лишен некоторого таланта, но безрассудством своим перечёркивает любые намеки на достоинства. Жаль, что этот день начнется с созерцания смерти несчастного юноши, но такова уж воля богов – скрипел и распалялся Марциан, пытаясь привлечь на свою сторону и мнения магистратов.
Я услышал, как окружающие зацыкали на него, призывая помолчать. Гален же вовсе не обращал никакого внимания на происходящее. Целиком погруженный в мысли о предстоящем, он сосредоточенно готовил инструменты, раскладывая их в одном ему известном порядке.
Сын Марилла тяжело дышал. Усугубленная жаром кальдария, смертельная болезнь заставляла его органы работать сверх задуманных природой норм. Одна лишь юность давала им такую невероятную выносливость. Ждать дольше было нельзя. Каждая минута отдаляла нас от успешного исхода. Даже совершенно здоровые люди начинали ощущать утомление от назойливого жара.
Гален поправил ткань между зубов пациента. Концы были крепко связаны за затылком, чтобы ему не удалось выплюнуть ее или проглотить. Взявшись за скальпель, он на миг остановился, посмотрел мне в глаза и улыбнулся.
–  Давай попробуем, Квинт.
Итак, операция, на благополучный исход которой никто не надеялся, началась.

Страшный крик сотряс термы, напугав перешептывающуюся толпу. Юноша, грудную клетку которого Гален сейчас заживо вскрывал, испытывая нечеловеческие мучения выгибался и орал. Лишь ткань в его зубах уменьшала силу этих криков, иначе все присутствующие, несомненно, оказались бы оглушены. Тугие веревки выполняли отведенную им роль без нареканий. Даже в самых страшных конвульсиях пациент оставался недвижим. В лицо мне брызнула кровь из поврежденного сосуда. Не задев глаза, она, вместе со стекающим с лица потом, впиталась в тунику.
Гален быстро работал инструментами. Вот он иссек ребра с одной стороны, на миг приоткрыв зияющую черноту тех полостей тела, в которые по замыслу богов свет проникать не должен.
Иссекая вторую сторону, он был предельно сосредоточен. Ошибиться было нельзя. Одно лишнее движение, дрогнувший палец, проникновение лезвия на йоту глубже задуманного и плевральная мембрана будет повреждена – юноша задохнётся. Оставалось иссечь грудину сверху. Но боги, сразу же за ней проходит огромный сосуд – аорта. Малейшее повреждение вызовет такой фонтан крови, что пациент умрет меньше, чем за минуту. Кость размягчилась, местами на ее мутной поверхности блестели желтоватые налеты с черными прожилками. Грудина гнила.
Я видел как Гален не мигая пилит ее, чтобы осторожно отделить от грудной клетки. Повязка на его лбу, предназначенная впитывать пот, была насквозь мокрой.  Временами он окунал руки в горячее крепленое вино, отчего они казались густо вымазанными кровью. Животные чаще выживали, если их раны и руки хирурга были обработаны вином или оксимелем – благодаря огромной практике, этот урок Гален выучил много лет назад.
Скрипнув, кость в его руках отделилась от ребер. Обнажилась рана, по краям которой можно было видеть легкие. Раздуваясь как маленькие кузнечные меха, они исправно работали. Плевральная мембрана не была повреждена. Пока что нам везло – окружающие сосуды также оказались совершенно чисты. Аккуратно двигая пальцами края раны, Гален изучал состояние тканей под удаленной грудиной.
 В глубине грудной клетки юноши, прямо под тем местом, где еще недавно была защищающая кость, в безумной гонке скакало сердце. Сын Марилла хрипел и кричал, почти не прекращая. Кровь его текла и капала со стола. В напряженной тишине между криками пациента можно было слышать, как капли ее звонко разбиваются о влажный пол.
Некоторые из толпы уже покинули кальдарий, не в силах смотреть и слушать это кровавое зрелище. В термах творилось нечто противоестественное и людям было страшно.
– О боги. Нет! Только не это… – Гален в отчаянии смотрел на бешено бьющееся сердце пациента. Вся его передняя поверхность была в светло-жёлтом налете. Местами, как на грудине, зияли черные полосы. Сердечная сумка – перикард – гнила и распадалась. Долго соприкасаясь с пораженной костью, что была сразу над ней, пленка перикарда заразилась тем же недугом. 
– Я говорил, что он обречен! – заглянув в разверзнутую грудную клетку выкрикнул Марциан. – Все потому, что сердце его смещено вправо!
Двое мужчин сзади схватили старого врача за плечи и удалили от операционного стола. Гален лихорадочно думал. Пот капал с насквозь пропитавшейся им повязки на лбу и он нервным движением сорвал ее с себя, запачкав лицо кровью. Вид его стал жутким. Огромные глаза, наполненные отчаянием – взгляд его тревожно метался по всему кальдарию, выдавая невероятное напряжение ума.
– О боги, о боги, – бормотал он.
Прежде Гален изучал и вскрывал сердца животных, но они всегда были уже мертвы. Сердце же юноши, с невероятной скоростью скакало от невыносимой боли, лихорадки и жара натопленных терм. Неизвестно, долго ли он выдержит. Испытывая нечеловеческие мучения, он страшно выл и трясся. Вид раскрытой грудной клетки, внутри которой жили и двигались органы, вызывал ужас. Либитина уже звала юношу. Нужно было действовать или…добивать.
– Асклепий, если слышишь – помоги – Гален закатил глаза к небу. Но там, наверху, на нас лишь равнодушно смотрел потолок терм Траяна.
Смоченная крепким горячим вином, рука хирурга осторожно просунулась в рану и через миг я увидел, что в своих пальцах Гален держит живое, колотящееся сердце. Скользкая плоть подпрыгивала прямо на его ладони. Пациент издал нечеловеческий крик, захрипел и обмяк. Шок лишил его чувств. Сейчас душа юноши была где-то между мирами. А сердце и жизнь – в руках Галена. Сердце – буквально.
Я потрясенно смотрел, как Гален, слегка придерживая лихорадочно бьющийся орган, сделал надрез на сердечной сумке. Сейчас его движения были точны и быстры на недостижимом для смертных уровне. Возможно, молитва действительно работала и теперь рукой врача двигал сам Асклепий, жрецом которого Гален считал себя с юности. Работать на живом сердце, колотящемся пару сотен раз в минуту, было, должно быть, сложнее, чем аккуратно писать на спине мчащейся во весь опор лошади. Это было невыполнимо!
Позади толпы, плотным кольцом окружающей место операции, я заметил суету и шевеление. К наблюдающим примкнул еще один зритель. Вернее зрительница – услышав где-то о безумном враче, в термы поспешила Аррия. Сейчас она изумленно глядела на Галена, который не мог ответить ей взаимностью и вообще не замечал ничего вокруг, глубоко погруженный в работу, выходящую за пределы человеческих возможностей.
Мой глаз не всегда различал, в какие моменты Гален наносит надрезы на перикарде, словно оставляя крохотные штрихи на пергаменте. Я видел, как то тут, то там на изъязвленной гноем сердечной сумке появляются тончайшие ранки. Сердце продолжало безумно скакать прямо в руках хирурга. Юноша оставался без сознания. Еще немного и он перейдет за черту невозврата – начнется агония.
Глаза Галена ничего не выражали. Его лицо окаменело, руки механически работали. Он не моргал и, казалось, долгими периодами даже не дышал. Полностью слившись с моментом, он делал то, на что едва ли кто решился бы за все века до него. И едва ли решится и через тысячу лет после. Лоскут за лоскутом, Гален снимал пораженный гноем и распадающийся перикард с живого, лихорадочно борющегося за жизнь сердца. В термах висела пугающая тишина. Полсотни человек затаили дыхание, наблюдая.
Я не знаю, сколько прошло времени. Может быть, полчаса, а может больше – солнце поднялось заметно выше. Вытащенная из раны сердечная сумка, ошметками гнилой плоти лежала на столе. В груди несчастного юноши билось алое, оголенное сердце. Мышца, год за годом дарующая жизнь всякому человеку, билась сильно, быстро и ритмично.
Вопреки пониманию всех окружающих, парень все еще был жив. В его грудной полости скопилась кровь и другие жидкости, которые необходимо было как-то вывести. Продолжая работать с невероятной скоростью, Гален стремительно закрывал страшную рану. Я едва успевал подавать ему инструменты и лекарства. Дренажные катетеры Эразистрата из перьев были установлены в нескольких местах и кое-где почти сразу стала виднеться вытекающая смесь крови и выпота. Гален крепко сшивал юношу – необходимо было вернуть его грудной клетке герметичность, что без грудины представлялось почти невозможным.
Не приходя в сознание, пациент быстро и неглубоко дышал. Иногда он мычал что-то в забытьи. Не в силах вынести всех мук, что назначила ему судьба, сознание его отрешилось и пребывало в иных измерениях, ожидая решения богов о возвращении в прежнее тело.  Если только невероятным чудом ему удастся выжить.
Закончив, Гален прислонился спиной к влажной мраморной стене кальдария, медленно сполз по ней и остался сидеть на полу в луже теплой, смешанной с кровью воды. Он обессилел и пытался отдышаться. Гален сделал все, что зависело от его человеческих сил и со спокойной совестью передал жизнь пациента в руки богов.
Теперь, когда все кончилось, я мог взглянуть на толпу, что наблюдала за нами все это время. Затаив дыхание, множество аристократов, знаменитых врачей и прочих свидетелей произошедшего неотрывно смотрели, как ритмично вздымается грудь прооперированного юноши. Я увидел, как пытаются оправиться от перенесенного зрелища Боэт и его патрицианские друзья. Магистраты, знавшие медицину в основном по риторическим упражнениям во время интеллектуальных бесед в триклиниях, пытались осмыслить произошедшее. Где-то позади восхищенно блестели и глаза Аррии. В изумлении девушка даже приоткрыла рот, впервые увидев чем в действительности занимается Гален и на что он способен.
Лучи высоко поднявшегося солнца выплыли и, сквозь влажную дымку терм, высветили лица известных медиков, противников Галена. Марциан и Антиген отрешенно смотрели в никуда. Множество других врачей, напротив, глядели не скрывая восторга. Кто-то возбужденно перешептывался с соседом. Становилось все тяжелее дышать. Отчаянно хотелось вдохнуть прохладного, живительного воздуха. Мгновением позже, двери кальдария распахнулись и внутрь повеяло свежей, бодрящей прохладой. Начинался новый день.


                ***
Прошло несколько месяцев. Зима сменилась весной – приближалось лето. Я, Гален и Аррия, сидели на мраморной ложе театра Помпея. Энергично бегая по сцене, безмолвные актеры и мимы умелыми движениями гибких юных тел оживляли новую драматическую постановку Марилла. С первых рядов, в обычные дни предназначенных для сенаторов, нам хорошо было видно все происходящее действо. Спины ласково пригревало солнце. На небе не было ни единого облачка.
Едва не сошедший с ума от счастья, отец выжившего юноши покорил новые вершины своего таланта, так что теперь по его сюжетам ставили постановки даже в самом роскошном театре Рима!
Построенный более двух сотен лет назад, после триумфа великого полководца, разбившего войска Митридата, театр украшал столицу империи величественными аркадами. Продуманная архитектура пестрила впечатляющими элементами, большинство из которых были позаимствованы, конечно же, у греков и их мителенского театра на Лесбосе. Эллинская цивилизация, за века до нас создала все те науки и искусства, что римляне лишь перенимают. Но перенимают умело!

Марилл и его сын сидели неподалеку. С бесконечными уважением и благодарностью Марилл, время от времени, смотрел на нас с Галеном. Юноша окреп и уже свободно передвигался, хотя до собственных выступлений на сцене ему было, конечно, еще далеко. Рана на его груди зарубцевалась, закрываясь новыми тканями. Пусть и мягче чем кость, они все равно надежно охраняли то хрупкое, что билось внутри. Время от времени, заходя на осмотры и проверяя у юноши пульс, Гален улыбался и удовлетворенно кивал. Лишившись своей сумки, сердце все же исправно работало и были надежды, что боги позволят ему биться еще долгие годы. 
Марилл с семьей недавно переехали. Доходы от новой постановки позволили ему, наконец, купить семье дом, на который он копил деньги всю свою жизнь. За операцию Гален не взял с него ни денария. Нет, врач вовсе не хотел привлечь этим внимание к себе, пытаясь возвеличить или подчеркнуть какие-нибудь благородные свойства своей души.
Когда мы вспоминали тот день, Гален всякий раз становился очень серьёзным и признавал, что величайшую операцию, какую мог вспомнить Рим, ему помог осуществить Асклепий. И взять за нее плату значило бы оскорбить всемогущего бога, который, по просьбе своего верного жреца, на миг раздвинул грани дозволенного простому человеку.
Весть о невероятном успехе Галена перед целой толпой злопыхателей и поклонников быстро разнеслась по Вечному городу. Репутацию его теперь никто не рискнул бы назвать спорной. Даже Марциан был вынужден сквозь зубы воздать Галену хвалу, возненавидев его, впрочем, еще больше прежнего. Обрастая самыми невероятными подробностями, история передавалась из уст в уста и, кажется, нашла интерес даже в кругах удаленных от медицины.
Презираемые большинством в среде римской элиты, христиане успели прознать о произошедшем чудесном исцелении обреченного и охотно сравнивали искусство Галена с исцелениями некоего почитаемого ими Иисуса. Тогда я совсем не был знаком с их учением и еще не знал, что в будущем Галену предстоит познакомиться с христианами намного ближе, немало пошатнув догматы их веры.
Гней Клавдий Север, до глубины души пораженный увиденным, разнес весть о невероятном мастерстве Галена по дворцовым кругам Рима, где он часто бывал и где этому блестящему оратору всегда были рады.
Слава стала следовать за моим учителем по пятам. Все чаще Галена узнавали на улицах совершенно далекие от медицины люди и никто не мог знать, чем это вскоре обернется.