А Жанна уходит...

По срезу времён удаляется Жанна –
идёт в белой юбке и в белой броне…
Вдали, за спиною, теряются страны,
и герцогство Бар пропадает в огне…
и дом в Домреми́, что покинула дева,
скрипит, обрушаясь за Жанной вослед…
А дева всё знает, – ни страха, ни гнева, –
клювастый, как прежде, несёт бацине́т…
.
Но знамя не реет, в груди ноет рана…
Идёт, устремлённая взором к реке,
со знаком Паломника, бедная Жанна, –
с подошвой серебряной в тонкой руке.
А там, на закате, где стены Парижа,
дымит Нотр-Дам… там читают азан...
Но дева спешит, муэдзина не слышит, –
не к ней обращён Аль-Му‘аввизата́н.
.
Спешит к Орлеану по дымным просторам,
покрытым телами «La Gránde Armeé»,
истлевшими в чёрных мундирах позора…
А были, как Жанна, почти что детьми.
У стен городских – не булонские кони, –
исполненный стати арабский скакун…
Смирился с кончиной и больше не стонет
обнявшийся с вечностью юный драгун…
.
Минует забытые замки Луары…
Там снова читает азан муэдзин...
И вот он – Шинон, обезлюдевший, старый…
и Жанну не встретит лукавый дофин.
И трубы орга́на побиты, как латы, –
в последнем соборе, где прячется страх, –
там реквием в отзвуках трещиноватых,
там месса по чадам, почившим в грехах.
.
Идёт вдоль костров для святых еретичек…
минует по у́гольям призраков строй,
что полон величия и патетичен…
Спешит за несущею души рекой…
идёт и скрежещет железом помятым,
скрывающим ревностно девичью грудь, –
сквозь призрак пузатого епископата,
храмовников в латах спешит обогнуть…
.
Её провожая, безмолвствуют тени.
Уходит…. Страна остаётся одна…
и медленно тает в дыму прегрешений.
А Жанна уходит… на все времена.
Луара уносит багряные воды
впадающих в реку суде́б-ручейков…
А дева уходит… уходит на годы…
быть может, уходит на веки веков.
~:~:~:~:~:~