Поздний раз в прошлом годе

  Макар, оперевшись на суковатую палку, поднял глаза вверх. Там в лазурной чистоте стрекотала металлическая стрекоза. Чем она была ближе, тем улыбчивее становился мужик. Довольный погладил чёрную окладистую бороду и постучал палкой в кусок железа, болтающийся на тросике меж двух столбиков. Гулко поплыл набат по кривой улочке.
   – Ет, ты чё тут фулюганишь? – подошёл к Макару древний старик. – Вот я тя щас костылем то огрею.
   – Дед Евсей, не фулюганю я, а сбираю народ на радость.
м– Чё у тя за радость, никак Софийка твоя разрешилась от бремени?
   – Типун те дед на язык, Софийке ище цельную луну в тягостях быть.
Вокруг них на выгоне уже собрались все жители глухой таёжной деревеньки.
   – Макарка, – подбоченилась дородная тётка в шёлковом платке, – чё опеть баламутишь, у меня хлеба в печи погорять.
   – На небушко гляньте-ка, выборА к нам едуть. Нас гитировать будуть, подарцы везуть.
   – Подарцы… – тетка пренебрежительно глянула на вертолёт, – в прошлом лете прилетели енти гитаторы, курей дохлых наворотили. Чё у тя своих нетути?
   – Дурёха ты, Селифаниха, тут благость чё подарцы, а за ими в рот не подглядывай. Выбора опеть жа.
   Три женщины, в таких же как у Селифанихи красных платках, стояли молча и без всякого интереса наблюдали перепалку односельчан. Та, что по старше, махнула на них рукой.
   – Эть цыть лаяться. Ет можа товару какого в лавку для Павлинки везуть.
   – А чё, поздний раз в прошлом годе ищё до нояберьских забрасывали, аккурат и за выбора гитировали, – задумчиво проговорила Селифаниха, – надоть за деньгой сбегать пожалуй.
   В это время над выгоном завис вертолет и начал снижаться. Жители сгрудились около колодца. Из чрева металлической стрекозы вышли два дюжих молодца и стали выгружать прямо на траву большие ящики и несколько пластмассовых мешков, набитых чем-то мягким. Потом на землю сошёл чернявый мужик с красной папкой под мышкой и худенькая молодка в красных туфлях. Постояли и двинулись к жителям.
   – Здравствуй, дорогой электорат, села Затаёжное! – торжественно начал чернявый. – По поручению дорогого кандидата…
   – Ты, мил человечек, горло то не рви, – приосанился Макар, – мы уже давненько научёные, чё раз вы прилетели, то гитировать хочете. Времечка у вас малёхо, а тайгу не переорёшь. Ты уж к концу иди. Чё там приташшил, чтобы нас гитировать. Дохлых ледяных курей вывалили твои али ишшо чё?
   Чернявый замолчал на полуслове и оторопело посмотрел на электорат.
   – Почему дохлых кур? Они в глубокой заморозке, самые что ни на есть свеженькие. Мы вам и подарки привезли…
   – Никак платочки опеть красны, – снова подбоченилась Селифаниха, – чё уж другой-то краски и не поимели за цельный год.
   – Так это… – растерялся чернявый.
   – А я чё вам трепал язык, гитировать будут, – ухмыльнулся Макар.
   – Макарка, угомонися, – потряс костыльком дед Евсей, – а то вот угошшу. Дай доброму человечку слово молвить.
   – Простите, – подошла к Макару молодка, – вот вам сколько лет?
   – На Покров с веком тридцать летов.
   – Вот видите, вы ещё такой молодой, а нашему руководителю уже сорок лет, а вы его перебиваете.
   – Он чё в йимперилистической в солдатах был.
   – На войне он не был, он учился, – мило улыбнулась молодка и почему-то покраснела.
   – Дурна твоя головёнка, Макарка, – погладил длинную белую бороду дед Евсей, – гитатору без веку сорок, он твому Мишаньке ровня.
Макарка удивленно посмотрел на чернявого, обошёл вокруг и развёл руками.
   – Так ты ишшо сосунок сопливый? – покосился на костыль деда Евсея и разрешил: – Ладноть уж гитируй, тока дохлых курей не возьму, у меня своих живеньких девать некуды.
   Жители села Затаёжное долго слушали чернявого, так и не поняв, чего он хочет, забрали коробки с мороженными американскими курицами, бабы получили по красному шёлковому платку и стали прощаться с гостями.
   – Ты мил человек, на Макарку не серчай, сильно молодой ишшо, умишко не накопил. Свому дидату перескажи нас: пускай не суетит, дорогу к нам не ставит, а то мы часто вас выслушать не могём, да и дохлых курей ваших собаки сжирать не успевають. А будут Павлинке завозить мануфактуру, уж на погляд и прилетай.
   – Дедушка, а сколько же вам лет? – полюбопытствовала молодка.
   – Так ужо с веком то шешдесят летов…
   – То есть вам шестьдесят лет? А выглядите не очень.
   Из толпы людей вышла светлокосая девушка.
   – Деда, можно я поясню?
   – Растолмачи, Павлинка, растолмачи гитаторам, – кивнул головой дед Евсей.
   – Дедушке Евсею в этом году исполнится сто шестьдесят лет, а папе Макару всего сто тридцать, – тихонько проговорила Павлинка. – Места у нас заговорённые, добрые. А выборы мы не любим, слишком суетно и бестолково.
1993 г.