Часть 2 Триумвиры Глава 11 Триумвират

Глава 11

ТРИУМВИРАТ

Vis unitia fortior.
Объединенные силы мощнее.


I.

- Сказать, что я взбешен, значит, не сказать ничего.
Помпей по-прежнему недолюбливал Красса, а потому старался встречаться с лидером популяров как можно реже, в том числе и для того, чтобы лишний раз не на-влечь на себя недовольство противоположной партии, на время взявшей бразды прав-ления в сенате в свои руки.
Победитель Митридата заигрывал с аристократами и даже заискивал перед ними. Разведясь с женой, в надежде укрепить свои позиции среди оптиматов он посва-тался к дочери Катона, однако получил отказ. Отказ, облеченный во вполне приличную форму, но все-таки отказ. Марк Порций сослался на то, что его дочь уже обручена с сыном Сервилии, и расторгать помолвку с домом Брутов он не намерен, как, впрочем, не намерен и разрушать счастье «двух молодых любящих сердец».
Гней Публий вложил деньги в выборы очередных консулов. Но Марк Пупий Пизон и Марк Валерий Мессала, поблагодарив Магна за участие в их избирательной кампании, наотрез отказались от реализации законопроектов Помпея в сенате.
Попытка же повлиять на итоги выборов следующего года вообще провалилась. В противовес желаниям Магна консулами были избраны Квинт Цецилий Метелл Целер и Луций Афраний. И если второй из консулов в целом относился к завоевателю Азии вполне благосклонно, то ожидать участия от брата оставленной им Муции, Помпей был просто не вправе.
И Гней Публий впал в отчаяние. Двадцать тысяч его ветеранов ждали обещан-ных земель, а тем временем возможность получения ими награды становилась посте-пенно все более и более призрачной. При этом Магна не так уж тревожила мысль, что, утратившие веру в полководца, легионеры никогда больше не встанут под его знамена. Неважно! Он уже навоевался вдоволь. Ему почти пятьдесят, и наступила пора подумать об уютной старости. Пора вкушать прелести спокойного быта и идиллической сельской жизни в одном из загородных поместий, на лоне природы. Пора подумать о собственном здоровье. Так что солдатская верность беспокоила Гнея Публия меньше всего.
Однако оставалось еще слово Помпея. И если в Риме существует непоколеби-мое «слово Цезаря», то почему не быть и столь же твердому «слову Помпея». Не страшно утратить людскую преданность: ее не существует в принципе. Страшно быть осмеянным людьми, осмеянным, как человек, не выполнивший данные им обещания.
Вот именно тогда Магн буквально напросился на обед к Крассу.
- Я одержал победу над пятнадцатью народами! – с негодованием говорил он, пережевывая дорогие деликатесы и совершенно не ощущая их изысканного вкуса. – Я увеличил доходы в казну более чем на половину! Я уничтожил Митридата! И получается, что я, Гней Публий Помпей Магн, для них никто! У меня, видите ли, слишком низкое происхождение! Я не вхожу в римскую элиту, потому что мое семейство не ведет свою родословную от Ромула и Рема! Я для них плебей, и на меня можно наплевать!
- Ну, не совсем так, - Марк Лициний попытался вставить хотя бы несколько слов в затянувшийся монолог своего гостя. – Тебя наградили триумфом. Тебе разреши-ли появляться в сенате в пурпурной тоге.
- Пусть заткнут эту тогу в свои жирные задницы! – массивное лицо Помпея побагровело, а глаза выкатились из орбит. – Они отказали мне в самом главном! Мои ветераны, люди, которые завоевали столько новых земель, которые положили конец азиатским беспорядкам и набили эрарий до отказа, эти люди остались обездоленными и фактически нищими! Где ум, где прозорливость наших отцов-сенаторов?! Они подобны курам на насесте! Наверное, им хочется, чтобы осмеянный полководец снова позвал обобранных до нитки ветеранов под свои знамена и взял то, что полагается, силой! Им нужен новый Сулла?! Так они получат его!
- Надеюсь, ты говоришь подобные слова не на каждом перекрестке? – охладил негодующий пыл Гнея Публия Красс. – В противном случае ты очень рискуешь, - в его голосе появились насмешливые нотки, – навлечь на себя гнев нашего «отца отечества» Цицерона. Вспомни, как он расправился с катилинариями только по одному письмен-ному подозрению в заговоре. Ты же, милый Помпей, открыто призываешь к диктатуре.
- К демонам твоего Цицерона! Его место в Тартаре! – не унимался не на шутку разошедшийся Магн.
- И все же давай вернемся к разумным речам и предложениям, - деловито заметил банкир. – Ты же пришел ко мне не только для того, чтобы выплеснуть свои накопившиеся обиды. Кстати, обиды, тут я с тобой полностью согласен, совершенно обоснованные.
Помпей замолчал. Схватив со стола кубок с вином, он сделал несколько жад-ных глотков подряд. Вино пролилось на белоснежную ткань тоги. Покоритель Азии волновался.
- Мне нужен земельный закон. Марк Лициний, он нужен мне позарез. И я хочу, чтобы популяры поддержали мои начинания, доведя их до сенатских слушаний, а там и до претворения в жизнь.
- Твой законопроект уже записан в таблицах?
- В самых общих чертах.
- Он не содержит изъянов?
- Мои адвокаты утверждают, что нет.
- А ты им доверяешь, Гней Публий? Это лучшие юристы Рима?
- Это те, кого мне удалось привлечь за мои деньги, Марк Лициний.
- Тогда, прошу тебя, выслушай мои слова внимательно, - Красс говорил сосре-доточенно, как будто им не было только что выпито изрядное количество вина. – Попу-ляры не поддержат тебя. И не потому, что не уважают, не потому, что твое происхож-дение ниже кого-либо из нас. Нас не тревожат условности и мелочи. Но, ты же пре-красно видишь, последние полтора года мы уступаем оптиматам, уступаем вынужден-но, уступаем, чтобы одним неосторожным шагом не утратить с таким трудом завоеван-ных позиций. Таким образом, мы не поддержим твой законопроект до тех пор, пока не будем абсолютно уверены в его безупречности.   
- И когда это время наступит? – иронично бросил снова побагровевший Пом-пей.
- Не злись, Магн, - финансист оставался совершенно спокойным. – Однако на сегодня в Риме существует только один человек, перед чьей прозорливостью, умом и хитростью я преклоняю колени. К сожалению, он сейчас далеко от нас. Ты понимаешь, что я говорю о Цезаре. Поверь мне, как бы вы не относились друг к другу (а я не вижу особых причин для ваших разногласий, если, конечно, не обращать внимания на пару глупых сплетен), Гай Юлий – единственный, кто может сделать твой законопроект безупречным. Мало сказать, безупречным, он поможет извлечь из него выгоду; и не только для твоих легионеров, Гней Публий, но и для тебя самого.
Помпей снова задумался. Он хмурил брови, пережевывал губами, подносил кубок с вином ко рту, не делая ни единого глотка, сосредоточенно тер свой массивный подбородок и, наконец, решился:
- Что же, Марк Лициний, справедливость требует признать, что ты прав. Но Цезарю еще оставаться в Испании больше полугода. Я не могу ждать столько времени. 
- Думаю, нам осталось ждать не так уж и долго. Во всяком случае, не больше двух месяцев. Гай Юлий практически завершил все, что намеревался сделать. Восста-ние в Лузитании подавлено, провинция снова процветает, его собственные дела также идут довольно успешно, а потому Цезарь решил покинуть Испанию досрочно. Нового наместника встретит Тит Лабиен. Наш друг торопится в Рим.
- У него есть планы? – подозрительно спросил Магн.
- Далеко идущие планы, Гней Публий, но пускай он расскажет тебе о них сам. Думаю, что реализация этих планов пойдет нам всем на пользу.
- Что ж, если так, - после непродолжительного молчания нехотя кивнул голо-вой Помпей, – я готов дождаться Гая Юлия и выслушать его. Если он поможет мне, то, вполне возможно, что и я постараюсь помочь ему.

*    *    *

Цезарь действительно торопился вернуться в Рим.
Во-первых, как и всякий не лишенный тщеславия политик, он мечтал о триум-фе. О том, как он проедет по улицам Вечного города на запряженной белыми лошадями квадриге, одетый в пурпурную тогу, с венком триумфатора на голове. Как за его колесницей промаршируют лучшие из тридцати вверенных ему когорт. Как проведут тех немногих, захваченных в плен жителей Лузитании, и провезут испанские трофеи, в первую очередь, радующие глаз слитки серебра. И жители Рима будут рукоплескать ему и кричать, что есть мочи: «Ave, Caesar!».
Но это, во-первых, и это не самое главное. Куда более важным являлось вто-рое, из-за чего Гай Юлий спешил оставить провинцию. Приближалось время выдвиже-ния кандидатов на высшие магистратуры государства. Теперь он мог выставить свою кандидатуру на должность консула римской республики! Цезарь – консул! Наконец-то высшая точка на длинном пути государственной иерархической лестницы. Этого не сумел достичь отец, однако восхождение на вершину власти совершит его сын, Гай Юлий Цезарь.
Стоя на палубе рассекавшей волны средиземноморья триремы, он отчетливо представлял радостные глаза матери и Юлии, восхищенные взгляды толпы, одобри-тельные похлопывания по плечу друзей и негодующий ропот врагов. Пусть их. Сегодня Цезарь прощает всем. Потому, что сегодня Цезарь-император, Цезарь-триумфатор ста-новится Цезарем - консулом Великого Рима! 
Заминка заключалась лишь в одном. Рассчитывавший на триумф полководец должен оставаться за пределами римских стен до тех пор, пока сенат не назначит время его триумфального шествия. В то же время политик, претендовавший на должность консула, обязан был выставлять свою кандидатуру, находясь в черте городского померия. Раздвоиться - невозможно, отказаться от одного из своих сокровенных желаний – безумно жаль.
Рим находился буквально в двух шагах, и при этом был недоступен Цезарю.
А потому, сняв один из придорожных постоялых дворов, Гай Юлий отправил Клодия к действующему консулу Метеллу Целеру с просьбой о срочной, но тайной встрече.
Долго упрашивать Квинта Цецилия не пришлось. Целер просто обожал тайны и интриги, а потому пересек черту городских ворот с большим удовольствием. Что же еще придумал этот хитрый Цезарь?!
Они обнялись почти как братья, хотя принадлежали к разным партиям, к тому же один из них был невольной причиной развода сестры другого с самим Помпеем, правда, он был и занозой в теле все того же неблагодарного к роду Метеллов Магна.
 - Рад приветствовать тебя в Риме, Гай Юлий, - Целер излучал собой практиче-ски неподдельное радушие. – Без тебя было довольно скучновато. Наша политическая жизнь сегодня напоминает собой стоячее болото. Немного развлекает своим неуклю-жим топтанием  Помпей, однако его бестолковая напыщенность вполне безобидна и вызывает одну лишь насмешку. Не чувствуется остроты.
- Ну, не каждый же год республике нужны потрясения. Это было бы слишком, Квинт Цецилий.
- Потрясения, да, - это лишнее. Но застой в политике, застой во власти чреват появлением расслабленности, потерей бдительности и утратой гибкости в управлении государством. Ты бы видел, во что сегодня превратились заседания сената! Собрание импотентов с заплывшими жиром мозгами. Поросячий визг по мелочам. На каждом заседании больше половины мест пустует. В иной день даже нет кворума для голосова-ния.
- Тем лучше, - с улыбкой заметил Цезарь.
- Тем лучше?! И это говоришь ты, Гай Юлий?! – удивленно развел руками Це-лер. – Лучше для чего?!
- Лучше для того, в чем я хотел бы просить твоей помощи, Квинт Цецилий.
- О, вот это действительно лучше! Я весь внимание, Цезарь.
- Все просто, консул, и в то же время сложно. Испанская кампания была доста-точно суровой и кровопролитной. И я, и мои легионеры заслужили триумф.
- И это не вызывает сомнений, Гай Юлий. Это просто.
- Да, это просто, Квинт Цецилий. Однако не просто второе. Мне уже сорок два. По возрасту и послужному списку я вправе претендовать на должность консула республики. Срок выдвижения кандидатур заканчивается, а дата триумфа может определяться сенатом довольно долго. Исходя из этого, я прошу тебя об одной услуге, которая, естественно, не останется без благодарности. Выдвини мою кандидатуру в консулы заочно, без моего присутствия в сенате. Ты вправе сделать это, а твой авторитет при голосовании по данному вопросу, несомненно, перевесит чашу весов в мою пользу.
- Ого! – брови Целера взлетели вверх. – Это, как минимум,- встряска, как мак-симум, - большой скандал. В принципе римский закон не приветствует таких шагов.
- Римский закон не запрещает подобных решений. И в истории Рима уже были подобные прецеденты.
- Это было давно. Другие личности, другие обстоятельства.
- То, что произошло когда-то, имеет право повториться, Квинт Цецилий. Так «да» или «нет»? Каков будет твой «положительный ответ», консул? – улыбнулся своей удачной шутке Цезарь.
Целер задумался, но думал он совсем недолго.
- Это будет тебе дорого стоить, Гай Юлий. При удачном исходе.
- Я вернулся из Испании далеко не нищим.

*    *    *

Спустя пять дней они встретились снова.
Этим вечером Рим накрыло грозовыми тучами. Из нахмурившихся небес хлы-нул проливной дождь.
- Промок до нитки, - пожаловался Целер, сбрасывая на руки раба тяжелый от пропитавшей его воды дорожный плащ.
- Вина? – участливо поинтересовался Цезарь.
- Совсем немного. Чтобы унять дрожь. Думаю, что в эти несколько дней к вину прибегали многие. Ты встряхнул их в очередной раз, Гай Юлий! Когда я вносил просьбу о заочном выдвижении твоей кандидатуры, зал был практически пуст, зато на следующий день при голосовании в курии просто яблоку негде было упасть. Поначалу все шло неплохо: кто-то высказывался «за», кто-то – «против», но потом слово взял Катон. О, как же он ненавидит тебя, Цезарь! При каждом произнесении твоего имени его губы кривились так, будто бы Марка Порция заставляют жевать недозрелый лимон вместе с кожурой. Хитрый лис рассчитал все правильно. Он просто заболтал вопрос. Он говорил до самого захода солнца, сорвав и прения, и все голосование в целом. Сожалею, Цезарь, но ты проиграл. 
Гай Юлий машинально отпил глоток из принесенного для гостя бокала. Не то, чтобы он был растерян. Он готовился к любому исходу событий. Однако теперь пред-стояло собственноручно раздавить одно из взлелеянных желаний, а вот это-то оказалось нелегко.
- Принеси еще один кубок! – приказал он рабу. – Извини, Квинт Цецилий. Я немного задумался.
Целер понимающе кивнул головой. Ему было интересно, на чем все же остановится Цезарь: триумф или консульство, консульство или триумф. Конечно, триумф ничтожнее консульства, но кто знает, удастся ли завоевать право на него еще раз, а претендовать на должность консула можно и на следующий год. С другой стороны, Гай Юлий любит пускать пыль в глаза, и где гарантия, что к очередным выборам его кошелек будет столь же полон, как сегодня, чтобы обеспечить ему безоговорочную победу.
Однако Цезарь практически не колебался. Он протянул гостю налитое в другой бокал вино и спросил:
- Если я откажусь от триумфа и выдвину свою кандидатуру в консулы, ты под-держишь меня, Квинт Цецилий?
Целер чуть не поперхнулся от неожиданности, но быстро справился с волнением.
- Я поддержу твой выбор, Гай Юлий, каким бы он ни был. В нашем мире редко кто способен сделать свой выбор, еще реже попадаются люди, чей выбор оказывается, в конце концов, правильным. За тебя, Цезарь!
- И за тебя, Квинт Цецилий! Прими мою благодарность тебе и всему роду Ме-теллов.

*    *    *

До окончания срока выдвижения кандидатур на высшие государственные должности оставалось еще около трех недель, и поэтому Гай Юлий не торопился войти в Рим, хотя соскучился и по Юлии, и по Аврелии, да и по самому Вечному городу. Од-нако, прекрасно понимая, что, переступив черту померия, он будет тут же вовлечен в череду политических интриг, Цезарь постарался извлечь из своей вынужденной изоля-ции максимум пользы.
Взвесив все «pro» и «contra», он четко осознал, что поддержки одних Метеллов ему будет явно недостаточно: популяры все равно окажутся в меньшинстве. Ему нужен Помпей и его люди. И хорошо бы привлечь на свою сторону умеренное крыло аристократов.
Цезарь вооружился списком действующих сенаторов, чтобы определить тех, на кого можно было сделать беспроигрышную ставку. Он не хотел жертвовать триумфом ради несбыточных мечтаний. Он сделал ставку на трезвый расчет.
Красс навестил друга без приглашения, но и без лишнего шума.
- Помпей приходил ко мне за помощью, - первое, что сказал банкир, после то-го, как они обсудили свои финансовые дела.   
- Хочет, чтобы мы помогли ему в наделении ветеранов землей?
- Не сомневался в твоей прозорливости, Гай Юлий.
- Не столько прозорливость, сколько умение оперировать фактами, Марк Ли-циний. Я уже подготовил проект земельного закона. Думаю, он практически безупре-чен. В случае моего избрания консулом ты тоже не останешься в накладе. Пора поста-вить вопрос о снижении взносов в казну на откуп государственных налогов. Текущие в эрарий деньги сегодня, к сожалению, слишком часто расходуются на финансовые ма-хинации Катуллов и Гортензиев. Так что, скорее всего, и это предложение не встретит большого противодействия в сенате. А у тебя в руках окажется лишний козырь, чтобы привлечь на нашу сторону тех всадников, которые до сих пор смотрят в рот оптиматам.   
- Сказать, что это «неплохо», значит не сказать ничего, Цезарь, - потирая ладо-ни, улыбнулся Красс.
- Но и это еще не все. Просматривая списки сенаторов, я подумал о женитьбе.
- И?! – удивленно поднял голову финансист.
- Кальпурния. Дочь Луция Кальпурния Пизона. Да, не молода; всего лишь на четыре года моложе меня. Зато благородных кровей и с безупречной репутацией. Не удивлюсь, что она окажется невинной.
- Ну, если так, - математически точно просчитал все варианты Красс. – Тогда вместе с помпеянцами и лагерем Метеллов на твоей стороне окажется практически три четверти сената. Перевес более чем весомый.
- Лучше излишне перестраховаться, чем проиграть, Марк Лициний.

*    *    *

Встреча с Помпеем протекала не столь продуктивно.
- Закон, действительно, прекрасен, Гай Юлий, но…
- Твое «но» может слишком дорого стоить, Гней Публий, - ладонь Цезаря не-вольно хлопнула по крышке стола, на котором лежали таблички с текстом будущих инициатив.
- И все же мне нужно подумать.
- Думай, - пожал плечами Гай Юлий. – Только не слишком долго, Магн! Не-решительность в политике так же губительна, как и излишняя торопливость.

*    *    *

Сначала Помпей размышлял сам, но потом бросил это занятие. Никакие мыс-ли, кроме тех, что, сделавшись консулом, Цезарь может взять в свои руки слишком большую по сравнению с ним власть, не шли в голову Магна. Ему был нужен совет со стороны. И Гней Публий отправился к Катону.
- Хозяин просил извиниться перед тобой, господин. Он слишком плохо себя чувствует, чтобы принимать гостей, - высказал проторчавшему больше получаса в ат-риуме дома Марка Порция Помпею слуга Катона.
Это была откровенная пощечина. Однако, поморщившись, Магн все же отпра-вился к Катуллу.
- Отбыл на загородную виллу, - сообщил ему раб у ворот.
Двери Гортензия вообще оказались закрытыми.
Оставался один Цицерон. Не боги весть что, и все же неглуп и достаточно бли-зок к ядру оптиматов.
Польщенный причиной визита, Марк Туллий внимательно выслушал Помпея, посоветовав ему не слишком-то доверять Цезарю, и, проводив гостя, тут же помчался к Катону.
Марк Порций не только принял оратора немедленно, но и постарался собрать всю верхушку своей партии на срочное совещание.
- Если Цезарь решился отказаться от триумфа в пользу участия в выборах, - за-думчиво высказался никуда не уезжавший Катулл, – значит, он просчитал каждый, да-же самый невероятный вариант. А это, в свою очередь, означает, что он практически состоявшийся консул.   
- Согласен с тобой, Квинт Лутаций, - утвердительно закивал головой Гортен-зий. – И что же нам теперь делать?
- Жаль, что его не убили в Испании, - вздохнул Бибул.
- Убийство политика не может быть случайным, Марк Кальпурний, - назида-тельно заметил Катулл. – Над ним нужно работать.
Они совещались до глубокой ночи и, в конце концов, остановились на сле-дующем плане. Во-первых, нужно добиться того, чтобы коллегой Цезаря по консулату стал оптимат, и не просто оптимат, а тот, кто сумеет максимально отравить Гаю Юлию весь период управления республикой. Единодушно остановились на кандидатуре Бибула. И, во-вторых, принять закон, согласно которому консулам будущего года в управление не достанется никаких провинций.
- Надзор над лесами Бруттия и дорогами Брундизия, - издевательски хихикнул Марк Кальпурний.
- Да, - вполне серьезно завершил переговоры Катон, – Цезарь хочет власти, ар-мии и денег, но не получит ни того, ни другого, ни третьего.


II.

- Я сдержал свое слово, матушка, - они беседовали с Аврелией один на один в кабинете Цезаря. Ванна с благовониями, простой, но сытный обед и домашний уют привели Гая Юлия в благодушное настроение. Выборы, противостояние партий, поли-тический Рим на время отошли на второй план. Предметом их беседы являлась судьба Юлии. – Сегодня у девочки есть вполне достойное приданое, и, думаю, наконец-то на-стала пора подумать о замужестве и продолжении рода. Не могу сказать с уверенно-стью, что хочу иметь внука, но знаю, что ты не откажешься понянчиться с правнучкой.
- Ты никогда не любил детей, Цезарь, - мягко улыбнулась сыну Аврелия. - Да-же тогда, когда сам был ребенком. И если отцовские чувства ограничивались в тебе од-ним лишь долгом, то вряд ли теперь в тебе готовы пробудиться умиление и любовь по отношению к внукам.
- Не старайся задеть меня, - с иронией в голосе заметил Гай Юлий. – Тебе это не удастся. Я действительно начинаю замечать детей лишь тогда, когда с ними можно говорить о взрослых вещах. Но, как правило, к этому времени они уже перестают быть детьми. Однако вернемся к Юлии. У тебя уже есть кто-нибудь на примете?
- Двое. И оба из приличных семейств. Во-первых, Квинт Сервилий Цепион.
- О, в этом доме всегда любили только деньги. Вряд ли девочка будет счастли-ва с человеком, который в первую брачную ночь станет пересчитывать сестерции из принесенного женой приданого, вместо того чтобы обратить внимание на прелести этой самой жены. К тому же, насколько мне помнится, несмотря на свою молодость Квинт Сервилий почти догнал собственного отца и по весу, и по окружности живота. Этакий молодой и пухлый кабанчик.
- Не красавец, - согласилась Аврелия. – Зато Юлия ни в чем и никогда не будет нуждаться.
- Спорный вопрос, матушка. Жизнь учит: чем больше у человека денег, тем он жаднее. Но оставим пока ненужные разговоры. Кто второй?
- Гай Скрибоний Курион Младший.
- Ну, этот - красавчик. К тому же после событий, связанных с моей речью в защиту катилинариев, я обязан его отцу жизнью. Эти не столь богаты, и можно быть уверенным, что добытое с таким трудом приданое не растворится в их сокровищнице подобно капле в море, как это, несомненно, будет в доме Цепионов. Немного настора-живает другое. Если Курион-отец - вполне достойный образец трезвого и взвешенного поведения, то вот о Курионе Младшем этого, к сожалению, сказать нельзя даже в прин-ципе. Молодой повеса. Не сильно отягощен умом, однако вспыльчив, любитель засто-лий и кутежей, на многое готов ради денег и славы. При всем этом далеко не лучшем наборе качеств он еще и обласкан женщинами, которых и сам старается не пропускать мимо своего внимания. А нет ли у тебя еще кого-нибудь на примете, матушка?
- Есть еще молодой Брут, - поджав губы, фыркнула Аврелия. – Правда, он по-молвлен с Порцией, по поводу чего, говорят, Катон отказал сватавшемуся к нему Пом-пею. Но, может быть, к тебе Марк Порций будет более благосклонен. Пойди, попробуй!
Цезарь нахмурился. Он сразу же вспомнил о том, о чем сегодня безуспешно старался забыть.
- Плохая шутка, матушка, - он помолчал, стараясь не смотреть в сторону при-нявшей обиженную позу Аврелии, и добавил. – Спасибо тебе за информацию. Я поду-маю над ней.
- Постарайся, чтобы твои размышления не увели тебя в дебри политических интриг, Цезарь, – Аврелия поднялась, чтобы покинуть таблиний, – иначе наша малыш-ка так и останется старой девой.
- Непременно постараюсь последовать твоему совету, - как можно язвительнее парировал Гай Юлий, наблюдая, как скрывается в дверном проеме не по возрасту пря-мая спина матери.

*    *    *

Тем же вечером, когда Юлия зашла пожелать ему спокойной ночи, Цезарь ос-тановил дочь, знаком приглашая ее занять место в кресле напротив.
- Хочешь замуж?
- Не думаю, чтобы это являлось для меня самым главным в жизни, - довольно спокойно ответила Юлия.
- Тогда, позволь поинтересоваться, что же является главным для девушки в полном расцвете лет, причем весьма привлекательной девушки, в которой, как мне ка-жется, бурлит и пылает огонь юных страстей. Или я ошибаюсь?
- В чем-то да, в чем-то нет, - все также рассудительно проговорила Юлия. – Не могу сказать, что не ощущаю томления в груди при виде красиво сложенных симпатич-ных юношей и мужчин. Не могу отрицать и того, что иногда мои руки, словно загово-ренные, тянутся к низу живота, чтобы унять возникающий там жар чресл. Не могу так-же соврать тебе и в том, что после прочтения некоторых строк Гомера не представляла себя в мужских объятиях на месте Цирцеи, Андромахи или Пенелопы. Все это так, отец. И все же, когда я подумаю, что, выйдя замуж, мне придется подчиняться челове-ку, который окажется вдруг глупее меня, мне становится не по себе. Когда я представ-лю, что этот человек может дурно пахнуть или быть грубым в словах и жестах, мне хо-чется отдалить момент моего предполагаемого замужества. Когда же я начинаю пони-мать, что мой будущий муж будет совсем не похож на тебя или, что еще хуже, окажется твоей полной противоположностью, у меня и вовсе пропадает мысль о всяком браке. 
- Ого! Да я слышу самое настоящее признание в любви! – шутливо заметил Цезарь.
- Нет, отец, всего лишь признание в том, что ты – настоящий мужчина. И та-ких, как ты, к сожалению, больше нет.
- А если таковой вдруг найдется? – мысль, родившаяся в этот момент в его го-лове, казалась совсем расплывчатой и немного сумасшедшей, но все же она заслужива-ла самого пристального внимания.
- Тогда я с удовольствием подчинюсь твоему решению, - улыбнулась дочь.
- Даже если твой будущий муж окажется стариком?
Юлия задумалась на некоторое время, потом решительно поднялась из кресла и посмотрела отцу в глаза:
- Даже если и так. Только, если это возможно, пускай он хоть немного, но бу-дет мужчиной в физиологическом смысле этого слова. Я очень хочу родить мальчика. И я обязательно назову его Гай. 

*    *    *

Его появление на утреннем заседании сената было воспринято по-разному: популяры откровенно радовались возвращению своего лидера, умеренные сдержанно приветствовали Гая Юлия рукопожатием или поднятием руки, оптиматы улыбались сквозь зубы, отделываясь ничего не значащим кивком головы.
Однако его заметили все, и все поняли, что Цезарь отказался от триумфа и бу-дет претендовать на должность консула.
 Тем больший всплеск эмоций вызвало внесенное Цицероном предложение о распределении провинций для будущих консулов, точнее об отсутствии этих самых провинций.
- Воцарившийся в границах республики покой, господа сенаторы, не требует ныне столь решительных мер, как пять-десять лет назад. Провинции управляются дос-тойными и рачительными людьми, исправно пополняющими эрарий налогами, а закро-ма государства хлебом. Так стоит ли менять хорошее на неопределенное? Разум гово-рит нам, что не стоит. Следует лишь продлить полномочия тех, кто и так прекрасно справляется со своими обязанностями. Но чем, спросите вы, надлежит заняться тем, чьи полномочия начнутся и закончатся в следующем году? Их уму и энергии найдется применение и в самой Италии. Настала, наконец, пора, когда следует обратить наш взгляд на то, что творится под самым носом Рима, на его исконных землях. Плодородные равнины Бруттия давно просятся очистить их от излишних лесных массивов. Поля и оливковые рощи куда более приятный ландшафт, чем непроходимые заросли. К тому же, занимаясь перепланировкой наших угодий, мы убьем еще двух зайцев: появятся новые земли для ветеранов и уменьшится угроза от скрывающихся в лесах разбойничьих шаек. Второму же проконсулу надлежит заняться дорогами Брундизия. Если вокруг самого Рима мы хоть как-то поддерживаем порядок, то чего стоит поездка по Аппиевой дороге до нашего главного порта! Как минимум, и многие со мной в этом согласятся, отбитыми тряской внутренностями и синяками на мягких частях тела.
- Цицерон, когда бы твоя жирная задница почаще садилась в седло, а не возле-жала бы на мягких подушках в повозке, ей не пришлось бы считать синяки! – засмеялся со своего места Клодий.
Председательствовавший в заседании Квинт Цецилий Метелл предостерегаю-ще поднял ладонь, призывая к порядку, и Цицерон продолжил свою витиеватую речь.
- Они хотят поставить тебе подножку, - шепнул Цезарю Красс.
- Будем переживать неприятности по мере их поступления, Марк Лициний. Предложение еще не проголосовано.
Однако голосование по законопроекту оптимизма не добавило. Оно прошло на удивление быстро. Перевес оптиматов оказался небольшим, и самым обидным для Гая Юлия было то, что победу противнику принес Помпей со своими сторонниками. Голо-суя, Магн бросил опасливый взгляд в сторону Цезаря. И трудно сказать, чего в нем бы-ло больше: растерянности, неуверенности или покорности обстоятельствам.
- Тупой, узколобый болван, - только и сказал Гай Юлий Крассу, не дрогнув ни одним мускулом своего улыбающегося лица.
С такой же широкой улыбкой он объявил сенаторам, что завтра приглашает их всех на ужин по случаю своего возвращения. 
- Пусть не было триумфа, зато будет всеобщее веселье! – шутливо закончил свое приглашение Цезарь.
- Пойдем? – поинтересовался у коллег по партии Цицерон.
- Пусть веселится вместе со своими лизоблюдами! – ядовито прошипел Катон.
- Ты не прав, Марк Порций, - возразил Гортензий. – Пойти стоит. Наверняка там можно будет узнать много интересного. Убеди себя, что идешь не в дом Цезаря, а в дом великого понтифика. Отказать председателю коллегии понтификов, все равно, что обидеть богов.
- Убеди себя сам, Квинт Гортензий, - раздраженно пожал плечами Катон.
К Пизону Гай Юлий подошел отдельно:
- Луций Кальпурний, к тебе у меня особая просьба, - Цезарь многозначительно посмотрел в глаза сенатора. – Я был бы очень признателен, если бы ты взял с собой свою старшую дочь. Слава о рассудительности и благородстве Кальпурнии давно пе-решагнула пределы твоего дома. Пожалуйста, не лишай меня возможности убедиться в этих ее качествах лично.

*    *    *

Ужин удался. Цезарь не пожалел денег. Почти семьсот человек приглашенных. Ломящиеся от кулинарных изысков столы. Греческая музыка, танцовщицы и мимы. И разговоры, разговоры, разговоры.
Радушный хозяин успевал повсюду.
Сначала два слова с Курионами, отцом и сыном.
- Твоя Юлия - просто сошедшая с небес Венера. Странно, что она до сих пор не замужем. Не будь я женат, сам просил бы ее руки. А так…, может быть, твой взгляд упадет в сторону моего сына. Смотри, как парень пожирает ее глазами.
- Не хотелось бы разочаровывать тебя, Гай Скрибоний, однако Юлия свободна в своем выборе. Не скрою, что сегодняшний вечер устроен не только из политических соображений. Девочка общительна. Пускай она остановит свой взгляд на ком-нибудь самостоятельно.
- А если это окажется Катон? – усмехнулся Курион Старший.
- Даже если бы Катон уже не был женат, то моя дочь достаточно умна, чтобы не совершить подобной ошибки. Это, во-первых, - улыбнулся гостю Цезарь. – А, во-вторых, Катона здесь просто нет. 
Затем мимолетный обмен колкостями с Тертуллой.
- Ты совсем забыл о женщинах, Гай Юлий. Само собой, я понимаю, прежние любовницы стареют. Я-то ладно, а вот бедняжка Сервилия, наверняка, каждый вечер вспоминает тот «меч», который Цезарь не отстегивает никогда в жизни.
- Она сама выбрала свой путь, Тертулла.
- У всех бывают ошибки, Цезарь. Но нельзя же быть таким жестоким по отно-шению к нам, слабым и временами глупым женщинам.
- О, милая, только не говори мне, пожалуйста, о вашей глупости. Иначе себя я вообще начну считать круглым дураком.
- Ладно, оставим эту тему, дорогой. Но где же сонм юных девушек, вьющийся вокруг нашего Париса? Или Цезарь настолько остарел, что предпочитает теперь пре-красному полу госпожу политику и господ политиканов?
Очередная колкость уже готова была сорваться с его губ, когда за спиной раз-дался слегка захмелевший голос Цицерона.
- Вот ты и пойман на месте преступления, Гай Юлий. Пытаешься совратить жену Красса? И как успехи? Заодно объясни, почему именно Тертулла? Вокруг так много очаровательных молодых девушек.
Бывшая любовница отреагировала на неуклюжую остроту оратора куда быст-рее Цезаря:
- Если ты намекаешь на свою жену, Марк Туллий, то она уже достаточно пере-зрелый плод, староватый для занятий любовью с мужчинами. Что приемлемо для Ци-церона, увы, не подходит Цезарю.
Если резкий отпор и смутил его, то Марк Туллий совершенно не подал вида, увлекая Гая Юлия в сторону:
- Ты обратил внимание на Помпея?
- Что случилось? – в голосе Цезаря проскользнули наигранно тревожные нот-ки. – Он обижен, недоволен, чем-то рассержен?
- Что ты, что ты! – всплеснул пухлыми ручками оратор. – Он околдован! Окол-дован твоей дочерью. Смотри, Магн не сводит с нее глаз. Он даже к еде не притронул-ся.
От внимания Гая Юлия не ускользало ничего. Он прекрасно видел и заворо-женный взгляд Помпея, и его окаменевшую позу. Однако, торопясь отвязаться от Ци-церона, Цезарь шепнул тому:
- Спасибо, что предупредил, Марк Туллий. Думаю, пора поспешить ему на вы-ручку. Но мне кажется, не следует привлекать к этому факту слишком большое внима-ние.
- Конечно, конечно, я понимаю тебя, - энергично закивал головой оратор, то-ропясь отыскать, с кем бы еще поделиться своей наблюдательностью и пикантностью ситуации.
Кальпурнию великий понтифик нашел рядом с ее отцом.
- Познакомь нас, - обратился Гай Юлий к Пизону.
- Кто же в Риме не знает Цезаря, - немного смущенно улыбнулась женщина.
- Цезаря, возможно, - развел руками хозяин дома. – Однако приходится констатировать, что Цезарь, к сожалению, до сих пор не знаком с Кальпурнией.
- Чем моя скромная особа заслужила столь пристальное внимание с твоей сто-роны? - разговаривая, они отошли в сторону, попытавшись уединиться от шумного ве-селья толпы.
- Редко о какой из римских женщин в наше время можно услышать, что она умна и добродетельная. Первое – для слабого пола вообще редкость, второе, - увы, счи-тается в Вечном городе чуть ли не пороком.
- Не знаю, можно ли назвать умом любовь к чтению и размышлению над про-читанным. И уж вряд ли стоит считать добродетелью тот факт, что женщина не прово-дит свое время в мужских объятиях. Это аномалия, скорее свидетельствующая о горды-не, чрезмерной разборчивости, робости, скверном характере, в конце концов; а, может быть, как раз о глупости этой женщины. Так что не исключена вероятность, что люди лгут, а ты ошибаешься, Цезарь.
- Что люди лжецы – это истина, - голос Гая Юлия сделался вдруг обольсти-тельно бархатным, – что я ошибаюсь – это вряд ли. Жизнь приучила меня верить пер-вому впечатлению, основанному, естественно, на физиономической оценке человека, нежели на том, что он говорит или делает. Слова и поступки зачастую слишком умело маскируют истинные мысли людей.
- И что же, если не секрет, видит перед собой Цезарь?
- Неглупую, скромную, уверенную в себе, честную, верную и в довершение ко всему обаятельную и весьма симпатичную мне женщину. Заметь, я не говорю «краси-вую», ибо это было бы ложью, а я не хочу и не могу тебе лгать. 
- Почему бы это? – снова улыбнулась Кальпурния.
- Потому что я хочу, чтобы ты стала моей женой.
- Хочешь расслоить ряды своих противников, Цезарь? - она смотрела на него совершенно открытым взглядом, но говорила то, о чем ему хотелось бы промолчать. Однако положение обязывало, и скрытничать было не только неуместно, но и опасно: очевидно, что стоящая перед ним женщина лжи не прощала никому.   
- И это тоже, - он не опустил глаза. – И все же после того, как мы встретились, мне хочется пойти на подобный шаг совсем по другим причинам. Цезарю-политику необходим крепкий тыл и разумный совет, а Цезарю-человеку не достает нежности и ласки любящего сердца.
Кальпурния задумчиво опустила голову и после непродолжительной паузы, произнесла с грустью:
- Я не смогу родить тебе ребенка, Цезарь. Мне очень жаль, и, тем не менее, это истина - я бездетна.
И снова он ответил практически сразу и откровенно:
- Мне нужен не ребенок, а жена.
Совершив небольшой круг по залу, собеседники вернулись туда, откуда начали свой путь.
- Луций Кальпурний, я просто очарован твоей дочерью и прошу у тебя ее руки. Извини, что выбрал для этого не совсем подобающую обстановку, - Гай Юлий широко улыбнулся, – однако мне следует торопиться, чтобы кто-нибудь не опередил меня. Здесь слишком много падких на драгоценности неженатых мужчин, а сокровище всего одно. Но ты можешь подумать с ответом.
Пизон изумленно посмотрел на Цезаря, потом на дочь. Что и говорить, они были прекрасной парой.
- Если ты не расценишь мое скорое согласие как желание отца побыстрее сбыть с рук собственную дочь не первой молодости, то я согласен. Давай наметим срок свадьбы. 

*    *    *

Последний, с кем Гай Юлий разговаривал перед тем, как провожать гостей, был Помпей.
- Магн, у меня к тебе маленькая просьба.
Гней Публий вздрогнул, будто от удара, оторвав взгляд от единственной точки, в которую смотрел весь вечер, от Юлии.
- Да? – его взгляд был тосклив и печален. 
- Дождись, пока все они разойдутся. Думаю, нам с тобой есть, о чем погово-рить.
Они уединились в кабинете Цезаря уже далеко за полночь. Помпей был по-прежнему тих и подавлен, Гай Юлий, напротив, энергичен и весел. Он начал разговор с гостем без всяких обиняков.
- Сегодня я попросил у Луция Кальпурния Пизона руки его дочери. Старик от-ветил согласием. Если к голосам популяров добавить голоса его и твоих клиентов, то победа на выборах мне обеспечена.
- Цезарь, я все еще не принял решения. И вообще мне не хотелось бы говорить о политике именно сегодня.
- Нет, Магн, ты уже принял решение, и как раз сегодня самое время поговорить о раскладе политических сил, - с нажимом произнес хозяин дома.
- С чего ты взял, Гай Юлий?! – Помпей поднял голову, взглянув в сторону Це-заря с удивлением и нарастающим раздражением.
- С того, Гней Публий, что ты просто не можешь отказать своему будущему тестю.
В лице Магна смешалась самая разнообразная гамма чувств: ошеломление, на-дежда, радость, восторг, сомнение.
- Но ведь я старше ее почти в два раза. Я для нее старик. Захочет ли Юлия это-го замужества? Согласится ли она с твоим мнением? Да, конечно, я вижу в ней ту, ко-торой сегодня нет с нами, и, однако, Юлия не Корнелия. Я влюблен, Цезарь, и не скры-ваю этого. Но именно поэтому я не хочу, чтобы твоя дочь стала моей женой насильно. Я слишком многое испортил в жизни ее матери и не хочу творить зло дальше.
- С чего ты взял, что я желаю Юлии зла? Неужели ты думаешь, что я начал наш разговор, не поговорив с нею?! – как и всегда Цезарь хитрил, ибо разговор с доче-рью он откладывал на потом, однако он был практически убежден в исходе этого разговора и оттого вел свою игру совершенно уверенно.
И Помпей сдался. Еще не осознав своего счастья, он с трудом выдавил из себя:
- Когда мы объявим о свадьбе?
- Только после выборов, Гней Публий, только после выборов, и ни одним днем раньше. Сегодняшняя ситуация в Риме уникальна. Ты, я и Красс, объединив свои уси-лия, создадим мощный триумвират. Втроем мы просто раздавим сенат, превратив его в послушный инструмент нашей власти. Нельзя, чтобы кто-либо узнал о наших планах до их реализации. Помпей, это политика, а потому наберись терпения, друг мой.
И действительно, не доверявшие друг другу бывшие враги расстались друзья-ми. А уже рано утром Цезарь разговаривал с Юлией. Дочь отнеслась к известию о ско-ром замужестве достаточно спокойно.
- Помпей пожирал меня глазами весь вечер, отец. Взгляд безнадежно влюблен-ного и тоскующего человека. Пожалуй, мы с ним находимся в неравных условиях: он уже любит, а мне еще только предстоит испытать любовь. Возможно, предстоит. 
- Но ведь, насколько я понимаю, твое сердечко до сих пор свободно?
- Если не считать любви к тебе и Аврелии, то да.
- Тогда вопрос решен. А любовь? Вряд ли можно назвать любовью ту пылкую страсть, которая охватывает нас при мыслях о возможности обладать предметом своих желаний. Скорее это влюбленность, и она проходит почти сразу после первых объятий. Любовь рождается медленно, среди будничных отношений двух совершенно разных людей, вынужденных жить бок о бок друг с другом, делить радости и печали, пережи-вать недопонимание и различия в воспитании, уме и характерах. И рождается она дос-таточно редко. Пусть боги дадут тебе ее! Помпей же будет любить тебя вечно: и из-за того, что станет относиться к тебе не только как к жене, но и как к дочери, и из-за того, что когда-то он безумно любил твою мать. И еще. Теперь у тебя непременно будет мальчик, и возможно, что не один.
Аврелия отнеслась к известию более жестко.
- Размениваешь дочь на политику? – иронично бросила она Цезарю сквозь плотно сжатые губы. – Не думала, что растила ее для старика, а тем более для человека, причинившего тебе столько зла. И еще не думала, что в моем сыне столько угодничест-ва.
Гай Юлий нахмурился. С годами они с матерью все меньше понимали друг друга и еще меньше могли уступать друг другу в своих конфликтах.
- Я не угодничаю, как ты изволила выразиться, а делаю счастливыми двух лю-дей. Помпей не намного беднее Красса, и Юлия не будет ни в чем знать нужды или от-каза. Гней Публий уже витает в облаках. Уверен, что нашей девочке уготована та же участь. Что же касается политики, матушка, то здесь для достижения целей действи-тельно хороши любые средства: деньги, связи, власть, армия… и дети тоже. Так было, так есть и так будет всегда.
*    *    *

Он выиграл выборы, получив в товарищи по консулату Марка Кальпурния Би-була. Выиграл и объявил о предстоящих свадьбах: своей и дочери Пизона, Помпея и Юлии. Известия эти было восприняты далеко неоднозначно. 
Курион Младший был просто расстроен, и Куриону Старшему пришлось успо-каивать сына:
- Это политика, Гай, только политика и ничего больше. И Цезарь совершенно прав. Не держи на него зла. Я предчувствую и знаю: будущее за Цезарем.
Куда мрачнее были настроения в лагере оптиматов.
- Ради того, чтобы заполучить Помпея, Цезарь, пожалуй, отдал бы ему не толь-ко дочь, но готов улечься с ним на брачное ложе сам, - желчно усмехнулся Катон в раз-говоре с соседями по сенатской скамье. – Благо опыт у него уже имеется.
- Староват, - ехидно заметил ему Бибул.
- Что староват?
- Говорю, что Цезарь слишком староват, чтобы подставлять свою задницу для любовных утех. Не мальчик ведь, и даже не юноша.
- Вместо того, чтобы хихикать, ты бы лучше повлиял на своего родственника. Пизон тоже хорош. В самый нужный момент отдать все свои голоса нашему противни-ку! Ну, на что это, скажите, похоже?! В Риме что, началась активная торговля дочерь-ми? Куда мы катимся?!
- К упадку, - горестно вздохнул Цицерон. – Наша республика катится к упадку.


III.

Аграрный закон был готов, но Цезарь начал не с него.
Гай Юлий никогда не был злопамятным, то есть не искал специально случая отомстить, однако голова его цепко удерживала все то зло, которое вольно или неволь-но было причинено ему, его родственникам и друзьям. Он был «памятливым» и мог нанести ответный удар даже много лет спустя, при удобном стечении обстоятельств. К этому времени обидчик мог и не вспомнить о когда-то нанесенном оскорблении. Достаточно было того, что о нем помнил сам Цезарь. Прошествие лет вовсе не делало его ответный удар мягче.
На этот раз консул «вспомнил» о том, что из отведенной в управление провин-ции вот-вот должен был возвратиться Децим Юний Силан. И Цезарь решил одним уда-ром наказать и Силана, чья ревность послужила причиной убийства сторонников Кати-лины, и Сервилию, «посмевшую» отторгнуть его, Гая Юлия Цезаря. Он быстро соста-вил, огласил и провел в жизнь закон о вымогательстве. Согласно утвержденному сена-том уложению каждый, кто принял от жителей управляемых им земель подарки на сумму свыше десяти тысяч сестерций, должен был внести в государственную казну сумму в четыре раза большую полученного. В противном случае ему грозило исключе-ние из числа сенаторов.
Цезарь просчитал все до мелочей. С помощью простиравшихся повсюду фи-нансовых корней Красса он собрал самые точные сведения о том, сколько и от кого по-лучил Децим Юний Силан. Умноженная на четыре эта сумма превосходила все имущество мужа Сервилии. Это было бы полным разорением. А потому перед лицом предъявленных ему обвинений Силан был вынужден навсегда покинуть сенатскую скамью.
Однако вряд ли кто-либо рискнул при этом обвинить Гая Юлия в предвзятости. В тот момент, когда цензоры выносили свой шокирующий вердикт, на лице консула не дрогнул ни один мускул. Зато при виде испуганного Децима Юния  ликовала его душа.
В череде подвергнутых наказанию Силан оказался лишь первым. Уличенных во взятках оптиматов исключали одного за другим. И снова Цезарь был вне всяких по-дозрений: консул не расправлялся с противниками, консул боролся с глубоко вросшей в государственные структуры коррупцией.
Закон о наделении двадцати тысяч ветеранов Помпея землями в плодородной Кампании Гай Юлий внес только в апреле. К этому времени число его сторонников в сенате достигло трех четвертей от всего состава.
Отказавшись от открытого обсуждения законопроекта, Цезарь не поленился заготовить достаточное количество копий, чтобы раздать их каждому из сенаторов. Во избежание лишних словопрений и забалтывания выдвинутых им инициатив вместо об-суждения консул рассчитывал провести только голосование. Деньги на выкуп государ-ственных земель для раздачи их ветеранам предполагалось заимствовать из внесенных в эрарий трофеев азиатской кампании Магна. Наблюдать за ходом всего процесса над-лежало комиссии, в состав которой вошли и сам Помпей, и Марк Лициний Красс. То, что изрядная доля взятых из казны денег попросту «прилипнет» к рукам членов комис-сии, было не понятно одному лишь младенцу.   
И остатки оппозиции решились на открытый отпор.
Первым восстал Катон. Марк Порций начал издалека. Он долго и пространно рассуждал о несовершенстве сегодняшнего законодательного процесса, о попрании ос-нов римского права, о страдающем от непродуманных шагов сенатского большинства авторитете высшего органа государства. И хотя в адрес нового законопроекта не было высказано ни одного критического слова, все видели, что именно он и является объек-том критики и насмешек со стороны оптиматов, потому что во время своих разглаголь-ствований Катон непрерывно крутил в руках таблички со списками закона.      
В конце концов, Цезарю это просто надоело.
- Не зря наши предки называли краткость сестрою таланта, Марк Порций. Если ты считаешь сенат местом для оттачивания своего красноречия, то ты глубоко ошибаешься. Если же ты пытаешься донести до нас какую-то мысль, то с глубоким сожалением должен тебе заметить: тому, кто не в состоянии изложить свои мысли за двадцать минут, вообще не следует начинать говорить. 
- Ты не заткнешь мне рот, Гай Юлий. Рим пока еще свободная республика, и у нас уважают свободу слова! – сжав кулаки, выкрикнул Катон.
- Я и не собираюсь, как ты выразился, затыкать тебе рот. Это просто не воз-можно, Марк Порций: ты фонтанируешь сильнее, чем вырывающийся из клоаки в Тибр поток нечистот. Я просто прикажу ликторам выпроводить тебя за пределы курии. Рим огромен, Катон. На каждой из его улиц ты вполне можешь собрать достаточное количество людей, которые примутся слушать тебя с неподдельным вниманием и даже с удовольствием. Болтай себе, сколько хочешь.
- Я не сойду с этого места, Цезарь! – в глазах Марка Порция засверкала ярость.
- А этого и не требуется, - не обращая внимания на возникший в рядах оптима-тов гул, спокойно возразил консул. – Ликторы вынесут тебя на руках. Если же ты по-смеешь вернуться сюда без моего разрешения, то тебя просто посадят под домашний арест.
- Только попробуй! – попытался возразить Катон, и именно в этот момент двое мощных ликторов по знаку Цезаря подхватили тщедушное тело Марка Порция под мышки и понесли его к выходу.
Приподнявшийся с курульного кресла Бибул попытался призвать на помощь свою охрану, однако мгновенно опустился назад. Второй консул ощутил на своем плече железный захват пальцев возвышавшегося рядом Цезаря.
- Сидеть! – жестко осадил Гай Юлий своего коллегу по консулату, приказывая остальным ликторам навести порядок в рядах поспешивших на помощь Катону коллег по партии.   
Не прошло и пяти минут, как истошный визг Марка Порция буквально раство-рился в гомоне римских улиц, а в стенах курии воцарилась мертвая тишина.
- Итак, - размеренным голосом произнес Цезарь. – Господа сенаторы, уточняю еще раз. Я не призываю вас к обсуждению закона. Вы имели достаточно времени, что-бы детально ознакомиться с ним. Давайте начнем голосование.
- Вето! Я налагаю на твой законопроект вето! – поднялся со своего места три-бун Марк Валерий.
- Вето! Вето! – прозвучало еще дважды, и рядом с Мессалой Руфом встало еще два трибуна из рядов оптиматов.
- Прекрасно, - совершенно невозмутимо кивнул головой Цезарь. – На этот счет излюбленное Катоном римское законодательство гласит, что консул имеет полное пра-во обратиться со своей инициативой к народному собранию.

*    *    *

Выступая через два дня перед римским плебсом, Гай Юлий был краток.
- Если сенат не одумается, тогда, квириты, мне придется обратиться к вашему разуму, ибо vox populi, vox dei: глас народа - глас божий. И потому я просто уверен в том, что вы примете разумное решение.
И словно продолжая высказанную только что мысль, Цезарь повернулся в сто-рону стоявшего среди сенаторов Помпея.
- Скажи нам, Гней Публий, дабы отрезвить тех, чьи головы чрезмерно горячи, а руки просто чешутся от желания взяться за меч. Если найдутся все же те, кто вздумает насилием помешать воле народа, придешь ли ты тогда на помощь народу?
Магн вышел вперед, став по правую руку от Гая Юлия:
- Заверяю законно избранного консула и народ Рима в том, что против угро-жающих свободе мечом, я выступлю не только со щитом, но и с мечом.
В это же время с другой стороны от Цезаря выросла фигура Красса:
- Заверяю законно избранного консула и народ Рима в том, что готов пожерт-вовать свои личные средства для торжества справедливости. Банкирский дом Красса дает дополнительные финансовые гарантии под выкуп земель для ветеранов. 
Последние его слова потонули в восторженном реве собравшейся на форуме толпы.
- Это конец, - шепнул притихшему Катону Квинт Гортензий. – И одного-то Цезаря одолеть совсем непросто, однако перебороть эту трехглавую гидру не под силу никому.
- Боги, спасите Рим! – поднял глаза к небу Цицерон.

*    *    *

Последним очагом сопротивления оказался Марк Кальпурний Бибул. На сле-дующий день после того, как триумвират, наконец-то, заявил о себе совершенно открыто, второй консул явился в сенат с твердым намерением дать грозному врагу бой.
Увы, он не только не сумел открыть рта, но даже не дошел до дверей курии, перед которыми его ожидало не меньше сотни ветеранов Помпея.
- Куда ты так торопишься, консул? – несколько человек перегородили ему до-рогу, тогда как остальные оттеснили попытавшихся придти на помощь Бибулу ликто-ров.
– Скажи нам все, что ты хочешь сказать! – кричали бывшие легионеры. – Ска-жи нам это в лицо, не отворачивая глаз, не прячась за спину своей охраны! 
- Наглецы! – срывающимся голосом выкрикнул Марк Кальпурний. – Вы по-смели поднять руку на консула, на закон! Да вы не только недостойны того, чтобы иметь землю, вы даже недостойны полученных от Помпея подачек!
Лучше бы он не открывал рта, а тем более не произносил подобных слов. В мгновение ока фасции его ликторов были сломаны, самих охранников рассеяли по площади, а на голову Бибулу надели полную корзину навоза.
И испуганный сенат проголосовал «за». Никто, даже Катон, не осмелился по-дать голоса против аграрного закона Цезаря.
Окончательно сломленный, Бибул со слезами на глазах отказался от участия в голосовании.
- Мне противна ваша трусость! – бросил он в ряды своих сторонников. – А те-бе, Гай Юлий, второй консул, похоже, совершенно не нужен. Твоим вторым консулом станут Помпей и Красс. Ну и упивайтесь своей властью! Но делать вы это будете без моего участия. Я удаляюсь в свой дом и не появлюсь на форуме до конца твоего срока, Цезарь. Я не желаю, чтобы люди говорили об этом времени беззакония, как о консуль-стве Цезаря и Бибула. Пускай лучше говорят о консульстве Цезаря и Цезаря! Отныне я слагаю с себя не только полномочия консула, но и всякую ответственность за происхо-дящее!


IV.

Их свадьбы практически не отличались друг от друга. Вызвав сенсацию одним только объявлением о намерениях, и Цезарь, и Помпей провели довольно скромные обряды бракосочетания: только родственники и самые близкие друзья. Гай Юлий вообще не желал шумихи: брак сорокалетних – это не брак молодых и юных тел и сердец. Магн же был готов пригласить на свою свадьбу весь Рим, так ему хотелось, чтобы все восхищались его везением и счастьем. Однако Юлия довольно быстро убедила будущего супруга в том, что за практически всеми внешне добрыми пожеланиями обязательно будут скрываться зависть, неприязнь, а то и просто ненависть. И Гней Публий отказался от первоначального замысла.
Тем не менее, об обоих браках говорили достаточно долго.
Цезарь отошел от политики на целых три недели! Он был нежен, внимателен и ласков. Все это время супруги практически не покидали спальни, сделав ее основным местом своего пребывания и выходя за ее пределы только для принятия пищи или для того, чтобы смыть пот с натруженных тел.
Девственницей Кальпурния, естественно, не была. Но оба ее неудавшихся бра-ка остались в далеком прошлом, наложив на сердце тяжелый отпечаток разводов по причине бездетности.
Гай Юлий бережно снимал этот налет душевной ржавчины. Он искренне лю-бовался каноническими пропорциями и изгибами ее стройного тела, ее по-девичьи нежной кожей. Он без устали покрывал поцелуями каждый, даже самый потаенный уголок ее очнувшейся от длительного холода плоти. С довольным смехом он зарывался носом в густые дебри ее смоляных волос, подолгу наслаждаясь пряным ароматом со-рванных спелых оливок, смешанным с горьковатым запахом выгоревшей на солнце травы.
Он читал ей стихи, в том числе и собственного сочинения, разговаривал на де-сятки тем и слушал, слушал, слушал журчание ее завораживающего голоса. Особенно нравилось ему, когда, пробудившаяся раньше мужа Кальпурния склонялась к его уху и шептала: «Это я». Не открывая глаз, Цезарь тогда крепко сжимал ее в своих объятиях, слыша, как прерывается ее дыхание, и, чувствуя, как сладко замирает его собственное сердце.
Аврелия, встретившая новую невестку весьма настороженно, постепенно от-таяла. Женщины довольно быстро нашли общий язык. И уже совсем скоро мать Гая Юлия наставляла Кальпурнию:
- Поменьше верь каждому его слову. Он не говорит, он завораживает. Он сде-лался политиком, а вполне мог бы быть поэтом. И те, и другие – откровенные лжецы. Одни тщательно скрывают свои чувства, другие заманивают легковерных в сети при-думанного ими мира. Гай Юлий может обидеть невзначай и тут же легко доказать тебе, что не имел даже мысли задеть твое самолюбие. Нагородив груду слов, он убедит тебя, что «черное» - это «белое» и наоборот. Если верить каждому его слову, то можно просто сойти с ума. Однако, в этом он весь. Он живет в мире придуманных иллюзий, постоянно пытаясь увязать этот мир с реальностью. А потому тверже стой на ногах и по возможности опускай его на твердую почву. Но делай это осторожно. Он легко ра-ним и обидчив. Скрывая свою обиду, он будет помнить о ней всю жизнь, и при этом забывать об обидах, причиненных тебе. И при всем том он – Цезарь! Он достоин любви и прощения. Если хочешь удержать его подле себя, побольше люби и столько же про-щай. С ним нельзя быть рядом просто так, в нем можно только раствориться.
- Я уже поняла это, матушка, - кивая головой, отвечала свекрови Кальпурния.

*    *    *

Именно Аврелия выдернула, наконец, сына из дурмана счастливых грез.
- Между прочим, - ворчливо заметила она Цезарю за завтраком. – Наша девоч-ка уже три недели, как замужем. Мог бы поинтересоваться, как она там.
Гай Юлий навестил зятя тем же днем. Обедали они вместе с Юлией. Глаза до-чери буквально светились счастьем и благодарностью, а потому Цезарь даже не стал задавать ей никаких вопросов. Из триклиния они плавно перетекли в кабинет Помпея, где Магн раздраженно подвинул Гаю Юлию лежавший на столе текст.
- Читай, как они поливают нас грязью!   
Это было «Трехглавие» Варрона – распространяемый по Риму памфлет с не-пристойными намеками на близость Помпея с «царицей Вифинскою» и «сводничество» Марка Лициния Красса. К чести автора, надо сказать, что ни Юлия, ни Кальпурния в тексте не упоминались ни единого раза.
Цезарь читал быстро, читал и смеялся. Под конец он буквально зашелся от хо-хота.
- Что смешного? – удивленно пожал плечами Гней Публий. – Твое имя треп-лют на все лады, а ты хохочешь.
- Все правильно, Магн, все так и должно быть! Пока их сил хватает только на слова, мы можем быть абсолютно спокойны. Пусть чешут языками, лишь бы у них не зачесались руки.
- Пускай только попробуют, - угрожающе сдвинул брови Помпей. – Ненавижу, когда мешают моему счастью.
- Вот именно об этом я и говорю, Гней Публий.
В эти же дни Квинт Гортензий писал Лукуллу: «Только теперь многие из нас осознали, какую совершили ошибку, сменив Лукулла на Помпея! Нас теснят со всех сторон. Из боязни смерти или изгнания мы уже отказались от свободы. Все вздыхают, но никто не осмеливается говорить. Триумвират Цезаря, Помпея и Красса – это на-стоящая гидра, но среди нас, увы, не найдется ни одного Геракла!». 

*    *    *

Зато у триумвирата получалось абсолютно все.
В конце лета Цезарь внес в сенате предложение о том, чтобы провозгласить египетского царя Птолемея Авлета другом и союзником римского народа. Птолемею это давало право рассчитывать в трудную минуту на мощь римских легионов. Рим по-лучал возможность вмешательства в дела богатого Египта. А Цезарь с Помпеем полу-чили огромную взятку в шесть тысяч талантов золотом! От этих денег перепало и Крассу, с которым Гай Юлий наконец-то полностью рассчитался по своим многочисленным долгам. О взятке знали немногие, но и те, кто знал, не смели возражать против инициативы триумвиров.
Еще через месяц трибун Публий Ватиний выступил с речью, в которой вдре-безги разнес принятое почти год назад решение по поводу проконсульского управления Цезаря и Бибула. Бруттий и Брундизий были тут же забыты. Правда, о добровольном домашнем арестанте Бибуле никто и не вспомнил, зато Гай Юлий получил в свое распоряжение Цизальпинскую Галлию. Причем получил на небывалый до этого срок – на целых пять лет! Ему разрешили самостоятельно назначать легатов и набрать три полновесных легиона. Немного «подумав», сенаторы «расщедрились» на то, чтобы добавить в текст ранее утвержденного постановления и Нарбонскую Галлию, а с ней право на четвертый легион.
В довершение ко всему Цезарь позаботился о том, чтобы с его отъездом сенат не вышел из повиновения триумвирату. Прекрасно понимая, что Помпей будет занят любовью, Красс деньгами, а его самого в Риме уже не будет, Гай Юлий провел избра-ние консулами следующего года собственного тестя Луция Кальпурния Пизона и став-ленника Магна Авла Габиния.
Победа триумвиров над сенатом и народом Рима была полной и безоговороч-ной.
Торжество Цезарю немного отравили лишь два момента его жизни.
Во-первых, в середине года от лихорадки скоропостижно скончался Гай Окта-вий Фурин. Известие в дом принес лечивший больного Спуринна.
На похоронах мужа племянницы Гай Юлий хорошо запомнил четырехлетнего мальчика, который испуганно жался к матери. Запомнил для того, чтобы спустя годы не расставаться с ним до конца своей жизни.
- Ты кто? – поднимая внучатого племянника высоко в воздух, приветливо улыбнулся ему Цезарь.
- Гай Октавий Фурин Младший! – звонко отчеканил малыш.
- Знаешь, кто я? – рассмеялся Гай Юлий.
- Ты – Цезарь! – также громогласно провозгласил ребенок, и этим было сказа-но все.
На поминальной трапезе немного осмелевший мальчик подобрался к Гаю Юлию и, потеребив его за край тоги, по-взрослому сказал:
- Я хочу быть, как ты, консул.
Цезарь сосредоточенно посмотрел в совсем не детские глаза и ответил совер-шенно серьезно:
- Ты будешь таким, как я. Ты будешь даже лучше, чем я.
Тогда он еще не знал, что перед ним стоит будущий фактически первый импе-ратор Римской империи Гай Юлий Цезарь Октавиан Август.
Вторым событием, испортившим радужное настроение Гая Юлия, оказался внезапно случившийся с ним приступ.
Очевидно, чрезмерная радость не менее опасна, чем чрезмерное напряжение. Он потерял сознание поздно вечером, лежа в объятиях Кальпурнии. Таинственная пус-тота накатила сразу. Только что он разговаривал, обсуждая с женой детали своего отъ-езда в провинцию, и вот уже на руках у женщины застывшее в напряжении безжизнен-ное тело. Бледное лицо, посиневшие губы, до боли сжатый рот, подрагивающие пальцы рук и ног.
Она не растерялась. Повернув окоченевшее тело на бок, Кальпурния сбрызну-ла его водой из стоявшей в изголовье ложа чаши. Цезарь резко всхрапнул, мгновенно обмяк, но тут же задышал глубоко, ровно и спокойно.
Корнелий появился в дверях спальни совершенно неожиданно.
- Я почувствовал, что ему плохо, - извиняя свое внезапное вторжение, пробор-мотал слуга. – А тут еще этот храп.
Удерживая голову заснувшего Цезаря, Кальпурния боялась даже пошелох-нуться, и слуга прикрыл обнаженную грудь женщины сползшим к ее ногам одеялом.
- Прости, - потупив взгляд, тихо шепнул бывший легионер.
- Я все сделала правильно? – также шепотом спросила женщина.
- Даже я не сделал бы лучше, - кивнул головой Корнелий. – Теперь он проспит несколько часов, а потом все будет как обычно.
Слуга повернулся, чтобы уйти, однако Кальпурния остановила его.
- Подожди. Септимий, я понимаю, что ты уже не молод, но я очень прошу тебя, отправляйся с ним в Галлию. Ты же знаешь Цезаря лучше всех, и ты предан ему так, как никто из окружающих людей.
- С ним поедет Спуринна. Он лекарь. А меня хозяин просил остаться здесь, с тобой.
Женщина отрицательно покачала головой:
- Я прошу тебя, Септимий Корнелий. Очень прошу. Так будет лучше ему, и так будет спокойнее мне. А его я уговорю. Если, конечно, ты согласен.
- Я сделаю все, как ты хочешь. Так будет спокойнее и мне тоже, - кивнул в от-вет Корнелий.


V.

Он взял с собой в Галлию и Спуринну, и Корнелия. Его легатами стали Тит Лабиен и Красс Младший. Решение финансовых вопросов он возложил на отца и сына Бальбов. Но он оставил в Риме Публия Клодия, к огромному удовольствию последнего.
Цезарь легко убедил Красса в том, что именно Пульхру надлежит отдать паль-му формального лидерства в партии.
- Как только я уеду, Марк Лициний, оптиматы попытаются вернуть хотя бы часть своего утраченного положения.
- Этого просто нельзя допустить! И мы не допустим этого! – деньги текли ре-кой, и Крассу вовсе не хотелось, чтобы этот чудесный поток иссяк вдруг в одно мгно-вение.
- Рад, что ты это понимаешь, - усмехнулся Цезарь, похлопывая банкира по плечу. – Однако чтобы удержать власть потребуются не только жесткие, но и грязные меры. Помпей на них просто не способен. Он «чистоплюй», и многое следует держать от него подальше. Тебе тоже вряд ли следует мараться в этом «политическом навозе».   
- Кого же ты прочишь в лидеры?
- Публия Клодия. Он достаточно беспринципен, чтобы проводить в жизнь лю-бые решения. И он достаточно обязан мне, чтобы быть преданным нашему делу.
- Обязан чем? – пожал плечами Красс. – Давним спасением от религиозных преследований и изгнания. Да он давно уже позабыл об этом. Разве не так? Ты старе-ешь, Гай Юлий, если начинаешь строить свои действия на таких неустойчивых предпо-сылках.
- Ну, что ты, Марк Лициний, - Цезарь оставался совершенно спокойным, одна-ко в голосе его засквозили металлические нотки: сегодня он уже не терпел (как это случалось в ранние годы), когда кто-либо сомневался в его прозорливости. – Все финансовые дела Клодия в руках Бальба, который не сделает ни одного шага, предварительно не поставив меня в известность. Поверь, Пульхр никогда не захочет остаться нищим.
- Но, Гай Юлий, - попытался возразить Красс: соглашаясь с другом по сущест-ву, финансист все же не хотел терять престижное положение лидера популяров. – Ведь за плечами у Пульхра нет никакой мало-мальски приличной магистратуры. Его просто не признают ни в сенате, ни в народе.   
- Признают. Он станет плебейским трибуном.
- Но он же патриций, Цезарь?!
- Считай, что уже нет. Завтра состоится его «усыновление» плебеем Фонтеем. Фонтей сосед Спуринны, и мы обо всем уже договорились. А еще через неделю мы обеспечим избрание Клодия трибуном с правом первоочередной законодательной ини-циативы.
- Сдаюсь, Гай Юлий, - покорно наклонил голову Красс. – Ты, как и всегда, прав.
- Не «сдавайся», друг, - пошутил Цезарь. – Ты должен будешь поддерживать Клодия во всем, потому что за ним буду стоять я.

*    *    *

- Ты мои глаза и уши, - напутствовал он вновь избранного плебейского трибу-на.
- Я понял, Цезарь, - кивал головой Клодий.
- Красс и Помпей даже вдвоем не смогут удержать власть надолго.
- Я понял.
- Поэтому нужно убрать из Рима тех, кто в состоянии повести за собой оппозицию.
- Кого в первую очередь?
- Цицерона и Катона. Для первого ты уготовишь законопроект, согласно кото-рому казнь римского гражданина без судебного приговора карается изгнанием. Текст закона здесь, на этих табличках. Огласишь его, как только я покину пределы Рима. Марк Туллий – трус, он сбежит еще до того, как его попытаются привлечь к суду.
- А Катон? Он ведь безупречен в своей репутации.
- Вот именно, - иронично усмехнулся Гай Юлий. – Пусть этот безупречный гражданин отправляется наместником на Кипр. Риму пора, наконец, основательно за-няться этим островом. Вот текст твоего выступления в сенате.
- Отлично! – удовлетворенно потер руками Публий Клодий.
- Думаю, на ближайший год-два этих мер будет достаточно. А в дальнейшем постарайся не наделать глупостей. Пиши по любому, даже самому малозначительному поводу. Чаще советуйся с Крассом. Его «мягкое место» прекрасно чувствует неприят-ности. Как можно реже созывайте заседания сената. Пизон и Габиний помогут тебе в этом. Не лезь на рожон. Не затевай скандалов без дела. И вот еще что. Окружи себя на-дежной охраной. Найми для этого побольше гладиаторов. Держи Рим в страхе, однако старайся, чтобы твое имя при этом всплывало, как можно реже.
- Я понял, Цезарь. 

*    *    *

Клодий действительно все понял. Он оказался хорошим учеником. Катон без-ропотно отправился в ссылку на Кипр, а Цицерон покрылся потом, как только услышал заключительные слова подготовленного Цезарем, но озвученного плебейским трибуном законопроекта. Правда, он попытался найти защиту у Помпея, но двери дома Магна оказались закрыты.
- Господин занят и приказал никого к нему не допускать, - поведал удрученному Марку Туллию раб-привратник.
И тогда оратор, как и предсказывал Цезарь, бежал из Рима.
Однако, как бы ни были быстры и незаметны его сборы, сколь бы ранней по-рой он не покидал Вечный город, избежать встречи с Клодием ему все же не удалось. Предупрежденный своими шпионами, Пульхр ожидал Цицерона прямо за воротами.
- Эй, Марк Туллий! – выкрикнул Клодий, наклонившись в седле. Его лошадь перегородила дорогу повозке оратора. За спиной всадника маячило несколько воору-женных гладиаторов. – Сотри грусть с лица! Не все так плохо! У тебя есть одна неоспо-римая радость. Ты расстаешься со своей сушеной воблой Теренцией. Думай об этом и наслаждайся. Ведь у тебя еще достаточно денег, чтобы купить там, куда тебя занесет твоя трусость, внимание молоденьких девочек. А, Цицерон? Или я не прав?
Вжавшийся в сиденье человек молчал. Его лицо посерело от страха, на лбу вы-ступили крупные капли холодного пота, руки тряслись мелкой дрожью.
- Да не трусь ты так, Марк Туллий! – захохотал всадник. – А то еще обгадишь-ся от испуга. Будешь вонять всю дорогу. Это ведь еще пока что не твоя смерть. Это все-го лишь привет. От меня за Bona Dea, и от Цезаря за катилинариев. Не становись на нашей дороге! Понял, Марк Туллий?! Не становись никогда! И, может быть, ты умрешь своей смертью. Прощай!
Всадник тронул коня, уступая дорогу, и повозка покатила прочь, ускоряя свой дребезжащий ход на мощеном камнем пути.
Цицерон ехал в добровольное изгнание и с каждым днем пути страх в его ду-ше уступал место глухой ненависти.