Сельская десять-одиннадцать

Напрасно наш творец привил к рассудку завязь
воображения – так появилась зависть…
Пьер де Ронсар «На окончание комедии»


– Спасибо, Ольга Павловна, чаю не надо. И сочников. И круассанов тоже. Лучше кофейку, и покрепче, – районный судья извинительно развёл руками в ответ на непонимающую гримасу секретарши, за многие годы привыкшей к обильной сладкой утренней чайной церемонии начальства. А в довершение произнёс нечто совершенно невообразимое, – Да, и без сахара, пожалуйста.

«А вот чего-нибудь покрепче действительно не повредило бы, – мелькнула унылая мысль, – И лучше не кофе. Тут без водки не разберёшься… Только нету у неё ни водки, ни виски, ни коньяка, а если и завалялась бутылочка-другая, всё равно не даст. Придётся на сухую соображать, что бы всё это значило...»

Вадим Бережной откинулся на спинку кресла и ещё раз начал читать с начала невесть откуда взявшееся на экране монитора письмо. Вчера его не было, в этом он мог поклясться чем угодно. И позавчера не было, и третьего дня. Оно появилось сегодня, полторы минуты назад, как только он открыл папку с делами, назначенными к сегодняшнему слушанию.

Если быть уж совсем точным, то этих папок у него две – одна реальная, картонная с матерчатыми завязочками, где аккуратной Ольгой Павловной в строгой последовательности подшиты относящиеся к делу бумажные документы, и другая, виртуальная. Эта открывается двойным кликом мышки, в ней те же сведения, а ещё – готовый проект решения. Можно назвать и приговором, но это суровое слово применяется в уголовном судопроизводстве, а ему уже который год поручаются лишь дела гражданские, попроще.

«Наверное, это где-то правильно – старый конь, как известно, борозды как бы не портит, но и глубоко как бы не пашет… Старый, да-а-а… Реальный конь уже в двадцать лет – дряхлый старец и портит не борозды, а в основном воздух, так что судья с моими шестью десятками по лошадиным меркам трижды старичок.  И здоровье, если верить врачам, не слишком, и задора-рвения немного, да и послужной список небезупречен… а всё-таки где-то и обидно, самую малость.»
 
Относительно пахотных способностей «старого коня» один из молодых да ранних деятелей в судейских мантиях с месяц назад высказался в кулуарах примерно так: «Наш Бережный борозду при всём желании не испортит, и не только в силу возраста – импотенцию у пузатых алкашей никто не отменял…» Сказал во всеуслышание и заржал бодрым жеребцом, наверняка зная: едкую шуточку доведут, обязательно донесут до адресата. Скотина.
 
Опровергать злобные инсинуации Бережной не собирался. Жена не в претензии, а о прочем никому знать не полагается. А вот касательно давнего пристрастия к «кое-чему покрепче»… тут что есть, то есть. Есть, и никуда от этого не денешься, как и от вошедшей в плоть и кровь привычки, плюнув на врачебные и начальственные запреты, всласть надымиться после окончания рабочего дня прямо здесь, в кабинете, открыв окошко.

И ещё парочку сигарет – перед сном, чередуя затяжки с глотками коньяка, под недовольное бурчание супруги. И поесть судья любил, ел часто, много, вкусно и обязательно жирно, каждую трапезу завершая парочкой пирожных либо булочек с чашкой сладкого чая или кофе. Талии как не стало много лет назад, так и нету, а одышка, напротив, раз возникла и с тех пор не отступает, даже на третий этаж без неё не подняться… но в этом, скорее всего, виновата сидячая работа. Что же ещё?   

Когда-то очень давно ветеран райсуда представлял себе свою жизнь и работу совсем по-другому. Поступить на столичный юрфак оказалось непросто – пробиться в заветный ВУЗ Вадька сподобился лишь с третьей попытки, а после второй неудачи под пение трубы загремел в солдаты. Тем лучше – злее стал, настырнее, или, как он выражался, целеустремлённее. Да и ходатайство командования, оно же целевое направление, оказалось очень кстати. Приняли.

Отучился, согласно тому же целевому мандату угодил в военные дознаватели. В армии надолго не задержался – при первом же удобном случае избавился от погон, ремней и необходимости подчиняться всем подряд, у кого звёздочки больше. Но успел заиметь от несокрушимой и легендарной существенный плюс к дальнейшей карьере – вступил в партию. Гражданскому юристу в Союзе и кандидатом стать было почти невозможно, а военному – тьфу...

Побегал немножко следователем, помаялся в защитниках, а там и нужный для судейства стаж набрался. Тогда только-только случилась вакансия, и среди городской юридической шатии образовался своеобразный конкурс, претендентов набралось – пальцев на руках и ногах не хватит. И все соискатели надеялись, переживали, неделю дрожали, ночами не спали.

Один ушлый Вадик спал нормально, не дрожал и не парился. Ему заранее было известно, кого выберут на хлебное местечко старые пердуны: в горкоме кому надо проставился, и порядок. Просто и со вкусом. Выбрали, естественно, его, единственного среди всех кандидатур партийного и потому наиболее достойного... А судья – это не вечно потный перегруженный следак и не менее потный адвокатишка, вынужденный в поисках более-менее сносного пропитания хвататься за всё подряд. Это, как ни крути, ИНСТАНЦИЯ! 

Увы, казавшаяся вечной партия канула в небытие, с нею рухнула и вся стройная система власти – законодательной, исполнительной, а вслед за ними и судебной. Он удержался. Почти без труда. Помогли прочные связи с нужными людьми и наработанные аппаратные навыки, проще говоря блат и подхалимаж. Правда, на самый верх подняться так и не смог… но, положа руку на сердце, не очень-то ему этого верха и хотелось. Так и жил, так и судил, ни шатко ни валко, так и дожил-досудил до «старого коня».

Это гражданское дело на первый взгляд ничего особенного из себя не представляло. На второй, впрочем, тоже. Обычная, старая как мир история – кто-то кого-то надувает, кто-то сам не может дать наглецу укорот, обращается в инстанции, и начинается тяжба с заранее известным результатом… или почти известным – ведь закон что дышло: куда судья повернёт, туда и вышло. Не буквально, конечно, далеко не буквально: в подавляющем большинстве случаев, вот как в сегодняшнем, грамотному юристу всё ясно как день, и ни о каком повороте дышла речи быть не может.

Когда-то очень давно тогдашний председатель областного нарсуда, он же глава городской юриспруденции, пытался ввести интересную и весьма полезную, но недолго, к сожалению, продержавшуюся практику. Назвали её «досудебные консультации по спорным вопросам». Консультировал спорящих не банальный юрисконсульт, а именно судья, и такие беседы на порядок снизили тогда нагрузку всем местным арбитрам.

Одно дело, когда с истцом либо ответчиком, а иногда и с обоими разом беседует адвокат, напрямую заинтересованный в затягивании процесса, и совсем другое – судья. Он и только он может и должен сказать: «Вот закон, вот статья, вот параграф и пункт. Всем хорошо видно? Понятно, какое будет принято решение? До свидания, граждане, нечего зазря рассусоливать. Ступайте, дражайшие, и поберегите ваши денежки, а заодно наши время и нервы!..» Не прижилось, а жаль… 

Жаль Вадиму Романовичу, разумеется, было только себя, жаль своего времени и нервов. Только своих, а никак не аналогичных ресурсов плюс немалых деньжат нескончаемой череды истцов и ответчиков, щедро оплачивающих так называемые труды столь же неисчислимых полчищ адвокатов, жадных до этих самых немаленьких деньжонок. Причём именно «так называемые», ибо всерьёз назвать трудами их словесные излияния могут лишь вот эти, безграмотные и потому готовые платить искатели химер. А ему, человеку много пожившему и немало повидавшему, не одни штаны просидевшему за судейским столом, с первых фраз ясна и понятна суть: ни фига не выйдет, ребята!

Но закон законом, а порядок порядком… так что, раз уж пришли – говорите, говорите… По ходу бесконечных прений судья больше всего боялся всхрапнуть, ибо иной раз под бесконечные адвокатские разглагольствования ни о чём задрёмывал с открытыми глазами.   

Да, это гражданское дело ничего особенного из себя не представляло, за некоторыми исключениями. Исключений наблюдалось несколько, и главное из них могло показаться парадоксальным: для восстановления якобы попранных прав в суд на сей раз обратился не объегоренный, кинутый, наколотый и так далее, а как раз наоборот – обманувший!

Вот он, точнее не сам, а его сын – спокойный, молчаливый, уверенный в себе и своём праве требовать справедливости человек. Молодой, около тридцати, среднего роста и комплекции, темноволосый, с широко поставленными карими, чуть навыкате, глазами. Ими, этими почти немигающими глазами он пристально смотрит в лицо судьи, кривя губы в презрительной усмешке – знает, точно знает: закон на его стороне.

Зачитанное адвокатом истца требование справедливости очень простое: выселить из являющейся его собственностью квартиры по адресу Сельская десять-одиннадцать незаконно проживающего там мошенника. Право владения подтверждено документально, сомнений не вызывает. А закон гласит предельно ясно: проживать в не принадлежащем ему жилье гражданин может единственно с разрешения владельца этого самого жилья. У нашей стороны всё.

«Надо же, крючкотвор сегодня уложился в рекордные три минуты! И таки прав, целиком и полностью прав, шельмец!  «Единственно…» Ну да, так закон и гласит. Всё, точка. Иных толкований не допускается. Значит, истец (кстати, почему-то сам себя назвавший в заявлении «истицей») одержал верх, и нахального ответчика надлежит немедленно взять под белы ручки и выставить вон? Значит, так…»

Чем же объяснит своё противоправное поведение нахал-ответчик? Он, в противоположность истцу немолодой, на пять лет старше судьи, седой мужчина, машет рукой своему адвокату: погоди, мол, я сам!.. вскакивает и бросается в бой. Но никаких мало-мальски вразумительных и документально подтверждённых доводов в своё оправдание не приводит.

Активно жестикулируя и взывая к совести отсутствующих в зале родителей истца, не очень разборчивой скороговоркой выпаливает три с лишним сотни слов: якобы квартира это – фактически его, досталась ему от ныне покойной горячо любимой мамы и тоже любимого, но ещё раньше покинувшего сей мир папы, якобы он когда-то то ли заложил, то ли продал её некоему тоже отсутствующему здесь будто бы подставному лицу исключительно с целью спасения чести и достоинства, а может, и самой жизни своего друга-одноклассника, а именно отца вот этого молодого брюнета, истца-истицы. И якобы сделка та была как бы незавершённой, то есть новый, подставной владелец недвижимости деньги ему отдал, то есть при этом их взял тот друг-одноклассник… к сожалению, то есть руководствуясь дружескими чувствами, он, то есть сегодняшний как бы ответчик, с него, то есть друга, письменного долгового обязательства, то есть векселя, то есть расписки, не взял…  но ведь он, друг-одноклассник, твёрдо обещал обязательно отдать, да-да… и тот как бы новый владелец на немедленном освобождении приобретённого жилья совершенно не настаивал, одновременно великодушно согласился сохранять существующие на тот момент статусы ква, то есть кво, то есть позволил ему, теперь вынужденному быть как бы ответчиком, жить там, то есть в его родном доме, то есть квартире, сколько заблагорассудится, то есть пожизненно, и никакой оплаты, за исключением коммунальных платежей, не потребовал… а тогда была ещё жива и мама, она уже болела, хотя тогда ещё и не так тяжело, но сердце у неё было очень слабое и ей нельзя было волноваться, поэтому он в разговоре с тем другом, а разговор шёл как раз в той квартире… то есть на кухне… и поэтому он голоса не повышал и пошёл ему, то есть другу, навстречу… то есть он хочет сказать, что на самом деле он в этом деле должен быть вовсе не ответчиком, то есть как бы подсудимым, а наоборот, потерпевшим, то есть… он готов поклясться памятью матери, что никого не обманывал и не обманывает и поэтому ни в чём таком не виноват, а совсем напротив, это его обманули и тогда, и хотят как бы при посредстве суда обмануть ещё и сейчас, а это совершенно неправильно, то есть как бы несправедливо…

На этом поток красноречия иссякает, ответчик просит воды, ему наливают и подносят, он благодарит, берёт пластиковый, к счастью, стаканчик и садится мимо стула, и уборщице при помощи дежурящего в зале охранника приходится поднимать его самого, его стул и вытирать лужу.   

Судья, вопросительно нахмурив брови, смотрит на адвоката отвечающей стороны, приятной внешности даму, в продолжение запальчивой тирады своего подопечного взиравшую на него с терпеливо-сочувственным выражением, как школьные учительницы младших классов глядят на двоечника у доски.

Та поясняет: «Ваша честь, прошу принять во внимание: ответчик год назад перенёс приступ острого нарушения мозгового кровообращения, а именно ишемический инсульт, и его здоровье пока восстановилось не полностью. Евгений Семёнович в целом вполне адекватен и дееспособен, инвалидом не признан, но при сильном эмоциональном напряжении склонен к проявлениям некоторой психомоторной нестабильности. Медицинская справка о состоянии его здоровья приобщена к делу. Поэтому дальнейшие пояснения по ходу разбирательства будут с позволения высокого суда даваться мною, уполномоченным адвокатом.»

Судья позволяет, мысленно возвращаясь к тексту недочитанного письма. Там, в середине второй страницы, открылась и старая чёрно-белая фотография.  На ней – шестеро мальчишек, пареньков лет шестнадцати, снятых на фоне советского пассажирского автобуса «ЛАЗ-695» модификации «М» или «Н».

Теперь судье откуда-то известно: это – ученики шестой средней школы, они только что окончили девятый класс и собрались в поездку по «литературным местам России». Юноши стоят шеренгой, положив руки друг другу на плечи, и радостно улыбаются – все, кроме одного, в центре. Там разместился парнишка, очень похожий на сегодняшнего истца. Он один не улыбается, смотрит серьёзно, такими же большими широко поставленными глазами.

Теперь судье откуда-то известны и некоторые подробности из их дальнейших судеб: например, что кому-то из этих шестерых доведётся попасть на афганскую войну, кому-то светят полковничьи погоны, кому-то Америка, кому-то орден, кому-то тюрьма, а двое и до сорока лет не доживут. Но вот юристов среди них не будет – ни одного.

«Господи, да на кой хрен они мне сдались, эти пацаны?!.. Что толку с вообще всего этого словоблудия, от начала до конца? Какое это имеет значение? Ежу же понятно – сколько бы времени ты ни просидел тут, плюща задницу, ни черта не изменится! Кто собственник, тому и решать – можно этому несчастному недоумку с тромбом в мозгах жить в несчастной квартире или нельзя… А собственник, судя по всему, уже давно и твёрдо решил выставить беднягу за дверь. И выставит, будьте уверены, господа, блин, присяжные, так вашу мать, заседатели!.. Хотя никаких присяжных у нас, слава богу, нет, а то дурили бы головы друг другу и мне месяца три, с тем же результатом.

Да, у нас этой глупости нет, и слава богу. А ведь когда-то, не столь уж давно, едва не впиндюрили такую херопрактику и нам. Тогда взлетевшие к власти на мутной перестроечной волне либералы-демократы принялись ретиво крушить подряд всё своё и менять на западный манер. Добрались крушители и до сферы юридической, но успели, хвала господу, немного – только убрали из судов первой инстанции наших статистов, тоже заседателей, именовавшихся народными. В самых важных, блин, всё-таки оставили, да и хрен с ними – их всего двое и решающего голоса эти истуканы не имеют. А как хотелось кое-кому, чтоб и у нас всё шло по заокеанскому шаблону!
Идиоты, право слово… Это ж надо додуматься: решать, где ставить запятую в приснопамятной фразе «казнить нельзя помиловать» относительно разбойника, насильника, маньяка-убийцы, по их мнению, следует не профессиональным юристам, а дюжине разгневанных мужчин или незлобивых добропорядочных матрон… С ума сойти! А самолёт с сотнями пассажиров поднимать-сажать – тоже, по-вашему, лучше не пилоту, а десятку добровольцев из числа этих самых, из салона эконом-класса?!.. Или операцию – хоть на пузе, хоть на сердце делать – дворников с домохозяйками позовёте?..
Нет уж, ребята-демократы, тут вам не светит. Но пасаран, как говорят испанцы с кубинцами.  Речи толкать я вам запретить не могу, а решать буду сам, в этом некто или нечто, подсунувшие мне с утра пораньше дурацкую писанину, абсолютно правы. Зря, зря читал, будь оно неладно, чёртово письмецо!»      

А письмо, оно гласило…

Глубокоуважаемый суд, а именно Вадим Романович, его представляющий! Не откажите в любезности ознакомиться с нижеследующим.
Покорнейше прошу извинить за несколько высокопарный стиль, но иначе не умею, и вина в этом не моя, ибо здесь сказываются эпистолярные навыки, приобретённые мною вследствие наличия в  доступности некоторых книг, содержащих изданные в разные годы письма Антона Чехова и Елены Рерих,  Ивана Бунина и Александра Блока, Константина Бальмонта и Анны Ахматовой, а также многих и многих других наверняка известных вам литераторов. Как такое возможно – спрОсите Вы? Видите ли, Сервантес был прав… ведь Вам, как человеку интеллигентному, наверняка доводилась либо читать сам его бессмертный роман «Дон Кихот», либо видеть театральную постановку. Помните, там дуэнья герцогини донья Родригес говорит хитроумному идальго: «Уж лучше промолчу – у стен бывают уши...» А у стен современных, смею вас уверить, найдутся не только уши, но и некие подобия глаз.
Мой нынешний хозяин, при всей его образованности, и Сервантеса, и всех остальных перечисленных выше книжек в руки не берёт, но предшественница, его покойная мама, частенько пролистывала, и волей-неволей изложенное в них передавалось мне.
 
Простите, забыла представиться. Обращается к Вам (не пытайтесь себя ущипнуть, это ничего не даст) двухкомнатная квартира, имеющая расположение по адресу: город Виленск, улица Сельская, строение номер десять, помещение номер одиннадцать. Если соблаговолите навестить меня лично, то Вам придётся пешком подняться по лестнице на третий этаж в первом подъезде вышеозначенного дома, так как лифта, увы, не имеется. Спешу предупредить: освещение там, в подъезде, нередко отсутствует, а пятая ступенька второго снизу лестничного пролёта на сантиметр выше и несколько уже соседних. Вследствие этого прискорбного строительного дефекта все без исключения жильцы и многие их гости неоднократно травмировались, так что будьте внимательны, особенно если перед визитом примете сверх нормы сами знаете чего.

«Вот зараза! Сами знаете чего… Я-то знаю, и начальство моё знает, и отчасти как раз в силу этого, как она или оно выражается, прискорбного знания мне в последние пять лет ничего серьёзного рассматривать и тем более решать не доверяют… Только такую, как сейчас, мелочь с грязным подтекстом и нехорошим запашком.  Дела житейские, практически пустые… бытовуха мизерная и тем не менее довольно гнусная.  А ты?..  Ты – откуда знаешь?!
Да, это гражданское дело ничего из себя не представляло бы, если б не несколько деталей. Значения им по большому счёту можно и не придавать, ибо все они, детали эти, касаются дней давно минувших. И тут уж решать суду – принимать в расчёт что-либо из них или нет. Суду, а точнее – мне, судье. А я, Вадим Романович Бережной, вовсе не намерен раздувать давно издохшую муху до размеров слона. Тем более в безнадёжно трезвом виде.»

Строчки на мониторе несколько раз мигнули, как бы напоминая: «Читай, не отвлекайся!»

Родилась я в одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году, в результате постройки этого дома, обычной по тем временам кирпичной трёхэтажки. И улицы Сельской тогда не было, а был на краю хиреющего пригорода Потулово так называемый микрорайон «Сельхозтехника» или «Сельхозхимия», по названию где-то существующей и в сию пору специфической организации.
ДомаА, числом шесть, построили через дорогу от длиннющего то ли гаража, то ли склада (в этом я не сильна), состоявшего тоже из шести связанных переходами строений. Отсюда и нумерация: складские или гаражные секции пометили цифрами от единицы до пяти, а жилые коробки – от двух до двенадцати. Эти не имеющие злободневного практического смысла или, если Вам будет угодна более современная трактовка понятия, неактуальные сведения сообщаю я лишь с одной целью – чтоб вы, коль вздумаете-таки приехать ко мне, не заблудились. Ведь сама «Сельхоз что-то там» сохранилась, хотя, когда пригород слился с городом, перебралась куда-то поближе к селу, а склады или гаражи давно повалились, на их месте разрослась сирень с акациями, сами собой образовались пруд с карасями да болотце с лягушками, и домики теперь стоят в чистом поле без своих визави, но так и пронумерованные чётными числами.

Родители моего бессменного жильца в упомянутых гаражах или складах никогда не работали, а как умудрились заселиться в сугубо ведомственное жильё – к делу не относится. Юридические тонкости мне не знакомы, и углубляться в их дебри считаю излишним. Видимо, какое-то отношение всё-таки имели, если не к самой технике или химии, то к неким руководящим техническим либо химическим личностям… Вы, насколько мне известно, тоже начинали свою жизнь в те далёкие годы и, следовательно, всё понимаете.

Итак, я родилась в шестьдесят втором, а мой хозяин появился на свет годом раньше. Во мне рос, из меня его водили сперва в детский садик (кстати, тоже ведомственный, но уже другой подчинённости, точно не знаю какой), потом в первый класс обычной средней школы. А начиная со второго – ходил уже сам. О садике и школе я почему упоминаю? Поверьте, отнюдь не для красного словца, а потому лишь, что там они и повстречались, Женька с Венькой.

Теперь понятно? Не всё? Ну да, разумеется, далеко не всё. Тогда, с Вашего позволения, поясняю. Женя – мой хозяин, Евгений Семёнович Ракицкий, Вам с некоторых пор известен как «ответчик», а Веня, или Вениамин Яковлевич Свояченко, приходится родным папой Свояченко же Дмитрию Вениаминовичу, «истцу». Они, мальчики-одногодки, ещё на горшках рядом сидели, на одной школьной парте чернильные кляксы ставили. И дружили, что называется, не разлей вода.
Так и шла бы их жизнь в мире, дружбе и согласии, но, видно, не судьба была миру да согласию. Я, как предмет неодушевлённый, многого не способна воспринять и уж точно – почувствовать. Но знать – могу, и понимать тоже. Вот там же, в хозяйском книжном шкафчике, есть томик поэта одного, по фамилии Ронсар. Читали такого?.. Разумеется, читали. Вспоминайте: «Напрасно наш творец привил к рассудку завязь воображения: так появилась зависть, и ревность, и любовь, что разума сильней…»

А согласитесь, теперь таких стихов не пишут! Как огрубило, оскопило нынешнее поколение наших соотечественников свою письменную, да и устную речь! Каким примитивным, убогим стало их общение!.. Пожалеть их я, конечно же, не могу, остаётся лишь сетовать…

Однако вернёмся к основной теме. Мне представляется, в первой из этих воспетых великим французом страстей, тёмной и мрачной, и надо искать корни сегодняшнего, как вы его называете, простого и обычного гражданского дела. Ревность, отнюдь не светлое чувство, тоже присутствовала, а вот любви и дружбы – увы, не было. Ни капли. То есть у одного дружеские чувства были, вполне искренние, как и положено в отрочестве и юности, а вот у другого…

Теперь разрешите обратиться к личностным характеристикам наших, я бы выразилась, персоналий. Причём начать я предпочитаю со второго. Веня, чтоб Вы знали, рос пареньком неплохим, но, как бы понеобиднее выразиться… заурядным, что ли. К звёздам если и тянулся, то невысоко. Учился на четвёрки с тройками пополам (тогда в школе, как Вам известно, существовала отличная от нынешней и более, как мне кажется, справедливая пятибалльная система оценки знаний), к спорту был равнодушен, в музыке и иных свойственных юности увлечениях тоже не преуспевал. Замкнутый, тихий... Холодный. Если бы мне позволили провести аналогии из животного мира, я бы сравнила его, скажем, с улиткой. Или червём.

  Теперь Женя. Женя – тот в моём сравнении был бы совсем из другого биологического класса, даже типа. Его я сравнила бы с молодой птицей, орлёнком или аистом, только певчим, кто высоко летает и поёт красиво. Нет, не жаворонок – тот мелкий и серенький. Или ещё можно взять для сравнения подрастающего львёнка, но не хищного, а игривого. Всегда и везде в первых рядах, если не на первом месте. С первых классов и до выпуска в дневнике имел одни пятёрки, олимпиад всяких не счесть, футболист лучший в школе, гитарист, танцор, эрудит… 
И девчонки, естественно, на Женечку только что не вешались, потому как по возрасту рановато – вешаться, но выделяли его. Понятное дело, правда? А Веня – тот как бы с ним рядом, но – в сторонке. Прикидываете ситуацию? Дуэт, да не совсем: один ведёт звучное соло, а второй шепчет себе под нос чуть слышно и не в тон…
А чуть погодя и ревность появилась. Когда?.. Сейчас расскажу. Взгляните на фото. Накануне той поездки, где всем классом они посетили Ясную Поляну, Мелихово, Михайловское и прочие места, Вам тоже, безусловно, знакомые, возникла в их жизни ОНА.

Её подробно описывать не буду, не вижу в этом необходимости. Юля Гирина приехала в город аккурат к десятому классу, когда гормоны в силу вступают. Она – тоже отличница, тоже по-своему заводила, как и Женька. И весь десятый они буквально вели за собой класс, шли вместе, рука об руку, а Веня… Веня – сбоку и позади, с кривой своей улыбочкой…

Забегая вперёд, скажу: ни у одного, ни у другого с нею так ничего серьёзного и не вышло. Вениамин, правда, при ней как бы оживал – ухаживать пытался, на танцы приглашал, когда они у меня на первой в их жизни пирушке весь пол вытоптали. Он, если уж продолжать зоологические аналогии, из ракушки высунулся, даже вальсировать научился, но она ни с того ни с сего после выпускного вечера пошла провожаться-целоваться не с ним, недотёпой, и даже не с Же;ником моим.  Да, Ваша честь, ни с одним, ни с другим, а со Славиком Борисовым из параллельного класса.
Женя тогда просто пожал плечами, а Веня, как сам потом ему признавался, долго плакал по ночам. И напрасно: не думала красавица всерьёз ни о ком из них двоих, и про Славку забыла, уехала в дальние края, где вышла замуж за никому из них не ведомого четвёртого, а может, пятого… Это я уже из их, Юльки с Женькой, переписки знаю. Вот так Венина любовь не состоялась, а ревность – осталась. И зависть никуда не делась, год от году крепчала, росла, силёнок набиралась…

Между прочим, раз уж зашла речь о той их первой вечеринке, не могу не упомянуть и ещё одну, по-моему, немаловажную деталь. У них, в том классе, в отличие от многих других, не было принято присваивать друг другу какие-то клички. Не звали Ваську Колчина «Колчаком» или Светку Козлову «Козой», довольствовались производными от имён или фамилий, без обидных искажений – даже того же Веню Свояченко  ни «Веником», ни «Свояком»  не окрестили. Но одна кликуха всё-таки возникла, и вот при каких обстоятельствах.

Когда непритязательное застолье уже начиналось, вернулся с работы Женин отец, слегка навеселе, и решил поучаствовать, побаловать подрастающую смену. Подозвал сына, сунул пару купюр – сбегай, мол, за конфетами да мороженым. А Женька, занятый настройкой гитары, тут же перепоручил это дело лучшему другу, и в магазин отправился Венечка. Сходил, принёс. Мороженого взял на всех по счёту, а вот конфет оказалось как-то маловато, и выбор не радовал – одни карамельки. Но под чаёк слопали всё без остатка.

Вот тогда он с загадочно-торжественным видом извлёк откуда-то кулёк ещё и шоколадных, дорогих и вкусных, но раздавал их исключительно девочкам, требуя чем-либо заслужить – станцевать, спеть, чмокнуть в щёчку и тому подобное, и у всех сложилось впечатление, будто эти деликатесы – лично от него.  Женькин папа, будучи мужчиной опытным и неглупым, понял, откуда у мальца; взялась сия роскошь, и прокомментировал: «Ну, брат, ты и ЖУК!» Понимаете, какое, единственное на весь класс прозвище, носил с тех пор и до окончания школы наш Веня?

 
Осмелюсь предположить: Вы, Ваша честь, наверняка с бОльшим уважением отнОситесь к людям образованным, нежели к неучам. И задам риторический вопрос: а Вас в институт тащили на канате или всё-таки это был сознательный выбор?.. Вот и Женя сам избрал для себя строительную стезю и ни разу в жизни в том не раскаялся. А Веня – пошёл вслед, как ослик на верёвочке, не подумав о возможности какой-либо альтернативы, хотя в нашем городе, как Вам известно, есть ВУЗы на любой вкус. В храм науки друзья-одноклассники поступали вместе. С одним отличием: Женя, как золотой медалист, сдавал один экзамен, а Веня – четыре. Женя и не заметил той физики – пришёл, увидел, победил и поехал в Крым загорать-купаться, а Веню приняли с горем пополам, еле-еле.

Сообщаю с гордостью: там, в ВУЗе, студента Ракицкого уважали и однокашники, и преподаватели, и не за красивые глаза: он и здесь был лидером во всём – от учёбы и спортплощадки до стройотрядовской агитбригады. А студент Свояченко оброс «хвостами» на первой же сессии, протянул полтора курса и вылетел.
 Служить в армии наш Веня попал аж на Урал, а навещать его приезжали не мать с отцом, а – кто бы Вы подумали?.. Правильно, друг детства Женька. И когда Вениамин вернулся-дембельнулся, первым пришёл к нему, начинавшему уже запивать жизненные трудности горькой водичкой, опять же он. Как по мне – лучше бы не ездил и не ходил, честное слово…

Он-то хотел как лучше: помочь восстановиться в институте, поддержать… С высшим образованием и сейчас жить проще намного, а в те, «застойные» годы, когда об ужасах грядущей «перестройки» ещё никто и подумать не мог – и подавно. Да только не нужна была его помощь, напрасно бегал по деканатам-ректоратам, просил и поручался за друга. Не пошёл Венька больше учиться.  Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу – всё, кроме родины и родителей. И два друга выбрали по-разному: один – диплом, другой – стакан с вином.

Вы, по имеющимся у меня сведениям из общедоступных источников информации, вполне счастливы в браке и сей факт, с моей точки зрения, сам по себе достоин восхищения. Увы, не всем дано подобное счастье. Мой Женя женился ещё студентом, на последнем курсе, жаль, не в моих силах было его отговорить… а вскоре и дочь родилась… молодой семье нужны деньги, и побольше. Где их взять, если не воровать?.. Надо пахать и пахать… Он и отправился на заработки, туда, где солнце не заходит по полгода, но греет слабовато. В Самотлор. А к исходу первой же вахты с большими деньгами пришла и большая беда: оказалось, для жены нашлось кое-что важнее и денег, и его любви – он уехал на время, а она ушла навсегда, забрав с собой дочку.  Когда приехал разводиться, встретил Веника – спивающегося, уходящего в пике. Привёл ко мне, на кухне пили всю ночь, но не чай. Тот просил денег, Женя не дал. Может, и напрасно – ух, как взыграла Венькина зависть! Я прямо обоями ощутила, как от него потянуло жаром злобы пополам со льдом ненависти.
 
На моей же кухоньке случилась и следующая их встреча, уже в девяностых. Евгений Семёнович, набирающий обороты бизнесмен среднего калибра, вернулся в родной город и открыл предприятие – небольшое, но крепкое. Торговал стройматериалами, красками, растворителями. Жилось довольно трудно, буквально разрывался между фирмой, домом и больницей – умер отец, тяжело болела мама. Вот тогда снова и появился Вениамин – просто пришёл, позвонил в дверь и попросился в помощники.
До сих пор мучит меня мысль: как я тогда допустила это безобразие? Ведь могла же, могла разомкнуть контактики, звоночек бы и не тренькнул… Но прошлого, увы, не воротить. Звонок прозвонил, Женя открыл, Веня вошёл. Потянул носом воздух, поморщился – от тяжёлого духа материнских пролежней моя атмосфера тогда была не самой свежей. Прошёл на кухню, выложил пачку чая, коробку печенья.  Он, оказывается, уже не пьёт, совсем – закодировался… а ещё у него хорошая новость: недавно женился, но при этом возникла постоянная нужда в деньгах… Друг-бизнесмен не нашёл в себе сил отказать бывшему однокласснику-однокашнику. Взял на работу, ввёл в дело. Доверял всё, вплоть до права подписи финансовых документов.  Доверял, не проверяя. И грянул гром.

Знакома ли Вам, высокочтимый Вадим Романович, старая истина: «слово лечит, слово калечит»? Конечно, знакома. Лечить Женю от его собственных переживаний и неурядиц словами никто не пытался, а покалечить смог лучший друг. Веня пришёл и рассказал о долге буднично, как о чём-то малозначительном: он совсем немножко просчитался при закупке очередной партии товара, совсем немножко не хватило денег, к Женечке сразу обращаться постеснялся, решил сам от его имени взять кредит, там тоже вышла небольшая накладка, а товар оказался подпорченным, снова понадобилась совсем чуть-чуть занять…
Услыхав о сумме, которую теперь должен неизвестно кому не Веня, а он, Женя сначала не поверил своим ушам. Но потом снова прозвенел дверной звонок, и в меня вошли серьёзные, вооружённые железными штуками люди. Один шутя полоснул по стене в прихожей здоровенным выкидным ножом и, хохотнув, сказал: «Наваха, чувак! Настоящая, испанская. «Толедо» вот, на лезвии написано. Хочешь, по морде попишу?» Чтобы пописАли, Женя не захотел, и пришлось поверить.

Для расчёта Веня, сам за душой ничего не имевший (всё его имущество оформлено на жену, а она строга до чрезвычайности) предложил предельно простую схему: Женя закладывает, фактически продаёт вот этому надёжному человечку СВОЮ квартиру, а после нормализации дел Веня ему всё вернёт, можно не сомневаться, ведь слово друга – закон. Другого выхода не виделось, на том друзья и сговорились. И снова я горько пожалела, что при ушах и глазах нет у меня ни голоса, ни рук – заорать, по столу стукнуть – ведь это МЕНЯ продавали! Или вернее – предавали…  А потом Веня внезапно куда-то пропал с горизонта.

Маму вылечить не удалось, и дела Женины пошли всё хуже и хуже – еле сводил концы с концами. Как-то, стоя на остановке в ожидании автобуса, увидел в проехавшей мимо новенькой иномарке – кого бы Вы подумали?.. друга детства!  Тогда же коллеги по бизнесу просветили: дружок твой забурел. Поднялся, свою контору открыл под названием «Своячок», дела ведёт успешно… Однако на звонки Веня не отвечал, пришлось через знакомых и полузнакомых узнавать, где теперь обитает бывший сосед по детскому горшку. Узнал, пришёл, звонил, стучал, камушки в окошко кидал – там второй этаж всего. Его не впустили…

Друг объявился сам – пришёл и как ни в чём не бывало снова попросил помощи. С ним случилось непредвиденное: жена, как выяснилось, вела какие-то свои непонятные дела, влезла в финансовую аферу, и на нее ополчились разом налоговая служба, милиция и банк. Теперь, если не отдать изрядную сумму, ей и самому Вене, как совладельцу фирмы, грозит реальный срок.

 «А как же моя квартира?» – собравшись с духом, поинтересовался Женька. Друг заверил: всё под контролем, вот решим с тюрягой и разберёмся… Денег тогда супругам-аферистам Женя не дал, по двум причинам: первое – не было у него столько, а второе – не верил он больше Венику. Но тот, оказывается, не врал, во всяком случае относительно грозящей тюрьмы. Его действительно посадили, на целых пять лет. А жена выкрутилась – была на предельном сроке беременности, потом чем-то болело бедное дитя… пожалели, помиловали или откупилась, не суть важно. Но с Веничкой она, пока неудачник сидел, развелась. Реальным был тот развод или фиктивным, никто не знает…  И «надёжного человечка» след простыл…

Как Вы уже могли догадаться, та предпосадочная встреча с одноклассником была последним их очным свиданием. После отсидки друг детства уехал неведомо куда, и лишь по изредка мелькавшим в «Одноклассниках» фотографиям Жене удалось установить: он всё-таки жив. Можно было подумать, что беднягу вконец замучила совесть и несчастный страдалец прячется, не находя в себе сил показаться на глаза обманутому товарищу. Он так и не показался – показался его сын. Не знаю, как на Ваш взгляд, а по-моему – весьма достойный вырос наследничек!

Вот такова, глубокоуважаемый Вадим Романович, в общих чертах предыстория этого несложного, по Вашему мнению, дела, а уж решать, разумеется, Вам. Гнать ли моего хозяина в три шеи из формально, согласна, не принадлежащего ему жилья или указать зарвавшемуся наглецу-истцу на достойное его чресл место – скамью подсудимых? Показать, само собой, не в юридическом смысле, как было в своё время указано его отцу, а с целью сугубо профилактической, дабы уяснил, что почём… Не смею на чём-либо настаивать, ведь закон есть закон, и Вам, как служителю его, виднее.

Не могу, однако, в качестве постскриптума не добавить ещё кое-что. Бытуют среди людей такие поговорки: «Творивши зло, добра не наживёшь», «Злой с лукавою водились, оба в яму и свалились» или вот такая: «Чужое добро впрок не идёт». Это я к чему веду-то: дом, где существую при хозяине моём, старенький совсем, и на моём веку чего только не бывало: и потопы дождевые, когда ремонтники крышу сносили, и по стенам трещины шли, и трубы протекали, вплоть до газовых, и в проводке замыкания случались…


– Вадим Романович, у вас всё в порядке? – голос заглянувшей в дверь помощницы звенел неподдельной тревогой, – Все уже собрались, время… – секретарша с неудовольствием оглядела клубы дыма под потолком, покачала головой, – И вам же нельзя столько курить!

– Ах, да! – судья глянул на часы. Вот чёрт, действительно… – Да я и не курил почти… Уже иду. Запускайте их в зал. Первое у нас сегодня что – квартирное, о выселении?

– Да, оно. Я ведь вам это дело положила первым сверху, разве нет?

– Да-да, уже вижу… прошу прощения, как-то само накурилось... Конечно, так и есть, верхнее. Идите, я сейчас, проветрю только.

Он поднялся из-за стола, взял из шкафа мантию, облачился. Вернулся к столу, глянул на монитор и обомлел: письма, которое только что читал, добрый час вчитывался, забыв про остывший кофе, сомневаясь и не веря глазам своим – НЕ БЫЛО!.. Не было, и всё тут…
………………….

«И всё же, всё же… ты, дорогой Женечка-Евгений, дожил до седых волос и зубы, судя по шепелявости, проел на две трети, а уму-разуму так и не научился! Ну сколько же можно верить в добрых фей?!.. Кто тебе мешал, пока дела шли путём и монета водилась, договориться миром с этими прохиндеями и выкупить назад свою хату?.. А сейчас, сегодня – поздно. Ушёл твой поезд, насовсем ушёл, и хвостовых огней не видать. Извини, при всём понимании твоей глупости и их подлости ничего поделать не могу. Как сказали бы в древнем Риме основоположники и поныне действующих правовых принципов, «Закон, Женя, суров, но это, как ни крути, закон...»

Судья дослушал адвокатские бредни, взял показавшийся вдруг неподъёмно тяжёлым молоток и вздохнул, готовясь произнести: «Слушание дела окончено. Суд удаляется на совещание!» Хотя с кем ему совещаться-то? С кофейной чашкой, круассаном, сигаретой, окошком?.. Честнее было бы сказать примерно так: «Слушание вашей хренотени окончено. Суд удаляется передохнуть, покурить и глотнуть кофейку, а вы, граждане, посидите, подождите у моря погоды…» Граждане подождут – у них выбора нет. А у него есть – например, между кофе, чаем и чем-либо… нет, этого, покрепче, в кабинете нет. А жаль!

Готовился-готовился, но так и не произнёс. Воздух в зале вдруг показался вязким и наполненным дымной горечью, грудь на высоте вдоха будто сдавило раскалённым железным обручем, под левую лопатку сзади кто-то вогнал зазубренный нож, а зал перед глазами качнулся и поплыл куда-то вбок. Ветеран суда широко раскрыл рот, выпучил глаза и рухнул, глухо ударившись лицом о покрытый красной бархатной скатертью стол.

Последовавшей суеты он не видел, визга секретарши: «Скорую»!..  Скорей! Вадим Романович умирает!» и прочего шума и гама не слышал. В сознание районный судья Бережной придёт только через трое суток, а к исполнению служебных обязанностей более не вернётся. Его целый год будут лечить от ишемического инсульта, вызванного тромбом в мозговом сосуде – сначала в отделении реанимации, потом в неврологии, потом в реабилитационном центре, после чего признАют нетрудоспособным и отправят на пенсию. Казавшее ему простым и обычным, за исключением некоторых деталей, гражданское дело закончит другой правовед, непьющий и некурящий, стройный, бодрый и энергичный, как молодой жеребец, и при другом секретаре. Тот самый, автор нехорошей кулуарной шуточки. Правда, на исход процесса смена состава суда никак не повлияет.

Закон – не дышло, во всяком случае в таких вот, очевидных даже для начинающего юриста делах. Он, закон, к сожалению, не знает человеческих чувств и страстей, ему безразличны дружба и ревность, подлость и зависть. Ему, закону, не ведомы людские надежды и разочарования. Он, закон, признаёт только достоверные, подтверждённые документами и показаниями свидетелей факты.  Он ни на кого не злится, никого не жалеет, никому не сочувствует и ничьих ошибок не прощает – не для того писан.  Dura lex, sed lex!   
………………

Если бы судья Бережной смог через полтора месяца, истекшие с рокового для него последнего рабочего дня, посмотреть по телевизору новостной выпуск, его кое-что в том выпуске могло заинтересовать. Например, короткий сюжет, где сообщалось о небольшом, в масштабах страны, стихийном бедствии.

В том году весна наступила довольно поздно, но была, что называется, дружной. Поэтому обильный снеговой покров, местами достигавший метровой толщины, стаял быстро, буквально за считанные дни. Речки и речушки вспучились, талая вода залила поля и приусадебные участки, многие дороги стали непроезжими.

Специалисты-геологи и работники областного управления по чрезвычайным ситуациям позже разъяснили: такое могло случиться здесь практически в любое время, как в текущем, так и в любом другом году. Неудачное, оказывается, место для строительства было выбрано когда-то. И должного обследования этого места не провели. Ведь строила не государственная организация, где к возведению жилых зданий требования построже, а ведомство – «Сельхозхимия» или «Сельхозтехника», а там подходы свои.
 
Всё дело, утверждали специалисты, в аномальном расположении горизонта грунтовых вод и карстовых явлениях, для наших краёв в общем-то несвойственных.  Они, подземные воды, не струятся бурными потоками и чётких берегов, как привычные людскому взору реки да озёра, не имеют. Земная кора, если схематично, имеет вид слоёного пирога, где плотные породы чередуются с рыхлыми. И нередко бывает, что рыхлый слой грунта довольно сильно насыщен влагой, а уж она, будучи субстанцией подвижной, способна в некотором роде течь.

Вот и текут эти медлительные подземные течения и, как полагается воде, всюду проникают, всё размывают. А на этом конкретном участке совершают некий пируэт, поднимаясь не до глубины пятнадцати-двадцати метров, обычных для всей остальной местности, а повыше – до метров пяти-шести. Видимо, ниже располагается скальная порода – и если бы дома строили профессионалы из какого-нибудь стройтреста, то фундаменты поставили бы на сваи, вбитые до этой самой скалы.

Но строил не трест, а «Химия» или «Техника». Вырыли неглубокий котлован, по периметру залили бетон, и хватит – этажей-то всего три… И когда эти «техники» или «химики» переезжали на новое место, никто у них не спросил: «Скажите на милость, с чего бы это вдруг ваши склады или гаражи сами собой повалились, а на их месте прудик с карасиками да болотце с лягушками возникли?»

Не спросили, а зря… потому что, услыхав ответ: «Да там вода полезла снизу, удобрения мокли, а техника ржавела!», следовало тут же либо выселить жильцов из всех домов напротив, со второго по двенадцатый, а сами домики снести от греха подальше, либо хорошенько подпереть их, домики, теми же сваями. Не спросили, не подпёрли. А воды текли себе, текли понемножечку… И однажды, а именно в ночь с двадцатого на двадцать первое марта, вешнее половодье добавило-таки последнюю каплю в готовый переполниться бочонок.

Само по себе зрелище обвала десятого дома вышло малопривлекательным – не было там ничего киношного, с леденящими душу подробностями вроде стремительного падения стен и крыши. Грохота взрывов, пронзительных криков и рыданий не раздавалось, фонтанов крови и слёз тоже не наблюдалось. Впрочем, и наблюдать-то было считай что некому, ибо зритель случился всего один.

Он, зритель, за две минуты до события вышел из первого подъезда и неспешной походкой направился к ближайшему перекрёстку, где намеревался поймать такси. Позади послышался нарастающий шум – скрип, скрежет, треск, звон лопающихся стёкол… Мужчина оглянулся и увидел, как ближайшая фасадная стена родного дома на глазах уменьшается, прогибаясь и уходя в землю, балконы коробятся и повисают вкривь и вкось, а крыша сползает набекрень, как шляпа у выпивохи Есенина. Ожидать финала он не стал – ускорил шаг и спустя час уже укладывался спать в свою койку в предоставленном по решению суда общежитии.

Спасатели прибыли быстро, перекрыли газ, отключили ток и горячую воду, погасили несколько очагов пожара. Выбежавших на улицу в исподнем людей собрали в огромной армейской палатке, раздали одеяла и напоили горячим чаем. Не сумевших самостоятельно выбраться из полуразрушенных квартир извлекли, всех пересчитали, десятку пораненных битым стеклом, придавленных мебелью и упавших в обмороки оказали помощь… погибших не было, а серьёзно пострадал всего один человек, жильцом дома даже не числившийся.

Он, оказывается, приехал на новоселье к сыну, недавно перебравшемуся из съёмного жилища в квартиру номер одиннадцать. Гостя положили в проходной комнате на неудобном диванчике, спал он некрепко и проснулся среди ночи по нужде. Зашёл в совмещённый с ванной туалет, занялся своим делом, и вдруг свет погас, а через минуту ему почудился запах дыма. Выглянув в прихожую, мужчина убедился: в доме пожар – синим пламенем полыхают одежда на вешалке, шкафчик, коврик на полу...

Поначалу гость не паниковал, намочил несколько полотенец и попытался прорваться сквозь огонь, но в этот момент стены закачались, с потолка посыпалась штукатурка и куски бетона, пол накренился, дверь заклинило…  пока протискивался в узкую щель, пламя обожгло ноги, руки, грудь, лицо. Выбрался, понял: произошло землетрясение, гибель неизбежна. И тогда он, потеряв ориентацию и рассудок, бросился к кухонному окну и вывалился наружу.

Согласно записям в истории болезни пациента травматологического отделения городской больницы Вениамина Свояченко, в результате падения с высоты третьего этажа у него оказались сломанными обе голени, несколько рёбер, основание черепа и позвоночник. Жизнь врачи ему спасли, но остаток этой жизни он проведёт в инвалидном кресле на колёсиках… Его сын с женой оказались блокированными упавшим перекрытием в спальне, где они благоразумно забились под кровать, там их позже обнаружили и освободили пожарные. Молодёжь отделалась лёгким испугом.

Расследование в числе прочего установило: «…В процессе проседания стен дома и обрушения части кровли в нескольких местах произошли короткие замыкания электропроводки и утечки бытового газа. Жильцы квартир номер шесть, восемнадцать и двадцать три с целью обогрева в ночное время держали включёнными духовки газовых плит, что привело к пожарам… в квартире номер двадцать от искрения загорелся хранившийся на балконе бензин, а в квартире номер одиннадцать – находившийся в прихожей растворитель, что и стало причиной пожаров в указанных помещениях…» 

Разумеется, имущество почти всех жильцов, потерявших кров в результате весеннего природного катаклизма, было застраховано, и ущерб вскоре возместили. Многие оказались даже в некотором выигрыше: ведь им предоставили аналогичные, а с некоторой доплатой и бОльшие квартиры в новых домах. Да, застраховано было почти всё и почти у всех, за маленьким исключением. Исключение составили жильцы квартиры номер одиннадцать – ведь они свою собственность застраховать не успели. Причина проста: молодой хозяин жилья послушал совет опытного старшего, своего отца, и хотел оформить страховку не типовую, в государственном агентстве, а частную, максимально выгодную, чтобы по любой мелочи огребать побольше.

Если бы судья Бережной посмотрел тот сюжет и ознакомился с выводами государственной комиссии, он, наверное, вспомнил бы и странное письмо, написанное витиеватым и давно вышедшим из моды стилем: «Простите, забыла представиться. Обращается к Вам (не пытайтесь себя ущипнуть…)»

Ах, если бы… Если бы мог судья вернуться в тот, свой последний рабочий день!.. Если бы удалось ему снова взглянуть на компьютерный монитор минутой раньше, когда ещё горели там строки невозможного послания, и дочитать его до конца!.. 

Если бы тромбоз судейского мозгового сосуда помедлил хоть немного и Вадим Романович успел принять решение по своему последнему гражданскому делу, на первый взгляд заурядному… Если бы это решение было не стандартным, а иным, продиктованным не одной лишь догмой закона…

Как знать, быть может, тогда и дом номер десять по улице Сельской смог бы устоять под натиском стихии?..  А уцелей дом, осталась бы целёхонькой и квартира номер одиннадцать вместе с её прежним хозяином…