Дутовское Маугли

Утром мама сказала: «В садик теперь ходить будешь. Каждый день, кроме выходных». В какой такой садик, спросила я. В какой все нормальные дети ходят, ответила мама. Я не поняла.

В селе Дутово, где я несколько лет подолгу жила у бабушки, единственным местом под названием «садик» был палисадник возле дома. Росли там рябина, черемуха возле забора, смородина, три тощенькие березки, и стояла у дома одинокая скамеечка. Выйдя в палисадник, бабушка любила постоять у забора – вдруг соседка мимо пройдет, поговорить можно, а со скамеечки через забор не докричишься. А мне или дедушке там сидеть не хотелось, потому что дел было по горло: у него по дому, а у меня всяких разных. То в лес надо за голубикой, то к соседям, то в сельпо - деревенский магазин, на игрушки поглазеть или пряников купить, то на реку сбегать, да мало ли дел у ребенка в деревне. В общем, ничего интересного в городском «садике» мне не предвиделось, и зачем туда надо каждый день ходить, непонятно было. 

Добирались мы до садика недолго: завернули за нашу пятиэтажку, прошли через парк и тут мама сказала: «Вот мы и на месте!».

Асфальтированная дорога закончилась коваными воротами, а за ними оказался старинный деревянный дом в два этажа. Перед домом были две песчаные дорожки, разделенные длинной клумбой, сплошь засаженной чайными розами высотой в мой рост, а дальше был сад-не сад - парк-не парк, а огромный какой-то палисадник с толстенными кленами и дубами, между которыми были качели, большие деревянные коробки с желтым песком и скамеечки. В стороне, за кустами сирени, виднелся еще сарай, почему-то без передней стены. Как потом я узнала, это называлось «веранда». И стояли на той веранде грабли и грабельки, лопаты и лопаточки, ведра и ведерочки, в общем, что-то хозяйственное, знакомое. Вот туда-то я и пошла сразу, не оглядываясь, но мама окликнула меня и сказала, что нам надо в дом. На двери дома висела красная табличка с золотыми буквами и цифрами. За дверью – коридор, и мы прошли по нему до конца.

Открыв скрипучую дверь, мы шагнули в сказку: большую, как деревенский аэровокзал, светлую комнату. И в ней, как мальки в луже, кишели дети, все как один моего возраста, штук двадцать или больше. Окна в комнате были огромные, с занавесками, и на подоконниках стояли герань, алоэ и еще какие-то цветы. А под подоконниками бросились мне в глаза открытые шкафчики-полочки, битком набитые игрушками!

Были там куклы в разных платьях и голые пупсы. Медведи мягкие и медведи пластмассовые. Зайцы, машинки, собачки и кастрюльки, барабаны, дудки и даже пианинко, в которое толстый мальчик задумчиво тыкал пальцем. Оно работало, издавая невозможно фальшивые звуки, но работало! И цветных карандашей было четыре коробки! И еще краски, и разноцветные тряпичные лоскутки и мотки шерстяных ниток, с торчащими из них спицами и крючками для вязания, и игрушечные молоточки, отверточки, и еще что-то для мальчишек, и журналы-раскраски стопками. И детских книжек с картинками целый шкаф. А в следующей комнате кровати, настоящие, как у взрослых!

У моей бабушки Паши в Дутове была железная кровать. Но бабушка казалась мне ужасно старенькой, и я боялась  с ней спать – вдруг умрет во сне? У дедушки тоже была своя кровать, узкая солдатская койка, на которую поверх железной сетки были уложены простые доски, а на них лежал тощий матрац. А у меня своей кровати не было, поэтому спать меня бабушка укладывала на сундуке, в кухне. На крышку окованного железными полосками деревянного сундука постилала бабушка сложенное вдвое ватное одеяло, на него укладывалась большая подушка, на эту подушку - я, и укрывали меня верблюжьим тонким одеялом, а поверх него дедушкиным тулупом, лохматой такой шубой из шкур баранов, мехом внутрь. Жестко мне было на сундуке спать, и ноги из-под тулупа все время вылезали и мерзли под утро. Пока дедушка утром печку не растопит, все крутишься и возишься в полусне, стараясь под тулупом целиком поместиться. А когда печь растопится и потянет от нее душистым смоляным теплом, и защелкают горящие поленья, вдруг заснешь сладко-сладко... И сейчас же бабушка на кухню придет и начнет блины печь, какой тут сон? Приходилось вставать и босиком по холодному полу в бабушкину кровать шлепать. Там и досыпала еще часок, пока бабушке скучно не становилось, и не принималась она меня тормошить: вставай, соня, лентяйка, сколько можно спать-то?..

А здесь, в детском садике, аж целая комната кроватями заставлена, и на них - подушки с квадратными одеялами. Пододеяльнички белые, как дома.

Пока мама о чем-то разговаривала с пожилой тетей, я прошла в зал. Встала посередине и стала ждать, когда ко мне дети знакомиться подойдут. Постояв некоторое время, я поняла, что тут новый человек - не диковинка, и хоть стой, хоть ложись на пол, никому до тебя дела нет. Ну и ладненько. Я не заметила как мама ушла, не до того было. Шкафы с игрушками, вот что мне нужно было!

Время до обеда пролетело быстро. И вот нас всех усадили за столы, дали жиденький суп с картошкой и кусочками мяса, крохотными, как ягодки. Еще дали толченую картошку «пюре», котлету, и всего по одному кусочку хлеба каждому. Я удивилась. Посмотрев, откуда вторая тетя, которая «няня», приносила нам тарелки, я решила, что если не наемся, то потом сама возьму несколько кусков хлеба. Я съела все, что мне дали, и, выпив компот, встала из-за стола и хотела пойти погулять, но не тут-то было. Оказалось, что всем надо спать. Тихий час.

Вот уж глупости! Белый день на дворе, много что можно успеть сделать до вечера, а они спать. Я отнекивалась, говорила, что не хочу и зачем вообще? Но меня взяли за руку, сказали, что непременно надо отдыхать и повели в спальню вместе со всеми. Я не поняла – от чего отдыхать-то? От отдыха? Никто же не работал. Ни усы у клубники не общипывал, ни кур и кроликов не кормил, ни посуду не мыл. Странные в городе порядки, подумала я, но согласилась улечься в кровать.

С ладошками под щеками я выдержала полминуты. Потом начала крутиться, вертеться, и на меня прикрикнули. Я замерла и притворилась спящей. Спустя вечность, минут десять наверно, я встала и огляделась. Дети спали. Тихонько одевшись, я на цыпочках подошла к двери и выглянула. Никого. Я дошла до прихожей, надела туфли и вышла в коридор. Никого. Вышла из дома и дошла до ворот. Никого. Ну и спите, а я на автобусе пойду кататься. Ни разу еще не каталась сама, только с родителями, когда с вокзала ехала.

Закрыв калитку в воротах, я направилась к остановке. Вместе с двумя незнакомыми бабушками дождалась автобуса и залезла в него. Бабушки засунули пятачки в коробочку с прозрачной крышкой, прикрепленную возле окна, и оторвали себе от бумажной ленты по билетику. Я подошла и тоже оторвала, хотя монеток не бросала. Потом уселась на диванчик и стала смотреть в окно. Старушки давно вышли, а я все ехала, и ехала, и ехала. Вдруг хлынул дождь, и я обрадовалась, что не пешком иду, а катаюсь.

Домов-то сколько. Два, три, пять этажей, и везде люди, люди. Как они тут живут? Как все запоминают друг друга? Магазинов тоже ужас сколько. Отдельно для обуви, отдельно для мебели, и для продуктов тоже отдельно, не набегаешься. Наверно, придется много раз на автобусе кататься и на каждой остановке выходить и со всеми знакомиться. Как знакомиться, это вопрос, конечно. За руки их ловить что ли? Спешат все. И где они, интересно, скотину держат? Кур и кроликов, наверно, на балконах. А овец или коров - на дачах. Мне родители рассказывали, что здесь у многих по два дома: один квартира, а другой дача. А вот парк за окном. Школа. Завод. Кладбище. Еще магазин.

Но тут автобус остановился, и оказалось, что кроме меня все вышли, а я сижу и жду, когда дальше поедем. Водитель вдруг тоже вылез и зашел в автобус через переднюю дверь, как пассажир. И спросил меня: а ты чего здесь? Катаюсь, сказала я. А мама где? Ты с кем тут? Одна, важно ответила я, зачем мне «кто-то»? Одни на работе, другие спят, тихий час у них, а я не хочу. Да откуда ты взялась вообще на мою голову?! Из садика, сказала я.

Дядя тут же пристроил какую-то табличку на лобовое стекло, сел на свое место и поехал в обратную сторону. Возле остановок не останавливался, только притормаживал и спрашивал меня: здесь садик? Нет, дальше. Здесь? Нет, еще подальше, возле магазина с цветами. Автобус встал, наконец, у нужного магазина, шофер выдворил меня и, сердито кивнув в сторону садика, приказал: марш, коза! Делать нечего, пришлось вернуться в садик. Хотела в магазин зайти поглазеть, но он закрыт был на обед.

Вернувшись в садик, я разулась и пошла к игрушкам. И тут меня заметили. И как заголосили, как закричали! Штук пять теток набежало разных и все на меня накинулись: где была? Кто разрешил?! На автобусе каталась. А что, спрашивать надо, что ли? Я в деревне всегда сама везде ходила. А они …! …..!!!

От крика дети проснулись, вышли в трусах и майках в зал. Воспитательница Ирина Петровна, отдышавшись, сказала, что все равно уже поднимать всех пора, так что всем спасибо, все уже хорошо. И тетки разошлись. А детей и меня с ними усадили опять за столы – полдник теперь какой-то.

Дали нам по стакану молока с булочкой. Я почувствовала, что и правда проголодалась и съела булку в три укуса. Но, хлебнув молока, подавилась. Вместо молока в стакане оказалась беловатая водица с какими-то омерзительными тонюсенькими тряпочками.

Потом, дома, когда меня уже выдрали ремнем, папа сказал маме, что молоко наверно в садике повара воруют и разбавляют водой, чтобы не так заметно было, что в кастрюле молока мало. И кипятят его сто раз, от того и пенки в нем плавают. А еще через полгода, когда мы летели в Дутово через Москву, в аэропорту Шереметьево папа купил мне треугольный пакетик со сливками, и я, попробовав, закричала: вот! Вот это и есть молоко, а то, что нам в садике давали, это дрянь какая-то, пап, помнишь я тебе говорила?

Но в тот момент, в садике, я с гадливостью отставила стакан. Воспитательница, заметив это, тут же подошла и приказала выпить все до дна. Полезно, мол. Я поверила ей и постаралась сделать так, как мне было сказано. Проклятые тряпочки скользнули по горлу, и меня тут же вырвало, и прямо на платье воспитательницы. Подзатыльник выбил у меня изо рта остатки полдника и оставил в полнейшем недоумении: за что? Остальные дети, уж не знаю как, справившись с гнусной жидкостью, пошли в прихожую и стали собираться на прогулку, и я пошла с ними. Но мне было объявлено: ты наказана! Стой у входной двери рядом с клумбой и никаких тебе игр.

Ладно, постою.

Ковыряя носком туфли землю в клумбе, я не знала, чем себя занять. Оглушительно пахла сирень. Кто-то жужжал и шебуршился в ее густых, как взбитая пена, гроздьях. Жарко было, и пить хотелось, но я боялась пойти на кухню (как зайдешь, сразу налево и чуть дальше по коридору, это я по запаху определила) и попросить чай или морс, вдруг опять ругать начнут? Потомившись еще какое-то время, я взяла да и напилась из лужицы, скопившейся под водосточной трубой, в асфальтовой ямке. Нормальная вода, только теплая.

В это время какая-то малявка пробегала мимо меня и, остановившись, с интересом спросила: вкусно? Я дрыгнула плечом, нормально, мол. А мне можно? Да пей, разрешила я. Малявка напилась и поскакала к своим, а я осталась стоять у лужицы.

Через пять минут возле меня выстроилась очередь малявок. Все хотели напиться непременно из лужи. Няни выносили на улицу чайники с водой и стаканы, но пить из стакана не интересно, а вот из лужицы - совсем другое дело. Но дождь давно закончился, как все июльские дожди, поплясав над городом полчаса, да и растаяв в радуге, а лужа под водосточной трубой не безразмерная. И пришлось мне строго на малявок прикрикнуть и выстроить всех в очередь, как в сельпо. Надзиратель из меня получился хороший. Я зорко следила, чтобы не дай бог по два раза из лужи в ладошки не зачерпывали. Раз зачерпнул, хлебнул, проходи. Следующий!

Тут к очереди подошла воспитательница. Я подумала, что она тоже пить хочет, а она кричать начала. Что это? Кто разрешил? Вы с ума сошли?! Арин Иванна разрешила – кивнул на меня один из малявок. Я тоже важно кивнула, мол, да, я разрешила. Всем же известно, что дождевая вода полезная. Бабушка, бывало, выставит под дождь большую эмалированную миску, а потом меня дождевой водой умывает и приговаривает: «Как дождь-гроза, уйди хворь с лица!» И пить ее вкусно, не то, что из чайника. Но очередь малявок разогнали, а меня отправили к няне в комнату. Тань, присмотри ты за ней ради бога, она меня с ума сведет!

Да, прогулка не удалась. Так я на веранде и не освоила ведерки-грабельки. Ничего, до завтра подождут. Как проснусь и чаю напьюсь, так сразу на веранду пойду, решила я. Даже на автобусе завтра кататься не буду, успеется.

Но с няней Таней мне недолго пришлось посидеть. Детей с прогулки привели и сказали, что ужинать теперь будем. Принесли в комнату тазик оладий и стали всем раздавать, по две штучки каждому, с повидлом. Я, конечно, оладьи съела и попросила еще, мало ведь две штучки. У бабушки я по шесть штук за раз съедала, да еще с собой на двор брала, чтоб соседских детей угостить. Но мне сказали, что все: норма. Какая такая норма, я не поняла. Тут во всем, видать, порядки городские, дурацкие, но приспосабливаться надо. Остальные дети еще возились над своими тарелками, няня Таня чаю подливала, если кому хотелось, а воспитательница в большую тетрадь что-то записывала, на меня не смотрела. И я, недолго думая, пошла на кухню.

Там дымили сковородки на плитах, и было жарко, как в бане, и повариха что-то кричала кому-то в окно, а я углядела на столе у выхода тазик с оладьями, в котором лежала бумажка с цифрой 3, и взяла его. И понесла в свою комнату. Я-то большая, на полголовы, а то и на голову выше остальных детей в нашей группе, и в плечах пошире, а они малявки, им есть хорошо надо. Накормлю всех, решила я, а то от двух оладушков и ноги протянешь, до дому не дойдешь.

Зайдя в комнату, я сказала всем: вот, ешьте! И все накинулись и набрали в руки оладий кто сколько смог, и стали есть. А оладьи теплые, вкусные, даже без чая и повидла. Поставив уполовиненный тазик с оладьями в углу, мы стали строить башню, и все было хорошо, но тут опять кто-то закричал. Сердце у меня почему-то екнуло. Наверно, потому, что крик раздался из коридора, со стороны кухни. Кричали несколько голосов, так что не разобрать было, что именно кричат. На всякий случай я запихнула несколько оладий про запас за коробку с тряпочными лоскутками и принялась ждать.

Дождалась быстро: в комнату забежала тетя в белом халате и колпаке, и, выставив руку в сторону тазика с остатками оладий, победно вскричала «ВОТ!» и скрестила руки на пышной груди. Воспитательница наша, выглянув из-за ее спины, сразу уставилась на меня.

Я же просила, сказала я, а мне не дали. И другим тоже не дали, хотя они не просили, но и они добавки хотели – вон как накинулись на оладьи-то. Мне не трудно было сходить и принести, я же никого не беспокоила. Занимайтесь своими делами, раз некогда за нормой сходить, я и сама могу.

Третья группа без ужина осталась по твоей вине, сказала Ирина Петровна. Как тебе не стыдно! Ты кошмар какой-то, откуда тебя привели на мою голову? Откуда. Из Дутова.

Из Дутова, где весь мир принадлежал мне. Ну, и другим заодно. От сельпо на высоком черемуховом берегу Курьи до лесопилки на болоте. От дальнего нашего огорода с картошкой, горохом и клубникой до ближайшей пристани, куда раз в три дня приходил катер «Ракета». От аэропорта, куда надо было идти три километра, через кладбище, до клуба, к которому вели все Дутовские дороги. И никто ни на кого там не кричал, тем более из-за оладий, розданных детям. Правда, если на болото за клюквой в одиночку пойдешь, или загон с овцами не закроешь, и они разбегутся по улицам, тогда да, крапивой или вицей, тоненьким таким прутиком, по ногам высекут, но без крика. И не обидно совсем, потому что знаешь за что. А здесь дети не как люди, а как овцы в катухе. Сиди и жди, пока накормят или в загоне гулять выпустят, а за порог не ходи.

Но тут ругать меня перестали, потому что в садике рабочий день закончился и стали приходить родители за детьми. Дети побросали игрушки и столпились возле двери, вытягивая шеенки: кто пришел? Мама? Чья?

И я поняла, что настал мой день и мой час. Вся комната со всеми игрушками, и большая спальня со всеми кроватями, и даже весь палисадник во дворе с верандами – мои! Вот они все сейчас разойдутся по домам, а это детское королевство станет моим, только моим, без посторонних! Наиграюсь, набегаюсь, пока с ног не свалюсь. Если есть захочу, то на кухне хлеба с маслом возьму. А утром проснусь с петухами и опять все мое, пока детей не приведут. Счастье – вот оно! Я даже засмеялась.

Все шло как нельзя лучше. Других детей разобрали, няня Таня ушла домой, на улице стало свежо, солнце спряталось за густую сирень, утонуло в чайных розах, и Ирина Петровна принялась позевывать и поглядывать то на кружевные часики на руке, то на меня. На часики – любуясь, на меня – с тревогой.

Иди домой уже, Петровна, думала я. Дети дома соскучились, да корова небось недоена, да щи сварить, да постирать-погладить, ну что тебе тут сидеть со мной? Я поиграю и спать лягу, вон кроватей сколько. Ирина Петровна, словно услышав мои мысли, вдруг сказала: собирайся, пойдем  на улицу. Если за тобой родители через пять минут не придут, я тебя домой отведу. 

- А я не пойду. Я здесь останусь.
- Как это не пойдешь? Все ушли домой, сторож уже соседнюю группу закрыл, и нам пора.
Я выбежала в прихожую и, вскочив на подоконник, взмахнула с него на шкафчики, стоящие в ряд вдоль стены.
- Не пойду! Я здесь останусь до завтра и насовсем. Мне тут нравится!

Ирина Петровна беспомощно бегала по приемной вдоль шкафчиков, пытаясь согнать меня оттуда. Ага, жди. Не слезу. Тогда воспитательница решила позвать на помощь сторожа и побежала на улицу. А я спрыгнула со шкафчика, помчалась в спальную комнату и залезла там под самую дальнюю кровать. Отсижусь, решила я, а потом вылезу, когда они меня не найдут и разойдутся по домам, наконец.

Но вместо сторожа Ирина Петровна привела мою маму. Я услышала, как воспитательница, сморкаясь и всхлипывая, говорила маме: Лариса Алексеевна, она днем убежала и на городском автобусе зайцем каталась, меня чуть инфаркт не хватил! А потом детей из младшей группы водой из лужи напоила. И оладьи у третьей группы украла. И мое новое платье молоком заплевала, вот пятна какие! И по шкафам лазает, как обезьяна, где вы ее держали до пяти лет? Это же не дите, это МАУГЛИ какое-то! Может, вы няню ей наймете, не надо ее в сад водить, Лариса Алексеевна? Ну сил ведь никаких нет, она меня под суд загонит!

Тут я поняла, что дело плохо, сдаваться надо. Если меня сюда больше не пустят, а будут дома оставлять с чужой няней, то не видать мне ни игрушек, ни веранды, ни детей. И я вылезла из-под кровати.

Ну Ирин Петровна, ну не плачьте пожалуйста. Я больше не буду оладьи воровать и по шкафам бегать. Вы меня еще полюбите, я хорошая и очень самостоятельная! Ирина Петровна сделала лицо «о, господи Исусе!» и, глянув на часики, крикнула сторожу, чтобы он закрыл группу.

А в садике меня потом и вправду полюбили. Но не сразу, а через год примерно, когда уже в школу провожали. Так и сказали: Ариночка, радость-то какая! Здоровья тебе и успехов в школе, мы тебя еще долго помнить будем!

И я тоже свой садик помню. До сих пор.



2016