Встреча с послевоенной Латвией. Незнакомый Крустпи

В последних числах июля 1946 года мы с мамой приехали в действительности не в город Крустпилс, а западнее от него за 8 км к Риге в сельскую местность Латгалии с двумя хуторами на правом берегу реки Даугавы, от которых дальше в 3-х км находился восстанавливаемый нашим “Мостопоездом” железнодорожный мост. По всей вероятности, это место, учитывая важность проблемы обеспечения грузопассажирских железнодорожных перевозок на главной магистрали Москва-Рига и далее до незамерзающего на Балтике большого Вентспилского порта, по согласованию с административными властями Крустпилского края и хозяевами местных хуторов было передано временно на взаимовыгодных условиях для проведения и окончания строительных работ по восстановлению разрушенного моста через большую реку Айвиексте вблизи ее устья, являющейся притоком Даугавы, главной водной артерией Латвии. Трехпролетный мост длиной 110 метров со средним пролетом 44 метра в виде блока решетчатых ферм был возведен во время строительства Риго-Динабургской (Даугавпилс) железной дороги, открытой в сентябре 1861 года. В том же году 12 (24) сентября в черте будущего одноимённого города. была сдана в эксплуатацию станция Крейцбург. С открытием в 1901 году Московско-Виндавской железной дороги станция Крустпилс стала узловой, вырос железнодорожный трафик и число жителей поселения разрослось до поселка. В первые годы существования Латвийской Республики были построены подъездные пути к сахарной и кирпичной фабрикам, а в 1920 году Крустпилс получил статус города, название города и станции было заменено латышским “Krustpils” (Крустпилс),

*) Крустпилсский край (латыш. Krustpils novads) - бывшая административно-территориальная единица на юго-востоке Латвии, в историко-культурной области Латгале. Край состоял из шести волостей. Администрация края находилась в городе Екабпилс, который не входил в состав края. Край был образован 1 июля 2009 года (он был ранее и во времена Президента Карлиса Ульманиса Латвия стала независимым государством) из части расформированного Екабпилсского района. Площадь края составляла 812,2 км;. Граничил с Плявинским, Мадонским, Вараклянским, Риебинским, Ливанским, Екабпилсским, Салским краями и городом Екабпилс.

На упомянутых выше хуторах Крустпилского края, как позже выяснилось, жили близкие родственники одной семьи, и это местечко в документах “Мостопоезда” писалось и произносилось по фамилии его главного хозяина, или домохозяина (saimnieks), но его названия за давностью лет я не помню. Основное земельное владение с хозяйственными постройками находилось на первом хуторе, располагавшемся в сотне метров от проходящей мимо с северной стороны железной дороги. Через железнодорожные пути был переезд с проселочной накатанной телегами неширокой дорожкой в густой хвойный лес, на запад к восстанавливаемому мосту и на восток в обратную сторону к Крустпилсу. На первом хуторе был большой капитальный жилой одноэтажный дом, наспех переоборудованный рабочими под нашу начальную русскоязычную школу для детей приезжих семей строителей, поодаль от дома в 40-50 метрах по периметру располагались последовательно друг за другом хозяйственные бревенчатые строения для скота, инвентаря, хранения сена, дров, продуктов, так что между ними и жилым домом было открытое пространство в виде покрытой зеленым газоном большой поляны, на которой летом сушили скошенную на лугах траву, а потом на этом же месте копнили в стогах сено на зиму для скота. Длинный сарай напротив дома был приспособлен для поселения строителей, причем крайний с юга торцевой отсек сарая с поросятами остался в прежнем виде, не затронутым, а из остальных две коровы, лошадь, овцы, куры, инвентарь, телеги с санями и провизия были переправлены на второй, малый хутор. Он находился на юге-востоке примерно в километре от основного. Мы с мамой туда позже ходили до наступления зимы за молоком, мама беседовала с хуторянами, и они рассказывали, как при приближении боев с запада в 1941, а потом с востока в 1944 году они жили и прятались в полуподземном погребе, в котором до того хранились запасы продуктов, овощи, зерно, копчености, а также небольшой сельхозинвентарь. В освободившихся от скота секциях длинного сарая на первом хуторе были установлены перегородки из досок и сколочены нары для посемейного ночлега приезжих в отдельных индивидуальных “комнатах”. Нам досталась небольшая, шириной менее 3-х метров “привилегированная”, в отличие от других, более теплая, за бревенчатой стенкой отсека с поросятами, этот позитив мы оценили позже с приходом зимы.

Местечко с первым хутором у железной дороги приглянулся строителям не случайно, ибо в связи с близостью к возводимому большому объекту оно использовалось как промежуточная опорная складская база для временного хранения механизмов, машин и штабелеров, подвозимых на стройку готовых заводского изготовления отправочных элементов металлических конструкций для ферм пролетных строений моста, комплектующих деталей, метизов, инструментов и приспособлений для проведения клепаных узловых соединений, электрогенераторов и компрессоров, большого объема цемента, песка и щебня, арматуры разного диаметра и электродов, пиломатериала и гвоздей для изготовления опалубки при возведении железобетонных береговых и промежуточных в русле реки опор, или “быков”, да и много еще всего, что не требует здесь подробного перечисления. Строителей, как это было обычно до этого на других объектах, можно разместить во временных бараках. Для сохранности материальных ценностей и защиты их от неблагоприятного воздействия внешними осадками снега и дождя были построены навесы, герметичные укрытия, теплые сторожка, конторский домик и бытовки для грузчиков, а также отдельная парковочная площадка для тракторов и автотранспорта. Небольшой обслуживающий персонал заключительного этапа строительства можно разместить в переоборудованных для временного проживания хуторских хозпостройках, а для детей семейных строителей вполне подойдет начальная школа с совмещенными классами в доме хозяина хутора. Конечно, все это было проделано до приезда основного коллектива. Наш опыт пребывания на двух предыдущих объектах в Тарту и Стренчи показал, что производственный ритм нашего мостопоезда был отлажен эффективно и в ускоренном темпе, ибо это диктовалось нуждами послевоенного времени. Поэтому работы велись последовательно сразу на нескольких объектах. Как правило, работу на объекте начинают планировщики по подготовке территории к строительству, а по окончанию выполненного они переезжают на новый объект. Следом за ними на первый объект приезжают специалисты по возведению железобетонных опор будущего моста и уезжают по окончании своего своей части проекта, уступая жилые места в бараках новому коллективу, который будет создавать на готовых опорах строения моста из отдельных заводских блоков пролетные на заклепках в узловых соединениях. В последнюю очередь на “осиротевшую” стройку с практически уже готовым мостом через водную преграду прибывает немногочисленная команда, в задачу которой входит обеспечение сохранности оставшихся материальных ценностей во время постепенной их переброски с этого объекта на новый.

Начальник “Мостопоезда” по возможности заботился о своих кадрах, а мою маму, учитывая ее практически нищенское существование с малолетним ребенком и низкой зарплатой при отсутствии строительной квалификации, как мне кажется, даже опекал, при этом в третий раз направил ее на новый объект в спокойной тихой фазе его завершения. Мало того, он даже повысил ее должностной статус, назначив ее кассиром с повышением зарплаты. Однако, его благим намерениям о помощи матери-одиночке, как оказалось совсем скоро после нашего прибытия на объект в Крустпилсе, не суждено было сбыться. Пару месяцев работы в этой должности прошли нормально, а вот в начале октября произошло невероятное и печальное для нее событие. Как обычно, перед получкой для своих работников она днем отправилась в Крустпилский банк за деньгами, немного задержалась из-за возникшей в банке волокиты с бумагами и очереди, а также посещения магазинов и покупки продуктов, в наступившей осени дни заметно стали короче, а дорога домой почти 10 километров. Идет неторопливо одна, естественно, без охраны и попутчиков. Оставалось уже совсем близко до нашего хутора. Шоссе, проходящее три четверти пути вдали от железнодорожного полотна, уходит вдаль, а дальше надо свернуть на узкую проселочную рядом с лесным массивом и путями. Световой день кончается и уже раньше, чем летом, начинаются вечерние сумерки. Оставалось идти до дому два километра, как неожиданно вышедшие справа из зарослей лесной чащобы, дорогу преградили трое мужиков в глубоко надвинутых на глаза вязаных шапочках. Они заранее знали о мамином походе в город за деньгами и долго поджидали ее появления. Не церемонясь и не разговаривая, быстро вырвали сумку с продуктами и папочкой в ней со всеми ее документами, а также зарплатные деньги в размере 10 тысяч рублей и скрылись в той же темной чащобе. Хорошо, что не издевались, не угрожали и не били, они просто по-бандитски ее ограбили. От неожиданности и стремительно произошедшего инцидента ее мысли и тело в эти минуты были скованы даже не страхом, а жутким стрессом и паникой. Сколько она с затуманенной головой стояла на этом роковом месте, ей показалось вечностью, но затем сдвинулась, сделала первый шаг и обреченно в отчаянии поплелась, еле переставляя ставшие ватными ноги, разбитая и опустошенная, а в голове возникали колющие, болезненные и безответные вопросы: ”Это что же теперь будет со мной, с моим ребенком? Как же теперь мне жить? Там в моей папочке были с паспортом, свидетельство о рождении и об окончании педтехникума в Ленинграде, письма с фронта, фотографии, похоронка на мужа, хлебные и продуктовые карточки на целый месяц! Боже мой, наши рабочие и учительница школы теперь остались, как и я, без денег до следующей получки. А зарплатные деньги? – это же огромная сумма. Ведь меня теперь будут судить и посадят в тюрьму! Но что я могу сказать о случившемся со мной у лесной чащобы, рядом никого, кто мог бы подтвердить факт ограбления. Бандиты же не придут из леса и не признаются во всем. А милиция, разве она будет разыскивать их здесь, в этой глухомани. Им проще сказать, что проявила легкомыслие, по ночам тащится с конторскими деньгами, виновата, и отвечай по закону. А может ты эти деньги с подельником поделила и сюрприз-сказку нам теперь выкинула”. От всех этих безвыходных и безысходных мыслей можно было свихнуться, получить сердечный приступ и умереть от инфаркта или инсульта. Как пережила всё это тогда моя мама, я не знаю. Но только по ее рассказам не мне, а своим знакомым по работе много лет спустя выяснилось, что ее должны были арестовать, судить и посадить в тюрьму за хищение или растрату большой суммы денег организации, в которой она тогда работала. Однако начальник конторы, добрая и отзывчивая, высоко нравственная душа, упросил суд не сажать маму в тюрьму, он берет ее на поруки под свою ответственность, и суд постановил в своем окончательном вердикте обязательный пункт о возмещении нанесенного ущерба взысканием с каждой маминой зарплаты определенного процента. Мама после суда осталась работать в том же “Мостопоезде”, на том же объекте в местечке возле Крустпилса, но уже в должности, как и ранее, обычной конторской служащей. Затем переезжала со своей конторой и на четвертый и пятый новые объекты, и до лета 1953 года выплачивала компенсацию за похищенные у нее зарплатные деньги с погашением незначительных остатков при увольнении.

Сопоставляя сохранившиеся в памяти штрихи нашего проживания на латышском хуторе возле практически уже восстановленного железнодорожного моста в 10-и километрах от Крустпилса, нежданно-негаданно произошедшего злостного ограбления мамы в октябре 1946 года и обрушившиеся на нас после этого тяжелейшие испытания, я пришел к вполне логичному выводу о том, что грабителями были не какие-то пришлые, а жившие с нами в одном и том же переоборудованном для жилья хозяйственном сарае местного домохозяина. В сарае за нашим отсеком к северу 5 последующих занимали семьи с детьми школьного возраста, а в последнем жила бригада из четырех холостых рабочих грузчиков 30-40 лет. Может быть, они были фронтовиками, испытали тяготы во время войны, потеряли близких и родственников, а может быть, бывшие штрафники, можно теперь только догадываться, но для работы в “Мостопоезде” они вполне подходили, были физически крепкими и не обремененными детьми и семьями, с ними руководству конторы было мало хлопот, они соглашались выполнять любую работу, замечаний и нареканий не имели, по темпераменту и характеру каждый из них, естественно, был самобытным, да и мысли о буднях на стройке и будущей своей жизни индивидуальны. Один из них, условно по имени Петр, был словоохотливым, раскрепощенным и коммуникабельным, с нашим прибытием, как бы невзначай, ненавязчиво или случайно все чаще стал общаться с моей мамой. Мама-то еще молодая, 34 года, у нее ребенок, но это даже хорошо, под предлогом помощи и любви к детям, можно хорошо и привлекательно выглядеть в глазах молодой и одинокой. психологически надломленной войной, одинокой женщины без мужской поддержки. Однажды мама попросила этого Петра приделать в своей каморке пару крючков на стену у входной двери для вешалки. Петр с готовностью эту просьбу выполнил, а про себя в душе с торжеством мысленно отметил: “Кажется, есть перспектива”. Действительно, после крючков он зачастил с визитами и услугами, услужливо и с готовностью сделал мне табуретку и столик для приготовления уроков, полку и лавку для мамы, в общем, красавец, незаменим. Естественно, мама угощала его чайком, и он с разговорами стал задерживаться у нас допоздна. Я так теперь понимаю, его интересовали в данной ситуации, мама как женщина и мама как кассир, которому доверили конторские зарплатные деньги, без наличия которых в то время было очень и очень трудно прожить при невысокой зарплате. Страна с трудом и даже людскими потерями пережила два голодных года в 1946 и 1947. Действовала карточная система скромного распределения продуктов питания, которые надо было выкупать за деньги, а без дополнительных походов на рынок было не обойтись. Существовали пайковые и коммерческие цены, разница в которых летом 1946 года доходила в соотношении 1:8. Например, хлеб ржаной или пшеничный в 3-ей декаде декабря 1947 г. по московским карточкам при норме 550 гр. в день отоваривался по цене 31 рубль за 100 гр. В государственных коммерческих магазинах килограмм дешевой вареной колбасы стоил 300 рублей, сливочного масла 485 рублей, десяток столовых яиц 100 рублей, а литр молока жирностью 2,5% 60 рублей. Средняя зарплата у трудового народа составляла 600 рублей, а у мамы, как у конторской служащей, да и у подсобных чернорабочих из нашего хозсарая, зарплата была намного, в разы скромнее. Если маме немного помогали для выживания местные латышские хуторяне продажей по льготной цене молока, картошки и овощей, то здоровым, не старым нашим рабочим кроме добротной еды, нужны были деньги еще на курево и спиртное.

Так вот этот Петя, надо полагать, был тогда “засланным казачком” к маме. Бригада после работы вела возле своего жилища обычно дружеские беседы с шутками-прибаутками, каждый делился своими воспоминаниями из своей жизни, идти-то некуда, до города далеко, за железной дорогой лес, с другой стороны хлебные поля и покосы, в километре хутор с латышами, о чем с ними можно поговорить, когда они по-русски два слова знают. С приближением осени в скукоте и безденежье кто-то из них в шутку предложил, а не заполучить ли денежки у кассирши, ходит за ними дальней дорожкой мимо леса по путям в город одна без охраны, возвращается к вечеру. Петр-то наш подкатывается к ней, поделки ей какие-то делает, зачастил на чай поздний с душевными разговорами. А поручим-ка мы Петру выведать поточнее, когда следующий у нее поход в город за нашей зарплатой будет, какой тропой-дорожкой обычно возвращается, ну, а мы не особо заметные для нее, в отличие от нашего Петюнчика, выйдем неожиданно, как “лесные братаны” врасплох в приближающихся осенних сумерках из чащобы прямо на путевое полотно, возьмем ее сумочку, она и рта раскрыть не успеет, как наш след простынет. Место встречи устроим километра за два от нас, чтобы быстро и незаметно оказаться для алиби у себя дома. Поди поищи “мазуриков” потом в нашей глухомани. Это ж, надо сыск начинать, канитель разводить и городских латышских ментов вызывать, а их там и так по штату не хватает, шофера рассказывают, что многих привлекли в латышские истребительные батальоны вместе c частями внутренних войск НКВД на борьбу с антисоветским движением латышских партизан, скрывающихся в лесах отрядов “лесные братья”. Идею тут же весело одобрили, не смутившись возможной уголовной ответственности, и после этого успешно и безнаказанно провели ее в жизнь.

Прошла насыщенная для мамы стрессами осень, начальник юридически снял с себя ответственность за исчезновение денег, работникам и маме выдал аванс до следующей получки, и все утряслось. К маме потихоньку пришло успокоение и привыкание жить в новом ритме, не зря говорят: “Время все лечит”. Правда, эта пословица не всегда верна, всё зависит от степени эмоционального стресса, или эмоциональной травмы. Не представляю, как мы тогда выжили в Крустпилсе, ведь мы остались на месяц без продуктовых карточек, на каждой из которых отдельной строкой под заголовком написано: “ПРИ УТЕРЕ КАРТОЧКА НЕ ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ”. Любезный и добрый Петр продолжал приходить к нам по вечерам, а в новом 1947 году он, как я теперь понимаю, сделал маме подарок. В один из первых январских дней, когда я уже крепко спал, мама вдруг будит меня ночью и в полутьме запихивает мне в рот мягкие кусочки непонятно чего, и я, спросонья не понимаю, что у меня во рту, раз за разом спрашиваю ее, что это такое, а она, как будто кто-то мог подслушать наше ночное общение, мне тихо шепотом отвечает: “Ешь-ешь, сынок! Это рыба”. Я съел все, чем покормила меня в эту ночь мама, и тут же уснул. На следующий день поутру пришли из дальнего хутора хозяева кормить поросят и обнаружили следы крови на соломе в загончике и отсутствие одного из содержавшихся там поросёнка. Никто, конечно, не мог помочь им в выявлении истины случившегося. Вспоминая этот эпизод, я с уверенность теперь могу констатировать, что это было дело рук тихих покладистых наших рабочих грузчиков. Ведь они принимали непосредственное участие в перепланировке латышского хозяйственного сарая для нашего проживания и точно знали об оставленном без изменения отсеке с южной стороны с находившимися там поросятами, а также все конструктивные нюансы строительного каркаса сарая, воскрешая которые в памяти, они использовали для проникновения внутрь, оставив за собой следы преступления на потолке у люка в виде кровавых отпечатков пальцев рук, которые в первый момент никто не заметил. Жаловаться начальству стройки было бесполезно, а своим латышским милиционерам в городе тем более, так как понимали, что их имущество и их жизни здесь на удаленном и не контролируемом местной властью хуторе зависят от вполне возможной очередной бандитской выходки проживающих в их хозяйственном сарае приезжих, прошедших горнило войны, молодых и крепких советских “братков”. В любой момент они могут прийти на хутор, угонят лошадь или корову, а-то и подожгут жилище.

Свежи у хуторян в памяти принудительная советизация 1939-1941г.г. суверенного независимого государства Латвийская Республика, правительство которого во главе с Карлисом Ульманисом характеризовалось Латвийской компартией как “фашистская диктатура”, с вводом частей Красной Армии, политическим государственным переворотом и новым просоветским правительством во главе с Августом Кирхенштейном и далее. провозглашением Латвийской Советской Социалистической Республики (ЛССР) и интеграцией ее 5 августа 1940 года в состав СССР. А разве могли они забыть насильственное выселение или эвакуацию, которая производилась в соответствии с Постановлением ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 16 мая 1941 года “О мероприятиях по очистке Литовской, Латвийской и Эстонской ССР от антисоветского, уголовного и социально опасного элемента” на поселение в Сибири называемой теперь “июньская депортация 1941 года”. Из Латвии органы НКВД при поддержке Красной Армии и местных коммунистических активистов 14 июня 1941 года депортировали 15424 человек, “антисоветских и уголовных элементов” и членов их семей, из них 49,8 % составляли женщины, 17,4 % — дети обоих полов младше 10 лет. Многие из коренных, недавно присоединенных жителей надеялись восстановить свою независимость и, объединившись в партизанские отряды, начали борьбу с оружием в руках против советской власти за воссоздание независимой Латвийской республики. Эти отряды назывались “лесные братья” (me;a br;;i), ибо они жили в лесу, вблизи хуторов в бункерах или палаточных лагерях. В начале декабря 1944 г. из разрозненных отрядов и групп было создано Объединение национальных партизан Латвии, В результате была сформирована Латвийская национальная партизанская организация (Latvijas Nacion;lo partiz;nu organiz;cija), издававшая даже свою подпольную газету “Серебряное солнце” (Sudrabot; saule). Численность отрядов территориально составляла в Курляндии 4000 человек, в Латгалии около 10 000 человек, в северной и центральной Латвии 6000 человек, а их активность проявлялась на всех исторических землях Латвии, а именно: Курземе (Курляндии) в городах Дундаге, Валдемарпилсе, Талсах, Кабиле; Видземе - в Валке, Алое, Лимбажи, Цесисе; Латгалии - в Виляке, Балвах, Резекне, Лудзе, Прейли, Крустпилсе и Земгалии - в Екабпилсе и Бауске. Антисоветская партизанская война в Латвии продолжалась до 1956 года. За это время через отряды латвийских национальных партизан прошло около 20 000 человек, проведено главным образом в сельской местности около 3000 рейдов, в ходе которых разрушались здания органов соввласти с ликвидацией советских военных и партийных кадров, а также склады с боеприпасами. Во всех боях погибло 2442 партизана, 7342 было взято в плен, а 4293 лично явились с повинной. За пределы Латвийской ССР на поселение в Сибирь и в районы Крайнего Севера России было выслано 57 тысяч человек.

Петины посещения в обоих его намерениях удались, он со своими подельниками совершили злостное бандитское ограбление мамы в октябре с похищением у нее зарплатных денег, принадлежащих строительной организации “Мостопоезд”, работниками которой они являлись. При проведении своей бандитской акции они прикрывались тем, что вокруг в лесах орудуют “лесные братья” и нападают на местных жителей, и их бандитская вылазка окажется вне подозрений. Однако цели партизанского латышского сопротивления советской власти были абсолютно противоположные, они не убивали и не грабили своих сельских тружеников-хуторян, а напротив, были их защитниками от “оккупантов”, пришедших на территорию независимой Латышской Республики. К сожалению, грузчики “Мостопоезда” не были разоблачены и не понесли наказания за похищение общественных денег у мамы. А что касается ненавязчивых “подкатов” доброго и “великодушного” вурдалака Петра, то он, как я полагаю, все-таки добился интимной связи с мамой, итогом которой стали два ее похода в больницу города Екабпилса на левом берегу Даугавы. Второй мамин поход в больницу состоялся в начале лета, подробностей о нем не помню. Однако в подробностях мне запомнился первый поход ранней весной, когда уже было тепло, зеленела трава, а на деревьях появились светло-зелёные листочки. С нами была пожилая набожная женщина из нашего хозсарая. Мы дошли тогда втроем до переправы через Даугаву, мама отплыла на пароме в городскую больницу, а я с нашей соседкой неспеша пошли по правому берегу в верх по течению реки к большой церкви. На земле вдоль краев широкой площадки перед входом в церковь лежали и сидели выпрашивающие подаяния в полуоборванной одежде люди, убогие калеки и нищие, вид которых и эта церковь вызвали во мне тогда на долгие годы какой-то внутренний страх и неприятие. Войти внутрь церкви я наотрез отказался, бабуся вошла одна, а я углубился дальше в зеленую рощицу из высоких старых, с пышной и широкой кроной деревьев парка при церкви. С мамой заранее договорились, что она придет после больницы на встречу с нами, после чего мы все вместе возвратились к своему хутору. Я нашел на карте в Крустпилсе место того времени, там оказывается до сих пор стоит Крустпилская лютеранская церковь (Krustpils Eva;;;liski luterisk; bazn;ca) по адресу R;gas iel; 211a, J;kabpils. Это была первая лютеранская церковь в Крустпилсе, которую на свои средства построил Николас фон Корф в 1618 году при Крустпилском средневековом замке, основанному в 1237 году и считающемуся до сих пор главной достопримечательностью города Екабпилс (Крустпилс). У церкви интересная и непростая история. Через 60 лет она сгорела вместе с первыми летописями. В течение трех лет с 1683 по 1686 года возводится новая каменная, но и она не устояла перед разгулом стихии, ибо в 1750 году от удара молнии выгорает все внутреннее деревянное ее убранство. Часть церкви восстанавливается и служит вплоть до начала 19 века, в 1818 году здание сносится и остается только башня с куполом. К 1823 году завершено возведение новой церкви, и летом 1824 года после освящения в ней началась служба. В 1848, 1868 и 1874 годах в церкви производился капитальный ремонт, в годы первой мировой войны здание пострадало от многочисленных повреждений и разрушений, были разбиты окна, вырезан алтарь, поврежден амвон, уничтожен орган, сожжены ступени, снесена башня. Усилиями прихожан первоначальный вид церкви был возвращен к маю 1924 года. В настоящее время церковь представляет собой каменную кладку в стиле ампир с выступающей квадратной тонкой башней. Верхняя часть четырехугольного прихода украшена треугольными фронтонами, а башня замыкается многогранным конусным красного цвета высоким шпилем.

Мама переступила в себе через всё, спасая меня от голода, вступила в неосмотрительную для себя связь с работягой, принимая от него бытовые поделки для дома, мясо от бандитски зарезанного на хуторе поросенка, как немки Германии в конце войны в Берлине и других разрушенных городах за банку консервов отдавались советским солдатам ради своих голодных детей, вязала крючком белые кружевные ажурные и модные тогда воротнички, отвороты и нарукавники к женским платьям и костюмам, продавала их в городе по воскресеньям на базаре и на эти деньги покупала небольшую буханку черного хлеба за 140 рублей, приносила домой, ломтик от которого был для меня тогда большой радостью и лакомством. В начале июля 1947 года мы поутру ходили в лес и собирали чернику, нет, я не собирал, это мама, ловкими и быстрыми женскими руками, а я топтался вокруг по зарослям и кочкам поодаль, отбиваясь от назойливых туч больно и безжалостно кусающих полчищ комаров, с противным писком набрасывавшихся на неприкрытые участки моего тела. Я конючил и пищал, умоляя маму поскорее уйти из леса домой, а она терпеливо и ласково просила меня при этом, чтобы я собрал не в котелок, а в свою ладошку хотя бы пясточку ягодок черники и положил в рот, ведь они очень полезные. Однако мы остаемся в этом противном лесу до тех пор, пока мама не соберет котелок до верха. После этого возвращаемся домой и кушаем, мама скручивает из черновиков конторской бумаги небольшие конические кулечки, наполняет ягодами черники, складывает их в корзинку, и мы быстрым шагом идем за 8 км на станцию Крустпилс к прибывающему по расписанию поезду из Москвы в Ригу. Часть кулечков она дает мне, остальные у нее в корзине, и мы спешно трусим вдоль вагонов состава, чтобы успеть хотя бы какую-то часть из них продать пассажирам на несколько минут остановившегося у перрона станции скорого поезда. Иногда отходящий от станции и набирающий скорость поезд увозил наши кулечки с ягодами, не оплаченными нерасторопными пассажирами. Редко, когда удавалось продать все кулечки, ибо с нами пытались продать такие же кулечки и прочую еду наши аналогичные местные бедолаги, как и мы, чтобы заработать немного денег на покупку хлеба на городском рынке. Как-то возвращаясь днем в жаркий летний августовский день из города, измученные и полуголодные после неудачной продажи нашей черники, где-то примерно за километр или полтора до нашего хутора проходим мимо большого зеленого поля картофеля с бело-розовыми цветками ботвы. Мама решительно направляется к ближайшей борозде и начинает разгребать под кустом землю. Я в растерянности и испуге жалобно умоляю ее не делать этого, ведь это не хорошо, не наше, чужое поле, а она успокаивает меня: “Не волнуйся, сынок, я не буду выдергивать ботву, я только подкапаю сбоку один или два кустика и достану пару картофеленок, а до конца лета к осени под ними подрастут много других пока еще маленьких горошинок”. Потом мы отходим от поля и края дороги на открытую полянку, мама быстро собрала сухих веток, сложила их друг на друга небольшой пирамидкой, чиркнула спичкой о прихваченный заранее с собой коробок, подожгла затиснутый клочок сухой бумаги между ветками, и наш костер тут же разгорелся. Спустя несколько минут после образовавшихся кусочков угля, искрящихся огоньком головешек и золы, ловко впихнула в горячую золу несколько картофелин, надвинула сверху еще несколько веток для большего костра и по прошествии еще некоторого времени достала из-под пирамиды костра испечённые в лупингах картофелины. Были у мамы припасены с собой кусочки хлеба и соль, с которыми картошка стала намного вкуснее и утолила наш голод. После этого перекуса дорога до дома оказалась намного приятнее, мы зашагали легче, бодрее и радостнее.

В моих воспоминаниях о нашей начальной школе у меня в памяти и душе остались самые негативные впечатления. По-моему, это была не полноценная, а формальная, чисто фиктивная, наспех временно организованная так называемая школа в расположенном поблизости от нашего объекта и отчужденном у местных латышей хуторском доме для детей строителей, приехавших на восстановление железнодорожного моста. Вначале, когда проводились основные работы по возведению железобетонных опор и мостовых пролетов из металлических конструкций, детей было много, и в этом доме было приспособлено несколько комнат для отдельных классов. Во время нашего приезда работников было в разы меньше, и учеников единицы, человек 10 разных классов, которые размещались смежными рядами в одной комнате с одной учительницей. Она была эдакой многостаночницей, поскольку поочередно занималась в устной форме с учениками одного класса, загрузив самостоятельной письменной работой остальных, а затем с другими. Были там, как и в нормальных школах, соответствующие парты, лавки, тетрадки, перьевые ручки с чернильницами-непроливайками, предметные учебники, грифельная черная доска на стене и переменки между уроками в течение дневных занятий. Сначала в школе меня ничего не докучало, писал и слушал объяснения учительницы, познакомился ближе со своими четырьмя сверстниками второго класса, с которыми после уроков в теплое время ходили к железнодорожным путям, где рядом на остатках вывезенного карьерного песка на стройку играли с соединительными металлическими муфтами для водопроводных труб разного диаметра, обильно россыпью лежащих рядом. На муфтах по наружной оболочке у противоположных торцов были диаметральные валики, и при перекатывании муфты по поверхности разглаженного песка, имитирующего железнодорожное полотно, оставались следы в виде бесконечной длины двух параллельно расположенных продольных канавок, которые мы принимали в своих играх за железнодорожные рельсы, а отпечатки от двух продольных симметричных по образующей муфты выступающих бугорком ребрышек между торцевыми были у нас шпалами. Мы перекатывали эти муфты в разных направлениях под звуковые гудения голосом из горла, полагая, что это движется поезд мимо промежуточных станций, выложенных в прямоугольные и круглые формы из крупных камушков, означающих привокзальные здания и сооружения. В некоторых местах железнодорожные пути пересекались на переездах, а на прямых участках поезд проезжал мимо леса из воткнутых небольших веток кустарника по бокам подразумеваемого полотна, были там и условные светофоры и подаваемые сигналы перед приближением к станциям, светофорам и переездам. В общем, эта игра на солнышке в песке с паровозиками была для нас тогда одним из доступным и неприхотливым развлечением на открытом воздухе. Конечно, были и другие игры. К концу учебы во второй четверти в этой школе ко мне стал приставать на переменках парень из четвертого класса. Учительница с трудом, путаясь в буквах, произносила на уроках мою странную для русских моих соучеников и для нее перешедшую ко мне исковерканную переписчиками в Новгородской колонии латышских переселенцев из Курземе мамину фамилию Эглескальн (вместо Эглескалн). Этот парень, неоднократно слышавший в классе казусы с моей фамилией, почему-то невзлюбил меня. Он стал все чаще обзывать меня грязными словами, типа “кал”, “глист”, приставал, задирался и чуть не лез со мной в драку. Опыт боевых схваток с “чухонцами” на развалинах разрушенного Собора в Тарту у меня уже был, когда я учился там в первом классе русскоязычной школы, не робел тогда, да и теперь перед этим изгоем не собирался робеть. Каждый раз я умолял его отстать от меня. Но он не унимался. И вот однажды перед началом урока он притащился к моей парте с ручкой, стал опять угрожать, размахивать ручкой, а потом вдруг ткнул ею мне писчим пером в ладонь моей руки. Реакция с моей стороны после того, как я почувствовал боль и увидел капли крови, была мгновенной, я схватил стоящую передо мной на парте чернильницу-непроливайку и облил его голову и лицо чернилами. В это время зашла в класс учительница, увидела концовку сцены нашего недружественного общения и его результат с залитым лицом и головы парня чернилами, не вникла и не разобралась в инциденте, истерично набросилась на меня, выгнала из класса с угрозами, чтобы я в школу без матери не приходил. Обида на эту училку у меня была жуткая. Я выбежал из класса и школы, не зная, что делать, полдень, мама на работе, для нее это известие станет большой неприятностью. Не помня себя, я неожиданно забрался на высокий стог сена во дворе школы, просидел там до сумерек, слышал, как мама после работы бегала где-то рядом, со слезами и мольбой звала меня, но я долго не отзывался. В конце концов спустился, и мы ушли в свою секцию нашего хозсарая вдвоем. Она промыла мне чернильную рану на ладошке руки, след от которой красовался под кожей синей полоской на многие годы, забинтовала руку, успокоила, накормила и успокоилась сама. Был это в последний день четверти или за несколько дней до ее окончания, точно не помню, да и дальнейшие события тоже. Наверно, мы с мамой были у учительницы в школе, та отдала мои школьные принадлежности с кислой и недружелюбной физиономией, а потом начались каникулы и через месяц или два в первых числах августа мы уехали без сожаления, но с радостью из этого места на наш новый объект в другой латгальский город Резекне. Естественно было ожидать, что мне в дорогу моя училка выдала табель успеваемости с тройками по всем предметам и нелестной характеристикой моего поведения. Другого от нее нельзя было ожидать, видно педагогическая работа в начальных классах была для нее тяжелой, безрадостной и в тягость.

В те мои детские годы я, конечно, практически ничего не знал о Крустпилсе, его исторической роли и мисси в жизни Латвии, поэтому латгальский небольшой городок Крустпилс с его достопримечательностями был и надолго оставался мне незнакомым. А какое множество раз, уже будучи взрослым, проезжал я мимо станции Крустпилс на поезде из Москвы в Латвию, затем ездил на машине со своим семейством к своим родственникам, в санаторий Яункемери и по работе по автотрассе А9 (Е22) через город Крустпилс всегда в спешке при нехватке короткого времени отпуска или командировки мимо, в окрестностях которого прошел мой небольшой отрезок времени проживания в самый трудный и голодный послевоенный 1946/47 год, так и ни разу не сделав в нем ознакомительную остановку. Теперь-то я узнал из многочисленных публикаций в интернете много интереснейших исторических подробностей его земного бытия.

Город Крустпилс (Krustpils), о котором я ничего не знал по приезде с мамой с “Мостопоездом” в 1946 году, является одним из старейших в Латгалии, а в год моего рождения, в 1937 году ему исполнилось 700 лет. Вырос он из предместий построенного в 1237 году замка Крейцбург. Частично я уже упоминал выше о росте Крустпилса от замкового подворья до уровня небольшого латгальского городка с расположенной к северу в его черте одноименной узловой железнодорожной станцией, пассажирское здание которой во время Первой и Второй мировых войн полностью было разрушено, в послевоенные советское время было заново восстановлено лишь только в 1954 году. Город Крустпилс рос и развивался, и в новых промзонах были проложены железнодорожные подъездные пути к мостостроительной группе, заводам стройматериалов, железобетонных конструкций, к приёмному пункту зерна и даже к тюрьме. Но вот в 1962 году латгальский город Крустпилс перестал существовать, его объединили с соседним за Даугавой купеческим городом Якобштадт (он же Екабпилс), столицей Селии, по всей видимости, для простоты управления в единый город Екабпилс в разгар проводимых с начала 1960-х годов Никитой Хрущевым “реформ по укрупнению и совершенствования системы регионального и муниципального управления”. Я помню в те годы по приезде в Латвию к своим сельским родственникам на хутор Ати, каким издевательством оказалось проведенное в местном колхозе укрупнение с переселением латышских хуторян на центральную усадьбу в Яунауце, где их расселили в двухэтажные многоквартирные кирпичные дома с печным отоплением и поодаль стоящими длинными секционными для каждой семьи хозяйственными двухъярусными сарайчиками для личного скота и хранения сена и дров. Стоило бы попробовать чиновникам, претворивших в жизнь спущенную им сверху такую абсурдную идею в жизнь, ежедневно таскать дрова, воду, продукты на второй этаж, отапливать свою квартиру, варить еду скоту, а потом ее нести в сарай. А ведь латышские сельчане привыкли за многовековую историю жить и трудиться на своих хуторах. В наши дни вместо города Крустпилс исчезнувшего из географических карт и лексикона в Латвии существует новый город с общим населением 26 тыс. жителей и Крустпилским замком - Крейцбург под названием Екабпилс, скрывающий в себе два совсем разных города, с разной самобытной историей, разным этносом, и как напоминание в память потомкам о некогда существовавшем Крустпилском крае (и волости) с его центром в Крустпилс осталась в новом городе с родным названием лишь узловая железнодорожная станция Крустпилс. Да, так вот такое бывает в жизни. До объединения латышского Крустпилса и Екабпилса с русскоговорящим населением, в единый город через Даугаву в том же 1962 году был построен новый 5-ти пролетный автодорожный мост, который эффективно решил транспортные проблемы, думаю, что прежде всего жителей Екабпилса. Для поездок железнодорожным сообщением из Крустпилса в Елгаву или Ригу им нужно было переплыть реку летом на пароме или пассажирским кораблем “Гулбис”, зимой перебраться по льду реки, а во время весенних и осенних паводков оба города были полностью разделены. Этот мост был очень важен также фермерам для доставки сахарной свеклы на Крустпилсский сахарный завод. Ранее мост через Даугаву на железнодорожной ветке Крустпилс-Екабпилс в Елгаву был построен с участием Великобритании в 1934-36 г.г., когда Латвия стала независимым государством. На мосту было 5 полос, центральная для проезда железнодорожных составов, боковые рядом для автомобилей и гужевого транспорта, а крайние боковые для пешеходов. Металлические конструкции этого трехпролетного моста в виде решетчатых высоких арок были изготовлены в Англии на выделенный ею кредит. Общая стоимость моста составила 600.000 латов и 90.000 латов на телефонные и телеграфные коммуникации, проложенные по мосту. Открывал мост 16 ноября 1936 года президент Латвии Карлис Улманис в присутствии министров латвийского правительства и посла Великобритании в Латвии. Однако мост просуществовал менее 8 лет, поскольку был взорван в ночь с 7 на 8 августа 1944 года немцами при отступлении во время Второй мировой войны.

Что касается построенного немецким епископом Риги Николаем Макдебург замка Крейцбург несмотря на то, что за него регулярно происходили средневековые битвы, его неоднократно разрушали и сжигали, причем Ливонские рыцари разоряли замок больше, чем литовцы. шведы и русские, вместе взятые, Крустпилский замок дожил до наших дней. В 17 веке замок представлял собой передний край обороны Речи Посполитой против шведов и определял границу Латгалии. Опустошенный войнами, Крейцбург превратился в поместье, и ему повезло. В 1585 г. польский король Стефан Баторий Крустпилсский замок вместе с другими земельными владениями края, подарил воеводе Цесисского президиата барону Николасу фон Корфу (Николай IV), потому что барон Корф помог ему в боях занять Даугавпилс. Многочисленный род Корфов находился во владении замка 335 лет до 1920 года, при них замок-крепость потерял военное значение, был перестроен в дворец, как место для проживания богатого земельного собственника и резиденции помещика. Сразу же на первом этапе в 16-17 вв. была построена высокая надвратная башня замка для демонстрации могущества тогдашних владельцев замка Корфов. В последующем башня стала более выразительной после надстройки и изменения формы оголовка в виде купола стиля барокко вместо традиционной крыши. Одновременно в крепостных стенах были увеличены проемы и пробиты новые для окон, вместо верганга - боевого кругового хода по верху стен появился крытый мансардный этаж, небольшие угловые башни были увенчаны барочными киверами со световыми фонарями. Осенью 1771 года, завершая польскую военную кампанию, в замке жил русский полководец А. В. Суворов. После первого раздела Речи Посполитой в 1772 году замок вошёл в состав Российской империи, и Корфы стали достаточно успешно служить в ней, многие из них стали генералами. В 1812 г., во время похода Наполеона на Россию, Крустпилс был занят французскими войсками под командованием маршала Макдональда. В 1849 году очередной Николаус (Николай 10) фон Корф провел генеральную реконструкцию Крейцбургского замка, и после этого замок стал выглядеть примерно так, как он выглядит в наше время.

Во время Первой мировой войны через Крустпилс проходила линия фронта. замок Крейцбург не пострадал, но город Крустпилс долгое время находился в зоне обстрела немецкими пушками. Кроме того, российские войска при отступлении сожгли большую часть города, уничтожив около 600 зданий. В 1919-1920 годах замок Крейцбург Корфов был национализирован, Корфы покинули Прибалтику, и с 1921 года он находился в собственности Министерства обороны Латвийской Республики, в нём разместились артиллерийская батарея Латгальского полка, дивизион зенитной артиллерии и дивизион Земгальского артполка. Для них замок был отремонтирован с учетом нужд армии, произведен капремонт надвратной башни и замена изящной винтовой лестницы на две железобетонные, обустроены квартиры для офицеров, а на внутреннем дворе замка построена новая казарма. В 1940 году в замке разместился 126-й стрелковый полк Красной Армии. Во время Второй мировой войны 29 июня 1941 г. немецкие войска захватили Крустпилс, а в замке расположился немецкий лазарет, в 1944 г. в нем находился военный госпиталь советской армии. После окончания войны и до 1994 года в замке и усадебном комплексе разместились 16-й (или 6-й?) авиаполк дальней разведки советской армии и центральный склад 15-й воздушной армии, а также штаб авиаполка и гарнизонный клуб. Армия о старых зданиях особо не заботилась, многие помещения не отапливались и за 50 лет использования под армейские нужды они и сам замок стали постепенно приходить в аварийное состояние. Главный зал был перестроен под кинозал, для затемнения окон их проемы были заложены красным кирпичом, стены выложены из газобетонных блоков, а потолок обшит фанерой. Во время пребывания в замке латвийской и советской армий там был танцевальный зал, проводились вечера танцев и дискотеки, поэтому пол зала за 70 лет был “протанцован шпилечками” до полного износа. Будуар баронессы был приспособлен под библиотеку, а в 1970-е годы в замке проведено центральное отопление. В окрестностях замка был построен военный городок, включая дома для офицеров и прапорщиков, офицерскую столовую, гараж, военторг, баню, стадион, мастерские, парикмахерскую, склад и другие подсобки. В часовне Корфов был то склад, то что-то вроде гаража, то она просто стояла незанятой, и в ней играли дети, искали подземный ход в замок, а дыру в земле перед ее входом пришлось периодически засыпать, а потом и забетонировать. В 1990 году Латвия получила независимость, по условиям межгосударственного договора с Россией о том, что российская армия уходит только в 1994-м году, поэтому в последние 4 года ее пребывания в замке тогда уже не было никакого надзора за состоянием строительных конструкций внутренних помещений и всего сооружения в целом, замок не отапливался, лопались батареи, кровля протекла.

В апреле 1994 года Крустпилский замок передали Екабпилскому историческому музею, и с этого времени работники замка начали проводить непростую и кропотливую работу по реставрации запущенного после длительного пребывания разных армий в нем и восстановлению заново этого сооружения, стараясь до мелочей сохранить "все эпохи" вплоть до 21 века. Долгие годы сделали свое черное дело, были перекрашены стены, заменены полы, разделены помещения, уничтожена красивейшая деревянная лестница на второй этаж замка. Очень медленно начались исследовательские работы. Нужно было менять кровлю, провести водопровод вокруг замка, не было даже туалета внутри замка, демонтировать временный новодел под армейские нужды и многое другое, с тем чтобы музей смог переехать и начать свою работу. В 1997 г. после первой очереди ремонта по восстановлению надвратной квадратной в сечении башни изнутри стало возможным подняться до пятого этажа и сверху со смотровой площадки увидеть, как на ладони, четырехугольный внутренний двор Замка с расположенными двухэтажными зданиями и угловыми башнями по его наружному периметру, построенными в период с 13 по 19 века, открывается, как с птичьего полета, вид на Крустпилсскую лютеранскую церковь у правого берега Даугавы, хозяйственные постройки замка, парк и город, а также оглянуться вокруг и посмотреть на холмы Латгале, на леса Селии и на синие дали гор Видземе. Затем был отремонтирован фасад замка, восстановлены детали интерьера, реконструирован камин на первом этаже, заменены окна и многое другое. В замке постепенно были восстановлены сохранившиеся помещения подвалов, крытые полуцилиндрическими и крестовыми сводами, контрфорсы, некоторые элементы планировки вокруг внутреннего двора и внешняя башня ворот у одной из стен замка. Поскольку Крустпилсский замок в течении времен несколько раз перестраивался, восстанавливался и расширялся, без исследований было трудно определить подлинные сохранившиеся еще со средневековья фрагменты. Замку Корфов и реставраторам в этом чудесным образом повезло, потому что потомки баронов Корфов прислали из своего семейного архива множество фотографий, рисунков и картин, которые помогли узнать детали, узоры и даже отдельные домашние предметы, подробности об интерьерах, обстановке, мебели, расположении и назначении помещений, свидетельствующих о том, как здание и его внутреннее убранство выглядели сотни лет назад. Благодаря этой помощи удалось восстановить деревянную витую лестницу на 2-й этаж, столовую замка, где обедала семья и гости, выяснить, как выглядели занавески, каким был пол, и даже смогли распознать название книг на столе, которые читали Корфы. К 2021 году была приведена в порядок входившая в комплекс дворцовой усадьбы часть хозяйственных построек за бывшим крепостным рвом, в том числе дома для прислуги, хлева для домашнего скота, конюшни, оранжерея, пивоварня, т.н. «швейцарский дом» и другое. Не остался без внимания заложенный в 18 в. возле замка и окруженный каменной оградой и теплицей, фруктовый сад регулярной планировки. Дальше от замка, на берегу пруда, находится одна из часовен семейства Корф, а напротив замка на берегу Даугавы 18 ноября 1992 г., первоначально открытый еще в 1935 г. и восстановленный заново “Крустпилсский Памятник Свободы”.

Замок в Крустпилсе в наши дни - один из немногих средневековых замков Латвии, не находящихся в состоянии развалин, с любовью и терпением красиво отреставрированный внутри и снаружи сотрудниками размещенного в нем персонала Исторического музея города Екабпилса является по достоинству памятником архитектуры, я бы добавил и зодчества, государственного значения.

Юрий Эглескалн
14 декабря 2024