Стрелец Иван гл. 8

8

 С поры как люди дона Гусмана вернулись на берег, едва ли прошло времени больше достаточного трижды прочесть «Ave Maria», как вся Мессина наполнилась невероятными известиями, долженствующими показать торжество истинной веры над магометанскими измышлениями: христиане захватили у нечестивых агарян доверху набитый сокровищами огромный галеас, во множестве побив последних.

- А всего в том турецком судне сокровищ на невиданную сумму,- говорил, захлёбываясь слюной, новый портовый чиновник, длинноносый, бровастый,- мы насчитали двадцать семь бронзовых пушек в превосходном состоянии, да к ним двести пятьдесят мушкетов, множество сабель, среди коих двадцать три в оправе из золота и серебра, сорок кинжалов в серебряных ножнах и драгоценных каменьях, а так же два набора лошадиной сбруи с сёдлами, отделанными позолотой и жемчугами!
 Люди, собравшиеся в таверне Джузеппе, почтительно внимали словам информированного человека.
- Зачем на судне конская упряжь, с кормы до юта ездить?- усомнился один из путешественников, едущих из новых колоний к папскому двору, но ввиду плохой погоды задержавшихся в Мессине.
 Даже среди десятка людей всегда найдётся скептик, такова поперечная натура людская, а в тот вечер у Джузеппе яблоку было негде упасть.
- Обычная сбруя на корабле ни к чему,- обиделся молодой чиновник,- но не такая! Такую продать — так всю эту таверну купить хватит вместе с хозяином, и ещё на жизнь останется. Зачем мне врать? Вот, у меня список, дон Гусман велел составить, чтоб ничего на сторону не ушло. Пришлось постараться!

 Щелкопёр извлёк из сумы бумагу, с обеих сторон покрытую скорописью, приговаривая «ага, ага», нашёл нужную строку.
 «Вот с этого места»,- сказал молодой человек и принялся бойко читать:
 в кладовой членами комиссии в составе… так, это вам не важно… обнаружен предмет весьма редкий и ценный - цельный рог единорога длинною пять локтей, да два десятка пурпурных кафтанов на собольем меху, да с ними двадцать одеял из китайского шёлка, а так же предмет, заслуживающий особого восхищения, - золотая булава тонкой работы украшенная десятью крупными рубинами и другими мелкими каменьями без счёту; да 8000 полновесных талеров, 600 венгерских червонцев да серебряного лома на 300 талеров.

 Королевский чиновник остановился, чтобы перевести дух. В таверне наступила благоговейная тишина. Даже стало слышно, как у Джузеппе, объевшегося вчерашней гороховой похлёбкой, бурчит в животе.
 Писаришка воздел перст, измазанный чернилами, к небу, словно призывая его в свидетели, набрал в грудь воздуху и продолжил сыпать.
- А так же, в трюме нами обнаружены - шестьдесят мешков египетской пшеницы и множество иных съестных припасов среди коих девять бочонков оливкового масла, зелень сушёная, горох, просо и сухари; да двадцать прекрасных знамён, множество богатого и тонкого белья, украшенного вышивкой и кружевами; да по два полные мундирных костюма для 250 солдат; да пятнадцать персидских ковров, каждый ценою не менее чем 150 скуди; да 34 турка, два негра, три мальчика - все невольники здоровые и в хорошем состоянии; да 250 деревянных брусьев и 150 больших железных полос, которых, по уверению людей знающих, хватит на постройку новой галеры; а так же множество штук дамасской ткани и других предметов торговли, средь которых можно назвать пять мешков индийских пряностей: шафрану, перца, корицы. И это всё помимо самого хорошо вооружённого и оснащённого галеаса, обладающего превосходными мореходными качествами!
 Коли всё это продать, так храбрецам, захватившим османское судно, можно безбедно до конца веку жить. Во как!- под восхищённые возгласы почтеннейшей публики закончил бойкий королевский чиновник.
 Каждый из присутствующих, отдавая в душе дань восхищения смелости русских воинов, невольно завидовал свалившемуся на них богатству.

 Хитрый еврей умолчал, что среди пленников, несомненно заслуживших свою жалкую участь, они обнаружили четырёх безвинных негоциантов, предложивших за себя щедрый выкуп — по 10 000 скуди за каждого.


- Твои русские, конечно, герои,- произнёс в нос Его Светлость дон Родриго Тельес де Харон рыцарь ордена Калатравы наместник Филиппа IV на Сицилии, вертя в руках дар мятежников с турецкой галеры - перстень с редким и весьма ценным индийским смарагдом,- но посади их в карантинный барак и приставь стражу.
- Никакие они не мои!- возмутился дон Гусман. Храбрый идальго от возмущения, деланного или настоящего, то Бог ведает, фыркнул как рассерженный кот и даже ножкой топнул.
- Не обижайся, мой друг,- улыбнулся наместник,- согласен с тобой. Теперь это наши русские — твои и мои, потому сделай это немедля.
- Вся Мессина по ним с ума сходит, Ваша Светлость! Если мы заключим героев в четырёх стенах, - что скажут в сенате? Сицилийцы вечно недовольны, называют нас «оккупантами»; в городском сенате патриции поминают прежние вольности, строят козни. Ищут только предлога, чтобы возбудить чернь,- предупредил дон Гусман наместника.
- Мы им скажем: корона заботится о здоровье подданных. Чумы мне только тут не хватало,- высморкался, в украшенный тонкими кружевами батистовый платок, рыцарь ордена Калатравы и продолжил:
- Ты что-то говорил о болезни их предводителя капитана… как там его?
 Дон Родриго рассмотрел содержание платка и пощупал воздух пальцами, будто искал в нем нужное слово.
- Капитан Семёнович,- подсказал дон Гусман.
- Симеович. Варварское имечко. Язык сломаешь,- переврал имя русского наместник.
- Он сильно обгорел,- сказал дон Гусман,- герой каких мало. Говорят — это он подготовил бунт, зажёг порох и своею рукой убил турецкого капитана.
- Помести его отдельно. Пусть о его здоровье монахи побеспокоятся - мы не звери,- прогнусавил дон Родриго, убирая платок в карман,- проклятый насморк. Он меня скоро в могилу сведёт.

«Прозорлив наместник, отделить вожака от стада — умное решение! И всё сделано по-европейски из гуманных побуждений. Не подкопаешься»,- восхитился дон Гусман.

 Ещё одно соображение наполнило душу храброго идальго радостью: дон Родриго ничего не прознал про еврейских купцов. Деньги сами плывут в руки! Сорок тысяч скуди — неплохой куш. Заткнуть пасти портовым чиновникам малой части выкупа хватит!


 Иван открыл глаза. Тишина. Утро тронуло стены комнатки, похожей на монашескую келью, первым неуверенным в себе светом - не рано ли я пришло? Он лежит на чистых простынях. Пахнущий травой ветер, колышет занавеску приоткрытого окна.
 Твёрдая земля, чистые простыни, кровать, давно забытый запах травы - такие простые и естественные для обычного человека вещи изумили Мошкина: «Где я?»
 Иван осмотрелся.
 Крест на стене успокоил. «Я у своих»,- решил Мошкин.
 Девка, одетая в мешковатое одеяние похожее на монашеское, сидя, дремлет у его изголовья. Сморило бедную.
 Болят раны. Тело чешется под повязками, и очень хочется до ветру. Ванька собрался встать, но не обнаружил на себе портков. «При посторонней бабе хозяйством трясти?»- мелькнула мысль. «Со стыда сгорю. Срамота какая. Да, и дитё она совсем. Никогда!»- решил мужчина.
 Ванька пошарил рядом. Нет портков! «Ну, влип, экая оказия!»- думал Мошкин, не прекращая поиски.

 Возня раненого разбудила спящую. Девчонка подскочила, радостно улыбаясь, залопотала что-то на непонятном языке.

 Ванька решительно потребовал портки. Вместо портков девка стала подсовывать ему под зад медный таз. Мужчина возмутился, девчонка не отступила.

 К счастью, на шум скоро явился, зевающий во весь рот, ливорниец Сильвёстр. Узнав в чём дело, малый расхохотался. «Капитан,- сказал мальчишка,- напрасно беспокоишься. Она тебя уже вторую неделю обихаживает, так что не только видела все твои причиндалы, но и трогала. Вставать тебе врач запретил - рана на брюхе разойдётся. Вали смело в таз — нечего стесняться!»

 Краска бросилась мужчине в лицо. Иван вспомнил заботливые женские руки, в болезненном мороке принимаемые им то за матушкины, то за Малушины, но всё же настоял, чтобы девчонка вышла.


 Слуга отважного русского синьора, захватившего турецкую галеру, умолил дона Гусмана вернуть им пленницу Марию. Мол, одно её присутствие благотворно действует на хозяина.
 Нашпигованный университетскими науками, словно салом итальянская колбаса, портовый врач встал на сторону слуги. Мол, ван Гельмонт, стоящий много выше Парацельса, коего почитают одни цирюльники, утверждает: при близости молодой женщины жизненные начала — археи придут в благоприятное состояние, что благотворно скажется на раненом.
 Прежде чем принять решение, дон Гусман приказал привести к себе эту самую Марию. Монахи успели переодеть девку в бесформенный балахон, но даже под ним храбрый идальго рассмотрел рыжую бестию редкой красоты. Чистая ведьма. Такая мужику любые археи, и не только, поднимет.

 Мария почтительно целовала руку важного синьора и просила допустить её к уходу за раненым. Дон Гусман милостиво согласился, думая про себя: «Эге, неспроста девка к русскому капитану прилипла, наверное и он к ней неровно дышит! Однако, такую кобылку и я бы не прочь объездить. Велика сила женского соблазна, но в руках ревностного слуги господа даже красота, созданная дьяволом, может стать верным оружием! На девчонку, воспитанную монахами, повлиять будет легче, чем на русского схизматика».
 Когда девка вышла, суеверный испанец, взволнованный встречей с рыжей красоткой, от коей все его археи пришли в полное смятение, истово перекрестился и подумал: «Теперь не уснуть. А, не посетить ли весёлое заведение при таверне мошенника Джузеппе? Similia similibus curentur, - подобное лечится подобным, кажется так говорил Гиппократ!»
 «Вот так-то, и мы кое-что из латыни помним!»- Дон Гусман лихо подкрутил седеющие усы, надвинул шляпу на глаза и спешно направил стопы туда, где лилось вино, и смеялись женщины...


 «Местные людишки живут зажиточно — дома сплошь каменны, но до денег жадны, даже простую воду нам по цене вина продают, ни напиться вволю, ни портков постирать!»- поскрёб в бороде Назар Жилин. Мужчина выглянул во двор карантинного барака. За высокой стеной, прячась от пронзительного ветра, стальным пугалом торчал усатый стражник.
 «Стерегут нас, словно татей. Эх, жись! Сменить одну неволю на другую не велика радость,- сплюнул на пол сын боярский,- погода здешняя опять же: сырость, одёжа не сохнет. Коль руку оцарапаешь — сгниёт до кости. Сейчас бы завалиться к батюшке в усадьбу — на печи полежать, косточки в бане погреть, кваску испить вдосталь, да краюху чёрнушки с чесноком и салом, как в детстве — так и никаких ихних виноградов с померанцами не надоть!»
 Растерев плевок носком сапога, Назар повернулся и мимо унылого ряда одинаковых карантинных коек поплёлся в свой угол.
 Барак жил своей жизнью: кто спал, кто играл в кости, кто, подобно Назару, с потерянным видом бесцельно слонялся из угла в угол.

 Человек десять мужиков собрались вокруг, состарившегося на каторге, Никиты Афанасьева.
- Я, братцы, как вернусь в свою деревню, на свою долю с добычи, справлю домишко, оженюсь, петуха заведу, чтоб он утром меня будил,- говорил, влажно блестя выцветшими глазами, бывший Одоевский крестьянин,- петух он птица божеская. Его любая нечисть боится...
- Коль оженишься, тебя баба до петухов поднимет,- встрял в разговор Ивашка Лукьянов,- с бабой не залежишься. Иная жёнка - хуже турка!
- Я турка побил, что свою бабу не окорочу?- обиделся за мечту Никита Афанасьев,- А, ты со своими деньгами, что станешь делать, вертопрах столишный? Изнова в стрельцы подашься?
- Пошто в стрельцы? Я на Москве торговлишку заведу,- расплылся в блаженной улыбке Ивашка Лукьянов,- калачами стану торговать. Калачи - верное дело. Брюхо при любой власти жрать хочет!
 Бывшие невольники загалдели. Всякий принялся делиться своей мечтой.

 «Мужичьё, шпыни безродные, раскудахтались, будто османские денежки у них уже в кармане,- суеверно подумал сын боярский,- делить шкуру не убитого медведя — плохая примета!»
 Назар Жилин сплюнул через левое плечо: «Чур меня!», и перекрестился.


 Учёный врач, лицом похожий на верблюда, сказал: «Если будешь стараться, твой капитан обязательно поправится».
 «Мой капитан!»- сердечко девушки сладко замерло. Марии казалось, если она выходит своего мужчину, её пустая и постылая жизнь сразу изменится.
 Девушка представляла себя прекрасной Изольдой над ложем Тристана, раненого отравленным оружием. И хоть её рыжие патлы мало походили на белокурые волосы искусной в науке врачевания ирландской принцессы, Мария верила - её старания победят любую хворобу.


 «Падре»,- молодой человек в диковинных одеждах, какие носят в османском Стамбуле, стоял на коленях перед занавесью исповедальни, ставшей чёрной от монашеского небрежения или сотен постыдных тайн, каждый день исторгаемых перед ней грешниками. Воскресная служба закончилась. Прихожане почти все разошлись, лишь белокурая молодка, ожидающая диковинного юношу, истово молилась перед образом девы Марии: «Славься, Царица, Матерь милосердия...»
- Падре,- шептали красивые губы молодого человека,- простите меня, ибо я грешен!
- Человек слаб, но Бог милостив!- сказала занавеска,- поведай святой церкви о своих грехах, облегчи душу. Покаянием мы исправляемся!
- Мне стыдно...- голос красивого юноши прервался. Плечи затряслись от сдерживаемых рыданий.
- Стыд — проявление гордыни,- укорила чёрная занавеска.
- Каюсь в содомитском грехе!- с отчаянием в голосе почти выкрикнул юноша свою тайну и спрятал меж ладоней заалевшие щёки.
- По своей ли воле ты вступил на этот постыдный путь?- поинтересовалась занавеска, после некоторого замешательства.
- Нет, святой отец!- ударил себя в грудь юноша,- я был принуждён. Мне это никогда не нравилось. Я… я жениться собираюсь...
- Тогда это не твой грех,- утешила молодого красавца занавеска,- кайся, молись, и Бог тебя простит.
 От снисходительного тона, исходящего от голоса из-за занавеси, лицо юноши просветлело.
- Отец мой, для сохранения жизни, я был принуждён принять магометанскую веру, - продолжил каяться юноша.
- Несчастный язычник!- вскричала занавеска,- и после этого ты посмел войти в храм Божий!
- Где же мне искать утешения и защиты? Я под принуждением чужую веру принял, понарошку...- пробормотал Сильвио.
- Понарошку!- передразнила занавеска,- Ты давно не дитя. Отступив от истинной веры, ты совершил страшный грех!
- Я готов за него заплатить, как только получу свою долю турецких сокровищ!- пообещал грешник.
 Сильвио здраво полагал, что и в доме Бога деньги имеют больший вес нежели пустые слова. Его предположение подтвердилось.
- Так ты невольник с османского галеаса? О, несчастный,- голос из-за занавески проникся сочувствием,- но тебе придётся принять самое суровое наказание.
- Наказывайте, святой отец! Но поверьте - о вере христовой я никогда не забывал,- легко произносил Сильвио давно заготовленные слова, удивляясь: «Разве не заслужил я лёгкого прощения и за второй свой грех, принятый под принуждением? От османской неволи моя задница претерпела больше, нежели душа!»

 Юноша ещё долго рассказывал о тяготах плена, мятеже на корабле, своём участии в нём. Из слов Сильвио выходило так, что это он склонил на свою сторону русских, разработал план восстания и обеспечил его успех.
 Выговорившись, ливорниец умолк.
- Всем кающимся Господь дарует прощение, если они возвращаются в лоно святой нашей католической церкви и собору епископа,- подобревшим голосом пообещала занавеска.
- Только, отец мой, чтобы я скорее выполнил свой обет, мне необходимо встретиться с королевским наместником Его Светлостью доном Родриго. Наше имущество арестовано. Я не могу получить свою долю и немедля, как в том поклялся, исполнить долг перед церковью. Умоляю Вас, похлопочите об аудиенции, и тогда размеры моей благодарности будут безграничны в пределах разумного!- хитроумный потомок римлян бухнулся лбом в каменный пол.
- Всё в руке Господа,- обнадёжила юношу тьма за занавеской исповедальни,- надейся и молись, плачь и кайся!

 Когда храм опустел, из конфессионала тёмной тенью выскользнула сухонькая фигурка иезуита отца Пуччо — личного исповедника Его Светлости дона Родриго Тельес де Харон рыцаря ордена Калатравы наместника Филиппа IV на Сицилии.