Военное лихолетье

               
Моя бабушка с дедом до войны жили в Ленинграде на Социалистической улице. Дом был большой, кирпичный, но сырой, потому что отапливался дровами. Тепла от печи не хватало. Во влажном ленинградском климате надо было подтапливать постоянно, а этого никто не делал.  Поэтому даже обои в комнатах отставали и висели бахромой. Здесь у них в 1927 году родилась двойня – моя мать и мой дядя. Они родились недоношенными, и месяц их держали в больнице. Весна в тот год выдалась поздняя и в июне ещё во всю цвела сирень. Бабушка помнила, как дед принёс ей громадный букет сирени в больницу. Молока у Анны не хватало, и она кормила малюток геркулесовым отваром. Бабушка впоследствии говорила, что такой прикорм дал хороший результат: дети окрепли и поднялись как на дрожжах. Дядя Адик отлично рисовал и пел. У него был прекрасный голос. Когда он учился в школе, у него по всем предметам, кроме рисования и пения, были плохие отметки. Нарисовать с ходу он мог что угодно и всегда иллюстрировал стенную газету в школе. Война застала бабушкино семейство врасплох. Бабушка вместе с другими работницами уехала рыть окопы, а дед оставался вместе с детьми в городе. В считанные дни все продукты раскупили, дед успел лишь достать 2 кг пшена. Когда приехала бабушка, пробыв 2 недели на земляных работах, магазины уже были пусты. Даже сухая морская капуста и рыбий жир из аптек исчезли. Начиналась многодневная осада города. В первые дни были разбомблены Бадаевские склады, и Ленинград лишился последних запасов продовольствия. Деда призвали в армию, но вскоре пришло извещение, что он пропал без вести, и бабушка осталась одна с детьми. Как и многие ленинградцы, моя бабушка, моя мама и дядя подверглись во время блокады нечеловеческим испытаниям. Город постоянно бомбили, водопровод и транспорт не работали, комнату отапливали буржуйкой. Но главное было так мало еды, что вскоре у бабушки и Адика опухли от голода ноги. Моя мать одна ходила отоваривать хлебные карточки, по которым и получали то всего по 125 г хлеба в день. Однажды маму подстерегли в подъезде какие-то лихие две тётки и пытались вырвать сумку с хлебом. Но мама так пронзительно закричала, что захлопали открываемые на лестницу двери. Тётки решили ретироваться. Придя домой, мать быстро съедала паёк, а дядя Адик разрезал свой хлеб на кусочки и подсушивал на буржуйке. Потом он хрустел ими не спеша, сидя в кресле, и читая, чтобы отвлечься от еды какую-нибудь книжку. Моя мать в это время изнывала от хруста, который доносился из отцовского кресла. Раньше до войны в нём сидел и работал отец. Он был строг, и трогать вещи на своём письменном столе не позволял. Все карандаши были аккуратно заточены и торчали из стаканчика, как пики. У детей считалось за великую честь получить со стола отца карандаш или ластик. Во время войны строгий порядок был нарушен. В бесхозном кресле теперь сидел Адик и грыз свои сухарики.
  - Дай хоть один, - ныла мать.
  - Ты же свой хлеб съела, - укоряла бабушка.
Но мать не отставала, и дядя не выдерживал - делился с ней своими сухарями. Однажды, разбирая кладовку, бабушка нашла банку столярного клея и напекла из него лепёшек. На какие только хитрости не пускались ленинградцы, чтобы хоть как-то приглушить чувство голода. В канун праздника 7 ноября бабушке дали по карточкам 2 бутылки красного вина. Многие работницы сменяли его на хлеб, но бабушка решила, что вино полезней. Всё-таки в конечном счёте – виноградный сок. Она налила моей маме с дядей по целому стакану. Выпив вина, они сразу же уснули, так сильно оно на них подействовало.
В конце декабря вышло распоряжение об эвакуации завода, на котором работала бабушка. Когда пришла машина, для того чтобы забрать эвакуируемых, то у многих не было сил самим сойти с лестницы. Бабушку Аню с дядей просто закинули в кузов, как мешки с картошкой. Долго везли их через Ладогу. Вокруг рвались снаряды, но страха не ощущалось, потому что все чувства у людей были притуплены голодом. У бабушки Ани открылся кровавый понос. Хорошо, что на станции какая-то сердобольная женщина дала ей сухие семена конского щавеля. Бабушка заварила их и всю дорогу пила, тем и спаслась. Привезли их в Ярославскую область, в город Тутаев, разместили в бараке. Первое время у людей не было сил ничего делать. Приезжала полевая кухня, и всех эвакуированных кормили. До войны у бабушки была дивная коса, но после голодовки волосы выпали, потом снова отросли и завились шапкой. Зубы тоже качались и кровоточили. Но если у бабушки они, покачавшись, окрепли, то у детей – выпали. Тех, кто выздоравливал, принимали на работу. Дети пошли учиться в школу. Одно плохо. Там, где они жили, трудно было достать дров. До ближайшего леса далеко, поэтому люди подбирали любую щепу, разбирали на дрова плетни и заборы. Даже покушались на школьный инвентарь. Бабушка вместе со своей подругой Дусей однажды пытались вытащить из школы парту, но были остановлены мамой, и дочкой тёти Дуси.
  - Так вы всю школу разберёте на дрова, - корила они своих матерей.
Дядя Адик, однажды, никому ничего не сказал, взял топор, и один ушёл  в дальнюю рощу. Долго его не было, мать уже стала волноваться. Вдруг он является без сапог, без топора и без дров. Больше он за дровами не ходил.
Работницы часто в печи, во время работы, клали свёклу или репу, но готовить обед приходилось всё равно дома. Ели много, не чувствуя сытости. На ужин моя мама обычно чистила целое ведро картошки. Картошка для людей военного поколения стала вторым хлебом. В народе шутили:
  - Чай кипит, картошка горячая, только не хватает жиров.
Пережить тяготы эвакуации ленинградцам помогало местное население. Все как могли поддерживали друг друга. Добрую память о себе оставила у всех наших жена фронтовика, Дмитрия Пименовича, Нина Константиновна. Сам Дмитрий Пименович и его старшая дочь Галя, были на фронте. В городе Тутаеве оставались Нина Константиновна и младшая дочь Роза. Моя мама и Роза познакомились в школе и подружились. Невозможно передать словами, сколько сделала для нашей семьи Нина Константиновна. Она поддерживала бабушку Аню не только морально, но и материально, делясь с ней последним куском хлеба. На всю последующую жизнь они остались друзьями. Сам Дмитрий Пименович и его дочь благополучно вернулись  фронта.  После войны, когда завод перевели в Ленинград, и наши уехали, они продолжали переписываться. А когда дочери Дмитрия Пименовича и Нины Константиновны вышли замуж, мать летом ездила с моей сестрёнкой к ним в гости.