Чужак

Чужак

Поздняя осень. Ледяное дыхание севера и тишина обволакивают всё вокруг. Осень прозрачными нитями плетёт кружевную косынку, готовит природу к наступлению зимы. Какой она придёт в этот год: со студёными дождями да оттепелью или снежная да морозная, как и должна быть на севере. Времена года, как и часы жизни, быстротечны. Коловорот судьбы нещадно стирает очертания лиц, фамилии, имена. Время забирает лучших и самых дорогих.

Раннее утро. Люба выбирается из-под одеяла, прогоняя остатки беспокойного сна. Женщина на цыпочках пробирается к окну. Небо покрыто низкими серыми тучами, медленно плывущими над городом. Люба откидывает лёгкий тюль, прижимает руки к тёплой батарее, думы о прошлом тяжеловесно тащатся в след за тучами. Вспоминается детство, родительский дом, мама. Почему-то Люба всегда с предосторожностью относилась к так называемому «папе». Нет, когда-то у неё был свой папка родной и единственный. А это чужой мужчина, главное в словосочетании слово – чужой.

Она вспоминает такой же хмурый осенний день. Кроме Любы в семье три брата и сестра, правда, старший к тому времени уже женился и не жил дома. Мама предупредила их, что привезёт из города сослуживца, если понравится, то будет помогать по хозяйству.

– По хозяйству, – медленно шевелит губами Люба. – Почему бы не сказать, что они станут сожительствовать?

Семейный совет мать собирала постоянно, слушала мнение детей. Боже! О каком мнении могла идти речь, если её решение было единственно правильным? Хотя назвать Киру несправедливой нельзя, она каждого чувствовала интуитивно, знала, кому, что и когда нужно покупать. Баловать не получалось, на одну зарплату и пенсию по потере кормильца покупали только самое необходимое.

В тот день Люба вместе с двумя братьями и сестрой сидели в большой комнате за столом. Расписание мотовоза строилось таким образом, чтобы утром увезти рабочих в город, вечером вернуть обратно. Вечерних два рейса: в пять и в шесть часов. С пятичасового никто не пришёл, ждали следующего.

Люба на тетрадном листе нарисовала жёлтым карандашом кленовый листок. Митяй взял красный карандаш и дорисовал глазки, носик и рот. Листик заулыбался.

Дверь, ворчливо скрипнув, распахнулась.

– Здравствуйте, – в дверном проёме стоял крупный голубоглазый мужчина в длинном тёмно-синем пальто (цвет пальто такой же, как и у матери). Люба хорошо помнила, что незнакомец был похож на актёра Бориса Андреева из фильма «Сказание о земле Сибирской». – Меня зовут Степан.

Кира смущенной школьницей спряталась за спиной этого громилы. Люба раньше никогда не видела мать такой красивой и счастливой. Дочь знала маму собранной, рассудительной, решительной, а тут стала застенчивой кокеткой, будто пришли сваты, а она не знала какой дать ответ.

Противная пауза затягивалась.

– Проходите, – первым осмелился заговорить Митяй. – Чайник горячий.

Все как-то облегчённо выдохнули. Мама Кира шутливо ткнула незнакомца в бок, типа, давай обживаться, знакомство состоялось.

 

Люба прошла в прихожую, вытащила потёртый альбом с фотографиями. Отнесла на кухонный стол. Неторопливо перелистывая страницы, остановила взгляд на одном снимке, где она с мамой и отчимом на октябрьской демонстрации в городе. Мама и дядя Стёпа в тех же самых драповых пальто, а Люба в голубой куртке и серых джинсах. Конечно, снимок чёрно-белый, это в памяти пожилой женщины ярко вырисовались цвета.

– Я сейчас старше, чем мама на фото.

Мать за тот год расцвела и помолодела, прямо-таки светилась от любви. И в дяде Стёпе проснулся вулкан страсти, оказалось, что он в свои пятьдесят – холостяк. Да и когда ему было жениться, он же имел не одну отсидку. Рассказал Кире, что по малолетке за драку попал. А потом покатило по накатанной – освободился, напился, разодрался, в тюрьму. Вот такая «красивая жизнь» свалилась на голову матери. Братья и сестра молча наблюдали за чужаком, и не просто наблюдали, сравнивали с родным отцом.

– По хозяйству, – опять проговорила Люба.

По хозяйству этот верзила не умел делать ничего, но старался изо всех сил. Надо забор поправить – запросто. Мать подсказывает, а «молодой муж» брёвна вкапывает, доски приколачивает. Навоз выкидать из коровника? Не проблема! Сила есть – ума не надо. И на сенокосе себя показал, зачем говорит в копны сено сносить, давай его в рулон закатаем, быстрее получится. «Новоиспеченная жена» возмущалась:

– Если стог загорится – сам будешь виноват, она не привыкла стога перемётывать. – Но стог, к её большому удивлению, не загорелся.

Семья вздохнула с некоторым облегчением – на две зарплаты жить стало легче. В квартиру купили новый диван, холодильник и трельяж. Дядя Стёпа среднему сыну предложил купить мотоцикл. Пётр без троек заканчивал девятый. Средний брат Любы понимал, что рано или поздно из родного дома надо будет уехать и согласился только на мопед, на котором можно ездить без прав. Младшему брату идея пришлась по нраву, наследство-то ему перейдёт.

Любу чужак баловал больше всех, то коньки новые, то лыжи, то часы с плоским циферблатом. Она его как-то на радостях назвала папой, он так обрадовался, что хотел удочерить. Мать отговорила, усыновлять так всех, так как заметила неодобрительные взгляды старших на младшенькую.

Сейчас Люба никому, ни при каких обстоятельствах не посоветовала бы связывать свою жизнь с бывшим осужденным. Зек не бывает бывшим. Его нутро рано и поздно даст о себе знать. Так и в их жизни произошло. Дядя Стёпа как-то раз приехал с работы навеселе, показал на что способен. А способен он был на многое: на кухне в полёт пустились ложки, плошки, поварёшки. В большой комнате стулья начали кружить над столом. Люба боялась, чтобы чужак не разбил зеркало новенького трельяжа. Мать кое-как утолкла его спать. Подобные будни вошли в систему, после получки и аванса в доме всё приходило в движение. Мать с сослуживцем работали в Спиртодрожжевом цехе. Раньше мастера смен выдавали два раза в месяц по бутылочке спирта, так сказать, чтобы рабочие не воровали.

В семье, где отца никогда не видели пьяным, такое поведение чужака вызывало не просто недоверие, отвращение. Но Степан всех так обаял, что первое время его причуды прощались.

Люба вспомнила тот злополучный вечер. Суббота. Она прибралась в квартире, намыла полы, а чужак получил аванс. Он не только в грязных башмаках прошлёпал по всем комнатам, так ещё и пепел с папироски везде натряс. Ей хотелось собственными руками задушить этого монстра. Да разве справится маленькая девочка с пьяным верзилой. Люба убежала к подруге, просидела там до самой ночи. Когда вернулась домой, чужак уже громко храпел на новом диване.

Мать, видя, как дети реагируют на пьяного дебошира, предложила Степану в такие дни оставаться в городе, где у него было в собственности полдома. Но чужак категорически отказался, его всё устраивало.

Однажды мать устыдилась перед соседями. Степан на крыльце при всех разорвал в клочья не только рубашку, но и двадцатипятирублёвую купюру. Случилось это потому, что сосед попросил его пойти лечь спать.

На утро чемодан со вещами чужака стоял у порога.

Ах, каким восхитительным был тот рассвет! Небесное светило вместе с сердечками детей прыгало от радости. Люба тайком переглядывалась с братьями и сестрой – враг повержен!

Да радость оказалась недолгой. Через три дня хмель вышел, чужак вернулся. Люба не понимала, чем он мать брал? Походы туда-сюда не прекращались. Напился, пожонглировал посудой, забрал чемодан, уехал в город. Выходился, помирился, вернулся в семью.

Настоящей трагедией для детей стало пристрастие мамы к выпивке, ей тоже выдавали «веселящий суррогат». Сначала она хранила его на растирания и примочки.

Однажды Люба истопила печь, сварила в чугунке картошку. Ухватом подхватила чугун и поставила на пол. Натянула на крохотные ручонки большие рабочие рукавицы дяди Стёпы, подняла чугунок и начала сливать горячую воду в ведро. Да видно не очень крепко прижала крышку, по которой вода стекла на левую ногу. Люба поняла это, когда носок насквозь промок и ногу начало жечь. Она бросила чугунок на пол, понеслась в зал, села на диван, стянула носок и ужаснулась – на ноге вздулся большущий пузырь, появилась острая боль и чувство жжения.

Дома Люба была одна. На здравпункт к Зинаиде Васильевне с такой ногой не сбегаешь. Она на одной ноге допрыгала до кухни. Зачерпнула ковшом из ведра холодную воду, вылила в большое блюдо. Ступая на правую ногу и на пятку левой ноги, аккуратно отнесла блюдо в спальню. Поставила на кровать. Вытащила из комода марлю, которой мать отпаривала брюки. Осторожно залезла на постель, смочила марлю в холодной воде и наложила на волдырь. Боль на какое-то время стихла. Люба прилегла на подушку, боясь пошевелиться. Когда жжение становилось нестерпимым, девочка вновь смачивала марлю.

Оказалось, что Люба неправильно лечилась, мать приехав с работы, на ожог наложила спиртовую повязку. Боль стихла до утра. Но Любе, чтобы не занести инфекцию в рану, пришлось ходить с пузырём, пока тот сам не лопнул.

Воспоминания колючей цепью сковали горло, дышать становилось труднее. Люба плеснула в чашку воды, смочила сухие губы.

– Кому нужны чужие дети с их проблемами? Да ещё пятеро? – рассуждала вслух Люба.

Сколько событий произошло той осенью, не сосчитать. Дедушка с бабушкой отмечали золотую свадьбу, и их всех позвали на праздник. Дядя Стёпа противился:

– В доме соберутся дети, внуки, а кто я для этой семьи? Чужой дядька.

Мама настояла на своём. Все в назначенное время пришли на торжество. Дом у дедушки большой. Из кухни в большую комнату раскрыли распашную дверь. Столы стояли по обе стороны дверей. Гостей приехало столько, что еле-еле поместились. Это и понятно, семеро детей, а если считать с женами и мужьями, то четырнадцать, двадцать внуков, плюс сестры деда и бабули.

Празднование шло своим чередом. Поздравления и подарки юбилярам сыпались со всех сторон. Когда дошла очередь до мамы, то они с дядей Стёпой встали. Мать в этой суматохе как-то потерялась, а отчим со свойственной только ему нежностью посмотрел на стариков и сказал:

– Дорогие мои, пятьдесят лет вместе – это, знаете ли, подвиг. Ни война не смогла разлучить вас, ни другие горести, настолько крепка ваша любовь и верность. Вы воспитали хороших детей, все они сегодня приехали в родительский дом. Вы гордитесь внуками, ждёте правнуков. И не я сегодня должен сидеть здесь за этим гостеприимным столом, ваш сын с женой и детьми должен был поздравить вас. Но судьба проклятая распорядилась по-другому. – Чужак сделал паузу, перевёл дыхание. – И вот я здесь. Я! Волк – одиночка, у которого никогда не было ни кола, ни двора, ни жены, ни детей. От одиночества моё избитое сердце зачерствело, превратилось в ледяной камень. Я был никому не нужен, даже своей матери. Но я ожил. Вы приняли меня в свою большую дружную семью, как родного, как будто я и есть ваш сын! Сердце не может растаять, как кусок сахара, оно по-прежнему твердое, как камень, но оно стало чистым, оно наполнилось солнечным светом. И это произошло благодаря вам, вашей доброте и человечности. Так примите и от меня эти поздравления и подарки…

Окончания речи никто не слышал, все вспоминали отца Любы, вытирали слёзы. По обе стороны дверей чувствовалась грусть. Тоска по утраченной родной душе витала в воздухе.

Люба захлопнула альбом. Она осознала, насколько же трудно пришлось чужаку прижиться в их семье. Не имея ни малейшего представления об отцовстве, дядя Стёпа пытался угодить всем: и детям, и старикам. Он пытался помогать их матери, как говорится: и в печали, и в радости. Конечно, он срывался, напивался, но оставался беспредельно честным и преданным, был их защитой от любых невзгод.