Нарисуй мне жизнь, одним файлом

Глава 1: Оружие для художника

Художник открыл глаза, чтобы встретиться с заполнившей комнату мглой. Тьма отвоевала у вчерашнего серого дня каждый кусочек пространства, безжалостно изгнав даже самые робкие, едва заметные отсветы. Чернота с комфортом расположилась в массивном кресле за письменным столом, прекрасно зная, что её не удастся прогнать, даже включив все светильники в комнате. Ведь она появилась не из полуоткрытого окна, а из глубины сознания теряющего зрение человека, которое по какой-то причине решило отключить работу глаз.

 «Ты думаешь, что я вот так и сдамся без боя? – спросил художник у пустоты. – Предупреждаю: я буду бороться, я ведь ещё могу видеть мыслями и образами!». Мгла ничего не ответила, но, судя по едва заметному движению воздуха, перегруппировалась, готовясь к схватке. Мужчина принял этот молчаливый вызов и расправил плечи, сбросив с них горькую тяжесть отчаяния. Широко раскрыв незрячие глаза, он всмотрелся в наполненное яркими красками пространство воображения, выбирая оружие для битвы. Через мгновение приятная тяжесть клинка легла на его ладонь, и воитель нанёс первый удар, кромсая тьму. Чёрная субстанция только слегка поёжилась, выбросив щупальца, описывающие концентрические круги у ног противника. Всмотревшись в контуры кинжала, зажатого в ладони, мужчина понял, что совершил ошибку. «Ты же никогда не был амбициозным, Фёдоров. Кем, скажи на милость, ты себя вообразил? Индийским махараджей, что ли? Надо же, сотворил себе для боя ритуальный нож, камнями изукрашенный! Смех, да и только… Что является настоящим оружием для художника? Правильно, шпатель!» -   с этими словами он выхватил из пространства лопатку-мастихин с изогнутой ручкой, которой и стал соскребать темноту, словно ещё не успевшую засохнуть краску, с полотна нового дня.

Тьма стала рассеиваться, и из её стремительно мелеющей глубины выступили очертания предметов и ярко освещённая дверь ванной комнаты, где свет продолжал гореть всю ночь. Улыбнувшись, художник поздоровался с новым подаренным жизнью днём, бережно отложив в сторону оплавившийся в ходе битвы металлический шпатель. А затем долго стоял под душем, смывая тёплой водой нервную дрожь и страх перед надвигающейся слепотой. По крайней мере, этот день он у судьбы выиграл!

Открыв тяжёлую дверь старинного, доставшегося по наследству гардероба, он стал на ощупь выбирать костюм для сегодняшнего, обещавшего стать увлекательным дня. Глаза цвета уже не различали, но он отличал одежду по фактуре ткани. Чувствительность пальцев возрастала с каждым днём, удивляя его самого. Наверное, организм мобилизовался, готовясь к неизбежным переменам. Скорее всего, на смену книгам с укрупнённым шрифтом для слабовидящих людей скоро придут другие, написанные шрифтом Брайля. «Говорящие книги» на CD-дисках художник не выносил, голоса дикторов его почему-то раздражали. Вероятно, они не соответствовали его представлению о том, каким должен быть голос подлинной литературы, или же вносили диссонанс в музыку жизни. А вот её теряющий зрение живописец слушать любил, особенно нотки со звуком радости…

За окном кто-то пригоршнями рассыпал серебристые монетки, звон которых плыл лёгким ручейком над опавшей осенней листвой. Художник различил смутные очертания птичьих тел, устроившихся на ветках растущей у дома черёмухи. По звуку голосов он определил, что певцами были скворцы, старательно выводившие звонкие рулады. Он живо представил их вибрирующие горлышки с бахромой коротких перьев, и россыпи светлых пятнышек-жемчужин на чуть отливающих зеленью строгих тёмных нарядах. Птицы не просто готовились к долгому перелёту, набираясь у родной земли сил перед дальней дорогой.  Скворцы принесли миру весть о том, что новый день будет добрым, и художник безоговорочно поверил им. Стремясь сохранить наполнившее душу радостное чувство, он начал рисовать кистью своего воображения разрумянившиеся от мороза детские лица. Яркие щёки ребят многократно отражались в зеркалах фойе, а детские голоса, так похожие на щебетанье птиц, поднимались к потолку кинотеатра, исчезая в зелёных дебрях зимнего сада…

Высокий парень-подросток, одетый в длинную женскую юбку, подол которой он небрежно заткнул за пояс спортивных брюк, бочком выбрался из двери зрительного зала и побежал навстречу художнику, стоящему у нарядной новогодней ёлки в центре фойе. Ловко притормозив одним из серых, подшитых кожей валенок на полированном граните пола, он остановился прямо перед оформителем.
 
- Сергей Романович, можно я сегодня к вам после утренников зайду? Нам ещё два представления перед сеансами откатать надо. Вы никуда не уйдёте?
- Нет, Даня, я здесь, в «Родине», до самого вечера буду. Работы много. У тебя всё в порядке?
- Да с «предком» у меня разногласия, ваш совет нужен.
- Заходи в любое время, ты же знаешь, что я всегда рад тебя видеть.
- А Саша к вам сегодня придёт?
- Саша только к вечеру появиться должна. А ты у нас в кого сегодня перевоплотился?
Блеснув глазами цвета спелой черешни, паренёк поправил повязанный на голове цветастый платок и, подбоченившись, ответил: «Мачехину дочку, как ту, что в «Морозко».
- Марфушеньку -душеньку?
- Нет, свой образ леплю. Вы же сами знаете, что настоящий артист никого не копирует. У нас представление по мотивам русских народных сказок, а я их в детстве много прочёл, есть от чего оттолкнуться!
- А сценарий кто написал?
- Обе Валерии Николаевны с участием нашего актива, тут совместная работа была. Ну ладно, Сергей Романович, пойду я обратно в зал на прогон, нам с ребятами ещё порепетировать надо.
- Удачи, Даня!

Проводив глазами исчезающую за тяжёлой портьерой спину Данилы, художник пересёк сверкающее огнями фойе и оказался у лестницы, ведущей на второй этаж, где располагались зимний сад и любимый зрителями буфет. Здесь, в укромной нише у аварийного выхода, обосновался мозговой центр и душа детского кинотеатра - методический кабинет, у двери которого Сергей заметил колоритную фигуру киномеханика Паши Блинкова. Утопив дверную ручку в завитках непокорных рыжих кудрей, механик старался не то подсмотреть в глазок, не то подслушать что-то из происходившего за толстым слоем дерматиновой обивки.

«Шпионите, Павел?» – поинтересовался у наблюдателя художник. Застигнутый врасплох, Блинков без стука распахнул дверь кабинета и бросил в его пространство ехидную реплику: «Ну что, Бабочки, стали дикторшами?». «Бабочками» с лёгкой руки рыжеволосого сплетника в кинотеатре величали методиста и педагога-организатора. Несмотря на полученное прозвище, Бабочки работу свою любили и относились к ней серьёзно, за что начальство их отличало. А ассоциацию с порханием красивых крылышек порождало исходившее от девушек очарование молодости, сопротивляться которому не мог никто из окружающих, включая и самого художника. По курьёзному стечению обстоятельств обеих девиц звали Валериями, а чтобы окончательно запутать окружающих, судьба наградила их одинаковыми отчеством – Николаевна. На этом сходство и заканчивалось: креативные сотрудницы были совсем друг на друга не похожи ни внешне, ни по характеру, что, впрочем, не мешало им дружить. У одной из Валерий были каштановые волосы, синие глаза и внешность благородной девицы из Смольного института. Ко всем этим замечательным чертам прилагались добрый нрав и сдержанность. За ангельским же личиком и светлыми локонами её полной тёзки скрывался бесёнок, который то и дело отплясывал лихие танцы на зелёном поле переменчивых глаз своенравной девушки.

- Ты почему тут околачиваешься, а, Блинков? Ты же в аппаратной быть должен!  У нас предсеансовая работа через десять минут начнётся. Иди и готовь части из «Морозко» к показу. Если перепутаешь что-нибудь – пеняй на себя!  Завтра в кинотеатре собрание будет, на которое Излуцкий прийти должен. Всё про тебя начальству расскажем! – не осталась в долгу Лера Светленькая. Строгая отповедь разгневанной Бабочки заставила любопытного механика незамедлительно ретироваться.
- Заходи, Серёжа, - пригласила художника Лера Тёмненькая, вытирая выступившие от смеха слёзы.
- Добрый день, девушки! Вы что же, действительно на телевидении счастье пытали? – поинтересовался гость.
- Вчера ходили на кастинг, но без особого успеха. Со мной пообещали связаться в будущем, это у них такая вежливая форма отказа. А вот Лере сказали, что когда начальство компании примет решение создать аналог передачи «Спокойной ночи, малыши», то они её сразу же пригласят из-за убаюкивающего голоса, представляешь? И даже телефон оставить попросили, – поделилась новостью Лера Тёмненькая.
- Будем ждать появления новой звезды на телевизионном небосклоне! – художник склонил голову в шутливом поклоне.
- Ну и чем ты от Блинкова отличаешься, Фёдоров? – с ехидством в голосе отпарировала Лера Светленькая. – Вместо того, чтобы нам помочь и Деда Мороза сыграть, слоняешься без дела по кинотеатру. Могли ведь и договор через бухгалтерию провести, денег бы заработал. А так нам пришлось два дня на телефоне провисеть, чтобы Локтионова из драмтеатра пригласить, который теперь из буфета не вылезает.
- А Незнайку вам сыграть не надо? – поинтересовался художник. Углядев на шкафу, в котором хранился реквизит, широкополую голубую шляпу сказочного героя с бахромой светлой чёлки, он ловко надел её на голову и прошёлся по кабинету, отбивая чечётку, словно заправский танцор. Шляпа, устроившись на его тёмных волосах, словно по волшебству трансформировалась в мексиканское сомбреро, сходство многократно усиливалось тщательно подстриженной бородкой молодого мужчины.
- Репетируете? – с этим вопросом на пороге кабинета появился субъект с испитым лицом провинциального актёра-неудачника, одетый в куртку-аляску, из-под которой торчали худощавые ноги в вытянутых на коленях спортивных трико, заправленных в красные театральные сапоги.
- Нет, вас из буфета поджидаем, - осадила его Лера Светленькая. А затем скомандовала, поднимаясь со стула: «Всё, время вышло! Быстренько костюм надеваем – и за работу!». Через пять минут из зрительного зала уже донеслась реплика Деда Мороза: «Здравствуйте, ребята! Долго же я до вас добирался! Подскажите, где это я? В Казани? Ах, в Рязани!». Вовлечённая в новогоднее представление детвора вторила артисту звонкими голосами.  «Всё-таки молодцы девчонки, горят на работе», - подумал художник, возвращаясь к себе в мастерскую.

В результате причудливой планировки здания творческая резиденция оформителя получила место прямо напротив туалета. Несмотря на малоприятное соседство и отсутствие окон, комната была просторной и светлой благодаря тщательно продуманному освещению, а зеркальная стена оптически увеличивала пространство. С афиш, выпущенных Госфильмофондом СССР, улыбались звёзды ушедшей эпохи, а на мольбертах стояло несколько незавершённых работ художника. «Заканчивай, Фёдоров, дурака валять. Разберись со своей личной жизнью, прекращай жить в подвешенном состоянии: это тебя до добра не доведёт», - с этими мыслями художник засучил рукава и принялся заполнять заранее нарисованные контуры афиши к новой комедии «Самая обаятельная и привлекательная» на полотне, лежащем на выложенном плиткой полу. Когда милое, немного растерянное лицо Ирины Муравьевой вынырнуло из белизны загрунтованного холста, в дверь постучали. Вместе с запахом хвои и радостным оживлением детского праздника в мастерскую вошёл сияющий Данила.
- Отстрелялись, Сергей Романович, на сегодня с «ёлками» покончено!
- Как всё прошло, Даня? Дед Мороз-то не подвёл?
- Не, чувак - профессионал, меру знает. Ну, конечно, принял немного «на грудь» перед началом, не без того. С собой, наверное, что-то крепкое принёс, да в буфете бутербродами закусил. Новогодний «чёс» - дело изнурительное, не каждый без допинга с такой нагрузкой справится.
- Слушаю я тебя и диву даюсь, как складно и по-взрослому ты мысли свои выражать умеешь…
- Спасибо, Сергей Романович. Если честно, то мне, правда, нравится с людьми разговаривать. Я в политику пойти хочу.
- Тогда, Данила, тебе надо книги по истории и праву читать, тут только одной школой марксизма-ленинизма не обойдёшься. В стране подули ветры перестройки, думаю, что они в будущем большие перемены надуть могут.
- Вот-вот, Сергей Романович, волна надвигается, и надо её оседлать, удержавшись на гребне! А отец мне всё про армию талдычит, хочет, чтобы и я, как он, военным был. Дело уже до того дошло, что он всех дома по «струнке» строит. Гитару мою чуть на помойку не выбросил, я её, подругу семиструнную, еле спрятать успел…
- Так приноси её сюда, Даня.  Будешь играть, когда захочешь. Ключи от мастерской я у Варвары в подсобке оставляю, место схрона тебе покажу. Список литературы для чтения тоже набросаем, надо только подумать немного. Лучше, наверное, с лекций Василия Ключевского по русской истории начать, я с Сашей посоветуюсь.
- А Саша скоро прийти должна?
- Жду её с минуты на минуту.
- Ладно, Сергей Романович, пойду я. Вам ведь ещё афишу закончить надо. Муравьева-то у Вас, как живая получается!
- Она актриса замечательная, вот и выходит хорошо. Просто надо любить того, кого рисуешь…

Саша появилась как всегда, неожиданно. Совсем как в тот, самый первый раз, когда силуэт тоненькой девушки, мокрой и счастливой, внезапно возник перед художником из пелены дождя. Капли унизали жемчужинками светлые волосы незнакомки и, свесив ножки, уютно устроились на тёмных копьях ресниц. А она и не собиралась их прогонять, улыбаясь хмурому, серому дню, который стал светлеть и прихорашиваться, словно застыдившись своей неприглядности. Так, с улыбкой, она и вошла в жизнь художника, изгнав воспоминания о тех других, которые когда-то были здесь до неё.

Взяв женщину за плечи, художник развернул её перед зеркалом, залив потоками света бесконечно милое лицо возлюбленной.  И, словно священнодействуя, начал таинство превращения скромной учительницы истории в Венеру Боттичелли, бережно освобождая хрупкое тело от оков одежды, словно отделяя жемчужину от мантии моллюска, чтобы явить миру совершенство её перламутровой плоти. Последней была сброшена на пол меховая шапочка, разлив по обнажённым плечам Венеры лёгкие струйки светлых волос. Завершив превращение, художник нарисовал в воздухе раковину, в которую сначала поместил любимую, а затем вошёл в неё сам, чтобы слиться с сотворённой им богиней в неистовом полёте…

- Саша, милая, ты так мне нужна, - говорил Сергей, одевая возлюбленную и возвращая ей тем самым статус земной женщины. -  Я не живу без тебя, а просто растягиваю время до твоего прихода. Писать совсем перестал, за месяц ни одной работы не закончил. Давай всё бросим и уедем, куда ты захочешь. Нуждаться ни в чём не будем, картины мои хорошо продаются, я вдыхаю жизнь в то, что пишу, мне какая-то сила дана. Да ты ведь сама всё знаешь…
- Не торопи меня, Серёжа, прошу тебя. Сколько раз я собиралась мужу о нас рассказать, да духу не хватает: он какой-то потерянный, словно не в себе. Это ведь всё равно, что раненого добить. За тебя я спокойна, ты – сильный.
- Что мне надо сделать, чтобы ты от него ушла? Потерять руку или ногу? Ослепнуть? Слепого меня любить будешь, дорогая? Ведь тогда мне без тебя точно не выжить!
- Господь с тобой, Серёжа, я и не знала, что ты такие вещи говорить можешь. Мне с тобой страшно становится.
- Если страшно, то уходи, насильно удерживать не буду. Как-нибудь разберусь со своей жизнью, так больше продолжаться не может.

Саша ушла, а горькие, будто полынь, слова продолжали висеть в воздухе. Художник рванул ворот рубашки и вышел из мастерской. За приоткрытой дверью подсобки возилась, гремя вёдрами, уборщица Варвара, костеря зрителей за учинённый в туалете беспорядок. «Как-то у нас здесь и в самом деле неприглядно очень, - подумал Сергей. – У меня хоть мастерская с зеркалами и афишами есть, а у Варвары что? Вёдра, швабры да тряпки. Несправедливо это». Принеся из студии шпатель, он стал счищать со стен побелку, подготавливая их к грунтовке. На следующий день в кинотеатре у входа в мужской и женский туалеты появились Влюблённый и Мадемуазель.

Глава 2: Влюблённый и Мадемуазель

Художник взял воображаемую кисть, чтобы слегка подсветить завитки волос на затылке Мадемуазель, но отослал её обратно в пространство, почувствовав чьё-то присутствие за спиной. Обернувшись, он увидел уборщицу Варвару. Лицо пожилой женщины, обычно напоминающее сморщенное, чудом пережившее зиму яблоко, разгладилось и помолодело. Прикоснувшись к руке мужчины, она сказала, выпуская наружу нежданно залетевшую в сердце радость: «Серёженька, а красавец-то, которого ты нарисовал, улыбнулся мне со стены!».
- Да, он такой… Улыбчивый! Вот только в любви ему не везёт. А ты как меня нашла, Варвара Петровна?
- Соскучилась и пришла, Серёженька…
- Давай-ка обратно пойдём, Варварушка, тебе сюда рано ещё. Не будем пока временные потоки без нужды соединять, а то как бы не произошло чего.
- Хорошо, Серёжа, я согласна, пойдём домой…
Художник положил руку на худенькое плечо прильнувшей к нему старушки и они вместе зашагали в прошлое, к себе в кинотеатр…

В тот день уборщица Варвара стала первой, кто увидел Влюблённого и Мадемуазель. Следом в мастерскую к Сергею зашла и директриса «Родины». Татьяна Ивановна просто хотела напомнить художнику о собрании коллектива, которое должно было с минуты на минуту начаться на втором этаже, но была поражена в самое сердце оригинальностью настенной живописи.
- Ну, Сергей Романович, облагородил ты туалет! Это же надо было такую красоту нарисовать, словно в девятнадцатый век переносишься. Может, народ и вправду будет себя теперь аккуратнее вести, а то Варвара Петровна жалуется, вон даже увольняться собралась.
- Теперь не уволится, Татьяна Ивановна, сама мне сказала.  А что мы сегодня обсуждать будем?
- Собрание по итогам года, да и некоторые текущие проблемы надо обговорить. Излуцкий мне утром позвонил, жду его с минуты на минуту.

Коллектив кинотеатра «Родина» почти в полном составе с удобством расположился на золотистых плюшевых креслах неподалёку от зимнего сада. «Под сенью пальм и сикомор», - процитировала классиков одна из Бабочек, начитанная Лера Тёмненькая. Паша Блинков привычно занял место в первом ряду, демонстрируя ноги в стоптанных комнатных тапочках.  В руках киномеханика бойко мелькали спицы, свивая яркие клубки шерсти в полотно будущего свитера. Татьяна Ивановна недовязанный шедевр незамедлительно конфисковала. Блинков хотел было возмутиться, да вовремя вспомнил про грядущую квартальную премию и прикусил язык. 
- Доброе утро, товарищи! – обратилась к народу директриса. – Сегодня на повестке дня подведение итогов года, трудовая дисциплина и субботник по помывке пальмы.
- Да, Татьяна Ивановна, пальма-то у вас, действительно, запылилась, - поддержал руководительницу подошедший начальник Областного управления кинофикации Иван Николаевич Излуцкий. По мнению острой на язык Бабочки Леры Светленькой, начальник походил на Огурцова из «Карнавальной ночи». Но это было не более, чем измышление злокозненной девицы, на самом же деле Излуцкий внешностью больше походил на артиста Хвылю в образе Деда Мороза. Вот только в голосе Ивана Николаевича время от времени действительно проскальзывали «огурцовские» нотки. 

Высокая веерная пальма была достопримечательностью детского кинотеатра. Росла она в огромной деревянной кадке в центре зимнего сада, детвора водила вокруг дерева хороводы, а влюблённые парочки ещё до начала последнего сеанса находили убежище под сенью её широких, похожих на опахала листьев. Пальму, обливаясь слезами, передала в дар кинотеатру отъезжающая в Израиль на постоянное место жительства пожилая зрительница, дочь которой категорически отказалась приютить ботаническую редкость в своей малогабаритной квартире. В кинотеатре экзотическое древо буквально расцвело и разрослось до немыслимых размеров.

- Как только вы её мыть будете, вот в чём вопрос, - добавил Излуцкий.  – Тут ведь подъёмник, наверное, потребуется. Ну да ладно, поможем, всё решаемо. А вот что это у вас за Третьяковская галерея у туалетов возникла? Я подошёл и прямо глазам своим не поверил! Здесь, наверное, Сергей Романович руку приложил.
- Иван Николаевич, если вы против, то я фигуры закрасить могу. И буквы «М» и «Ж» тоже восстановлю, – ответил начальству художник.
- Нет, не против, я очень даже – за! Вот только почему ты их в цилиндр и кринолины нарядил? Мог бы и «совремённых» юношу с девушкой нарисовать, наших, советских. А не этого пижона с тросточкой.
- Рабочего и Колхозницу, - прошептала, давясь от смеха, сидящая за спиной у художника Лера Светленькая.
-  Хочется думать о высоком, Иван Николаевич, - парировал Сергей.
К чести Излуцкого, продолжать дискуссию о рисунках у туалета он не стал, перейдя к насущным проблемам.
- Ну да ладно, это не принципиально.  Главное, что Новый год с хорошими результатами встречаете. План по детскому зрителю кинотеатром выполняется, методисты молодцы, активно со школами микрорайона работают. «Госкино» для новогодних ёлок хороший фильм «Егорку» выделило, - продолжил начальник. – А вот с чем дальше работать будем, ума не приложу. Я им говорю: «Дайте мне красавицу, дайте Ирину Мирошниченко!», а они всё клоунов каких-то присылают. 
- Иван Николаевич, у нас с Валерией Николаевной идея появилась. Возможно, что она вам интересной покажется, - обратилась к начальнику Лера Светленькая.
- И в чём же ваша идея заключается? Точку зрения молодёжи всегда полезно выслушать.
К предложениям Бабочек Излуцкий относился неизменно серьёзно: девицы говорили исключительно по делу и вносили живую струю в несколько застоявшийся воздух Областного управления кинофикации.
- Мы думаем, что нужны новые формы работы со взрослым зрителем. Ну, например, если бы нам дали право исключительного показа нового фильма для молодежи хотя бы на пару дней до его широкого проката, то мы бы могли ночные сеансы провести. Разумеется, с ретроспективой творчества режиссёра. Музыкантов бы наших, рязанских, пригласить могли, пусть бы в фойе до начала сеанса играли. Да тут вариантов, на самом деле, много.  Всё от тематики фильма зависеть будет.
- Молодцы, Валерии Николаевны, очень интересное и дельное предложение! Будем в этом направлении работать. А Ирину Мирошниченко я всё равно пригласить попытаюсь, - расставил точки над «и» Излуцкий. Видать, красота популярной актрисы крепко запала ему в душу.
Мирошниченко в Рязань так и не приехала. Зато на премьеру комедии «Самая обаятельная и привлекательная» удалось заполучить любимца всех женщин Советского Союза - Александра Абдулова.
 
Художник шёл на работу вдоль вереницы желающих приобрести билеты на творческую встречу со звездой, причем голова очереди исчезала в кассовом фойе кинотеатра. В очереди в основном стояли молодые женщины, когда-то попавшие под гипноз глаз романтического юноши Медведя из «Обыкновенного чуда», да так и не сумевшие из-под него выбраться. С трудом добравшись до входной двери, оформитель поздоровался с большеглазой билетёршей Валей и вошёл в просторный вестибюль, где нос к носу столкнулся с выходящей из кабинета администрации знаменитостью. Татьяна Ивановна, раскрасневшаяся и взволнованная, вела Абдулова в методический кабинет, чтобы познакомить его с Бабочками, которые и отвечали за организацию встречи артиста с рязанским зрителем. Художника они, конечно, просто не заметили, не до того было. Сергей сел на примостившуюся у двери скромную банкетку, обтянутую искусственной кожей, и стал терпеливо ждать дальнейшего развития событий. 

Через несколько минут обе Бабочки вышли из кабинета. Лера Светленькая заговорила с подругой громким шёпотом «театрального злодея», из-за которого серебристые колокольчики, обычно звенящие в её голосе, мгновенно увяли.
- Лера, прости, но я этого пижона представлять не буду. Такое разочарование! Нет больше Медведя с глазами раненого оленёнка, да никогда, наверное, и не было. Он в точности такой же бабник, как и его герой Володя Смирнов из «Из самой обаятельной и привлекательной». Укротитель Элик из цирка, смех, да и только! Ты посмотри, что творит, это же просто уму непостижимо! При такой красавице жене ни одной юбки не пропускает: не успел войти, как тут же стал мою подругу Вику клеить, и даже листок с номером телефона и домашним адресом ей в руку сунул.
- А что ты от него ожидала, Лера? Все знают, что не следует ассоциировать артиста с его героем, это прописная истина!  Он красивый и знаменитый, женщин любит. Так что теперь, судить его товарищеским судом за это? – спросила у подруги рассудительная Лера Тёмненькая.
- Думаю, что здесь ни один суд уже не поможет. Ну так что, представишь Абдулова?
- Чего только ради дружбы не сделаешь! – улыбнулась синеглазая Бабочка.
- Спасибо, я этого не забуду! Тогда я в зал пойду, ладно? Там уже наши девчонки пришли, я им места в проходном ряду оставила, пришлось даже у Татьяны Ивановны разрешение на бронирование для кассы подписывать. Ой, что творится… - с этими словами Лера Светленькая направилась в зал, решительно постукивая каблучками.
Художник перехватил её у самого входа.
- Милая девушка, я стал невольным свидетелем вашей беседы с коллегой. Простите, но я так и не понял, что же вызвало у вас такое возмущение. Может быть, тот факт, что артист оказал предпочтение вашей подруге? Поправьте, если ошибаюсь…
- А мы, оказывается на «Вы» теперь? Фёдоров, неужели ты думаешь, что я потрачу остатки своей молодости на безответную любовь к престарелому ловеласу? – сказала Бабочка, смешно наморщив нос. – Поверь, что у меня есть намного более интересные занятия. Ладно, кончай ехидничать, Серёжа. Пошли вместе выступление и фильм смотреть.

В фойе прозвенел последний звонок, обещая истомившимся в ожидании зрителям скорую встречу с кумиром. Нетерпение народа росло, поэтому появление на сцене одетой в бордовое с серебряной отделкой платье Леры Тёмненькой вызвало дружные аплодисменты. Бабочка приветствие приняла как должное и с профессиональной раскованностью начала рассказывать публике о творчестве молодого режиссёра Геральда Бежанова и его новой комедии. Заканчивая короткое вступительное слово, она бросила в зал заветные слова: «Представляю вам исполнителя одной из главных ролей - актёра театра и кино Александра Абдулова!». Долгожданный гость, энергичный и порывистый, как и его герои, внезапно появился на сцене, словно материализовавшись из мягкой сердцевины бархатного занавеса. Высокий и стройный, с выразительным ртом и глазами романтического героя, пытливо взирающими на мир из-под забрала тщательно подстриженной блестящей челки, он был сказочно хорош собою.  Зал разразился бурей аплодисментов, вызвавших такое движение воздуха, что, казалось, зрители, сидящие на балконе, вот-вот обрушатся прямо на головы расположившихся в партере счастливчиков.
 
Потревоженные пылинки начали ткать узор времени в свете прожекторов, падающих на лицо артиста. Невидимый режиссёр отдал команду: «Мотор!», не спрашивая согласия знаменитости на участие в съёмке. Молодую гладкую кожу мужчины изрезали морщины и рубцы, седина прошлась в танце по вискам, заодно присыпав пеплом усталости звёздный блеск глаз. Оформитель огляделся по сторонам, с удивлением осознав, что эти изменения были видны только ему. Абдулов уже закончил отвечать на вопросы зрителей и даже пошёл «в народ», щедро раздавая улыбки и автографы, а художник всё продолжал считывать послание судьбы, начертанное в воздухе иероглифами из пляшущих пылинок…

Субботник по помывке пальмы состоялся через две недели после знакового сеанса. Излуцкий своё обещание выполнил, пригласив на помощь коллективу рабочих из совхоза «Озеленитель», которые, взобравшись на лестницы-стремянки, ловко и быстро вымыли почти достигшую потолка здания верхушку экзотического древа. На молодёжь кинотеатра была возложена почётная миссия по омовению нижних ветвей. Бабочки к порученному делу отнеслись серьёзно, а вот неугомонный Блинков, стремясь привлечь их внимание, внёс дезорганизацию в рабочий процесс. В качестве подсобного орудия он выбрал мокрую и грязную тряпку, которую и метнул в Леру Светленькую. Описав траекторию, тряпка угодила в лицо шофёру Леониду Андреевичу. Спасаясь от гнева пострадавшего, Блинков ретировался в киноаппаратную, где и укрылся от справедливого возмездия.

Бабочки вернулись к себе в методический кабинет, прихватив по дороге электрический чайник и коробку конфет из бухгалтерии. Наливая чай в высокие фаянсовые чашки, украшенные незабудками, Лера Светленькая обратилась к подруге: «Лера, я хочу тебе кое-что рассказать. Только обещай, что отнесёшься к моим словам серьёзно».
- Я всегда отношусь серьёзно к тому, что ты говоришь. Надеюсь, что ничего плохого не случилось?
- Пока ещё нет... Лера, ты знаешь, что я человек адекватный, и у меня всё в порядке с головой.  Устойчива к гипнозу, видения по ночам меня не посещают, галлюцинациями тоже не страдаю. Но то, что случилось сегодня, логическому объяснению не поддаётся. Представляешь, я сегодня шла к Фёдорову за реквизитом для викторины и засмотрелась на джентльмена с тросточкой, которого он у входа в мужской туалет нарисовал. Знаешь, что дальше произошло? Он со стены укоризненно так головой покачал, словно сказать хотел: мол, что это вы, девушка, меня так пристально разглядываете. Неужели все-таки померещилось?
- Не померещилось, Лера. Я тоже вчера кое-что заметила, просто тебе рассказывать не стала, думала, не поверишь. Мадемуазель, которая у женского туалета нарисована, слегка голову повернула, и я увидела её глаза. Они голубые, представляешь?
Бабочки переглянулись.
- Колдун! – сказала, округлив глаза, одна.
- Волшебник… - поправила другая.

Глава 3: Любовь – не картошка

От запаха, выплывающего из принесённых Сашей судков, кружилась голова.
- Ты даже сюда свою стряпню принесла… Неужели ты думаешь, что я забыл тот день и наш с тобой последний разговор? Уж сколько лет я ношу эту тяжесть, будто вериги, сам на себя покаяние наложил… Саша, Сашенька, прошу тебя: не напоминай мне об этом…
Женщина, которую художник никогда не переставал любить, подошла к двери и, обернувшись, вновь произнесла те самые, превратившиеся в заклятье слова: «Я приготовила этот обед с любовью для тебя, Серёжа. Ты и решай, что с ним делать». И ему снова пришлось последовать за ней в тот далёкий день, память о котором он так ненавидел…

Зима уже смирилась с приходом весны, и у слегка подтаявшего снега появился аромат арбузной свежести. Саша открыла дверь в мастерскую, стряхивая снежинки, отчаянно продолжающиеся цепляться за каблуки её сапожек. Поставив пирамидку из алюминиевых судков на стол, она радостно улыбнулась любимому.
- Что это ты принесла, Саша? Напоминает эскизы к курсу «Приём пищи в советской живописи». Точно! У Мая Данцига есть такая картина «Обед в рабочей столовой», твои судки словно с неё сошли.
- Я тебе покушать принесла, Серёжа: борщ и котлеты с гречкой. Всё свежее, только приготовила, ты ведь, наверное, ничего ещё сегодня не ел.
Художник подошёл к возлюбленной и прикоснулся губами к виску, вдыхая аромат кожи. Лицо его помрачнело: пушистые волосы женщины пахли кухней.
- Саша, от тебя должно пахнуть морем и солнцем, снегом, в конце концов, а не борщом! Мне муза нужна, а не кухарка. Ты от меня так откупиться, что ли, решила? Это совсем не то, что я от тебя жду.
- Быть твоей музой нелегко, Серёжа. Боюсь, что мне такая тяжесть не по плечу.
- Да, крутиться у плиты на крошечной кухне в малосемейке на Шлаковом намного легче, это точно! Я тебе весь мир предлагал, жизнь свою к ногам бросил, а ты меня в ответ борщом с котлетами одарила.
Саша молчала, но радость уходила из её глаз, выключая за собою свет, словно рачительная хозяйка. А художник всё не мог остановиться, продолжая хлестать её по лицу обидными словами.
- Посмотри, в кого ты себя превратила: из «Венеры» Боттичелли - в «Повариху» Михаила Ткачёва. Ты серьёзно думаешь, что я голодаю? Здесь за углом - кафе «Снежинка», в котором молодые и весёлые девчонки работают. Они мне за улыбку, за набросок карандашом всё, что я ни пожелаю, приготовят. Я ведь в Рязани имя себе уже сделал. Жаль только, что ты этого не понимаешь...
Сергей безжалостно наносил удары в самые чувствительные места, стремясь ранить побольнее. Женщина с потухшими глазами встала со стула и направилась к двери.
- Судки свои тоже забери, они мне не нужны. Если оставишь, я твою стряпню Блинкову отдам!
Обернувшись, Саша сказала, прощаясь: «Я приготовила этот обед с любовью для тебя, Серёжа. Ты и решай, что с ним делать». Художник заметил мелкие морщинки, появившихся вокруг её светло-серых, почти прозрачных глаз. И подумал, что за каждую из них ему ещё предстоит ответить перед тем, кто из немыслимой глубины мироздания повелевает Земле вращаться вокруг Солнца и даёт Луне силу управлять морскими приливами…

- Ну, вот всё и решилось, - сказал художник, глядя в глаза своему отражению в зеркальной стене мастерской. – Теперь ты свободен, Фёдоров… Свободен от опостылевших нежности, тепла и заботы.  Свободен от будущего: ведь у тебя не родятся дети с бездонными серыми глазами, которых ты бы мог научить, как переносить на холст суть вещей. Кто и где тебя ждёт? Если только та старая ветла у дедовского дома в Старой Рязани, которой ты когда-то обещал вернуться.  Хоть её не обмани, пижон…

Взяв Сашины судки, он вышел из студии. В фойе кинотеатра было тихо и спокойно: кинолектории для школьников уже закончились, и теперь немногочисленные зрители смотрели в зале комедию «Любовь и голуби», реагируя смехом или сочувственными репликами на повороты сюжета. Словно в унисон разворачивающейся деревенской драме, из кабинета бухгалтерии плыла песня о любви доверчивой пассажирки к морскому капитану:
Однажды морем я плыла на пароходе том,
Погода чудная была, но вдруг случился шторм…
«Ах, ах, ах, туман в глазах, кружится голова, едва стою я на ногах, но я ведь не пьяна…» - с упоением выводили чуть вибрирующие женские голоса. Старший кассир Надежда Васильевна наконец-то развелась с мужем, выпивохой и бабником, чтобы найти утешение в крепких объятиях капитана круизного судна. В предчувствии скорого открытия сезона речной навигации и новых упоительных путешествий с милым она посылала звонкие нотки счастья в тесное пространство бухгалтерии. Ей вторила администратор Елена Алексеевна, которой радостное возбуждение подруги помогло забыть о потере дорогостоящей керамической скульптуры-цветочницы, вылепленной в виде симпатичного медведя умелыми руками Скопинских мастеров. Кинотеатр совсем недавно приобрёл этот роскошный предмет интерьера, случайно пострадавший от неосторожного обращения зрителей, и теперь администрация ломала голову над тем, как половчее списать разбитого мишку с баланса. 

От души порадовавшись тому, что хоть у кого-то личная жизнь складывается хорошо, художник отправился в аппаратную, чтобы осчастливить Блинкова дармовым обедом. Но рыжеволосого проныры там не оказалось. Вместо него сеанс проводила киномеханик Наташа Сыропоршнева, которая, обливаясь слезами, «на автомате» заряжала кинопроекторы бобинами с частями фильма. Монотонный гул работающих аппаратов обычно оказывал успокаивающее действие, погружая сотрудников в сон. Но сейчас это не работало: умиротворяющее урчание аппаратуры вызывало у девушки только новые потоки слёз.
 - Что случилось, Наташа? – спросил художник, ставя судки на неопрятный столик на высоких хлипких ножках, заставленный чашками и майонезными баночками с остатками домашнего варенья. 
В ответ девушка, не переставая плакать, кивнула на стоящий в углу дипломат, обтянутый искусственной кожей.
- И что там? Бомба с часовым механизмом? – поинтересовался оформитель.
- Хуже, - всхлипывая, ответила Наташа.
- Тогда, не иначе, как дрессированная кобра, - улыбнулся мужчина, открывая блестящие замки офисного портфеля. Из глубины дипломата прямо на пол аппаратной радостно выкатились тщательно вымытые и подобранные по размеру картофелины любимого рязанцами сорта синеглазка.
Художник удивлённо присвистнул. «Так вот, оказывается, где находятся те самые легендарные закрома Родины! Пополняем запасы на чёрный день?» - поинтересовался он у девушки.
- Это Ткаченко для Леры Светленькой в подарок притащил, представляешь, Серёжа? – сказала, утирая слёзы, Наташа. – Только два дня назад мне песни пел про то, что не любит её больше и совсем выбросил из головы. И я, дура, поверила ему… Про свадьбу разговор опять завёл. А вчера она, оказывается, ему улыбнулась и что-то приятное про глаза его синие сказала. Так теперь он весь день у методического кабинета её караулит, чтобы после работы до дома проводить разрешила.
- Не плачь, Наташенька, поверь, он к тебе вернётся. Миша Ткаченко нашей Валерии Николаевне не пара. Сама знаешь, по ней ещё и не такие люди сохнут.  Думаю, что твоя любовь испытание картошкой выдержит.  Мой случай гораздо тяжелее: я сегодня свою любимую убил…
- Как…убил?
- Словами, Наташа. Слова иногда острее ножа бывают…

Любовь была везде: выглядывала из сиреневых картофельных глазков, выплывала вместе со звонкими нотками из двери бухгалтерии, поднималась в воздух вслед за вкусным запахом из остывающих Сашиных судков. Отмахнувшись от неё, оформитель почти побежал к себе в студию, где и отвлёкся работой от грустных мыслей, колдуя над афишей для новой комедии «Кин-дза-дза!».  И надо сказать, что Евгений Леонов и Юрий Яковлев здорово помогли ему в этом, вынырнув из глубины песчаных дюн планеты Плюк на своём космическом корабле «пепелаце». К сожалению, радость художника длилась недолго: Любовь снова настигла его, выбрав из бесконечной галереи образов скульптурно вылепленное лицо Витюхи Дугласа.

Прозвище своё Виктор Мартьянов получил из-за практически полного сходства со знаменитым голливудским актёром Кирком Дугласом, создавшим образ легендарного предводителя восставших гладиаторов Спартака. У него было всё: и пронзительный взгляд хищной птицы, и брутальная полуулыбка, и знаменитая «дугласовская» ямочка на подбородке. К вышеперечисленному прилагались высокий рост и атлетическое телосложение, которое Мартьянов поддерживал на пике формы, часами «качаясь» в спортзале. Глядя на «Рязанского Спартака», женщины волшебным образом телепортировались прямо к раскинувшей бронзовые лучи звезде с именем знаменитого артиста на «Аллее славы» в Лос-Анджелесе. Так было до тех пор, пока жизненные пути Вити Дугласа и Бабочки Леры Светленькой не пересеклись на городском пляже жарким июньским днём, поставив жирную точку на спокойной и благополучной жизни атлета.
 
- Не помешаю, Серёнь? – поинтересовался Дуглас, заглядывая в полуоткрытую дверь студии.
- Чего уж там, заходи, Витя, - ответил оформитель. Набирающий известность художник и «двойник» легендарного Спартака были знакомы и пусть не тесно, но общались.
- Давай выпьем, Серёжа, - предложил Мартьянов, извлекая из недр пахнущей дорогим одеколоном спортивной сумки бутылку армянского коньяка. Вслед за легендарным напитком на столе появилась бумажная тарелочка с бутербродами, явно купленными в буфете кинотеатра.
- Я вообще-то не по этой части, сам знаешь, Витя. Я больше «про поговорить», но сегодня можно и выпить. Это ты вовремя зашёл, - подсуетился Сергей, доставая гранёные общепитовские стаканы из шкафа с инвентарём. – Что, Вить, тяжело тебе?
- Всю душу она из меня вынула, Серёга: и близко не подпускает, и уйти не даёт. Сегодня ведь должны были в ЗАГС пойти заявление подавать. Прихожу к ним в кабинет, а она мне прямо с порога и заявляет, что забыла паспорт. И вообще ей, мол, сейчас не до того. Она, видите ли, вся в творческих исканиях, сценарий пишет, - ответил атлет с тяжёлым вздохом.
- Мне кажется, что ты ей слишком много внимания уделяешь, Витя. Это иногда в отношениях с женщинами во вред идёт. А ты не пробовал на время исчезнуть и посмотреть, что дальше будет? С глаз долой – и с сердца вон. Глядишь, и забудешь про неё.
- Проходили уже, Серёжа. Было дело, затаился я на пару недель. Так она меня нашла, представляешь? Приехала ко мне домой в Соколовку с каким-то парнем, по виду не то военным, не то милиционером. Врать не буду, не знаю, он в штатском был. Что уж она там ему наплела, одному Богу известно. Он в сторонке стоял, а она мне мозги пудрила, про любовь свою рассказывала. А теперь для неё творчество важнее всего, вот как-то так…
- Да, тяжёлый случай…  Вить, а ты когда к ней в кабинет заходил, то случайно паренька такого круглолицего, с синими глазами, поблизости не заметил?
- Был там один такой, на банкетке у двери сидел. Но когда меня увидел, то сразу на второй этаж поднялся. А что? Ещё один Леркин поклонник?
- Да вроде того, наш киномеханик.  По нему там хорошая девушка Наташа слёзы в аппаратной проливает, а он у Сада Бабочек отирается. Пойдём посмотрим, где этот хмырь теперь?
Дуглас охотно согласился, и товарищи по несчастью отправились на поиски Миши Ткаченко, намереваясь вернуть неверного возлюбленного в объятия Наташи Сыропоршневой.

Киномеханика в окрестностях методического кабинета не оказалось. Высокому Мартьянову пришлось чуть ли не вдвое сложиться, чтобы заглянуть в дверной глазок. «Похоже на то, что подглядывание за Бабочками становится доброй традицией у мужской части коллектива кинотеатра, - отметил художник. И добавил: «Ну что там, Вить?»
- Сидит кукла, карандаш грызёт и в стену таращится. Похоже, что одна, - шёпотом ответил Дуглас распрямляясь.
- Сейчас мы её выведем из творческого ступора! – с этими словами захмелевший оформитель толкнул дверь и, встав на четвереньки, заполз в кабинет. Лера Светленькая бросила на него рассеянный взгляд и отвернулась.
Такого пренебрежения сердце художника вынести не могло. Только теперь он осознал всю глубину страдания Вити Дугласа. Стремясь сделать хоть что-нибудь, чтобы разбить воздвигнутую надменной Бабочкой стену отчуждения, оформитель подполз к её стулу и неожиданно для себя самого укусил девицу за ногу чуть повыше округлого, обтянутого тугим нейлоном колена. Лера Светленькая в ответ даже и бровью не повела.  Тряхнув волной пушистых волос, она бойко застучала по клавишам пишущей машинки в порыве вдохновения. Смущённый художник выполз за дверь.

- Нет, Серёга, это просто уму непостижимо! Теперь ты сам увидел, какая она: Железная Леди, хуже Маргарет Тэтчер. Я ей недавно так и сказал: «У тебя сильный характер, ты способна вылепить из меня своё жалкое подобие…» - расстроенный Витя Мартьянов как-то сник, побледнел и утратил сходство со знаменитым актёром.
Приглядевшись к товарищу по несчастью, художник сказал Дугласу: «Витя, проблема заключается в том, что в одежде и без загара ты на Спартака уже не очень похож. Вы ведь, по слухам, с Лерой на пляже познакомились? Вот если бы ты мог круглый год ходить в плавках, с отливающим бронзой торсом, то она уже давно твоей была».
- Кончай стебаться, Серёжа, не смешно…  А как у тебя с Сашей дела, решили что-нибудь?
- Решили, Витя. Она с мужем остаётся, а я пишу заявление об уходе и пакую рюкзак. Много добра не нажил, жизнь в общаге к накопительству не особо располагает.
- И куда теперь? В Москву, за славой?
- Вот он – образец стереотипного мышления! Ничему тебя, Витя, жизнь не научила. Известность, она ведь, как женщина: если не обращать на неё внимания, станет за тобою по пятам ходить. Нет, я домой, в Старую Рязань, поеду.  Отец написал, что дедовский дом совсем покосился: надо его или перестраивать, или сносить.
- Не скучно тебе будет в селе-то жить?
- Скучно? А ты в этом селе был когда-нибудь? Там от земли свет идёт, там в каждом камне сила прошлого заложена. Дедов сад прямо на городище Старой Рязани выходит. Знаешь, что сказал один большой художник, которого я уважаю? Вот послушай: «Вы даже не представляете, что это такое: жить, соприкасаясь с историей земли. Это великое чудо! Тебе столько силы даётся».  Вот за ней я туда и вернусь…
- А как же пацанчик, с которым ты дружишь? Ему без тебя плохо будет.
- С Даней мы это уже проговаривали: он будет ко мне по выходным с ночёвкой приезжать. Не на Марс ведь улетаю, тут от города до Старой Рязани пятьдесят километров всего. Родители его возражать не станут. Я у них недавно в гостях был, так отец нормальным мужиком оказался. Просто они с Данилой характерами похожи, вот у них коса на камень иногда и находит.   
- Всё правильно, Серёга: своих не бросаем! -  Дуглас продолжал говорить, обращаясь к собеседнику, но тот его уже не слышал. Раскинув руки, он летел вместе с оседлавшим молнию русским витязем над крутым окским берегом. Следом за ними, касаясь облаков, журавлиной стаей плыла вереница картин, которые художнику ещё предстояло написать…

Глава 4: У Старорязанского городища

- Дед, а как нарисовать воду? – спрашивает темноволосый мальчик, всматриваясь в сруб колодца, в бездонной глубине которого прячется ключевая вода.
- Чтобы нарисовать воду, стань каплей, – отвечает мужчина с выбеленными временем висками, вращая ручку вертела.
- Чтобы нарисовать птицу, стань её глазами. Чтобы передать движение воздуха, стань листком на ветру, - говорит старик внуку, ставя на колодезный сруб наполненное до края ведро.
Мальчик делает пару глотков и, всматриваясь в своё отражение, задаёт самый важный вопрос: «А кем мне надо стать, чтобы маму нарисовать?»
- Чтобы нарисовать маму, никем становиться не надо, ты и так – часть её. Был, есть и будешь… - сильная рука деда гладит ребёнка по голове, бережно касаясь волос.
Мальчик счастливо улыбается старику и, обернувшись капелькой, возвращается назад к своему отражению в ведре с ключевой водой, чтобы, слившись с ним, вступить в новый день. Он несёт с собою краски, собираясь раздать их всем, кого любит, каждому - свою…

Художник окатывает студёной колодезной водой подошедшего Даню, который с криком отпрыгивает на безопасное расстояние.
- Сергей Романович, ну что вы, как маленький! Холодно же!
- Я не маленький, а большой и счастливый, Данила-мастер! Какие же мы с тобой всё-таки молодцы: колодец почистили, сад в порядок привели. Ты только посмотри: деревья все в цвету стоят, в августе яблочки с тобой есть будем. Вон та, высокая – дедова любимица мельба, у неё же не яблоки, а брызги шампанского, от одного только запаха голова закружится. Мужики сегодня ещё и баню доделать обещали. Всё, теперь можно в Фатьяновку за вещами ехать, до осени в бане поживу, а там, глядишь, ребята и мансарду достроят. – Художник ласково похлопал дерево по шершавому стволу, любуясь опавшими лепестками яблоневого цвета, похожими на миниатюрные ягодки полевой клубники на малахитовом блюде весенней травы. 
- А если вы в здесь, в Старой Рязани, жить будете, то как же я до вас доберусь? – задумался Данила.
- Да так же, как и раньше: сначала в Фатьяновку к родителям, а оттуда – ко мне на велосипеде. Транспорт я тебе со следующего гонорара куплю, - рассеял сомнения друга художник.
- Договорились, Сергей Романович! На обед мы скоро поедем? А то у меня в животе так бурчит, что даже кот перепугался. Вон, на ветлу залез и на ветке устроился, наблюдает.
Сибирский кот Степан расслабленно лежал на одной из нижних ветвей могучей, с перекрученным от старости стволом ветлы, не забывая при этом сканировать окружающее пространство зорким жёлтым глазом. О том, что хитрец только притворяется спящим, свидетельствовал его пушистый, совершающий вращательные движения хвост.    
 - Сейчас прямо и поедем, Даня. Пообедаем, передохнём, а потом я тебя домой в Рязань отвезу. Занятия на курсах ни в коем случае пропускать нельзя. Не забыл, что тебя родители ко мне только на этих условиях отпускают?
- Забудешь тут, когда каждую минуту напоминают… Сергей Романович, давно уже спросить хочу, что это у вас за медальон такой? Не могу понять, из чего он сделан.
- Дед подарил, - ответил художник, поправляя подвеску на серебряной цепочке, очертившей светлый полукруг на его загорелой коже. -  Он как-то по весне в саду кремневый наконечник стрелы нашёл и в серебро оправил. Хотел, чтобы «стрелка громовая» моим оберегом была. Только от собственной глупости ни один амулет не убережёт.
- Это вы всё про Сашу думаете?
- Про неё, Даня. Как вспомню, что ей наговорил тогда, так в глазах темнеет. Учись на моих ошибках: не давай уйти тем, кого любишь…

Друзья подошли к припаркованному у забора внедорожнику «Нива» светло-серого цвета.  Сорвав янтарный, пахнущий мёдом цветок одуванчика, Данила сказал: «Сергей Романович, помните, как вы говорили мне, что машины тоже могут улыбаться и что их улыбки становятся заметней в дождливую погоду, когда они фары зажигают. Так вот ваш «кроссовер» не улыбается, у него серьёзное лицо».
- Но согласись, что оно очень даже приятное, - ответил художник, распахивая дверь. – Давай залазь, пассажир!
Машина плавно снялась с места и покатила по ухабистой дороге, ловко огибая рытвины. Уже через пятнадцать минут Сергей остановил автомобиль у дома с улыбчивыми голубыми глазами-окнами, в палисаднике которого отсвечивали кремовым и бордовым цветом тугие головки полураскрытых пионов.

Прихлёбывая густую, пахнущую укропом деревенскую окрошку, Данила лишний раз отметил, как сильно мать художника Мария Григорьевна напоминает датскую принцессу Дагмар, давшую жизнь последнему российскому императору. То же нежное, удлинённое лицо с тёмными росчерками бровей, те же бархатные глаза. Да и двигалась она плавно, словно танцуя. «А что удивляться, если Сергей Романович сам на Николая Второго похож, - подумал парень, потянувшись к принесённой Марией Григорьевной расписной керамической тарелке с пирожками. Поставив в центр стола бело-голубой молочный кувшин, женщина присела на массивный, с резной спинкою стул и спросила: «Ну, какие новости у вас, ребята?».
- Всё идёт по плану, мам, - ответил Сергей. – Сегодня бригадир шабашников из Кутуково приезжал. Посмотрел дом и сказал, что наши фатьяновские мужики хорошо фундамент поправили, там ведь только одна угловая опора подмыта была.  Да и сруб – брёвнышко к брёвнышку, дед его на совесть строил, смотрел на годы вперёд. Для внуков и правнуков, наверное, старался…  Бригадир уверен, что сруб вес надстройки выдержит, на следующей неделе крышу разбирать начнут. Мне теперь срочно эскиз мансарды делать надо.
- А что там будет, сынок?
- Мастерская и спальня, мама. Чтобы и работать ничто не мешало, и отдохнуть можно было.
- Сергей Романович хочет, чтобы его дом был на усадьбу академика Пожалостина в Солотче похож. И чтобы там мхом и тмином, как в рассказе Паустовского, пахло, - вступил в разговор Данила, откладывая в сторону пирожок с картошкой.
- Ну, если как в рассказе, то тогда вам потребуется такую же рыжую таксу для полного соответствия завести, - улыбнулась Мария Григорьевна.
- А что, непременно заведём.  Правда, Сергей Романович? Кот Степан у нас уже есть!
- Я тут, Серёжа, одну твою картину продала. Мужчина молодой приезжал, машина дорогая, но номера не московские, – сказала женщина, передавая сыну объёмистый пакет.
- Это хорошо, мама, мне деньги сейчас очень нужны. Цену сбить не пытался?
- Нет, сынок. Как только увидел, что с яблонь на картине цвет опадает, так сразу всю сумму и выложил. А ещё просил тебя портрет по фотографии нарисовать, задаток вот в конверте оставил.
- Дай-ка мне, мам, на фото взглянуть, - попросил Сергей.
С кусочка глянцевой фотобумаги на художника смотрели выразительные тёмные глаза. Полные, чувственные губы незнакомки слегка улыбались ему. Длинные пальцы девушки касались светлых, плащом ниспадающих на хрупкие плечи волос, слегка отводя их от лица.
- Чтобы нарисовать женщину, надо стать мужчиной, который её любит, - задумчиво произнёс художник. – Что ж, в эту женщину можно влюбиться. Когда он за портретом вернуться хотел?
- Через две недели. Успеешь, сынок?
- Надо успеть, мама.
- Сергей Романович, - обратился к товарищу Даня. – Мы с вами уже столько лет дружим, а я до сих пор не знаю, как вы свои картины оживляете. Вы мне каждый раз другое говорите!
- Я ведь тебе много раз объяснял, что тут всё дело в том, как краски на холст накладывать. Надо, чтобы многослойное изображение получалось, как на голограмме. Помнишь японские открытки? Повернёшь их под другим углом, и бабочка крыльями взмахнёт. Или красавица в кимоно подмигнёт и улыбнётся.
- Ну вот, вы опять за своё: каждый знает, что картина получается, когда краски на холст наносят… - насупился паренёк.
- Даня, ему дедушка секрет своих красок передал. Серёжа ведь с малолетства у него учился. Николай Георгиевич замечательным художником был и человеком хорошим, ко мне, как к дочери, относился. Мне даже мать как-то сказала, когда я ещё невестой была: «Ты, Маша, словно не за Романа, а за свёкра со свекровью замуж выходишь», - вступила в разговор мать художника.

Неспешную беседу прервал колокольчик велосипедного звонка, а затем кто-то прошёлся по двери костяшками пальцев, словно отбивая лёгкими палочками по тугому боку барабана знакомый каждому ритм «Спартак - чемпион!».
 «Это Алексей Трофимович, почтальон», - с улыбкой сказала Мария Григорьевна. А затем не то произнесла, не то пропела глубоким грудным голосом: «Заходи, Алёша, а то, не ровён час, в двери дырку простучишь!»
На пороге появился невысокого роста мужчина с брезентовой сумкой через плечо, поправляя фуражку пограничника с зелёным околышем.
- Добрый день честной компании! – поздоровался почтальон, оглядывая сидящих за столом яркими голубыми глазами. – Ну, Серёжа, пляши! Письмо тебе пришло: может, деловое, а может, и любовное.
Сергей вышел из-за стола, зная, что спорить с Алексеем Трофимовичем бесполезно. Ещё в молодости Кравчук показал сельчанам силу и упорство характера, женившись на первой на всю округу красавице, которая к тому же была на полголовы выше его. Раскинув руки, парень прошёлся по горнице в танце, лихо отбивая ритм цыганочки по высоким голенищам воображаемых сапог.
- Хорош, ох и хорош, чертяка! Ну как есть, артист! Держи своё письмо, Серёга, порадовал ты сердце моё стариковское, - восхищался почтальон, вручая художнику письмо. - Молодец, что в Фатьяновку вернулся и дом дедовский отстраиваешь. Да и мужикам нашим работу дал, им теперь некогда магазин штурмом брать, когда туда водку привозят. С этой перестройкой грёбаной народ совсем озверел: как увидят машину с товаром, так и летят в сельпо с шашками наголо. Валя, бедная, на работу приходить боится: опасается, как бы магазин по кирпичику не разобрали.
- Это точно! – подключился Данила. – У моего старшего брата друг недавно женился. Свадьба в кафе «Восход» была, два дня гуляли.  Администраторша их сразу предупредила: никаких, мол, бутылок на столах быть не должно. Так они вино, как компот, в графины переливали. Народ этим «компотом» в дугу на «безалкогольной» свадьбе наквасился, словом, весело было!
-Да уж, - усмехнулся Алексей Трофимович. – Ситуация знакомая… Ладно, хорошо с вами, да надо и честь знать! Буду выдвигаться: мне вон ещё полсумки писем и газет разнести надо. 
- Тогда пойдём, провожу тебя до калитки, заодно и курам зерна насыплю, - сказала хозяйка дома, поднимаясь со стула. -  Они, наверное, голодные…

Почтальон и Мария Григорьевна вышли на крыльцо, рядом с которым колыхались на ветру тяжёлые гроздья сирени, заливая палисадник волнами лилового бархата.
- Кругом всё в цвету, а у меня на сердце такая тяжесть, – поделилась с другом юности женщина. – Ну скажи, Алёша, разве это нормально для молодого парня больше года бобылём жить?
- Маша, он ведь у тебя настоящий мужик, с понятием. Ему сначала дом обустроить надо, а уж потом жену в него привести. Так что всему своё время, - успокоил Кравчук расстроенную хозяйку.
- Нет, Трофимыч, тут другое… Что-то у него там, в Рязани, не сложилось. Он не говорит ничего, но я сердцем чую. Сергей ведь в деда – однолюб. Николай Георгиевич как овдовел, так больше и не женился, во внуке утешение нашёл, душу в него вложил. А мне, видать, внуков уже не дождаться… - горькие слова тяжестью свинцовых гирек ложились на по-молодому ровные плечи Марии Григорьевны, заставляя их согнуться.
- Да что ты, Машенька, словно хоронишь его. Парню-то двадцать семь годов всего, у него вся жизнь впереди. Может быть, это письмо от зазнобы его?
- Я тоже так подумала, поэтому и вышла с тобой, не хотелось ему мешать…

Письмо пришло из «Родины», от Бабочек. От бумаги пахло не только духами Леры Светленькой, но и хорошим настроением, отчего друзьям сразу захотелось улыбнуться и, как в былые времена, выкинуть какую-нибудь штуку.  К письму прилагалось приглашение на премьерный показ фильма «Асса», на котором, помимо подписи директора, красовалась внушительная кинотеатральная печать.
- Вот это да! У нас все чуваки и в школе, и на курсах в педе только про этот фильм говорят!  Там же не ВИА «Поющие гитары», а Гребенщиков с Цоем поют, это полный улёт!  Хорошо, что письмо дойти успело, показ ведь через неделю уже! – Данила чуть не прыгал от переполнявшего его возбуждения.
- Да, девушки настоящими друзьями оказались, не забывают. Приятно, когда о тебе помнят… А ты, Даня, когда у них в последний раз был? – спросил художник, пряча письмо в нагрудный карман светлой рубашки.
- Давно… - признался Данила. – У меня времени на работу в активе теперь совсем нет: взялся за учёбу, на следующий год – выпускные экзамены. И вам с дедушкиным домом помогаю…
- Это я и сам знаю, но ты всё-таки в Рязани живёшь, мог бы как-нибудь к ним в методический и заскочить. Ну да ладно, это дело поправимое. Значит, в следующую субботу в «Родину» на премьеру едем?
- Голосую обеими руками!
- Погоди-ка, друг любезный, - спохватился художник. - Мы ведь с тобой в следующие выходные в село Пёт собирались на закрытую церковь смотреть. Помнишь, я тебе ещё её фотографии показывал?
- Помню, Сергей Романович. Там купола – словно пламя свечи. А один, самый большой, на шлем витязя с вашей картины похож. Но церковь-то вон сколько лет уже простояла, не обвалится же она за несколько дней, правда ведь? Через две недели и съездим…

Отвезя Данилу в Рязань, Сергей уже в восьмом часу вечера припарковал машину на стоянке слева от Южного оборонительного вала Старорязанского городища. Низкое предзакатное солнце погрузило в розовое марево соцветья высокой луговой травы и высветило голубые звёздочки прячущихся в ней соцветий душистого горошка. Широкая пойма реки Оки раскинулась перед художником, улыбаясь ему глазами бесчисленных стариц и озёр. Между откосом крутого берега и рекой виднелась крыша дедовского дома.  Мужчина всей грудью вдохнул воздух, поражаясь его медовому вкусу, и подставил лицо ветру, отпуская душу в полёт навстречу стае кучевых облаков. Безымянная луговая птичка села на вершину полуразрушенной арки церкви Бориса и Глеба, а затем, ударившись о землю, обернулась девушкой. Тонкая фигурка в сияющем нимбе волос протянула навстречу художнику руки. И тогда он нарисовал в воздухе зелёный на белом стебле цветок, совсем как тот, что когда-то искал, но так и не смог найти в степи романтик Николай Рубцов. Цветок он отослал любимой, но Саша его подарок не приняла…


Глава 5: «Асса»


Появившиеся в воздухе нотки устроили весёлую чехарду, меняясь местами на нотном стане и сбрасывая смешные хвостики, а затем притихли, превращаясь в мелодию. «Я спросил у ясеня: «Где моя любимая?» - грустил выплывающий из динамика голос, пронося тоску по утраченной возлюбленной через годы. «Где моя любимая?» - вторил певцу Сергей, проезжая вдоль обсаженной высокими деревьями улицы на встречу с Даней. Молодой ясень сжалился над ним: вытянув ветку с бахромой тонких серёжек, он указал на стройную светловолосую девушку, катившую по тротуару яркую бирюзовую коляску. Молодая женщина остановилась, чтобы пожать крохотную ручку, протянувшуюся к ней из-за лёгкой тюлевой занавески. Весеннее солнце зажгло искорки счастья в её светлых глазах и позолотило пушистые волосы. «Саша!» - рванулось навстречу любимой сердце художника, но тьма сжала его холодной рукой, опуская перед глазами непроницаемый занавес. Уносясь куда-то далеко, в чужую реальность, мужчина все-таки успел нажать на тормоз…

«Что с вами, Сергей Романович? Вы заснули что ли? Просыпайтесь!» - испуганный Даня тряс друга за плечо, просунувшись в полуоткрытое окно припаркованной у обочины «Нивы».
- Да только вот на минутку глаза закрыл, пока тебя ждал, и словно провалился куда-то. О Саше подумал, и так вдруг одиноко и тоскливо стало… и темно…
- Сергей Романович, ведь это уже не в первый раз случается. Вы и раньше на темноту в глазах жаловались. Надо к окулисту идти, обследоваться!
- Не до окулистов мне сейчас, сам знаешь. Всё в порядке будет, не паникуй. Залазь давай и рассказывай, как жизнь молодая и что нового за неделю произошло, - Сергей улыбнулся пареньку, украдкой смахнув выступившие на лбу капли холодного пота, и тронул машину с места.
Данила молчал, стараясь справиться с перехватившим горло волнением, но, видя, как уверенно управляет внедорожником его друг, понемногу разговорился.
- Дома и в школе всё по-прежнему, пацаны реально обзавидовались, что на премьерный показ «Ассы» иду. Теперь ждут меня обратно, чтобы рассказал обо всём.
- А на курсах в институте как дела? – поинтересовался Сергей, останавливаясь у светофора.
- А вот там как раз кое-что интересное произошло. Сергей Романович, вы случайно не слышали про одного чувака из Москвы, который новую партию создать хочет?
- Да у нас вроде бы только одна партия в стране – коммунистическая, других не предвидится, - улыбнулся художник.
- А вот и предвидится! Отстаёте от жизни, Сергей Романович! Этот мужик, про которого я говорю - юрист, в издательстве «Мир» работает. А ещё он вроде бы недавно диссертацию по теме «Русский вопрос» в МГУ защитил.  У одного пацана с курсов брат в универе учится, так он с этим чуваком в контакте, входит в инициативную группу по созданию либерально-демократической партии Советского Союза. Такие вот дела! – выпалил Данила.
- Да, новость и вправду удивительная, - сказал Сергей, ловко обгоняя вишнёвую девятку. – И как же этого деятеля зовут?
- Владимир Вольфович Жириновский, - ответил паренёк, произнеся необычное имя с лёгкостью телевизионного диктора. – В конце месяца мы с тем друганом с курсов в Москву поедем, нас его брат приглашает, обещал с Жириновским познакомить.  Как вы считаете, это стоящее дело?
- Думаю, да. Поезжай, познакомься, осмотрись. Ты всегда хотел в политику пойти: возможно, что это твой шанс.

У кинотеатра толпился народ, а в небольшом скверике, примыкавшем к зданию с левой стороны, раскинула пёстрые ряды выставка художников-авангардистов. Припарковаться где-либо поблизости от «Родины» не представлялось возможным. Сергею пришлось развернуться и, проехав назад, поставить «Ниву» на тихой улочке за оградой городского парка.
- Даня, там, на заднем сиденье, два букета для девушек. Захвати их, пожалуйста, - обратился Сергей к другу, выходя из машины.
- Вот это да! – Данила засунул нос в сердцевину одного из благоухающих пионов, удивительно похожих на пышные балетные пачки. – А я-то гадал, чем это в машине так здорово пахнет. Это от Марии Григорьевны цветы, да? Из вашего палисадника?
- Да, это мамины пионы, причём редкого сорта «Сара Бернар». Мама цветы очень любит, вот отец и старается, всякую экзотику для неё повсюду разыскивает.
- У меня от этого запаха даже голова закружилась, - пожаловался паренёк. -  Сара Бернар ведь знаменитой актрисой была?
- Совершенно верно, Даня. Сразу видно, что ты действительно за учёбу взялся, - улыбнулся Сергей.
Данила похвалу воспринял как должное и задал другу новый вопрос: «Сергей Романович, а вы случайно не знаете, почему этот парк «Наташиным» называется?»
- Это старая история, но как мне кажется, она связана с тем, что сейчас в стране происходит. Здесь когда-то стояла усадьба присяжного поверенного Сергея Семёновича Климова. У него была дочь Наташа, красивая, умная и образованная девушка.  Девице было скучно, хотелось куда-то силы свои приложить. Сначала она зачитывалась книгами Льва Толстого, потом ударилась в вегетарианство, а закончила тем, что познакомилась с эсерами-максималистами и пошла в террор. Короче, увлеклась революционной деятельностью. Таких романтических юношей и девушек из дворянского сословия тогда много было. Чем это всё закончилось, ты, как будущий историк и политик, должен хорошо знать.  Ничего не напоминает?
- Глубоко копаете, Сергей Романович. А как же быть с «Интернационалом»? Помните, как там поётся: «Весь мира насилья мы разрушим до основанья…» Получается, что не всё разрушать надо было?
- Получается, что так...

За разговором друзья и не заметили, как подошли к кинотеатру, на ступеньках которого сразу же заметили одетую в броский наряд Леру Тёмненькую, беседующую с господином странного вида, одетым по моде девятнадцатого века. Данила, раскрыв от удивления рот, с интересом рассматривал его «пушкинские» панталоны со штрипками, высокий цилиндр и тросточку с резным набалдашником, которой незнакомец ловко поигрывал в такт словам. Увидев друзей, Бабочка бросилась к ним, как к спасательному кругу, дрейфующему на водной глади.
- Привет, ребята! Значит, адрес правильным оказался и письмо всё-таки дошло! - Девушка бросилась Сергею на шею и чмокнула в щёку, а затем ласково потрепала Даню по плечу.
- Лера, ты сегодня прекрасна, как никогда! Прими наши восторг и восхищение, – сказал художник, с улыбкой вручая синеглазой Бабочке сладко пахнущий роскошный букет.
- Ой, какая прелесть! Я таких красивых пионов и не видела никогда! И вообще, спасибо, что вовремя появились и от Левкоева меня спасли, а то я уж и не знала, как от него отвязаться.
- Если Левкоев – это тот, косящий под Пушкина господин, то ты от него ещё не отвязалась. Он, по-моему, сюда направляется.
- Точно, Сергей Романович, чувак прямо к нам подгребает, - сказал Данила, с интересом ожидая дальнейшего развития событий.
Лера Тёмненькая с ужасом смотрела на приближающегося эпатажного господина. Решив перехватить инициативу, Сергей сделал шаг навстречу Левкоеву.
- Позвольте представиться: Сергей Фёдоров, художник. С кем имею честь познакомиться?
- Александр Левкоев, - произнёс костюмированный, смерив собеседника оценивающим взглядом блёкло-голубых, почти бесцветных глаз. Присмотревшись, художник отметил, как сильно псевдо-Пушкин напоминал французского комедийного актёра Пьера Ришара, правда, без его харизмы.
- Левкоев – это ваше сценическое имя? – поинтересовался Сергей.
- Данное мне при рождении, - высокомерно ответил мужчина. И добавил: «Я не актёр, а литератор!»
- Авангардом интересуетесь? – осведомился художник. – Простите, что беру на себя смелость советовать, но мне кажется, что ваш костюм не подходит для сегодняшнего мероприятия. Тут требуется что-то другое, возможно, в стиле русского конструктивизма.  Посмотрите на нашу прекрасную собеседницу: её блузка с разноцветными многогранниками на бирюзовом фоне идеально соответствует духу выставки.
Слегка закашлявшись, Сергей вытащил из кармана несколько леденцовых конфет в ярких обёртках. «Барбариску не хотите?» - спросил он у эпатажного литератора.
- Вечные ценности не зависят от моды! – бросил Левкоев удаляясь. Барбариску он всё-таки взял.
 
- Ну наконец-то… - с облегчением выдохнула Лера Тёмненькая. – Ходит это чучело по городу и к девушкам пристаёт. Выучил несколько штампованных фраз типа: «Я бы всегда хотел видеть вас рядом с собой в окружении цветов и шампанского». И закидывает удочку: а вдруг какая-нибудь клюнет. Бывает, что и срабатывает…
- Думаю, что теперь он к тебе долго приставать не будет, - улыбнулся художник.
- Это точно, здорово вы его застебали, Сергей Романович: «Барбариску не хотите?» - покатывался от смеха Данила.
-  А кто выставку авангарда организовал? – спросил у Бабочки Сергей.
- Почти все участники - ребята из художественного училища. Мы с Лерой рассказали их директору о премьерном показе, он заинтересовался и пошёл нам навстречу. Ой, да что мы с вами тут стоим! Пошли в методический, с Лерой поздороваетесь. Кстати, у нас в зале ребята из группы «Feelin’s» аппаратуру устанавливают. Будут выступать перед началом показа!

В фойе кинотеатра буквально яблоку негде было упасть: ожидающие приглашения в зал зрители, по большей части броско одетая молодёжь, весело переговаривались. Некоторые подпевали льющемуся из динамиков чуть надтреснутому голосу певца, сулящему унести молодых людей в далёкий Золотой Город, который непременно должен был возникнуть в близком и таком желанном будущем. Но даже на фоне пёстрой толпы друзья сразу же заметили беседующую с высоким худощавым парнем Леру Светленькую, одетую в немыслимой яркости брючный костюм цвета фуксии. Ослепительно улыбнувшись и помахав приятелям рукой, Бабочка радостно приветствовала старых знакомцев: «Сколько лет, сколько зим! Похоже, что наша команда снова собирается! Молодцы, что приехали. Знакомьтесь: это лидер нашей рязанской группы «Feelin’s».
- Геннадий Филин, - представился музыкант, пожимая протянутую художником руку.
- А это наши друзья: художник Сергей Фёдоров и член актива кинотеатра Данила Захаркин. Спасибо за цветы, Серёжа! – Лера с благодарностью приняла букет бледно-розовых пионов, не устояв перед соблазном утопить вздёрнутый нос в атласной глубине самого большого цветка.
- Я слышал о вашей группе, Геннадий. Вы ведь, по-моему, джаз играете? – обратился к собеседнику художник.
-  Да, мы - поп-джазовая команда, музыку пишем сами. У нас есть вещи, которые в ногу с роком шагают. Нас пригласили выступить перед фильмом, и мы решили не отказываться. «Асса» ведь, можно сказать – событие года.
- До сих пор не знаем, как Излуцкому удалось разрешение на показ фильма получить, - вступила в разговор Лера Тёмненькая. - Премьера прошла в прошлом году на фестивале в Одессе, а потом был только один показ во время арт-рок-парада в Москве. Так что, мы – первые!
- У нас уже всё готово, можно народ в зрительный зал запускать, - сказал Филин, поправляя галстук-бабочку. 
- Тогда открываем двери, - приняла решение Лера Светленькая. - Даня, скажи, пожалуйста, Вале билетёрше, чтобы дала первый звонок.

 Через десять минут Сергей с Данилой с удовольствием следили за выступлением Бабочек, «разогревающих» зрителей перед выходом музыкантов. Девушки перебрасывались репликами, словно жонглёры – разноцветными шарами. Художнику даже показалось, что он видит в воздухе траектории летящих слов. Не забывая остроумно отвечать на выкрики самых нетерпеливых зрителей, ведущие вкратце рассказали публике о творчестве режиссёра Сергея Соловьева, попутно сообщив несколько интересных фактов о съёмках его картины «Асса».
- А теперь встречаем аплодисментами нашу рязанскую группу «Feelin’s»! – объявила с торжеством в голосе Лера Светленькая, здорово смахивающая в этот момент на фокусника, извлекающего живого кролика из бездонных недр волшебного цилиндра.
- Поддержим ребят, друзья! Они в этом году своё четырёхлетие отмечают!  - подключилась Лера Тёмненькая.
Зал разразился аплодисментами. Бабочки под шумок незаметно исчезли со сцены, а на место, где ещё минуту назад трепетали их яркие крылышки, упал ослепительный луч театрального прожектора. Бархатные портьеры неспешной походкой разошлись по противоположным берегам сценического островка. Ударник выстрелил звонкой дробью по тугому боку барабана и космическим дискам металлических тарелок. Руки пианиста плавно легли на клавиши фоно, разбудив мелодию, тут же подхваченную томным стенанием саксофона. «Freedom… - высокий голос вокалиста вплёл яркую нить в полотно живой, динамичной музыки. «Freedom! – эхом отозвалась толпа. Мелодии сменяли одна другую до тех пор, пока прожектора не погасли, позволив темноте трансформировать ноты в бегущие по экрану строки титров.

Где-то далеко, в занесённом снегом южном городе, облачённый в доспехи из сверкающей фольги музыкант передал по кругу пришедшее из библейских времён слово «Асса». Его сменил играющий на саксофоне советский негр Витя, разыскивающий мальчика Бананана среди танцующих посетителей ялтинского ресторана. На фоне штормящего Чёрного моря и укутанных в снеговые шали пальм развернулась окроплённая кровью история любовного треугольника, сторонами которого стали эпатажный музыкант, девушка Алика с бездонными тёмными глазами и всемогущий «хозяин жизни» Крымов. Мозаику событий скрепляла музыка группы «Аквариум» и дерзкий молодой голос певца, вступившего в противостояние с криминальным авторитетом.
- Нет, ну круто же: «папик» Бананана как «лабуха» подхалтурить нанял, а тот ему по роже «Стариком Козлодоевым» съездил! – не смог сдержать восхищения Данила. – Молодец, Африка, здорово играет! Он ведь тоже художник, как и вы, Сергей Романович, правда, авангардист. Интересно, а это он сам поёт?
 - Нет, Даня, не поёт, но рот виртуозно открывает, - ответил художник, не отрывая взгляд от экрана.
Когда черноморские волны сомкнулись над могилой музыканта, отдавшего жизнь за любовь, сидящих в зале пронзили горячие чёрные глаза и надорванный голос Виктора Цоя. «Перемен требуют наши сердца», - декларировал лидер нового поколения. «Перемен, мы ждём перемен!»– скандировала молодежь. Всмотревшись в лица зрителей, художник заговорил с ними: «Послушайте, вы действительно думаете, что все перемены – к лучшему? Неужели вы не понимаете, что революции делают не восторженные мальчики, а стоящие за их спиной Крымовы». Но его никто не слышал, ветер перемен уже стремительно уносил романтически настроенную молодёжь в желанное будущее. На смену Цою на белом полотне на минуту появились силуэты уходящих в заэкранную муть Бабочек, Блинкова с уборщицей Варварой и Татьяны Ивановны с начальником управления Излуцким.  А затем киномеханик Наташа Сыропоршнева остановила гудящий проектор и, уходя, закрыла дверь аппаратной на большой висячий замок.

Глава 6: Поживём - увидим

Голоса скворцов удалялись, унося песню о счастье в далёкие тёплые страны.  На смену им пришла тишина, уютно устроившаяся в комнате. Услышав дробный звук каблучков, она подобрала мягкий подол бархатного платья и удалилась, не желая встречаться с их энергичной владелицей. Помощница по хозяйству Вера Викторовна, называвшая себя «дежурной по дому», не умела ходить не спеша. Женщина меряла свою жизнь не днями и часами, а минутами, выстраивая их в ряд и давая каждой чёткое указание, которое требовалось выполнить в отведённый временем короткий срок. Таким образом, ни одна минутка не оказывалась потерянной. Художник живо представил себе её яркие карие глаза под куполом тщательно уложенной светлой чёлки, по-молодому улыбающийся белозубый рот и ямочки на щеках. Добавил несколько светлых искорок, позолотив лёгкие волосы, и повесил портрет в галерею своих новых, написанных мыслями картин.  Экономка постучала в дверь костяшками полусогнутых пальцев и сказала, будто пропела: «Сергей Романович, Даня приехал!».

- Заходите, Вера Викторовна! Я давно его поджидаю, уже даже себя в порядок привёл. Бросьте только один контрольный взгляд: всё ли в порядке?
- Замечательно управились, Сергей Романович: костюм чудесно сидит, да и галстук завязан безупречно. Вот только среднюю пуговку на жилете поправлю немного. Теперь всё просто идеально! У вас с Даней на сегодня какая программа?
- Сначала к брадобрею, а потом в филармонию, в Камерный зал. Музыканты из Питера приезжают с программой «Два рояля: музыка сквозь века», любопытно послушать будет, как они прошлое с будущим сплетут.  На ужин в «Римские каникулы» пойдём, так что готовить сегодня не надо, отдыхайте, Вера Викторовна.
- Да я и не устаю у вас, Сергей Романович: только и делаю, что отдыхаю, словно в санатории. Ничего, найду, чем заняться. А вот и Даня!

Данила вошёл в комнату вместе с запахами осени, чуть оттенёнными горьковатым ароматом дорогого одеколона. Бережно поцеловал маленькую натруженную руку Веры Викторовны, а затем подошёл к креслу, в котором сидел его друг. Устроился рядом на соседнем, накрытом небрежно наброшенной многоцветной шалью, и сказал, словно продолжая прерванную беседу, перекинув мостик из слов через несколько дней расставания: «Всё никак не могу привыкнуть к отсутствию машин с московскими и питерскими номерами у ворот. Сколько же народу сюда за вашими картинами-обманками приезжало, Сергей Романович…».  Художник явственно представил его черешневые глаза и по-прежнему яркий, с приподнятыми уголками губ рот, краски которого не сумело поглотить ненасытное в своём голоде время.
- Даня, «обманки» у Фёдора Толстого были. Я ведь тебе как-то репродукции его картин показывал, помнишь?
- Как не помнить, Сергей Романович. Я тогда всё старался муху с картины согнать и отогнуть нарисованную обёрточную бумагу. Согласен, ваши картины не «обманки», они – живые. Помните ту акварель с зимним пейзажем, которую вы мне когда-то подарили? Там ещё птица в полёте парила… Так вот она с одного угла картины в другой переместилась. Как вы это объяснить можете?
- Не знаю, Даня. Я ведь не предметы и людей писал, а то, что у них внутри: их суть, душу. А душа никому не подвластна, она своей жизнью живёт… Покупатели не приезжают потому, что картин на продажу больше нет, слепые рисовать не могут, если только словами или мыслями. А на такой вид живописи спроса пока нет. Но теперь это не имеет значения. Важно то, что ребята в арт-студию по-прежнему каждый день приходят. Работы, которые в мастерской, я им оставить хочу. Все картины, что в доме – твои, распоряжайся ими, как пожелаешь. Только одну - ту, что с сиренью в белом кувшине, Вере Викторовне отдай, она всё на ней пятилепестковый цветок на счастье ищет, может быть, когда-нибудь и найдёт…
- Сергей Романович, я с вами поговорить хочу.
- Если это про лечение, то лучше не начинай, хорошо?
- Да ведь это не только вам, но и мне нужно. Даже больше мне, чем вам, Сергей Романович.  У меня родители есть, брат родной, племянники. За плечами – три брака и двое детей от разных жён. И ни одного по-настоящему близкого человека, кроме вас. Вот ведь как бывает… Я прошу вас: не отнимайте у меня надежду изменить нашу жизнь к лучшему.  Всего-то только и требуется, что на консультацию к хорошему специалисту съездить…
- Уж сколько таких консультаций было, Даня! Больше, чем у меня на голове волос осталось. Твой новый глазник, он мне в голову, что ли, залезет?  С глазами-то ведь всё в порядке. Это психогенная слепота, когда мозг чудит, отключая зрение. Тут гипнотизёр или шаман нужен, у тебя есть такой на примете? 
- Найдём, Сергей Романович, всё решаемо… Но для начала давайте всё-таки к офтальмологу из Фёдоровской «Микрохирургии глаза» сегодня съездим.
- А концерт в Камерном зале, значит, медным тазом накроется?
- Не накроется, если прямо сейчас соберёмся и поедем. Всё успеем: и виртуозов из Питера послушать, и в «Римские каникулы» заглянуть. А к брадобрею через пару деньков съездим, вы ещё очень даже прилично выглядите, совсем, как в былые времена, когда по фойе в «Родине» перед сеансом прохаживались.
- Знаешь, Дань, у меня теперь много времени на раздумья появилось. Прокручиваю и анализирую свою жизнь, но когда дело доходит до хорошего и радостного, то чаще всего почему-то «Родина» вспоминается. Счастливое время было…
- Согласен, Сергей Романович. Мы ведь именно там с вами и познакомились.
- Давай сегодня туда подъедем, хорошо? Я хоть к стенам прикоснусь, энергетику камня почувствую… Что, бывший кинотеатр так и стоит закрытым, потихоньку ветшая?
- Пока да… Самое интересное, что и кафе с говорящим названием «Дудки», что слева к «Родине» прилепилось, тоже вроде бы не процветает.
- А нечего было храм искусства в подобие «Блошиного рынка» превращать, место такого надругательства не прощает.
- Тут ходят упорные слухи, что здание скоро охранный статус объекта культурного наследия получит. Помните, вы ведь сами меня учили, что «Родина» - яркий пример того, как архитектурный авангард сменялся неоклассицизмом.
- Советским неоклассицизмом, не перевирай, студент. Звучит обнадеживающе, поживём – увидим… - с этими словами слепой художник поднялся и уверенно подошёл к окну, словно надеясь увидеть бесконечно любимый им вид на пойму Оки и плывущие над ней светлые облака.
- Сергей Романович, - обратился к другу Данила, тронув его за рукав, – как вы думаете, Мадмуазель все-таки обернулась, чтобы посмотреть на Влюблённого?
- Это мне неведомо, Даня. Выбор ведь всегда за женщиной. Ты рисуешь ей жизнь, а она стирает с полотна лишние мазки…