Мокрый зонт. Голубятня

     «Три года коту под хвост!» - вслух и про себя сокрушался Адамов, стоило ему вспомнить или где-нибудь прочитать о проклятущем коронавирусе. В провинции никто не побуждал носить маски и, тем более, перчатки. Поэтому таких чудиков, как они с Евой Львовной, на городских улицах воспринимали почти враждебно. На его памяти много заразы по свету ходило, да всё за тридевять земель. Теперь натерпелись они, и не только страху.
     Кануло в Лету тёмное время, отняв у кого три года нормальной жизни, у кого жизнь вообще. Не уберёгся их сосед, и осталась вдовой приятельница Евушки - первая заводила дома. Машина стоит на приколе, дача зарастает пыреем и повиликой. Спасаясь от одиночества, начала соседка подкармливать голубей. И главное, не в парке, не возле подъезда, а прямо у себя на балконе! Увидел один – «рассказал» другим. Так и повадились.
     Раз-другой будил Адамова поутру непонятный грохот. Думал, это гром. Нет, солнышко светит вовсю. И ветра нет. Может, грузовик вниз по улице проехал? Тихо вроде. А как-то днём увидел он сизаря на карнизе и догадался. Их, наглецов, только помани – всем табором прилетят! Что ни утро, сидят на липе, вытянув шеи, и смотрят в сторону балкона этажом ниже. Поначалу они с Евой Львовной посмеивались. Гадали, как на хозяйкину блажь кот избалованный смотрит. Супруга припомнила, что Адамов - сам же рассказывал - гонял когда-то голубей. Он отмахивался, ходил на чердак проверять, закрыты ли слуховые окна, прикидывал, как отпугнуть пачкунов этих. А карнизы, действительно выглядели уже неопрятно.
- Безобразие, – возмущался Адамов. - Пусть домой забирает и нянькается.
- Дома у неё кот, - робко напоминала Евушка, - да и, сам посуди, голубям в квартире не место!
- Ты вот чижей завела - кто об этом знает?
     С приходом летнего зноя супруги попробовали оставлять форточки открытыми на ночь. Допоздна мешали спать машины, а под утро – голуби. Они бухались на карнизы и расхаживали по козырьку над балконом, они ворковали и постанывали. Но больше всего Адамова раздражал насмешливый вид, с каким сизари качались на ветке прямо напротив него. В урочное время этажом ниже хлопала дверь, и попрошайки устремлялись к своей благодетельнице. Если они с Евой Львовной были в это время на балконе, то слышали бормотание соседки. Адамов сразу уходил в комнату, словно не желая подслушивать.
- «И со всех окрестных крыш слетались птицы, / Танцовщице золотой захлопав крыльями...» - вспомнил он однажды строки из песни. – Ты можешь поговорить со своей приятельницей?
- Нет, - покачала головой мягкосердечная Евушка, - это не по-человечески.
- Тогда будем терпилами, - заключил Адамов и сам поморщился оттого, что употребил гадкое словечко.
     Ближе к вечеру голуби всегда пропадали. То ли спать им полагается в это время, то ли, наоборот, полагается шнырять среди гуляющих горожан. Первая версия супругам нравилась больше. «Соседкины куры угомонились», - острил Адамов и забывал о них до следующего утра. Особенно птицы донимали в жаркие дни! Становились раздражительными, не находили себе места.
- Иногда ты очень похож на них, - смеялась Ева Львовна.
- Ну да, - недоверчиво фыркал Адамов, - ещё добавь, что я и важничаю, как престарелый франт в перьях!
- Сам знаешь, и такое случается.
- Давай спустимся во двор, а? Книгу возьмём одну. Вдруг понравится читать вне дома.
- Мне и тут хорошо. А ты, раз уж выходишь, купи батон. Чёрствый можешь взять для голубей...
     Неожиданно Адамову понравилась идея. Если изо дня в день крошить хлеб поодаль от дома, надоеды перенесут свои дежурства поближе к тому месту. Даже ироничная реплика супруги - «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало» - его не смутила. С богатым изданием Паустовского под мышкой и несколькими кусочками батона, стыдливо зажатыми в руке, он вышел из подъезда и убедился в том, что в глубине двора, под сенью вековых лип, клёнов и орехов, никого нет. Проследовал туда, примостился на скамейке, попробовал отщипывать и бросать перед собою пахнувшие домом комочки. Для всех Адамов был одиноко сидящим в ожидании голубей стариком, сам же чувствовал себя хулиганом, который балуется с хлебом и вдобавок мусорит. Над головой заливисто щебетали птицы. Евушка любит здесь бывать и не пошла из чистого упрямства. Ему сейчас нужны другие пернатые, что вообще не поют, а в кронах деревьев как будто не гнездятся. Адамов отложил кулёчек с «приманкой» и открыл книгу.
     «Я сел на деревянную скамью, прислонился к спинке и, засыпая, смотрел на близкий город. Он стоял на высоком зеленом холме, окруженный полями, умытый утренним светом.
     В чистейшей синеве неба сверкало солнце. Звон серебряных колоколов долетал из города. В тот день была Страстная пятница.
     Я уснул. Солнечный свет бил мне в глаза, но я не чувствовал этого, мое лицо было в тени от зонтика.
     Рядом со мной сел на скамейку маленький старик в крахмальном пожелтевшем воротничке, раскрыл зонтик и держал его так, чтобы защитить меня от света.
     Сколько он так просидел, я не знал. Проснулся я, когда солнце стояло уже довольно высоко.
     Старичок встал, приподнял котелок, сказал по-польски «пше прашам» - «извините» - и ушел.
     Кто это был? Старый учитель или железнодорожный кассир? Или костельный органист? Но кто бы он ни был, я остался благодарен ему за то, что в дни войны он не забыл о простой человеческой услуге».
     Адамову снова понравилось это место в книге. По возрасту он больше походил на описываемого старичка,  однако внутренне сопоставлял себя с молодым усталым человеком. Вдруг слетел первый голубь. Самый обыкновенный. Следом за ним второй. Глупые, они подбирали крошки, не задумываясь о том, кто их бросал. Трудно было сказать, соседкины это питомцы или нет. Очередной «нахлебник» выделялся благодаря коричневому цвету оперения – такой, без сомнения, попадался на глаза и раньше! Выходит, нечаянная затея обещала быть успешной.
     Посиделки во дворе повторялись. Ева Львовна по-прежнему в них не участвовала, над супругом подтрунивала и, стоило Адамову выйти из душевного равновесия, гнала его на «променад». Оправдывая себя жарой и остро сознавая нелепость положения, он всё же брал книгу и прятался за нею, пока голуби и редкие воробьи клевали подношение. Однажды к нему подсела пожилая женщина из длинного двухэтажного дома, как бы ограждавшего их патриархальный двор с севера. За ним вставали и словно заглядывали сюда панельные исполины. Седая, в халате и тапочках, она тоже принесла голубям немного чёрствого хлеба.
- Смотрю, понравилось вам душу отводить с ними, - заговорила старушка. – Я присяду?
- Другие балкон в голубятню превращают, - проворчал Адамов подвигаясь, - только не правильно это: птица привыкает, ждёт...
- Как же иначе, и люди привыкают. А вот вы, уж извините за прямоту, лишний раз не взглянете на воркунов этих.
- Книги люблю.
     Июльский зной набирал силу. На городских клумбах никли цветы, в аллеях парка до срока желтели каштаны. Редкий вечерний дождик дарил надежду, но с утра возвращалась духота. Правда, голуби перестали будить Адамова и Еву Львовну. Оба радовались предутренней тишине и прежней гармонии замкнутого существования. Однако всякий раз, намазывая масло на чёрствый батон, глава семьи думал о сизарях. Он вовсе не скучал по ним. Наоборот, опасался, что птицы возьмутся за старое, если не подкармливать их во дворе.
     Вошло в привычку делать это перед походом в магазин или перед короткой, не то что раньше, совместной прогулкой с Евой Львовной. Она не отходила в сторонку, как того боялся Адамов, а молча стояла рядом, глядя на супруга и беспокойную, под стать ему, пернатую братию. Думала о своих чижах, вспоминала, с какой неохотой принял их появление вот этот самый человек, и смеялась над ничтожностью былых заморочек. Если голубиная возня помогла им забыть о тяготах пандемии, значит жизнь возвращается в нормальное русло.
     Изредка они обменивались приветственными кивками и улыбками с кем-то из соседей. Разговоры обычно сводились к вопросам о здоровье или погоде. И надо же было супругам повстречать одинокую любительницу голубей со второго этажа! Они только двинулись под руку в сторону улицы, оставляя позади себя «птичий базар», как вдруг увидели соседку. Оба смутились, но приятельница Евы Львовны приняла их преувеличенное радушие за чистую монету и ответила в тон:
- Птиц кормили? Молодцы! А я вбила себе в голову, что  беспокоила вас, когда крошила хлебушек прямо на балконе. Теперь вот не могу.
- Почему? – вырвалось у Адамова.
- Родня из Курска приехала. Уже квартиру сняли, а кошек у меня пока оставили. Балконную решётку от греха подальше затянули сеткой.
     Вечером Еве Львовне, привыкшей читать перед сном, попалось любопытное место. Она даже не побоялась растолкать супруга. Адамов слушал, улыбался и незаметно для самого себя уснул. Ему представлялось, что это он, а не парижанин из книги с набитыми хлебом карманами пальто, выкрикивает старые французские имена. Голуби и воробьи давно дожидались его на газоне, против заветной скамейки. Он похож на учителя во время переклички в классе, но тот не бросает вслед за именами хлебные шарики. Когда Евушка перестала читать и поняла, что убаюкала Адамова своим голосом, птицы из его сна не переставали чирикать, ворковать, а то и ссориться, хотя крошек перед скамейкой было в избытке.