Гл. 10. Я буду благодарна тебе вечность

«Изголодался. И по пирожкам, и по самогонке мамкиным. И по телу бабьему. Видела. Видела, как тяжелеет взгляд, чем дальше, тем больше. Могла бы остановить всё разом, словом одним, именем. Не сказала. Промолчала. Просто шагнула и скользнула рукой под ремень и заткнула рот поцелуем. Не оттолкнул. Взял и оскоромился, легко без сожаления, на выдохе. Быстро. Резко. Без взглядов, ласк, слов. Правда, наверное, не меня. Её. Позвал в конце глухо, вбивая себя в меня, содрогаясь в конце. Оттолкнул. Сбросил. Буркнул: «Не было ничего». Другая бы выла. Я пою. У меня праздник. Ольке только как в глаза смотреть? Она же поймёт. Поймёт? Или нет? До сих пор же ничего не поняла, может и сейчас пронесёт?

Она сейчас секрет в секрете. Ходит и разговаривает со своим животом. Про папу рассказывает, как любит он её. Дочку. Я смеюсь, как можно знать за ранее? Может сын там? А может два? А эта ходит и улыбается. «Главное, знаешь, что? Главное, чтобы ты была счастливой и всё.» Смотрю на неё и выть хочется. Вот бы попробовать, как она. Даже приснилось в поезде, что сидим. На диване. Смеемся, одёжки детские перекладываем и гладим животы друг друга. «Вот папка обрадуется, что вы у нас такие умные, красивые и любите друг друга.» А потом давай обниматься, под дурацкий смешок: «И мы». Проснулась: поезд стучит колесами, ветер воет, ночь, мне скоро выходить.»

Сашка перевернул страницу и обнаружил еще обрезанные корешки других. Оля молчала, уставившись в одну точку, и мужчина начал читать следующую запись, думая об одном, чтобы Ольга выдержала.

«Намечтала! Сбылось! Боженька, я лечу! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Клянусь! Никому ничего не скажу. Олька родит, и я тихонько уеду. Притаюсь где-нибудь далеко-далеко и не буду больше в их жизни мельтешить. Семён будет вечно помнить, что дал слабину. Не хочу быть любимому вечным укором. Да и Оля... она не заслужила. Это я протянула руку. Он бы справился. Нет его вины. Только моя.»

Сашка перелистнул и снова обнаружил пробел. Даже не хотелось задумываться, что Надя оставила себе и богу. Были там мечты, слёзы, самосуд или трусливая радость достижения... Хотя последнее, точно не про неё. Чего-чего, а трусости у неё не было.

«НЕТ Этого не может быть Нет. Они не могли все. Может Сеня всё-таки жив? Господи. Пусть телевизор соврал и это не Сеньку несли сейчас и говорили, что их расстреляли практически всех. Это враньё! Не верю. Просто показалось. Просто похож. Письмо. Надо ждать письмо Оле. Это враньё»

«Правда. Его больше нет. Я не могу даже представить, что люди могут вот так стрелять по машинам с людьми, как по пустым бутылкам? Зачем? Зачем, господи. У него же жизнь была. Любовь была. Жена. Вот теперь дочь есть. Мамки только почти нет. Оля лежит и в потолок смотрит. Ждёт Сеню. Сказала, что так и будет лежать пока он не вернётся, а потом они вместе поздороваются с дочерью. Я не знаю, что делать. Она лежит, как мёртвая.»

«Уговорила её покормить Катю. Да, я имя ей дала. Олька не поняла даже. Просто лежала, когда я ей называла имена. Сказала Катя, а она заплакала. Я так радовалась, что она заплакала. Я и сунула ей малышку. Усадила и подпёрла её своей спиной. Так и сидели, смотрели каждая в свою стенку и плакали в голос. С ней можно плакать по нему и не бояться. И её дочь можно держать на своих руках и думать, что она моя. Ночью приблазнилось, что она умерла, а я капельку свою родила краденую. И я мама. И деток у меня двое. И оба мои. И Семёна.»

«Дрянь я, господи. Не прощай мне мои мысли и глупые мечты. Она ведь и правду умирает. Не телом, душа истлевает. Только и жизни в ней осталось, что смотреть на Катю и по личику гладить. Раньше взглядом так Сеню гладила, как незрячая. Сейчас дочку так гладит, словно на века запоминает.

Господи, я вену краденое. Ты только не оставь меня в желании спасти её. Ведь если я капельку свою рожу, я её просто своими руками закопаю. И сбудется мой сон: я и двое деток мои. И оба от любимого. Господи! Не нужно сон в руку. Я верну, что не должна была брать. Прости только».

Сашка не выдержал и вздрогнул. Заглянул сверху в лицо Ольге, в её зажмуренное лицо, со стиснутыми в отчаянье ресницами, из-под который всё равно текли слёзы.

– Саша, читай, пожалуйста, я не смогу, а мы обязаны. Ради неё. Саша... пожалуйста.

«Я его убила. Я убила своего ребёнка. Я убила память о своей любви. Не в больнице. Не нужно, чтобы болтали. С доктором договорилась частным порядком – дала, ему, козлу, иначе не соглашался, а потом он меня «очистил от плода ненужной страсти», прямо на том же столе, на котором накануне отъимел. С души воротит. Переживу. Мне бы только Олюшку вытащить теперь, а то уже заговаривается. И Сениной маме надо помочь. Она даже слезу уронить не может – Оля плачет. Истекла уже вся слезами, да и кажется, не ими, а жизнью. Удержать нужно. Удержать. Нужно вырвать её оттуда, где каждый угол – Сеня. Всё поменять. Жилье. Место. Учиться отправить. Семён её отцу слово давал, что она в институт поступит и выучится. Вот я и сдержу слово. За него. И за подлость свою. Родителям её не отдам. Она мой якорь. Она и Катька – всё что у меня есть.»

Саша отложил тетрадь и молча прикурил две сигареты.

– Ты как?

– Я думала, что я камень, а она дерево на ветру. И это я её держу, она за меня прячется, но я ошиблась.

Ольга потянулась и взяла тетрадку в свои руки, погладила страницы, перелистывая, и закрыла.

– Нечего прощать. И некому. Ни ей. Ни Сене. Он знал, что идёт на смерть. Ну, случилось напоследок, да и с кем он был в тот момент. Кого видел? Да и видел ли? Просто так, случилось на дорожку. На долгую память. Она права, в тот момент я бы не простила. Не поняла бы и не приняла бы. Ей бы отдать меня отцу-матери, а время бы сделало своё дело и меня бы сделало какой-то другой. А Надя видишь, как распорядилась. Мы с ней вместе возвели Сенечку на пьедестал и молились на него. Обе. И никто не мог с ним сравниться. Теперь я понимаю. Мы никому не оставили шанса. И, по большому счету, нам и не нужен был никто. Я была такая порядочная... Захотела сына – родила. Сенькин отец был очень внешне похож на Катиного отца, и родился отражением в зеркале: и своего отца, и Сенечки. Родила и развелась. И кто у нас подлей? Я ли? Надя ли? Мы все рано или поздно получаем по заслугам. Каждый получает то, что выпускает в мир. Бумеранг...

Ольга затушила сигарету и повернулась к Саше лицом. Она уже не плакала. Глаза были сухи и взгляд твёрд.

– Саш, мы дневник сожжём. Не хочу, чтобы ещё кто-нибудь читал. В нём нет ничего постыдного. Для нас с тобой. А посторонний человек... не нужно вынимать ключ из замочной скважины, не будем искушать возможностью подсмотреть, не понять и осудить. Дети тоже не должны это читать. Эта история их искорёжит. Мы вот и то едва держимся.

– Да. Иди одевайся. Сходим в парк, сожжем все. Себя проветрим и здесь не надымим.

Оля повернулась и как-то по-старушечьи встала на четвереньки, а потом опёрлась на диван, вставая. Уселась и потянула коробку с елочными игрушками к себе. Поверх них лежал еще один листок, с розовой стрелкой и надписью: «Теперь ЭТО». Под встревоженным мужским взглядом Оля его взяла, развернула и начала мысленно читать: «Установление биологического родства для одного из родителей при отсутствии другого...» Все поля вокруг распечатанных результатов были исписаны Надиным почерком. Оля нашла начало и начала читать так же про себя

«Оля, Олюшка, прости. Но девочка моя не Федоровна. Думаю, что кода ты всё это найдёшь и прочтёшь, будет немножко поздно, но...»

Строчка вильнула и переместилась на другое поле.

«Федор. Федор – несгибаемый мудак и боюсь, что он причинит тебе боль. Ты главное пойми сразу – он не отец. Господи, я очень надеюсь, что отец сейчас сидит рядом.»

Оля невольно вздрогнула и посмотрела на Сашку. Несколько раз моргнула, глядя в его лицо, и вернулась к листку.

– Что? – спросил он и пересел на диван, обнял женщину и быстро прочитал написанное. Оля повернула листок еще раз.

«Он не знает. И не помнит. Пьян был в хлам и ещё не влюбился в тебя без памяти. Меня Федор унизил, и я решила ему ответить тем же. А тут Сашка и подвернулся. Он просто спал. Я пришла. Сделала, что нужно. А у него отличные рефлексы. В общем шторы никто не раздергивал. Свет не включал.»

Оля, снова повернула листок, и они оба дочитали.

«Не отдавай дочь Федору. Не достоин. Себе забери. Вырастите её с ее отцом. И его не смей бросать. Он только с тобой может быть собой. Прости...те».

– Оля. Олюшка. Ольга Викторовна. – Голос Сашки твердел с каждым словом. – Я тебе не изменял. Я вообще не помню ничего такого...

– Саша, я поняла. Я сразу поняла.

Оля ещё раз перечитала всё написанное и улыбнулась смеющемуся лицу Нади на фотографии:

– Я буду благодарна тебе вечность. Ты, как всегда вовремя. Спасибо.

*********************************** **************************

Продолжение пишется и непременно будет скоро...