Качество лингвистического анализа

   На историческом портале поэта Андрея Чернова «Несториана» опубликовано уже более 200 статей, посвящённых проблеме авторства «Тихого Дона». (Есть там пара десятков и моих работ.) Каюсь, ещё не всё смог там прочитать, но понемногу навёрстываю упущенное. Сегодня решил ознакомиться с материалом (восьмилетней давности) лингвиста Сергея Львовича Николаева (ссылка на его публикацию https://wp.me/p2IpKD-1FO , далее есть переход на файл в pdf), с которым у меня всегда происходят жаркие дебаты-стычки (порой на грани фола), ибо он не согласен с позицией Андрея Чернова и других исследователей (я в их числе), что в основе «Тихого Дона» лежит прототекст, написанный Фёдором Крюковым.

   Мне спорить с Сергеем Львовичем легко, так как он хорошо разбирается только в своей «вотчине» и идёт по знакомой ему лингвистической тропинке, но к счастью, проблема авторства во сто крат шире и представляет собой не узкую тропинку, а автобан, на который многим трудно, а может просто боязно или лень заехать.

   Итак, я решил зайти на тропинку лингвиста и внимательно присмотреться к его аргументам. Но прежде чем их коснуться, хочу привести нарезку из комментария Андрея Чернова:

   Диалектологическая работа С. Л. Николаева продемонстрировала, что от полной росписи словаря «Тихого Дона» и прозы Федора Крюкова уже не увернуться.
   Слишком много возникает новых вопросов. Только кто и когда ответит на них?
   Академические институты пока бегут от этой работы, как черт от ладана.
   А надо расписывать ТД по первой журнальной публикации (а не по изданию 1956 года), надо сверять с рукописями «черновиков» Шолохова. Наконец, надо отсканировать и оцифровать ВСЮ прозу Крюкова (а этого тоже пока не сделано).
   И уже потом делать окончательные выводы о том, насколько полно издатели (Серафимович) использовали рукопись Крюкова и как они ее правили. В том числе и диалектологически.
   В одиночку мне со всем этим, увы, не справиться.

   То, что рукопись неоднократно правилась, сомнения не вызывает.
   Сергей Львович Николаев делает свои выводы на основании полудюжины «вешенских» слов, которые он выписал из моей работы о параллелях прозы Крюкова и ТД.

   Таблица в сорок строк произведет впечатление на невнимательного читателя. Но не проведена работа по различению вешенского и глазуновского говоров: Волгоградский словарь стал нам доступен лишь несколько дней назад, а в других Донских словарях глазуновской лексики нет.
   Кроме того, как правильно указывает Александр Григорьевич Бобров: (доктор филологических наук. — И. Ш.) «Вы рассуждаете в отрыве от истории текста и людей, я бы сказал, догматически».

   Мы не знаем крюковской прозы после 1916 года. К этому времени писатель сосредотачивается на «эпопее» (по утверждениям современников) «по типу «Войны и Мира», пишет и публикует только публицистику.

   Помимо этого: Сергей не обращал внимания на то, где и в речи какого героя звучат диалектизмы (и откуда сам герой, из какой он станицы).
   Предположим, Крюков не знал вешенского говора. (Вешенская от Глазуновки в 60-ти верстах.) Но он общается с вешенцами, когда он начинает писать о вешенском восстании. Не в самой Вешенской, конечно, а в Новочеркасске и Ростове, куда регулярно приезжают свидетели восстания, а Крюков как редактор газеты записывает их рассказы. Он как секретарь Войскового Круга весной 1919 года получил предписания записывать рассказы вешенцев о восстании и публиковать их.

   Поскольку Федор Крюков, обладая удивительным музыкальным слухом, всегда очень точно передавал народную речь, с рассказами очевидцев восстания и специфическая лексика должна была попасть в роман.

   И еще одно: работая в «Русском Богатстве», столичном журнале, Крюков, филолог-русист, закончивший Петербургский историко-филологический институт, а после многолетний преподаватель-словесник в гимназии, ограничивал себя в передаче диалектной речи. В романе он был не связан никакими ограничениями. Сам писал на литературном русском, герои его заговорили так, как они говорили в жизни. Потому противопоставлять крюковские тексты, написанные для журналов и газет «Тихому Дону» просто некорректно. (Таков случай, к примеру, с «богородицкой/богородицыной травкой.)

   На поверхности и еще одно объяснение: Сергей забывает о том, что роман переписывался семьей Громославского и готовился к печати Серафимовичем. Который, редактируя, естественно, принимал меры к тому, чтобы после публикации не последовало разоблачения Шолохова. При этом сумма всех прочих аргументов в пользу крюковского авторства мне представляется столь значительной, что эти шесть лексем — не буря, и даже не легкий ветерок на поверхности Тихого Дона в жаркий июльский день.

   На мой взгляд, принципиальная ошибка С. Л. Николаева в том, что он рассматривает язык писателя как некую застывшую данность. А писатель развивается. И язык его прирастает не только смыслами, но и новыми словами (из разных донских говоров!) Встретив у Пушкина написания «Курдрава» и «Кондрава», «Годунов» и «Гудунов» Сергей Львович решит, что это два разных писателя?
(Конец цитирования.)

   А теперь заглянем непосредственно в саму работу (заметки) Сергея Николаева. Вдаваться в детали его выводов здесь не буду, ибо Андрей Чернов всё прокомментировал безупречно. Коснусь только недоработок лингвиста (скриншот первой его таблицы прилагается).

   1) По Николаеву слово «батяня» в работах Крюкова отсутствует. Однако, это не так. После смерти своей матери (Акулина Алексеевна воспитывала 4-х детей) Крюков написал о ней воспоминания, при жизни писателя они не были изданы:

   «И в то же время успевала обшить, обмыть, накормить и приласкать детей.
   – А БАТЯНЯ где? – спрашивали дети.
   – БАТЯНЯ на войну ушел, – говорила она и рассказывала, как провожала его с высокого кургана, как он махал шапкой, а потом далеко-далеко вынул шашку и видно было, как она сверкала на солнце узкой полоской да еще можно было угадать его по скорому коню».

   То есть в самой семье Крюковых слово «батяня» употреблялось и детьми, и матерью, хотя в изданных работах его нет, но в «Тихом Доне» с десяток.

   2) Николаев указывает, что слово «батя» в ТД встречается многократно, а у Крюкова только в «Шквале» (кстати, трижды).
На самом же деле «батя» у него есть в «Мельком» (1917), «Из дневника учителя Васюхина» (1903), «Мать» (1910), «Весна-красна» (1913), «На тихом Дону» (1898), «Мельком. Дорожные впечатления» (1911), дважды в очерке «За Карсом» (1915), «В тиши звенящей» (1911), «Спектакль» (1908), в рукописях «Беспокойство» (1902) и «У меня водились деньжонки».

   3) Слово «батяшка».
   В своей таблице Николаев по Крюкову и Шолохову пишет соответственно так:

   батяшка («Четверо» и пр.) / отсутствует.

   Вникнем в детали. У Крюкова «батяшка» встречается 7 раз, причём 6 раз в повести «Офицерша» (1912). Другими словами, у Крюкова всё бывает по-разному — если «батя» распределяется равномерно по многим произведениям, то слово «батяшка» сконцентрировано в одном месте. Поэтому делать какие-то выводы, беря за основу единичный факт, здесь бессмысленно.

   И Николаев совершенно напрасно написал, что «батяшка» отсутствует у Шолохова (то есть у Крюкова в «Тихом Доне»). Как советует Андрей Чернов, «надо расписывать ТД по первой журнальной публикации (а не по изданию 1956 года)».
   Вот и заглянем в журнал «Октябрь» (июль 1928) на стр. 132, где чёрным по белому написано так:
   «Батяшка-то обиду держит».
   Почему позднее было исправлено «я» на «ю»? — этот вопрос не ко мне…, но, полагаю, что так уходили от Крюкова.

   4) Ну а теперь про «батюшку». По Шолохову Николаев пишет:

   батюшка (в частности, и Дон-батюшка) (ТД, ПЦ)
   В графе Крюкова написано — «не отмечено».

   Странная запись…, хорошо, что хоть «не отсутствует», ибо у Крюкова «батюшка» чуть ли не любимое слово — под три сотни раз (конечно, с учётом клира). А уж «Дон-батюшка» у него представлен точно так, как и в эпиграфе «Тихого Дона» — в строчках той же казацкой песни, причём в трёх произведениях. И кроме песенных строк есть и в прозе, причём это самые последние слова, которые были напечатаны при жизни Крюкова (редакционная статья «Единое на потребу»):

   «Мы преклоняемся пред этим честным, мужественным, единственно достойным сейчас призывом – не отдавать батюшки Тихого Дона, единым сердцем и единою мыслью биться за него до конца и – победить или умереть у родного порога...» («Донские Ведомости». № 290. 21 дек. (3 янв.) 1919/1920. С. 1).

   В этот раздел таблицы Николаева я бы добавил и слово «батюнюшка», которое есть и у Крюкова («Около войны», 1915) и в «Тихом доне». Но для этого надо изучать текст не по книжке 1956 года, а по первоизданию в журнале «Октябрь». Там в апрельском номере 1928 года на стр. 136 написано:
   — Батя! Батюнюшка!..

   Позднее редакторы исправили на «Батянюшка».

   Вникать в следующие таблицы Сергей Львовича уже не было никакого желания (сейчас глубокая ночь). И даже если там всё безупречно, то опять-таки отсылаю всех к словам Андрея Чернова.

   P.S.
   И не будем забывать мнение академика РАН Александра Лаврова, сказавшего на открытии Крюковских чтений в Пушкинском Доме 14 февраля 2020 г. (в день 150-летия писателя):

   "Но то, что в основе "Тихого Дона" лежал исходный текст (или несколько исходных текстов), не вышедших из-под пера Шолохова, мне представляется вполне убедительно доказанным... Безусловно, Федор Крюков закономерно прежде всего возникает в перечне "претендентов".