Вы жертвую пали

Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу,
Вы отдали всё, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу!
                А. Архангельский

    Несчастный для России 1905 год начался с кровавого воскресенья 9 января, а кончался вооружённой борьбой рабочих с царским правительством.
    Недовольство низким уровнем жизни, неурожаем, отсутствие гражданских свобод, бесправие человека труда, а бездарно проигранная Русско-японская война вызвала искреннее презрение к власти царя, правительство которого, погрязшее во взятках и казнокрадстве, продемонстрировало полную недееспособность управления огромной страной. Абсолютно непонятный и ненужный расстрел безоружных рабочих в Питере 9 января послужил запалом революционных событий. Вооружённые восстания вспыхивали то там, то здесь. И вот полыхнуло в Москве.
    Началось со всеобщей забастовки 5 декабря и уже десятого стали возводиться баррикады на Пресне, Бутырской заставе, Серпуховской, Кудринской и Каланчёвской площадях, у Красных Ворот, в Хамовниках, на юго-востоке в Симоновской слободе рабочие образовали Симоновскую республику. И полыхнула Казанская железная дорога от Рязанского вокзала до станции Голутвин. А ещё боевики-эсеры создали летучие дружины, действовавшие в разных частях города.
    Боевые дружины надо снабжать оружием и боеприпасами. Полицейские участки и оружейные магазины разгромлены, оружие перешло в руки рабочих. Остался ещё один источник: разоружение поездов, везущих солдат от сопок Маньчжурии по домам.
    Московский Совет рабочих депутатов поручил разоружение поездов социалисту-революционеру Ухтомскому Алексею Владимировичу. Ему тридцать лет, ростом он ниже среднего, с живыми умными глазами, с бородкой и усами по тогдашней моде, производил впечатление человека скромного и, даже застенчивого. Простым крестьянским пареньком он приехал в Москву и устроился работать помощником машиниста. Быстро и легко освоил сложную технику, прекрасно стал разбираться в устройствах паровозов различных конструкций. Вскоре стал машинистом. Работал он в депо Пензы, Рузаевки, Казани. Из Казани перебрался опять в Москву, на Московско-Казанскую железную дорогу. В Рузаевке примкнул к партии социалистов-революционеров. Идеи эсеров Ухтомскому нравились: свобода слова, печати, собраний, союзов, совести, всеобщее избирательное право, бесплатное образование, восьмичасовой рабочий день, решение крестьянского вопроса с землёй. К 1905 году Ухтомский стал заметной фигурой в партии эсеров.

     На станции Люберцы эшелон из Манчжурии загнали на запасные пути и к нему подошла группа из десяти человек по виду железнодорожные рабочие, один из них в кителе машиниста. Подойдя к составу, они потребовали начальника поезда и старшего офицера.
    - Я Ухтомский Алексей Владимирович, - представился человек в кителе машиниста, - командир боевой дружины железнодорожников Казанской железной дороги.
    - Что вам угодно? – холодно спросил старший офицер эшелона.
    - Прошу сдать оружие и боеприпасы, имеющиеся у вас для нужд восставшего пролетариата города Москвы.
    - А если мы не подчинимся? – поинтересовался офицер.
    - Тогда будете стоять здесь до морковкиного заговенья.
    - А если подчинимся?
    - Через полтора часа будете на Рязанском вокзале.
    - Заманчиво. Что ж, ждите.
    Старший офицер и начальник состава удалились, Ухтомский с дружинниками остался ждать на улице.
     Из одного из вагонов спрыгнули несколько человек в матросской форме.
    - Здорово, братишки, - весело сказал один из них.
    - Здорово, коль не шутишь, - холодно пошутил Ухтомский.
    - Успокойся, братишка, - хлопнул по плечу Ухтомского моряк. – Я Самойлов Евгений, мы - анархисты. Хотелось бы по душам поговорить с царскими войсками вместе с вами. Не против?
    - В общем – нет. Оружие?
    Самойлов показал маузер в деревянной кобуре.
    - Что же, мы не против, присоединяйтесь к дружине. Сколько вас?
    - Двадцать семь. Цивильная одежда на нас найдётся? А то в этой как-то несподручно.
    Дружинники переглянулись.
    - Да найдём, - сказал один из них.
    В эшелоне сдали оружие, дружинники прошли по вагонам для очистки совести. Вскоре состав направился к Казанскому вокзалу.
    - Видишь, как получается, - объяснял Ухтомский матросу Самойлову, - пропускали эшелоны с войсками, а их на нас же и бросали.
    - Бывает, - сказал Самойлов. – Так, когда в Москву?
    - Завтра. Сейчас ещё два эшелона придут. А вы отдыхайте с дороги, идите переодевайтесь. Иван, ты хотел найти товарищам одежду? Иди ищи, помоги морякам.

    Второй эшелон тоже загнали на запасные пути, паровоз пыхтел, сердито выбрасывая пар. Дружинники во главе с Ухтомским шли по вагонам. В солдатском вагоне сидели два офицера.
    - Сдавайте оружие, господа, - обратился к ним Ухтомский.
    - У нас нет оружия, - спокойно сказал один из офицеров, - уже не знаю, как к вам обращаться? Господин, товарищ?
     - Я вам не господин и вы мне не товарищи, лучше – гражданин. Неужели у офицеров и нет хотя бы револьверов?
     - Нет.
     - Обыскать их.
     Солдаты плотной толпой окружили дружинников.
    - Кто вы такой, товарищ? – спросил один из солдат.
    - Моя фамилия Ухтомский. Я командир дружинников Казанской железной дороги.
    - Так вот, товарищ Ухтомский, - сказал солдат, - они тебе может и не товарищи, но нам братья. Мы с ними в одном вагоне едем, а до этого в одном окопе комаров маньчжурских кормили. Если они сказали, что нет оружия, значит нету. А обыскивать их, это оскорблять нас всех.
    Солдаты одобрительно загудели, настрой их был решительный, ясно было, что своих офицеров они на позор не отдадут.
    - Что же, товарищи, - сказал Ухтомский, - если вы за них ручаетесь, то счастливого пути. И большая просьба: не стреляйте в восставших рабочих.
    - Не будем, не из чего.
    - Мы в политику не вмешиваемся, - сказал офицер, - это дело правительства.
     - А прикажут?
     - Приказы надо выполнять.
     - Понятно. До свидания, товарищи, надеюсь, мы с вами не окажемся по разные стороны баррикад.
     - Не окажемся, будьте уверены, товарищ Ухтомский.

     В третьем эшелоне оружия не оказалось ни у кого, совсем. Ухтомский был крайне удивлён этим обстоятельством.
    - Совсем нет? – спросил он коменданта поезда.
    - Совсем.
    - Ни у кого?
    - Ни у кого, - подтвердил комендант поезда.
    Дружинники собрались уходить, но тут к ним подошёл невысокого роста щупленький солдатик.
    - Вы откуда будете, братишки?
    - Из города Перово, - ответили солдату.
    - О! Почти земляки. А я с другой стороны, из посёлка Чухлинка.
    - Бывает.
    - Довезёте до дома? Сын у меня родился в прошлом году, а я его так и не видел. Воюю вот. Зовут меня Мишка Коновалов. Ну, так как?
    - Возьмём, чего не взять?
    - Спасибо, братцы. А оружие в эшелоне есть. Как не быть?
    - И где ж оно?
    - Как и положено, в цейхгаузе.
    Дружинники вернулись к коменданту поезда, и Ухтомский потребовал открыть цейхгауз. После небольшого препирательства, комендант нехотя подчинился. Взору дружинников предстали винтовки, ящики с патронами. Находка превзошла два первых эшелона.
    - Ну, теперь наши дадут им жару, - радовались дружинники.
    - Товарищ Коновалов, а может быть с нами завтра в Москву на баррикады? – предложил Ухтомский солдату.
    - Можно, только до жены с сыном сначала довезите.
    - Не боись, довезём.
    Мишка только ночь дома и переночевал.

    Утром состав из паровоза и одного вагона тронулся от Перово к Рязанскому вокзалу. В вагоне Ухтомский с дружинниками, двадцать семь матросов, переодетых в гражданскую одежду и солдат Коновалов. Ехали на баррикады, сражаться с царскими войсками. Они так и ездили воевать, как на работу: утром туда, вечером обратно.
    К баррикадам Мишка Коновалов сразу отнёсся скептически.
    - Одна батарея разнесёт вашу свалку в два счёта.
    Восставшие вооружены в основном револьверами и охотничьими ружьями. Конница стояла вдалеке, а жандармы с солдатами вели вялую перестрелку с дружинниками.
    - Артиллерию ждут, - предрёк Мишка.
    Так оно и вышло. Днём 15 декабря напротив баррикады, где сражались дружина Ухтомского появились пушки. Батарея разворачивалась на расстоянии не досягаемом для выстрелов из револьверов.
    - Уходим, Алексей Владимирович, - сказал Коновалов, - а не то все здесь ляжем.
    - Жаль, - искренне огорчился Ухтомский.
    - Плетью обуха не перешибёшь. С револьвером против пушки – это дуром пропасть.
    - А давай, хотя бы пуганём их, ты, Мишка, из своей трёхлинейки кого-нибудь да достанешь.
    Это сказал Евгений Самойлов, вожак моряков-анархистов, присоединившихся к отряду Ухтомского в Люберцах.
    - Это как? – заинтересовался Коновалов.
    - Очень просто. Дворами обойдём и вон из того дома со второго этажа постреляем.
    - Пойдём, - согласился Мишка.
    Примерно определили место, зашли в подъезд, поднялись на второй этаж, вломились в квартиру. В квартире две пожилые женщины: служанка или горничная, судя по одежде и хозяйка.
     - Вы кто? Зачем? – возмутилась хозяйка.
     На носу у неё пенсне.
     - Революция, мамаша, - ответил Самойлов.
     Сняли цветы с подоконника, распахнули окно.
     - Герань заморозите, ироды, - запричитала хозяйка квартиры.
     - Какая герань? – откликнулся Мишка Коновалов, - давайте отсюда, мамаши.
     - Интеллигенция, в пенсне, а бестолковые, - сказал Самойлов.
     Впереди слева разворачивалась батарея, дружинники открыли по ней беспорядочный огонь. Солдаты, не обращая внимание на стрельбу, разворачивали одну пушку, намереваясь прекратить обстрел из окна.
    - Уходим, - крикнул Мишка, - сейчас жахнут. Мамаши, уходите отсюда.
    Дружинники бросились к выходу. Наверху жахнула, аж дом вздрогнул
    - Всё. Не нужна ей теперь герань, - сказал Мишка.
    - Плевать, - ответил Самойлов, - интеллигенция вшивая.
    Между тем на улице царская батарея одним залпом разнесла баррикаду и вдарила пару залпов картечью вдоль улицы.
    Среди обломков валялись трупы рабочих, кто не успел или не понял, что надо покинуть баррикаду.
    Коновалов, Самойлов и прочие нашли Ухтомского.
    - Живы?
    - Живы. Уходим, - распорядился Ухтомский, - здесь делать больше нечего.

    Восстание рабочих в Москве к 15 декабря 1905 года царские войска фактически подавили. Восставшим стало понятно, что разрозненные, плохо вооружённые рабочие дружины против драгун и казаков при поддержке артиллерии выстоять не смогут и центр Москвы не захватят. Ещё два дня будут тлеть очаги сопротивления, но в большинстве своём рабочие дружины покидали баррикады и растворялись в городе.
    Дружина железнодорожников Московско-Казанской железной дороги добралась до Рязанского вокзала, где их ждал паровоз с прицепленным вагоном. План их был простой: доехать до станции Перово, спрятать оружие и разойтись по домам.
    На Рязанском вокзале их ждала неприятная новость: ночью на Николаевский вокзал из Петербурга прибыли несколько рот лейб-гвардии Семёновского полка, на Рязанском вокзале они не без труда, под угрозой расстрела железнодорожников добыли два паровоза и четыре вагона. По слухам, сейчас они на станции Сортировочная.
   Ухтомский подошёл к своему отряду.
   - Что приуныли, товарищи? - стал утешать дружинников Ухтомский, - первый блин, как говорится, комом. Не было единого руководства, главное, что вождя не было. Савенков, к сожалению, за границей оказался и приехать не смог. Ничего, товарищи, подготовимся получше, следующее восстание будет более удачным.
    - Перемелется – мука будет, - согласились с ним.
    - И ещё. Из Петербурга прибыли солдаты Семёновского полка. Намерения их пока не ясны, но не думаю, что они для нас приготовили что-то хорошее. Паровоз поведу я, если заметим что-то, подам сигнал – два гудка. Как услышите гудки, всем ложится на пол. Всем без исключения.
    Он посмотрел на моряков.
    - Анархистов это тоже касается, если нет желания получить пулю. Всё ясно?
    - Ясно, товарищ Ухтомский, - вразнобой ответили дружинники.
    Перед Сортировочной, первой станции от Рязанского вокзала, паровоз замедлил ход. На рельсах в беспорядке кучей набросаны шпалы.
    - Похоже, что засада, - сказал помощник машиниста.
    - Засада и есть, - согласился с ним Ухтомский, - вон пулемётные гнёзда, утром их не было. Стоп. Задний ход.
     Паровоз остановился и медленно пополз назад.
     Дорога на этом участке далеко не прямая, но Ухтомский её знал. Ухтомский – машинист, и, причём, хороший машинист. Отъехав на определённую дистанцию, поезд остановился на мгновение, издал два гудка и рванул вперёд. Ухтомский постепенно повышал давление в котле.
    - Опасно, товарищ Алексей, - предостерёг помощник, - котёл может не выдержать.
   Лицо Ухтомского окаменело, он поднимал давление в котле ещё выше.
   - Товарищ Ухтомский, взорвёмся, - ныл помощник и кочегар тревожно смотрел на них.
    - Возможно, - ответил Ухтомский, не сводя глаз с железнодорожного полотна, - но у нас не такой уж большой выбор. Или взорвётся котёл, и мы все погибнем, или нас расстреляют каратели, или мы более или менее благополучно доедем до Перова.
    Давление в котле дошло до 15 атмосфер, на грани взрыва, скорость – 70 вёрст в час. Раздался треск пулемётных очередей, паровоз путеочистителем разметал шпалы, набросанные на рельсы и с победным гудком, сбрасывая им избыточное давление в котле, промчался мимо станции Сортировочная и изумлённых солдат Семёновского полка на ней.
   - Ничего, мы до вас ещё доберёмся, - пообещал вслед уходящему поезду полковник Риман, командир карательной экспедиции Семёновского полка.
   Дружинники поднимались с пола вагона.
   - Ни хрена себе, - сказал Мишка Коновалов, - на японцев у них пулемётов нет, а как по народу стрелять, так сразу нашлись.
    Из дружинников шесть человек ранено, что называется – пронесло. А дальше до самого Перова станций нет и засад не ожидалось.
   
    В Москве восстание практически прекратилось, но царское правительство решило отомстить народу за его стремление к свету, к улучшению своего экономического положения, за свои просчёты в руководстве огромной страны, за позорно проигранную Японии войну, бессилие и нерасторопность.
   Отряд лейб-гвардии Семёновского полка вышел на кровавую тропу поголовного террора мстить и истинным виновникам революционного движения, и случайным невинным людям.
    Семёновцам было приказано арестованных не иметь и действовать беспощадно.
    Они и действовали.
    Две бабы с корзинами поднимались в сторону Измайловского зверинца. Семёновцы с перрона станции Сортировочная им крикнули: «Бегите, а то стрелять будем!» Бабы неловко побежали по скользкой тропинке, нелепо размахивая руками, солдаты открыли стрельбу. Одну завалили, другая сумела убежать.
    Полковник Риман с семёновцами ходил по домам в районе «Сортировочной», заходил в квартиры и лично расстреливал людей по своему усмотрению.
    В одной из квартир двенадцатилетняя девочка пришла со школы, девятнадцатилетний брат читал книгу за столом. Мать их готовила еду. Она была очень религиозна и чтила царственную особу. Стены, кроме икон, украшали портреты царской семьи и самого императора.
    В дверь настойчиво постучали. Мать открыла. Риман левой рукой отстранил её, а правой вынул револьвер.
    - Дружинник?
    Парень удивлённо посмотрел на полковника, не понимая вопроса.
    - Мама, посмотри, какие злые глаза, - закричала девочка, - страшные.
    - Дружинник? – повторил вопрос Риман.
    Парень положил на стол книгу.
    - Нет, - сказал спокойно.
    - Врёшь!
    Полковник приставил ко лбу парня револьвер и нажал на спуск. Парень упал. Мать с криком ужаса кинулась к телу сына. Девочка застыла от ужаса, повернулась к Риману с расширенными от испуга глазами.
    - Зачем ты убил моего Ваню? Убей и меня.
    Полковник зло сверкнул глазами, убрал револьвер, что-то пробурчал и семёновцы вышли из квартиры.
    Мать прекратила кричать, лицо её окаменело. Она встала и плюнула на портрет царя-императора.
    За полверсты до станции Перово на запасных путях крестьяне из окрестных деревень грабили составы, застрявшие здесь ещё с всеобщей забастовки в самом начале восстания.
   Крестьяне на подводах из дальних деревень добирали последнее и не обратили внимание на подходивший поезд. Семёновцы на ходу с поезда открыли огонь. Мужики бросились к лесу. Солдаты вышли из вагонов, выстроились в шеренгу и открыли беглый огонь.
    На путях стоял санитарный поезд с Дальнего Востока. Раненых крестьян унесли туда. В поезд явился Риман и потребовал выдать ему раненых для расстрела. Полковник, начальник санитарного поезда, презрительно посмотрел на него и произнёс:
   - Санитарный поезд не для того существует, чтобы выдавать раненых на расстрел. Сие есть убежище для раненых, признанное всеми кодексами законоположений, всеми государствами.
    Полковник достал револьвер и поднёс его к носу Римана.
    - Чуешь, чем пахнет?
    - Порохом.
    - Маньчжурией. Пшёл вон, столичная крыса.
    Риман решил не связываться с фронтовиками.
    Ещё долго между путей стояли понурые крестьянские лошадки, запряжённые в сани. Поле между железнодорожными путями и лесом чернело телами убитых. Говорили, что застрелили человек шестьдесят. Впрочем – кто их считал?
   Каратели убивали без какого-либо смысла. Был убит станционный жандармский унтер-офицер Подгорный, помощники начальника станции Перово Орловский и Ларионов заколоты штыками, застрелен путевой сторож Дрожжин. Рабочих Перовских мастерских солдаты убивали по своей прихоти. Братья Молостовы вечером собрались из Перово сходить в соседнее село Карачарово в трактир попить чайку и сыграть в бильярд. У перехода через железнодорожное полотно они и ещё два их приятеля были остановлены солдатами. Их обыскали, ничего не нашли и закололи штыками.
    Убитый горем отец братьев Молостовых никак не мог понять за что погубили его сыновей, за что с ними расправились так жестоко.
    - Полковник Риман – финн, чухонец, наверное, католик, и солдаты его такие же, - говорил он, - ну, не могут так русские с русскими поступать.
    В вечерних сумерках Мишка Коновалов и двое рабочих из боевой дружины Перовских мастерских возвращались домой. У платформы Перово их остановили солдаты, обыскали.
    - Почему в форме? - спросили Коновалова.
    - Пока вы, лейб-гвардейцы, в Питере баб тискали, мы в Маньчжурии комаров кормили, - хмуро ответил Мишка и пояснил: - Недавно вернулся, ходил в мастерские на работу устраиваться.
    - Куда идёте?
    - Домой. Мы с Чухлинки.
    Мишка показал на пригорок, где светились огни посёлка.
    - Бегите домой, - разрешили солдаты, - да живо, без оглядки.
    Рабочие растерянно переглянулись.
    - Ну! – нетерпеливо выкрикнул солдат.
    Рабочие бросились бежать, Мишка за спиной уловил клацанье затворов.
    - Бежим зигзагами, - крикнул Коновалов товарищам и сделал огромный прыжок влево.
    Раздался залп, товарищи Коновалова упали замертво, а сам Мишка бежал как загнанный зверь, пули свистели вокруг него, одна обожгла левую руку выше локтя, а он, не обращая внимания на рану, скакал из стороны в сторону, падал в снег, вскакивал и бежал, петляя, как заяц. Бежать от Перово до Чухлинки шагов триста, но их надо пробежать, и пробежать по снегу. Слева платформа Чухлинская, чуть правей на взгорке кирпичное одноэтажное здание гимназии, справа от него и за ним дома посёлка. 
    Коновалов взлетел на пригорок и с разбега перемахнул заборчик палисадника, зарылся в снег, стрельба прекратилась. Заскрипела дверь и старческий голос произнёс:
    - Кто здесь? 
    - Я, баб Мань.
    - Мишка, ты что ли? По тебе стреляли?
    - По нам, баб Мань, по нам.
    - И кто стрелял?
    - Сатрапы царя-батюшки.
    - Ой, Господи, Миша, что ты говоришь такое?
    Коновалов молча встал, отряхнулся, вышел из палисадника и пошёл вниз по проулку домой.
    У него дома находились Ухтомский с женой и детьми. Дети – Мишкин годовалый сын, Володя и Тоня Ухтомские спали, взрослые сидели за столом под керосиновой лампой, ждали хозяина.
    Михаил скинул полушубок, подошёл к ведру, поднял крышку, зачерпнул кружкой ледяную воду, жадно, большими глотками выпил.
   - Абрама Баутина и Серёгу Коршунова убили, - сообщил Коновалов, - я чудом ушёл.
    - «Вы жертвою пали в борьбе роковой…», - Ухтомский, горестно качая головой, процитировал строчку известного марша.
    Жена Коновалова, Татьяна, засуетилась.
    - Ой, Мишенька, ты же ранен.
    Взялась перевязывать.
    - Пустое, царапина. Уходить вам надо, Алексей Владимирович. Сам указ читал. Приказано найти и обезвредить Ухтомского, Котляренко, Татаринского, Иванова и других. Без жалости.
    Александра, жена Ухтомского ойкнула, закрыла рот ладошкой и испуганно посмотрела на мужа. Он взял её руку в свою, погладил.
    - Ничего, Сашенька, всё обойдётся.
    - Деревнями, в обход езжайте, - продолжал Коновалов, - к железке лучше не приближаться. Там Риман со своими опричниками свирепствует. Каких ужасов про них только не рассказывают. Завтра утром – в Вязовку, оттуда в Кузьминки, в Капотню и так до Пензы. Там у Александры Андреевны родни укроетесь. Так?
   - Не так, Михаил. Саша с детьми пусть так и едет, как ты предлагаешь. Саша, до родителей доберётесь, там ждать меня будите.
    - А ты сам, Алексей Владимирович? – встревожился Коновалов.
    - А мне надо как можно быстрей добраться до Рузаевки. Отсюда напрямую до Рязани, а там на поезде.
    - Опасно, Алексей Владимирович.
    - Что делать, Миша, партийное задание.
    - Тогда вас надо одеть поприличней, что как бы из местных дачников в Рязань едет.

     Около двух часов дня, 17 декабря, в Люберцах в трактир у Коломенской дороги зашли солдаты Семёновского полка. Прилично одетый господин в дорогом полушубке и шапке уже отобедал и собрался выходить. Его остановили, обыскали, нашли офицерский револьвер.
    - Зачем он вам? – поинтересовался штабс-капитан.
    - Разве это запрещено? – спокойно ответил господин. – Для самообороны, времена нынче неспокойные, пошаливают, знаете ли.
    - Да-да, вы правы.
    - По делам еду в Рязань. Моя дача у платформы Шереметьевская, но поезда нынче не ходят.
     - Увы, беспорядки. Но я вынужден вас отправить на станцию, для выяснения личности.
     - Разумеется, штабс-капитан.
     На станции Люберцы капитан Майер ещё раз осведомился, кто он такой и попросил назвать фамилию.
    - Петров.
    Капитан стал сверять со списками.
    - Петров, Петров, - бормотал он.
    Ничего не нашёл, стал перебирать фотографические карточки. Выбрал одну, долго смотрел на Петрова и опять на карточку.
    - Увы, вы не Петров, - наконец сказал он, - вы – машинист Ухтомский и вы будете расстреляны.
    - Я так и думал, - хладнокровно ответил Ухтомский. – Я знал, что, если попадусь в ваши руки, вы расстреляете меня. Поэтому я так спокойно чувствую себя, что был ежеминутно готов к смерти.
   - Позвольте вас спросить: это вы провезли на паровозе свою шайку мимо засады два дня назад на Сортировочной?
   - Не шайку, а боевую рабочую дружину. Я. Нам больше грозил взрыв парового котла, чем ваши пулемёты. Сейчас члены рабочей дружины далеко и вам их не достать. Согласитесь, уйди я из трактира на пять минут раньше, и я бы тут перед вами не стоял.
    - Вы храбрый человек, господин Ухтомский. Не желаете исповедоваться перед смертью?
     - Желаю, капитан.
     Ухтомского и четверых рабочих с Люберецкого тормозного завода, приговорённых к расстрелу, отвели в церковь, где они исповедовались и причастились.
     В четвёртом часу дня приговорённых повели вдоль платформы вправо, они пересекли пути и вышли на улицу, ведущую к Люберецкому кладбищу.
    Ухтомский шёл спокойно, как на прогулке, в кармане полушубка у него нашлись семечки, и он их лузгал всю дорогу.
    У кладбища приговорённых попытались поставить лицом к лесу. Рабочие падали на колени, умоляли офицера даровать им жизнь, клялись, что ни в чём не виноваты перед царём-батюшкой.
    Ухтомский спокойно смотрел на это и грыз семечки.
    - Товарищи, не срамите себя перед смертью, - сказал он, - ни господин капитан, ни царь вас всё равно не помилуют.
    Приговорённые поднялись с колен, смирились с своей участью, повесили голову на грудь. Солдаты их поставили лицом к лесу. Ухтомский остался стоять лицом к солдатам.
    - Тогда, может быть, повязку? - услужливо предложил офицер.
    - Не вижу необходимости, - ответил Ухтомский, - благодарю, капитан.
    Солдаты выстроились в шеренгу.
    - Повремените, - сказал Ухтомский.
    Он снял с себя полушубок, шапку, аккуратно сложил их перед солдатами.
    - Что добру пропадать? – сказал он. - Продадите, на помин наших душ.
    Ухтомский встал на место, выпрямился, он в чёрном костюме, в белой рубашке при галстуке, семечки в кулаке.
    Команда, залп, рабочие упали мёртвыми в снег, Ухтомский остался стоять невредимым, капитан Майер смутился.
    - Да, ребята, - сказал Ухтомский, - не хорошо.
    Он разжал кулак, с сожалением посмотрел на семечки и, вдруг, рассыпал их веером перед собой.
    - Птичкам, - пояснил он, - поклончики за нас поделают перед Господом.
    Поднял голову, посмотрел на солдат и спокойно сказал:
    - Солдаты, вы давали присягу, и я давал присягу своей партии социалистов-революционеров. Наши присяги разные. Я честно исполнил долг перед своей партией, я не нарушил присягу. Сейчас и вам предстоит обязанность исполнить долг согласно вашей присяги. Капитан, командуйте.
    Офицер отдал приказы, раздался залп, Ухтомский упал, но он был жив, в полном сознании, в глазах боль.
    Капитан Майер, видя, что он не умер и желая быть милосердным с револьвером в руке приблизился к Ухтомскому, заглянул в глаза.
    - Прошу прощения, господин Ухтомский, служба.
    И прекратил его мучения выстрелом в голову.
    Казнённых похоронили в братской могиле на Люберецком кладбище.

    Далеко от Москвы в Европе члены социал-демократической рабочей партии большевиков узнали о разгроме восстания и решили почтить память погибших соответствующим случаю маршем.

                Вы жертвою пали в борьбе роковой
                Любви беззаветной к народу,
                Вы отдали всё, что могли, за него,
                За честь его, жизнь и свободу!

    В комнату вошёл человек небольшого роста с рыжеватой бородкой и усами по тогдашней моде, лысоватый. Он дослушал похоронный марш до конца.
    - Восстание в Москве подавлено? – спросил он.
    - К сожалению, - ответили ему.
    Человек прошёлся по комнате, остановился, посмотрел на собравшихся умными глазами.
    - Этого следовало ожидать, това’ищи, - картавя, сказал он, - поднявшимся массам т’удящихся нужны были действительные лозунги и конк’етные цели. Но их же’тва не нап’асна, това’ищи. Нет. Социалистической ’еволюции ещё п’едстоит све’шиться. И нам надо учесть ошибки этой, пе’вой ’усской ’еволюции. К сожалению, ’абочие д’ужины, воо’ужённые в основном ’евольве’ами, не смогли сп’авиться с ’егулярной а’мией. В ’еволюции побеждает воо’ужённая сила на сто’оне восставших. И нам её п’едстоит создать, това’ищи. Мы назовём её к’асная…
    Человек задумался.
     - Да! К’асная гва’дия. В п’едстоящей ’еволюции п’олетариат может сыг’ать ’уководящую ’оль лишь будучи сплочён в единую и самостоятельную политическую силу под знаменем социал-демок’атической ’абочей па’тии, ’уководящей не только идейно, но и п’актически его бо’бой.
   
      В 1919 году платформу Подосинки, что перед Люберцами переименовали в Ухтомскую. Это единственный случай, когда большевики что-то переименовали в честь эсера, социалиста-революционера.