Рассказ Я в больнице и дома

                Я  в  больнице  и  дома
    
        С  1990  по  1993  годы,  когда  уже  учился  в  школе  и  успешно  переходил  из  класса  в класс  с  хорошими  оценками,  моя  жизнь  протекала  между  домом  и  детской  больницей,  из-за  чего я часто  пропускал  уроки,  не  обращая внимания на  данное  обстоятельство, так как  для  этого  у  меня  всегда  были веские  причины. Я всегда  был  уверен  в  том,  что  легко  наверстаю  пропущенный  учебный  материал.  События,  описываемые  мной  далее,  происходили  в  моей  жизни  как  раз  в  то  время,  когда  я  учился  между  вторым  и  шестым  классами. 
      Мне  было  кем-то  суждено   перенести  три  тяжелые  операции  по  удалению  контрактур  в  паху  и  под  коленями,  потому  что я не  мог  разгибать  ноги,  а  колени  подтягивал  к  самому  подбородку.  Спал  я  только  то на  левом  боку,  то  на  правом,  а  на  спине  вообще  не  засыпал.  Иногда,  лежа  на  животе,  на  который  меня  клали  родители,  я  болтал  в  воздухе  согнутыми  в коленях ногами,  что  доставляло  мне  огромное  удовольствие.
       Каждая  операция,  которую  мне  предстояло  в  этой  жизни  пережить,  была  разделена  на  несколько  этапов.   
      Две  операции  -  в  паху  и  под  коленом  левой  ноги  -  делал  мне  прекрасный  детский  хирург  Борис  Хамедович Хапий,  попасть  на  операционный  стол к  которому  было  крайне  тяжело,  поскольку  оперировал он в  этой  больнице  раз  в  неделю  -  по  средам  и  все  время  торопился  уехать  в  мединститут  читать лекции  студентам. Желая  попасть  именно  к  нему,  мы  с  мамой  всегда  поступали  в  больницу  не  понедельник,  как  положено,  а  во  вторник,  чтобы  на  другой  же  день  была  операция. За  это  каждый  раз  получали  выговоры  от  заведующего  Анатолия  Тагировича  Шхалахова.  Он  всегда  говорил  маме:
      -  Вы  хотите  только  прийти  с  улицы  и  сразу  же  лечь  на  операционный  стол?
     -  Да,  хотим,  -  объясняла  мама  врачу,  -  потому  что этот  ребенок  не  имеет  возможности  долго  находиться  в  вашем  медучреждении,  даже  если  мы  с  ним  будем  лежать  в  боксе,  а  не  в  общей  палате, так  как он  может  легко  заболеть,  и  тогда  операция  снова  отложится  на  неизвестный  срок, что уже  случалось  неоднократно.  Вы  и  так  много  раз  отправляли  нас  домой  на  следующий  день  после  нашего  поступления,  объясняя,  что  для  моего  сына  у  вас  не  хватило  наркоза. 
     Это  была  чистая  правда,  против  которой  никто  ничего  не  мог  возразить.  На  следующее  утро  после  нашего  поступления  ко  мне  приходил  медбрат,  брил  мои  ноги,  мазал  йодом  и  обматывал  бинтом.  Спустя  несколько  часов  в  бокс  заходил  врач  и  говорил:
     -  Отбой.  Наркоза  нет.  Возвращайтесь  домой. 
     Несолоно  хлебавши,  поверив  словам  врача,  мы  уезжали  домой  и  ждали,  когда  снова  подойдет  моя  очередь  на  операцию. Перед очередным  поступлением  в  больницу  мне  опять  приходилось  сдавать  новые  анализы.  Врачи  несколько  раз  подряд  возвращали  меня  из  больницы  домой,   приводя  один  и  тот  же  аргумент  -  не  хватило  наркоза.  Спустя  годы  всю  правду  о  «нехватке наерркоза»  мы  узнали  от  самого  Анатолия  Тагировича.  Оказывается, Борис  Хамедович, приехав рано  утром  в  больницу,  быстро  оперировал  других  детей  и  на  меня  у  него  не  хватало  времени  -  ему  надо  было  спешить  в  мединститут  читать  лекции  студентам.  Видя,  что  не  успевает  по  времени,  он  посылал  к  нам  врача  с  просьбой  сказать,  что  для  меня  «не  хватило  наркоза».   
     И  все-таки  первую  операцию  -  в  паху  мне  сделал  именно  Борис  Хамедович.  Она  прошла  благополучно. После  окончания  первой  операции  в  паху, пока  я  еще  был  в  операционной, врачи  одели  на  мои  колени огромные,  тяжелые  распорки  из  гипса  и,  когда  привезли  в  бокс,  очень  быстро  наложили  на  мою  постель  огромное  количество  матрасов,  чтобы  я  высоко  лежал,  а  ноги  были  спущены  вниз  и  под  тяжестью  гипса  вытагивались  в  паху.  Долгое  время  я  не  мог  привыкнуть  лежать  на  спине  -  меня,  как  магнитом,  тянуло  снова  лечь  на  бок.  Я  готов  был  все  отдать,  чтобы  снова  вернуться  в  свое  прежнее положение.  Но  гипс не  давал  мне  это  сделать.  Пришлось  привыкать   спать или  на  спине,  или  на  животе  От  тяжелых  распорок  у  меня  постоянно  были  гематомы  на  стопах.  Мои  опухшие  нижние  конечности  были  похожи  на  подушки,  плотно  набитые  пером. И  ни  одного  из  врачей  этот  вопрос  вообще  не  интересовал.  Еще  у  меня  постоянно  текла  кровь  из  носа.  Она  могла  начаться  в  любой  момент.  Как-то  раз  ночью,  когда  я  лежал  на  животе,  у  меня  снова  пошла  кровь.  Мама  долго  не  могла  остановить  ее,  вставляя  мне  в  одну  из  ноздрей  ватные  фитильки,  предвательно  смачивая  их  в  перекиси  водорода,  пока  наконец  не  догадалась  перевернуть  меня  на  спину,  благодаря  чему  кровотечение  остановилось.  Об  этом  мама  каждый  день  рассказывала  моему  лечащему  врачу  Геннадию  Петровичу  Драчуку.  И  если  бы  он  был  по-настоящему  грамотный  и  знающий  человек,  назначил  бы  мне  пить  аскорутин  для  свертывания  крови  или  какой-нибудь  другой  препарат для  укрепления  сосудов.  Но  он  просто  слушал  мамины  рассказы  и  уходил,  так  и  не  назначив  мне  никаких  лекарств  для  остановки  кровотечения  из  носа.  Ему  было  на  все  наплевать!
     Помню,  папа,  каждый  вечер  приходивший  ко  мне  после  работы,  как-то  раз  пошел  к  медсестре  и  попросил  дать  ему  мазь  для  уменьшения  боли  и  отечности  в  стопах.  Та  дала.  Хорошо,  что  родители,  прежде  чем  мазать,  прочитали аннотацию.  Оказалось,  в состав мази  входил  змеиный  яд,  обладающий разогревающим эффектом, еще  больше  увеличивающим  жар  в  больных  местах.  Папа  пошел  к  заведующему,  дежурившему  каждый  понедельник,  и  показал   ему  то,  что  получил  от  медсестры. Анатолий  Тагирович  всегда  был  строгим  и  вспыльчивым,  благодаря  чему  в  больнице  царила  идеальная  чистота.  Все  мамочки,  собираясь  выходить  в  столовую,  обязаны  были  одевать  белые  халаты  и  платки.  В  головных  уборах  они  должны  были  находиться  до  самого  вечера,  чтобы  волосы  не  попадали  в  рану  ребенка. Утром  мамочкам   нужно  было  вставать  и  приводить  себя  в  порядок до  его  прихода.  Если,  приехав  утром,  он  заходил  в  палату  и  бокс  и  видел,  что  какая-нибудь мамаша-соня  все  еще  спала,  он  так  кричал,  что  она  потом  надолго  забывала  о  сладостном  утреннем  сне. Мама  всегда  просыпалась за  40  минут  до  его  приезда  на  работу ,  успевала  одеться,  умыться,  причесаться  и  покрыть  голову  платко,  благодаря  чему  ей  удавалось  избегать  неприятных  с  ним  конфликтов.  Врачам  и  медсестрам  тоже  доставалось  по  первое  число.  Поэтому,  когда  он  увидел  мазь,  сказал:
      -  Я  сейчас  намажу  ей  кое-что!  Она  будет  бегать  до  утра  без  остановки!
     После  этого  мне  принесли  другую  мазь.
     Находясь  в  больнице,  я  про  себя  отмечал,  кто  из  медсестер  хорошо  делал  уколы,  а  кто  -  плохо.  Мне  сразу  понравилась  Оля.  Она  была  самой  симпатичной  девушкой  из  всего  женского  медперсонала,  всегда  ходила  в  розовом  халате  и  колпаке  и  каждый  раз  замечательно  колола  уколы  с  обезболивающим  и  антибиотиком  то  в  предплечье  правой  руки,  то в   ягодицы  -  все  зависело  от  того,  в  каком  положении  я  лежал  во  время  ее  прихода  -  на  спине  или  на  животе.  Я  уже  знал  -  если  пришла  Оля  с  очередным  уколом,  значит,  все  будет  хорошо.  И  каждый  раз  она  оправдывала  мою  уверенность  в  ней. К  сожалению,  такие  нежные  воспоминания  остались  в  моей  памяти  не  обо  всех  женщинах  в  белых  халатах.  Как-то  раз  ночью,  когда  я  спал  на  животе,  пришла  какая-то  медсестра  и  уколола  укол  в  ягодицу  так  неудачно,  что  у  меня  на  всю  жизнь  остался  на  ней  шрам.  Когда  мама,  сама  много  лет  подряд  ставящая  мне  уколы  дома,  увидела, в  какое  место  сделала  укол  медсестра,  ее  возмущению  не  было  предела. 
     -  Куда  вы  укололи?  -  уже  начиная  раздражаться,  спросила  мама,  увидев,  что  медсестра  выбрала  неуданое  место.
     -  Я  уже  30  лет  работаю  медсестрой  и  лучше  вас  знаю,  куда  надо  колоть,  -  огрызнулась  та.
     -  Можно  и  пятьдесят  лет  работать  и  ничему  не  научиться  -  парировала  мама  вслед  скрывшейся  за  дверью  медсестре. 
     Конечно,  таким  людям,  как  эта  медсестра,  надо  работать  дворником,  машинисткой,  проводницей  в  поезда,  касстром  в  кассе,  но  ни  медсестрой  в  детской  больнице.
     Когда  снова  пришла  Оля  делать  мне  очередной  укол,  увидев  шрам,  удивленно  спросила  маму:
    -  Что  это  такое  у  него?
    Мама  ей  все  подробно  рассказала.  Медсестра  только  молча  покачала  головой.
 

     Геннадий  Петрович  снимал  мне  швы  прямо  в  боксе,  попросив  маму  выйти  за  дверь.   Все  это  происходило  в  июне  1990  года.  Через  две или  три  недели,  не  сняв  распорки,  меня  выписали  домой,  где  я  продолжил  лежать   в  нашей  квартире, на  столе, в  своей  спальне,  а  под  ногами  стоял  стул,  куда  я  мог  упираться.  Стол  служил  моей  постелью  до  тех  пор,  пока папа  не  сделал  мне  специальную  кровать на высоких  ножках  и  не  поставил ее сверху  на  обычную  кровать, чтобы  мои  ноги  были  по-прежнему  опущены  вниз.   Эту  конструкцию  папа  установил  в  моей  спальне  нашего  частного  дома,  куда  мы  сразу  же  и  переехали.  Каждое утро  папа,  находясь  в  отпуске,  выносил  меня  во  двор  и  клал  на  стол,  установленный  в  тени,  возле  ореха,  чтобы  я  дышал  свежим  воздухом.
    Самым  тяжелым  испытанием  было  для  меня  полное  отсутствие  аппетита.  Я  вообще  ничего  не  хотел  есть.  Ложку  манной  каши  на  овощном  отваре,  сваренной  бабушкой,  которая  тогда  еще  вместе  с  нами  переезжала  в  частный  дом.  я  держал  во  рту  целый  час  и  не  мог  проглотить.  То  же  самое  происходило  и  с  глотком  воды.  Как  только  подходило  время  к  началу  трапезы,  у  меня  сразу  пропадало  настроение.  Проблемы  с  едой  у  меня  были  и  до  операции,  а  после  нее  еще  больше  усугубились.  Это обстоятельство  сильнее  всего  расстраивало  мою  старшую  сестру  Наташу,  которая  тогда  сама  кормила  меня,  и  больше  никому  не  доверяла  это  делать.  Она  сидела   с  ложкой  каши во  дворе,  возле  стола,  на  котором  я  лежал,   и  плакала.  А  я  не  мог  понять,  почему  она  расстраивается.   Помню,  дедушка,  видя  это,  шутя  спрашивал  меня:
      -  Ты  и  воду  жуешь?
     На его   шутку  я  только  улыбался. 
     В  то  тяжелое  для  всех  нас  лето  я  был  похож,  если  можно  так  выразиться,  на  живого  скелета,  состоящего  из  кожи  и  костей.    
     Спустя  месяц  моего  пребывания  дома  врачи,  с  которыми  мои  родители  связывались  по телефону,  разрешили прямо  дома снять  с  моих  колен  тяжелые  распорки,  заменив  их  на  более  легкие, и  начать  разработку  ног,  в  которой  не  было  ничего  сложного: мне просто  нужно  было  каждый  день  в  течение  часа  сводить  и  разводить  колени,  как  ворота  гаража.  Этой  несложной  физкультурой  занимались  со  мной  мама  и  дедушка,  благодаря  усилиям  которых  я   разработал  ноги. 
     Новые  распорки  состояли  из  металлического  стержня,  с  обеих  сторон  которого  были  привязаны  широкие  кожаные  ремешки  с  застежками,  сделанных  из  обычных  веревок.  Их  одевали мне  или  днем,  когда  я  ложился  отдыхать,  или  на  всю  ночь.  Избавившись  от  гипса,  я  получил  возможность   не только  лежать сутками  напролет  то на кровати,  то  на  столе,  но  и   сидеть или  в  детской  коляске,  или  в  специальном  деревянном  кресле,  чему  был  очень  рад!  После  операции  я  начал  спать  только  на  спине.  Ложиться  на  бок  меня  больше  не  тянуло.      
      Гематомы  оставили  в  покое  мои  стопы  благодаря  усиленному  лечению  мамы  и  сестры.  Что  только  они  не  делали,  дабы  избавить  меня  от  них!  Мазали  и  гепарином,  и  трохсвазином,  и  прикладывали   капустные  листья,  снимающие  воспаление  и  жар.  В  результате  добились  поставленной  цели  -  гематомы  прошли. 
     Осенью  папа  сделал  мне  еще  одну  точно  такую  же кровать  и  отвез  ее  в  квартиру,  куда  мы  ежегодно  переезжали  к  7  Ноября.

                *  *  *

     В  конце  мая  1991  года  после  долгих  переговоров  с  моими  родителями   врачи  назначили  мне  вторую  операцию  по  удалению   контрактур  под  коленями  обеих  ног.  Но  Борис  Хамедович  прооперировал  мне  только  левую  ногу,  а  правую  оставил  нетронутой.  По  словам  Геннадия  Петровича,  присутствовавшего  на  моей  операции,  это  было  решение  хирурга:  он  посчитал,  что  операция  на  обеих  ногах  сразу  будет  слишком  тяжелым  испытанием  для  меня.  Так как  вторая  операция,  по  своей  сути,  была  похожа  на  третью,  с  позволения  читателей,  я  не  буду  долго  описывать  ее.  Скажу  лишь,  что  труднее  всего  доставалось  моей  правой  ноге,  которой  я  был  вынужден  круглосуточно  упираться  в  матрас.  От  такого  неудобного  положения  у  меня  постоянно  болело  колено  и  даже  слазила  кожа  на  пятке.  Чтобы  давать  ноге  хоть  какой-то  отдых,  мне  приходилось  сползать  на  край  кровати  и  опускать  ее  на  пол.  Пока  я  находился  в  больнице,  папа, как-то  в  очередной  раз  придя  ко  мне,  рассказал,  что  дома сделал  к  моей  кровати  специальную  подставку  для  ног. По  его  словам,  это  была  железная  квадратная  штука  на  таких же  высоких четырех ножках, как  и  сама  кровать, по  середине  которой  проходил  железный  поручень,  разделявший  ее  на  две  части.  На  левой  половине  лежит  картонка  и  одеяло,  а  правая  осталось пустой,  чтобы  мне  было  удобно  опускать  туда  правую  ногу,  под  которую  поддложим одеяло, чтобы  мне  было  удобно  упираться.  Когда  меня  перевочивали  на  живот,  под  конец  голеня  и  стопу  подкладывали  небольшую  широкую  дощечку,  чтобы  стопа  не  болталась  в  воздухе. 
     Когда  зажила  рана  на  ноге,  врачи,  не  сняв  гипс,  выписали  меня  домой  на  месяц,  по  истечении  которого  я  должен  был снова  вернуться  в  больницу  для  разработки  ноги.    
     Приехав  домой,  я  сразу  лег  на  папину  конструкцию,  оказавшуюся  настолько  удобной,  что  и  передать  нельзя!  На  такой  кровати  у  меня  больше  не  болела  правая  нога,  как  это  было  в  больнице.

     Находясь  дома,  я  думал,  что  буду  по-прежнему  сутками  лежать  на  кровати,  как  это  было  в  медучреждении.  Но  Наташа придумала  каждое  утро  одевать  меня,  сажать  в  зале  на  диван,  подставив  под  левую  ногу  табурет,  а  под  правую  -  коробку  из  пенопласта,  чтобы  я  мог и  ей  куда-то  упираться  и  она  не  болталась  в  воздухе,  поскульку  еще  не  доставала  до  пола.  Если  сестра  уходила   в  институт  в  первой  половине  дня,  дедушка,  приходивший  ко  мне  каждое  утро,  сажал  меня  в  мое  деревянное  кресло,  где  меня  кормила  бабушка,  ибо  давать  мне  пищу  на  диване  она  не  могла  -  ей  было  неудобно  это  делать,  особенно  если  учесть,  что  я  по-прежнему  плохо  ел.
      Не  успел  я  оглянуться,  как  пролетел  месяц,  и  пришла  пора  снова ложиться  в  больницу  на  разработку  ноги.  Как  только  я  приехал  в  медучреждение,  Геннадий  Петрович  сразу  снял  гипс  и  на  следующий  назначил  лечебную  физкультуру.  Ей  занималась  со  мной  инструктор  Марина  Владимировна  прямо  в  боксе.  Лежа  на  животе  во  время  разработки,  я  заметил,  что  не  могу  самостоятельно  сгибать  ногу  в  колене,  как  это  было  до  операции,  когда  я  свободно  болтал  обеими  ногами. Сколько  я  ни  пытался  оторвать  стопу  и  голень  от  кровати, готовый  из  кожи  вылезти  вон,  ничего  у  меня  не  получилось.  Видимо,  во  время  операции  Борис  Хамедович  повредил  мне  какую-то  мышцу,  отвечающую  за  сгибание  ноги.
     Разработка  ноги  длилась  10  рабочих  дней.  После  их  окончания  я  вернулся  домой,  где  то  мама,  то  дедушка  продолжили  разрабатывать  мне  ногу.


                *  *  *

     От  операции  на  левой  ноге  до  операции  на  правой  прошло  два  года.  За  это  время  кое-что  изменилось  в  моей  жизни.  На  Новый  1992  год  родители  купили  и  подарили  мне  настоящую  инвалидную  коляску.  Деньги  на  ее  приобретение  дал  дедушка,  так  как  ему  тоже  захотелось  принять  участие  в  покупке  нового  транспортного  средства  для  любимого  внука.  Долгое  время  я  не  мог  самостоятельно  кататься  в ней  даже  в  квартире,  поскольку  мне  было  очень  тяжело  крутить  большие  колеса,  чтобы  сдвинуть  ее  с  места.  Маленькие  колеса  тоже  плохо  вращались  вокруг  своих  осей,  постоянно  цепляясь  за  ковер  и  скручивая  его  в  гармошку.  Еще  одна  проблема  была  в  том,  что  правая  нога,  по-прежнему  согнутая  в  колене,  постоянно  тормозила  маленькое  правое  колесо,  не  давая  ему  свободно  вращаться  в  разные  стороны,  из-за  чего  даже родителям  было  тяжело  катать  меня  в  ней. Когда я  брался  руками  за  железные  обода,  приделанные  к  большим  колесам,  мне  казалось,  будто  я  толкаю  вперед  многотонный  асфальтирующий  каток.  Больше  всего  мне  нравилось  ставить  коляску  на  тормоза.  Но  постепенно  я  научился  кататься  задом.  С  наступлением  лета  родители  перевезли  мое  новое  средство  передвижения  во  двор  нашего частного  дома,  куда  мы  приезжали  только  на  несколько  часов,  хотя лето  было  в  самом  разгаре.  В  тот  год  мы  все  время  жили  в  квартире.  Несмотря  на  то,  что  в  коляске  было  много  отрицательного,  она  прослужила  мне  9  лет,  пока  я  окончательно  не  вырос  из  нее.  Спустя  годы,  когда  я  сам  немного  возмужал  и  окреп,  мне  удалось  научиться  кататься в  коляске  не  только  назад,  но и  вперед. 
      Что  касается  моего  аппетита,  настоящий  вкус  пищи  я  почувствовал  только  после  того,  как  в  начале  осени  мама  записала  меня  на  прием  к  врачу-гомеопату.  Приехав  вместе  со  мной  в  поликлинику,  мама  сообщила  женщине  в  белом  халате  о полном  отсутствие  у  меня  аппетита.  Внимательно  выслушав  маму  и  задав  дополнительные  вопросы,  врач  назначил  мне  какие-то  зернышки,  каждые  из  которых  находились в  пяти  бутылочках  с  разноцветными  крышечками,  и  сказала,  что  их  надо  сосать  натощак,  чередуя  друг  с  другом.  Прощаясь  с  нами,  врач,  глядя  на  меня,  сказал  маме:
     -  Какой  мальчик  нежный!
     Поблагодарив  врача  за  прием,  мы  вернулись  домой.
     Благодаря  «волшебным»  зернышкам,  которые  каждое  утро  я  сосал  натощак,  у  меня  наконец  наладился  аппетит  на  всю  жизнь,  появилось  чувство  голода.  С  тех  пор  я  начал  нормально  есть.    Когда  я  закончил  пить  лекарство,  боялся,  что  у  меня  снова  пропадет  аппетит,  но,  к  счастью,  этого  не  произошло.  Хотя  с  момента  моей  встречи  с  гомеопатом  прошел  ни  один  десяток  лет,  я  до  конца  своих  дней  буду  благодарен  за  то, что  женщине  так  легко  и  быстро  удалось  наладить  мне  аппетит!
 
 *  *  *

    В  конце  марта  1993  года,  когда  подошло  время  делать  мне  операцию  на  правой  ноге,  Анатолий  Тагирович,  с  которым  папа  решал  вопросы  по  поводу  боксов,  сообщил  ему,  что  Борис  Хаммедович  перенес  инфаркт,  полученный  во  время  чтения  лекций  студентам:  какой-то  парень,  встав  со  своего  места,  сказал  профессору  прямо  в  лицо,  что  он  не  разбирается  в детской медицине. из-за  чего в  зале  разразился  большой  скандал,  во  время   которого  у  Бориса  Хамедовича  случился  инфаркт  миокарда,  из-за  чего  он  хоть  и  остался  пока  жив,  но  работать  хирургом  больше  не  сможет.  Эта  новость  всех  нас  очень  огорчила,  потому  что  теперь  мы  не  знали,  кто  будет  теперь  мне  выпрямлять  правую  ногу.

     По  этой  причине  третью  операцию  на  правой  ноге, назначенную  на  конец  мая  1993  года,  пришлось  делать Геннадию  Петровичу.
      Всем  нам  почему-то  казалось,  что  после  операции  нога  сразу  станет  ровной.  Но  когда  меня  привезли  из  операционной,  родители  чуть  не  упали  в  обморок,  увидев,  что  нога  осталась  в  согнутом  состоянии.  Геннадии  Петрович  объяснил  родителям,  что  если  бы  мне  сразу  выпрямили  ногу,  ее  потом  нужно  было  просто  отрезать,  поскольку  она  не  работала  бы.
      -  Теперь  нужно  делать  растяжки,  -  объяснил  родителям  Геннадий  Петрович, -  чтобы  нога  постепенно  привыкала  к  новому  положению.  По  другому  не  получилось.
      Проходил  уже  месяц  после  сделанной  операции,  а  рана  на  ноге  упрямо  не  заживала.  Меня  каждый  день  возили  на  перевязку,  во  время  которой  врач  выдавливал  из  ноги  гной  и  чем-то  мазал. Из  перевязочной  Геннадий  Петрович на  каталке перевозил  меня  в  гипсовальню,  где,  сняв  гипс,  растягивал  мою  ногу,  стараясь  выпрямить  ее  в  колени. (То же  самое  происходило  во  время  операции  на  левой  ноге.  Разница  была  лишь  в  том,  что  рана  на левой  ноге  быстро  зажила  и  меня  выписали  домой). Растяжки  проходили  без  обезболивающих.  Это  было  равносильно,  если  рвать  зуб  без  анестезии  или  делать  операцию  без  общего  наркоза.  Мой  крик  был  слышен  на  всю  больницу.  Мама  стояла  рядом  и  как  могла  успокаивала  меня,  хотя  в  эти  моменты  (а  растяжек  было  семь)  у  нее  просто  разрывалось  сердце.  После  растяжки  Геннадий  Петрович  вместе  с  гипсовальщиком  Сашей  накладывали  новый  гипс  и, подождав, пока  он  застынет,  отправляли  в  бокс.  После  этой  экзекуции  у  меня  так  сильно горела  стопа,  что  маме  несколько  часов  подряд  приходилось  прикладывать  к  ней  холодную  мокрую  тряпку.  В  такие  тяжелые  минуты  моей  жизни  мама  говорила  мне:
     -  Вот  выпрямим  тебе  ноги  и  поедем  отдыхать  на  море.
     - А  разве  с  согнутыми  ногами  меня  нельзя  было  повезти  на  море?  -  спрашивал  я.
     -  Нет  конечно.  Тебя  же  не  поставишь  на  морское  дно,  чтобы  одеть  круг.  Ты  же  без  круга  не  сможешь  плавать.
     Мысль  о  будущей  поездке  на  отдых  согревала  меня  и  придавала  сил.
      Лежа  на  кровати,  спинку  которой  можно  было поднимать  и  опускать,  и  глядя  на  свои  ноги,  я  никак  не  мог  понять,  почему  мои  стопы,  идеально  ровные  до  операции,  вдруг  поднялись  вверх  и  развернулись  в  разные  стороны.  Чем  ровнее становилась нога,  тем  больше  деформировалась  стопа,  а  пятка  начала  выпирать  вперед,  чего  до  хирургического  вмешательства  никогда  не  было.  По  моему  мнению,  врачи  допустили  какую-то  ошибку.  Во  время  операции  они  должны  были  загипсовать  ногу  вместе  со  стопой,  предварительно ее  выровняв,  и  не  снимать  с  нее  гипс  до  конца  растяжек. Или  сделать  лангетку  в  форме  сапожка,  не  позволившей  стопе  так  сильно  изменить  свое  положение.   К  сожалению.  никто  до  этого  не  додумался.  Но  сейчас,  много  лет  спустя, когда  я  написал  эти  строки,  я  вдруг  осознал,  что  если  бы  стопа  была  бы  неподвижна,  я  не  мог  бы  лежать  на  животе.  В  этом  случае  при  перевороте  на  живот  маме  каждый  раз  пришлось  бы  подкладывать  под  коленную чашечку  высокий  валик,  чтобы  стопа  не  упиралась  в  матрас,  и  мне  было  бы  еще  хуже.  Может  это  и  хорошо,  что  мои  стопы  сами  собой  развернулись,  благодаря  чему  я  смог  спокойно  лежать  на  животе,  поскольку,  если  этого  не  случилось,  стопа  упиралась  бы  в  матрас.  В  этом  случае  при  перевороте  на  животе  маме  каждый  раз  пришлось  бы  подкладывать  под  коленную  чашечку  высокий  валик,  не  позволяюший  стопе  упираться  в  кровать.  Может  и  хорошо,  что  мои  стопы  развернулись  сами  собой,  благодаря  чему  я  смог  спокойно  лежать  на  животе.  Только  жаль,  что  обе  поднялись  вверх.
    

     Уже  месяц  был  на  исходе  после  окончания  операции.  Растяжки  давно  закончились.  Правая  нога,  как  левая,  тоже  стала  ровной.  Но  меня  по-прежнему  каждый  день возили  на  перевязку,  так  как  рана  никак  не  хотела  заживать,  из-за чего меня  больше  месяца  не отпускали  домой.  Каждый  день Геннадий  Петрович меня  возил  на  перевязку,  чем-то  мазал,  менял  бинты,  но  нога  по-прежнему  не  заживала.  Казалось,  этому  не  будет  конца.  Не  желая  остаться  в  больнице  на  неизвестный  срок,  как  это  происходило  с  другими  детьми,  которые,  по  словам  их матерей,  лежали  в  медучреждении  годами,  потому  что  у  их  детей  тоже  не  заживали  раны,  я  начал  просить  маму  поговорить  с  Геннадием  Петровичем,  являющимся  моим  лечащим  врачом,  чтобы  отпустил  нас  домой,  где,  возможно,  нам  удастся  быстрее  вылечить  ногу.  Дома,  как  говорится,  и  стены  лечат.  Мама,  которой  все  это  тоже  порядком  надоело,  согласилась  на  диалог  с  врачом.  И  вот  когда  Геннадий  Петрович  в  очередной  раз  пришел  проведать  меня,  мама  сообщила  ему  об  этом  предложении  от  моего  имени.  Немного  подумав,  Геннадий  Петрович,  в  свою  очередь,  спросил  маму:
    -  А  вам  не  станет  плохо,  если  я  покажу  вам  рану?  Не  упадете  ли  вы  в  обморок?
      Мама  пообещала  не  испугаться. Она  попросила  дать  ей  время  подумать  до  завтрашнего  дня  и  посоветоваться  с  мужем. Они  назначили  время,  когда  врач  покажет  рану.  Когда  вечером  папа  пришел  к  нам  и  мама  сообщила  ему  о  нашей  с  ней  идее,  он  одобрительно  кивнул  головой.
     И  вот  на  следующее  утро,  когда  ко  мне снова зашел  Геннадий  Петрович,  мама  сказала:
     -  Я  готова  увидеть  рану.
    Врач  размотал  бинт  и  показал  рану.  Внимательно  посмотрев,  мама  сказала:
    -  Именно  такой  я  ее  себе  и  представляла.  Постараюсь  дома  вылечить  ее  до  конца.
    Геннадий  Петрович  ответил:
    -  Надо  получить  разрешение  на  вашу  выписку  у  заведующего.
    Анатоий  Тагирович  согласился  отпустить  меня  домой  на  месяц  с  незатянувшейся  раной,  после  окончания  которого  мне  снова  предстояло  вернуться  в  больницу  на  разработку  ноги.
     Дома  я  получил  возможность  не  только  лежать  на  кровати,  как  это  было  в  больнице,  но  и  сидеть  в  зале  большом,  широком  кресле,  положив  ногу  на  табуретку.  На  подлокотнике  наташа  клала  длинную,  широкую  доску,  служившую  мне  столом,  на  котором я  ел,  пил  или  собирал  слова  из  бумажных  букв,  как  будто  мне  5  лет.  Утром  и  вечером  мама  лечила  мою  ногу,  прикладывая к  ней  различные  компрессы,  способствующие  скорейшему  заживлению  раны.  Но  нога  упрямо  не  хотела  заживать. Швы  были  грубые.  Создавалось  впечатление,  будто  оперировал  меня  не  хирург,  а  мясник,  рубящий  мясо  на  рынке.   Только  к  концу  месяца  благодаря  интенсивному  маминому  лечению  рана  наконец  затянулась.  Таким  образом,  я  пробыл  дома  не  месяц,  а  полтора,  после  чего  снова  вернулся  в  больницу,  где  мне  сразу  сняли  гипс  и  на  другой  день  назначали  лечебную  физкультуру  и  какую-то  процедуру  на  10  дней,  не  считая  выходных,  на  которые  с  разрешения  заведующего  мы  унзжали  домой,  возвращаясь  в  больницу  воскресеным  вечером.
     Каждое  утро  Геннадий  Петрович,  придя  ко  мне  в  бокс,  брал  мою  ногу,  которая  затекала  в  течение  ночи,  и  резко  сгибал  ее  в  колене,  причиняя  мне  невысимую  боль.  Так  он  смотрел,  на  сколько  градусов  она  сгибается.  Мне  нужно  было  добиться,  чтобы  нога  сгибалась  до  90  градусов.
      После  окончании  десятой  процедуры  мы  вернулись  домой.
     Все  три  операции,  перенесенные  мной,  не  дали  ожидаемого  результата:  самостоятельно  ходить  я  так  и  не  смог,  поскольку  обе  стопы  подняты  вверх  и  развернуты  в  разные  стороны.  Стоять  могу  только  на  пятках  и  если  меня  кто-то  будет  поддерживать  сзади  или  сбоку.  Первое  время  родители  собирались  заказать  специальные  аппараты,  поддерживающие  мое  тело  от  пояса  до  стоп,  но  потом  передумали.  Поэтому  передвигаюсь  в  инвалидной  коляске,  а  переносят  меня  с  места  на  руках  то  папа,  то  сестра,  то  муж  сестры.  Много  лет  прошло  моих  операций,  а  я  до  сих  пор  спрашиваю  себя:  надо  ли  мне  делать  операиии?  Что  хорошего  я  получил  от  них?  И  не  нахожу  ответа.  С  ровными  ногами  и  деформированными  стопами  я  потерял  возможность  упираться  в  пол,  потому  что  пятки  скользят  по  нему.  Из-за  того,  что  в  течение  двух  лет  подряд   одна  нога  была  ровная,  а  другая  согнутая  в  колене,  у  меня  произошло  искривление  позвоночника.
     Последняя  операция,  сделанная  Геннадием  Петровичем,  оказалась  самой  неудачной.  Правильно  говорят,  что  дыма  без  огня  не  бывает.  Во  время  операции  в  кровь  попала  инфекция,  которая  очень  быстро  проявила  себя  во  всей  своей  красе.               
   
                Повтор.
     С  1990  по  1993  годы,  когда  уже  учился  в  школе  и  успешно  переходил  из  класса  в класс  с  хорошими  оценками,  моя  жизнь  протекала  между  домом  и  детской  больницей,  из-за  чего я часто  пропускал  уроки,  не  обращая внимания на  данное  обстоятельство, так как  для  этого  у  меня  всегда  были  веские  аргументы.  Я всегда  был  уверен  в  том,  что  легко  наверстаю  пропущенный  учебный  материал.  События,  описанные  мной  далее,  происходили  в  моей  жизни  как  раз  в  те  моменты,  когда  я  учился  между  вторым  и  четвертым  классами. 
      Мне  было  суждено   перенести  три  тяжелых  операции  по  удалению  контрактур  в  паху  и  под  коленями,  потому  что я не  мог  разгибать  ноги,  а  колени  подтягивал  к  самому  подбородку.  Спал  я  только то   на  левом  боку,  то  на  правом,  а  на  спине  вообще  не  засыпал. Иногда,  лежа  на  животе,  на  который  меня  клали  родители,  я  болтал  в  воздухе  согнутыми  ногами,  что  доставляло  мне  огромное  удовольствие.
    
      Две  операции  -  в  паху  и  под  коленом  левой  ноги  -  делал  мне  прекрасный  детский  хирург  Хапий  Борис  Хамедович,  попасть  к  которому  на  операционный  стол  было  крайне  тяжело,  поскольку  оперировал он в  этой  больнице  раз  в  неделю  -  по  средам  и  все  время  торопился  уехать  в  мединститут  читать лекции  студентам. Желая  попасть  именно  к  нему,  мы  с  мамой  всегда  поступали  в  больницу  не  понедельник,  как  положено,  а  во  вторник,  чтобы  на  другой  же  день  была  операция. За  это  каждый  раз  получали  выговоры  от  заведующего  Анатолия  Тагировича  Шхалахова.  Он  всегда  говорил  маме:
      -  Вы  хотите  только  прийти  с  улицы  и  сразу  же  лечь  на  операционный  стол?
     -  Да,  хотим,  -  объясняла  мама  врачу,  -  потому  что этот  ребенок  не  имеет  возможности  долго  находиться  в  вашем  медучреждении,  даже  если  мы  с  ним  будем  лежать  в  боксе, а  не  в  общей  палате, так  как он  может  легко  заболеть,  и  тогда  операция  снова  отложится  на  неизвестный  срок, что уже  случалось  неоднократно. Вы  и  так  много  раз  отправляли  нас  домой  на  следующий  день  после  нашего  поступления,  объясняя,  что  для  моего  сына  у  вас  не  хватило  наркоза. 
     Это  была  чистая  правда,  против  которой  никто  ничего  не  мог  возразить  На  следующее  утро  после  нашего  поступления  ко  мне  приходил  медбрат,  брил  мои  ноги,  мазал  йодом  и  обматывал  бинтом.  Спустя  несколько  часов  в  бокс  заходил  врач  и  говорил:
     -  Отбой.  Наркоза  нет.  Возвращайтесь  домой. 
     Несолоно  хлебавши,  поверив  словам  врача,  мы  уезжали  домой  и  ждали,  когда  снова  подойдет  моя  очередь  на  операцию.  Перед  новым  поступлением  в  больницу  мне  опять  приходилось  сдавать  новые  анализы.  Врачи  несколько  раз  подряд  возвращали  меня  из  больницы  домой,   приводя  один  и  тот  же  аргумент  -  не  хватило  наркоза.  Спустя  годы  всю  правду  о  "нехватке  наркоза"  мы  узнали  от  самого  Анатолия  Тагировича.  Оказывается,  что  Борис  Хамедович,  рано  утром  приехав  в  больницу,  быстро  оперировал  других  детей  и  на  меня  у  него  не  хватало  времени -  ему  надо  было  спешить  в  мединститут  читать  лекции  студентам.  Видя,  что  не  успевает  по  времени,  он  посылал  к  нам  врача  с  просьбой  сказать,  что  для  меня  "не  хватило"  наркоза.   
     И  все-таки  первую  операцию  -  в  паху  мне  сделал  Борис  Хамедович.  Они  прошли  благополучно. После  окончания  первой  операции  в  паху, пока  я  еще  был  в  операционной, воачи  одели  на  мои  колени огромные,  тяжелые  распорки  из  гипса  и,  когда  привезли  в  бокс,  очень  быстро  наложили  на  мою  постель  огромное  количество  матрасов,  чтобы  я  высоко  лежал,  а  ноги  были  спущены  вниз  и  под  тяжестью  гипса  вытагивались  в  паху.  Долгое  время  я  не  мог  привыкнуть  лежать  на  спине  -  меня,  как  магнитом,  тянуло  снова  лечь  на  бок.  Я  готов  был  все  отдать,  чтобы  снова  вернуться  в  свое  прежнее  положение.  Но  гипс не  давал  мне  это  сделать.  Пришлось  привыкать   спать или  на  спине,  или  на  животе  От  тяжелых  распорок  у  меня  постоянно  были  гематомы  на  стопах.  Мои  опухшие  нижние  конечности  были  похожи  на  подушки,  плотно  набитые  пером. И  ни  одного  из  врачей  этот  вопрос  вообще  не  интересовал.  Еще  у  меня  постоянно  текла  кровь  из  носа.  Она  могла  начаться  в  любой  момент.  Как-то  раз  ночью,  когда  я  лежал  на  животе,  у  меня  снова  пошла  кровь.  Мама  долго  не  могла  остановить  ее,  вставляя  мне  в  одну  из  ноздрей  ватные  фитильки,  предвательно  смачивая  их  в  перекиси  водорода,  пока  наконец  не  догадалась  перевернуть  меня  на  спину,  благодаря  чему  кровотечение  остановилось.  Об  этом  мама  каждый  день  рассказывала  моему  лечащему  врачу  Геннадию  Петровичу  Драчуку.  И  если  бы  он  был  по-настоящему  грамотный  и  знающий  человек,  назначил  бы  мне  пить  аскорутин  для  свертывания  крови  или  какой-нибудь  другой  препарат для  укрепления  сосудов.  Но  он  просто  слушал  мамины  рассказы  и  уходил,  так  и  не  назначив  мне  никаких  лекарств  для  остановки  кровотечения  из  носа.  Ему  было  на  все  наплевать!
     Помню,  папа,  каждый  вечер  приходивший  ко  мне  после  работы,  как-то  раз  пошел  к  медсестре  и  попросл  дать  ему  мазь  для  уменьшения  боли  и  отечности  в  стопах.  Та  дала.  Хорошо,  что  родители,  прежде  чем  мазать,  прочитали  инструкцию.  Оказалось, в  состав мази  входил  змеиный  яд,  обладающий разогревающим эффектом, еще  больше  увеличивающий  жар  в  больном  месте.  Папа  пошел  к  заведущему,  дежурившему  каждый  понедельник,  и  показал   ему  то,  что  получил  от  медсестры. Анатолий  Тагирович  всегда  был  строгим  и  вспыльчивым,  благодаря  чему  в  больнице  царила  идеальная  чистота.  Все  мамочки,  собираясь  выходить  в  столовую,  обязаны  были  одевать  белые  халаты  и  платки.  В  головных  уборах  они  должны  были  находиться  до  самого  вечера,  чтобы  волосы  не  попадали  в  рану  ребенка.  Утром  мамочкам   нужно  было  вставать  и  приводить  себя  в  порядок до  его  прихода.  Если,  приехав  утром,  он  заходил  в  палату  и  бокс  и  видел,  что  какая-нибудь мамаша-соня  все  еще  спала,  он  так  кричал,  что  она  потом  надолго  забывала  о  сладостном  утреннем  сне. Мама  всегда  просыпалась за  40  минут  до  его  приезда  на  работу ,  успевала  одеться,  умыться,  причесаться  и  покрыть  голову  платко,  благодаря  чему  ей  удавалось  избегать  неприятных  с  ним  конфликтов.  Врачам  и  медсестрам  тоже  доставалось  по  первое  число.  Поэтому,  когда  он  увидел  мазь,  сказал:
      -  Я  сейчас  намажу  ей  кое-что!  Она  будет  бегать  до  утра  без  остановк!
     После  этого  мне  принесли  другую  мазь.
     Нахъодясь  в  больнице,  я  про  себя  отмечал,  кто  из  медсестер  хорошо  делал  уколы,  а  кто  -  плохо.  Мне  сразу  понравилась  Оля.  Она  была  самой  симпатичной  девушкой  из  всего  женского  медперсонала,  всегда  ходила  в  розовом  халате  и  колпаке  и  каждый  раз  замечательно  колола  уколы  с  обезболивающим  и  антибиотиком  то  в  предплечье  правой  руки,  то в   ягодицы  -  все  зависело  от  того,  в  каком  положении  я  лежал  во  время  ее  прихода  -  на  спине  или  на  животе.  Я  уже  знал  -  если  пришла  Оля  с  очередным  уколом,  значит,  все  будет  хорошо.  И  каждый  раз  она  оправдывала  мою  уверенность  в  ней. К  сожалению,  такие  нежные  воспоминания  остались  в  моей  памяти  не  обо  всех  женщинах  в  белых  халатах.  Как-то  раз  ночью,  когда  я  спал  на  животе,  пришла  какая-то  медсестра  и  уколола  укол  в  ягодицу  так  неудачно,  что  у  меня  на  всю  жизнь  остался  на  ней  шрам.  Когда  мама,  сама  много  лет  подряд  ставящая  мне  уколы  дома,  увидела, в  какое  место  сделала  укол  медсестра,  ее  возмущению  не  было  предела. 
     -  Куда  вы  укололи?  -  уже  начиная  раздражаться,  спросила  мама,  увидев,  что  медсестра  выбрала  неуданое  место.
     -  Я  уже  30  лет  работаю  медсестрой  и  лучше  вас  знаю,  куда  надо  колоть,  -  огрызнулась  та.
     -  Можно  и  пятьдесят  лет  работать  и  ничему  не  научиться  -  парировала  мама. 
     Конечно,  таким  людям,  как  эта  медсестра,  надо  работать  дворником,  машинисткой,  проводником  в  поезда,  но  ни  медсестрой  в  детской  больнице.
     Когда  снова  пришла  Оля  делать  мне  очередной  укол,  увидев  шрам,  удивленно  спросила  маму:
    -  Что  это  такое  у  него?
    Мама  ей  все  подробно  рассказала.  Медсестра  только  покачала  головой  и  ничего  не  сказала.
 

     Геннадий  Петрович  снимал  мне  швы  прямо  в  боксе,  попросив  маму  выйти  за  дверь.   Все  это  происходило  в  июне  1990  года.  Через  две или  три  недели,  не  сняв  распорки,  меня  выписали  домой,  где  я  продолжил  лежать   в  нашей  квартире, на  столе, в  своей  спальне,  а  под  ногами  стоял  стул,  куда  я  мог  упираться.  Стол  служил  моей  постелью  до  тех  пор,  пока  не  сделал  мне  специальную  кровать на высоких  ножках  и  не  поставил ее сверху  на  обычную  кровать, чтобы  мои  ноги  были  по-прежнему  вниз.   Эту  конструкцию  папа  установил  в  моей  спальне  нашего  частного  дома,  куда  мы  сразу  же  и  переехали.  Каждое утро папа,  находясь  в  отпуске,  выносил  меня  во  двор  и  клал  на  стол,  установленный  в  тени,  возле  ореха,  чтобы  я  дышал  свежим  воздухом.
    Самым  тяжелым  испытанием  было  для  меня  полное  отсутствие  аппетита.  Я  вообще  ничего  не  хотел  есть.  Ложку  манной  каши  на  овощном  отваре,  сваренной  бабушкой,  которая  тогда  еще  вместе  с  нами  переезжала  в  частный  дом.  я  держал  во  рту  целый  час  и  не  мог  проглотить.  То  же  самое  происходило  и  с  глотком  воды.  Как  только  время  подходило  к  началу  трапезе,  у  меня  сразу  пропадало  настроение.  Проблемы  с  едой  у  меня  были  и  до  операции,  а  после  нее  еще  больше  усугубились.  Это  сильнее  всего  расстраивало  мою  старшую  сестру  Наташу,  которая  тогда  сама  кормила  меня,  и  больше  никому  не  доверяла  это  делать.  Она  сидела   с  ложкой  каши во  дворе,  возле  стола,  на  котором  я  лежал,   и  плакала.  А  я  не  мог  понять  причину  ее  слез.  В  то  тяжелое  для  всех  нас  лето  я  был  похож,  если  можно  так  выразиться,  на  живого  скелета,  состоящего  из  кожи  из  костей.    
     Спустя  месяц  моего  пребывания  дома  врачи,  с  которыми  мои  родители  связывались  по телефону,  разрешили прямо  дома снять  с  моих  колен  тяжелые  распорки,  заменив  их  на  более  легкие, и  начать  разработку  ног,  в  которой  не  было  ничего  сложного: мне просто  нужно  было  каждый  день  в  течение  часа  сводить  и  разводить  колени,  как  ворота  гаража.  Этой  несложной  физкультурой  занимались  со  мной  мама  и  дедушка,  благодаря  усилиям  которых  я   разработал  ноги. 
     Новые  распорки  состояли  из  металлического  стержня,  с  обеих  сторон  которого  были  привязаны  широкие  кожаные  ремешки  с  застежками,  сделанных  из  обычных  веревок.  Их  одевали мне  или  днем,  когда  я  ложился  отдыхать,  или  на  всю  ночь.  Избавившись  от  гипса,  я  получил  возможность  не  лежать  то на кровати,  то  на  столе  сутками  напролет,  но  и   сидеть  то  в  коляске,  то  в  специальном  деревянном  кресле,  чему  был  очень  рад!  После  операции  я  начал  спать  только  на  спине.  Ложиться  на  бок  меня  больше  не  тянуло.      
      Гематомы  оставили  в  покое  мои  стопы  благодаря  усиленному  лечению  мамы  и  сестры.  Что  только  они  не  делали,  дабы  избавить  меня  от  них!  Мазали  и  гепарином,  и  трохсвазином,  и  прикладывали   капустные  листья,  снимающие  воспалению  и  жар.  В  результате  добились  поставленной  цели  -  гематомы  прошли. 
     Осенью  папа  сделал  мне  еще  одну  точно  такую  же кровать  и  отвез  ее  в  квартиру,  куда  мы  ежегодно  переезжали  к  7  Ноября.

                *  *  *

     В  конце  мая  1991  года  после  долгих  переговоров  с  моими  родителями   врачи  назначили  мне  вторую  операцию  по  удалению   контратур  под  коленями  обеих  ног.  Но  Борис  Хамедович  прооперировал  мне  только  левую  ногу,  а  правую  оставил  нетронутой.  По  словам  Геннадия  Петровича,  присутствовавшего  на  моей  операции,  это  было  решение  хирурга:  он  посчитал,  что  операция  на  обеих  ногах  сразу  будет  слишком  тяжелым  испытанием  для  меня.  Так  вторая  операция,  по  своей  сути,  была  похожа  на  третью,  с  позволения  читателей,  я  не  буду  долго  описывать  ее.  Скажу  лишь,  что  труднее  всего  доставалось  моей  правой  ноге,  которой  я  был  вынужден  круглосуточно  упираться  в  матрас.  От  такого  неудобного  положения  у  меня  постоянно  болело  колено  и  даже  слезла  кожа  на  пятке.  Чтобы  давать  ноге  хоть  какой-то  отдых,  мне  приходилось  сползать  на  край  кровати  и  опускать  ногу  на  пол.
Пока  я  находился  в  больнице,  папа дома сделал  к  моей  кровати  специальную  подставку  для  ног.  Это  была  железная  квадратная  штука  на  таких же  высоких четырех ножках, как  и  сама  кровать, по  середине  которой  проходил  железный  поручень,  разделявший  ее  на  две  части.  На  левой  части  лежала  картонка  и  одеяло,  а  правая  всегда  оставалась  пустой,  чтобы  мне  было  удобно  опускать  туда  правую  ногуеревора,  под  которую  подкладывали  одеяло,  чтобы  мне  было  удобно  упираться.  Когда  меня  перевочивали  на  живот,  под  конец  голеня  и  стопу  подкладывали  небольшую  широкую  дощечку,  чтобы  стопа  не  болталась  в  воздухе.  Об  этом  папа  рассказал  мне,  пока  я  лежал  в  болнице.
     Когда  зажила  рана  на  ноге,  врачи,  не  сняв  гипс,  выписали  меня  домой  на  месяц,  по  истечении  которого  я  должен  был снова  вернуться  в  больницу  для  разработки  ноги.    
     Приехав  домой,  я  сразу  лег  на  папину  конструкцию, оказавшуюся  настолько  удобной,  что  и  передать  нельзя!  На  такой  кровати  у  меня  больше  не  болела  правая  нога,  как  это  было  в  больнице.

     Находясь  дома,  я  думал,  что  буду  по-прежнему  сутками  лежать  на  кровати,  как  это  было  в  медучреждении,  но  Наташа придумала  каждое  утро  одевать  меня,  сажать  в  зале  на  диван,  подставив  под  левую  ногу  табурет,  а  под  правую  -  коробку  из  пенопласта,  чтобы  я  мог и  ей  куда-то  упираться  и  она  не  болталась  в  воздухе,  поскульку  еще  не  доставала  до  пола.  Если  сестра  уходила   в  институт  в  первой  половине  дня,  дедушка,  приходивший  ко  мне  каждое  утро,  сажал  меня  в  мое  деревянное  кресло,  где  меня  кормила  бабушка,  ибо  давать  мне  пищу  на  диване  она  не  могла  -  ей  было  неудобно  это  делать,  особенно  если  учесть,  что  я  по-прежнему  плохо  ел.
      Не  успел  я  оглянуться,  как  пролетел  месяц,  и  пришла  пора  снова ложиться  в  больницу  на  разработку  ноги.  Как  только  я  приехал  в  медучреждение,  Геннадий  Петрович  сразу  снял  гипс  и  на  следующий  назначил  лечебную  физкультуру.  Ей  занималась  со  мной  инструктор  Марина  Владимировна  прямо  в  боксе.  Лежа  на  животе  во  время  разработки,  я  заметил,  что  не  могу  самостоятельно  сгибать  ногу  в  колене,  как  это  было  до  операции,  когда  я  свободно  болтал  обеими  ногами.  И  сколько  я  ни  пытался  оторвать  стопу  и  голень  от  кровати, готовый  из  кожи  вылезти  вон,  ничего  у  меня  не  получилось.  Видимо,  во  время  операции  Борис  Хамедович  повредил  мне  какую-то  мышцу,  отвечающую  за  сгибание  ноги.
     Разработка  ноги  длилась  10  рабочих  дней.  После  их  окончания  я  вернулся  домой,  где  то  мама,  то  дедушка  продолжили  разрабатывать  мне  ногу.


                *  *  *


     От  операции  на  левой  ноге  до  операции  на  правой  прошло  два  года.  За  это  время  кое-что  изменилось  в  моей  жизни.  На  Новый  1992  год  родители  купили  и  подарили  мне  настоящую  инвалидную  коляску.  Деньги  на  ее  приобретение  дал  дедушка,  так  как  ему  тоже  захотелось  принять  участие  в  покупке  нового  транспортного  средства  для  любимого  внука.  Долгое  время  я  не  мог  самостоятельно  кататься  в ней  даже  в  квартире,  поскольку  мне  было  очень  тяжело  крутить  большие  колеса,  чтобы  сдвинуть  ее  с  места.  Маленькие  колеса  тоже  плохо  вращались  вокруг  своих  осей,  постоянно  цепляясь  за  ковер  и  скручивая  его  в  гармошку.  Еще  одна  проблема  была  в  том,  что  правая  нога,  по-прежнему  согнутая  в  колене,  постоянно  тормозила  маленькое  правое  колесо,  не  давая  ему  свободно  вращаться  в  разные  стороны,  из-за  чего  даже родителям  было  тяжело  катать  меня  в  ней     Когда  я  брался  руками  за  железные  обода,  приделанные  к  большим  колесам,  мне  казалось,  будто  я  толкаю  вперед  многотонный  асфальтирующий  каток.  Больше  всего  мне  нравилось  ставить  коляску  на  тормоза.  Но  постепенно  я  научился  кататься  задом.  С  наступлением  лета  родители  перевезли  мое  новое  средство  передвижения  во  двор  нашего частного  дома,  куда  мы  приезжали  только  на  несколько  часов,  хотя лето  было  в  самом  разгаре.  В  тот  год  мы  все  время  жили  в  квартире.  Несмотря  на  то,  что  в  коляске  было  много  отрицательного,  она  прослужила  мне  9  лет,  пока  я  окончательно  не  вырос  из  нее.  Спустя  годы,  когда  я  сам  немного  возмужал  и  окреп,  мне  удалось  научиться  кататься  не  только  назад,  но и  вперед. 
      Что  касается  моего  аппетита,  настоящий  вкус  пищи  я  почувствовал  только  после  того,  как  в  начале  осени  мама  записала  меня  на  прием  к  врачу-гомеопату.  Приехав  вместе  со  мной  в  поликлинику,  мама  сообщила  женщине  в  белом  халате  о полном  отсутствие  у  меня  аппетита.  Внимательно  выслушав  маму  и  задав  дополнительные  вопросы,  врач  назначила  мне  какие-то  зернышки,  каждые  из  которых  находились в  пяти  бутылочках  с  разноцветными  крышечками,  и  сказала,  что  их  надо  сосать  натощак,  чередуя  друг  с  другом.  Прощаясь  с  нами,  врач,  глядя  на  меня,  сказала  маме:
     -  Какой  мальчик  нежный!
     Поблагодарив  врача  за  прием,  мы  вернулись  домой.
     Благодаря  «волшебным»  зернышкам,  которые  каждое  утро  я  сосал  натощак,  у  меня  наконец  наладился  аппетит  на  всю  жизнь,  появилось  чувство  голода.  С  тех  пор  я  начал  нормально  есть.    Когда  я  закончил  пить  лекарство,  боялся,  что  у  меня  снова  пропадет  аппетит,  но,  к  счастью,  этого  не  произошло.  Хотя  с  момента  моей  встречи  с  гомеопатом  прошел  ни  один  десяток  лет,  я  до  конца  своих  дней  буду  благодарен  за  то, что  ему  так  легко  и  быстро  удалось  наладить  мне  аппетит!
 
    В  конце  марта  1993  года,  когда  подошло  время  делать  мне  операцию  на  правой  ноге,  Анатолий  Тагирович,  с  которым  папа  решал  вопросы  по  поводу  боксов,  сообщил  ему,  что  Борис  Хаммедович  перенес  инфаркт,  полученный  во  время  чтения  лекций  студентам:  какой-то  парень,  встав  со  своего  места,  сказал  профессору  прямо  в  лицо,  что  он  не  разбирается  в детской медицине. из-за  чего в  зале  разразился  большой  скандал,  во  время   которого  у  Бориса  Хамедовича  случился  инфаркт  миокарда,  после  которого  он  хоть  и  остался  жив,  но  работать  хирургом  больше  не  смог.  Эта  новость  всех  нас  очень  огорчила,  потому  что  теперь  мы  не  знали,  кто  будет  теперь  делать  мне  выпрямлять  правую  ногу.

     По  этой  причине  третью  операцию  на  правой  ноге, назначенную  на  конец  мая  1993  года,  пришлось  делать Геннадию  Петровичу.
      Всем  нам  почему-то  казалось,  что  после  операции  нога  сразу  станет  ровной.  Но  когда  меня  привезли  из  операционной,  родители  чуть  не  упали  в  обморок,  увидев,  что  нога  осталась  в  согнутом  состоянии.  Геннадии  Петрович  объяснил  родителям,  что  если  бы  мне  сразу  выпрямили  ногу,  ее  потом  нужно  было  просто  отрезать,  поскольку  она  не  работала  бы.
      -  Теперь  нужно  делать  растяжки,  -  объяснил  родителям  Геннадий  Петрович, -  чтобы  нога  постепенно  привыкала  к  новому  положению.  По  другому  не  получилось.
      Проходил  уже  месяц  после  сделанной  операции,  а  рана  на  ноге  упрямо  не  заживала.  Меня  каждый  день  возили  на  перевязку,  во  время  которой  врач  выдавливал  из  ноги  гной  и  чем-то  мазал. Из  перевязочной  Геннадий  Петрович на  каталке перевозил  меня  в  гипсовальню,  где,  сняв  гипс,  растягивал  мою  ногу,  стараясь  выпрямить  ее   колени. (То же  самое  происходило  во  время  операции  на  левой  ноге.  Разница  была  лишь  в  том,  что  рана  на левой  ноге  быстро  зажила  и  меня  выписали  домой.). Растяжки  проходили  без  обезболивающих.  Это  было  равносильно,  если  рвать  зуб  без  анестезии  или  делать  операцию  без  общего  наркоза.  Мой  крик  был  слышен  на  всю  больницу.  Мама  стояла  рядом  и  как  могла  успокаивала  меня,  хотя  в  эти  моменты  (а  растяжек  было  семь)  у  нее  просто  разрывалось  сердце.  После  растяжки  Геннадий  Петрович  вместе  с  гипсовальщиком  Сашей  накладывали  новый  гипс  ,  подождав,  пока  он  застынет  и   отправляли  в  бокс.  После  этой  экзекуции  у  меня  так  сильно горела  стопа,  что  маме  несколько  часов  подряд  приходилось  прикладывать  к  ней  холодную  мокрую  тряпку.  В  такие  тяжелые  моменты  моей  жизни  мама  говорила  мне
      Лежа  на  кровати,  спинку  которой  можно  было поднимать  и  опускать,  и  глядя  на  свои  ноги,  я  никак  не  мог  понять,  почему  мои  стопы,  идеально  ровные  до  операции,  вдруг  поднялись  вверх  и  развернулись  в  разные  стороны.  Чем  ровнее становилась нога,  тем  больше  деформировалась  стопа,  а  пятка  начала  выпирать  вперед,  чего  до  хирургического  вмешательства  никогда  не  было.  По  моему  мнению,  врачи  допустили  какую-то  ошибку.  Во  время  операции  они  должны  были  загипсовать  ногу  вместе  со  стопой,  предварительно ее  выровняв,  и  не  снимать  с  нее  гипс  до  конца  растяжек. Или  сделать  лангетку  в  форме  сапожка,  не  позволившей  стопе  так  сильно  изменить  свое  положение.   К  сожалению.  никто  до  этого  не  додумался.  Но  сейчас,  много  лет  спустя, когда  я  написал  эти  строки,  я  вдруг  осознал,  что  если  бы  стопа  была  бы  неподвижна,  я  не  мог  бы  лежать  на  животе.  В  этом  случае  при  перевороте  на  живот  маме  каждый  раз  пришлось  бы  подкладывать  под  коленную чашечку  высокий  валик,  чтобы  стопа  не  упиралась  в  матрас,  и  мне  было  бы  еще  хуже.  Может  это  и  хорошо,  что  мои  стопы  сами  собой  развернулись,  благодаря  чему  я  смог  спокойно  лежать  на  животе,  поскольку,  если  этого  не  случилось,  стопа  упиралась  бы  в  матрас.  В  этом  случае  при  перевороте  на  животе  маме  каждый  раз  пришлось  бы  подкладывать  под  коленную  чашечку  высокий  валик,  не  позволяюший  стопе  упираться  в  кровать.  Может  и  хорошо,  что  мои  стопы  развернулись  сами  собой,  благодаря  чему  я  смог  спокойно  лежать  на  животе.  Только  жаль,  что  обе  поднялись  вверх.
    

     Уже  месяц  был  на  исходе  после  окончания  операции.  Растяжки  давно  закончились.  Правая  нога,  как  левая,  тоже  стала  ровной.  Но  меня  по-прежнему  каждый  день возили  на  перевязку,  так  как  рана  никак  не  хотела  заживать,  из-за чего меня  больше  месяца  не отпускали  домой.  Каждый  день Геннадий  Петрович меня  возил  на  перевязку,  чем-то  мазал,  менял  бинты,  но  нога  по-прежнему  не  заживала.  Казалось,  этому  не  будет  конца.  Не  желая  остаться  в  больнице  на  неизвестный  срок,  как  это  происходило  с  другими  детьми,  которые,  по  словам  их матерей,  лежали  в  медучреждении  годами,  потому  что  у  их  детей  тоже  не  заживали  раны,  я  начал  просить  маму  поговорить  с  Геннадием  Петровичем,  являющимся  моим  лечащим  врачом,  чтобы  отпустил  нас  домой,  где,  возможно,  нам  удастся  быстрее  вылечить  ногу.  Дома,  как  говорится,  и  стены  лечат.  Мама,  которой  все  это  тоже  порядком  надоело,  согласилась  на  диалог  с  врачом.  И  вот  когда  Геннадий  Петрович  в  очередной  раз  пришел  проведать  меня,  мама  сообщила  ему  об  этом  предложении  от  моего  имени.  Немного  подумав,  Геннадий  Петрович,  в  свою  очередь,  спросил  маму:
    -  А  вам  не  станет  плохо,  если  я  покажу  вам  рану?  Не  упадете  ли  вы  в  обморок?
      Мама  пообещала  не  испугаться. Она  попросила  дать  ей  время  подумать  до  завтрашнего  дня  и  посоветоваться  с  мужем. Они  назначили  время,  когда  врач  покажет  рану.  Когда  вечером  папа  пришел  к  нам  и  мама  сообщила  ему  о  нашей  с  ней  идее,  он  одобрительно  кивнул  головой.
     И  вот  на  следующее  утро,  когда  ко  мне снова зашел  Геннадий  Петрович,  мама  сказала:
     -  Я  готова  увидеть  рану.
    Врач  размотал  бинт  и  показал  рану.  Внимательно  посмотрев,  мама  сказала:
    -  Именно  такой  я  ее  себе  и  представляла.  Постараюсь  дома  вылечить  ее  до  конца.
    Геннадий  Петрович  ответил:
    -  Надо  получить  разрешение  на  вашу  выписку  у  заведующего.
    Анатоий  Тагирович  согласился  отпустить  меня  домой  на  месяц  с  незатянувшейся  раной,  после  окончания  которого  мне  снова  предстояло  вернуться  в  больницу  на  разработку  ноги.
     Дома  я  получил  возможность  не  только  лежать  на  кровати,  как  это  было  в  больнице,  но  и  сидеть  в  зале  большом,  широком  кресле,  положив  ногу  на  табуретку.  На  подлокотнике  наташа  клала  длинную,  широкую  доску,  служившую  мне  столом,  на  котором я  ел,  пил  или  собирал  слова  из  бумажных  букв,  как  будто  мне  5  лет.  Утром  и  вечером  мама  лечила  мою  ногу,  прикладывая к  ней  различные  компрессы,  способствующие  скорейшему  заживлению  раны.  Но  нога  упрямо  не  хотела  заживать. Швы  были  грубые.  Создавалось  впечатление,  будто  оперировал  меня  не  хирург,  а  мясник,  рубящий  мясо  на  рынке.   Только  к  концу  месяца  благодаря  интенсивному  маминому  лечению  рана  наконец  затянулась.  Таким  образом,  я  пробыл  дома  не  месяц,  а  полтора,  после  чего  снова  вернулся  в  больницу,  где  мне  сразу  сняли  гипс  и  на  другой  день  назначали  лечебную  физкультуру  и  какую-то  процедуру  на  10  дней,  не  считая  выходных,  на  которые  с  разрешения  заведующего  мы  унзжали  домой,  возвращаясь  в  больницу  воскресеным  вечером.
     Каждое  утро  Геннадий  Петрович,  придя  ко  мне  в  бокс,  брал  мою  ногу,  которая  затекала  в  течение  ночи,  и  резко  сгибал  ее  в  колене,  причиняя  мне  невысимую  боль.  Так  он  смотрел,  на  сколько  градусов  она  сгибается.  Мне  нужно  было  добиться,  чтобы  нога  сгибалась  до  90  градусов.
      После  окончании  десятой  процедуры  мы  вернулись  домой.
     Все  три  операции,  перенесенные  мной,  не  дали  ожидаемого  результата:  самостоятельно  ходить  я  так  и  не  смог,  поскольку  обе  стопы  подняты  вверх  и  развернуты  в  разные  стороны.  Стоять  могу  только  на  пятках  и  если  меня  кто-то  будет  поддерживать  сзади  или  сбоку.  Первое  время  родители  собирались  заказать  специальные  аппараты,  поддерживающие  мое  тело  от  пояса  до  стоп,  но  потом  передумали.  Поэтому  передвигаюсь  в  инвалидной  коляске,  а  переносят  меня  с  места  на  руках  то  папа,  то  сестра,  то  муж  сестры.  Много  лет  прошло  моих  операций,  а  я  до  сих  пор  спрашиваю  себя:  надо  ли  мне  делать  операиии?  Что  хорошего  я  получил  от  них?  И  не  нахожу  ответа.  С  ровными  ногами  и  деформированными  стопами  я  потерял  возможность  упираться  в  пол,  потому  что  пятки  скользят  по  нему.  Из-за  того,  что  в  течение  двух  лет  подряд   одна  нога  была  ровная,  а  другая  согнутая  в  колене,  у  меня  произошло  искривление  позвоночника.
     Последняя  операция,  сделанная  Геннадием  Петровичем,  оказалась  самой  неудачной.  Правильно  говорят,  что  дыма  без  огня  не  бывает.  Во  время  операции  в  кровь  попала  инфекция,  которая  спустя  какое-то  время  после  того,  как я  вернулся  домой после  разработки,  проявила  себя  во  всей  своей  красе.


                *  *  *
 
     Через  несколько  дней  после  моего  возвращения  из  больницы  домой  у  меня  на  правой  ноге,  как  раз  в  том  месте,  где  была  сделана  операция  Геннадием  Петровичем,  появились  какие-то  странные  пузырьки. Родители  и  сестра,  не  понимая,  что  это  такое,  решили  вызвать  на  дом  дерматолога.  Вечером  пришла  женщина-врач  и,  посмотрев  на  ногу,  сказала:
     -  Ничего  страшного.  Помажьте  ему  их  вот  этой  мазью  и  все  пройдет.  -  Она  сказала  название  препарата.
     Лучше  бы  она  вообще  не  приходила  к  нам  в  тот  вечер! Создалось  впечатление,  будто  сам  дьявол  привел  ее  ко  мне,  чтобы  еще  больше  поиздеваться  надо  мной.  Понимаю,  нельзя  так  грубо  выражаться,  но  после  того,  что  я  пережил,  я  имею  право  употребить  такое  слово.  В  тот  же  вечер  Наташа  побежала  в  аптеку,  купила  мазь  и  намазала  мою  ногу. Когда  утром  все  проснулись  и  увидели  меня,  просто  ахнули:  все  мое  тело  мгновенно  покрылось  точно  такими  же пузырьками,  которые  накануне  были  только  на  ноге.  С  каждым  часом  их  становилось  все  больше  и  больше.  Они  увеличивались  в  геометрической  прогрессии.  Мама,  сев  к  телефону,  позвонила  своей  знакомой  тете  Бэле:  младший  брат  ее  мужа  работал  дерматологом  в  кожном  диспансере.  Объяснив  ситуацию,  которая  произошла  со  мной,  мама  спросила,  как  ей  связаться  с  ним.  Тетя  Бэла  дала  маме  его  координаты.  Поблагодарив знакомую за оказанную помощь, мама  созвонилась  с  регистратурой  диспансера  и  записалась  на  прием  к  врачу.  А  пока  мама  решала  этот  вопрос,  папа  предложил  Наташе  помазать  мне  ногу  крутым  марганцем,  чтобы  засыхали  пузырьки,  которые  к  тому  же  еще  и  страшно  зудели. Сестра  развела  марганец  и  точечно  помазала  сначала  ногу,  а  отом  и  все  тело.   
    На  следующий  день  мама,  сев  в  машину,  которую  сама  водит  уже  много  лет,  приехала  на  прием  к  врачу.  Войдя  в  его  кабинет,  она  подробно  описала  ему  мое  новое  заболевание.  Окончив  речь,  мама  спросила  врача:
     -  Может  быть  вы,  Петр  Львович,  заедете  к  нам  сегодня  вечером,  посмотрите  на  моего  сына  и  скажете,  как  его  лечить.  Мы  отблагодарим  вас.
    Услышав  в  маминой  речи  глагол  «отблагодарим»,  врач  сразу  же  согласился  навестить  меня  после  работы.  Еще  бы!  Кто  ж  откажется  от  лишних  денег  или  бутылки  хорошего  коньяка?  Лично  я  ни  разу  не  видел  врача,  не  пожеавшего  выпить за здоровье  пациента пару рюмок  горячительного  напитка.
    Вечером  к  нам  приехал  Петр  Львович.  Внимательно  осмотрев  меня,  он  сказал:
     -  Медицинское  название  заболевания  стрептодермия  или,  проще  говоря,  мокнущая  экзема  третьей  стадии.  В  его  кровь  во  время  операции  была  занесена  инфекция,  которая  сразу  и  проявилась  в  таком  виде.  Чтобы  избавиться  от  нее,  ребенку  нужно  соблюдать  строжайшую  диету:  из  рациона  питания  исключить  все  острое,  кислое,  соленое,  любые  сладости.  Белый  хлеб  заменить  на  черный. Каждое  утро  натощак  пить  по  10  таблеток  активированного  угля.  На  ногу  прикладывать  примочки  с  борной  кислотой,  чтобы  сушила  пузырьки,  из  которых  будет  вытекать  липкая  жидкость  с  характерным  запахом.  Примочки  делайте  по  2  часа  дня:  возьмите  большую,  широкую  марлю,  намочите  в  борной  кислоте  и  приложите  к  ноге  на  15  минут,  затем  постирайте  марлю  в  чистой  воде,  снова  обмакните  в  борную  кислоту  и приложите  к  ноге.  После  окончания  процедуры,  когда  немного  высохнет  нога,  помажьте  крутым  марганцем,  синькой  или  фукорцином,  чтобы  образовывалась  корочка,  которую  потом  нужно  мазью,  чтобы  она  смягчалась    и  отваливалась.  Завтра  привезу  вам  антибиотик  в  виде  инъекций,  который  нужно  вводить  подкожно.  Кто-нибудь  из  вас  умеет  делать  уколы?
     -  Я  умею,  -  сказала  мама.  -  Но  не  подкожно,  а  внутримышечно.  Но  если  надо,  смогу  и  подкожно  ввести  препарат.
      -  Хорошо.  Тогда  до  завтра,  -  сказал  врач.  И,  взяв  бутылку  коньяка,  ушел. 
      «Вот  так  штука!  -  подумал  я.  -  Только  начал  нормально  есть,  а  тут  вдруг  такая  оказия  приключилась  со  мной».
    Теперь  мой  завтрак  состоял  из  овсянки  или  гречки,  вареной  капусты  со  сметаной  и  черного  хлеба,  которого  в  то  время  я  так  наелся,  что  до  сих  пор  не  хочу  смотреть  на  него.  Когда  вижу  его,  сразу  вспоминаю  весь  ужас,  который  мне  пришлось  пережить  из-за медицинской халатности  Геннадия  Петровича.  Будучи  по  специальности  остеопатом,  а  не  хирургом,  он  почему-то  согласился  прооперировать  меня.  При  этом,  я  уверен,  он  прекрасно  понимал,  по  какой  причине  у  меня  не  заживала  рана  на  ноге,  но  никому  из  нас  ничего  об  этом  не  сказал.
    После  завтрака  дедушка,  приходивший  ко  мне  каждое  утро  по  будням,  клал  меня  на  кровать.  Мама,  положив  мою  ногу  на  2  валика  -  один  был  под  бедром,  другой  -  под   стопой  -  и,  подстелив клеенку  на  покрывало,  чтобы  не  замочить  его,  начинала  прикладывать  примочки,  попросив  дедушку,  сидевшего  рядом  на  диване,  внимательно  следить  за  временем  по  ег  часам,  которые  он  всегда  носил  на  левой  руке  циферблатом  вниз.  Эти  часы  он  получил  в  подарок  от  благодарных  соседей  за  проведение  водопровода  в  проезде.  С  тех  пор  он  не  расставался  с  ними.  Просыпаясь  каждое  утро  и  включая  радиоприемник,  он  подводил  стрелки  часов  в  соответствии  с  сигналом  точного  времени.  Он  всегда  говорил,  что  его  часы  никогда  не  спешили  и  не  отставали.  Он  проходил  в  них  до  конца  своей  жизни,  лишь  изредка  меняя  старые  ремешки  на  новые.  Когда  проходили  15  минут,  он  говорил  маме:
     -  Пора  менять  примочку.
     Мама  подходила,  забирала  марлю,  стирала  в  чистой  воде  и,  обмакнув  в  растворе  борной  кислоты,  снова  клала  на  ногу.  После  окончания  процедуры,  длившейся  2  часа,  мама, подождав,   пока  высохнет  нога,  мазала  ее  то  синькой,  то  марганцем,  то  фукорциом.  Но  стоило  перестать  прикладывать  примочки,  как  нога  почти  сразу  снова  начинала  мокнуть.  И  этой  карусели,  казалось,  не  будет  конца.  Когда  меня  сажали  в  кресло,  чтобы  покормить,  поднимали  одну  штанину  выше  колена,  дабы  она  не  прилипала  к  ноге,  ибо  потом  ее  было  больно  отдирать  от  кожи.  Если  такое  все  же  случалось  по  забывчивости  членов  моей  семьи,  приходилось  прикладывать  мокрую  тряпку  и  ждать,  пока  штанина  сама  отойдет  от  кожи.    
     Вечером к  нам  приехал  Петр  Львович  и  привез  антибиотик.
     Несмотря  на  то,  что  у  мамы  никогда  не  было  медицинского  образования,  ей  каким-то  чудом  удалось  10  уколов,  вводя  иголку  в  правое  плечо,  под  кожу.  Но  даже  после  антибиотиков  мы  не  увидели  значительного  улучшения:  нога  продолжала  мокнуть.  На  ладонях, возле  больших  пальцев,  постоянно  появлялись  гнойники  в  виде  маленьких  беленьких  шариков,  которые  к  тому  очень  болели,  особенно  когда  я  дотрагивался  до  них  другими  пальцами  или  упирался  ладонями в  сидение  своего  кресла.  Наташа,  взяв  иголку  и  опустив  ее  в  бутылку  со  спиртом  для  дезинфекции, неоднократно  прокалывала  мне  их.  Лопнувшие  гнойники,  как  воздушные  шарики,  быстро  засыхали  и  уже  не  болели.  Но  на  их  месте  появлялись  новые.  Дело  дошло  до  того,  что  на  безымянном  пальце  и  мизинце  правой  руки  у  меня  слезли  2  ногтя  и вместо  авн
     За  окном  стояло  лето  -  мое  самое  любимое  время.  Но  в  тот  год  я  его  не  замечал.  Оно  стало  для  черным  в  полном  смысле  этого  слова.  Раньше  я  считал,  что  первая  операция  была  для  меня  самой  трудной,  но  теперь  понял,  что  последняя.
     Помню,  в  конце  августа  мама,  закрыв в  поликлинике  больничный,  на  котором  провела  три  месяца,  вышла  на  работу.  Спустя  две  недели  начальник,  вызвав  ее  в  кабинет,  сказал: 
    Вам  нужно  съездить  в  Польшу  и  перезаключить  контракт  с  польскими  поставщиками  товаров  для  дальнейего  сотрудничества  с  нашей  организацией.
     Конечно,  мама  могла  отказаться  от  поездки,  сославшись  на  мою  неизвестную  болезнь,  и  тогда  шеф  вместо  нее  послал  бы  другого  сотрудника.  Но,  поговорив  дома  с  папой  и  Наташей  о  своей  предстоящей  поездке  и  посчитав,  что  ничего  плохого  со  мной  больше  не  случится,  решила  поехать,  взяв  с  собой  переводчика,  так  как  польский  язык  она  не  знала.
     Вернувшись  через  неделю  домой,  мама  не  только решила  служебные  дела,  но  и  привезла  с  собой  много  различных сладостей -  конфет,  печенья  с  шоколадной  глазурью  сверху  и  фруктовой  начинкой  внутри.  В  начале  90-х  годов в  нашей  стране  ничего  этого  и  близко  не  было  ни  в  одном  магазине.  Глядя  на  такое  изобилие  сладостей,  я  не  съел  ни  одной  конфеты,  ни одного печенья.  Раз  врач  сказал  нельзя  мне  употреблять  кондитерские  изделия,  значит  надо  было  четко  следовать  его  рекомендации, дабы  быстрее  поправиться.  Ровно  полгода  я  не  брал  в  рот  ни  конфет,  ни  печенья.  Родители  и  сестра  просто  поражались  мой  силы  воли.  Если  бы  Наташа  была  на  моем  месте,  ни  за  что  бы  не  сидела  на  диете,  а  ела  бы  все  подряд,  ни  в  чем  себе  не  отказывая,  потому что  в  отличии  от  меня  очень  слабая  по  натуре  девушка.
     Только  к  середине  ноября  болезнь  начала  постепенно  отступать:  нога  перестала  мокнуть,  на  ней  образовалась  плотная  черная  корочка,  которую  нужно  было  мазать  мазью,  чтобы  она  размягчалась  и  отпадала. Спустя  полтора месяца  мое  тело  почти  очистилось  от  монетообразных  бляшек. 
      Прошло  30  лет.  Но  до  сих  пор  в  моем  организме  бродит  эта  инфекция:  то  на  голенях,  то  на  стопах  появляются  красные  пятна, которые  время  от  времени  приходится  мазать  то  фукорцином,  то  синофланом.  На  диете  я  давно  не  сижу,  а  ем   все  подряд,  потому  что  давно  уже  плюнул  на  это  заболевание.  Организм  должен  получать  все  витамины  и  микроэлементы,  тогда  он  будет  нормально  функционировать.

                2